ВОКРУГ СВЕТА ПУТЕШЕСТВИЯ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА СУШЕ, НА МОРЕ И В ВОЗДУХЕ № 12 1928 г. Рисунок на обложке. Чудовище подводной пещеры. ...Угорь прыгнул так близко от лодки, что мы ясно рассмотрели его ровные острые зубы...Выстрел рванул воздух... ОСНОВНАЯ ЗАДАЧА ЖУРНАЛА — дать читателю (рабочему, передовому крестьянину, трудовой интеллигенции и молодежи) материал, который помог бы ему подойти вплотную к разрешению вопросов новой культуры и нового быта (вопросы пролетарских норм поведения, семьи, любви, дружбы и т. п.). В ЖУРНАЛЕ БУДУТ ОТДЕЛЫ: 1) Литературный (романы, повести, рассказы, стихи, пьесы). 2) Научно-популярный (обзоры и очерки). 3) Общественно - политический. 4) Жизнь и быт. 5) Критика и библиография. СОДЕРЖАНИЕ: Робинзоны Алеутских островов. Повесть Г. Д э н и е л я. ? Человек-амфибия. Научно-фантастический роман А. Беляева (продолжение). ? Молоко океана. Необычайный фантастико-юмористический рассказ В. В е т о в а. ? Чудовище подводной пещеры. Рассказ С. Г р. (к рисунку на обложке). ? Звездное небо летом. Астрономический очерк М. Набокова. ? Объявления. РОБИНЗОНЫ АЛЕУТСКИХ ОСТРОВОВ Повесть Г. Дэниеля I. В когтях браконьера 1). Джоэ все еще раздумывал — убить ему своих четырех пленников или нет. Он почему-то не решался этого сделать, хотя никакие законы не могли помешать ему произвести какую угодно расправу над путешественниками, попавшими ему в руки. Раздумывая, он продолжал свое дело — охоту на тюленей без разрешения властей. Запертые в собственной яхте, четыре пассажира находились пока в безопасности. Их охраняли трое матросов Джоэ. Сами по себе белые пассажиры были для Джоэ безопасны, но он предпочел бы не встречать их на этом одиноком острове Алеутского архипелага 2). Они видели его шхуну, наполненную тюленьими шкурами, обнаженные тюленьи туши на берегу и, конечно, поняли, что перед ними был браконьер. Если он их отпустит, ему неизбежно придется иметь дело с береговой охраной и навсегда проститься со своим выгодным промыслом. Надо же было его шхуне сесть на мель в то самое время, когда эти четыре бездельника высадились на другой стороне острова в поисках стада тюленей для кино-съемки! Увидя шхуну на мели, они предложили свою помощь капитану. Взять их в плен было совсем не трудно: они не были вооружены и совершенно не ожидали нападения; но что с ними дальше делать — Джоэ никак не мог придумать. Джоэ был метис и не любил иметь дела с белыми. Он совершенно не знал, кто были его пленники, но опасался, что они могут оказаться важными особами, о которых будут беспокоиться в случае их исчезновения. Репутация Джоэ была такова, что береговая охрана должна была заподозреть при обнаружении несчастия именно его, и ему с этим надо было считаться. Джоэ обдумывал этот вопрос, а нарядная яхта качалась на волнах рядом с его шхуной, которая была снята с мели. Пленники поняли свое положение из слов Джоэ, хотя он, как почти все метисы, очень плохо владел английским языком. Запертые в каюте пленники негодовали. Предприняв свое плавание в целях отдыха от служебных занятий в Ситтле 3), они четыре недели назад вышли из залива Педжет. Только один из них, Келли, был наемный матрос, Паркер и Торнтон были инженеры, приглашенные в экскурсию Вильямсом, владельцем яхты, молодым морским инженером, недавно окончившим школу. И вот увеселительная прогулка вместо отдыха наделала им столько неприятностей. 1) Браконьер — тайный охотник в чужих владениях. 2) Длинная гряда островов, служащая океанским продолжением полуострова Аляски (на северо- западе С. Америки). 3) Ситтль — порт в штате Вашингтон САСШ. Рисунок. Джоэ раздумывал — убить ему своих четырех пленников или нет... — Вы думаете, они, в самом деле, убьют нас? — спросил Келли с прямотой моряка, проплававшего по морям двадцать лет. Торнтон проворчал в ответ что-то непонятное. Остальные молчали. Над головами у них раздавались шаги алеутов, ходивших по палубе, но догадаться, что они там делали, было невозможно. — Они сами не знают, что делают, — проговорил Паркер с досадой.— Возмутительно! Этого капитана следует посадить в тюрьму! И он будет сидеть там. Помяните мое слово!.. — Да, если он будет пойман, — добавил Торнтон. — Если он будет пойман? — с досадой повторил Паркер. — Конечно, он будет пойман. Береговая охрана знает его. Если мы не вернемся, должны же будут понять, что с нами что-то случилось. — А что пользы от этого? — спросил Торнтон. — Нельзя же арестовать человека по одному подозрению! Пессимистическое настроение Торнтона повлияло на Паркера, он замолчал, а это с ним бывало не часто. Обыкновенно он совершенно не поддавался влиянию своего компаньона. Они были друзьями пятнадцать лет, хотя и обладали диаметрально противоположными натурами. Паркер всегда чувствовал свое превосходство над Торнтоном. Может быть, это зависело от того, что он обладал более широкими теоретическими познаниями. Торнтон, напротив, оказывался мастером там, где дело шло о практическом применении какой-нибудь теории. Они были четыре года друзьями в школе, где Торнтон получил приз за первенство по футболу, а Паркер — награду за успехи в науках. Потом они одиннадцать лет работали вместе в инженерной конторе, где Паркер всегда распоряжался, а добродушный и спокойный Торнтон отступал на второй план. Создавшееся положение вещей изменило их роли. Попасть в плен к разбойнику — не теория, а самая живая и притом очень неприятная действительность. Паркер растерялся, Торнтон же почувствовал себя сильнее своего руководителя. Он оказался сильнее и всех остальных, потому что Келли слишком привык подчиняться приказаниям и не мог сразу научиться давать их, а Вильяме был на восемь лет моложе своих друзей. Однако Паркер все-таки не мог долго молчать. — Неужели, по-вашему, береговая охрана на острове Кеско не встревожится, заметив наше исчезновение?— спросил он. Торнтон пожал широкими плечами. — Она может беспокоиться и подозревать все, что ей угодно, — ответил он, — но как она докажет? Келли молча рассматривал тонко вытатуированную фигуру девушки на своей волосатой руке. — Как это им удалось сыграть с нами такую штуку? — сказал он, наконец. В голосе его слышалось чуть ли не восхищение перед разбойником с Кеско. — Гм... — проворчал Торнтон.— Это было вовсе уж не так трудно. Они догадались предварительно украсть у нас ружья... — И патроны, — прибавил Келли. За бортом послышался шум весел. Вильяме стал прислушиваться. Подошедшая лодка сильно ударилась о борт яхты. Кают-компания была заперта снаружи, после того как пленники были насильно отведены , туда. Теперь дверь отворилась, и Джоэ спустился с лестницы. Он был коренаст и невысок ростом. Его смуглое лицо больше напоминало алеута, чем белого: над жиденькой бородкой свешивались длинные черные усы, а в глазах светились лукавство и сила. Недаром он десяток раз выскальзывал благополучно из рук береговой охраны, всегда успевая ее перехитрить. Отец его был сбежавшим с корабля матросом, а мать — алеуткой; через год после свадьбы она была покинута мужем. Джоэ вырос в далеком алеутском поселке, где всякие суеверия были распространены между жителями. Войдя в каюту он окинул взором сидевших там людей. — Вы наделали мне хлопот, — сказал он, помолчав. Ему никто не ответил. — Вы останетесь здесь внизу,— продолжал он. — Моя шхуна снялась с мели. Я оставляю здесь троих людей, которые поведут яхту. Не затевайте никаких фокусов, — вы понимаете, о чем я говорю? Если вы вздумаете бежать, мои люди будут стрелять, так и знайте; Оомак хороший стрелок, он не промахнется. А сейчас мы отправляемся в путь... — Куда? — спросил Торнтон. — Не ваше дело! — ответил Джоэ. С этими словами он поднялся наверх, затворил люк, и вскоре пленники увидели Джоэ в небольшой шлюпке, которая направлялась к шхуне, стоявшей неподалеку с распущенными парусами. Потом они слышали, как загремела якорная цепь, и яхта, покидая остров, закачалась на волнах, направляясь к западу. К концу дня они вышли в открытое море, откуда не было видно земли. Недалеко впереди них шла шхуна, подгоняемая ветром. Торнтон попытался заговорить с Оомаком, которому Джоэ вручил командование яхтой. Сначала алеут ничего не отвечал, потом, передав колесо своему товарищу, подошел к двери и крикнул: — Перестаньте! Джоэ приказал нам с вами не разговаривать! Пришлось повиноваться. Неизвестность томила пленников, и разговор вертелся все время около двух предметов; — Как вы думаете, что они с нами сделают? — спрашивал Вильямс. — Как вы думаете, куда мы направляемся?—то-и-дело повторял Келли, глядя через иллюминатор. — Я не знаю, что они с нами сделают и куда мы направляемся,— ответил Паркер, — знаю только, что этот негодяй никогда не осмелится сделать и половины того, что он здесь говорил. — Не знаю,— заметил Торнтон, качая головой,— мне говорил про этого разбойника начальник берего-вой охраны, и я совсем не уверен в том, что он может перед чем-нибудь остановиться. — Чепуха! — возразил Паркер.— Моря давно очищены от пиратов. Он просто хочет запугать нас, чтобы мы не доносили на него береговой охране. Убить? — Посмотрел бы я! — Вы так думаете? Ну, а по-моему, этому негодяю решиться на убийство совсем не трудно. — А что начальник охраны рассказывал вам о нем? — спросил Вильямс. — Да ничего особенного. Он говорил только, что они уже несколько лет выслеживают его и никак не могут застать на месте преступления. Джоэ всю жизнь прожил на этих островах, а лет двенадцать назад купил шхуну и занялся охотой на тюленей. Дважды береговая охрана посылала людей следить за ним, и оба раза они бесследно исчезали, а в третий раз выслеживавший его сторож был найден с простреленной головой. Они знают, что он браконьер, и не сомневаются в том, что он убил трех сторожей; однако всякий раз он ухитрялся доказать, что находился в это время совсем в ином месте. — И это все? — Спросил Вильямс. — Это все, что мне рассказал начальник, — продолжал Торнтон. — Кроме того, я слышал, что у него были жена и ребенок, но оба они куда-то исчезли. Никто не знает, куда они девались. Береговая охрана, как ни следит за Джоэ, никак не может его поймать. Алеуты покрывают его. — Ну, что же, мы, так и будем сидеть и ждать, пока нас убьет Джоэ? — с досадой воскликнул Вильямс. Торнтон ничего не ответил и пошел к шкапчику, чтобы взять чего-нибудь закусить. Остальные последовали его примеру. Утолив голод, они начали строить планы нападения на своих сторожей, но не придумали ничего дельного. Настала ночь. Яхта все так же шла за шхуной по увенчанным белыми гребнями волнам. — Я пойду посмотрю, нельзя ли что-нибудь сделать, — сказал, наконец, Вильямс. — Это несносно, что мы сидим здесь, как осужденные. — А что вы можете сделать?