НА ТАЕЖНЫХ СОЛОНЦАХ

Байкальский краеведческий рассказ В. Ветова ¹)

Далеко за Баргузином, на северо-востоке Байкала стоят могучие древние горы, поросшие черной тайгой. В тяжелых горных складках далеко запряталось драгоценное золото, затаились рубины и богатые залежи дорогой руды. Щедрая природа наделила некоторые вершины ценной целебной солью ²). Впрочем, таких мест, где соль выходит наружу, немного в Байкальских горах. Обитатели этой горной страны не знают, что их соль дорога и целебна. Здесь она никому не нужна, и они не добывают ее. Здешние охотники по-своему ценят горные солонцы, где соль выпирает из недр земли наружу. Они интересуются солонцами лишь потому, что солью лакомятся благородные олени-изюбри с прекрасными ветвистыми рогами.

Из-за этих-то красивых рогов и караулят чутких, сторожких изюбрей, когда по ночам они приходят. к солонцам лизать соленую почву шершавыми языками...

К лету у изюбрей появляются на рогах кровяные наросты, и в течение полутора месяцев их рога кровянисты. Большие деньги дают за такие рога приезжие купцы из Китая. Там, в далеком Китае, искусные врачи приготовляют из кровянистых рогов целебные снадобья, неизвестные нашим врачам.

Чуток быстроногий изюбрь... Охота за ним бесконечно трудна... Лишь у солонцов человеку наверняка удается овладеть его ценными рогами -пантами...

Как же быть человеку, когда поблизости нет солонцов? Где тогда подкараулить гордого «пантача»? Ведь природа не всюду бывает одинаково щедрой — уже на востоке Байкала не часто встречаются естественные солонцы. На западном же берегу их никогда не бывало. Там нет солонцов... зато много изюбрей, которые таятся в такой непроходимой горной тайге, что почти невозможно выследить их. Когда же в диком горком лесу на узкой зверовой тропе на глаза человеку попадается след изюбря, — охотник забывает все в стремлении добыть ценные панты. И вот на крутых склонах западных гор, где спокон века не водилось кристаллов соли, вдруг появляются настоящие солонцы... Изобретательные охотники сами устраивают их, чтобы заманить красавцев-изюбрей и снять с убитых прекрасные ветвистые рога.

1) Этот рассказ является результатом экспедиции, совершенной автором по заданию редакции летом прошлого года.
2) Глауберова соль.

*** * ***

Было жарко. Мы со стариком Федосеичем поднимались на крутой Приморский хребет, растянувшийся с юга на север вдоль западного берега Байкала. Еле заметная тропа, проложенная когда-то охотником-промышленником, вела нас к вершине. Гнус тучами вился над нашими головами и не давал нам покоя. Старик часто останавливался и устало переводил дух. Сегодня в первый раз за весь год он вышел в тайгу. Все эти дни Федосеич так много и красноречиво рассказывал мне про охоту, что, наконец, сам увлекся собственными рассказами. Воспоминания далекого прошлого разволновали старое охотничье сердце. Федосеич решился, и теперь — быть может, в последний раз в жизни — он карабкался на дикий хребет.

— В последний раз... это уж в последний... — тихо приговаривал он, задыхаясь от усталости и чуть не на каждом шагу присаживаясь на зеленый ковер широких листьев молодого бадана³).

Трудно было определить, насколько мы уже поднялись. Взбирались мы долго, и подножья хребта не было видно — до того все кругом заросло. Ниже нас поднимались вековые вершины сосен и кедров; кругом краснели могучие стволы; буйно рос молодняк; пестрели яркие, неизвестные мне цветы.

³) Бадан — сибирское название многолетних трав из семейства камнеломковых; используется как дубитель в кожевенном производстве; некоторые виды бадана местное население употребляет вместо чая.

— Ну, теперь недалеко,— сказал Федосеич, дойдя до надломившейся корявой сосны. — Скорой солонец...

Он пригнулся к земле.

— Свеженькие, — проговорил он, указывая на четкие отпечатки крутых копыт. — Здесь проходит зверовая тропа...

С этого места взбираться оказалось еще труднее — настолько крут был подъем. Мне казалось, что спина моя налита свинцом, что ее перетягивает и я вот-вот упаду навзничь на камни. Я с трудом поднимал ноги и подтягивался на руках, хватаясь за стволы.

Бедный старик!.. На него было жалко смотреть, а все же сдаваться он не хотел!

