В ГОСТЯХ У ЧЕРНОБУРЫХ ЛИСИЦ

Очерк В. Белоусова

Спрятавшийся в архангельской тайге, в двенадцати километрах от города, пушной питомник Госторга только зимой связан с миром настоящей дорогой. Летом даже окружными путями вряд ли можно доехать до него на телеге; к нему ходят пешком от пристани Турдеево на Двине или пробираются в лодке по мелким лесным речкам и озерам.

В Турдеево меня привез крохотный пароходик. Вместо пристани были мостки в роде тех, которые устраиваются для стирки белья, от мостков уходила тропинка, терявшаяся в кустарнике. Мне сказали, что эта тропинка и есть дорога в питомник, и я смело зашагал по ней, перепрыгивая через лужи, оставленные недавним дождем.

Было еще рано. За ненастную ночь над горизонтом накопилось много мути, из которой лишь недавно поднялось солнце.

Через полкилометра тропинка нырнула в болото. По нему были проложены доски, гнилые, скользкие, тонувшие под ногами, и вскоре в моих башмаках во-всю захлюпала вода. Кое-где между досками были большие промежутки, и приходилось прыгать с риском угодить в трясину. Изредка лежали две доски рядом — это «разъезды»: здесь нужно останавливаться и поджидать встречных.

За болотом, тянувшимся более километра, лежал сухой луг. Пробежав луг, тропинка вышла к речке. •На ее спокойной глади, окаймленной прямым неподвижным камышом и высокой травой, не было заметно никаких переливов, ни малейшей дрожи, и берега и небо четко отражались в ней. Через речку был перекинут хрупкий мостик; казалось, что идешь над зеркалом, покрытым пылью.

Дальше — озеро, высокий холм над ним и на горбе холма — деревня Ширша. Избы ее — старые, покосившиеся во все стороны, похожи на толпу старух, карабкающихся, подоткнув подолы, на холм. Самая шустрая старушонка — ветряная мельница — забралась на вершину, глядела за лес, видела там что-то интересное и, махая руками, торопила своих отставших товарок...

Солнце светило ослепительно ярко. Его лучи изливались в озеро расплавленным металлом. В тёмной оправе лесов озеро горело невиданным драгоценным камнем. Зеленью травы и красочными пятнами цветов пылали под солнцем лужайки.

Перевалив через холм, я вышел на второе озеро, на берегах которого живут те чернобурые лисицы и голубошерстые песцы, звериная хитрость которых была побеждена разумной хитростью человека.

Вид этого озера не обычен. Оно мутно, все в грязных потеках, и из него сплошными частоколами торчат полузатопленные пни, как будто в илистом дне озера увязло какое-то огромное чудовище, оставив снаружи странную тупую щетину. По берегам валяется много таких же пней, обломков от стволов- деревьев, веток. Пни, стволы и ветки обнажены, кора на них сгнила, тело их неприятно бледно, рыхло, и все они изогнуты в диких, судорожных искривлениях. Они походят на трупы умерших в * припадке. Ветки скорчились сухо и цепко, словно скелеты " чьих-то отсеченных рук. Это затонувшее чудовище с торчащей над водой щетиной и трупы деревьев на берегу делают озеро неприятным: от него пахнет мертвечиной...

Озеро это искусственное. Здесь, в маленькой котловине между холмами, делала крутую излучину речка. На низком берегу речки срубили лес и поставили запруду. Прежде озеро было лучше: в нем было больше воды, пней не было видно, и на берегу не обнажались деревья-утопленники.

Рисунок. Я увидел башню, похожую на маяк...

С озером связан кусочек истории питомника. Двадцать пять лет назад немец Гагенбек — крупнейший в Европе торговец животными, — заинтересовавшись русскими пушными зверями, послал в Россию своего служащего, зоолога Розена. Питомник, где звери должны были дожидаться отправки в Германию, Розен построил в глухом месте, в лесу, на берегу этого озера. Немецкий зоолог жил здесь два года. Однажды весной он переходил озеро по ослабевшему льду, провалился и стал тонуть. На крик прибежали его жена и прислуга, бросились спасать ученого, и все трое погибли...

