Красный огонь

рассказ Кожана. рисунки А. Горбова

Дневная голубизна ближе к вечеру сменилась дымчатой синевой. Потом солнце коснулось воды, выплавило янтарь, и все вокруг позолотело. Надвигался вечер.

Шлюпка, обычная рыбацкая посудина, шла на север под легким и слабым моторов На ней было десять человек.

Из них Кострицын из всех стихий предпочитал одну землю, сушу. Не любил море, с которым были связаны скверные воспоминания: 1917 год — зимний дворец и матросы с "Авроры". 1920 год — Новороссийск. Бегство. Море, Тот же год — Севастополь. Море и бегство....

Кострицын нескладно сидел на баке; костлявая ястребиная голова с зализанными белыми волосами была обращена вперед. Кострицын молчал почти все время перехода. Приближалась цель экспедиции. Тяжелели свинцовые глаза под нависшими бровями.

.. Молчал человек на юте, у руля и мотора, штурман Кессельродэ. Еще молодой человек, но с белыми витками, он был выхвачен Кострицыным из «интимного» английского кабачка на улице Сасси в Константинополе. В тишине благоустроенного притона был чем-то вроде метрдотеля. В ответ на призыв Кострицыпа «выполнить долг русского офицера», ответил короткое «да». Так очутился он среди «рыбацкой артели». Теперь вел экспедицию, больше полагаясь на чутье моряка, чем на компас. Небрежными штрихами заносил он пройденный курс на карту Черного моря и знал: не ошибается ни на йоту.

«Люди подобраны хорошо. Знали, кого послать,» — подумал Кострицын и обернулся.

Вот хотя бы этот толстяк Фурницкий. В прошлом поручик, потом отменный дроздовец и, наконец, контрразведчик. Прославился неутомимой жестокостью и умением казнить в любое время, не задумываясь. В последнее время немного опустился, «нашалил» в Монте-Карло и был дважды бит за слишком ловкую игру в баккара.

Или этот Олферов. Сидит на дне лодки, тощий, длинный. Будет полезен. Башковит. Хорошо знает Дон и быт казачества.

— Эге, да уже, собственно, вечер!

— Да, вечер! — подтвердил штурман и дал реверс, стопоря шлюпку. Здесь надо было замереть в ожидании темноты. Сделалось тихо, совсем тихо...

— Погода? спросил Кострицын. Штурман едва : заметно пожал плечами.

— Штиль продлится дня два, не меньше. Время выбрало не плохо, господин полковник.

Неподвижность шлюпки и перерыв в шуме мотора разбудили спящих людей. Поднялись головы, Началось движение. Штурман, коротко и снисходительно отвечая на вопросы, возился у мотора и улыбался. Пока все шло как по расписанию. Хорошо выбрали время, и утлая шлюпка выдержала рейс молодцом. Прекрасно наметив направление, уклонившись от избитого морского пути, избежали встреч. Теперь надо быть умницами, надо хорошенько строить дело дальше.

Кока Багрин, подойдя к штурману, скосил глава па весла, лежавшие по бортам.

— Скоро начнем грести?

— Нет. Мы еще будем под мотором...

Вечер срезал с горизонта солнечную горбушку, небо на несколько минут запылало, а затем начало отходить, темнеть, меняя яркий накал солнечного сияния на мягкий отблеск далекого пожара. С востока тем временем воспрянула густая синева, выгибая свое крыло выше и выше. Когда на востоке мигнула первая звезда, Фурницкий вздохнул полно и глубоко:

— И день долой...

Штурман, отвалясь на бортик, следил за предводителем. Кострицын не спешил. Точно регистрируя какие-то наблюдения, посмотрев на часы, он стоял высокий, в обвисшем макинтоше на костлявой фигуре.

— И день долой..» — повторил Фурницкий, обращаясь к соседу. Князь, тяжелый угловатый человек с лопатообразной нижней челюстью, посмотрел на него, не понимая. А Фурницкому было не по себе, молчание давило.

«Князю Беку Арматову хорошо, — подумал он. — Бек вообще дурак и зол, как демон. Будет драться хоть с камнем в руке. А тут? Добраться бы до земли и куда-нибудь...» Вороватая мысль приходила не впервые...

Восемь лет эмиграции стерли краски вчерашнего боевого дня и затянули вражеское лицо Совдепии. А теперь враг стоял близко, совсем близко, sa густеющей чертой горизонта и был страшен, как великан, ожидающий атакующих пигмеев.