— спросил Торнтон. — Не знаю, надо посмотреть через передний люк, что там делается. Они не заперли его. — Я иду с вами, — сказал Торнтон, — но будем осторожны. Пройдя носовую часть яхты, Вильямс стал тихо подниматься по лестнице. Люк был опущен, но не заперт. Вильямс тихонько толкнул его. Петли скрипнули. В ту же минуту раздался выстрел, и пуля оторвала угол дубового щита над головой Вильямса, который успел опустить люк на место. — Да, — сказал он, — невидимому, у них серьезные намерения. Оба вернулись в каюту и опять долго и мучительно думали, что предпринять. Паркер, наконец, разделся, надел пижаму и лег на свою койку. Вскоре все последовали его примеру... Над морем спускался тяжелый туман. Ветер постепенно замирал, паруса повисли, и только волнение океана понемногу двигало яхту вперед. К утру Оомак, послав спать своих товарищей, сел у руля. Шхуна исчезла в тумане, но это его не беспокоило. Если бы они разошлись, произошла бы лишь небольшая задержка, цель же была ему известна. Пленники спали в каюте, и ничто не привлекало внимания Оомака, кроме легкого скрипа и стона снастей. Целый час сидел он, напряженно глядя на компас. Наконец, тишина и равномерное покачивание судна нагнали на него дремоту. Со штурвалом ему нечего было делать, яхту несло по течению. Вдруг его слегка тряхнуло. Если бы Оомак был вполне бодр, он заметил бы, что толчок довольно силен, но в полусне ему показалось, что яхту просто подняло на гребень высокой волны. Но вот еще толчок, сильнее первого. Оомак вздрогнул, ухватился за колесо, но было поздно. Волна прошла, и яхта остановилась. Послышался треск, все судно содрогнулось и замерло, крепко засев на подводном камне. Пленники сразу проснулись. В полутьме утра они увидали зловещее зрелище: сквозь разломанные доски яхты торчала черная скала. Они увидели ее всего на минуту, а затем вода хлынула в брешь и покрыла ее. Они бросились из каюты и услышали, как наверху сторожа отвязывали и спускали шлюпку за борт. Подбежав к переднему люку, пленники выскочили на палубу. Паркер наклонился над перилами как раз в то время, когда шлюпка отчаливала от борта яхты. Двое алеутов сидели в ней, а третий, запутавшись в канате, повис над водой. Еще раз волна подняла яхту, крепче посадив ее на скалу. Распутавшийся алеут взобрался на борт яхты и кричал что-то своим товарищам, но те не обращали на него внимания. Налегая на весла, они быстро исчезли в тумане в том направлении, откуда только что пришла яхта. Вильяме побежал за спасательными поясами. В этот миг огромная волна подхватила яхту и сняла ее со скалы. На одно мгновение она стала кормой вверх, белый парус ее, как призрак, мелькнул сквозь утренний туман, и людей, находившихся на палубе, сбросило в море. Медленно, без шума, яхта погрузилась в волны и исчезла из глаз, оставив своих пассажиров в ледяной воде, скрытых друг от друга густым туманом... II. Пленники Чортова острова. Туман мешал боровшимся с волками людям видеть землю. Набегавшие волны несли их по направлению шума прибоя, доносившегося из бухты. Они плыли, напрягая все силы, и шум становился все громче и громче Наступил серый рассвет, туман слегка поднялся, но они не видели кругом ничего, кроме воды. Торнтон кричал, и ему казалось, что он слышит ответные крики, но звуки доносились так неясно, что он не был уверен, действительно ли ему отвечает кто-то из товарищей. Измученный и промерзший до костей, он упорно напрягал свои силы, видя, что его несет течением в бухту. В ту минуту, когда казалось, что его легкие не выдержат, он тяжело упал на прибрежный песок. Следующая волна окатила его, и он чуть не захлебнулся. Торнтон с трудом стал отползать от края и вскоре очутился за пределами прибоя. Едва придя в себя, он тотчас же вспомнил о своих друзьях и хотел подняться на ноги, чтобы итти им на помощь, но голова его кружилась, огни вспыхивали перед глазами, и он упал обессиленный, потеряв сознание. Долго ли он пролежал так, Торнтон не знал. Наконец, сознание начало возвращаться к нему. Он медленно поднялся, огляделся по сторонам, не понимая, где находится. Туман почти рассеялся, и солнце сияло сквозь его поредевшую пелену. Дрожа от холода, несмотря на гревшие лучи солнца, Торнтон неуклюже поплелся по песку. Пройдя несколько шагов, он споткнулся о распростертое тело. Рисунок. Весь мир сосредоточился для них в веселом маленьком огоньке, и они молча протягивали к нему окоченевшие руки Это был Паркер. Силы Торнтона тотчас же вернулись к нему. Нагнувшись над неподвижным телом своего друга, он начал его будить и толкать. Через некоторое время Паркер зашевелился и открыл глаза. — Как вы себя чувствуете? — спросил Торнтон. — Холодно, — весь дрожа, отвечал Паркер. — Можете вы сесть? — Холодно, — повторил Паркер. Тогда Торнтон начал тереть ему руки и ноги, катая его по песку. — Оставьте! — проговорил Паркер вяло. — Чего вы от меня хотите? — Вставайте! — скомандовал Торнтон. — Мне холодно, — ответил Паркер. — Вставайте! — настойчиво повторял Торнтон, стараясь поднять его на ноги. — Ну вот, теперь стойте и размахивайте руками. Паркер послушно взмахнул руками раза два. — Еще, еще! Сильнее, живее!.. — Чепуха,— пробормотал Паркер. — Продолжайте согреваться,— сказал Торнтон, — а я пойду поищу остальных. Торнтон исчез в золотом тумане, размахивая на ходу руками. Оглянувшись на Паркера, он заметил, что движения его стали немного энергичнее. «Дело пойдет», — решил он. Пройдя шагов пятьдесят, Торнтон увидал на берегу Келли. Он сидел и энергично растирал себе туловище, руки и ноги. Шагах в двадцати от него стоял голый алеут. Это был один из трех сторожей, которых Торнтон не знал. Он помнил лишь, что двое из них сели в лодку и уплыли. — Э! —окликнул его Келли.— Я думал, что вы утонули. — И не думал, — ответил Торнтон. — И Паркер тоже. А где Вильямс? — Я его не видел, — ответил Келли, поднимаясь на ноги. — Где остальные? — крикнул Торнтон алеуту, который тоже усердно растирал себе тело. — Не видел,—проворчал тот. — Я пойду искать их, они вероятно, недалеко... — Я пойду с вами,— сказал Келли. Поговорив с алеутом, Торнтон выяснил, что это был Оомак, тот самый, которому было поручено командование яхтой. — Живет кто-нибудь на этом острове? — спросил он его. Алеут покачал головой. — Вы сумеете развести огонь? — спросил Торнтон у Келли. — У меня нет спичек, — ответил матрос, — а без спичек я не умею. — В таком случае идите ищите Вильямса, а я разведу огонь, Торнтон понимал, насколько плохо было их положение. Надо было решить целый ряд практических задач, и он сознавал, что ему было не на кого надеяться, кроме как на самого себя. Сознание ответственности за себя и за всех остальных придавало ему силы. Он сделался руководителем этого маленького общества. — Когда вы найдете кого-нибудь из них, приходите сюда,— сказал он Келли. — Я постараюсь развести костер. Келли отправился на поиски, дрожа и спотыкаясь об острые камни. Торнтон такой же походкой направился к скале, находившейся в сотне шагов от берега. Скала была рассечена оврагом, по дну которого протекал быстрый ручей. Поперек ручья лежало дерево, расколовшееся во время падения; оно было совершенно сухое. Торнтон отломил от него несколько широких плоских щепок. Из шнурка от своей пижамы и небольшой ветки он смастерил маленький лук. Затем взял круглую сухую лучинку, охватил ее шнурком лука и поставил вертикально, острым нижним концом уперев в одну из широких щепок, а верхний поддерживая левой рукой с помощью кусочка дерева. Наклонившись вперед и взяв лук правой ру-кой, он начал «пилить» им взад и вперед, вращая этим движением лучинку и сверля острым ее концом щепку. По мере того как он пилил, мелкие, как пыль, опилки собирались в том месте, где конец вращавшейся круглой лучинки упирался в основание. Он пилил несколько минут. Наконец, опилки начали слипаться, как будто отсырели. — Отлично,— пробормотал Торнтон про-себя, ища глазами чего-нибудь, что могло бы служить трутом. Ничего подходящего не было. Около него летали птицы, повидимому, их гнезда находились поблизости. Торнтон нашел одно гнездо и спугнул сидевшую в нем самку. Взяв горсть совершенно сухого материала, из которого была сделана подстилка, он отнес его к своему луку и опять принялся пилить. Пропилив несколько минут, он начал тихонько дуть на свалявшиеся опилки, но не получилось ничего, кроме крошечного дымка. Он начал опять пилить, пилил и дул полчаса. Уголком глаза он видел Паркера, который расхаживал по берегу, размахивая руками. Потом он услышал чей-то крик и, оглянувшись, увидел Вильямса, подходившего к нему с Келли и алеутом. Все они качались на ходу и размахивали руками. Торнтон продолжал пилить. Вот опилки уже явственно стали склеиваться. Через несколько минут Торнтон бережно наклонился над крошечной искоркой огня. Он тихо-тихо подул на нее, и опилки начали тлеть и постепенно разгораться. Затем он поднес к ним сухую подстилку из гнезда, продолжая дуть. Огонек увеличивался. Торнтон дул все сильнее и раздул, наконец, пламя. Тогда он осторожна сложил из лежавших рядом с ним щепочек небольшую пирамиду, не выше спичечной коробки. По мере того как они загорались, он прибавлял все новые и новые щепочки. Обжигая пальцы, он ворчал, но радостно улыбался и прибавлял в огонь все более крупные веточки и лучинки. Наконец, он услышал возглас Вильямса и увидел Паркера, который замер на месте с поднятыми руками,. не отрывая глаз от огня. Внезапно все бросились к огню, не обращая внимания на острые камни, резавшие их босые ноги, и упали на колени около костра, который распространял уже приятное тепло. Весь мир сосредоточился для них в веселом маленьком огоньке, и они молча протягивали к нему окоченевшие руки. (Продолжение в след. №) ЧЕЛОВЕК—АМФИБИЯ Научно-фантастический роман А. Беляева Рисунки худ. А. Шпир (Продолжение 1) 1) Содержание 1-й и 2-й частей и первых глав 3-й части — см. в № 11 «Вокруг Света». III. Юридический казус. Кабинет буэнос-айресского прокурора посетил редкий гость — настоятель