Густой лес вдруг поредел, и невдалеке показалась вершина хребта. Мы очутились у чистого, безлесного склона. Лишь у вершины росли высокие кедры. Такие горные плеши называются здесь морянами. Тропы многих зверей сходились сюда.

— Солонец! — задыхаясь проговорил Федосеич, указывая на голый сухой березовый ствол, одиноко белевший на склоне.

Мы подошли. Возле белого ствола земля была изрыта копытами.

— Вот здесь засыпана соль, — указал Федосеич возле березового ствола. — Тут вырыли яму, а в нее насыпали с полпуда соли. От дождей земля ниже ямы пропиталась солью. Смотрите, как изюбри тут славно копытили: кругом все ими изрыто!.. Вот вам и солонец. Теперь видели, какие они бывают?!

— Только и всего?

— Только и всего! Уж два года, как я сюда соли не подсыпал. Стар стал, чтобы этим заниматься, а изюбри все еще ходят. Знать, крепко землица просолилась...

Федосеич радостно улыбался.

— А разве соль надо каждый год подсыпать?

— Чем чаще, тем лучше, а то зверь перестанет ходить.

Я оглянулся и невольно замер в восхищении от развернувшейся подо мной панорамы. Мы забрались очень высоко. Далеко внизу, извиваясь между лесистых и скалистых гор, уходила глубокая черная падь к самому Байкалу. Всюду под нами торчали кудрявые горные шапки самых причудливых очертаний. Байкал, от которого мы отошли на десять километров, сверкал бриллиантами, а воздух был до того прозрачен, что видно было, как двигались волны на сапфировом просторе великого озера. Тот берег, несмотря на полсотню километров, отделявшие нас от него,

был отчетливо виден. Видны были горы за сотню километров от нас— какой размах!..

Кругом не было людей. Здесь мы были одни.

— А где мы будем караулить изюбрей?— спросил я.

— А вот и моя засидочка...

Шагах в пятнадцати ниже березового ствола рос небольшой куст. Он скрывал довольно глубокую яму, приготовленную, чтобы спрятаться охотнику. Здесь было удобно подстерегать сторожкого зверя.

Мы уселись в засидку. Федосеич указал на белый березовый ствол.

— Соображаете теперь, зачем этот ствол здесь стоит? — спросил он меня.

— Нет... Разве он сюда вкопан?

— Он нарочно сюда поставлен. Изюбрь приходит ночью. Не будь здесь белого ствола над солонцом, как вы зверя увидите?! Ночи темные. Иной раз — хоть глаз выколи, и тогда изюбря вы не увидите, а только услышите, как он землю жует. Ну, а как только изюбрь встанет супротив белого ствола, так вы и увидите, кто лакомиться пришел: безрогая корова или пантач. Опять же против белого ствола легче выделить можно.

— Хитро придумано...

— Да, милый мой... Это — знаменитый солонец. На этом месте не только зверовая кровь пролита. Тут и человечьей кровью попахивает.

Я с удивлением взглянул на Федосеича.

— Здесь убили человека?.. Преступление или несчастный случай?— спросил я с интересом.

— Это — длинная история... А впрочем, до вечера еще далеко. Пожалуй, успею вам рассказать...

Мы закурили, и я приготовился слушать, бешено отмахиваясь от надоедливого гнуса.

*** * ***

— Жил тут в Черной пади бурят-охотник, — начал Федосеич. — Ловкий он малый был... симпатичный... А уж насчет охоты — первый человек. Он, можно сказать, лишь одну охоту и знал. Охотой жил и семейство свое этим кормил. Весь род его такой уж охотничий был: и дед и отец — все охотой занимались. Зимой белковали, летом добывали панты, осенью — кабаргу¹). Солонец у них был недалеко от стада, верстах в двух. Вон за тем отрожком, эн, виднеется... Еще дед бурята устроил тот солонец, а от деда перешел он к отцу, а потом и к внуку. Так по наследству солонец и переходил, и, конечно, ни один охотник, кроме них, пользоваться тем солонцом не мог. Таков уж обычай у нас: кто соль засыпал — того, значит, и солонец.

1) Кабарга—копытное животное из рода мускусных, без рогов. У самца выдаются в виде бивней верхние клыки; высота в плечах — 40 см; на брюхе у него находится железистый мускусный мешок, имеющий большую ценность.