Следы розеновского питомника, сгоревшего вскоре после гибели хозяина, сохранились в виде нескольких обугленных бревен.

Вход в питомник — узкая деревянная лестница, круто поднимающаяся от озера по береговому откосу. С первых же ступенек лестница теряется в зелени, ноги путаются в густой траве, обхватившей ступеньки, и приходится часто нагибаться, чтобы пройти под ветками деревьев, арками нависшими над лестницей. Слева от лестницы — глубокий овраг, заполненный буйной, перепутанной растительностью. И озеро, и лес, и овраг — все девственно, глухо. Кругом стоит плотная таежная тишина. Трудно поверить, что здесь находится научное учреждение, одно из интереснейших и значительнейших в Союзе...

Наверху тропинка приводит к нескольким домикам. Перед ними широкой просекой расчищен лес, и в глубине просеки, в рамке леса и неба — озеро и холмы другого берега.

За домиками снова лес. Высокие ели и сосны, могучие, серьезные и темные, стоят стеной и мохнатыми лапами прикрывают спрятавшееся под ними молчание. Кругом никого. Я сажусь на ступеньки и слушаю тишину...

Позади послышались шаги. Я обернулся и увидел человека, медленно пересекавшего дальний угол двора. Он был высок; на нем — зеленая шляпа колпаком, длинный серый плащ, высокие сапоги. Лицо , человека было закрыто опущенными полями шляпы, но я сразу почувствовал, что оно должно быть строгим и замкнутым. Человек прошел, не заметив меня. Его необыкновенная одежда, опущенное лицо, медленные, почти неслышные шаги, странный облик делали его похожим на мудреца из сказки. Он скрылся в маленькой избушке... Снова стало тихо... Тишину нарушил молодой зверовод, шумливо выбежавший из дверей дома.

Он стиснул мне руку, ошарашил целым фонтаном скороговорок, полюбовался произведенным эффектом и, продолжая балагурить, повел по тропинке дальше в лес.

За деревьями оказался глухой забор с сеткой наверху. Это и был питомник. Новый питомник Госторга возник в 1923 году. Первые два года в нем был всего десяток зверей, но потом число их стало быстро расти, и теперь их здесь уже 103 штуки: тринадцать песцов и девяносто лисиц. Пока еще питомник находится в стадии опытов. О сборе пушнины, о коммерческой выгоде рано и помышлять. Сегодняшняя цель питомника — развести и сохранить зверей-производителей, чтобы потом можно было создавать новые питомники. Конечная цель — положить начало кооперативному и крестьянскому звероводству на нашем Севере. В питомнике изыскивают лучшую пищу для зверей, лучший тип жилища, лучшие способы ухода за ними.

В питомнике работают несколько молодых звероводов. Руководит работой советский ученый — зоолог и доктор- Шмидт, приехавший недавно из Германий с новой партией лисиц. Он-то и показался мне в своей тирольской шляпе и рабочем халате сказочным персонажем.

За углом забора я увидел деревянную башню, похожую на маяк.

— Это наша наблюдательная вышка — пояснил мой проводник. — Теперь не шумите.

В башне шла крутая лестница. Осторожно поднявшись по ней, мы пролезли сквозь люк и очутились в маленькой комнатке-фонаре. Окна ее смотрят во все стороны. Я подошел к одному из них. Много интересного открылось перед моими глазами...

Вышка находится в самом центре питомника. Он окружает ее в виде буквы П тремя прямоугольниками.

Внутри прямоугольники разделены проволочными сетками на множество отдельных клеток, открытых сверху. В клетках видны аккуратные белые домики. Некоторые из них — простые ящики на ножках с трубой для входа — домики самцов, другие — такие же ящики, но с пристройками сбоку — домики самок.

Лисы-самцы живут в своей клетке одиноко. И какие это скучные клетки! Целыми днями самцы лежат на крыше домика, свернувшись мягкой круглой подушкой. Плоская крыша домика — любимое место взрослых лис. Изредка самцы приподнимают морду, вяло глядя по сторонам, широко зевают и облизываются. Они как будто хотят сказать: «Ну и скучно же здесь у вас, товарищи!..» Потом они снова свертываются и засыпают.