местного кафедрального собора, епископ Хуан де-Гарсилассо. Прокурор, толстый маленький живой человек, с заплывшими глазками, коротко остриженной головой и подкрашенными усами, поднялся со своего кресла, шаром подкатился к епископу и, приветствуя его в самых изысканных выражениях, бережно усадил дорогого гостя в тяжелое кожаное кресло против письменного стола. Епископ по своей внешности представлял полную противоположность прокурору. Как будто «плоть» и «дух» одного существа разделились и смотрели теперь друг на друга. Лицо прокурора было мясисто и красно, с толстыми, чувственными губами и широким, грушеобразным носом, пальцы рук напоминали толстые короткие сосиски, а пуговицы на круглом животе ежеминутно готовы были оторваться, не будучи в силах сдержать колыхавшуюся стихию жира. Лицо епископа поражало своей •худобой и бледностью. Сухой нос с горбинкой, острый подбородок и тонкие, почти синие губы придавали ему типичный облик иезуита. Обтянутые материей пуговицы на шелковой темно-красной рясе, облегавшей сухое тело, были не более, как обязательным украшением. Глаза епископа, никогда не смотревшие в глаза собеседника, но, тем не менее, зорко наблюдавшие за ним, таили в себе скрытый огонь. Епископ пользовался огромным влиянием, и эти тонкие, нервные, сухие пальцы умели ловко управлять нитями сложной политической игры. Выдвинув голову несколько вперед, епископ спросил тихим певучим голосом: — Я хотел бы узнать, в каком положении находится дело профессора Сальватора? — А, и вы, ваше высокопреосвященство, заинтересованы этим делом!— воскликнул прокурор, собирая складки своего дряблого лица в любезную улыбку. — Да, этот процесс представляет исключительный интерес. — Прокурор взял со стола толстую папку и, переворачивая листы «дела», продолжал: — По доносу гражданина Педро Зурита мы произвели обыск, у профессора Сальватора. Заявление Зурита о том, что Сальратор производит необычайные операции и калечит детей, подтвердилось вполне. В «заколдованных» садах виллы Сальватора была настоящая фабрика уродов. Это что-то изумительное! Сальватор, например... — О результатах обыска я знаю из газет, — мягко прервал его епископ.—Какие меры вы приняли в отношении Сальватора? Он арестован? — Да, он арестован вместе с молодым человеком, называемым Ихти-андром, — он же «морской дьявол». Поимка «дьявола» для нас была совершенной неожиданностью. «Морской дьявол»— опасный преступник; «водолаз-революционер», который доставил правительству в последнее время столько хлопот, оказался одним из чудовищ зверинца Сальватора. В настоящее время эксперты-— профессора университета занимаются изучением всех этих монстров 1)... Мы не могли, конечно, весь зверинец этих живых вещественных доказательств перевезти в город. Их пришлось оставить под охраной в садах Сальватора. Но Ихтиандр привезен и содержится в тюрьме. Представьте себе, ему пришлось соорудить большой бак, так как он заявил, что не может жить без воды. И он, действительно, чувствовал себя очень плохо. Очевидно, в его организме Сальватор произвел какие-то необычайные изменения, которые и сделали из этого юноши человека-амфибию. Наши ученые разрешат этот вопрос. 1) Монстры — чудовища. Выждав паузу, епископ тем же тихим голосом сказал: — Меня больше интересует судьба Сальватора. По какой статье он подлежит ответственности? И, — каково ваше мнение, — будет ли он осужден? Прокурор развел руками: — Дело Сальватора — редкий юридический казус. Признаюсь, я еще не квалифицировал преступление. Проще всего, конечно, было бы обвинить Сальватора в производстве незаконных операций и причинении увечий. Но дело в том, что Сальватор представил разрешения родителей на производство операций над их детьми. Что же касается увечий, то... гм... Как бы это сказать? Эти увечья, по мнению экспертов, представляют известную целесообразность... (епископ насторожился) ...и дают оперированным даже некоторые преимущества. Все эти карманы, сделанные Сальватором в коже детей, необычайная подвижность их суставов... Если дикари сами протыкают дыры в ушных мочках, чтобы носить трубки, то почему бы им не обзавестись и карманами в боку для табачка? Ха-ха-ха! Я, конечно, не согласился бы иметь портфель на собственном теле и засовывать себе дела под кожу, но дикари... Лицо епископа все более хмурилось: — И вы полагаете, что во всем этом нет состава преступления? Прокурор поднял брови: — Есть, или будет, но какой? Чорт!.. гм... Простите, сорвалось... Мне было подано еще одно заявление от какого-то индейца Бальтазара. Он утверждает, что Ихтиандр — его сын. Доказательства слабоваты, но мы, пожалуй, сумеем использовать этого индейца как свидетеля обвинения, если эксперты установят, что Ихтиандр, действительно, его сын. Только один Бальтазар не давал разрешения на производство операции. — Значит, в лучшем случае Сальватор будет обвинен только в нарушении медицинского устава за производство операции над ребенком без разрешения родителя? — И, может быть, за причинение увечья. Это уже посерьезнее... Но в этом деле есть еще одно осложняющее обстоятельство. Эксперты,— правда, это неокончательное их суждение,— полагают, что нормальному человеку не могла даже явиться мысль совершать такие необычайные операции. Сальватор может быть признан экспертами невменяемым как душевно больной, и тогда... Епископ сидел молча, сжав свои тонкие губы и глядя на угол стола. Потом он сказал совсем тихо: — Я не ожидал от вас этого... — Чего? — спросил озадаченный прокурор. — Даже вы, блюститель правосудия, как бы оправдываете действия Сальватора, находя его операции нелишенными целесообразности... — Но что же здесь плохого? Сами родители-индейцы в восторге от своих «усовершенствованных» детей... — ...и затрудняетесь квалифицировать преступление. Суд церкви — небесный суд — смотрит на действия Сальватора иначе! Позвольте же притти вам на помощь и подать вам совет... — Прошу вас, — смущенно произнес прокурор. В прищуренных глазах епископа начали вспыхивать искорки возбуждения. Все более и более повышая голос, он заговорил как проповедник, как обличитель: — Вы говорите, что операции Сальватора не лишены целесообразности, что оперируемые им дети даже получают некоторые преимущества по с сравнению с нормальными детьми. Что это значит? Что творец создал людей не вполне целесообразно? Что потребовались еще кое-какие доделки со стороны профессора Сальватора, чтобы придать человеческому телу вполне совершенный вид? Прокурор сидел, откинувшись на спинку стула, с широко раскрытыми от удивления глазами. Пред лицом церкви он сам оказался в положении обвиняемого. Он никак не ожидал этого. — Разве в наших священных книгах не сказано, — продолжал епископ, — что бог сотворил человека по образу и подобию своему? А Сальватор дерзает исказить этот образ и подобие, и вы, — даже вы! — находите это целесообразным. Голос епископа уже звенел, как колокол, вылитый из бронзы. — Не нашел ли бог свое творение прекрасным и совершенным? А Сальватор полагает, что составам человеческого тела нехватает подвижности, что людей надо было сотворить с какими-то карманами, что люди должны быть земноводными существами,— и вы находите все это остроумным и целесообразным! Разве это не хула на бога? Не святотатство? Не кощунство? Или гражданские законы уже не карают у нас за религиозные преступления? Что будет, если вслед за вами все станут, повторять: «Да, человек плохо сотворен богом. Надо отдать человека в переделку доктору Сальватору»? Разве это не чудовищный подрыв религии?.. Епископ продолжал низвергать молнии на прокурора, который сидел с посиневшим лицом, подавленный, втянув голову в плечи, как бы обороняясь от хлеставших его бичей. Когда, наконец, епископ окончил, прокурор поднялся, подошел к епископу и сказал глухим голосом: — Как христианин — грех мой я принесу в исповедальню, чтобы вы отпустили его. А как должностное лицо — я приношу вам благодарность за ту помощь, которую вы оказали мне. Теперь мне ясно, в чем преступление Сальватора. Сальватор будет обвинен и понесет наказание. IV. Гениальный безумец. Доктора Сальватора не сломил судебный процесс. В тюрьме он был спокоен, как всегда, держался самоуверенно, со следователем и экспертами говорил с высокомерной снисходительностью, как взрослый с детьми. Его деятельная натура не переносила бездействия. Он много писал, произвел несколько блестящих операций в тюремной больнице, приглашенный туда тюремным врачом. В числе его новых пациентов была жена тюремного смотрителя. Неправильные роды угрожали ей смертью. Сальватор спас жизнь матери и ребенку в тот самый момент, когда приглашенные для консультации врачи безнадежно опустили руки, заявив, что «здесь медицина бессильна». Настал день суда. Огромный судебный зал не мог вместить всех желающих. Люди толпились в коридорах, заполняли площадь перед зданием суда, заглядывали в открытые окна. Много любопытных забралось на деревья, росшие возле здания суда. Сальватор спокойно и с таким достоинством занял свое место на скамье подсудимых, как будто он был не обвиняемый, а судья. От приглашения защитника он отказался. Сотни жадных глаз смотрели на него и опускались в смущении, встречаясь с острым взглядом Сальватора. Ихтиандр возбуждал не меньший интерес, но его не было в зале. Последние дни Ихтиандр чувствовал себя плохо и почти все время проводил в водяном баке, скрываясь от надоедливых любопытных глаз. В процессе Сальватора Ихтиандр был только свидетелем обвинения —скорее, одним из «вещественных доказательств». Дело по обвинению самого Ихтиандра в «преступной деятельности, направленной к разрушению существующего строя», должно было слушаться отдельно, после процесса Сальватора. На трех экспертов, профессоров местного университета, выпала большая роль. Их заключение было прослушано с огромным вниманием всего зала. — По требованию суда, — начал уже немолодой профессор, главный эксперт верховного суда Шейн свою речь, — нами были осмотрены люди и животные, подвергавшиеся операциям, произведенным над ними профессором Сальватором в его вилле. Нами обследованы его музеи, лаборатории и операционные. Как хирург я должен сказать, что ничего подобного по совершенству оборудования и техники мне не приходилось видеть даже в лучших клиниках Старого и Нового света. Профессор Сальватор применял в своих операциях не только