С полсотни лет, значит, как не больше, ходили изюбри лакомиться на бурятский солонец. У изюбрей это тоже вроде как по наследству от дедов к внукам переходит, чтобы ходить на один и тот же солонец... Итак, все шло по-хорошему: и у людей и у зверей солонец переходил из рода в род. Звери лакомились, а люди караулили их и тем кормили себя...

Ни один охотник не добывал столько пант, сколько на том солонце добывал молодой бурят. Китайские купцы — и те удивлялись, а у многих охотников даже зависть появилась. Особливо завидовал один русский из Голоустного, Лихудов фамилия ему была. Серьезный был человек... не здешний, а из каких краев его сюда на Байкал принесло — никто про это не знал, потому что Лихудов насчет себя никому слова не говорил. Таков уж человек был: молчание любил...

Пожил он тут годика два и проведал, где бурят жительство имел. Вот и заявился он однажды к буряту в Черную падь. Пристал к буряту: так, мол, и так — продай, дескать, мне свой солонец, и больше никаких.

Ну, бурят, конечно, интересу мало имел в том, чтобы дедовского солонца лишиться, и Лихудову отказал: дед, дескать, мой через этот солонец сыт был, и я тоже солонцом своим доволен, бедности не знаю и в твоих деньгах не нуждаюсь... А, между прочим, русский хорошие деньги буряту давал.

Заспорили, значит, тут оба охотника; оба уперлись, но бурят наотрез отказал.

Ушел от него Лихудов очень печальный и дурное в себе затаил. Больше он к буряту не приходил.

Прошло после этого их разговора, может быть, годика два, а то и больше. Настало лето, и как рога пантачей окровавились, бурят к своему солонцу пошел.

Сидит бурят на солонце первую ночь, ждет не дождется, а изюбрь к нему не идет... Сидит он вторую ночь... Третью... Перестали вдруг звери к нему хаживать... И не то что изюбри — козы и зайцы — и те от его солонца отвернулись...

Сидит бурят в засидочке и диву дается, грустные мысли про-себя думает. То ли бога он своего прогневал, то ли на зверье мор нашел, а такого отродясь не бывало, чтобы зверь к нему не ходил.

Думает бурят стою думу, гадает... А тут слышит в стороне: «грох!»— стреляет кто-то в горах недалеко.

Еще три ночи зря просидел "бурят и еще раз услышал, как в той же стороне неизвестный охотник стрелял. Тут буряту закралось в душу сомнение. Подошел он к своему солонцу, пригнулся к яме соленой да попробовал на язык — какова на вкус земля... А как попробовал — так и заплакал: от земли шел керосиновый дух...

Понял тут бурят сразу все: дурной человек приходил сюда с керосином и запакостил, осквернил его родовой, дедовский солонец — все богатство его... его хлеб... Видно, уже не раз злодей поливал керосином соленую землю, чтобы навсегда отвадить красавцев-изюбрей ходить в гости к буряту.

Простой расчет был у злодея. Сперва он в сторонке другой солонец подготовил, где-нибудь возле зверовой тропы, а потом у соседа землю испортил и тем все зверье к себе переманил. Можно сказать — украл зверей у бурята!

Тут уже бурят забыл про изюбрей и стал злодея искать. Искать нетрудно было. Злодей сам себя выстрелами выдавал по ночам. Скоро бурят тот новый солонец отыскал. Пришел он тогда спозаранку и затаился в засидке у злодея... Вот эта самая засидка и есть. Мы с вами как раз в ней и сидим...

Поняли вы теперь, какой тут солонец?..

Федосеич умолк и вопросительно посмотрел на меня.

— Ну, а злодей? — нетерпеливо спросил я его.

— Лихудов больше в Голоустное не вернулся. С тех пор никто его не видал... Следствие насчет его даже было, но люди знали про Ли-худова лишь то, что он однажды ушел в тайгу и больше не возвращался... Всякое тогда говорили: будто Лихудов со скалы в пропасть сорвался, будто Лихудова медведь разодрал... Правды так никто и не узнал... Да мало ли от чего человек может погибнуть в тайге! Достаточно ногу свихнуть или поломать— и останешься тут навеки. Тайга все концы хоронит. Пойдите попробуйте — отыщите здесь труп охотника! Тайга не выдаст. Это вам не Байкал. Байкал ни за что мертвеца не примет — земле отдаст, выкинет. А тайга все хоронит...

И Федосеич широким жестом указал на раскинувшуюся под нами девственную тайгу.

— А бурят куда делся? — спросил я его.