Несравненно веселей в клетке у самок. В этом году лисицы питомника впервые вознаградили усилия звероводов хорошим приплодом. Каждая самка принесла 4—5 детенышей. Это — шустрые зверки с острыми мордочками и тонкими, как палочки, лапками. Они копошатся во всех углах питомника и своими повадками уморительно напоминают котят.

Через окошко я наблюдал за ними. Игра молодого зверя всегда больше, чем просто игра. Играя, лисицы узнают многие премудрости лесной жизни. Например, что это за странная танцулька передо мной? Что за странное «па» разучивают эти забавные зверки? — Дело простое: они учатся пугать своих будущих врагов.

Посмотрите на этого черного лисенка. Он медленно выгибает тон-кую щуплую спину, потом ерошит шерсть. Вы думаете, это легко? Попробуйте-ка сами! Но для лисенка очень трудны эта грозные телодвижения. Он долго практикуется, прежде чем все пойдет гладко. Хоп! Лисенок подпрыгивает и в воздухе растопыривает лапы. Снова ответственный момент. Ведь это так непривычно покидать крепкую землю; здесь недолго растерять весь свой грозный вид. Зато, если «па» вышло хорошо, враг, без сомнения, улепетывает во все лопатки.

Кстати, кто-то бежит мимо... Правда, это не враг, а младший братец, но почему же не погнаться за ним? И двое лисят, смешно пришлепывая лапами, бегут вокруг клетки, подползают под домик, в увлечении попадают в плошки с молоком. Спадаясь от преследований, ничего лучшего не придумаешь, как внезапно вскарабкаться на проволочную решетку. Правда, потом долго болят лапы, но зато это так интересно! Бежавший позади садится под решеткой и с изумлением глядит на своего отважного товарища. Вот тут-то и время смельчаку оттолкнуться от решетки и со всего маху вскочить братцу на голову. Вот потеха!..

Иногда лисята затевают всеобщую свалку. Им никто не преподавал бокс, но они весьма азартно лупят друг друга лапами по морде. Иной раз им случается поднять такую кутерьму, что самим становится страшно, и все пятеро удирают друг от друга в домик. Тогда входное отверстие неожиданно оказывается слишком тесным...

Ознакомление с внешним миром— также интересное занятие. Он не велик, этот мир, замкнутый со всех сторон такой жесткой и невкусной решеткой. Но сколько прекрасных вещей содержится в нем! И все их можно понюхать, полизать, потрогать лапой. И таким умным сразу становишься! Не даром вот у того лисенка, который изучает сейчас желтый лист, только что принесенный ветром в клетку, такой сосредоточенный и глубокомысленный вид. Одно омрачает счастливую жизнь лисенка — строгая мать. Обычно она лежит на домике и никому не мешает. Но если залезешь всеми лапами в молоко, или завизжишь, когда тебя стукнет кто-нибудь из братьев-забияк, мать соскочит со своей лежанки и даст такой подзатыльник, что потом целый день ходишь как в тумане...

Рисунок. Плоская крыша домика — любимое место взрослых лис...

Самцы страдают тоской одиночества. В зависимости от темперамента она выражается по-разному. Некоторые становятся совсем сонными. Другие отправляются путешествовать. Это не легкая штука — путешествие в питомнике. Решетки клеток высоки, и на них устроены наклонные доски в виде козырьков, специально, чтобы заставить самца сидеть дома. Но что значат все эти преграды для сильного, выросшего в тайге зверя! Он делает прыжок с крыши домика прямо на верхнюю перекладину решетки и отправляется на прогулку.

В питомнике есть бродяги-профессионалы. Этих никакими дозволенными здесь средствами не удержишь дома. Каждое утро их находят в чьей-нибудь чужой клетке и с позором водворяют на место. Они неисправимы.

Этим бродягам подрастает хорошая смена. Среди малышей немало попадается настоящих беспризорников. Начала карьеры одного из них я как раз был свидетелем.