последние усовершенствования хирургической техники— электрические ножи, обеззараживающие ультрафиолетовые лучи и тому подобное, — но и такие инструменты и аппараты, которые еще не известны хирургам. Повидимому, они были изготовлены по его указаниям. В садах Сальватора нами было найдено сорок семь детей и подростков, в возрасте от нескольких месяцев до четырнадцати лет, принадлежавших к различным индейским племенам... В зале кто-то громко вздохнул. — В каком состоянии вы нашли детей? — спросил прокурор. — Все дети здоровы и очень жизнерадостны. Они резвятся в саду и затевают игры, пуская в ход свои необычайные качества. Мы видели детей, которые могут, не поворачивая туловища, бегать взад и вперед с одинаковой, быстротой, детей, которые обладают бицепсами 1) Геркулеса. Эти ребята без устали лазят по деревьям и могут поднимать огромные тяжести. Такой ребенок смог бы удержать за рога разъяренного быка. У других детей развиты ножные мускулы. Эти дети могут делать огромные прыжки и состязаться в скорости бега с лучшими английскими лошадьми. Один такой скороход пробежал в нашем присутствии пятнадцать метров в секунду, — скорость, превышающая быстроту бега гончей собаки. Немудрено, что такие преимущества делают этих детей, — когда они возвращаются домой, — высшими существами в глазах окружающих. Я думаю, именно этими «чудесами» профессор Сальватор и завоевал огромную популярность среди индейских племен. К нему приводили детей из. самых отдаленных местностей,— от Аляски до Огненной Земли,— яганы, апачи, таулипанги, санапаны, ботокуды, пано, аракуанцы... Опять в зале послышался чей-то вздох. — ...Все эти племена были представлены у Сальватора. И, повидимому, Сальватор наделял ребенка каждого племени свойством, наиболее полезным в тех условиях, в которых тот жил. Дети степных индейцев получали быстроходные ноги, лесные жители наделялись цепкими руками и даже хвостом, соперничая в лазаньи по деревьям с обезьянами... 1) Бицепс, или т. н. двуглавая мышца, сгибает руку в локтевом суставе Прокурор уже давно вертелся на стуле. После того как епископ дал ему надлежащее направление мыслей, он уже не мог слушать спокойно о целесообразности операций Сальватора. — Иначе сказать, — перебил он эксперта, — Сальватор. превращал людей в животных, в обезьян? Эксперт пожал плечами: — Люди оставались людьми, но они приобретали качества новые, или, вернее, утраченные человеком в процессе эволюции. — Например, хвост? — Да, и хвост. Не так давно в научных журналах и газетах сообщалось о рождении хвостатого ребенка из племени самоа. Человек, весь обросший волосами, и сейчас показывается публике за плату. Все это — проявления атавизма 1). При операциях мне самому приходилось находить у человека довольно развитый мускул, который когда-то управлял движением хвоста. Рисунок. „Я не нахожу в этом зале потерпевшего",—сказал Сальватор. — Вы хотите сказать, что чело-век происходит от обезьяны? — ядовито спросил прокурор. Но председатель суда, седой старик с суровым лицом, опасаясь, что эксперт ответит утвердительно, поспешил вмешаться: — Суду неинтересны личные взгляды эксперта на научные вопросы. Прошу продолжать. Что дал осмотр юноши Ихтиандра из племени аракуана? — Ах!.. — в третий раз раздался в зале чей-то вздох. — Его тело было покрыто искусственной чешуей, — продолжал эксперт,— из какого-то неизвестного, гибкого, но крайне прочного вещества. Анализ этого вещества еще не закончен. В воде Ихтиандр пользовался иногда очками с особыми стеклами из тяжелого флинтгласа 2), показатель преломления которых равен почти двум. Это давало ему возможность хорошо видеть под водой. Когда мы сняли с Ихтиандра его чешую, то обнаружили под обеими лопатками круглые отверстия десяти сантиметров в диаметре, закрытые пятью тонкими полосками кожи, похожими на очень тонкие губы. Таковы бывают внешние признаки жабер акулы. 1) Атавизм — термин, обозначающий появление у потомства признаков, отсутствовавших у родителей, но существовавших у более далеких предков. 2) Флинтглас—стекло, содержащее свинец. В зале послышался заглушённый шум удивления. — Да, — продолжал эксперт, — это кажется невероятным; но Ихтиандр обладает легкими человека и в то же время жабрами акулы. Это и дает ему возможность жить на земле и под водой. — Человек - амфибия? — иронически спросил прокурор. — Да, в некотором роде человек-амфибия, если не считать известных специфических признаков настоящих амфибий; последние относятся к холоднокровным животным, у Ихтиандра же нормальная температура человеческого тела. — Но каким же образом у Ихтиандра могли оказаться жабры акулы?— спросил председатель. Эксперт широко развел руками и ответил: — Это—загадка, которую должен нам разъяснить сам профессор Сальватор. Наше мнение было таково. По биогенетическому закону Геккеля 3), каждое живое существо в своем развитии повторяет все те формы, которые прошел данный вид живых существ в течение вековой жизни его на земле. Можно с уверенностью сказать, что человек произошел от предков, в свое время дышавших жабрами... 3) Геккель—один из известнейших зоологов Германии и один из первых ученых, решительно высказавшихся в пользу теории Дарвина. Прокурор приподнялся на стуле, но председатель остановил его жестом. — ...На двадцатый день развития на шейке человеческого зародыша обозначаются четыре лежащих друг за другом жаберных складочки. Однако при последующем развитии жаберный аппарат преобразуется у человека: первая жаберная дуга — в слуховой проход со слуховыми косточками и в Евстахиеву трубу. Нижняя часть жаберной дуги развивается в нижнюю челюсть, вторая дуга — в отростки и тело подъязычной кости, третья дуга — в щитовидный хрящ гортани... Эксперт сделал неопределенный жест. — ...Первое, что мы предположили,— это: не удалось ли профессору Сальватору задержать развитие Ихтиандра в его зародышевой стадии? Науке известны случаи, когда даже у совершенно взрослого человека находили на шее под углом челюсти незаросшее жаберное отверстие. Это так называемые шейные фистулы. Но с такими остатками жабер, конечно, нельзя жить под водой. При задержке развития зародыша должно было получиться одно из двух: или продолжали бы развиваться жабры, но за счет развития органа слуха и других анатомических изменений, которые превратили бы Ихтиандра в чудовище с недоразвитой головой полурыбы-получеловека, или же победило бы нормальное развитие человека, но за счет приостановления развития жабер. Однако Ихтиандр представляет из себя вполне нормально развитого человека, с хорошим слухом, вполне развитой нижней челюстью и нормальными легкими, и в то же время он обладает также вполне сформированными жабрами... Прокурор опять приподнялся. — ...Это, повторяю, загадка, которую должен разрешить нам профессор Сальватор, так же как и другие загадки о собаках, похожих на ягуаров, о хвостатых людях, о странных животных и о земноводной обезьяне — этом двойнике Ихтиандра. Мы полагали, что необычайные виды животных могли быть произведены Сальватором путем скрещивания,— кроме человека-амфибии, конечно, так как рыба и человек находятся на слишком различных ступенях эволюции. — Каково же ваше общее заключение? — спросил председатель эксперта. Профессор Шейн, сам пользовавшийся большой известностью как ученый и хирург, откровенно ответил: — Признаюсь, в этом деле я ничего не понимаю. Я могу лишь сказать, что то, что делал профессор Сальватор, под силу только гению. Сальватор, повидимому, решил, что в своем искусстве он дошел до такого совершенства, что в состоянии разбирать, складывать и приспособлять человеческое тело по своему желанию. И хотя он на деле блестяще осуществлял это, тем не менее, его смелость и широта замыслов граничат с... безумием... Сальватор презрительно усмехнулся. Он не знал, что эксперты решили облегчить его участь и поднять вопрос о его невменяемости, чтобы иметь возможность заменить тюремный режим больничным. — Я не утверждаю, что он безумец,— продолжал эксперт, заметив улыбку Сальватора, — но во всяком случае, по нашему мнению, обвиняемый должен быть помещен в санаторий для душевнобольных под длительное наблюдение" врачей-психиатров. — Вопрос о невменяемости подсудимого не поднимался судом. Суд обсудит это новое обстоятельство,— сказал председатель. — Профессор Сальватор, желаете ли вы дать разъяснения по некоторым вопросам экспертов и прокурора? — Да, — ответил Сальватор. — Я дам объяснения. Но пусть это будет вместе с тем и моим последним словом. V. Последнее слово подсудимого. Сальватор спокойно поднялся и окинул взглядом зал суда, как будто он искал кого-то. Среди зрителей Сальватор заметил Бальтазара, Кристо и Зурита. В первом ряду в темно-красной рясе сидел епископ. Сальватор задержал на нем свой взгляд. На лице Сальватора появилась едва заметная улыбка, а красные и опухшие от частого обмывания спиртом пальцы зашевелились быстрее. Затем Сальватор вновь начал искать кого-то взглядом, внимательно осматривая весь зал. — Я не нахожу в этом зале потерпевшего, — наконец, сказал Сальватор. — Я потерпевший! — вдруг крикнул Бальтазар, привскакивая на стуле. Но Кристо дернул брата за полу и усадил на место. — О каком потерпевшем вы говорите? — спросил председатель. — Если вы имеете в виду изуродованных вами людей, то суд не счел нужным вызывать их сюда, так как и эксперты и судьи выезжали на место и уже видели потерпевших. — Я имею в виду господа бога, — спокойно и серьезно ответил Сальватор. Председатель, услышав этот ответ, в недоумении откинулся на спинку кресла: «Неужели Сальватор сошел с ума? Или он решил симулировать сумасшествие, чтобы избегнуть тюрьмы?..» — Что вы хотите этим сказать? — спросил председатель. — Мне кажется, судьям это должно быть ясно, — ответил Сальватор. — Кто главный и единственный потерпевший в этом деле? — Очевидно, один господь бог. Его авторитет, по мнению суда, я подрываю своими действиями, в его область вторгаюсь. Он был в восторге от своей творческой работы, и вдруг приходит какой-то докторишка и говорит: «Это плохо сделано. Это требует переделки». И человек начинает перекраивать «божье творение» по-своему... — Это богохульство! Я требую занести слова обвиняемого в протокол, — сказал прокурор с видом человека, оскорбленного в самых святых своих чувствах. И он стукнул по столу томиком законов. Сальватор пожал