ВОКРУГ СВЕТА
ПУТЕШЕСТВИЯ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА СУШЕ, НА МОРЕ И В ВОЗДУХЕ
№ 11 1928 г.

Рисунок на обложке. На плоту. ...Джимми нагнулся и помог Дэви взобраться на камень, когда разбитый плот уже погружался в воду..,
СОДЕРЖАНИЕ: Человек- амфибия. Научно- фантастический роман А. Беляева (продолжение). ? Шесть дней в лесах. Рассказ А. Линевского. ? Летающая лейденская банка. Приключения советских аэронавтов. Рассказ А. Г и л л е р а. ? На плоту. К рисунку на обложке. ? Кто больше знает? Игра (ответы четвертой серии). ? По советской земле. ? Всемирный калейдоскоп.


ЧЕЛОВЕК —АМФИБИЯ
Научно-фантастический роман А. Беляева. Рисунки худ. А. Шпир
(Продолжение)

СОДЕРЖАНИЕ ПЕРВОЙ И ВТОРОЙ ЧАСТИ: У берегов Южной Америки, невдалеке от г. Буэнос-Айреса, появилось неведомое существо, наводящее страх на рыбаков и искателей жемчуга. Никто не видел этого существа, но следы его находились повсюду: кто-то резал рыбачьи сети, сбрасывал ночью рыбу с лодок и т. п. Старые индейцы уверяли, что это „морской дьявол".
Однажды ночью на шхуне „Медуза", принадлежавшей испанцу Педро Зурята, вахтенный индеец Бальтазар услышал необычайные звуки. В другом месте ныряльщик был настигнут акулой. Но в тот же момент чудовище с лягушечьими лапами и серебристой чешуей убивает акулу.
У Зурита возникает мысль, что „дьявол", видимо, может жить над водой и под водой. Если бы удалось поймать „дьявола" и приспособить к ловле жемчуга, то можно нажить миллионы!
Вскоре Зурита нападает на след „дьявола". У залива находится усадьба профессора Сальватора, хирурга, прославившегося своими операциями, но теперь живущего затворником. Зурита подсылает к Сальватору шпиона, брата Бальтазара — старого индейца Кристо.
Сальватор соглашается взять его в услужение. Кристо попадает в сад, населенный странными животными. Затем Кристо переводят во второй сад. Здесь он видит говорящих обезьян и детей индейцев, с хвостами и карманами в коже.
Индейцу, наконец, удается проникнуть в третий сад, где Сальватор знакомит его с Ихтиандром (так зовут „дьявола"). Ихтиандр может жить под водой и на земле, но на воздухе ему трудно пробыть долго. Кристо, рисуя чудеса города, уговаривает юношу отправиться в Буэнос-Айрес, где Зурита легко мог бы его захватить.
В Буэнос-Айресе в это время беспорядки: войска и полиция подавляют всеобщую забастовку. Кристо спешит укрыться с Ихтиандром в лавке своего брата Бальтазара (торгующего жемчугом).
Испанец Зурита давно влюблен в приемную дочь Бальтазара, но Гуттиэрэ не соглашается на брак. По словам Бальтазара, Зурита куда-то уехал... „А Ихтиандр здесь?"—спрашивает брата Бальтазар и заглядывает в дверь, но вместо юноши видит Гуттиэрэ, которая сообщает, что какой-то юноша, когда она вошла в лавку, убежал.
Для Ихтиандра началась двойная жизнь. Город возбуждал в нем ненависть своей духотой и жестокостью людской борьбы, но юноша тосковал о девушке с голубыми глазами... Однажды Ихтиандр встретил Гуттиэрэ на берегу с каким-то беловолосым великаном; протянув нитку с жемчужным ожерельем, она говорила: „Возьми, Оль-сен". Но ожерелье выскользнуло из ее рук и упало в море. Ихтиандр бросился в море и достал ожерелье. Между Ихтиандром и Гуттиэрэ возникает дружба, переходящая в любовь.
Случайно юноша слышит, как Гуттиэрэ назначает свидание Ольсену. Ихтиандр хочет объясниться с Гуттиэрэ. Но в этот момент к ней подъезжает Зурита и говорит, что невестам не следует гулять с посторонними. Ихтиандр, задыхавшийся от долгого пребывания на воздухе, не в силах больше терпеть. Он бросается в море. Гуттиэрэ думает, что Ихтиандр покончил с собой. Потеряв Ихтиандра, она соглашается на брак с Зурита, но с условием, что он даст ей в „приданое" много жемчуга.
Огорченный Ихтиандр не выходит из моря. Через несколько дней он замечает на дне неглу-бокого зализа Ольсена, что-то ищущего в море. Ихтиандр в подводном костюме „дьявола" подплывает к Ольсену, преследует его, и в лодке Ольсена происходит объяснение. О л ь с е н — только друг Гуттиэрэ. Сочувствуя борьбе рабочих, она приносила Ольсену жемчуг, чтобы пополнить забастовочный фонд. Ольсен сообщает Ихтиаид-ру, что Зурита увез ее на ферму, к своей матери. Ичтиандр решает разыскать Гуттиэрэ...
Невдалеке от усадьбы Зурита Ихтиандра арестовывает полицейский, принимая юношу за агитатора, и надевает ему ручные кандалы, но Ихтиандр бросается в озеро, и ему удается бежать.
Вечером он перелезает через забор усадьбы. Его замечает мать Зурита и, думая, что это преступник, сообщает сыну. Зурита внезапно нападает на Ихтиандра, ударяет его лопатой и бросает тело в пруд. Утром Гуттаэрэ замечает следы крови в саду, подходит к пруду и в ужасе видит, что из-под воды смотрит окровавленный Ихтиандр...Он поднимается и говорят с девушкой. Зурита подслушивает и узнает, что Ихтиандр— давно разыскиваемый „морской дьявол".,.