Зверовод, смотревший вместе со мной через окно, внезапно воскликнул:

— Смотрите, смотрите, вот каналья!..

Я взглянул по направлению его пальца и... расхохотался. В одной клетке крошечный лисенок карабкался вверх по решетке. Он уже преодолел каким-то образом фанерные козырьки, но был отчаянно неловок, и ему приходилось трудно. Часто он повисал на одних передних лапках и казался совершенно беспомощным. Но, побарахтавшись в воздухе, он лез дальше. Ему давно уже стало страшно; он с удовольствием вернулся бы домой, но — шутка сказать! — под ним было целых два метра пустоты. И он все карабкался и карабкался, пока не добрался до верхней перекладины. Здесь он уселся отдыхать. Потом, подумав, двинулся дальше по жерди, перекинутой от одной клетки к другой. Пропасть под жердью была ужасна, лисенок каждый раз, прежде чем поставить лапу, ощупывал ею свой шаткий путь. Но повернуться назад он не мог: жердь была слишком узка.

Рисунок. Лисенок дополз до соседней клетки и с тоской стал глядеть вниз...

Наконец он дополз до соседней клетки, сел и с тоской стал глядеть вниз. А внизу рядышком сидели чужие лисята и, задрав острые мордочки, поглядывали на гостя с удивлением и любопытством.

«А вот не спуститься тебе к нам сюда!» — казалось, говорили они ему. Но он и не собирался спускаться: с него было достаточно. Он остался сидеть наверху, терпеливо поджидая прибытия спасательной экспедиции в лице дежурного зверовода.

— В следующий раз он будет смелей, — пробормотал мой проводник.

Каждый зверовод имеет в питомнике свой участок. На нем он должен знать всех зверей с их характером, привычками, вкусами, и звери должны знать и понимать его. Зверовод должен долго изучать своих питомцев. Но присутствие человека в питомнике всегда волнует зверя, поэтому наблюдения ведутся с вышки. На ней целыми днями сидят звероводы перед маленькими конторками, наблюдают в окна за своими участками и наблюдения записывают в толстые тетради. У окон в наблюдательной вышке висят планы питомника, где каждая клетка занумерована и где по именам перечислены все звери.

Когда наступает ответственный период встречи самки с самцом, нужны более близкие наблюдения, и звероводы со своими тетрадями залезают в ямы, вырытые в питомнике около клеток, и часами сидят там неподвижно, неудобно скорчившись. Выглядывая из ям, они боятся выдать свое присутствие малейшим шорохом. Если звери испугаются, пропадут даром все наблюдения.

Я открываю одну из тетрадей, лежащих в вышке. Записи в ней сделаны на английском языке.

— Кто это писал? Вы? Зверовод кивает головой. Потом как будто оправдывается:

— Ведь нужно практиковаться: вся литература по звероводству на английском языке...

Он — крестьянин, командированный для работы в питомнике областью Коми. Английский язык он выучил уже в питомнике по самоучителю.

Перед тем как уйти с вышки, я снова взглядываю в окно. В питомнике живет много зверей; они хорошо привыкли к неволе и живут непринужденной интенсивной жизнью. Но, несмотря на это, в питомнике так же тихо, как в окружающем его лесу. Неслышными шагами бродят по клеткам старые лисы, бесшумно играют малыши. Даже сорвавшись с решетки, они падают без малейшего стука. А скучающие самцы, широко зевнув, беззвучно закрывают рот.

Только узкая просека и канава отделяют питомник от леса. Может быть, поэтому звери в питомнике не перестают чуять лес и не забывают своих лесных инстинктов, первый из которых: «не шуметь»...

Спустившись с вышки, мы идем в «старый» питомник. Там можно будет походить среди клеток и даже потрепать лисят по мягкой шерсти. По дороге встречаем молодого человека в меховой куртке.

— Наш главный зверовод,— представляет мне его мой проводник.

И тотчас же делает комически-умученное лицо и, отдуваясь, говорит товарищу:

— Ну и вспотел же я! Каково, а? Напустить на себя профессорский вид и бухтеть, бухтеть целые полчаса!.. Вот перед ним... Теперь бухти ты.

