ВЫРУЧИЛИ

(К 10-летию Красной армии) Рассказ Дэли

Когда эскадрон спускался в низину к селению, комиссар прочитал приказ.

— Понятно, товарищи? Мы идем прямо к Сосногорску. Там — главная казачья сила. Но у нас остается в тылу Усть-Какень, занятый казачьим отрядом Красильникова. Брать нам его не с руки, он в стороне, но выяснить, каковы в нем силы противника и что он намерен делать, мы должны обязательно. Хорошо бы разведчика, кого-нибудь из местных жителей...

— Разрешите мне, товарищ комиссар. Я с детства знаю эти места.

Комиссар внимательно вгляделся в молодое худощавое лицо красноармейца. Ему всегда нравились смелые глаза и упрямые складочки меж бровей Андрея Коробова.

«Этот не выдаст» — подумал он и сказал:

— Парень ты подходящий, только чтой-то лицо у тебя подтянуло сегодня и глаза горячие. Не хвораешь ли?

Андрей ничего не ответил, только опустил голову.

— Дело в том, товарищ комиссар, — сказал коренастый красноармеец с рябым добродушным лицом, выступая вперед. — Родное это село у него. Сегодня узнал, что мать померла от тифа, а отец пропал без вести — колчаковцы увели, сказывают. Расстроился парень.

На суровое лицо комиссара легла мягкая тень.

— Вот оно что! Ты все же не падай духом, товарищ Коробов. Такое уж время, что люди кругом пропадают, как мухи. На то и воюем... Авось лучшие времена-то и отвоюем... Ну, товарищи, кто же второй с Коробовым, — спросил он, положив руку на плечо Андрея.

— Тогда уж мне выходит раскачаться надо. Как же я Андрюшку одного пущу,— смущенно усмехаясь, сказал рябой парень.

Комиссар улыбнулся.

— Ну, раз тебе нельзя Коробова одного пускать, я согласен.

Через час Андрей Коробов и Степан Вихалев были вызваны к командиру за инструкциями...

В пожелтевших полях гуляла осень, от травинки к травинке перекидывая шелковистую сетку-паутину. Последние хрупкие цветы тянулись к солнцу тоненькими стебельками. Полевые мыши шныряли под ногами лошадей.

— Ишь ты! Чуют, скоро зима, а пожить охота...

Степан выправил гриву у лошади. Она шаловливо тряхнула головой.

— Тоже играет, — сказал он, обращаясь к ехавшему рядом. — От товарища убитого мне досталась — от хохла, и имя у нее хохлацкое, ласковое — Кося.

Андрей молчал. На его хмуром лице лежали тени тоски.

— А как ты ни толкуй, скучные у вас места, Андрюша, — вновь заговорил Степан. — Куда ни кинь глазом, все одинаково ровно, гладко и пусто. Смотреть не охота. То ли дело у нас — на Урале.

Андрей чуть приподнялся на седле и внимательным взглядом окинул местность.

— Ты брось болтать, Степа. Спокойные места окончились. Здесь, пожалуй, и наскочишь. Так-то...

Степан мигом подтянулся. Кося тоже, чуя перемену настроения, сменила гуляющий шаг на деловой и сторожко повела ушами: где, мол, тут опасность? Андреева Рыжиха посмотрела на товарку и вытянулась по ней...

Тропинка потерялась в логу. Выбравшись наверх, Кося запнулась, осторожно попятилась и испуганно подняла уши.

— Ну, ты! Зева-ай ,— сердито прикрикнул Степан.

— Стой-ко! Чего это она задела?— спросил Андрей, останавливая лошадь. — Никак...

Он соскочил на землю.

— Да ты смотри... Находка! — Проволока! Полевой телефон!..

— Чей?

— Понятно, ихний, — Андрей радостно усмехнулся. — Вот тут-то, голубчики, мы вас и послушаем...

Он снял с плеча сумку, стал на колени у проволоки. Ножом обнажил провод.

Степан отвел в сторону обеих лошадей.

— Ну, отдыхайте пока, матушки! Только чтоб отсюда ни шагу.

Он пригрозил Косе кулаком и вернулся к Андрею.

* * *

— Ваше высокородие! Вас к телефону экстренно... из Сосногорска... Из штаба дивизии...