Кристо, еще не зная об участи Ихтиандра, уговаривает брата использовать юношу помимо Зурита и рассказывает, что видал у ихтиандра родимое пятно, такое же, как у сына Блльтазара, отданного Сальватору двадцать лет назад. Бальтазар сообщает, что Зурита отправился с Ихтиандром к берегам Панамы, и встревоженные братья решают открыться Сальватору. Профессор с их помощью организует погоню на подводной лодке.
В это время Ихтиандр, опускаемый в море на цепи, уже добывает для Зурита жемчуг и сокровища затонувшего корабля...



XIII. Неполная победа.
Зурита стоял у борта против фок-мачты. По сигналу штурмана несколько матросов сразу набросились на Педро. Нападавшие не были вооружены, но за ними было численное превосходство. Однако одолеть Зурита оказалось не так-то легко. Неся на спине двух уцепившихся врагов, он вырвался из толпы и, отбежав несколько шагов, изо всей силы опрокинулся назад, на край борта, едва не переломив позвонки насевшим на него матросам.
Со стоном выпустили они жертву из рук и упали на палубу. Зурита выпрямился и начал отражать кулаками новых врагов, нападавших на него. Он никогда не расставался с кольтом, однако, нападение было так неожиданно, что Зурита не имел времени Вытащить револьвер из кобуры. Он медленно отступал по направлению к фок-вантам 1) и вдруг с ловкостью обезьяны начал подниматься по вантам. Матрос ухватил его за ногу, но Зурита ударил его свободной ногой по голове, и оглушенный ударом матрос рухнул на палубу. Зурита поднялся до марса 1) и уселся, отчаянно ругаясь. Здесь он мог чувствовать себя в относительной безопасности.
1) Фок-ванты — снасти, укрепляющие первую от носа мачту с боков.
Рисунок. Зурита закричал изо всей силы: „На помощь! Скорей! Убивают!.
Зурита вынул револьвер и крикнул: — Первому, кто осмелится подняться ко мне, я размозжу голову! Матросы шумели внизу, обсуждая план дальнейших действий.
— В капитанской каюте есть ружья, — кричал штурман, стараясь перекричать других. — Идем туда, взломаем двери...
Часть матросов гурьбой направилась в люк.
«Пропал! — холодея, думал Зурита. — Подстрелят, как воробья на заборе...»
С тоскою оглядывал он море, ища какой-либо случайной помощи, и вдруг весь встрепенулся. К «Медузе», разрезая гладь океана, с необычайной быстротой приближалась небольшая подводная лодка.
«Только бы она не погрузилась в воду, — думал Зурита. — На мостике стоят люди... неужели они не заметят меня и пройдут мимо?»
И Зурита закричал изо всей силы, рискуя порвать голосовые связки:
— На помощь! Скорей! Убивают!.. На- подводной лодке, очевидно, заметили его, так как лодка, не убавляя хода, продолжала плыть прямо на «Медузу».
А из люка шхуны уже показывались вооруженные матросы. Они рассыпались по палубе и в нерешительности остановились, увидав приближавшуюся к «Медузе» подводную лодку, которая, без сомнения, принадлежала к военному флоту и должна была быть вооруженной. Убивать Зурита на глазах этих непрошенных свидетелей было невозможно.
Зурита торжествовал. Но радость его была непродолжительна. Всмотревшись в людей, стоявших на мостике подводной лодки, он вдруг узнал Бальтазара и Кристо. Высокий человек, с хищным носом и глазами орла, стоявший с ними, громко крикнул:
— Дон Педро Зурита! Вы должны немедленно выдать похищенного вами Ихтиандра. Даю вам пять минут на выполнение моего требования. Если оно не будет выполнено, я пущу вашу шхуну ко дну!..
1) Марс — площадка на мачте для управления парусами.
«Предатели! — подумал Зурита, с ненавистью глядя на Кристо и Бальтазара. — Но, в конце концов, лучше потерять Ихтиандра, чем собственную голову... А, может быть...» У Зурита уже созрел план действий.
— Я сейчас приведу его! — ответил Зурита, слезая по вантам.
Матросы так же оценили положение. Они быстро спускали шлюпки, бросались в воду и плыли к берегу. Боясь ответственности, каждый заботился о собственном спасении.
Зурита сбежал по трапу 2) в каюту, с лихорадочной поспешностью вынул мешочек с жемчугом, положил его себе за пазуху, взял ремни и платок, открыл каюту, в которой помещалась Гуттиэрэ, схватил ее и вынес на палубу.
— Ихтиандр не совсем здоров. Вы найдете его в каюте, — сказал Зурита, не выпуская из рук Гуттиэрэ. Подбежав к борту, он посадил ее в шлюпку, спустил на воду и прыгнул сам..
Но Гуттиэрэ уже видела Бальтазара:
— Отец! Я не хочу оставаться с Зурита! Ихтиандр находится... —Но она не смогла договорить. Зурита завязал ей рот платком и, повалив на дно шлюпки, связал ремнем руки.
— Отпустите женщину! — крикнул Сальватор, видя это насилие.
Отмель не давала возможности гнаться за шлюпкой на подводной лодке.
— Эта женщина — моя жена, и никто не в праве требовать ее от меня!— ответил Зурита, усиленно работая веслами.
— Никто не в праве так обращаться с женщиной!— раздраженно крикнул Сальватор. — Остановитесь, или я буду стрелять!
Но Зурита продолжал грести. Сальватор выстрелил из револьвера. Пуля ударилась о борт шлюпки.
Зурита поднял Гуттиэрэ и, защищаясь ее телом, крикнул:
— Продолжайте!
Гуттиэрэ билась в его руках. Сальватор опустил револьвер и проворчал:
— Исключительный мерзавец!
Бальтазар бросился с мостика подводной лодки и пытался вплавь догнать шлюпку. Но Зурита был уже у берега. Он приналег на весла, и скоро волна выбросила шлюпку на песчаный берег. Педро схватил Гуттиэрэ и исчез в густых зарослях кустарника...
2) Трап—лестница, ведущая во внутренние помещения корабля.
