ВОКРУГ СВЕТА
ПУТЕШЕСТВИЯ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА СУШЕ, НА МОРЕ И В ВОЗДУХЕ
№ 16 1928 г. 

Рисунок на обложке. Молния смерти. ...Чудовищный разряд молнии окутал сверкающими змеями электричества застывшего в немом ужасе бандита...

СОДЕРЖАНИЕ: Робинзоны Алеутских островов. Повесть Г. Дэниеля (продолжение).— На таежных солонцах. Байкальский краеведческий рассказ В. В е т о в а. — Америкаиские рассказы Ками-путешественника: Открытие Америки в 1925 г.; „Ниагара" разлива 1883 года. — „Молния смерти". Рассказ С. Гр. (к рисунку на обложке). — Всемирный калейдоскоп.— Письмо в редакцию.

РОБИНЗОНЫ АЛЕУТСКИХ ОСТРОВОВ
Повесть Г. Дэниеля (Продолжение)
СОДЕРЖАНИЕ ПРЕДЫДУЩЕГО: Два американских инженера — Паркер и Торнтон — с владельцем яхты Вильямсом предприняли путешествие. Путешественники пристали к небольшому острову Алеутского архипелага, намереваясь произвести кино-съемку стада тюленей. Здесь они встретились с браконьером Джоэ, капитаном промысловой шхуны, которая перед этим села на мель вблизи острова. Они предложили свою помощь Джоэ, и шхуна была снята с мели.
Но Джоэ, опасаясь, что неожиданные спасители донесут береговой охране о его незаконной охоте «а тюленей, захватывает их в плен и идет в море, приказав трем алеутам следовать за ним на яхте вместе с пленниками. Неожиданно, когда шедшая впереди шхуна Джоэ была скрыта в тумане, яхта наскакивает на подводную скалу и терпит крушение. Двое алеутов успевают, спустив шлюпку, уехать; третий, Оомак, принужден спасаться вплавь, как и пленники. Их прибивает к берегу незнакомого острова...
Торнтон, самый практичный из всех, пробует трением кусков дерева извлечь огонь для костра, чтобы обсушиться и согреться. После долгих усилий ему это удается...
Суровая природа острова производит на всех угнетающее впечатление. — кроме Оомака, который не видал лучшей на Алеутском архипелаге. Он первый осваивается с положением и, согревшись у костра, идет охотиться на птиц. Вскоре алеут возвращается и с суеверным страхом сообщает, что они попали на „Чортов остров", на котором бывал Джоэ, приносивший здесь дары „дьяволам". Торнтон н Вильямс сам и отправляются охотиться. Скоро путешественники отыскивают пещеру и устраивают в ней себе жилище. Оомак научает их пользоваться заостренными на огне острогами для ловли рыбы. Непрактичный Паркер мечтает о комфорте и... папиросах!
Спустя несколько дней, когда все сидели у костра, послышался ужасный крик... На острове обитало неведомое существо.
Торнтон решает найти убежище понадежнее, а также обзавестись необходимыми для существования на острове орудиями и одеждой из шкур кроликов. Во время этих поисков робинзоны открывают на острове магнитный железняк. Это наводит Торнтона на мысль — добыть железо, чтобы лотом построить лодку и уехать с острова. Паркер смотрит на это пессимистически.
Одевшись в кроличьи меховые одежды (наступали холода), островитяне приступили к постройке доменной печи. Кроличьи шкурки и тут нашли себе применение— из них были сделаны мехи для нагнетания воздуха в печь. Паркер, заинтересовавшись работой товарищей, помогает им советами. После разрешения ряда задач, как например, добыча угля для домны, робинзоны, наконец, отливают первое орудие — молот...
В это время Джоэ недоумевал, куда могла деться яхта, шедшая за ним: потерпела ли крушение, или, может быть, пленники осилили трех алеутов и теперь уже донесли о его проделках береговой охране? Последнее Джоэ выяснил путем посылки своих шпионов в близлежащий порт, — там не знали о злоключениях путешственников, береговая охрана ничего не подозревала.
Однажды после шторма робинзоны находят в пещере труп алеута (товарища Оомака), который с другим алеутом уплыл на лодке при крушении яхты. У входа в пещеру виднелись следы ног... Кто мог втащить труп алеута в пещеру?
С помощью отлитых инструментов робинзоны оборудывают найденную просторную пещеру и приступают к постройке лодки. Вместо парусов они решают сделать мотор, заменив масло тюленьим жиром. Даже пессимист Паркер намеревается помочь товарищам и берется устроить очаг в пещере...
V. Охота Джоэ на робинзонов.
Когда шхуна Джоэ появилась вблизи острова, три робинзона-дровосека находились в полумиле от пещеры, на вершине скалы, невидимой из бухты. Они были заняты раскалыванием нарубленных деревьев. Паркер усердно возился над постройкой очага.
Джоэ подошел к Чортову острову со стороны скалистого мыса, находившегося на северном берегу. Он воображал, что если яхта пошла ко дну, то викой этому должен быть непременно скалистый мыс. Место это было пустынное; до пещеры его бывших пленников было оттуда не меньше трех миль. Скалы уходили далеко в море, и прибой бешено ударялся о них.
Рисунок. Джоэ стоял на, носу лодки и дерзкая в руках ружье...
Целых полчаса Джоэ и его люди плыли вдоль скалистого берега в небольшой весельной лодке и, наконец, нашли место, где можно было пристать. Джоэ поднялся на вершину одной из скал, с которой он мог видеть почти весь риф, но не обнаружил никаких следов яхты. Он начал думать, что три алеута, которых он приставил к своим пленникам, были убиты последними, и судно их
стояло где-нибудь далеко, в надежной гавани. Вернувшись к лодке, он собрался было сесть на свое место у руля, как вдруг заметил на воде доску полированного дерева. Он долго бился над тем, чтобы подогнать ее к берегу, и, наконец, выловил ее. На доске крупными буквами было начертано одно слово: «Петрель». Джоэ понял, что это была доска от маленькой шлюпки, находившейся на яхте.
Тонкая веревка, прикрепленная к кольцу, ввинченному в доску, тянулась по воде. Джоэ потянул за нее и почувствовал на конце что-то тяжелое. Он продолжал тянуть, подстрекаемый любопытством, и вдруг вздрогнул, когда над водой появилось обезображенное лицо Угашика. Алеуты в лодке подняли тревожный крик, и Джоэ поспешил вернуться к ним. То, что он увидел, подтвердило его догадку о гибели яхты у предательского мыса. Ему, конечно, не мо-гло притти в голову, что Угашик, попытавшись спастись вместе с Ту-гинаком, греб несколько дней, без всякой надежды на спасение, становясь с каждым часом все слабее, пока, наконец, не был окончательно побежден морем. Тугинак, упавший за борт и продержавшийся на воде часа два, был выкинут на берег в трех милях от мыса, а Угашик, который привязал себя к лодке веревкой, утонул и тоже был выброшен на скалы. Там прибоем лодку разбило в щепы, а несчастный алеут так и остался привязанным. к доске, в которой было кольцо. На минуту Джоэ почувствовал себя в безопасности, рассчитывая, что все находившиеся на яхте люди погибли. Но потом ему пришло в голову, что сама-то яхта, может быть, и не погибла во время шторма и ее пассажиры могли достичь берега. Следовало все-таки исследовать остров, хотя он и внушал ему суеверный страх. На Чортовом острове жили, по, его мнению, дьяволы. А вдруг на нем окажутся и белые пленники? Дьяволов можно задобрить приношениями, а пленниками овладеть и отправить их на другой остров, дальше к западу, куда он первоначально хотел их доставить.
Итак, содрогаясь при мысли о необходимости итти вглубь острова, он вернулся к своей шхуне и занялся приготовлениями к опасному предприятию. Он велел положить в лодку припасов и затем, пройдя вдоль берега острова, направился к той самой бухте, в которую выбросило его пленников...
Время шло к полудню, и Оомак, захватив с собой пищу, отправился на скалу, где работали дровосеки. Паркер, оставшийся один около пещеры, таскал из оврага глину для замазывания последних неровностей почти оконченного очага. Он был так поглощен своим занятием, что не обратил внимания на уход Оома-ка. Каково же было его удивление, когда, разогнув усталую спину, он вдруг увидел на море двухмачтовую шхуну, медленно продвигавшуюся вдоль берега на расстоянии полумили!..
Паркер бросил работу и побежал к берегу, размахивая руками. Случилось то, что он предсказывал: пришло судно! Он бегал по берегу, махал руками и кричал что было сил. Он не узнал шхуну Джоэ. Это было судно, и больше он ни о чем не думал. Его единственным желанием было дать знать морякам на шхуне, что на острове есть люди, которые жаждут, чтобы их забрали оттуда. И, повидимому, он достиг своей цели, потому что на шхуне убрали один парус, подошли ближе к берегу и, наконец, бросили якорь.
К его величайшей радости, со шхуны спустили небольшую шлюпку. Значит, хотят притти за ними! Паркер колебался некоторое время: ждать ему, пока лодка пристанет, или бежать туда, где работали товарищи, чтобы предупредить их? Он посмотрел на шлюпку. Она качалась у борта шхуны, но в ней еще никого не было. Очевидно, вышла какая-то задержка. Может быть, лучше поспешить к остальным, чтобы быть всем на берегу, когда шлюпка пристанет?
Паркер решительно повернулся и торопливо зашагал вверх по оврагу. Он взбирался на груды камней, об-ходил крутые места и, наконец, увидел Оомака, отдыхавшего на обратном пути.
— Судно пришло! — крикнул он.— Они бросили якорь против самой бухты! Где все остальные? Пойдем за ними! Иди, показывай дорогу!
Оомак гораздо менее, чем Паркер, был обрадован приходом судна. Ему было очень хорошо на острове, несмотря на то, что он боялся дьяволов. Он был сыт, и ему было тепло. Хотя он был непрочь вернуться к жене и своему многочисленному семейству, но ничего не имел против того, чтобы это случилось... через год.
Побуждаемый Паркером, Оомак быстро пошел к скале, где работали Торнтон, Вильямс и Келли.
Выйдя из оврага, Паркер начал кричать.
— Судно! Судно!—надрывался Паркер.—Спешите! Оно посылает шлюпку на берег!
Работавшие остановились, разинув от удивления рты.
— Спешите!— кричал Паркер. — Я вам говорил, что придет!..
Убедившись, что Паркер их не обманывал, все трое подбежали к краю скалы, откуда была видна шхуна, стоявшая на якоре. Сердце у них радостно забилось, когда они увидали шлюпку, направлявшуюся к берегу.
Оомак заговорил первый.
— Это Джоэ, — сказал он. Вильямс внимательно посмотрел
на шхуну.
— Кажется, Оомак прав, — произнес он.
— Что вы хотите сказать?— спросил Торнтон.
— Только то, что я сказал,— ответил Вильямс. — Суда заходят в эти места не чаще одного раза в год, и весть слишком хороша, чтобы ей можно было поверить. Но Джоэ, конечно, должен был вернуться, чтобы посмотреть, живы мы или нет. Я рад, что мы оказались здесь. В пещере он живо расправился бы с нами.
— Так нам лучше уйти и спрятаться, — предложил Торнтон. — Зачем нам показываться ему? Лучше уберемся с дороги. Смотрите! Он взял ружье.
Они видели, что шлюпка подошла к берегу в том месте, где прибой был не так силен. Джоэ стоял на носу и держал в руках ружье.