Шлюпка застряла в глубоком штиле, и людей сковала неподвижность. Густо высыпали звезды по восточной половине неба, потом огоньки добрались до зенита и разгорелись.

— Мотор!

Начальник приказал и сел. Мотор всхлипнул и, едва заметно сотрясая шлюпку, начал забирать ход...

Члены экспедиции оставались безмолвны. Настороженны. Полковник произнес пониженным тоном, но ясными взвешенными словами:

— Предлагаю вам, господа, разобрать оружие и в последний раз закурить, так как скоро откроется берег.

Это был выход из томительной неподвижности, и им воспользовались. Бек Арматов раздавал оружие: каждому полагалось по два парабеллюма с шестью обоймами патронов и по одной маленькой гранате, похожей на серебряный плоский портсигар. Вот только вес... Бес, внушающий уважение. Ловкая штучка.

В темноте щелкали затворами. Вгоняли и вынимали обоймы. Обменивались короткими фразами.

Когда разговор затих, Кессельродэ коротко возвестил:

— Красный огонь!

— Красный?

Увидели: едва приметная багряная звездочка висела в плотном сумраке севера. Она была слабее любой звезды небосклона, но в ней нельзя было ошибиться... Спокойный голос штурмана с удовлетворением отметил:

— Прямо на носу! Костридын добавил:

— Выключите мотор, — и обратился к членам экспедиции:

— Господа, устройте весла и прошу без особенного шума. Привыкайте соблюдать тишину. Мы едем в страну, где надо уметь молчать, — закончил он, окрашивая слова хмурой улыбкой. Легко переступая длинными ногами через банки, прошел на корму и наклонился к штурману.

— Все сходится?

— Пока все. Огонь маяка открылся во время. Остается требовать от гребцов ровной работы. Через три-четыре часа мы будем на месте.

— Отсюда вы берете на 15° к востоку от красного огня. Кажется так... Именно это и приведет нас в Черную бухту.

— Я помню.

Члены экспедиции оставались безмолвны.

Штурман чувствовал ответственность минуты. Одновременно выполняя роль сигнальщика, штурвального и штурмана, он был спокоен. Запах моря вернул всю полноту былой уверенности в своих способностях и знаниях. Компас не врал. Кессельродэ спокойно переложил румпель, дал несколько советов гребцам, и люди завели неумелые весла для первого гребка. Весла упали нервно, недружно. Отсвечивая живым фосфором, вода охватила лопасти. Шлюпка сдвинулась немного в сторону от красного огня, от первого маяка на родной земле.

Гребцы, с трудом улавливая темп, гребли.

Берег!

* * *

Мы подошли к нему в полном молчании, если не считать шума весел. Кострицын держал пост на банке.

— Скажите, что побудило вас вступить в это предприятие? Стремление вернуться на родину? Желание попробовать силы в активной борьбе?

— Разрешите не отвечать на эти вопросы. Могу сказать одно: предприятие, основанное «его превосходительством», казалось пустяком, когда мы были «там». Но когда перед нами вырос советский берег, мне стало тяжело, хотя ничего не предвещало провала. Мы легко пересекли море, но теперь открылось «море» полное опасностей и враждебных сил...

— Так что мысль об активной борьбе?..

— Активная борьба?.. В конце концов, моя роль на три-четверти сводилась к тому, чтобы перебросить шлюпку к советскому берегу. В дальнейшем... я должен был лишь кое в чем помогать друзьям...

— "Кое в чем" понятие растяжимое и смутное.

— Да, если хотите... (Из дела № 302).

Так открылся берег, так он вырос в темноте круглой глыбой утеса и узким проливом между утесом и отлогой косой.

Штурман был твердо уверен в правильности навигационного счисления. Даже не улыбнулся увидев, что форштевень шлюпки приходится прямо по створу пролива. «Чрезвычайно ловко!» — подумал он, и шлюпка вошла в бухточку.

Мимо проплыл утес, ласково плеснулась волна под береговым бригом и кто-то неловко сцепил весла с сухим быстрым стуком. Кострицын шопотом приказал:

- Молчание! Берите правее!

Бухта была немалая, но берега сжимали ее громадными глыбами утесов. Неровная черта горизонта приходилась высоко, точно над глубоким кратером потухшего вулкана.

Люди гребли замедленно и устало. Три часа напряженной работы. Пыхтел толстяк. Кто-то раздражающе тянул носом. Когда дно шлюпки задело донные голыши, члены экспедиции вздрогнули, а шлюпка уперлась в упругий грунт...