Полковник Подгородных недовольно поморщился. Он только что сел за завтрак, а его отрывают. У полковника рыбьи пустые глаза, нос рыхлый и ноздреватый, как перекисшая опара, вялость во всей фигуре. У телефона он сделал деловое лицо. В трубке голос раздраженный.

— Капитан Веселовский. Говорю по поручению командующего дивизией. Дело экстренное, а вас не могу добиться.

— Я был занят.

Кислая улыбка съезжает с тонких губ полковника к угловатому подбородку. Отяжелевшая голова покачивается, в ней точно тупой бритвой после вчерашней выпивки скребет. Масса работы.

— Дело в следующем: наша разведка... — голос оборвался, в телефоне что-то зашуршало. — Что это? Вы слышите, полковник? Присоединился кто-то к телефону...

— Ничего нет. Вам показалось, капитан.

— Показалось? Может быть... Наша разведка доносит, что отряды Красной армии в шестидесяти верстах от Усть-Камня. Необходимо срочно эвакуировать город.

— Слушаю-с. А как насчет пленных?

— Сколько их у вас?

— Пятьдесят два человека.

— Разделаться на месте.

— Будет исполнено.

* * *

Лица у Степана и Андрея — как нахлестанные.

— Ну, Степа, гони во всю. Опоздаем— не выручить товарищей.

Степан бросился к лошадям. Андрей, перекинув сумку через плечо, спросил:

Рисунок. Андрей соскочил на землю, снял с плеча сумку и, став на колени у проволоки, ножом обнажил провод...

— Ты дорогу знаешь?

— Знаю, а если не знаю, то Кося выведет. Ну, Кося, не осрамись,— ласково обратился к лошади Степан, вскакивая в седло.

Андрей подал ему бумажку.

— Это комиссару. А мне дальше одному придется.

— Ну, прощевай пока.

— Счастливо.

Кося, как опытный скороход, налегал не сразу, скорость брала постепенно, а потом долго не сдавала и понукать ее не надо было. Степан, зная ее повадку, сказал только:

— Ну, Кося, раскачивайся.

Он подал корпус вперед, чтобы облегчить ход коню... Ветер рвал гриву лошади, хлестал в глаза острыми всплесками и нудным гудением забивал уши... У оврага края обрывистые, из под ног сыпятся камни. Не сорваться бы...

Трудна скачка без дороги. Тяжело дышит Кося, но шагу не убавляет. Легко, не грузом обременяющим, сидит Степан в седле. Как часть себя самой чувствует его Кося. И мысли, волю его понимает без слов. Когда спокойно сидит, знает, что все ладно. Чуть шевельнется — угадывает, что не так — и поправляется...

Ветер рвет гриву. Косе трудно дышать. Пар от нее клубами. Степан ласково шепчет, гладит шею, ободряет. И радостно Косе. Никогда не дает ей шпор. Чует Кося на шее горячую руку, теплые слышит слова:

— Еще, еще прибавь, голубка. Скоро уже, скоро...

* * *

Тюрьма в Усть-Камне тесная, низкая. Накоплявшаяся изо дня в день грязь лежала слоями на полу и нарах. Привольно жилось вшам, блохам и клопам в этой грязи. Только тараканы не водились в тюрьме.

— Таракан — насекомая чистая, потому и не надо ему нашей тюрьмы, — говорили уголовники — тюремные сторожилы.

Уголовных в тюрьме было человек пятьдесят. С надзирателями они жили в дружбе: днем мирно переругивались, а после вечерней поверки вместе пили самогон. Когда появились в тюрьме пленные красноармейцы, никто не знал, как к ним подойти: не пьют, не ругаются, все по-хорошему: товарищ, да товарищ. Решили держаться подальше, но глаз за ними иметь на случай, если перед начальством забегать станут,, либо еще какой вред...

Красноармейцам отвели две камеры. Набились они в них, как огурцы в кадке. Спали и на нарах, и под нарами, и на столах, и под столами. Держали их строже, чем уголовных— на прогулки не выводили.

С первых же дней начались у красноармейцев неприятности с начальством. Требовали вежливого обращения, мыла, прогулок, бани. Ругалось, грозило начальство.

За эту грызню с начальством полюбили уголовные красноармейцев.