Паркер с досадой смотрел на своих товарищей.
— Вы, кажется, не собираетесь итти к ним и заставить забрать нас отсюда? — спросил он.
— Заставить!— повторил Торнтон— Неужели вы думаете, что мы можем заставить его взять нас на шхуну и высадить в безопасном месте?
— Конечно, можем!—крикнул Паркер.—У вас напуганное воображение ребенка! Вы думаете, что Джоэ желает нам зла? Разве вы не видите, что он явился сюда только потому, что беспокоился за нас?
Все остальные с удивлением смотрели на Паркера:
— Неужели вы доверяете этому негодяю?
— Конечно, доверяю. Он может взять с нас хорошую плату за то, чтобы доставить на какой-нибудь остров, откуда можно вернуться в Ситтль. Я пойду поговорю с ним об этом. Оставайтесь робинзонами, если вам это угодно, а я больше не намерен. Я иду говорить с Джоэ! — решительно заявил Паркер.
— Но послушайте, Паркер!— убеждал его Торнтон. — Ваша жизнь будет в опасности с той минуты, как вы отдадитесь ему в руки!
— И слушать ничего не хочу! — перебил его Паркер. — Если хотите итти со мной — отлично. Если нет— оставайтесь здесь, ничего не могу сказать вам на это. Но я иду говорить с ним. Я знаю, что могу убедить его забрать нас с собой.
Он повернулся и пошел, ожидая, что, по крайней мере, Оомак последует за ним. Но Оомак этого не сделал. Пройдя шагов десять, Паркер остановился.
— Ты не идешь, Оомак?— спросил Паркер.
Алеут помотал головой.
— Просто все вы трусы!— проворчал Паркер.
— Может быть, — отвечал Торнтон. — Но мы остаемся здесь, и я советую вам не ходить, если вам дорога жизнь. Но если уж вы пойдете, постарайтесь как можно меньше говорить о том, что мы здесь делаем. Главное, не говорите ему, что мы собираемся строить лодку. От души желаю, чтобы вы остались целы, но мне кажется, что вы идете навстречу своему несчастью.
— Чепуха! — возразил Паркер.— Я переговорю с ним, и вы можете притти потом, если пожелаете. Если же вам непременно хочется остаться здесь, ждите, пока я снесусь с береговой охраной.
С досадой отвернувшись, он исчез между деревьями, покрывавшими верхнюю часть оврага.
— Он идет на верную гибель, — сказал Келли. — Они его застрелят.
Все остальные подползли к краю скалы и, стараясь остаться незамеченными, стали наблюдать за ходом событий. Они увидали, как Джоэ выходил из их пещеры. К счастью, все инструменты были с ними, и Джоэ, кажется, не обратил внимания на доменную печь, впрочем, если бы даже он и увидел ее, он вряд ли понял бы, что это за сооружение. Потом они увидали, как Джоэ оглянулся и быстро поднял ружье. Очевидно, Паркер в это время подходил к нему. Робинзоны затаили дыхание, думая, что разбойник будет стрелять, но этого не случилось. Паркер заговорил с ним. Через несколько минут Джоэ махнул рукой двум своим людям, ожидавшим в шлюпке, и те мигом подбежали к Паркеру, схватили его за руки и потащили к берегу, где он тотчас же был связан веревками...
Джоэ последовал за своим пленником, подошел к шлюпке, откуда ему подали два свертка, затем направился вглубь острова.
— Не за нами ли он отправляется?— проговорил Вильямс.
Торнтон заглянул через край скалы и увидал, что Паркер остался в лодке под присмотром одного алеута, в то время как другой взял ружье и пошел вслед за Джоэ.
— Я не удивляюсь его маневру,— сказал Торнтон. — Но ему придется подниматься по оврагу, если он . захочет захватить нас, а мы можем встретить его здесь камнями.
Заглянув еще раз через край скалы, они увидали, что Джоэ и его спутник направляются прямо к оврагу, и начали подкатывать к краю скалы крупные камни для встречи неприятеля.
Робинзоны не могли видеть далеко вглубь узкого ущелья и с нетерпением ждали, что будет. Они слышали, как Джоэ что-то кричал своему спутнику, потом через несколько минут увидали и его самого, пробиравшегося вверх по оврагу. Ружье он держал наготове, а глаза его зорко смотрели по сторонам. Осажденные притаились, держа камни на самом краю, готовые столкнуть их в нужную минуту.
Еще метров шесть вверх по оврагу, и Джоэ очутится под самым камнем, который Келли с трудом удерживал обеими, руками...
Робинзоны ждали с замиранием сердца. У них не было другого оружия, кроме камней, а у Джоэ было в руках хорошее ружье, однако, они были спокойны. Увидев, что метис вышел вперед, Келли дождался, пока он очутился под камнем, и разжал руки.
Камень полетел вниз. Хрустнула ветка. Джоэ отскочил в сторону с быстротой горного козла, В ту же минуту камень упал на землю и покатился вниз к ручью. Но прежде чем он остановился, Джоэ дал четыре выстрела по тому направлению, откуда скатился камень. Келли слышал, как пули ударились о скалу около него.
— Он знает, что мы здесь,—прошептал Торнтон, — но дальше вряд ли пойдет.
Однако Джоэ нельзя было так легко запугать. Он снова пошел вперед, держась другой стороны оврага. Торнтон поднял голову, чтобы посмотреть, где находится неприятель, и через, несколько секунд мимо самого его уха пролетела пуля. Джоэ положил свертки, которые нес, чтобы они не мешали ему стрелять при первом замеченном движении. Его спутник тоже держал ружье наготове.
Рисунок. Карта Алеутских островов.
Положение осажденных было безнадежно. Единственным их оружием были камни, а оба противника находились теперь за пределами досягаемости. Робинзонам оставалось только отступить, и они медленно начали отползать от края скалы.
Внезапно в овраге раздался такой страшный крик, что у всех кровь застыла в жилах. Крик повторился ближе. Осажденные притаились и слушали. Этот крик они уже слышали когда-то. Затем раздались крики Джоэ и его спутника и торопливый топот ног...
Когда осажденные снова подползли к краю скалы, оба разбойника уже исчезли. Крик, который напугал их, доносился теперь издалека. Что это был за крик, трудно было сказать. Повидимому, это был тотже голос, который они слышали в один из первых дней своего пребывания на острове.
Они заглянули еще раз в овраг, но там никого не было видно. Очевидно, Джоэ бежал.
Поднявшись на . ноги, осажденные стали смотреть на бухту. Шхуна все еще стояла на якоре на расстоянии мили от берега, но шлюпка уже вышла из бухты. Келли первый заметил, что она быстро шла по направлению к шхуне. Шлюпка подошла к борту, и четыре человека поднялись на палубу. Значит, Паркер был с ними в качестве пленника. Но почему Джоэ так испугался этого крика, почему он бежал? И кто это кричал? Только Оомак не пытался найти этому объяснения. Он был уверен, что это был голос дьявола, и теперь жалел, что побоялся гнева Джоэ и не уехал с ним с острова...
Вечером оставшиеся печально сидели в пещере. Они упрекали себя, что дали Паркеру уйти. Трудно было угадать, что с ним теперь будет. Они боялись, что Джоэ не успокоится на этом, рано или поздно вернется на остров и, может быть, застанет их врасплох.
Робинзонам было ясно, что теперь им всегда нужно будет опасаться нападения; поэтому на другой же день они принялись за постройку баррикады поперек самой узкой части оврага. Они сделали лестницу на скалу и постоянно наблюдали за бухтой.
Во время работ над баррикадой они заметили свертки, которые бросил в этом месте Джоэ. В одном из них оказалась баранина, что их очень обрадовало, в другом — сушеные бобы. То и другое, вероятно, предназначалось в дар духам острова, но робинзоны посмотрели на это как на очень хорошее дополнение к запасам Оомака.
Окончив баррикаду в овраге, они обошли остров и нашли еще два места, откуда можно было пробраться на скалу, где они работали. Один из подходов они просто разрушили, потому что это было нагромождение обвалившихся осколков скалы, по которым, как по ступеням, можно было взобраться наверх. Но другой проход было трудно уничтожить, и робинзоны ограничились тем, что завалили его срубленными деревьями, так чтобы прохода снизу не было видно.
По вечерам Торнтон мастерил деревянные пушки, черня их углем.
— Для нападения они, конечно, негодны,— говорил он Вильямсу, который смеялся над ним,— но, когда Джоэ подойдет к нашей баррикаде, мы все-таки сможем напугать его,
— А нельзя ли нам сделать порох и настоящие пушки?— спросил Келли, который постоянно восхищался искусством Торнтона и думал, что для его ловких рук и изобретательной головы нет ничего невозможного.
— Если найдете серу и селитру, можно будет сделать и порох,— отвечал Торнтон. — Но я боюсь, что этого ничего здесь нет. Да нам и не нужно огнестрельного оружия. Мы можем обложить края оврага большими камнями и, если кто-нибудь осмелится туда войти, мы будем скатывать их вниз.
Через неделю после разлуки с Паркером робинзоны принялись за постройку лодки. Несколько дней понадобилось на то, чтобы расколоть бревна и разложить их на открытом месте для просушки. К это-му времени Торнтон успел составить программу работ.
Целую неделю они жгли уголь, который складывали кучами около доменной печи. Потом сделали двое носилок для переноски руды. Привлекая к работе Оомака, они доставляли зараз по восемьдесят килограммов руды. Способ взвешивания был очень прост. Торнтон весил около восьмидесяти килограммов. Поместив его на носилки, они поднимали его, а потом старались положить равный по весу груз руды.
— Сколько нам понадобится руды?— спросил Вильямс.
— Точно рассчитать невозможно, — ответил Торнтон. — Но эта руда — богатая. Судя по нашим пер-вым выплавкам, я думаю, что в ней будет не менее 70% железа. Приблизительно 120 килограммов железа содержится в 160 килограммах руды. Понятно, при нашем способе нельзя получить всего железа целиком. Но предположим, мы получим даже 50%, — если нам нужно 800 килограммов железа и стали, нам потребуется две тонны руды. На всякий случай лучше иметь некоторый излишек руды. Мы можем испортить часть материала. Надо перенести тридцать носилок, а если этого будет недостаточно, мы потом добавим еще.
Через несколько дней около доменной печи вырос целый вал из обломков руды, и целый день нужно было потратить на то, чтобы ее размельчить. Вскоре робинзонам посчастливилось найти небольшое количество известняка.
Торнтон был вне себя от радости, когда Вильямс сообщил ему об этом. Осмотрев место залежей, он решил, что известь была, вероятно, отложением давно высохшего горячего источника.
— Гм...—проворчал Келли, слушая их. — Сколько же этого добра нам придется еще натаскать сюда?
— Не так много,— успокоил его Торнтон. — Этого вещества нам нужно гораздо меньше, чем руды. Да его здесь и не особенно много.
Наконец, все приготовления были закончены, и можно было приступать к работе.
— Необходимо прежде всего починить печь,— сказал Торнтон. — Когда мы начнем плавку, нам уже нельзя будет прерывать работу до самого конца.
Под шутки Вильямса и ворчанье Келли трое робинзонов превратились в печников и трубочистов: расширили печь, увеличили мехи, приделали к ним рычаги, так чтобы ими можно было работать, как насосами, и, наконец, наполнили печь углем, рудой и известью.
— Сначала мы будем делать болванки,— распорядился Торнтон. — Мы не можем сразу делать литье. Нам придется потом опять расплавлять металл, по мере надобности, для отливки.