Но тот не соглашается:

— Нет, ты уже натренировался, ты и продолжай, а я не обладаю даром красноречия.

В конце концов оба ведут меня в старый питомник. Там две двери. Между ними на полу стоит плоский сосуд с серой жижей. Я старательно перешагиваю его. Но меня тянут сзади за рукав.

— Нет, нет, так мы вас не пропустим. Становитесь вот сюда, — и мне показывают на сосуд.

— Зачем?

Старший зверовод принимает «профессорский» вид: надувается, выпучивает глаза и тяжело дышит.

— А может быть, товарищ,— говорит он, — у вас на башмаках палочки доктора Коха или зародыши глист... или чума... Становитесь.

Я влезаю в грязь.

— Теперь что?

— Теперь ваши подметки изрядно пострадают. Можете быть спокойны... Проходите.

Звери нас услыхали, должно быть, уже давно. Маленькие лисята попрятались в домики и уморительно выглядывают оттуда. Старые лисы слезли с крыш и смотрят на нас вопросительно и настороженно. Мы подходим к одной клетке, где никого не видно. Старший зверовод изображает гида:

— Вот,— говорит он, делая широковещательный жест, — обратите внимание. Здесь живет самый сильный и самый старый лис во всем питомнике. Позвольте вам его показать.

Он входит в клетку, приподнимает крышу домика и сует туда руку.

Рисунок. Русский накладывает в миску каши, мешает ее ложкой,
немец вливает в нее каких-то капель из пузырька...

— Пожалуйте, гражданин! Вдруг он быстро отдергивает руку и захлопывает крышу.

— Нет, он не будет сегодня гулять,— говорит зверовод,— он сегодня не в духе.

Другой зверовод утешает меня, достав из следующей клетки маленького лисенка. Пока мы разглядываем и гладим его, он ожесточенно грызет кольцо на руке зверовода.

В другой клетке — обуреваемый одновременно и страхом и любопытством — самец. Это прекрасный экземпляр, крупный, сильный, с темно-коричневой шкурой. Он то прячется за домик, то выбегает вперед и в упор разглядывает нас умными острыми глазами. Движения его великолепны. В них сочетались точность, сила, упругость, красота. В те секунды, когда он, выбежав вперед, отклоняется назад и в сторону, чуть приседает, сильно вытягивает передние ноги и потом быстро поворачивается, чтобы бежать за домик, — им можно залюбоваться. И бег его — бесшумный, легкий, делающий зверя словно невесомым, в то время как мышцы сокращаются сильно и смело, — бег лесного хищника.

В старом питомнике живут и песцы. По сравнению с лисицами — это вялые, трусливые и недоверчивые звери. Несколько раз в год они меняют окраску. При мне они были желто-серые, с чуть заметными голубыми отливами на боках. Один из них долго провожал нас простуженным., тоскливым и неприятным криком...

Рисунок. Пока мы разглядываем и гладим его, он ожесточенно грызет кольцо на руке зверовода...

Приближался час кормежки, и мне предложили остаться посмотреть. Бродя по двору питомника, я зашел в кухню. В этой кухне для зверей чище, чем во многих человеческих кухнях. На табуретке стоит большая глиняная чашка с кашей, вкусно пахнущей, и над чашкой дугой изогнулся немец в тирольской шляпе, с большой ложкой в руке.

Говорят, когда составляется звериное меню, нередко происходят горячие споры между советскими звероводами и немцем. Наши звероводы, памятуя о будущих владельцах зверей — крестьянах, стоят за наиболее простую пищу, немец же отстаивает сложные рационы. Так как победа бывает то на той, то на другой стороне, меню получается разнообразное. Звери этим очень довольны...

В кухне тот самый зверовод, который ведет свои записи на английском языке, рассказывал что-то немцу на прекрасном немецком языке. Мрачный немец слушал, помешивал кашу и одобрительно кивал головой:

— Gut!