— Слышь-ко, — говорил Еремкин. — Мы все просим покорнейше, да шапки перед начальством ломаем. А они... Ходил я вчерась с дядькой за хлебом. А в конторе их старшой— черный, с начальником спорит. Вы, говорит, не имеете права на гнилой капусте морить, так только палачи поступают.

— А начальник что?

— Что ж он... Кулаками замахал, ногами затопал. Увести, говорит, его! Карцер — дядька сказывал — дали.

— Ну, этого, брат, карцером не возьмешь.

Потолковали уголовники и решили:

— Как политические ребята хорошие, в случае чего поддержим.

* * *

Комиссар озабоченно провел рукой по ершику седеющих волос. Перед ним, запыленный с головы до ног, стоял Степа.

— Садись, брат. Устал поди. Рассказывай, где Коробов?

— Остался для дальнейшей разведки, а я прискакал. Дело такое, товарищ комиссар, — сказал Степан, протягивая измятую бумажку.

Комиссар озадаченно потер щетинистый подбородок.

— Здорово, чорт возьми,— задумчиво произнес он.

— Прикончат товарищей, выручать надо,— вставил Степан.

— Это верно, да только сил ихних мы не знаем пока.

— Силы не должны быть большие, раз решили немедленно эвакуироваться.

— Ну, положим, это разно бывает.

— Больно нам охота товарищей отбить, — улыбаясь, заявил Степан.

— Ну, ладно,— ответил комиссар, поднимаясь из за стола, — мы дело с командиром обмозгуем...

Степан подался на водопой. Скоро там все ходуном ходило.

Степан, приподнявшись на лошади, делал доклад. Лицо у него горело, фуражка съехала на сторону.

— Это немыслимое дело, — говорил он. — Пятьдесят два человека наших товарищей красноармейцев будут перебиты сегодня же ночью. Разве мы будем сидеть спокойно?! За товарищей стоять грудью — наше первое дело, как мы красноармейцы...

— Опять же, ребята, красильниковцев я знаю; только погромы да пьянка, — заговорил нескладный, как пень, красноармеец, оттесняя Степана.— В бою они слабы, ежели нажать...

Он не успел договорить. Из толпы вынырнул тонкий, с громадными лихорадочными глазами парень. Он высоко взмахнул длинной рукой и отрезал:

— Нефедов говорит верно. Лихорадка меня ломает, а на такое дело первым пойду!

— Вишь ты, как Давидку разобрало!

— Дело ясное!

Кричали все разом, напирая на Степана.

— Идем и никаких гвоздей!

— Не пропадать же товарищам!

— Спасибо — узнали, а то придушили бы их, как вшей!

— Выберем Нефедова и Вихадева делегатами, командира просить...

— Согласны...

* * *

Через час, на закате солнца, спешно выступил эскадрон, не дождавшись Андрея Коробова. Командир отдал приказ подойти к Усть-Камню незаметно, со стороны реки, перейдя ее в брод.

Шли, соблюдая полную тишину, выдвинув метров на триста головной отряд. С наступлением темноты приняли все меры предосторожности, но движения не замедляли...

Степан был в дозоре. Нефедов держал связь. Рядом со Степаном — Давид Рабинович.

Ночь надвигалась темная, сырая. Мягкая, точно каша, земля под ногами. Осторожно, озабоченно ступает Кося, Степан держит поводья натянутыми.

— Слышишь? — шепчет Давид.

— Что?

— Гудёт впереди...

Степан остановил Косю, припал к земле. Послышался топот под-ков — ровный, осторожный. Напрягая зрение, . видит черную фигуру всадника. Степан ощупал винтовку и крепче сжал уздечку коня. Но Кося вдруг радостно заржала. В ответ из тьмы вынырнула морда Рыжухи, а радостный шопот сказал:

— Эх, ты Коська, дуреха! Орешь, как дома!

— Андрюшка?

— Я.

Рисунок. Слышит Кося теплые слова: „Еще, еще прибавь, голубка. Скоро уже, скоро!.."

— А мы думали, погиб ты...

— Цел-целехонек. Был в городе, товарищи в тюрьме смерти ждут. Поспешать надо...

* * *

По земле полз туман. С неба свисали тучи, мохнатые и черные, как сажа. Ночь придавила землю сыростью и мглой. Ни одного огонька на улицах и в домах, Точно в черную яму провалился город. Жители закупорились в домах и боялись шевельнуться.