плечами: — Я передаю только сущность обвинительного акта. Разве не к этому сводится все обвинение? Я читал дело. Вначале мне было предъявлено обвинение только в том, что -я, будто бы, производил незаконные операции и причинял увечья. Теперь мне предъявлено еще одно обвинение — в святотатстве. Откуда подул Этот ветер? Не со стороны ли кафедрального собора? — и профессор Сальватор вновь посмотрел на епископа. — Вы сами создали процесс, в котором невидимо присутствуют: на стороне обвинения — господь бог в качестве потерпевшего, а на скамье подсудимых, вместе со мной —гражданин Чарльз Дарвин в качестве обвиняемого. Может быть, я огорчу еще раз кое-кого, сидящего в этом зале, своими словами, но я продолжаю утверждать, что человеческий организм несовершенен и требует исправления. И я надеюсь, что находящийся в этом зале настоятель кафедрального собора, епископ Хуан де-Гарсилассо, подтвердит это! Волна удивления всколыхнула зал. — В пятнадцатом году, незадолго до моего отъезда на фронт, — продолжал Сальватор, — мне пришлось внести маленькое исправление в организм уважаемого епископа — вырезать ему аппендикс — этот ненужный и вредный придаток слепой кишки. Лежа на операционном столе, мой пациент, помнится, тогда не возражал против того извращения «образа и подобия божия», которое я производил своим ножом, вырезая частицу епископского тела... Разве этого не было? — спросил Сальватор, в упор глядя на епископа. Хуан де-Гарсилассо сидел неподвижно, как статуя. Только бледные щеки его чуть-чуть порозовели, да легкая дрожь пробегала по концам тонких пальцев. — Я прошу вас не отвлекаться и говорить ближе к делу, — сурово сказал председатель. — Эта просьба была бы гораздо уместнее в отношении самого суда,— ответил Сальватор. — Не я, а суд поставил процесс на такие рельсы. Разве эксперту, приглашенному не мной, а самим судом, не пришлось говорить об эволюции человека и человеческого зародыша? Разве кое-кого здесь не испугала мысль, что все здесь присутствующие — вчерашние обезьяны, с недавно отсохнувшим хвостом, или рыбы, получившие возможность говорить и слушать только благодаря превращению жаберных дуг? — И, обращаясь к прокурору, который в нетерпении ерзал на стуле, Сальватор сказал: — Успокойтесь. Я не собираюсь здесь полемизировать или читать лекции по теории эволюции. После небольшой паузы Сальватор продолжал: — Беда не в том, что человек произошел от животного, а в том, что он не перестал быть животным... Мой ученый коллега напрасно пугал вас. Он мог бы не говорить об эволюции зародыша. Я не прибегал ни к воздействию на развитие зародыша, ни к скрещиванию животных. Я — хирург. Моим единственным оружием был нож. Опыты пересадки кожи известны во всем научном мире. Я производил их только в более крупном масштабе. Кожу ягуара я пересаживал, кусок за куском, на тело собаки, и обратно. Я рассекал змей, ящериц, сшивал рассеченные части и получал новые экземпляры. Что же тут необычайного? То, что сделал я сегодня, завтра будут делать рядовые хирурги. Профессору Шейну должны быть известны последние операции немецкого хирурга Зауербруха. Ему удалось заменить больное бедро голенью. Мои операции над детьми индейцев более сложны технически — и только. — Но Ихтиандр? — не удержался эксперт. — Да, Ихтиандр — это моя гордость, одно из моих лучших достижений. При операции тела Ихтиандра трудность заключалась не в технике пересадки, а в том, чтобы перестроить функциональные действия организма. Шесть обезьян погибли на предварительных опытах, прежде чем я добился цели и мог приступить к оперированию ребенка, не опасаясь за его жизнь. — В чем же заключалась эта операция? — спросил председатель. — В том, что я сделал Ихтиандру, когда ему было всего три месяца, пересадку жабер молодой акулы. И ребенок получил возможность жить на земле и под водою. 1) Эмфизема — болезнь легких, при которой легочная ткань теряет упругость. Причины болезни — или врожденная слабость упругих элементов легкого или чрезмерное напряжение легких (профессиональная болезнь выдувальщиков стекла, трубачей). Среди публики послышались возгласы удивления. Несколько корреспондентов газет, присутствовавших в зале, бросились к телефонам сообщить редакциям сенсационную новость. — Впоследствии мне удалось достигнуть еще большего успеха. «Земноводная» обезьяна, которую вы видели, даже превосходит Ихтиандра в приспособленности организма к жизни в двух стихиях. Это моя последняя работа. Обезьяна может жить без вреда для здоровья неопределенно долгое время как на земле, так и под водой, тогда как организм Ихтиандра не имеет этой уравновешенности. Без воды Ихтиандр может прожить не более трех-четырех суток. Дальнейшее пребывание в воздухе для него вредно: легкие переутомляются, а жабры подсыхают, и Ихтиандр начинает испытывать колющие боли в боках. Сальватор вздохнул. — К сожалению, во время моего отсутствия Ихтиандр нарушал установленный мною режим. Юноша слишком долго оставался на воздухе, переутомил легкие, и у него развилась серьезная эмфизема 1). Равновесие в его организме нарушено. Водная стихия ему становится все более необходимой. Из человека-амфибии он превращается в человека-рыбу... Рисунок. ,,...Мир становится тесен, земли нехватает.. А океан беспределен... Я думал о подводном человечестве, о будущих подводных городах, о высокой культуре, которую создаст человек-амфибия под водой"... — Разрешите задать один вопрос подсудимому, — сказал прокурор, обращаясь к председателю. — Каким образом пришла Сальватору мысль создать человека-амфибию, и какие цели он преследовал? — Мысль все та же — человек несовершенен. Получив в процессе эволюционного развития многие преимущества по сравнению со своими животными предками, человек многое и потерял из того, что имел на низших стадиях животного развития. В частности, для человека возможность жить в воде давала бы огромные преимущества. Целый ряд промыслов связан с морем: ловля губок, кораллов, жемчуга, водорослей, содержащих иод. Многие технические сооружения производятся под водой: прокладка подводных кабелей, установка плотин для гидростанций, мостов... Я уже не говорю о сокровищах, погребенных на дне моря. Если бы человек мог жить в воде, море перестало бы играть роль грозного бога, требующего человеческих жертв. Нам не пришлось бы больше оплакивать утопленников... Целесообразность всего этого была столь очевидна, а, главное, сулила такие материальные выгоды, что председатель не удержался от вопроса: — Но тогда, почему же вы не опубликовали результатов своих опытов? — Я не спешил попасть на скамью подсудимых, — ответил Сальватор, улыбаясь. — И потом, я опасался, что мое изобретение в условиях нашего общественного строя принесет больше вреда, чем пользы. Вокруг Ихтиандра уже завязалась борьба. Кто донес на меня из мести?— Вот этот сеньор Зурита, укравший Ихтиандра. А у Зурита Ихтиандра отняло бы, чего доброго, правительство, чтобы приспособить его топить военные корабли врагов. Нет, я не мог Ихтиандра и «ихтиандров» сделать общим достоянием в стране, где борьба и алчность превращают высочайшие открытия во зло, увеличивая сумму человеческого страдания. Я думал об ином... Мир становится все более тесным. Земли нехватает. А океан беспределен, он занимает почти три четверти всей поверхности нашей планеты. Какой простор для колонизации! — Глаза Сальватора загорелись вдохновением. — Я думал о подводном человечестве, о будущих подводных городах, о высокой культуре, которую создаст человек-амфибия под водой. Я думал... Сальватор тряхнул головой и, резко изменив тон, продолжал: — Впрочем, я не буду говорить об этом. Иначе меня сочтут безумцем,— и Сальватор с улыбкой посмотрел на эксперта. — Нет, я отказываюсь от чести быть безумцем хотя бы и гениальным. Я не безумец, не маниак. Разве я не осуществил того, что хотел? Шестилапые ящерицы, земноводные обезьяны и Ихтиандр —это не кошмары, не бред безумца. Вы видели все это собственными глазами. Если вы находите мои действия преступными, судите меня по всей строгости закона. Я не прошу снисхождения... (Окончание в след. №) Молоко океана Фантастико-юмористический рассказ В. Ветова Трое суток нас немилосердно трепало в Северном Ледовитом море. Оно словно поставило себе задачей поглотить наш старенький пароход, который трещал и жалобно стонал под напором разгулявшихся могучих валов. Вначале, покуда еще не слишком мотало, я пробовал бороться с самим собою. Я мог даже развлекаться, наблюдая двух гренландских китов, когда эти гигантские животные проплыли невдалеке от парохода. Меня, сухопутного человека, совершавшего свое первое морское путешествие, киты несказанно поразили своими размерами, и я все надеялся, что еще раз увижу их. Однако вскоре нас до того отвратительно стало мотать во все стороны, что я проклял и море и китов. Шатаясь, доплелся я до своей каюты, где и пролежал, не вставая, двое суток. За это время морская болезнь не покидала меня ни на минуту. Двое суток я ничего не мог есть. Двое суток я не мог заснуть. Я был измучен и на исходе третьих суток до того обессилел, что у меня даже нехватило энергии послать к чорту Форшельда—второго помощника капитана, когда тот внезапно появился на пороге моей тесной каюты и с улыбкой уставился на меня глупыми бараньими глазами. Я с ненавистью взглянул на его красную рожу, от которой так и веяло здоровьем... Впрочем, Форшельд пришел с самыми добрыми намерениями. Он сочувственно покачал головой и проговорил: — Послушайте, дружище, на вас тошно смотреть, честное слово! Эк вас выворачивает!.. Попробуйте вот это средство. Оно должно вам помочь. Это— чудные капли против морской болезни... С этими словами здоровяк вынул из кармана пузырек и, достав кружку, накапал в нее несколько капель. Я молча взял кружку и выпил ее горькое содержимое. Форшельд ушел, а я внезапно почувствовал большое облегчение. Капли Форшедьда оказались чудодейственными, — кажется, они заключали в себе наркотическое средство. Ужасная морская болезнь покинула меня. Наконец-то я мог заснуть... Я вдруг почувствовал, словно лечу в бездну, но это не было страшно, а только очень приятно. Я вспомнил китов, которыми накануне так заинтересовался. Мне вдруг почудилось, что я в воде и киты подплывают ко мне. Это тоже не пугало меня, а было так интересно! Тут я понял, что наконец засыпаю. О, как дивно я спал!.. Сон