— Бурят после того на этот самый солонец перебрался. Несколько пет он тут изюбрей стрелял, а пан-ты в Китай продавал. Жил безбедно, а конец и ему все-таки пришел — на Бойну с немцами забрали. Там он и смерть получил... Да, знамеритый здесь солонец: бурят давно помер, а изюбри сюда все похаживают с тех самых пор.

— Откуда вы знаете про всю эту историю? — спросил я старика.

— Бурят сам рассказал мне про то, как Лихудов у него солонец торговал, как потом тот солонец вдруг оказался испорчен керосином и как после этого по ночам в стороне кто-то постреливал. Больше бурят мне ничего не рассказывал, но когда стало известно, что Лихудов пропал, мне все сразу стало понятно. Ну, конечное дело, я про свои догадки и вообще про все это дело никому тогда ни слова не сказал.

— Почему? — спросил я Федо-сеича.

— Время было дореволюционное. Лихудов был русский, а бурят— инородец. Мало ли как тогдашний суд мог на дело посмотреть! А подводить бурята мне не хотелось. Край здесь глухой, и люди тут простые— чего с них требовать!.. А бурят по-своему прав был. Каждый свой кусок хлеба отстаивает, а хлеб нелеп о дается в тайге. По-вашему, конечно, убивать человека нельзя. Оно и, по-нашему, нехорошо, а все-таки здесь не то, что у вас. Обычаи тут свои — таежные. Где тут искать защиты в тайге? Нет, сами себя защищайте, сами не давайте себя в обиду! В тайге заступников нет...

Федосеич умолк. Все молчало кругом. Мертвой казалась тайга, схоронившая тайну бурята...

Я оглянулся по сторонам и живо представил себе, как однажды, много лет назад, бурят с этого самого места увидал Лихудова, подходившего к солонцу. Лихудов шел снизу. Бурят подпустил его шагов на двадцать, а может быть, и ближе — и выстрелил... Как убил он? Наповал или добивал свою жертву? Что сделал он с трупом убитого врага? Куда девался труп охотника? — Про это знала одна лишь тайга...

Гут я начал думать о том, что если бы судебные власти знали все то, что знал Федосеич, они наверняка засудили бы бурята... А между тем, кто мог бы с полной уверенностью сказать, что бурят убил русского?!. . А что если бурят на самом деле и не думал убивать Лихудова? И правда, ведь мало ли от какой причины мог погибнуть одинокий охотник в глухой тайге! Быть может, Федосеич неправ в своих догадках. Возможно также, что Лихудов нечаянно сорвался со скалы или погиб от когтей медведя... Нет— исчезновение Лихудова навсегда останется тайной...

Рисунок. Изюбрь сделал невероятный прыжок; под его брюхом мелькнула луна...

— Закурим в последний разок,— прервал молчание Федосеич. — Вечереть начинает, а вечером и во всю ночь на солонце ни курить, ни говорить, ни даже пошевельнуться нельзя — изюбрь чуток и не подойдет.

Я свернул необыкновенно толстую цыгарку, чтобы досыта накуриться, и мы со стариком задымили в последний раз*

Сумерки надвигались. С исчезновением солнца исчез и надоедливый гнус. Бесшумно выпрыгнул заяц-беляк и тихонько пересек солонец. Потемнела под нами древняя тайга, почернела, насупилась...

Шорох... Чьи-то легкие шаги... На темном склоне вдруг появилось стройное высокое животное. Оно спускалось с вершины...

Ружье быстро встало в плече.

— Не стреляйте: коза, — чуть слышно прошептал Федосеич и тихо дотронулся пальцами до стволов моего ружья.

Коза спокойно подошла к солонцу и встала возле белого ствола березы. Высоко приподняв головку, она огляделась по сторонам; потом спокойно принялась жевать соленую землю так близко от нас, словно это было ручное, домашнее животное.

Справа, из-за горы выплыла круглая луна. Силуэт козы отчетливо выделялся на крутом склоне. Слышно было, как она рыла землю легкими копытцами.

Сидеть в одном и том же положении становилось неудобно. Затекли ноги, и появилось безудержное желание переменить положение. Я хотел уже пошевельнуться, как вдруг заметил, что ствол ружья моего соседа медленно начал высовываться вперед. Я скосил глаза на Федосеича: вся фигура старого охотника представляла собой одно напряженное выжидание.

Кого увидел он? Кого услыхал? Кроме дикой козочки, никого не было видно, а между тем Федосеич что-то учуял. Я скашивал глаза в сторону, не смея повернуть головы, но никого не видал... Вдруг позади раздались тихие неторопливые шаги. Сердце замерло, и холодное полированное ложе ружья само собой тихонько прижалось к щеке.