Видя, что Зурита не догнать, Бальтазар поплыл к шхуне и взобрался по якорной цепи на палубу.
В волнении спустился он по трапу и начал искать Ихтиандра. Бальтазар обошел все судно, вплоть до трюма. Но шхуна была пуста.
Разочарованный, поднялся он на палубу и крикнул Сальватору:
— Ихтиандра нет на шхуне!
— Но он жив, и должен быть где-то здесь. Гуттиэрэ сказала: «Ихтиандр находится...» Если бы этот разбойник не заткнул ей рот, мы знали бы, где его искать, — сказал Кристо.
— Быть может, он уехал на шлюпке ловить жемчуг? — высказал предположение Сальватор.
Бальтазар пересчитал шлюпки, брошенные на берегу и оставшиеся на борту шхуны.
— Лодки все, — со вздохом сказал он.
Кристо осмотрел поверхность моря и увидал, что из воды торчат верхушки мачт.
— А не находится ли Ихтиандр в этом затонувшем корабле? Быть может, Зурита польстился на затонувшие сокровища и отправил туда Ихтиандра? — сказал он.
Бальтазар поднял цепь, лежавшую на палубе, с обручем на конце:
— Зурита опускал Ихтиандра в море на цепи. Это—несомненно. Без цепи Ихтиандр уплыл бы. Нет, он не может находиться в потонувшем корабле.
— Да, — задумчиво сказал Сальватор. — Мы победили Зурита, но наша победа неполная. Осмотрим берег, а потом вернемся сюда...

XIV. Нежданная свобода.
Преследователи Зурита не знали о событиях, происшедших на «Медузе» в это утро.
Матросы всю ночь шептались по углам, и к утру ими было принято решение: при первом удобном случае напасть на Зурита, убить его и овладеть Ихтиандром и шхуной.
Рано утром Зурита стоял на капитанском мостике. Ветер утих, и «Медуза» медленно подвигалась вперед, делая не более трех узлов 3) в час.
Зурита всматривался в какую-то точку на океане.
— Странно!—сказал они взглянул в бинокль. Сомнения не было. Со дна океана торчали мачты затонувшего корабля.
3) Узел — морская мера длины, равная морской миле (1852 м).
Вскоре Зурита заметил плававший на поверхности спасательный круг.
Зурита распорядился спустить шлюпку и выловить круг.
Когда круг был поднят, Зурита прочитал на нем: «Мафальду».
— «Мафальду» потонул! — удивился Зурита. Он знал этот большой американский почтово-пассажирский пароход. На таком пароходе должно быть немало ценностей. Что если бы Ихтиандр добыл с затонувшего парохода эти ценности? Но хватит ли длина цепи? Конечно, нет... Если же отпустить Ихтиандра без цепи, он не вернется... Зурита задумался Жадность и опасения потерять Ихтиандра боролись в нем.
«Медуза» медленно приближалась к торчавшим из воды мачтам.
Матросы столпились у борта. Ве-тер утих совершенно, паруса повисли, «Медуза» остановилась.
— Я одно время служил на «Мафальду»,— сказал один из матросов. — Большой пароход. Хороший. Целый город. А пассажиры все такие важные американцы...
— Полные чемоданы денег?
— Уж наверно!
Мысль Зурита усиленно работала: «Такой прекрасный пароход, разумеется, скоро будет поднят. Надо спешить, пока не начались работы по подъему судна».
Зурита приказал бросить якорь. Затем он сошел в каюту, что-то написал и с листком бумаги прошел в каюту Ихтиандра.
— Ты умеешь читать, Ихтиандр? Гуттиэрэ прислала тебе записку.
Ихтиандр взял записку и прочитал: «Ихтиандр! выполни мою просьбу. Рядом с «Медузой» находится потонувший пароход. Опустись в море и принеси с этого корабля все, что найдешь ценного. Зурита отпустит тебя без цепи, но ты должен вернуться на «Медузу». Сделай это для меня, Ихтиандр, и ты скоро получишь свободу. Гуттиэрэ». Ихтиандр никогда не получал писем от Гуттиэре и не знал ее почерка. Он очень обрадовался, получив это письмо, но тотчас задумался. Что, если это хитрость Зурита?
— Почему Гуттиэрэ сама не скажет мне этого? — спросил Ихтиандр, указывая на записку.
— Она не совсем здорова,— ответил Зурита, — но ты увидишь ее, как только вернешься.
«Зачем Гуттиэрэ ценности?— продолжал думать Ихтиандр. — Быть может, она хочет отдать их через Ольсена тем бедным людям? «У Гуттиэрэ золотое сердце», — вспомнил Ихтиандр слова Ольсена.— Да, это возможно. Гуттиэрэ хочет помочь голодным».
— Я согласен, —сказал Ихтиандр. Зурита вздохнул с облегчением.
«Этот мальчик не обманет»,—подумал Педро.
— Тогда идем скорей! Ихтиандр быстро поднялся на палубу и бросился в море.
Матросы сразу поняли, что Ихтиандр отправился за потонувшими сокровищами. Это еще больше разожгло их жажду. Они переглянулись, и каждый прочитал в глазах другого:
«Пора!»
...В то время как на поверхности моря люди боролись за обладание Ихтиандром, сам он исследовал затонувший корабль.
Через огромный люк верхней палубы юноша проплыл вниз, над трапом, который напоминал лестницу большого дома, и вплыл в обширный коридор. Здесь было почти темно. Только слабый сеет проникал сквозь двери...
Ихтиандр вплыл в одну из раскрытых дверей. Большие круглые иллюминаторы освещали огромный салон, который мог вместить не одну сотню людей. Ихтиандр уселся на роскошную бронзовую люстру и посмотрел вокруг.
Рисунок. Зурита поднял Гуттиэрэ, защищаясь ее телом от выстрелов..