возвращал мне силы. Мой измученный организм оживал. Я спал чертовски долго, и, когда сознание вернулось ко мне, заметил, что проклятая качка совсем прекратилась. Я прислушался: не слышно было стука машины. Повидимому, мы стояли на якоре. Я встал и выглянул в иллюминатор. Было дивное солнечное утро. В полумиле от нас виднелся пологий берег. Там живописно раскинулось какое-то местечко. Виднелись постройки и дымившиеся фабричные трубы. «Неужели это Трольсе—конечный пункт моего путешествия?.. Неужели я так долго спал?.. Ведь когда я заснул, до Трольсе оставалось еще двое суток пути!..» Я быстро оделся и вышел на палубу. Команда приготовляла шлюпку к спуску. — Вы еще живы? — улыбаясь, спросил меня капитан. — Как видите... Я чертовски доволен, что этому проклятому путешествию пришел конец! — Должен вас немного разочаровать. До Трольсе нам остались еще целые сутки пути, а пока что мы стоим в Шердене. Порча машины заставила меня свернуть с пути и зайти сюда. Лишь вечером я надеюсь тронуться дальше. Я был разочарован. Итак, предстоял скучный и тоскливый день! Капитан, повидимому, угадал мои мысли и, улыбаясь, сказал: — Хотите на берег? Через четверть часа я отправлю туда шлюпку. Палуба парохода порядочно опротивела мне. Захотелось побывать на твердой земле, и я с радостью согласился на предложение капитана. Я наскоро подкрепил себя завтраком, и через четверть часа уже сидел в шлюпке рядом со здоровяком Форшельдом. Мы подплывали к небольшой пристани, за которой высился пологий берег с постройками. Где-то на берегу раздался фабричный гудок. — Восемь часов, — сказал Форшельд. — Стадо выгоняют в залив. — В залив?— переспросил я. — Да, китов выгоняют на кормежку в залив. — Странно... никогда не слыхал... — Ничего странного нет. Неужели вы не слыхали про знаменитую Шерденскую китовую ферму? Она считается образцовой и известна всему свету. Я смутно припоминал, что где-то уже слыхал про существование китовых хозяйств, однако, никак не мог вспомнить, от кого я это слышал и где. — Если вас интересует китовая промышленность, — продолжал Форшельд, — то вы сможете сегодня осмотреть ферму, Я знаком с директором, и охотно буду вас сопровождать. Я поблагодарил. Мы причалили и вышли: на пристань. Расположенное на голом берегу, местечко Шерден оказалось порядочным норвежским селением. Чистенькие и аккуратненькие домики выглядели очень уютно. Встречные мужчины, женщины и дети были типичными норвежцами. Они приветливо здоровались с нами -и говорили нам что-то ласковое на непонятном для меня языке. По словам Форшельда, все они работали при китовой ферме. Мы прошли на почту, где Форшельд отправил телеграммы. Этим и ограничивалась его миссия на берегу. — Теперь я к вашим услугам,— обратился он ко мне. — Пойдемте разыскивать директора фермы. Он большой добряк и любит похвастаться перед приезжими иностранцами своим хозяйством. Мы завернули за поворот маленькой улички. Чудная картина предстала перед моими глазами. Мы находились на высоком холме. Под нами расстилалась длинная широкая бухта, загороженная молом у входа в залив. Бухта глубоко вдавалась в берег, У противоположного берега вода, казалось, кипела. Многочисленные столбы пара беспрестанно появлялись то тут, то там над водою в разных местах. Порой из воды выныривали какие-то черные предметы. — Киты на кормежке,— проговорил Форшельд. В бухте суетились маленький пароходик и два Крошечных паровых катера. Внезапно на одном из них показалось облако белого дыма, и до нашего слуха долетел звук пушечного выстрела. — Что там такое происходит? — спросил я своего спутника. — Пастухи загоняют китов. На пароходике плавает «пастух», а на катерочках—«подпаски». С них они управляют всем стадом. Выстрелы из пушек имеют то же значение, что и щелканье бичами пастухов при коровьих стадах. Я любовался интересным зрелищем. С высокого берега вся бухта была видна, как на ладони. С моря подходил к молу порядочный пароход. Когда он приблизился, мол начал медленно раздвигаться. Пропустив в бухту пароход, мол тотчас же закрылся, за ним. — Это тральщик, — пояснил Форшельд, указывая на пароход. — Он везет пищу китам. Тут работает несколько таких тральщиков, снабженных специальными драгами и сетями. Тральщики ежедневно уходят в море добывать пищу для стада. Нужно добыть громадное количество моллюсков, чтобы накормить стадо чуть не в сотню взрослых китов, не считая молодняка, Я стоял, как зачарованный. Форшельд указывал на массивные постройки, расположенные на берегу, и пояснял: — Холодильники... Маслобойни.,. Сепараторная... Сыроварня... Кито-обделочная... Салотопенный завод... Склады... Казармы для рабочих... Мы направились вниз по извилистой тропинке. Через четверть часа ходьбы мы достигли небольшой и неглубокой огороженной бухточки, которая узким проходом сообщалась с большой бухтой. Здесь тоже кипела жизнь, Волновалась вода. — Китята,— пояснил Форшельд.— Питомник молодых китов. Здесь выращиваются молодые животные, пока они не окрепнут. Тогда их пускают в другой, более обширный бассейн, где они воспитываются, покуда не станут совсем взрослыми. Тогда самцов убивают, и их туши поступают на китообделочный завод, а молодые самки выгоняются в общее стадо, где живут до старости. У наших ног резвились молодые китята. Весело было смотреть на их забавные и неуклюжие игры. Они гонялись друг за другом и кувыркались, громко фыркая и с шумом хлопая хвостом по воде. К нам подходил прилично одетый юркий старик с бритым лицом. При виде Форшельда лицо его расплылось в приветливую улыбку. — Здравствуйте, Форшельд!—воскликнул он. — Какими судьбами? Старичок крепко жал руку моему спутнику. Форшельд, улыбаясь, отвечал на приветствие. — Позвольте вас познакомить с нашим пассажиром,— проговорил он, указывая на меня. — Он — русский и очень интересуется китами. Рисунок. В бухте суетились маленький пароходик и два паровых катера, загоняя китов... Старик протянул мне руку. — Весьма приятно, — проговорил он на чистейшем русском языке.— Я люблю вашу родину. Когда-то я там жил. Позвольте отрекомендоваться: Батисен, директор китовой фермы. Вы, конечно, хотите посмотреть на наше хозяйство? Очень рад! Иностранцы со всех стран приезжают сюда знакомиться с моей постановкой дела. Очень рад, очень рад!.. Итак, пойдемте на завод. Там как раз разделывают старика «Фритиофа». Это был редкий по своей величине китище... Рисунок. ...Матрос опустился по веревочной лестнице и ловко подцепил крюком китиху „Геллу" за кольцо, продетое в носу... Доильщицы облачились в водолазные скафандры... Через несколько минут мы подходили к заводу, расположенному у самой воды. В самую бухту вдавалась постройка, напоминавшая ангар с широкими воротами. Они были отперты, и благодаря этому можно было видеть какую-то покатую плоскость, которая одним концом постепенно опускалась в воду. Другой конец наклонной плоскости уходил внутрь завода. — Это — гусеничный элеватор,— пояснил директор. — Тушу убитого кита в сто пятьдесят тысяч кило весом буксируют на пароходе до самых ворот. Здесь кит поступает на элеватор, который представляет собою движущуюся на роликах бесконечную ленту. Она вращается вокруг стальных барабанов и приводится в движение мощным электродвигателем. По этой ленте кит из воды постепенно втаскивается внутрь завода. Мы вошли в обширное здание завода. Здесь пахло каким-то специфическим запахом. Стучали и шипели механизмы, вращались громадные маховики, всюду ползли бесконечные ремни, гудели электромоторы. Множество рабочих было занято делом. Батисен водил нас по обширной светлой зале. Самодовольная улыбка не сходила с его лица. Старый норвежец без умолку говорил, объясняя все детали производства. Из его пояснений я понял, что вся работа по разделке китовых туш происходила исключительно механическим путем. Особые механические приспособления сдирали кожу. Другие механизмы потрошили. По словам Батисена, из всей гигантской туши ни одно кило не пропадало даром. Кожа, сало, мясо, внутренности, кости и, наконец, ценный китовый ус — все было использовано до последней крошки. Завод выпускал сало, искусственное удобрение и даже мясные консервы. Завод был электрифицирован и представлял собою последнее слово техники. Мы пробыли здесь добрых два часа и беседовали с рабочими. Узнав, что я русский, они с нескрываемым интересом расспрашивали меня о СССР. В конторе завода мы ознакомились с отчетами. Они поражали своими чудовищными цифрами и итогами, красноречиво говорившими о выгодности предприятия. Ровно половина двенадцатого — прогудел фабричный гудок. — Сейчас пригонят китих. Не хотите ли посмотреть, как их будут доить? — обратился ко мне Батисен. — Неужели их доят? — с удивлением спросил я директора. — А как же! — улыбнулся он.— Китовое молоко, можно сказать, самая выгодная и основная отрасль нашего хозяйства... Я — пионер этого дела, — с гордостью добавил старик. — Простите, но что навело вас на такую идею? — Прежде всего — колоссальная выгода этого дела. Кит — величайшее млекопитающее. Одна гренландская китиха весит в 200 раз больше, нежели крупная молочная корова. Молока же китиха приносит приблизительно в 100 раз больше ко-ровы. Таким образом, стадо в 50 китих по производству молока равно стаду в 5 000 дойных коров! Морские моллюски, которыми мы кормим китих, обходятся нам в три раза дешевле сена, жмыхов и кормовых корнеплодов, которыми кормят коров. Теперь прибавьте к этому, что китовое молоко содержит в себе свыше 4 % жиров, то-есть в два с половиной раза больше, нежели коровье молоко! Таким образом, с наших пятидесяти китих мы ежедневно получаем столько масла, сколько могли бы получить со стада в 12 500 коров! Судите же сами, насколько это выгодная затея, когда наше стадо ежемесячно выбрасывает на заграничный рынок 160 000 кило сливочного масла, по своим качествам не уступающего коровьему! А китовый сыр? Что вы на это скажете?.. — Китовый сыр? — переспросил я. — Какая гадость!.. Ведь от него должно вонять рыбой... Батисен громко расхохотался. — Почему вы так думаете? — спросил он меня. — Наши гренландские киты никогда рыбы не едят. Они питаются исключительно моллюсками. Китовый сыр — превосходный питательный деликатес. На заграничном рынке он ценится дороже голландского сыра. Неужели вы никогда не ели так называемого гренландского сыра? Гренландский сыр и есть продукт из молока