Он просунул горящую щепку в отверстие и зажег горючий материал, сложенный в печи. Предоставив Виль-ямсу и Келли работать усовершенствованными мехами, он принялся делать в песке целый ряд сложных углублений с ведшими к ним от печи канавками.
— Для чего вы это делаете? — спросил Келли, изо всех сил работая рычагом мехов.
— Для болванок,— ответил Торнтон, не поднимая головы.
— А почему они такие маленькие?— спросил Вильямс.
— По нашим силам. С большими нам не сладить...
Пламя с шумом вырывалось из печи. Через час расплавленный металл начал собираться на ее дне, а еще через час Торнтон открыл замазанное глиной отверстие и дал металлу свободный проход в тигель, наблюдая, с какой быстротой он там накапливался, и соответственно увеличивая отверстие. Все трое работали попеременно: один накачивал воздух, другой насыпал руду, уголь и известь деревянной лопатой, а третий наблюдал за накоплением металла в тигле.
Торнтон направлял струю расплавленного металла в последовательно прорытые канавки, устраивая, по мере надобности, в главной канаве небольшие плотины, из песка; потом он разорял их и устраивал такие же плотины подальше. Работа продолжалась целый день и почти всю ночь. Солнце уже взошло, когда последняя струйка металла вытекала из тигля.
Измученные литейщики вернулись в пещеру и бросились на свои постели...
VI. Таинственный знак на камне.
Дело было сделано. Через месяц после того, как почти голые робинзоны были выброшены на Чортов остров, они выработали из найденного сырья больше тонны железа.
Они готовы были с новыми силами приняться за дальнейшую работу, но тут совершенно случайно наткнулись на необъяснимую загадку.
Оомак собирался готовить завтрак и пошел искать топор, чтобы наколоть дров. Топор исчез... Сначала объясняли пропажу случайностью, но потом Оомак открыл, что кусок баранины, оставленный про запас исчез. Робинзоны принялись тщательно расследовать дело, и им удалось обнаружить след, оставленный вором. На гладком камне, шагах в десяти от пещеры был нарисован углем какой-то знак. Его не было там накануне вечером, Келли отлично поделил это, потому что он точил на камне стамезку, а Вильямс отбивал на нем топор. Знак был странный и неискусно сделанный: была изображена птица с огромным клювом, с громадными круглыми глазами и широко раскрытыми крыльями. Она была похожа на изображения птиц, какие встречаются над жилищами индейцев.
Глядя на таинственный знак, Оомак широко открыл глаза, и черное от копоти лицо его побледнело.
— Дьявол пришел убить нас! — воскликнул он. — Это его знак!
Всем стало теперь ясно, что на острове находится кто-то еще, кроме них. Торнтон и Келли еще раз обошли весь остров, но никаких следов человеческого существа им не удалось обнаружить. Вернувшись к своей работе, они решили удвоить осторожность...
Решено было ввести разделение труда. Вильяме и Келли устроили плотину на ручье и сделали водяное колесо, в то время как Торнтон работал над токарным станком. Оомак тем временем подстерег в бухте еще двух тюленей и убил их.
Одну из тюленьих шкур Оомак хотел принести в жертву дьяволу— властителю острова, но ему не дали. После того как Оомак начисто выскоблил шкуры ножом, они были выдублены.
Токарный станок приводился в движение колесом при помощи ремня, сделанного из тюленьей шкуры. Это было грубое орудие с деревянными перекладинами, осями, шкивами 1) и рамой. В нем было очень мало металлических частей, кроме гвоздей, заклепок и резца. Станок работал хорошо, и Торнтон выточил на нем несколько ручек для инструментов и осей, которыми он заменил первоначальные, сделанные от руки. После этого они сделали вал из металла на наковальне, которую они отлили; затем отточили его на станке и отполировали песком и камнем. Вал получился тяжелый и крепкий.
1) Шкив — колесо с широким ободом, насаженное на вал и служащее для надевания гибких тел (ремни, цепи и т. п.), при помощи которых вращение одного вала передается другому.
Вот наша первая металлическая часть машины! — сказал Торнтон.
Неутомимо работая с утра до ночи, Торнтон постепенно заменял деревянные части станка металлическими.
Жаль только, что ремень у нас слаб, —говорил он, а то был бы настоящий механический завод!
Рядом с «заводом» была устроена кузница. Мехи были взяты от доменной печи, в чугунном сосуде жарко горел уголь, разогревая металлические болванки. В кузнице прежде всего был сделан ряд необходимых инструментов: резцы, рубанки, молотки, новый, лучший топор, стамезка, которые Келли терпеливо оттачивал на камне. Наковальня никогда не стояла праздно. То один, то другой подходил к ней и брался за молот.
Рисунок. Токарный станок приводился в движение колесом при помощи 
ремня, сделанного из тюленьей шкуры...
Когда запас инструментов был признан достаточным, начались и самые работы по постройке лодки и двигателя.
— Вильямс, нам надо разделить работу,— сказал однажды за завтраком Торнтон. Вы с Келли стройте лодку, а я примусь за машину. Мне кажется, таким способом мы кончим скорее. Конечно, нам для постройки лодки нужен был бы еще человек, но лично мне помощник только мешал бы, потому что одновременно можно делать лишь одну какую-нибудь часть, уже к ней подгоняя последующие.
— Хорошо, — согласился Вильямс, пусть будет так.
Прошла целая неделя, прежде чем у лодки были готовы киль, нос и корма, но все это было сделано хорошо и прочно. Строилась лодка на ручье, в том месте, где он расширялся, выходя из оврага. Устье ручья заграждала песчаная отмель, но ее можно было уничтожить ко времени выхода лодки в море. Работа начиналась с раннего утра и оканчивалась, когда становилось совсем темно. По мере того как проходили дни, лодка принимала все более законченный вид. Она была похожа на китобойную шхуну с кормой, срезанной под прямым углом, с высоким носом, широкая, глубокая и крепкая. Бортовые доски были тщательно сделаны из бревен, расколотых пополам и обработанных стамезками и рубанками. Они были так тяжелы и толсты, что их удалось прикрепить лишь с величайшим трудом. Но как ни трудна была работа, настал день, когда она была, наконец, закончена.
Торнтон с напряжением работал над машиной. Несколько дней заняли у него деревянные модели основания и цилиндра, но когда они были закончены, он в три часа сделал по ним металлические. Оомак помогал ему, раздувая мехи у доменной печи. При первой попытке цилиндр, вынутый из глиняной формы, оказался с большим пузырем в боковой стенке. Пришлось его переливать. Второй цилиндр был признан удачным, и Торнтон мог спокойно приняться за другие части машины.
— А как вы устроите, чтобы машина могла давать задний ход?— спросил однажды Вильяме, помогая Торнтону в кузнице.
— Заднего хода машина давать не будет. Достаточно трудно добиться и того, чтобы она шла хотя бы вперед, — ответил Торнтон.
— Мне кажется, — продолжал Вильяме, — что лучше было бы, если бы я помогал вам. Келли многое может сделать один, а вам нужен помощник. Давайте я буду помогать вам делать машину, а когда мы ее кончим, мы оба поможем Келли.
— Вы, пожалуй, правы, — согласился Торнтон, — так будет скорее.
Таким образом морской инженер очутился за наковальней и токарным станком. Конечно, ему требовались постоянные указания Торнтона.
— С чего мне начать? — спросил он.
— Высверливайте внутреннюю часть цилиндра, — ответил Торнтон.
— Вы думаете, я справлюсь с этой задачей?
— Почему же нет? Конечно, наш станок далеко не совершенство, но если вы будете внимательны, то хорошо выточите цилиндр.
Мне кажется, цилиндр слишком тяжел для станка и не будет держаться на нем неподвижно.
— Вы совершенно правы. Но я сейчас покажу вам, какие подставки я заготовил для этой цели.
Подставки оказались очень остроумным изобретением. Вскоре Вильяме приспособился к работе, и рассверливание цилиндров было закончено благополучно. Когда все части машины были исполнены, Вильяме принялся за полировку внутренней поверхности цилиндра песком с маслом при помощи кроличьей шерсти. На это занятие он потратил целый день.
— Ну, а как же быть теперь с клапанами? — спросил Вильямс Торнтона.
— Я сам займусь ими. А вы возьмите опять цилиндр и расточите хорошенько отверстие, оставленное в боковой стенке.
Вильяме с жаром принялся за дело, и еще до наступления темноты отверстие для клапана блестело, как стекло.
— На сегодня довольно, сказал Торнтон. — Когда клапан будет готов, мы будем оттачивать его вручную.
Робинзоны работали, не покладая рук, то у станка, то у наковальни. Много времени ушло на клепку, на всевозможные приспособления, которых требовала несовершенная конструкция машины.
Работа была в основном закончена, когда Келли покончил с бортами лодки. Торнтон уже пригонял и собирал отдельные части при помощи клепок и болтов, и с каждым днем задача становилась все легче, потому что Строители приобретали все больше и больше, опыта.
Такие же точно оси, какие Торнтон прежде с трудом делал для своего токарного станка, теперь выходили у него просто и легко.
Наконец, дело дошло до золотников.
— Почему вы решили сделать конический золотник? — спросил Вильямс, с восхищением глядя на полуготовую машину — плод их долгих трудов. — Разве скользящий был бы не лучше?
— Без сомнения, — ответил Торнтон, — но мы не в состоянии сделать абсолютно гладкую поверхность, которую требует скользящий золотник, в то время как можем сделать очень хорошую кривую поверхность. Внутренняя сторона этого конического отверстия достаточно гладка. Когда я кончу резать этот конус, мы отшлифуем его ручным способом, и у нас получится очень хорошая пригонка. В конусе я оставляю два отверстия. Поворачивая его в одну или в другую сторону, мы будем то закрывать, то открывать впускное и выпускное отверстия, а давлением пар будет все время плотно прижимать конус к внутренней поверхности конического отверстия.
Торнтон долго провозился над конусом, но, наконец, и он был выкован от руки. Конус имел с одной стороны плоский срез, доходивший до его середины, начиная от малого основания. С противоположной стороны такой же срез шел до середины от большого основания. Торнтон поместил конус на станок и пустил его в ход. Он точил, то-и-дело примеряя конус к отверстию, в которое он должен был входить, и, наконец, позвал Вильямса.
Рисунок. Лодка, стояла уже совсем готовая, с двумя палубами: на носу и на корме... 
Машина была на вид примитивна, зато прочна...
— Посмотрите-ка, старый товарищ,— сказал он,— дело сделано! Остается только потереть конус часа два-три песком с маслом. Возьмите вот этот песок. Я истолок его и просеял через тряпочку.
Оставалась еще последняя тяжелая работа — изготовление котлов, после чего уже можно было собирать машину и устанавливать ее в лодке.
Лодка стояла уже совсем-готовая, с двумя палубами, на носу и корме. Посредине, между тяжелыми переборками было оставлено место для машины и котлов. На носу палуба была приподнята, и под ней устроена каюта с четырьмя койками. У кормы, под более низкой палубой находились кухня и тесная столовая со скамьями и столом, грубо сколоченными в последнюю минуту. Чугунная печь стояла на каменном фундаменте, и труба ее выходила в отверстие в палубе.