Странное зрелище было перед ним. В зеленом сумраке, как тени, мелькали рыбы, проникшие сюда через разбитые стекла иллюминаторов. Деревянные стулья и столы, не прикрепленные к полу, всплыли вверх и колыхались у потолка. На небольшой эстраде стоял рояль с открытой крышкой. Персидские ковры устилали пол. Лакированная обшивка стен из красного дерева покоробилась. У одной стены поднимались листья пальм. Они еще не перегнили и держались на стволах. Ихтиандр оставил люстру и поплыл к пальмам. Вдруг он с изумлением остановился. Навстречу ему плыл человек, повторяя его движения. «Зеркало!»—догадался Ихтиандр,. Это огромное зеркало занимало всю стену, тускло отражая в воде внутренность салона. Здесь нечего было искать сокровищ, и Ихтиандр выплыл в коридор, спустился одной палубой ниже и вплыл в такую же роскошную и огромную, как салон, каюту, где был, очевидно, ресторан. На столе еще стояла дорогая сервировка, часть посуды валялась на полу... Он посетил еще несколько кают, обставленных по последнему слову американского комфорта.
Ихтиандр осмотрел уже значительную часть корабля, но еще не встретил ни одного трупа. Только на третьей палубе, в одной из кают, он увидал распухнувшее тело мужчины в жилете, колыхавшееся под потолком. «Очевидно, пароход тонул медленно, и пассажиры были спасены на шлюпках», — подумал Ихтиандр.
Однако, когда он опустился еще ниже, — в каюты, где помещались пассажиры третьего класса, юноша увидел ужасную картину. Многие каюты были наполнены телами утопленников—мужчин, женщин и детей. Здесь были представители всех рас — белые, китайцы, негры, индейцы...
Команда парохода в первую очередь, очевидно, стремилась спасти «верхушку» — богатых пассажиров первого класса, бросив бедноту на произвол судьбы. В некоторые каюты нельзя было вплыть, так как в дверях валялись груды трупов. В панике люди давили друг друга, забивали выход своими телами, отрезая себе последний путь спасения...
Длинный коридор был наполнен колыхавшимися трупами. Иллюминаторы кое-где были открыты или разбиты, получился водяной «сквозняк», который и производил это движение. Трупы ритмически колыхались — одни на полу, другие под потолком. Процесс разложения уравновесил некоторые тела, и они стояли, — одни вверх, но большинство вниз головой, перевернутые вздувшимся животом, кивали головами и медленно двигали руками, как бы призывая Ихтиандра оказать им последнюю услугу...
Ихтиандра охватило чувство брезгливости и ужаса. Он поспешил уплыть из этого подводного кладбища. Юношей вновь овладели сомнения...
Гуттиэрэ знала, куда посылают его. Неужели она могла потребовать от него, чтобы он выворачивал карманы утопленников и вскрывал чемоданы? — Нет., этого она не могла сделать! Ихтиандр опять попал в ловушку Зурита. «Я выплыву на поверхность, — решил Ихтиандр, — и потребую, чтобы Гуттиэрэ вышла на палубу и сама мне подтвердила просьбу».
Как рыба, скользил юноша по бесконечным переходам от палубы к палубе и быстро поднялся на поверхность.
— Зурита! —закричал он. — Гуттиэрэ!
Но ему никто не отвечал. Безмолвная «Медуза» покачивалась на волнах.
«Куда они все пропали? — подумал юноша. — Может быть, это тоже ловушка?»
Ихтиандр осторожно подплыл к шхуне и взобрался на палубу.
— Гуттиэрэ! — крикнул он. еще раз.
— Мы здесь!—услышал он голос Зурита, раздавшийся с берега. Ихтиандр оглянулся и увидел Зурита, выглядывавшего из кустов на берегу.
— Гуттиэрэ заболела, и я должен отправить ее к врачу... Она хочет тебя видеть. Плыви сюда, Их-. тиандр, — продолжал Зурита.
«Гуттиэрэ больна! И я сейчас увижу ее!..» Ихтиандр бросился в воду и быстро поплыл к берегу.
Юноша уже вышел из воды, когда услышал заглушённый голос Гуттиэрэ:
— Зурита лжет! Спасайся, Ихтиандр!
Юноша быстро повернул назад и бросился в воду. Зурита зарычал, как зверь, упустивший добычу, но юноша уже нырнул и плыл под водой.
Только отплыв далеко от берега, он поднялся на поверхность и обернулся. Ему показалось, что в зелени кустов мелькнул белый платок. Быть может, Гуттиэрэ приветствовала его спасение. Увидится ли он когда-нибудь с нею?..
Ихтиандр быстро поплыл в открытое море.
Вдали он увидел небольшое судно, напоминавшее собою подводную лодку, когда она плывет над водой. Лодка, окруженная пеной, направилась к «Медузе», взрывая воду острым носом...
«Подальше от этих людей!» — подумал Ихтиандр, глубоко нырнул и поплыл под водою...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I. Подводный враг.
Аргентина вступила в полосу волнений. Революционное движение, поднятое рабочими Буэнос-Айреса, было поддержано сельскохозяйственными рабочими и фермерами.
Несмотря на то, что сельскохозяйственные рабочие и мелкие фермеры-индейцы были плохо вооружены, правительственным войскам нелегко было справиться с ними, так как повстанцев связывали не только общие экономические интересы, но и общая вражда индейцев к их поработителям-испанцам.
В этой неравной борьбе индейские племена пускали в ход военные хитрости и первобытную технику своих краснокожих предков. Радиотелеграфу врагов индейцы противопоставили свой древний «телеграф без проводов»: довольно было высадиться карательному отряду на берегу реки Параны или Уругвая, как индейцы ближайшего селения начинали бить в особый барабан «там-там», сделанный из выдолбленного ствола огромного дерева. Условный сигнал передавался дальше таким же путем, и через несколько минут вся округа была готова ко встрече врага. При помощи этого первобытного «радиотелеграфа» индейцы могли передавать не только сигналы, но и вести довольно сложные переговоры.
Два индейца, встретившиеся на базаре в городе, со скучающим видом постукивали палочками по своим повозкам, а стоявшие вблизи полицейские долго не подозревали того что это невинное занятие является условным языком.