гренландских китих. Громкая пушечная стрельба раздалась в стороне моря. «Пастухи» на пароходиках гнали обратно китих. Мы вышли из китообделочного завода и пошли по берегу, направляясь к пристани, возле которой пыхтел пароход необыкновенного вида. — Это — доильный пароход, — пояснил Батисен. — Поспешим к нему. Смотрите, доильщицы уже собрались на палубе, и пароход сейчас отойдет. Мы прибавили шагу и через несколько минут уже отчаливали от пристани на странном пароходе. На палубе находились доильщицы. Они облекались в водолазные костюмы. Пароход медленно и осторожно подвигался вперед. На палубе звонил колокол, сзывая китих. С каждого борта парохода торчало по длинному стальному шесту, на концах которых свисали толстые цепи с массивными крюками, купавшимися в воде. С шестов опускались веревочные лесенки. На каждом шесте сидело по матросу. Кругом нас громко фыркали прирученные китихи, показывая гигантские темные спины. На носу стоял Батисен и громко посвистывал: — Гедда, Геддочка, сюда, моя крошка!.. О-о-о, милая, сейчас, сейчас, не волнуйся, фью, фью, фью!.. К правому борту подплывал зверь чудовищных размеров. В машинном отделении затрещал звонок. Машина застопорила и дала задний ход. Китиха «Гедда» на минуту показала из воды свою страшную морду. Громадное медное кольцо было продето у нее в носу. Матрос, сидевший на конце шеста, спустился к воде по веревочной лестнице и, ухватившись за свисавшую массивную цепь, ловко подцепил крюком китиху «Гедду» за кольцо, продетое в носу. Матрос ласково потрепал «Гедду» по широкому лбу. Тотчас же с борта был спущен особый наклонный трап и две доильщицы, облеченные в водолазные скафандры, смело опустились по трапу в воду. Доильщицы держали в руках длинный шланг, напоминавший пожарный брантсбойт. На конце шланга торчало приспособление, напоминавшее колокол. Через минуту обе женщины скрылись под водой. Где-то прозвонил электрический звонок. Раздалась команда, и тотчас же заработал механический насос. Китиха «Гедда» громко пофыркивала от удовольствия. Я бросил недоумевающий взгляд на Батисена. — Доильщицы дали знать посредством звонка, что они приставили колокол к вымени китихи. Теперь насос выкачивает из китихи молоко. Не угодно ли вам взглянуть, как идет работа?— предложил любезный директор. Он повел нас в трюм. Здесь были устроены большие резервуары наподобие баков. В один из них широкой струей лилась белая, пенившаяся жидкость. — Парное молоко, — проговорил Батисен, опуская в резервуар стакан. Он зачерпнул полный стакан и протянул его мне. — Вот, не угодно ли? Это очень здорово — в особенности натощак. Я залпом выпил стакан — и нашел молоко превосходным на вкус! Батисен сиял. Мы снова поднялись на палубу. В наше отсутствие к левому борту успела пришвартоваться китиха «Фрекен». К корме подплывала гигантская «Фру Берта». Доильщицы спускались под воду, и вскоре все пароходные помпы дружно работали, выкачивая молоко трех китих. Неподалеку от нас работал второй доильный пароход. Кругом нас столпились китихи. Они с явным нетерпением дожидались своей очереди быть подоенными. Пастуху и подпаскам на катерочках, повидимому, стоило немало хлопот поддерживать порядок среди нетерпеливых животных. Поразительно было то, что киты были совсем ручные!.. Батисен рассказывал, что приручение китов дается довольно легко. Дикие китихи приручаются несколько труднее; что же касается рожденных в неволе, то они с детства легко приручаются и очень смышлены. Самое трудное — это операция, которую приходится делать, чтобы пропустить в нос кита массивное кольцо. Эта операция требует от людей большого навыка и сноровки. На ферме есть люди, которые специально ведают этим делом. Когда китихи Батисена были наконец выдоены, мы повернули обратно. От самой пристани были проложены длинные трубы, покоившиеся на столбах. Они уходили в большое круглое кирпичное здание — сепараторное отделение. При помощи помп по этим трубам перегонялось молоко с парохода в сепаратор, где отделялись сливки. Из здания сепараторного отделения сливки перегонялись по другим трубам в соседнее здание маслобойни. Здесь сбитое масло промывалось, прессовалось и упаковывалось в бочонки. Отсюда масло поступало на склады, где и дожидалось погрузки на пароходы, увозившие его за границу. Батисен водил нас решительно всюду. Мы посетили образцовый сыроваренный завод «Гордость Норвегии», как окрестил его Батисен. — До мировой войны у нас дело было поставлено еще шире, — говорил он. — Взгляните на здание, которое стоит на горе. До войны там помещался корсетный завод, поставлявший корсеты на всю Европу. Мы сами рационально использовали добываемый китовый ус. Теперь дамские корсеты вышли из моды, и завод больше не работает. Батисен улыбнулся. Мы были очень утомлены и чувствовали волчий аппетит. Батисен любезно пригласил нас к себе. Он жил в просторном и уютном доме. Здесь он на славу угостил нас молочными продуктами. Гренландский сыр, варенец и кито-кваша обильно запивались китысом, несколько напоминавшим татарский кумыс. Китовая пища оказалась великолепной на вкус, и мы с аппетит том уплетали все, что нам подавалось на стол. Радушный хозяин занимал нас разговором. Его беседы о жизни и нравах китов, его смелые планы на будущее настолько заинтересовали меня, что я почувствовал громадное сожаление, когда Форшельд напомнил мне, что пора возвращаться на дожидавшийся нас пароход. Мы распростились со стариком, которому я обещал еще раз заехать на ферму, когда буду возвращаться из командировки обратно в СССР. Мы на шлюпке отчалили от Шерденской пристани. Толпа рабочих провожала меня как представителя СССР.. Я был страшно утомлен. Повидимому, перенесенная мною накануне морская болезнь сильно ослабила мой организм. Голова кружилась, в ушах звенело. Когда я взошел на палубу нашего старого парохода, то почувствовал, что силы оставляют меня. Я едва доплелся до своей каюты и, плюхнувшись на койку, тотчас же заснул тяжелым сном... * * * Проснулся я с горьким вкусом во рту и невероятной головной болью. Передо мной стоял здоровяк Форшельд и энергично толкал меня в бок. Когда я раскрыл глаза, Форшельд испустил радостное восклицание: — Ура, наконец-то!.. Ну и спали же вы, дружище!.. Вы проспали без перерыва двое суток и побили все рекорды сна. Честное слово, никогда я не думал, что человек способен так долго проспать! Признаться, я здорово перетрусил, когда сообразил, что дал вам слишком сильную дозу капель против морской болезни. Это очень сильное средство... Не правда ли, оно действует великолепно?.. Я протирал глаза, еле соображая, о чем говорил Форшельд. — Однако, Дружище,— продолжал он. — Вставайте скорее! Мы уже несколько часов, как стоим в гавани Трольсе... Проклятая непогода только сегодня затихла... Покуда вы спали, мы пережили отчаяннейший шторм... ЧУДОВИЩЕ ПОДВОДНОЙ ПЕЩЕРЫ (К рисунку на обложке) Как это ни странно, только профессор Эдуард М. Баттен выказал храбрость в этом деле. Именно он нанес сокрушительный удар веслом по скользкому хвосту разъяренного чудовища. Препаратор Лиззи Сноуден — мужественная девушка с большими руками и не менее величественными ногами, Мистер Дуглас — аспирант кафедры сравнительной эмбриологии Лексингтонского университета (штат Кентукки) и я—специалист-охотник и рыболов экспедиции профессора Баттена,— все мы бежали по колена в неглубоких прибрежных водах бухточки. Профессор нагнал нас на шлюпке у самого берега. Его лицо отражало крайнюю степень изнеможения, мокрые волосы закрывали лоб и глаза, руки тряслись. — Вы — самая глупая девушка во всем бассейне Миссисипи, мисс Сноуден! — воскликнул он запальчиво. — О, как я проклинаю себя за то, что взял в экспедицию женщину! Зачем вы потревожили его? Мы не смогли даже хорошенько рассмотреть — что это такое... Величественные ноги Лиззи дрогнули. Она бессильно уселась на мокрый песок. — Хороши и вы, Джэк! — продолжал профессор азартно. — Вы самый трусливый и самый малодушный молодой человек, какого только выпускали стены колледжа. Вы — позор Лексингтсна!.. Он бросился к шлюпке и вернулся оттуда с ружьем. — Возьмите этот никчемный шест, эту неостроумную и бесполезную комбинацию из дерева и железа. Употребляйте его отныне вместо тросточки либо выколачивайте им пыль из ваших мозгов... «Позор Лексингтона» (это был я) покорно поднял брошенный к его ногам винчестер. Вторая встреча с чудовищем произошла в той же узкой бухточке острова Тринидада, где накануне в ожесточенной схватке профессор Баттен лишился своего единственного ружья. Было пять часов утра, в тени скалы спала еще предрассветная прохлада, и бодрящий ветерок, забираясь за рубаху, освежал горевшее после утренней ванны и энергичных растираний тело. Я сидел, свесив ноги со скалы и терпеливо наблюдая за поплавком. Под скалой темным овальным пятном зиял вход в подводную пещеру. Уже несколько минут там неясно бродила гигантская тень, сворачиваясь и развертываясь, вырастая и вновь исчезая. Заинтересованный этой странной игрой световых пятен, я обмотал леску вокруг ноги и спустился, насколько была можно, со скалы. Тень свилась клубком, и мне показалось, будто два красных глаза замерцали в центре клубка, устремив на меня неподвижный взгляд... Подтянув леску, я осторожно опустил ее вниз, прямо на загадочную тень. Тень шевельнулась... Не успел я опомниться, как леску резко дернуло и меня с невероятной силой потащило вниз. Невыносимая боль в ноге, охваченной кольцом туго стянутой петли, лишила меня возможности соображать, и через мгновение, соскользнув с гладкой поверхности скалы, я грохнулся вниз на камень, который, выступая из воды, закрывал вход из бухты в подводную пещеру. На короткий миг леска ослабела, и это спасло меня. Вода в пещере кипела, неведомое чудовище в поисках выхода оттуда металось во все стороны, и я чувствовал толчки его тела о камень, на котором лежал, распластавшись и вцепившись скрюченными пальцами в скользкие мшистые выступы. Потом я вспомнил о своем складном ноже — и во-время! В тот момент, когда лезвие ножа коснулось лески — она натянулась, как струна, глубоко врезавшись в тело, и жгучая боль снова пронизала меня. Остро отточенный нож легко перерезал волосяные волокна лески, и она лопнула со звуком, напоминавшим щелканье бича... — Алло, Джэк! Я поднял голову. Вверху стояли Дуглас и Лиззи. Измерив глазами разделявшее нас расстояние, Дуглас