Машина была на вид примитивна, но прочна. Она имела полтора метра в вышину и стояла на чугунном фундаменте. От цилиндра в одну сторону тянулся длинный вал, на который был насажен винт. Однако котлы еще не были готовы. Между тем люди, которые должны были построить котлы, нуждались скорее в отдыхе, чем в напряженной работе. Предстоявший труд был гораздо скучнее и однообразнее того, который они до сих пор выполняли. Одним котлом нельзя было ограничиться. Прежде всего, если бы лопнул единственный котел, они очутились бы посреди моря совершенно без двигателя. К тому же, два небольших котла были бы крепче, чем один большой, и давали бы пар с меньшей опасностью. — Мы сделаем их диаметром в один метр. Они будут просты: выкуем листы железа и склепаем их от руки. Отверстия мы просверлим на станке.
— А заклепки? — спросил Вильямс. — Ведь их понадобится огромное количество!
Торнтон улыбнулся. — Я уже обдумал это, — сказал он. — По двадцать семь заклепок на лист, по сорок листов на каждый котел, да еще по краям по сто двадцать две заклепки. Это составит 1324 заклепки на каждый котел, а на оба, — ну, скажем, 2700.
— Вот так история! — воскликнул Вильямс. — Да ведь для этого понадобится целый год!
— Ну, не так уж страшно! — засмеялся Торнтон. — Вы с Келли будете ковать заклепки, а мы с Оомаком — листы.
Вильямсу и Келли пришлось начать с устройства небольших наковален, после чего они принялись за изготовление заклепок. Дни проходили очень однообразно — робинзо-ны только и делали, что разогревали кусочки металла и ковали заклепки...
Тем временем Торнтон ударял тяжелым молотом по листам, которые Оомак держал двумя большими шипцами, — и болванки за болванками превращались у него в листы. Лист за листом прибавлялся к куче, сложенной около наковальни. Наконец, клепальщики закончили свою работу; однако, оставалось сделать 'еще много листов. Тогда Вильяме и Келли стали за станок и начали просверливать отверстия в готовых листах. Таким образом, когда Торнтон и Оомак после целого месяца тяжелого труда кончили свою работу, уже много листов лежало готовыми для склепки, с просверленными отверстиями. Начали с того, что скрепили листы по нескольку вместе, а потом соединили их в один большой, полутора метров в ширину и трех — в длину. Этот последний, отбивая его молотом, согнули, соединив и затем склепав его противоположные края. Целый день таскали робинзоны из горна раскаленные заклепки, закладывали их в отверстия и ударяли по ним тяжелым молотом.
Но это было еще не все. Предстояла работа по загибанию краев у круглых днищ для котлов. Когда в загнутых краях были просверлены отверстия и к цилиндрам было приклепано по одному днищу, Торнтон занялся вырезыванием в этих днищах всех нужных отверстий: одно из них предназначалось для трубки, по которой пар должен был итти в машину, другое — для предохранительного клапана и третье для водяной трубки.
 Для того чтобы заставить воду преодолевать давление пара, был устроен простой ручной насос. Наконец, вторая круглая сторона котла была приклепана, и котел был готов. Торнтон вздохнул облегченно. Работа, которая казалась ему бесконечной, теперь подходила к концу. Оставалось закончить второй котел.
(Продолжение в след. №)

НА ТАЕЖНЫХ СОЛОНЦАХ
Байкальский краеведческий рассказ В. Ветова 1)
Далеко за Баргузином, на северо-востоке Байкала стоят могучие древние горы, поросшие черной тайгой. В тяжелых горных складках далеко запряталось драгоценное золото, затаились рубины и богатые залежи дорогой руды. Щедрая природа наделила некоторые вершины ценной целебной солью 2). Впрочем, таких мест, где соль выходит наружу, немного в Байкальских горах. Обитатели этой горной страны не знают, что их соль дорога и целебна. Здесь она никому не нужна, и они не добывают ее. Здешние охотники по-своему ценят горные солонцы, где соль выпирает из недр земли наружу. Они интересуются солонцами лишь потому, что солью лакомятся благородные олени-изюбри с прекрасными ветвистыми рогами.
Из-за этих-то красивых рогов и караулят чутких, сторожких изюбрей, когда по ночам они приходят. к солонцам лизать соленую почву шершавыми языками...
К лету у изюбрей появляются на рогах кровяные наросты, и в течение полутора месяцев их рога кровянисты. Большие деньги дают за такие рога приезжие купцы из Китая. Там, в далеком Китае, искусные врачи приготовляют из кровянистых рогов целебные снадобья, неизвестные нашим врачам.
Чуток быстроногий изюбрь... Охота за ним бесконечно трудна... Лишь у солонцов человеку наверняка удается овладеть его ценными рогами -пантами...
Как же быть человеку, когда поблизости нет солонцов? Где тогда подкараулить гордого «пантача»? Ведь природа не всюду бывает одинаково щедрой — уже на востоке Байкала не часто встречаются естественные солонцы. На западном же берегу их никогда не бывало. Там нет солонцов... зато много изюбрей, которые таятся в такой непроходимой горной тайге, что почти невозможно выследить их. Когда же в диком горком лесу на узкой зверовой тропе на глаза человеку попадается след изюбря, — охотник забывает все в стремлении добыть ценные панты. И вот на крутых склонах западных гор, где спокон века не водилось кристаллов соли, вдруг появляются настоящие солонцы... Изобретательные охотники сами устраивают их, чтобы заманить красавцев-изюбрей и снять с убитых прекрасные ветвистые рога.
1) Этот рассказ является результатом экспедиции, совершенной автором по заданию редакции летом прошлого года. 
2) Глауберова соль.
* * *
Было жарко. Мы со стариком Федосеичем поднимались на крутой Приморский хребет, растянувшийся с юга на север вдоль западного берега Байкала. Еле заметная тропа, проложенная когда-то охотником-промышленником, вела нас к вершине. Гнус тучами вился над нашими головами и не давал нам покоя. Старик часто останавливался и устало переводил дух. Сегодня в первый раз за весь год он вышел в тайгу. Все эти дни Федосеич так много и красноречиво рассказывал мне про охоту, что, наконец, сам увлекся собственными рассказами. Воспоминания далекого прошлого разволновали старое охотничье сердце. Федосеич решился, и теперь — быть может, в последний раз в жизни — он карабкался на дикий хребет.
— В последний раз... это уж в последний... — тихо приговаривал он, задыхаясь от усталости и чуть не на каждом шагу присаживаясь на зеленый ковер широких листьев молодого бадана3).
Трудно было определить, насколько мы уже поднялись. Взбирались мы долго, и подножья хребта не было видно — до того все кругом заросло. Ниже нас поднимались вековые вершины сосен и кедров; кругом краснели могучие стволы; буйно рос молодняк; пестрели яркие, неизвестные мне цветы.
3) Бадан — сибирское название многолетних трав из семейства камнеломковых; используется как дубитель в кожевенном производстве; некоторые виды бадана местное население употребляет вместо чая.
— Ну, теперь недалеко,— сказал Федосеич, дойдя до надломившейся корявой сосны. — Скорой солонец...
Он пригнулся к земле.
— Свеженькие, — проговорил он, указывая на четкие отпечатки крутых копыт. — Здесь проходит зверовая тропа...
С этого места взбираться оказалось еще труднее — настолько крут был подъем. Мне казалось, что спина моя налита свинцом, что ее перетягивает и я вот-вот упаду навзничь на камни. Я с трудом поднимал ноги и подтягивался на руках, хватаясь за стволы.
Бедный старик!.. На него было жалко смотреть, а все же сдаваться он не хотел!
Густой лес вдруг поредел, и невдалеке показалась вершина хребта. Мы очутились у чистого, безлесного склона. Лишь у вершины росли высокие кедры. Такие горные плеши называются здесь морянами. Тропы многих зверей сходились сюда.
— Солонец! — задыхаясь проговорил Федосеич, указывая на голый сухой березовый ствол, одиноко белевший на склоне.
Мы подошли. Возле белого ствола земля была изрыта копытами.
— Вот здесь засыпана соль, — указал Федосеич возле березового ствола. — Тут вырыли яму, а в нее насыпали с полпуда соли. От дождей земля ниже ямы пропиталась солью. Смотрите, как изюбри тут славно копытили: кругом все ими изрыто!.. Вот вам и солонец. Теперь видели, какие они бывают?!
— Только и всего?
— Только и всего! Уж два года, как я сюда соли не подсыпал. Стар стал, чтобы этим заниматься, а изюбри все еще ходят. Знать, крепко землица просолилась...
Федосеич радостно улыбался.
— А разве соль надо каждый год подсыпать?
— Чем чаще, тем лучше, а то зверь перестанет ходить.
Я оглянулся и невольно замер в восхищении от развернувшейся подо мной панорамы. Мы забрались очень высоко. Далеко внизу, извиваясь между лесистых и скалистых гор, уходила глубокая черная падь к самому Байкалу. Всюду под нами торчали кудрявые горные шапки самых причудливых очертаний. Байкал, от которого мы отошли на десять километров, сверкал бриллиантами, а воздух был до того прозрачен, что видно было, как двигались волны на сапфировом просторе великого озера. Тот берег, несмотря на полсотню километров, отделявшие нас от него,
был отчетливо виден. Видны были горы за сотню километров от нас— какой размах!..
Кругом не было людей. Здесь мы были одни.
— А где мы будем караулить изюбрей?— спросил я. 
— А вот и моя засидочка...
Шагах в пятнадцати ниже березового ствола рос небольшой куст. Он скрывал довольно глубокую яму, приготовленную, чтобы спрятаться охотнику. Здесь было удобно подстерегать сторожкого зверя.
Мы уселись в засидку. Федосеич указал на белый березовый ствол.
— Соображаете теперь, зачем этот ствол здесь стоит? — спросил он меня.
— Нет... Разве он сюда вкопан?
— Он нарочно сюда поставлен. Изюбрь приходит ночью. Не будь здесь белого ствола над солонцом, как вы зверя увидите?! Ночи темные. Иной раз — хоть глаз выколи, и тогда изюбря вы не увидите, а только услышите, как он землю жует. Ну, а как только изюбрь встанет супротив белого ствола, так вы и увидите, кто лакомиться пришел: безрогая корова или пантач. Опять же против белого ствола легче выделить можно.
— Хитро придумано...
— Да, милый мой... Это — знаменитый солонец. На этом месте не только зверовая кровь пролита. Тут и человечьей кровью попахивает.
Я с удивлением взглянул на Федосеича.
— Здесь убили человека?.. Преступление или несчастный случай?— спросил я с интересом.
— Это — длинная история... А впрочем, до вечера еще далеко. Пожалуй, успею вам рассказать...
Мы закурили, и я приготовился слушать, бешено отмахиваясь от надоедливого гнуса.
* * *
— Жил тут в Черной пади бурят-охотник, — начал Федосеич. — Ловкий он малый был... симпатичный... А уж насчет охоты — первый человек. Он, можно сказать, лишь одну охоту и знал. Охотой жил и семейство свое этим кормил. Весь род его такой уж охотничий был: и дед и отец — все охотой занимались. Зимой белковали, летом добывали панты, осенью — кабаргу 1). Солонец у них был недалеко от стада, верстах в двух. Вон за тем отрожком, эн, виднеется... Еще дед бурята устроил тот солонец, а от деда перешел он к отцу, а потом и к внуку. Так по наследству солонец и переходил, и, конечно, ни один охотник, кроме них, пользоваться тем солонцом не мог. Таков уж обычай у нас: кто соль засыпал — того, значит, и солонец.