А по улицам, в непроглядной тьме, беспорядочно двигалось и шумело что-то большое, грузное. Срываясь, цокали о камни подковы, грохотали и скрипели повозки. Что-то невидимое сталкивалось и рушилось. Испуганно ржали лошади и так же испуганны были сдавленные голоса людей.

— Стой, чорт!

— Полковник где? ~ закричал всадник, врезываясь на храпящем коне в гущу телег.

— Где?! Ищи ветра в поле! Впереди... далеко уже поди...

— Ну, еще кто из начальства?

— Начальства! Какой несмышленый выискался! Утекло начальство... Нетто не знаешь — оно всегда вперед норовит...

— Какого лешего... Кто же за старшего тут?

— Да тебе чего?

— А того, что... в разведке мы были, а кому доложить, что речку перешел отряд красной кавалерии в пяти верстах от города — не знаю.

Негромко сказаны были слова, но точно молния ударила в кучу людей. С гиком, ревом и треском рванулось все вперед, и вдруг закрутилось на месте. Громоздились одна на другую телеги; на дыбы вздымались лошади; сумасшедшим Боем вопили люди... И в эту дикую кашу ворвались новые, жуткие звуки, покрывшие все остальные: кто-то выстрелами пролагал себе дорогу...

После вечерней поверки Еремкин, проходя по коридору, остановился у пятой камеры. Оглянулся. Чуть стукнул крышкой волчка.

— Товарищи! Товарищи! Подошел черный.

— Нынче на рассвете всех вас прикончат: старший в коридоре сказывал...

Темная фигура за дверью то ли качнулась, то ли отодвинулась, и Еремкину стало видно светлое пятно лампы на противоположной стене камеры. Потом голос, точно перехваченный хрипотой, спросил:

— Ты сам слышал?

— Не я, парашник Ванька. Он парень надежный, зря болтать не станет. Красных, вишь, ждут в город...

— Эй, Еремкин, в карцер захотел?! — крикнул надзиратель, заметив отсутствие Еремкина среди возвращающихся с прогулки.

Еремкин отскочил в сторону...

Черный не сразу обернулся внутрь камеры. При слабом свете лампы товарищи увидели на его лице следы загнанной внутрь тревоги.

— Товарищи! Никакого волнения! Красильниковцы ждут нападения красных и намерены покончить с нами на рассвете. Надо обсудить, сообщить товарищам в шестую камеру...

Даулин говорил спокойно, только голос был перехвачен хрипотой, да в углах рта что-то дергалось.

— Товарищ Даулин, я полагаю, что нельзя нам, как баранам, под нож итти, — сказала выдвинувшаяся из угла высокая фигура с копной рыжих волос на голове и с большими светлыми усами. — Бунт надо устроить. Умереть — так с честью, как требуется красноармейцу.

Сняли смелые слова оцепенение, охватившее в первые минуты. Как по команде, всколыхнулись люди на темных нарах.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В полночь дверь пятой камеры с грохотом растворилась. В коридоре за золотыми погонами блестели штыки.

— Даулин, выходи!

Черный не двинулся. Он стоял в тесном кольце товарищей, такой спокойный, словно не слышал приказания.

— Даулин, ты что же? Выходи!

— Мы выйдем только все вместе , — ответили голоса.

— Сопротивление бессмысленно Вы видите.

За человеком в золотых погонах внушительно колыхнулся строй штыков.

— Все равно. Мы выйдем из ка-меры только все вместе';

— Взять!

Золотые погоны отодвинулись, люди со штыками заполнили камеру...

В сдавленный шум борьбы, заглушая топот ног и стук прикладов, ворвался высокий, срывающийся крик:

— Товарищи, уводят! — закричал Шура, еще совсем молодой красноармеец, и уцепился за руки солдат, схвативших Даулина.

Два удара прикладами по голове свалили его с ног. Но в ответ на его призыв по коридору пронесся дикий стонущий вой, словно взвыла вся тюрьма. Послышался звон стекол и оглушительный грохот.

На мгновенье солдаты опешили Этим воспользовались красноармейцы и, сшибая их с ног, выскочили в коридор.

От дверей шестой камеры шарахнулся старик-надзиратель со связкой ключей. Соколов двумя прыжками нагнал его, пригнул к земле.

— Не рыпайся, придушу! Надзирательский револьвер блеснул в крепкой руке Соколова.