Осведомленность индейцев о действиях полиции и войск удивляла даже опытных шпионов. Небольшие моторные суда, перевозившие вооруженные отряды полиции и войск» темною ночью подплывали к какой-нибудь ферме. Отправка карательной экспедиции . была обставлена строжайшей тайной. Кроме начальника отряда, никто не знал даже места предстоящей высадки. Ни один человек не отходил от причаливших в. ночной тишине лодок. И тем не менее, кто-то успевал сообщать ближайшему сторожевому посту индейцев о прибытии врага. И ночная тишина вдруг нарушалась тревожными ударами «там-тама»...
Чья-то неведомая рука затрудняла и передвижение карательных судов. Все чаще начинали повторяться случаи остановки судов в пути: в винт моторной лодки попадали обрывки каната, куски дерева, рыбачьи сети. Несколько винтов оказались даже сломанными застрявшими в ник камнями, хотя морские лодки плыли по глубокому месту реки...
Чем чаще повторялись эти случаи, тем более становилось очевидным» что здесь имеют место не случайные аварии, а чей-то злой умысел. Но чей? Самый лучший пловец не в состоянии был незаметно подкрасться к проходящим моторным лодкам и на полном их ходу испортить винт. Кто же мог совершать эти необычайные по своей смелости и дерзости поступки?
Молва приписывала их «морскому дьяволу». Полиция долго не верила этим «басням», однако вскоре пришлось убедиться в том, что «дьявол», действительно, помогает индейцам...
Однажды на утренней заре матрос моторной лодки, заметив, что руль не работает, подошел к борту, заглянул в воду и увидел, что за руль держится человек с большими выпуклыми глазами. Рулевой схватил винтовку и выстрелил в неизвестного. Человек под водой отпустил руль и скрылся в глубине. Была поднята тревога. Целая флотилия лодок рассеялась по реке; неизвестный злоумышленник долго не показывался на поверхности. Всякий человек утонул бы за это время. Но злоумышленник, очевидно, не утонул, так как вскоре еще две лодки были выведены им из строя. «Морской дьявол» вновь заставил заговорить о себе.
Правда, теперь уже никто, кроме самых невежественных индейцев, не думал о том, что «морской дьявол» — неведомое морское чудовище, а тем более, сверхъестественное существо. «Дьявол», принимавший участие в борьбе рабочих и фермеров с правительством и землевладельцами, мог быть только человеком, но все же человеком необычайным, который мог жить под водой.
Ученым была задана новая задача. Газеты пестрели статьями с заголовками: «Может ли жить человек под водой?», «Человек-амфибия», «Когда же мы узнаем тайну морского дьявола?..»
На этот раз мнения ученых были единогласны: человек, конечно, не может жить под водой, потому что не может в воде дышать. И если, тем не менее, неизвестный человек, которого так долго называли «морским дьяволом», способен продолжительное время пробыть под водой, то он, очевидно, снабжен каким-нибудь аппаратом со сгущенным воздухом. Это — водолаз без водолазного колпака.
«Но что, если таких «водолазов» окажется несколько? — задавали вопрос газеты. — Если эти «водолазы» начнут разрушительную революционную работу, они легко смогут взорвать и пустить ко дну не только полицейские лодки, но и весь военный флот. Необходимо этому положить конец, приняв решительные меры к поимке опасного подводного бандита».
И эти меры были приняты. За поимку «водолаза» была обещана большая награда. Десятки полицейских и рыбачьих судов бороздили Парану и Уругвай, имея на борту вооруженных ружьями, острогами и сетями соискателей приза.
Но враг как будто издевался над своими преследователями. Оставаясь неуловимым, он по-прежнему портил винты, спутывая якорные цепи, угонял лодки, оставленные без охраны, и доносил индейцам о прибытии карательных судов.
Эта игра продолжалась бы еще дол го, если бы события не приняли для Ихтиандра и Сальватора неожиданного оборота...

Рисунок. Длинный коридор был наполнен колыхавшимися в воде трупами... Ихтиандра охватило чувство брезгливости...


II. „Проклятые испанцы".
Бальтазар, вернувшись из неудачного путешествия на подводной лодке, находился в самом мрачном настроении. Он не читал газет, не знал,, что делается в городе, о чем говорят люди. Старый индеец весь ушел в свое горе. Ихтиандр не найден, Зурита куда-то пропал вместе с Гуттизрз.
— Проклятые испанцы! — ворчал старик, сидя одиноко в своей лавке.— Они согнали нас с нашей земли и обратили в своих рабов. Они калечат наших детей и покупают наших дочерей... Они хотят истребить нас всех, до последнего...
— Здравствуй, брат!.. — услышал Бальтазар голос Кристо.—Новость! Большая: новость: Ихтиандр нашелся!
— Что? — Бальтазар быстро поднялся и, задыхаясь, схватил Кристо за руку.— Говори скорее!
— Скажу, только ты не; перебивай, а то я забуду, что надо сказать. Нашелся Ихтиандр. Я верно сказал: он был в потонувшем ко-рабле. Мы отплыли: дальше, а Ихтиандр выплыл и поплыл домой...
— Где же он? У Сальватора?
— Да, у Сальватора. Но только он мало бывает дома. Ихтиандр сказал мне по секрету, что он разыскал какого-то Ольсена, который «руководит восстанием»,— так и сказал, — восстанием рабочих и бедных индейцев-фермеров, а Ихтиандр теперь помогает Ольсену. Каково? А? Говорят, об этом и в газетах пишут. Знаешь, брат, я, признаюсь, сомневался, что Ихтиандр твой сын. А теперь и сам верю. Ихтиандр наш. В нем наша кровь. Он с нами и за нас. Я очень полюбил его!..
На этот раз Кристо не лгал. Начав с предательства, он незаметно для себя привязался к Ихтиандру и полюбил его.