1) Кабарга—копытное животное из рода мускусных, без рогов. У самца выдаются в виде бивней верхние клыки; высота в плечах — 40 см; на брюхе у него находится железистый мускусный мешок, имеющий большую ценность.
С полсотни лет, значит, как не больше, ходили изюбри лакомиться на бурятский солонец. У изюбрей это тоже вроде как по наследству от дедов к внукам переходит, чтобы ходить на один и тот же солонец... Итак, все шло по-хорошему: и у людей и у зверей солонец переходил из рода в род. Звери лакомились, а люди караулили их и тем кормили себя...
Ни один охотник не добывал столько пант, сколько на том солонце добывал молодой бурят. Китайские  купцы — и те удивлялись, а у многих охотников даже зависть появилась. Особливо завидовал один русский из Голоустного, Лихудов фамилия ему была. Серьезный был человек... не здешний, а из каких краев его сюда на Байкал принесло — никто про это не знал, потому что Лихудов насчет себя никому слова не говорил. Таков уж человек был: молчание любил...
Пожил он тут годика два и проведал, где бурят жительство имел. Вот и заявился он однажды к буряту в Черную падь. Пристал к буряту: так, мол, и так — продай, дескать, мне свой солонец, и больше никаких.
Ну, бурят, конечно, интересу мало имел в том, чтобы дедовского солонца лишиться, и Лихудову отказал: дед, дескать, мой через этот солонец сыт был, и я тоже солонцом своим доволен, бедности не знаю и в твоих деньгах не нуждаюсь... А, между прочим, русский хорошие деньги буряту давал.
Заспорили, значит, тут оба охотника; оба уперлись, но бурят наотрез отказал.
Ушел от него Лихудов очень печальный и дурное в себе затаил. Больше он к буряту не приходил.
Прошло после этого их разговора, может быть, годика два, а то и больше. Настало лето, и как рога пантачей окровавились, бурят к своему солонцу пошел.
Сидит бурят на солонце первую ночь, ждет не дождется, а изюбрь к нему не идет... Сидит он вторую ночь... Третью... Перестали вдруг звери к нему хаживать... И не то что изюбри — козы и зайцы — и те от его солонца отвернулись...
Сидит бурят в засидочке и диву дается, грустные мысли про-себя думает. То ли бога он своего прогневал, то ли на зверье мор нашел, а такого отродясь не бывало, чтобы зверь к нему не ходил.
Думает бурят стою думу, гадает... А тут слышит в стороне: «грох!»— стреляет кто-то в горах недалеко.
Еще три ночи зря просидел "бурят и еще раз услышал, как в той же стороне неизвестный охотник стрелял. Тут буряту закралось в душу сомнение. Подошел он к своему солонцу, пригнулся к яме соленой да попробовал на язык — какова на вкус земля... А как попробовал — так и заплакал: от земли шел керосиновый дух...
Понял тут бурят сразу все: дурной человек приходил сюда с керосином и запакостил, осквернил его родовой, дедовский солонец — все богатство его... его хлеб... Видно, уже не раз злодей поливал керосином соленую землю, чтобы навсегда отвадить красавцев-изюбрей ходить в гости к буряту.
Простой расчет был у злодея. Сперва он в сторонке другой солонец подготовил, где-нибудь возле зверовой тропы, а потом у соседа землю испортил и тем все зверье к себе переманил. Можно сказать — украл зверей у бурята!
Тут уже бурят забыл про изюбрей и стал злодея искать. Искать нетрудно было. Злодей сам себя выстрелами выдавал по ночам. Скоро бурят тот новый солонец отыскал. Пришел он тогда спозаранку и затаился в засидке у злодея... Вот эта самая засидка и есть. Мы с вами как раз в ней и сидим...
Поняли вы теперь, какой тут солонец?..
Федосеич умолк и вопросительно посмотрел на меня.
— Ну, а злодей? — нетерпеливо спросил я его.
— Лихудов больше в Голоустное не вернулся. С тех пор никто его не видал... Следствие насчет его даже было, но люди знали про Ли-худова лишь то, что он однажды ушел в тайгу и больше не возвращался... Всякое тогда говорили: будто Лихудов со скалы в пропасть сорвался, будто Лихудова медведь разодрал... Правды так никто и не узнал... Да мало ли от чего человек может погибнуть в тайге! Достаточно ногу свихнуть или поломать— и останешься тут навеки. Тайга все концы хоронит. Пойдите попробуйте — отыщите здесь труп охотника! Тайга не выдаст. Это вам не Байкал. Байкал ни за что мертвеца не примет — земле отдаст, выкинет. А тайга все хоронит...
И Федосеич широким жестом указал на раскинувшуюся под нами девственную тайгу.
— А бурят куда делся? — спросил я его.
— Бурят после того на этот самый солонец перебрался. Несколько пет он тут изюбрей стрелял, а пан-ты в Китай продавал. Жил безбедно, а конец и ему все-таки пришел — на Бойну с немцами забрали. Там он и смерть получил... Да, знамеритый здесь солонец: бурят давно помер, а изюбри сюда все похаживают с тех самых пор.
— Откуда вы знаете про всю эту историю? — спросил я старика.
— Бурят сам рассказал мне про то, как Лихудов у него солонец торговал, как потом тот солонец вдруг оказался испорчен керосином и как после этого по ночам в стороне кто-то постреливал. Больше бурят мне ничего не рассказывал, но когда стало известно, что Лихудов пропал, мне все сразу стало понятно. Ну, конечное дело, я про свои догадки и вообще про все это дело никому тогда ни слова не сказал.
— Почему? — спросил я Федо-сеича.
— Время было дореволюционное. Лихудов был русский, а бурят— инородец. Мало ли как тогдашний суд мог на дело посмотреть! А подводить бурята мне не хотелось. Край здесь глухой, и люди тут простые— чего с них требовать!.. А бурят по-своему прав был. Каждый свой кусок хлеба отстаивает, а хлеб нелеп о дается в тайге. По-вашему, конечно, убивать человека нельзя. Оно и, по-нашему, нехорошо, а все-таки здесь не то, что у вас. Обычаи тут свои — таежные. Где тут искать защиты в тайге? Нет, сами себя защищайте, сами не давайте себя в обиду! В тайге заступников нет...
Федосеич умолк. Все молчало кругом. Мертвой казалась тайга, схоронившая тайну бурята...
Я оглянулся по сторонам и живо представил себе, как однажды, много лет назад, бурят с этого самого места увидал Лихудова, подходившего к солонцу. Лихудов шел снизу. Бурят подпустил его шагов на двадцать, а может быть, и ближе — и выстрелил... Как убил он? Наповал или добивал свою жертву? Что сделал он с трупом убитого врага? Куда девался труп охотника? — Про это знала одна лишь тайга...
Гут я начал думать о том, что если бы судебные власти знали все то, что знал Федосеич, они наверняка засудили бы бурята... А между тем, кто мог бы с полной уверенностью сказать, что бурят убил русского?!. . А что если бурят на самом деле и не думал убивать Лихудова? И правда, ведь мало ли от какой причины мог погибнуть одинокий охотник в глухой тайге! Быть может, Федосеич неправ в своих догадках. Возможно также, что Лихудов нечаянно сорвался со скалы или погиб от когтей медведя... Нет— исчезновение Лихудова навсегда останется тайной...
Рисунок. Изюбрь сделал невероятный прыжок; под его брюхом мелькнула луна...
— Закурим в последний разок,— прервал молчание Федосеич. — Вечереть начинает, а вечером и во всю ночь на солонце ни курить, ни говорить, ни даже пошевельнуться нельзя — изюбрь чуток и не подойдет.
Я свернул необыкновенно толстую цыгарку, чтобы досыта накуриться, и мы со стариком задымили в последний раз*
Сумерки надвигались. С исчезновением солнца исчез и надоедливый гнус. Бесшумно выпрыгнул заяц-беляк и тихонько пересек солонец. Потемнела под нами древняя тайга, почернела, насупилась...
Шорох... Чьи-то легкие шаги... На темном склоне вдруг появилось стройное высокое животное. Оно спускалось с вершины...
Ружье быстро встало в плече.
— Не стреляйте: коза, — чуть слышно прошептал Федосеич и тихо дотронулся пальцами до стволов моего ружья.
Коза спокойно подошла к солонцу и встала возле белого ствола березы. Высоко приподняв головку, она огляделась по сторонам; потом спокойно принялась жевать соленую землю так близко от нас, словно это было ручное, домашнее животное.
Справа, из-за горы выплыла круглая луна. Силуэт козы отчетливо выделялся на крутом склоне. Слышно было, как она рыла землю легкими копытцами.
Сидеть в одном и том же положении становилось неудобно. Затекли ноги, и появилось безудержное желание переменить положение. Я хотел уже пошевельнуться, как вдруг заметил, что ствол ружья моего соседа медленно начал высовываться вперед. Я скосил глаза на Федосеича: вся фигура старого охотника представляла собой одно напряженное выжидание.
Кого увидел он? Кого услыхал? Кроме дикой козочки, никого не было видно, а между тем Федосеич что-то учуял. Я скашивал глаза в сторону, не смея повернуть головы, но никого не видал... Вдруг позади раздались тихие неторопливые шаги. Сердце замерло, и холодное полированное ложе ружья само собой тихонько прижалось к щеке.
Сзади раздалось чье-то сопящее дыхание... Ближе, ближе... совсем близко... Рядом!.. Сердце остановилось совсем, и в трех шагах правее засидки сразу появился громадный олень.
Четко обрисовались на темном небе огромные черные рога. Зверь остановился почти рядом со мной.
Ах, до чего неудобно в сидячем положении стрелять на правую сторону! Я быстро повернулся всем телом направо, и в то же мгновение изюбрь сделал невероятный прыжок. Он легко отделился от земли всеми четырьмя ногами сразу, и я увидал, как под черным брюхом могучего зверя быстро мелькнула луна. Зверь казался летящим, ив это мгновение я выстрелил два раза подряд, высоко подняв стволы кверху. Зверь сразу круто повернул и понесся в сторону такими прыжками, о которых я никогда не имел ни малейшего представления.
Оглушительно загремел выстрел Федосеича у самого моего уха. В стороне топал бешено мчавшийся зверь.
— Эх, вы!.. Ну, можно ли так!— сердито накинулся на меня Федосеич.— Кто же так изюбрей стреляет! Ужели не могли малость обождать, когда зверь к солонцу подойдет?..
— Но ведь изюбрь остановился,— оправдывался я. — Кто его знает: может быть, он остановился потому, что увидал нас... Может быть, он не пошел бы дальше, а убежал...
— Никуда бы он не убежал, кабы вы сидели смирно. Он не видел нас. Он шел себе потихоньку прямо на солонец... И дернуло же вас!.. Верное дело так можно испортить! А все-таки изюбрь ранен.
— Ранен? Почему вы знаете?
— Знаю,— уверенно произнес старик, — Небось, не глухой, слышал, как он побежал. Зверь ранен—это уж верно!
— Мы найдем его, не правда ли?
— А это уж неизвестно. Попробуем поищем на заре... Ну, не знал я, что вы такой горячий! Ну, как же можно?!.
Долго бранил меня старый охотник, а мне делалось совестно за себя...
Светало. Федосеич шел по крутому склону моряны, низко пригнувшись к земле. Я следовал за ним, и мы медленно двигались в том направлении, куда ночью умчался изюбрь. Пройдя несколько десятков шагов, Федосеич нашел на траве немного запекшейся крови. Еще через десяток шагов снова была найдена кровь. Так прошли мы более сотни шагов и вошли в заросль мо-лодняка. Здесь круто обрывалась вниз скала из голого камня. Долго искали мы здесь и лишь недалеко от края скалы снова нашли кровавый след.