Именно в этот момент небо сдвинулось, раскололось. В трещину хлынул поток зеленого режущего огня.

Огонь ударил с противоположного берега из-за едины штурмана прямо в лица гребцов. Стало восемь белых масок с отвисшими челюстями, с пустыми ослепшими глазами. Штурман диким усилием прорвал оцепенение воли и поднял взгляд выше. Увидел прямо над шлюпкой на берегу 6-7 человек матросов с винтовками на прицел. Потом резанул голос:

— Руки вверх!

Первым пришел в себя Кострицын. Это он крикнул: «Стреляйте по прожектору!» и полностью разрядил свои парабеллюмы в ослепляющее солнце.

Нет, он промахнулся. Удачнее были выстрелы с берега. Полковник взмахнул руками, вскочил на банку, вытянулся, упал на бортик шлюпки, а затем мешком свалился в воду.

Штурман подчинился вторичному окрику, и его движение было скопировано гребцами. Как манекены, они подняли деревянные руки, продолжая сидеть точно каменные. Возле шлюпки уже хлюпали шаги краснофлотцев, берущих лодку «рыбацкой артели» на буксир.

— Попались и ладно! — сказал один из матросов, — Уговор — дороже денег: кто первый рукой шевельнет, тому первая пуля. Ясно, как дерево.

У берега пленных обыскали, подивились гранаткам и без труда сообразили, что попались «птицы» более широкого полета, чем простые контрабандисты.

— Шагом арш! Вперед и не быстро!

Группу арестованных, кроме матросов, конвоировал луч прожектора.

* * *

В комнате следователя ГПУ было светло.

— Возможно, что я кое-что упустил. Усталость. Три ночи не спал. Пока был на море, усталости не чувствовал...

Следователь улыбнулся быстрой сдержанной улыбкой, отложил перо, закрыл дело №302, откинул мягкие волосы, нависшие на глаза.

— Ничего, мы с вами говорим не в последний раз. Отдохнете и мы проверим показания.

Штурман тяжело опустил голову.

— Хорошо. Так... Но я прошу вас ответить мне. на один вопрос: он меня мучает. Меня мучает вопрос о моей роковой ошибке. Мне, опытному моряку, может быть не так тяжелы последствия — провала экспедиции, как сам этот промах. Во всяком случае я умею обращаться с такими пустяками, как компас и карта. Так в чем же дело? Красный огонь и берег открылись вовремя, я взял на 15° правее па восток. Все время огонь оставался там, где ему надлежало оставаться... Но вместо одной бухты оказалась другая, вместо Черной — Крепостпая. Либо мой компас врал, что немыслимо, так как я тщательно уничтожил девиацию... Либо переместился огонь маяка, что тоже совершенно невероятно. Я теряюсь!

— Огня не было!

Штурман поднял голову и посмотрел па следователя. Он не ожидал насмешки. Но насмешки и не было, с полной серьезностью следователь глядел на моряка.

— Маяк не имел освещения, тот маяк, о котором вы думаете.

— Огонь был?

— Да, огонь был, но не маячный. Был другой, красный огонь.

— Я не понимаю.

— Нагорный маяк прекратил освещение три месяца тому назад за ненадобностью. Его заменил мощный зеленый маяк с желтыми проблесками на Песчаной косе. Об этом было напечатано в "Извещении мореплавателям".

Штурман начал соображать. Лицо прояснилось. Он облегченно вздохнул.

— А красный огонь, тот, который мы видели?.. Следователь не отказал в объяснении.

— Это просто. В двух словах. Крестьяне Биюк Асана, нагорной деревушки, справляли вчера большой праздник. Красноармейцы и краснофлотцы погранохраны, а также комсомольцы - татары, провели в деревню электромагистраль из города. На средства от воскресника (если вы знаете, что это за вещь — „воскресник") электрифицировали всю деревушку — 75 дворов. Вечером устроили гулянье на деревенской площади. На этой же площади комсомольцы поставили фигуру Ленина, сделанную из фанеры и притом довольно искусно. Вся статуя была иллюминована красными лампочками...

— Красный огонь! — Штурман хлопнул себя по колену. Вот почему в бинокль он казался немного странной формы. Удлиненным. Я думал, что это искажение...

— Нет. Никакого искажения. Вы попали в Крепостную бухту и доставили нам напрасные волнения. Мы ждали вас в Черной...