Из всего, что говорил Кристо, Бальтазар услышал и понял только одно: Ихтиандр найден. Старый индеец весь трясся от волнения:
— Я пойду к нему, к Сальвадору, и потребую, чтобы он вернул мне моего сына...
Кристо с сомнением покачал головой:
— Не отдаст... Сальватор хочет запереть Йхтиандра, не пускать его плавать в море. Это уж я потихоньку отпускаю его...
— Отдаст! Если не отдаст, я убью Сальватора. Идем сейчас, же!
Кристо испуганно замахал руками:
— Подожди хоть до завтра. Я едва отпросился у Сальватора навестить свою «внучку». Сальватор стал такой подозрительный. Смотрит в глаза— как ножом режет. Прошу тебя, подожди до завтра.
— Хорошо. Я приду к Сальватору завтра. А сейчас я пойду туда, к заливу. Может быть, хоть издали увижу в море моего сына...
Всю ночь Бальтазар просидел на скале у залива, всматриваясь в волны. Море было бурное. Восточный ветер налетай шквалами, срывал пену с верхушек волн и разбрасывал ее по прибрежным утесам. Прибой грохотал камнями и шумел песком. Луна, ныряя в быстро несущихся по небу облаках, то освещала переливчатые изгибы волн, то скрывалась. Эта смена света и теней еще больше затрудняла возможность увидеть что-нибудь среди пенившегося океана.
...Рассвет застал Бальтазара сидящим в той же неподвижной позе на прибрежном утесе. Из темного океан сделался серым, но он был так же пустынен и безлюден.
Вдруг Бальтазар встрепенулся. Его зоркие глаза заметили какой-то темный, качавшийся на волнах предмет... Человек! Быть, может, утопленник? Он лежит на спине, руки заложены за голову... Неужели он?
Бальтазар не ошибся. То был Ихтиандр. Этой ночью он наделал много неприятностей своим врагам и теперь, вернувшись в залив, решил отдохнуть, качаясь на волнах, как любил это делать в детстве.
Бальтазар поднялся и, прижав руки к груди, закричал:
— Ихтиандр! Сын мой!.. — и, протянув руки, старик бросился в бушующее море. При падении он глубоко нырнул. А когда выплыл, На поверхности уже никого не было. Отчаянно борясь с волнами, Бальтазар попытался нырнуть еще раз, но огромная волна подхватила его, перевернула, выбросила на берег и с глухим ворчаньем откатилась...
Весь мокрый, Бальтазар встал, посмотрел на волны и тяжело вздохнул:
— Неужели мне почудилось?.. Когда ветер и взошедшее солнце высушили одежду Бальтазара, он отправился к железным воротам, охранявшим владения Сальватора, и постучал.
— Кто там?—спросил негр, заглядывая через приоткрытый «волчок».
— К доктору я, по важному делу.
— Доктор никого не принимает,— ответил тот же голос, и окошечко закрылось..
Бальтазар начал стучать, браниться, но никто не открывал ему дверей. За стеной послышался только угрожающий лай собак.
— Проклятый испанец! — выбранится Бальтазар и отправился в город.
Грязный, оборванный «ходатай по делам» написал Бальтазару в пульперии 1) прошение, которое Бальтазар отнес прокурору. В прошении содержалась жалоба на доктора Сальватора, незаконно присвоившего и изуродовавшего сына Бальтазара — Ихтиандра. 
Выходя от прокурора, Бальтазар неожиданно встретился на большой белой лестнице с Зурита.
— Ты чего сюда ходишь?—спросил Зурита, окидывая индейца подозрительным взглядом,— уж не на меня ли жаловаться?
— На всех вас надо жаловаться,— ответил Бальтазар, имея в виду испанцев,— да некому. Где моя дочь?
— Карамбо! Как ты смеешь обращаться так к испанскому дворянину! — вспыхнул Зурита. — Если бы ты не был отцом моей жены, я избил бы тебя палкой...
И Зурита, грубо отстранив рукой Бальтазара, поднялся по лестнице и скрылся за большой дубовой дверью.
— Карамбо! — подражая Зурита, проворчал Бальтазар, и тихо, по-индейски, — потому что он находился в присутственном месте, — еще раз проклял испанцев...
1) Трактир.
(Продолжение в след. №)


ШЕСТЬ ДНЕЙ В ЛЕСЯХ
Злоключения лесного робинзона			Рассказ А. Линевского
Утенок, вылупившийся из яйца, переживает множество ощущений при первом знакомстве с миром. Таким же утенком случилось быть мне, когда в девятнадцатом году я, продукт столицы, превратился в лесного техника Северо-Двинского лесоустройства. Летом я получил возможность осуществить свою мечту — пожить жизнью робинзона в лесу. Захватил с собой спички, складной нож, записную книжку с карандашом, а провизии умышленно взял лишь на один день — на время, необходимое для ориентировки. Кроме этого, как-то случайно в карманах оказалось два носовых платка. 
Жил я в починке 1) Лоббож, в двадцати верстах от села Летки, которое находится в шестидесяти верстах от станции «Мураши» Котласской железной дороги. Хозяевам сказал, что буду в селе, а сам ушел в угол, образуемый рекой Леткой и ее притоком. В таком треугольнике не заблудишься.
Я хотел испытать жизнь первобытного человека. Вот почему не были взяты котелок и прочие принадлежности охотничьей жизни.
1) Починок—выселки, хутор первопоселенцев.
В моей записной книжке на первой странице записано:
«...Солнце. Тепло. Аромат леса. Полная свобода. Как, должно быть, хороша была жизнь моих доисторических предков!..»
Весь день я прожил в шалом, опьяненном состоянии. Читая теперь, невольно усмехаешься болтовне восторженного утенка. Помню, я даже не заметил, как подкрался вечер и наступила светлая северная ночь. Я грыз сухари и мечтал, мечтал. Даже поставил себе целью — в будущем зажить в избушке пустынником...