— Скорее всего, изюбрь сорвался со скалы, — решил Федосеич. — Вы помоложе меня. Спуститесь вниз по старой тропе и сверните к скале. Ищите там. Коли зверь отсюда сорвался, так, значит, он мертв.
Я взял в руки череп...
Через полчаса я уже был под скалой и с трудом пробирался вдоль отвесной стены, где буйно росли кусты смородины. Внезапно я очутился у крохотной лужайки и оглянулся по сторонам в надежде увидать разбившегося зверя.
Небольшой сероватый круглый камень лежал у моих ног. Я случайно толкнул его ногой и вдруг почувствовал, что круглый камень удивительно легок. Я еще раз толкнул его— и вздрогнул всем телом — камень перевернулся, две страшные впадины глаз глянули на меня; сверкнули обнаженные зубы — и человеческий череп, подпрыгивая, с шумом покатился под горку. Нижняя челюсть оборвалась; из верхней выпрыгивали на толчках маленькие белые зубы. Мертвая голова откатилась от меня на несколько шагов и задержалась, застряв в смородинном кусту. Я подошел и взял в руки череп. Во лбу зияла круглая дырка. Догадка разом осенила меня, и я слегка встряхнул мертвую голову. Что-то маленькое, но тяжелое болталось внутри. Сомнений не было— то была пуля.
— Лихудов... — прошептал я. — Так вот куда бурят тебе залепил!..
На этот раз тайга выдала тайну бурята...
Я оглянулся по сторонам, отыски-вая глазами остальные кости скелета Лихудова. Неожиданно, в двух шагах от смородинного куста — того самого, в котором застрял череп Лихудова, — я увидел нечто такое, что заставило меня громко и радостно закричать:
— Федосеич!.. Нашел!.. Спускай-тесь скорее сюда — я панты снимать не умею!..

АМЕРИКАНСКИЕ РАССКАЗЫ 
Ками-путешественника
ОТКРЫТИЕ АМЕРИКИ В 1925 г.
В мае 1925 года, путешествуя но Испании, я посетил порт Кадикс. Неожиданное зрелище привлекло мое внимание. У набережной стояли три парусных судна, конструкция которых свидетельствовала о глубокой древности. Я в недоумении остановился.
— Вы любуетесь каравеллами Христофора Колумба, милый друг Ками? — услышал я за своей спиной знакомый голос.
Я обернулся. Передо мной стоял Жорж Фелур, старый товарищ.
— Какая счастливая встреча!— обрадовался я, пожимая ему руку.— Вы говорите, что это каравеллы Колумба?
— Да, да, дорогой Ками! Сейчас как раз Христофор Колумб отправляется открывать Америку. А вот, кстати, и он...
Прямо к нам по набережной направлялась группа живописно одетых людей, точно соскочивших со старинной гравюры.
— Позвольте вам представить адмирала Христофора Колумба,— торжественно сказал мне Жорж Фелур.
Человек с лицом, воплощавшим черты знаменитого мореплавателя, пожал мне руку жестом, преисполненным благородства.
Если вас интересует открытие Нового Света, то милости просим на мои каравеллы,—сказал он.
Я охотно принял предложение. Мы проследовали на первую каравеллу в сопровождении Христофора Колумба и части его свиты и матросов. Остальные разместились на палубах других каравелл.
Едва мы ступили на палубу каравеллы, Христофор Колумб изменился в лице.
— Скорей бы окончилось это проклятое путешествие!—сказал он мне с озабоченным видом. — Хотя и не очень качает, но одно сознание, что я на корабле, подводит мне живот.
— Нельзя же без путешествия на каравеллах открыть Америку!— возразил Фелур.
— Но у меня расстраивается живот! — недовольно проворчал Колумб.
По совету Фе-лура, я остался на каравелле.
— Бояться вам нечего,— сказал он. — У руля прекрасный лоцман. Оставайтесь же, милый друг. Это будет для вас хорошая прогулка.
Прогулка на каравелле настолько меня соблазнила, что я остался на корабле, а Фелур сошел на набережную.
— Ах!.. Теперь-то будет весело, когда начнется качка,— печально заявил Христофор Колумб, глядя, как матросы поднимали якорь.
Лоцман уже несколько минут внимательно всматривался в горизонт, беспокойно морща брови. - Поспешите дать сигнал к отплытию, синьор Колумб!— кричал он. — Спешите!.. Я вижу на горизонте облачко, ничего хорошего не предвещающее...
Ветер сильно надувал паруса каравеллы. Наконец, четыре судна снялись с якорей и покинули порт...
Стоя на палубе каравеллы лицом к набережной, Христофор Колумб посылал величественным жестом прощальный привет берегам Испании, которые он покидал, устремляясь покорить Новый Свет...
Рисунок. Колумб побледнел и, наклонившись за борт, дополнил величественную сцену 
отплытия мимикою, которая явилась следствием морской болезни...
Вдруг в самый патетический момент своего благородного привета испанским берегам несчастный Колумб побледнел и, наклонившись за борт, против воли дополнил величественную сцену отплытия мимикою, которая, конечно, явилась следствием морской болезни...
Там на набережной Жорж Фелур в отчаянии воздевал руки к небу. Все пропало! Христофор Колумб, вопреки установившемуся мнению, вовсе не моряк по природе! Как и всякий другой, не прошедший морской выучки, Христофор Колумб, придерживаясь за борт, не переставал жаловаться:
— Заставят они меня когда-нибудь опять подняться на их парши-вое суденышко!.. — бормотал он между схватками. — Проклятые каравеллы!.. У меня желудок, наверное, съехал с места!.. Наивные люди, как ошибаются они, если думают, что хорошо быть настоящим Христофором Колумбом!.. Ах!.. Проклятая судьба!.. Опять начинается... Свинская качка!..
Море становилось бурным, небо с каждой секундой делалось темнее, и ветер врывался в паруса с яростью быка, устремляющегося на красный плащ матадора1). К счастью, мы были недалеко от порта и, как предполагал лоцман, должны были укрыться в нем до начала бури. Вдруг, навалившись на руль, лоцман издал глухое восклицание:
1) Матадор — главное лицо в испанском бое быков — тот, который наносит быку последний, смертельный удар.
— Тысяча чертей!.. Руль больше не действует!..
— Как!.. Руль больше не действует?..— вскричал я в отчаянии среди воплей обезумевших матросов.
— Поврежден он или разбит, — продолжал лоцман,— одно достоверно: он не действует, и мы не можем не только открыть Новый Свет, но и вернуться в порт Кадикс!..
— Тогда мы погибли!.. — взвыл Христофор Колумб, вырывая жестом сумасшедшего клок волос из своей бороды.
— С этим проклятым ветром, несущим нас в открытое море, и с готовящейся бурею у нас все шансы ночевать эту ночь в «гостинице мокрых простынь», — уныло заметил лоцман.
Три других каравеллы, не подозревая нашего несчастия, уже сделали полоборота и пошли своей дорогой.
Менее чем в полминуты буря сорвалась с цепи во всей своей ярости.
Рисунок. На горизонте мы увидели позолоченную заходящим
солнцем статую „Свободы"... 
Молнии бороздили небо, дождь падал ручьями, и обезумевшие волны подкидывали нашу несчастную каравеллу, как футбольный мяч.
Когда прошел первый момент ужаса — мы более или менее спокойно стали ждать смерти, так как надежды на спасение не было. Лишь Христофор Колумб упорствовал, проклиная море. Страх моментально излечил его морскую болезнь, и шум его проклятий порою покрывал рев бури...
После ночи ужасных мучений каравелла все еще плавала на noвepxности океана со всеми своими пассажирами, оставшимися в целости. Почему не поглотил ее разъярившийся океан — осталось невыясненным. Может быть, он пренебрег судном такой старомодной конструкции. Ясно было одно: буря затихла, и океан принял вид величественного покоя. Мы были спасены. Но, избежав опасности гибели во время бури, мы с тоской спрашивали себя: не обречены ли мы погибнуть от голода и жажды?
Однако лоцман обрадовал нас:
— Трюм набит жестянками с консервами и бочками с испанским вином. Могу теперь признаться вам, что в свободное время я занимался контрабандой, и каравелла служила мне последнее время складом. Нам нечего беспокоиться, и, если удача будет нам благоприятствовать и дальше,— какое-нибудь судно подберет нас...
Прошли дни и ночи, не внеся никаких перемен в каше положение. Лоцману удалось научить матросов экипажа Колумба маневрировать парусами.
Шли недели. Христофор Колумб становился все мрачнее и мрачнее. Ужасный страх, испытываемый им по ночам после пережитой бури, разрушительно действовал на его мозги. Одно желание владело им: отступить перед неизмеримостью океана, представлявшегося его больному воображению безграничной пучиной. Как я ни старался воодушевить его, говоря, что мы скоро увидим землю, к которой сможем пристать, — ничего не помогало!
— Нет другой земли за океаном, кроме той, которую мы покинули! — с обескураженным видом твердил Христофор Колумб.
— Нет земли?— протестовал я. — Да вы с ума сошли, мой бедный Колумб!.. А Америка?.. Вы забываете Америку?
— Америка... Америка... Если бы она действительно существовала, мы давно встретили бы ее за время, что находимся на воде... Америка — вранье!.. Я этому больше не верю!..
А дни текли, и шли ночи. Горизонт был все так же однообразно безнадежен: вода... кругом вода...
Однажды отчаяние Христофора Колумба стало страшным... Вооружившись абордажным 2) топором, он стал угрожать своему экипажу: он уничтожит всех матросов, если они не повернут обратно каравеллу. Чтобы успокоить его, экипаж обещал, что если за три дня они не пристанут к земле, то вернутся обратно, согласно его воле. Удовлетворенный таким ответом, Колумб согласился подождать еще три дня.
2) Абордаж — сцепление одного судна с другим с целью завладеть им.
Опечаленные этой сценой, мы решили запереть Христофора Колумба в трюм, если он вновь начнет проявлять признаки буйства.
Три дня спустя вахтенный матрос радостно закричал:
— Земля!.. Земля!.. Земля!..
Все бросились к борту, и на горизонте увидели позолоченную лучами заходящего солнца статую «Свободы»...
Было уже темно, когда каравелла Христофора Колумба входила в порт Нью-Йорка. Этим объясняется, что мы высадились, не обратив на себя внимания. Этим же объясняется молчание американской прессы... о прибытии Христофора Колумба в 1925 году...
Две недели спустя мои товарищи по путешествию заботами нашего консула были отправлены на родину. Лишь несчастный Христофор Колумб вынужден был остаться в Нью-Йорке по причинам, думается, водолечения...
Но больше всех неудачей был потрясен мой друг Жорж Фелур. Он как режиссер большой французской кино-компании не мог выполнить договора на поставку грандиозного фильма «Христофор Колумб, или открытие Америки»...
„НИАГАРА" РАЗЛИВА 1863 ГОДА
На следующий день после необычного путешествия в Америку на каравеллах я шел по Пятому Авеню и остановился в восхищении перед удивительным венецианским палаццо Вандербильда 1).
— Это, в самом деле, великолепно!— сказал мне хозяин гостиницы Питерклоун, с которым я шел. — Но следуйте за мною. Я покажу вам пругую достопримечательность Нью-Йорка.