С вышки было слишком далеко наблюдать за кормежкой, поэтому я устроился перед широкой щелью в заборе. Звери, видимо, чувствовали приближение «обеденного» времени. Взрослые лисы то и дело поднимались на крыши и ожидающе смотрели на дверь, откуда должна была притти еда. Лисята, подражая старшим, смотрели туда же, хотя по их мордочкам видно было, что они вовсе не понимают что оттуда должно появиться.

К питомнику подошли немец и старший зверовод. Они несли по ведру. В руках немца была внушительная ложка. Оба шли молча и были очень торжественны.

Как только звероводы подошли к дверям и щелкнули ключом в замке, словно электрический ток пробежал по питомнику. Во всех клетках звери вскочили и на секунду замерли, подняв морду и внюхиваясь в воздух. Потом, волнуясь, забегали по клеткам, то и дело останавливаясь и посматривая на двери. Насторожились и малыши, теперь уже сообразившие в чем дело. Они уселись перед решетками, наклонив головы набок, и, казалось, говорили: «Пора, пора, мы давно хотим есть!..»

Один самец не выдержал и залаял коротко и хрипло: —

Ауп! Ауп!..

Принесшие пищу на минуту задержались в простенке между дверьми. Наконец внутренняя дверь отворилась, и в питомник важно вошел немец. За ним русский зверовод тащил ведра. Оба быстро пошли к клеткам. При их приближении все маленькие лисята, как по команде, бросились прятаться в домики. В узких входах они сталкивались друг с другом, кто посильнее — отпихивал товарищей, и все, карабкаясь лезли в отверстие. Кое-кто из взрослых зверей также попрятался, но большинство осталось снаружи. Они только зашли за домики и выглядывали оттуда с хитрым видом.

Сначала пищу разносят по тем клеткам, где есть маленькие. Звероводы подходят к клетке, один из них входит внутрь и берет стоящую там жестяную миску. Потом оба садятся на корточки. Русский накладывает в миску каши, мешает ее ложкой, немец вливает в нее немного каких-то капель из пузырька. Наполненная миска ставится на место. В другую миску наливают молока и ставят ее на крышу домика. Каша предназначается маленьким, молоко — взрослым. Звероводы переходят от клетки к клетке быстро и бесшумно.

Рисунок. Пока лисята опорожняют миску, лисица мать охраняет их...

Как только они отходят от клетки, в ней тотчас же начинается движение. Из домиков лукаво выглядывают лисята. Они еще не получили разрешения выйти. Взрослые лисицы несколько раз обегают вокруг клетки, посматривая по сторонам, тщательно обнюхивают миску с едой и тогда только дают сигнал лисятам. Малыши стремглав бросаются из домика к вкусно пахнущей каше, по дороге перепрыгивают друг через друга и усаживаются вокруг миски. Предвкушая удовольствие, они сладко жмурятся. Потом все вместе опускают нос в кашу и принимаются уписывать за обе щеки. Во время еды они могут быть спокойны: никакой опасности им не грозит. Пока они опорожняют миску, лисица-мать охраняет их. Она бегает вкруг клетки в одном и том же направлении, прислушивается к малейшему шороху и зорко всматривается в каждый подозрительный предмет. Чуть что, она даст свой звериный сигнал опасности, и лисята разом исчезнут в домике.

Бдительность матери не прекращается до тех пор, пока ее детеныши, наевшись, с распухшими, как бутылки, животами, не улягутся спать. Но и тогда она не трогает своей миски: она ложится около маленьких и стережет их сон.

Случается, какой-нибудь жуликоватый лисенок, прикинувшись заснувшим, вдруг тихонько поднимается, обходит домик с другой стороны и, посмотрев, не следит ли за ним кто-нибудь, карабкается к миске, оставленной на крыше. Это трудное дело: стенки у домика гладкие, без выступов, лапы лисенка соскальзывают с них, и он падает навзничь. Но воришка упорно продолжает тянуться к молоку. От нетерпения он забывает, что надо быть тихим, и начинает визжать. Тогда материнская затрещина возвращает его на место...

Обед окончен. Звероводы выходят из питомника и идут по тропинке, тихо разговаривая. Тишина леса становится особенно плотной. В питомнике наступил «мертвый час»...