Под грохот и вой не было слышно выстрела. Соколов открывал шестую камеру.

— Кто стрелял? — исступленно кричал начальник тюрьмы, целясь в Соколова из нагана, но трясущаяся рука его не слушалась.

Соколов бросился к следующей камере. Удар штыком в спину свалил его с ног.

— Револьвер берите! Ключи! — закричал начальник.

Но револьвер и ключи исчезли. Коридор наполнился арестантами, гремевшими, потрясавшими обломками нар и скамеек.

Чуть слышный в грохоте и реве вновь щелкнул револьверный выстрел. Начальник тюрьмы прыгнул, словно поскользнулся, и упал, неловко, подвернув под себя руки.

Тогда рев и грохот покрылись гулом винтовочной стрельбы, случайной и беспорядочной. В конторе кто-то безнадежно трезвонил у телефона. Невидимые стрелки из засады то здесь, то там снимали подвернувшихся солдат. Не один уже револьвер действовал: может быть десяток револьверов и винтовок.

Поперек лестницы лежали трупы унтера и молодого красноармейца Шуры с разможженным черепом...

Опамятовавшийся офицер, собрав солдат, начинал из конторы правильное наступление...

* * *

Пусты и тихи улицы Усть-Камня. Даже собак не было слышно. Под ногами попадались, точно после погрома, трупы лошадей и людей, и оттого тишина казалась еще более пустой и зловещей. Осторожно продвигался головной отряд. Как в воду, ступали лошади в густую мглу. В нескольких шагах, чуть заметные во мгле, маячили тени дозорных.

— Тсс... Слышите, товарищ комиссар?..

Андрей указал рукой в темноту. Он ехал во главе отряда рядом с комиссаром. Прорываясь сквозь конский топот, впереди слышался отдаленный гул, ослабленные расстоянием одиночные выстрелы.

— Что это?

— Это... Это — в тюрьме... Комиссар отдал команду. Лошади

перешли в галоп.

Андрею почудились крики. Забыв все кругом, он дал шпоры лошади; она понесла карьером. Видел, что рядом, горячо дыша, неслась Кося. Степан кричал что-то непонятное.

Приближались к тюрьме. Мелькнула мысль — успеть осадить у ворот лошадь. Но вдруг ворота сами раздались, словно выдавленные изнутри. Блеснул свет фонаря. К самой морде лошади метнулось перекошенное желтое лицо и осиплый голос гаркнул не то грозно, не то перепуганно:

— Вы кто?

Чуть не сбив человека, Рыжуха влетела во двор. Ей навстречу с крыльца грянули выстрелы. Что-то мелькнуло перед глазами Андрея. Кричал хрипло Степан...

Кося лежала у крыльца тюрьмы. Карие глаза уже затянулись мутью. Кровь теплыми сгустками запеклась на гриве. Степан с перевязанной рукой сидел на ступеньке и смотрел в землю.

— Брось, Степа. Словно человека хоронишь,— сказал Андрей, ласково тронув Степана за плечо.

— А по мне она не хуже человека была. Вроде товарищ мой. Все понимала. "Никогда я ее не ударил. Выругаю разве в сердцах...

— Зачем же ты, Степан, наперерез мне метнулся?

— А с крыльца солдаты в тебя целили. Быть бы тебе на месте Коси. А рана твоя болит?

— Какая это рана— царапина одна.

— А ежели бы тебя не в ногу... могли.,.

Комиссар и Даулин шли к ним из коридора. У комиссара голова забинтована, а лицо веселое.

— Да вы оба ранены? — спросил комиссар, подходя к ним и, обращаясь к Даулину, сказал:

— А мы и не собирались занимать Усть-Камень. Вот если б не ребята мои...

— Спасибо вам, товарищи, выручили. Если бы на пол-часа опоздали, всем бы конец был. А теперь сорок пять человек товарищей спасены.

Даулин крепко пожал руки Андрею и Степану.

— Убито семь красноармейцев и восемь уголовных,— сказал комиссар,

— Не восемь, а девять, товарищ комиссар, — заметил Epeмкин, неслышно подошедший и ставший позади комиссара. — Так что, товарищ комиссар, мои ребята все утикли. А мне уж разрешите с вами...

Комиссар ничего не сказал и, улыбаясь, протянул Еремкину руку.