Мы возобновили прогулку. Через несколько минут Питерклоун остановил меня:
— Посмотрите на это мрачное, угрюмое здание!
— Ах, я догадываюсь! — воскликнул я. — Это мрачное строение, конечно, крематорий?
— О, нет! Правда, по первому взгляду можно ошибиться, и со многими иностранцами это бывало...
— В таком случае, эта зловещая постройка может быть не чем иным, как клубом работников похоронных бюро.
— Опять ошиблись, дорогой мой! Это — дом Джона Дэвидсона Рокфеллера.
— Как, здесь живет самый богатый человек на свете? Я его интервьюирую сейчас же!..
— Бесполезно, — сказал Питерклоун, удерживая меня. — Каждая минута репортажа обойдется вам в 692 франка. Однажды репортеру газеты «Нью-Йорк Герольд» удалось с ним говорить в течение десяти минут, и на следующий же день газета получила счет на 6920 франков от имени Рокфеллера — стоимость десятиминутного разговора. Советую вам воздержаться. Если вы все-таки желаете иметь сенсационное и даровое интервью, нанесите визит Роджеру О-Гей-Гей-Джонсону, «самому бедному человеку».
1) Вандербильд — один из американских миллиардеров — «железнодорожный король».
— Самый бедный человек!
— Да, так его прозвали. Указав мне квартал бедняков и
дом, где я могу найти Роджера Джонсона, Питерклоун отправился по своим делам.
Несколько минут спустя я остановился перед грязным домом.
— Где О-Гей-Гей-Джонсон?— спросил я привратника.
— На пятьдесят четвертой ступеньке лестницы.
— Как?— сказал я. — Разве Джонсон живет на ступеньке лестницы?
— Разве я сказал вам, что он там живет? — проворчал привратник. — Я сказал, что вы можете его найти на пятьдесят четвертой ступеньке. Он моет лестницу, и в эту минуту должен быть примерно на пятьдесят четвертой ступеньке.
Я направился по темной узкой лестнице с неровными, качающимися ступеньками. Вдруг голос сверху лестницы заставил меня подскочить:
— Алло! Товарищ, ставьте ноги на консервные жестянки. Внимание недостающим ступенькам!..
Я тотчас же почувствовал, что голос предостерегал меня не напрасно. Я оступился, так как одной ступеньки не было совсем. В темноте я различил на месте отсутствующей ступеньки консервную жестянку — великую дань американского прогресса кварталам нищеты.
Не один раз приходилось мне ступать на жестянки, пока я, наконец, не достиг ступеньки, которую энергично скоблил Роджер О-Гей-Гей.
«Самому бедному человеку» могло быть около пятидесяти лет. Это был большой здоровый, с прекрасным цветом лица человек, с круглой головой, обрамленной, точно ожерельем, ярко-рыжей бородой.
— Я имею честь говорить с О-Гей-Гей-Джонсоном? — спросил я.
— Он самый.
— В восторге познакомиться с вами! Не позволите проитервьюировать вас в течение нескольких минут?..
— Сколько вам угодно, — мои минуты ровно ничего не стоят.
— Вы, говорят, «самый бедный человек»?..
— Да.
— Можете ли вы объяснить мне, как достигли подобного результата?
— Не без труда достигается создание столь фантастической бедности, как моя... Двадцати лет я дал себе клятву стать или самым богатым или самым бедным человеком. «Все или ничего» — таков был мой девиз. После нескольких лет я понял, что «самым богатым человеком» я не стану. И с этого момента я решил сделаться «самым бедным человеком». Менее чем в шесть месяцев благодаря жизни, преисполненной терпели-вых дебошей и мотовства всякого рода, я стал бедным. Но это было начало. Мне теперь нужно было делаться все беднее и беднее, чтобы осуществить свое сумасбродное желание. Я был последовательно: лудильщиком посуды, чистильщиком сапог, собирателем окурков, нищим... Но даже последняя профессия не давала мне абсолютной бедности, так как сердобольные прохожие вынуждали меня принимать подаяние. Самый последний нищий никогда не бывает совершенно без гроша, и поэтому не может претендовать на звание «самого бедного человека». Тогда я пошел к владельцу гостиницы, лестницу которой я мою в настоящую минуту, и обратился к нему со следующими словами:
«Желаете ли вы слугу, не обижающегося на работу, довольствующегося корками хлеба, согласного ночевать на улице, на лестнице, — при условии заключения контракта, чтобы за труд ему никогда ничего не платили?»
«Вы — человек, которого я ищу уже несколько лет подряд», — ответил мне без колебания владелец гостиницы и тут же предложил подписать условие на семьдесят лет, возобновляемое по истечении срока. Уже двадцать лет, как я здесь, и не получил, даже не видел ни одной монеты...
Любопытствуя произвести опыт, я вытащил из кармана доллар и, поднеся его к глазам «самого бедного человека», спросил, смеясь:
— Знаете ли, товарищ, что это такое?
О-Гей-Гей-Джонсон взял монету в руки, внимательно рассмотрел ее и, возвращая мне, сказал просто:
— Право, не знаю, что это такое... Я не стал ему больше докучать и простился. На лестнице послышались шаги.
— Это — мистрис Офелия, которая поднимается навестить своих бедных; сердобольная старая особа. Она поднимается к Бингам. Бинги пользуются весьма почтенной бедностью, но бедность их нельзя сравнить с моей. Их можно отнести к беднякам второй категории.
Мы прижались к стене узкой лестницы, чтобы освободить проход сострадательной старой даме. У мистрис Офелии лицо было совершенно скрыто густою вуалью. Виднелись лишь два великолепных локона белых волос по сторонам лица под вуалью, обнаруживавших почтенный возраст этой таинственной дамы милосердия,
— Она хотела мне помочь, — сообщил О-Гей-Гей, — и предложила мне двенадцать часов работы на фабрике за ежедневный обед, постоянную койку и несколько долларов в месяц в придачу. Но вы хорошо понимаете, что я отказался. Променять репутацию «самого бедного человека» на сытое, обеспеченное существование?! Ни за что!..
В этот момент раздался голос со двора, звавший О-Гей-Гей-Джонсона.
— Это зовут меня, наверно, чтобы послать куда-нибудь. Простите, я сейчас вернусь... — и самый бедный человек на свете кинулся со всех ног по ужасной лестнице.
Рисунок. От толчка, вызванного падением, упали шляпа и парик снежно-белых волос...
В свою очередь, я собрался было спускаться, когда надо мною раздались шаги. Я поднял голову: это была мистрис Офелия, вышедшая от Бингов.
Старая дева осторожно спускалась по адской лестнице. Вдруг ее нога оступилась на одной из знаменитых консервных коробок, служивших ступеньками. Я кинулся поддержать бедную старушку и подхва-тил как раз во-время. От толчка, вызванного падением, на ступени лестницы упали шляпа и парик снежно-белых волос.
Увидев лицо старой дамы; я не мог подавить удивления и так смутился, что, в свою очередь, чуть не свалился с лестницы.
— Возможно ли это? — воскликнул я. — Голова мужчины!. Да ведь это...
— Тише!.. Молчите, умоляю вас!— прервала меня мистрис Офелия.— Да, это я... Я дам объяснения... Идемте!.. — и, поспешно надев парик и шляпу и тщательно спустив вуаль, Джон Дэвидсон Рокфеллер быстро повлек меня по лестнице.
Авто ждал у двери.
— Входите, — любезно сказала мне поддельная мистрис Офелия.
Лишь только тронулся авто, Джон Дэвидсон Рокфеллер поднял вуаль:
— Я вам глубоко благодарен за быструю помощь на этой проклятой лестнице. Запутавшись в юбке, я, конечно, скатился бы до самого низа лестницы и, может быть, разбился бы насмерть. Вы спасли мне жизнь. Случай выдал вам мою тайну, и я должен вам кое-что рассказать. Вы читали, конечно, немало газетных статей о моей жизни. В них я представлен как человек жесткий, бессердечный, жадный до наживы и мечтающий лишь о накоплении новых миллиардов. Не правда ли?
— Я должен, в самом деле, признать, что вы далеко не ангел доброты и милосердия... Но, может быть, газеты преувеличивают..,
— Они не преувеличивают! Они. говорят чистую правду. Однако о моей жизни они знают лишь то, что я хочу предать широкой гласности, Они знают лишь неутомимого дельца, самого богатого человека на свете. но они не знают того, чего я не хочу, чтобы они знали,— милосердного Рокфеллера, под псевдонимом мистрис Офелии посещающего кварталы нищеты и щедрой рукой раздающего беднякам центы.
— Вы сердобольный человек! — сказал, я, все еще недоверчиво относясь к рокфеллеровскому милосердию. — Вас обвиняют в том, что сердце ваше заморожено, как чикагские консервы. Почему вы не опровергаете этого обвинения?
— Вы не. знаете людей, дитя мое,— промолвил миллиардер. — Знаете, что сказал бы свет обо мне? — Он сказал бы: «Рокфеллер раздает милостыню нищим, потому что, согласно словам евангелия, рассчитывает получить на том свете сторицей — 100%!!»... Но вот мы и приехали... Сделайте мне удовольствие, зайдите на минутку...
Мы вошли в темное жилище, которое я недавно принял за крематорий,
Рокфеллер пригласил меня в кабинет:
— Не хотите ли освежиться?.. Подождите... Я в вашу честь открою добрую старую бутыль, о которой вы выскажете свое мнение.
Он протелефонировал.
Явился лакей с двумя стаканами на подносе, одновременно вошел другой, осторожно и почтительно держа пыльную бутыль, лежавшую в ивовой корзине.
— Но, — вымолвил я, озадаченный, — со времени запретительного закона,- я полагал, в Америке вина больше не пьют!..
Джон Дэвидсон Рокфеллер выразил жестом свое негодование и сказал:
— Да ведь это не вино, это — вода!
— Вода? В этой пыльной бутыли?..
— Да! Это-старая «Ниагара», разлива 1863 года. Этой воде в бутыли ровно пятьдесят лет, — добавил он, с тревогой наблюдая, как лакей наполнял стаканы.
Я собирался поднести стакан к губам, когда Рокфеллер остановил меня повелительным жестом:
— Нет, нет еще! Сперва согрейте слегка стакан рукою. Воду «Ниагара» разлива 1863 года надо слегка подогревать, как бордосское вино.
Миллиардер отпустил лакеев.
— Как вы находите ее? —спросил он, когда, наконец, позволил мне поднести стакан к губам.
Из вежливости я был вынужден щелкнуть несколько раз языком как знаток.
— Она превосходна, но несколько хмельна. Я охотно разбавил бы ее немного шипучей водой.
— Это было бы преступлением!.. настоящим преступлением! — возразил миллиардер. — Воду «Ниагара» 1863 года надо пить не смешанной. Если вы предпочитаете воду другого происхождения, в моем подвале найдутся воды и другого разлива. Хотите «Полапо» 1814 года? «Миссисипи» 1857 года?
— Нет, благодарю вас. Этот разлив «Ниагара» необычайно вкусен.
— Видите ли, друг мой, — продолжал Джон Дэвидсон: Рокфеллер, наливая себе второй стакан, — вода должна бы быть всеобщим напитком. Если бог в свое время произвел всемирный потоп, — это было сделано для вяшщего указания жидкости, которую мы должны пить. Несмотря на огромный образчик воды, упавшей с неба, люди не поняли желания всемогущего. По великой милости своей, он, без сомнения, пожелал защитить меня от гибельного действия вина, дав мне нежный желудок. Я пью воду. Но, я не понят... По своей большой любви к человечеству, я хотел, чтобы все люди воспользовались моим личным опытом. Я не хочу быть единственным человеком,облагодетельствованным божественной привилегией воды. Я хочу это благо сделать всеобщим.