Когда стемнело, неожиданно возник вопрос: на чем же спать?: Лег на землю, корень ели послужил вместо подушки. Было немножко неудобно, затем холодно... и очень комарно. Здесь пригодились платки, связанные друг с другом: один пошел за подушку, другой кое-как укрыл лицо и голову от комаров, но те все-таки лезли во все отверстия, а иные просто прокалывали платок своим жалом. Уснуть не пришлось. Холодно, твердо и нестерпимо от комаров...
Каракулями, из-за темноты, в книжке записано: «...Ночь провожу очень плохо. Чересчур изнежен городскими привычками...»
Солнце уже вставало, когда усталость взяла свое, и я уснул. Проснулся далеко за полдень от невыносимой боли — какой-то из ранних оводов принял мою шею, повидимому за лошадиную и здорово разрезал кожу. Я вскочил, провел ладонью по шее, и рука сделалась липкой от крови и раздавленных комаров. Болела шея нестерпимо. К тому же, все тело стало ныть, ибо муравьи наползли и основательно меня покусали.
Первой мыслью было: как бы дойти скорее до починка... Но неужели я так бесславно закончу свою робинзонаду! Я остался.
Хотелось есть. Продовольствия осталось — лишь два сухаря. Крепкие зубы быстро справились с ними. Тело попрежнему ныло. Кинулся В речку, и в весенней, еще холодной воде сделалось приятно, но когда вышел из воды; тело стало гореть, и укусы сделались еще чувствительнее. 
Попрежнему голод давал себя знать. Я вспоминал, как выслеживают «линяков» (селезней, потерявших после брачной поры основное оперение, а потому не могущих летать). Знал также, где, в каком участке находятся такие места. Ориентировался по карте, компасу, солнцу и направлению реки. Вскоре дошел до цепи маленьких озерков. В руке — несколько палок (в починке мирно висела моя берданка).
Сразу же нашел небольшую стаю из четырех-пяти несчастных линяков. Те тотчас же нырнули. Пришлось спрятаться за куст. Но они отплыли к противоположному концу озерка. Ждать пришлось долго. Со злостью и ненавистью смотрел на их меланхоличное плавание. Есть хотелось ужасно, к тому же жалили комары, а двигаться я не смел, чтобы не повредить своему промыслу. Тело ныло от укусов.
В книжку попала запись: «...Как бессмысленно много должно было пропадать времени у первобытного человека!» И тут же крик наболевшего сердца: «Ждешь их, ждешь, а проклятые линяки не плывут навстречу!»
Терпение, тем не менее, увенчалось успехом. Селезни все же подплыли, и ударом палки один из них "был опрокинут мною на спину. В записную книжку тотчас же вскочило торжествующее поучение:
«...Терпение и труд все перетрут!»
Но возник вопрос: как же достать селезня? Плыть по озерку было жутко, так как под влиянием зырян я создал особую «теорию», что вода мо-жет засосать человека под растительный покров, широко окружавший берега. Пришлось бросать палки таким образом, чтобы всколыхнувшаяся вода двигала мертвого селезня в мою сторону. При удачном бросании так и случалось, но иногда птица, наоборот, отодвигалась от меня. Не знаю, сколько времени ушло на то, чтобы достать этого селезня; голова была занята одним: как бы поскорее завладеть добычей!
Надо было убитого линяка как-то жарить... Но на огне он попросту бы сгорел. Я решил его коптить . Вышло что-то до невероятной степени невкусное. Мясо линяка, вообще очень плохое на вкус, пахло дымом, было чрезвычайно горькое, к тому же не было соли, и я совсем не насытился. Это наблюдение я поспешил занести в дневник: «...Сколько же приходилось первобытному человеку тратить времени на то, чтобы добыть пять подобных селезней!» (Количество птиц определялось моим аппетитом в ту минуту.) Впрочем, я тотчас же внес поправку на степень умения и навыка первобытного человека от ежедневного промысла.
Когда я закончил свое «пиршество», оказалось, что день уже прошел. Перспектива горемыканья новой ночи привела меня в ужас. Я быстро натаскал пушистого зеленого мха и зарылся в него с головой. Спал я превосходно, было мягко, тепло и без комаров.
Утром хлынул ливень, вымочил меня и страницы моей- книжки; Пришлось бежать под большую ель и поминутно высовывать голову. скоро ли конец дождю?
Вскоре дождь прошел, и солнце обсушило меня. Есть хотелось до тошноты!
Пока я обсыхал под елью, я думал не о красоте природы, а... об еде. Вспомнилось мне, что в Австралии сжигают муравьиные кучи, а яйца едят. Австралиец — родной брат нашему первобытному человеку. Отсюда мой вывод: я должен попробовать и этот вид питания.
Рисунок. Селезни отплыли к противоположному концу озера...
Как раз вблизи ели была громадная муравьиная куча. Я наломал сухих веток, старательно обмазал их свежей сочащейся серой и после большой хлопотни зажег со всех сторон муравьиную кучу.
Вначале было интересно смотреть на маленькие перебегающие огоньки; потом стал валить дым, и как-то сразу весь муравейник охватило пламя аршина в два высотой. Я тут же пришел в восторг от «стихии, которая сильнее всего и...»
Но тут стала шипеть и трещать ветка большой ели, а соседняя елочка начала свистеть и вдруг всполыхнула вся от основания до верхушки...
Тут ледяным колом врезалась мысль: «Я, техник лесоустройства, натворил лесной пожар!»
А ветвь ели попрежнему трещала... Заливать муравьиную кучу. Но чем? За версту бежать за водой и нести ее в своей кепке? Глаза метались, но всюду лес, мох, валежник. Между тем затрещала уже и другая ветвь. Загорится двухсотлетняя ель — лесной пожар неминуем.
Кошкой карабкаюсь на ель, пролезаю между сучьями, лезу по проклятой шипящей ветке. Дым душит, выедает глаза, но я все же лезу вдоль ветки. Лучше уж погибнуть от этого огня самому, чем допустить лесной пожар. Мои волосы нагреваются... Ветвь обламывается вместе со мной... Боли и ушибов не чувствую. Полуслепой от копоти, я снова карабкаюсь на дерево, на следующую ветвь, но она качается, гнется, но не ломается. Пригибаю ее ближе к стволу. Если бы под рукой был топор! Но его нет, есть складной нож. Однако острая сталь ножа и мои усилия сделали свое дело— в минуту образовался надрез до середины ветви, и та сломалась подо мной...