взобрался на возвышенное место, откуда открывался вид на лагерь, и, сложив руки рупором, крикнул: — О-гей! Лексингтонский птенец выпал из гнезда в воду! Подводное чудовище стережет его у входа в пещеру! Тащите сюда веревки, иначе птенчик не ручается за целость своего оперения... И, точно в подтверждение слов Дугласа, из воды вынырнуло оно. Появлению его предшествовало необычайно бурное волнение воды, превратившейся на некоторое время в кипящее молоко. Я отодвинулся насколько мог по узкому камню; длиннее змеевидное тело с фантастической быстротой вылетело из воды, взвилось вертикально вверх; усаженная острыми зубами пасть промелькнула на расстоянии метра от моего лица, и чудовищно гигантский зеленый морской угорь, описав в воздухе восьмерку, погрузился в воду в том месте, откуда вынырнул... * * * — Какие у него были зубы! — мечтательно говорил Дуглас, поджаривая над огнем задний окорок броненосца. — И сколько их было! Не менее сотни, — закончил он уверенно. Мисс Лиззи облизнулась, глядя на аппетитные приготовления Дугласа. К сожалению, она не имела возможности пересчитать зубы у этого страшного угря. Рискуя свернуть шею на ужасных камнях, она в то время спешила к лагерю, чтобы позвать людей на помощь... — Морской угорь, — сухим профессорским тоном заговорил Баттен, — не есть угорь в принятом наукой смысле этого слова. Это рыба, внешне похожая на угря, без чешуи, с верхним спинным плавником; удлиненным хвостом и вытянутой верхней челюстью. Утверждение коллеги Дугласа о том, что у виденного им экземпляра было не менее сотни зубов, страдает некоторой неточностью, равно как и сообщение мисс Сноуден, заявившей, что чудовище испустило невероятно отвратительный вопль. Мисс Сноуден подразумевает под этим собственный крик о помощи. — Обыкновенный морской угорь, — продолжал профессор, — достигает четырех метров длины и пятидесяти килограмм веса, питается преимущественно рыбой, держится в углублениях скал или прячется в песке. Каким образом попал он в Эту пещеру? Угри обладают Способностью выпрыгивать из воды на значительную высоту. Данный экземпляр, очевидно, попал в эту подводную ловушку по несчастной случайности. Наша задача — выловить его оттуда, пока ой не ухитрился перепрыгнуть через камень, преграждающий вход в пещеру... Что это?.. С берега донесся глухой крик Томми-индейца, проводника нашей экспедиции. Он призывал нас к себе, и его дрожащий голос выдавал волнение... Была глухая ночь, и пышный светящийся ковер звезд раскинулся по бархатно-черному небу. Глухой рокот взбудораженной воды донесся до нашего слуха. Запыхавшись, мы добежали до берега, легли рядком на скале над пещерой и воззрились на воду... Пещера выглядела сказочно. Круги, которые описывал в воде и на воде угорь, светились фосфорическим сиянием. Угорь яростно хлестал хвостом. Крючок, очевидно, прочно застрял в пасти чудовища... Мы просидели на страже всю ночь, сменяясь поочередно, и первые проблески утренней зари застали нас уже на ногах. Мы сели в шлюпку и подплыли к пещере. На берегу остался Дуглас... Угорь, очевидно, утомился. Поверхность воды была спокойна, и одиноко плавал на ней неподвижный поплавок. Томми осторожно привязал к леске длинный стальной канатик, мы отплыли на поря-дочное расстояние от пещеры и начали осторожно дергать. Сердце у меня забилось. Издалека донеслось мощное сопение любопытной Лиззи, хорошо укрывшейся от страшного угря за прочным гранитом береговых скал. Томми дернул леску еще раз... Впечатлительный Дуглас рассказывал потом, что в воздухе засвистело — с такой силой взвился в воздух угорь. В тот же момент Томми резко рванул леску к себе, и угорь тяжело шлепнулся на воду недалеко от нас. Звук его падения был заглушен повторным гулким эхо выстрелов. Кто-то из нас попал в чудовище, так как вода окрасилась кровью. Затем угорь прыгнул опять, но на этот раз так близко от лодки, что мы ясно рассмотрели его ровные острые зубы, ярко блестевшие в лучах утреннего солнца, и глаза, которые, казалось, источали красное светящееся пламя. Снова рванул воздух выстрел, и угорь, замысловато извернувшись, тяжело упал в воду... На этот раз все было кончено. Огромное четырехметровое тело медленно всплыло на поверхность, вытянулось во всю длину и внезапно сократилось. Мощные челюсти угря схватили его собственный хвост, и бессильную смертельную ярость умирающий слепо обрушил на свое же тело... С. Гр. ЛЕТНЕЕ ЗВЕЗДНОЕ НЕБО Астрономический очерк М. Набокова В наших северных широтах летнее небо мало обращает на себя внимание, так как короткие ночи и продолжительные сумерки скрадывают всю красоту летних созвездий. Происходит это потому, что северное полушарие Земли летом обращено к Солнцу, которое стоит высоко над горизонтом в полдень, а в полночь так неглубоко заходит за горизонт, что свет его распространяется и в верхних слоях воздуха, создавая таким образом «белые ночи», хорошо знакомые жителям северных широт. Так как момент наивысшего стояния солнца приходится в этом году на 21 июня, то это число и надо считать серединой лета; чем дальше по времени от этого момента, тем больше возможности наблюдать летние созвездия. В начале и середине мая, а также в конце июля, звездное небо можно наблюдать и в северных частях СССР, в южных же частях, где солнце глубже заходит под горизонт, в полночь небо представляет прекрасное зрелище. Рис. 1. Карта созвездий. Стрелки показывают, кaк от Большой Медведицы найти различные созвездия Малая Медведица: 1. Дракон: 1, 2. Кассиопея: 1, 3 Волопас: 6. Геркулес: 1, 2, 5. Лебедь: 4. Пегас: 1, 9 Андромеда: 1, 3. Персей: 1, 3, 13. Овен: 1, 3, 13, 14, Возничий: 1, 3, 8. Близнецы: 1, 3, 8,11, Телец: 1, 3, 8, 12. Лев: 1, 7. Орел: 4, 10. Особенно красива его южная поло-вина. Через все небо тянется клочковатая полоса Млечного Пути; в южной части, высоко над головой, находятся созвездия Лиры и Геркулеса, на восточной стороне раскинулось созвездие Лебедя, а ниже его Орел с яркой звездой Альтаиром; в западной части горит желтоватым светом Арктур; близ горизонта видны созвездия Скорпиона с ярко-красным Антаресом и на фоне Млечного Пути— созвездие Стрельца. Красный цвет Антареса и его громадная яркость показывают, что эта звезда принадлежит к звездам-гигантам; действительно, точные измерения показывают, что диаметр Антареса в 17 раз больше, чем расстояние Земли от Солнца, то-есть составляет 255 миллионов км, в то время как диаметр нашего Солнца всего только 1,4 миллиона км. Летнее небо дает возможность видеть две особенно интересных точки: место, куда направлено движение нашего Солнца, и центр нашей звездной вселенной. Действительно, наше Солнце не стоит неподвижно в пространстве: оно несется со скоростью 19 км в секунду по направлению созвездия Лиры, и вместе с Солнцем увлекаются в этом быстром полете все его планеты, а, следовательно, и Земля. В сущности, мы никогда не бываем в одном и том же месте небесного пространства. Заканчивая свой круг вокруг Солнца, Земля бывает не в прежнем месте, а В новом; для воображаемого наблюдателя с какой-нибудь из отдаленных звезд Земля представилась бы обращающейся по спирали. В созвездии Стрельца, где особенно блестящи и причудливы облака Млечного Пути, находится середина (центр) нашей звездной вселенной. Сам Млечный Путь при рассматривании в телескоп или фотографировании обнаруживает звездное строение. Здесь миллионы миллионы в солнц, и всё они образуют вселенную, в которой наше Солнце является лишь рядовой, не очень яркой и. не очень большой звездой. Если бы мы сумели отдалиться в небесном пространстве на такое расстояние, которое при скорости света (то-есть 300 000 км в секунду) можно пролететь в сотни тысяч лет, то все звезды, которые мы видим на небе, слились бы для нашего глаза в одно светлое туманное пятнышко спиральной формы. Среди звезд, составляющих это пятнышко, мы не заметили бы нашего Солнца, но могли бы выделить середину нашей вселенной. Находясь внутри нее, мы это место замечаем по густоте звезд Млечного Пути и по исключительному обилию в этом месте звездных скоплений. И в этом случае наше Солнце ведет себя скромно: оно — не в центре вселенной, а несколько от него отдалено. Если выразить размеры нашей вселенной, то-есть того скопления звезд, к которому принадлежит наше Солнце, в километрах, то получается число из 17 цифр. Попытаемся представить эти размеры иначе. Вообразим себе, что вся наша планетная система, то-есть Солнце и все планеты до Нептуна включительно, изображены на современной копеечной монете. Где будут тогда границы нашей звездной вселенной? Подсчет показывает, что поперечник этой вселенной при таком масштабе получится около 2 000 километров, при чем наша планетная система находится на 500 километров от середины. Рис. 3. Туманность созвездия Андромеды (при рассматривании в большую трубу). Это можно представить так: пусть вся европейская часть СССР изображает нашу вселенную, при чем центр ее находится в Москве, тогда копеечная монета, лежащая близ Нижнего-Новгорода, будет представлять нашу планетную систему, а пылинка, невидимая глазу, на расстоянии 1/4 миллиметра от центра этой монеты будет представлять Землю (рис. 2). Наша вселенная не одинока в пространстве; на громадных расстояниях от нас находятся такие же вселенные, но вследствие дальности расстояний до них мы наблюдаем их как туманности, из которых только одна, в созвездии Андромеды, доступна невооруженному глазу. На рис. 1 дана общая карта созвездий. Туманность Андромеды находится в месте острия стрелки № 3. Созвездие Андромеды в летние ночи бывает видно в восточной части неба, и туманность легко разглядеть около звезды «v» при остром зрении, а в бинокль или трубу можно уже заметить и ее очертания (рис. 3). В летние ясные вечера присмотритесь к небу и к этим двум замечательным областям его, и тогда, может быть, вы ощутите глубины вселенной нашей и вселенной общей, наполненной звездными системами, подобными нашей. Наши соседи по солнечной системе—планеты—не все видны в летние месяцы: можно на-блюдать лишь Юпитера и Сатурна. Юпитер — самая большая планета — в начале лета невидим, но в июле можно наблюдать его утром перед восходом Солнца на востоке. Сатурн находится в созвездии Змееносцы и легко может быть найден по своему желтоватому спокойному свету. Ответственный редактор В. Нарбут. Заведующий редакцией Вл. А. Попов.