— Что же хотите вы сделать? — воскликнул я.
— Я хочу, я хочу... организовать трест всех вод для питья в Соединенных Штатах,— продолжал вдохновенный миллиардер,— чтобы повсюду за умеренную плату распределить миллионы бочек воды, необходимой американскому потребителю.
Рисунок. ,,Это — старая „Ниагара", разлива 1863 года"...
Я понял: милосердию Рокфеллера нет границ! Он скоро облагодетельствует всех бедняков Америки, продавая им воду и... воздух...
МОЛНИЯ СМЕРТИ
(К рисунку на обложке)
Герой этого действительного происшествия — Эррико Малатеста, сицилиец, уроженец Палермо, отдаленный потомок кондотьера 1) Сиджизмондо Малатеста, служившего попеременно его святейшеству папе, Флоренции, Неаполю и Венеции. Это был заколдованный круг: папа, Флоренция, Неаполь и Венеция,— и арбалеты Сиджизмондо неутомимо разили звенящими стрелами то папских гвардейцев, то блистающих золотом рыцарей Флоренции, то красочные полчища неаполитанских стрелков. Сегодня— с папой против совета дожей; завтра — со знаменем Неаполя (золотая галера на синеве моря) против вчерашних друзей и соратников.
Эррико унаследовал от своего предка все черты его неукротимого характера. Он Тоже стал бандитом; однако он пришел к этому не в силу природного влечения к ночным прогулкам по большой дороге. Двадцати лет он эмигрировал в Америку, где долгое время скитался по портовым кабачкам, распевая паточно-сладкие итальянские песенки под аккомпанимент мандолины. Потом он избрал профессию танцора и был одним из лучших исполнителей аргентинского танго; Нинья, смуглая маленькая креолка с пунцовыми губами и алыми маками в черных волосах, была его партнершей.
1) Кондотьеры—предводители наемных дружин в Италии в XIV—XV веках.
Потом случилось непоправимое. Падре Хуан Ривейра, настоятель францисканского монастыря в Мехико и промотавшийся кавалерист в прошлом, отнял у Эррико его партнершу. Он увез ее в прелестную деревушку близ Мехико и поселил в старинной вилле, мраморные колонны который блистали снежной белизной среди лакированной зелени миртов и фикусов.
Малатеста стал бандитом. И весь гнев, всю ненависть своего сердца он обрушил на представителей той «профессии», один из служителей которой отнял у него Нинью. От Кордовы до Мехико, от Гватемалы до Гондураса гремела слава о подвигах Эррико Малатеста, и тучные падре сотрясались и млели от ужаса, когда по пыльным дорогам в багровом свете закатывавшегося солнца навстречу карете мчался зловещий отряд Эррико Неуловимого.
* * *
Малатеста стал бандитом. Дороги и горные тропинки Мексики сотрясал гул копыт его отряда, и темными ночами, когда гигантская красная луна погружалась во влажный мрак леса, уединенные монастыри трепетали при малейшем шорохе, который доносил ночной ветерок бодрствовавшим монахам.
Малатеста стал бандитом. Три года наводил он ужас на отцов-бенедиктинцев, отцов - францисканцев, отцов - картезианцев и многих других, скрывавших за каменными стенами монастырей накопленные веками богатства. Эррико не разбирался в тонкостях «родов оружия» армии господа бога и не делал различия между казной Бенедикта Нурсийского, основателя ордена бенедиктинцев, и несгораемыми шкафами Франциска Ассизского, покровителя ордена святых отцов-францисканцев. И вот на исходе третьего года случилось неожиданное...
* * *
Знойный стоял июль, и удушливо-влажные дни. сменялись черными ночами с внезапными грозами. Особенно знойной была последняя неделя июля, но утро 1 августа тьерракалиента — береговая полоса Мексики—встретила умытой и обновленной после освежительной ночной грозы. И во всех приморских городах, где только существовала пресса,—а там, где она существовала, обязательно выходила хотя одна клерикальная газетка,— во всех этих городках забегали мальчишки-газетчики с сумасшедшими воплями:
— Молния смерти! Смерть Эррико Малатесты Неуловимого!
А в Мехико, где выходил влиятельнейший орган отцов-картезианцев, «Утро Христианина», известие это иллюстрировали фотографией. Последняя была снята в бурную ночь во время вспышки молнии. Пластинка запечатлела эффектнейший момент: чудовищный разряд молнии окутал ослепительно сверкающими змеями электричества застывшего в немом ужасе бандита.
Ликующий текст, сопровождавший эту фотографию, гласил:
МОЛНИЯ СМЕРТИ ПОКАРАЛА СВЯТОТАТЦА!!!
ПОТРЯСАЮЩАЯ СМЕРТЬ ГРОЗЫ МЕКСИКИ—ЭРРИКО НЕУЛОВИМОГО!
Что рассказывает м-р Джоэ Финч, очевидец смерти бандита.
Этой ночью в редакцию „У. X." явился мистер Джоэ Финч, почтенный джентльмен с берегов Онтарио, ведущий здесь, по его словам, коммерческие операции по поручению фирмы Чарлстоун и Девис, Балтимора. Бурная, памятная нашим согражданам ночь с воскресенья на понедельник застала м-ра Финча в дебрях девственного леса по пути в Анагуэльпу. Здесь, испытав ряд приключений в борьбе с разбушевавшейся стихией, он неожиданно попал в гнездо гремучих змей — в лагерь банды Эррико Малатеста. Он ухитрился остаться незамеченным и, будучи от природы стопроцентным янки, решил извлечь все двести процентов из сложившихся обстоятельств. Между прочим, пользуясь поминутно сверкавшей молнией, он сделал несколько моментальных снимков с лагеря разбойников. И тут случилось чудо, которое, нельзя не приписать мудрому Промыслу справедливого Провидения: молния убила Эррико, и фотоаппарат м-ра Джоэ Финча (фирмы Истмен и К-о, представители на улице Дуранго, 46) запечатлел этот леденящий сердце момент смерти величайшего богохульника и святотатца.
Дальше следовали подробности события. Труп Эррико был увезен бандой в неизвестном направлении. М-ра Джоэ Финча, промокшего до костей и поседевшего в одну ночь (приложенная фотография изображала почтенного джентльмена, густо поросшего буйной белоснежной шевелюрой), приютил у себя достопочтеннейший падре Ауан Ривейра.
Имя Финча в этот день не сходило с языка граждан Мехико, и ворота загородной виллы падре Ривейра с утра до позднего вечера осаждала толпа репортеров и просто любопытных. Ночью по установленному за последние три года обычаю ворота закрыли изнутри на замок. В полночь бесшумный форд, сверкая эмалью лакированного кузова, примчался к вилле; через несколько минут ворота открылись, и двое — мужчина и женщина— вошли в автомобиль. Еще минута — и машина, сделав плавный поворот, исчезла во мраке ночи.
А поздно утром экстренные выпуски оппозиционной «Вперед» голосами десятков газетчиков кричали:
— Новая неслыханная авантюра бандита Малатесты!
— Посрамление теории церковников о «каре господней»!..
— Падре Ривейра повешен «воскресшим из мертвых» бандитом!..
— Сенсационные письма в редакцию синьоры Ниньи — экономки покойного Ривейра — и Эррико Неуловимого (он же м-р Джоэ Финч, представитель фирмы Чарлстоун и Девис)!
Так отомстил Эррико Малатеста, потомок прогремевшего века назад кровожадного кондотьера Сиджизмондо. Он оставил в ту же ночь пределы Мексики— и умер в эту ночь для всех стран света как неуловимый и кровожадный бандит. Последней вестью о нем было письмо в редакцию «Вперед», где бывший бандит с грубоватым юмором повествовал о старых ослах из одной местной газеты, за три цента оглашающих по утрам Мехико и его окрестности чрезвычайно негармоничным ревом. Попутно он рассказал секрет своей фотографии: это была ретушь, искусная ретушь — не более, — каждый ребенок мог бы догадаться об этом, если бы знал, как выглядит настоящая молния.
С. Гр.

ОТ РЕДАКЦИИ:
Осведамляем наших читателей, что с № 17 ,,Вокруг Света" начнется печатанием новый большой рассказ автора романа „Человек-амфибия" А. Р. Беляева, под названием „Мертвая голова". Фабулой рассказа послужил действительный случай с одним английским ученым-энтомологом. Отбившись от своей экспедиции, он заблудился в лесах Бразилии и вел там в течение десяти лет жизнь тропического отшельника. Недавно была снаряжена экспедиция на поиски этого пропавшего ученого. Рассказ „Мертвая голова" увлекательно рисует его приключения среди девственной природы бразильских Лесов и процесс постепенного одичания культурного человека.
ВНИМАНИЮ ПОДПИСЧИКОВ В РАССРОЧКУ! 
15 сентября истекает срок присылки последнего взноса подписной платы. Во избежание перерыва в доставке журнала, поспешите с уплатой последнего взноса. При высылке денег обязательно указывайте на купоне перевода: „Доплата (либо—последний взнос) на журнал „Всемирный Следопыт". Без этого указания контора может принять ваш взнос за новую подписку и вторично выслать первые номера журнала.
 ВСЕМИРНЫЙ КАЛЕЙДОСКОП 
ЧАСЫ И ВЛАЖНОСТЬ.
Американский геофизический институт установил зависимость точности хода часовых механизмов от влажности воздуха. Обследование хода нескольких тысяч хронометров и наиболее точных карманных часов лучших фирм обнаружило, что сырость заметно влияет на ход часов: зимой часы «спешат», летом — «отстают». Объясняется это тончайшим налетом влаги на механизме, регулирующем движение маятника. Как ни ничтожен вес этого влажного налета, невидимого вооруженному глазу, он все же достаточен для замедления движения механизма. Эта зависимость особенно заметна на морских побережьях и вообще в сырых местностях.
ОПРЕДЕЛЕНИЕ БОЛЕЗНЕЙ ПО ГЛАЗАМ.
По недавним исследованиям шведских врачей, состояние дна глаза позволяет точно судить о состоянии организма. Шведские врачи разработали прибор для наблюдения дна глаза в сильно увеличенном виде, благодаря чему врач может по тончайшим изменениям в сосудистой сетчатой оболочке глаза и глазных нервов определить, чем больно испытуемое лицо. А.
ДАВКА НА ПОЧТАМТЕ В МАДРИДЕ.
Последняя испанская юбилейная серия марок, состоящая из 53 достоинств, курсировала всего один день и только в одном Мадриде — столице Испании. В виду этого ко дню выпуска серии в Мадрид съехалось очень много филателистов. На почтамте, в погоне за серией, произошла страшная давка среди филателистов, едва не стоившая некоторым из них жизни. Ч.

Редакцией получено от Государственного центрального института физической культуры (ГЦИФК) следующее письмо:
«18 июня 1928 г. №101/0618. В Редакцию журнала «Вокруг Света». Разрешите через ваш уважаемый журнал принести глубокую благодарность Государственного центрального института физической культуры всем учреждениям и организациям, а также и отдельным лицам за оказанное институту внимание в дни его юбилейного праздника.
Ректор ГЦИФК проф. А. Зикмунд».


Заведующий редакцией Вл. А. Попов.
Ответственный редактор В. Нарбут.