Сзади раздалось чье-то сопящее дыхание... Ближе, ближе... совсем близко... Рядом!.. Сердце остановилось совсем, и в трех шагах правее засидки сразу появился громадный олень.

Четко обрисовались на темном небе огромные черные рога. Зверь остановился почти рядом со мной.

Ах, до чего неудобно в сидячем положении стрелять на правую сторону! Я быстро повернулся всем телом направо, и в то же мгновение изюбрь сделал невероятный прыжок. Он легко отделился от земли всеми четырьмя ногами сразу, и я увидал, как под черным брюхом могучего зверя быстро мелькнула луна. Зверь казался летящим, ив это мгновение я выстрелил два раза подряд, высоко подняв стволы кверху. Зверь сразу круто повернул и понесся в сторону такими прыжками, о которых я никогда не имел ни малейшего представления.

Оглушительно загремел выстрел Федосеича у самого моего уха. В стороне топал бешено мчавшийся зверь.

— Эх, вы!.. Ну, можно ли так!— сердито накинулся на меня Федосеич.— Кто же так изюбрей стреляет! Ужели не могли малость обождать, когда зверь к солонцу подойдет?..

— Но ведь изюбрь остановился,— оправдывался я. — Кто его знает: может быть, он остановился потому, что увидал нас... Может быть, он не пошел бы дальше, а убежал...

— Никуда бы он не убежал, кабы вы сидели смирно. Он не видел нас. Он шел себе потихоньку прямо на солонец... И дернуло же вас!.. Верное дело так можно испортить! А все-таки изюбрь ранен.

— Ранен? Почему вы знаете?

— Знаю,— уверенно произнес старик, — Небось, не глухой, слышал, как он побежал. Зверь ранен—это уж верно!

— Мы найдем его, не правда ли?

— А это уж неизвестно. Попробуем поищем на заре... Ну, не знал я, что вы такой горячий! Ну, как же можно?!.

Долго бранил меня старый охотник, а мне делалось совестно за себя...

Светало. Федосеич шел по крутому склону моряны, низко пригнувшись к земле. Я следовал за ним, и мы медленно двигались в том направлении, куда ночью умчался изюбрь. Пройдя несколько десятков шагов, Федосеич нашел на траве немного запекшейся крови. Еще через десяток шагов снова была найдена кровь. Так прошли мы более сотни шагов и вошли в заросль мо-лодняка. Здесь круто обрывалась вниз скала из голого камня. Долго искали мы здесь и лишь недалеко от края скалы снова нашли кровавый след.

— Скорее всего, изюбрь сорвался со скалы, — решил Федосеич. — Вы помоложе меня. Спуститесь вниз по старой тропе и сверните к скале. Ищите там. Коли зверь отсюда сорвался, так, значит, он мертв.

Я взял в руки череп...

Через полчаса я уже был под скалой и с трудом пробирался вдоль отвесной стены, где буйно росли кусты смородины. Внезапно я очутился у крохотной лужайки и оглянулся по сторонам в надежде увидать разбившегося зверя.

Небольшой сероватый круглый камень лежал у моих ног. Я случайно толкнул его ногой и вдруг почувствовал, что круглый камень удивительно легок. Я еще раз толкнул его— и вздрогнул всем телом — камень перевернулся, две страшные впадины глаз глянули на меня; сверкнули обнаженные зубы — и человеческий череп, подпрыгивая, с шумом покатился под горку. Нижняя челюсть оборвалась; из верхней выпрыгивали на толчках маленькие белые зубы. Мертвая голова откатилась от меня на несколько шагов и задержалась, застряв в смородинном кусту. Я подошел и взял в руки череп. Во лбу зияла круглая дырка. Догадка разом осенила меня, и я слегка встряхнул мертвую голову. Что-то маленькое, но тяжелое болталось внутри. Сомнений не было— то была пуля.

— Лихудов... — прошептал я. — Так вот куда бурят тебе залепил!..

На этот раз тайга выдала тайну бурята...

Я оглянулся по сторонам, отыски-вая глазами остальные кости скелета Лихудова. Неожиданно, в двух шагах от смородинного куста — того самого, в котором застрял череп Лихудова, — я увидел нечто такое, что заставило меня громко и радостно закричать:

— Федосеич!.. Нашел!.. Спускай-тесь скорее сюда — я панты снимать не умею!..