Когда я свалился во второй раз, огонь уже бушевал над муравейником. К счастью, кругом был лишь лиственный молодняк, а огонь не подходил непосредственно к другим ветвям старой ели. Длинной палкой старался я передвинуть горевшую массу в другую сторону, подальше от ели.
Через полчаса куча догорела. О каких-либо муравьиных яйцах не было и помину. Только одно черное пятно дымилось, и тихо тлел старый пень, у которого еще утром стоял муравейник...
Костюм мой пострадал основательно: одно колено брюк было жестоко подпалено, кожа носка сапога треснула, про ссадины кожи и ушибы тела и говорить уж не приходится. Однако радость, что я не устроил пожара, заслоняла все эти неприятности.
Чувства голода — как не бывало, ибо голова была занята ликвидированием пожарища: проклятый пень все тлел и тлел, воды же под руками не было.
На всю эту историю ушло часов пять времени...
Голод снова дал знать о себе. Но что же есть? Мучительно хотелось хлеба. Итти же в починок в таком печальном виде было стыдно. Отправился опять на вчерашние озерка. Обнаружилось, что и нога с опаленной стороны болит. Повидимому, в одно из моих падений сверху я упал прямо в муравейник, но тогда не заметил этого.
Добрел до озерков. Пошел вдоль берега и вдруг увидел кочку, защищенную со стороны озерка и двух других сторон тростником, а на кочке — сидящую утку... Гнездо — яйца! Несчастная мать с криком слетела, я разбил одно яйцо — оно уже полуутенок. Есть не позволяло отвращение к уроду. Как поймать мать? А та мечется взад и вперед около меня. Много же я затратил энергии, обдумывая, как ее заполучить. Утка— это не линяк,— он-то летать не может, а она носится, вероятно, так же, как я метался у торящего муравейника. Помог неожиданно случай. Когда она пролетала на поларшина от меня, я инстинктивно успел ударить ее палкой.
Эту утку я уже не коптил, как вчера селезня. Я вынул внутренности, набрал замеченной в первый день глины, и вскоре вместо утки получилась глиняная дыня. Развел костер, а затем жарил ее в горячем пепле с углями. Утка вышла гораздо вкуснее селезня. По этому случаю в дневнике записано довольно много, а в частности одна фраза, которую, случается, я до сих пор повторяю: «Было плохо, значит, будет лучше».
Солнце стояло еще высоко, когда я, пообедав, стал подумывать о ночлеге. Складной нож — слабое «орудие» в северном лесу. Я решил устроить крышу в один скат. Приделал к двум нижним ветвям поперечную палку, наложил на нее под косым углом ряд молодых елок и ветвей старой ели. От своего навеса я был в восторге, считая себя изобретателем. Позднее пришлось мне в Мезенском крае весь декабрь и январь спать с рабочими в лесу под открытым небом — и тогда-то я убедился, что до моего изобретения зыряне-охотники додумались давно. В свой шалаш я натаскал много мха, устроил подушку и матрац, и пласт мха даже послужил мне в качестве одеяла.
Солнце стояло еще на небе, когда я попытался еще раз «стрельнуть счастье» на озерках. Запись в дневнике по этому случаю говорит о целой трагедии: «...Сколько ни ходил, ничего выходить мне не удалось, и я вернулся назад голодным. Да к тому же на меня навалилась новая беда — заблудился и не мог найти полянки с шалашом. Чувствовал себя самым несчастным в мире и чуть не заревел, а когда нашел, очень обрадовался...»
В этот вечер я уснул все-таки счастливым, имея в виду благополучную ликвидацию пожара, удачу с уткой и устройство шалаша.
Теперь я вижу, что тогда прогрессировал в своей «лесной культуре».
Рисунок. Я решил прокоптить убитого селезня...
Спал я очень хорошо. Утром, проснувшись, увидел, что ночью шел дождь, но его на этот раз я не почувствовал. Вероятно, вследствие двух дождей и теплых дней комаров стало значительно больше. Кожа от постоянных укусов сделалась еще более раздраженной.
Хорошо бы гвоздичного масла или дегтя! Мне было известно, что зыряне надевают на голову тряпки, пропитанные дегтем, запаха которого комары не переносят. Но гвоздичного масла у меня не было, а дегтя я гнать не умел. Чем бы его заменить? Я вспомнил, что, когда в первый день своей робинзонады метался, ошалелый от радости, между прочим, я сшиб палкой верхушку муравейника. Тотчас же кругом собрались крупные красные муравьи, и из их брюшка забила струйками жидкость с чрезвычайно резким запахом, нестерпимо жгучая для кожи. Не может ли это заменить гвоздичного масла и дегтя?
Найти муравейник было нетрудно. Я привязал двумя концами платок к палке, разрыл верхушку муравейника другой палкой, подставил платок, и на него полетели со всех сторон золотистые на солнце брызги «муравьиного спирта»...
Так как этот запах был очень едок для носа и глаз, то я, не пожалев кепки, из гибких прутьев березы сделал как бы два рога и к ним привязал платок. Комары совершенно оставили меня в покое.
Об этом способе борьбы с комарами я нигде не слыхал и не читал. До сих пор считаю это своим открытием. Обращаю на, него внимание читателей «Вокруг Света», но предупреждаю, что платок вскоре приходит в полную негодность...
Итак, на четвертый день я сделал серьезное практическое открытие. Однако тогда я не очень долго думал о нем. Голод крутил желудок до боли.
Время для жизни в лесу было самое неудачное: ни ягод, ни грибов, а вся дичь распылилась по гнездам, и без собаки ее не найти. На линяках же едва ли смогу прожить. Кроме того, ловить их уже мне надоело. Неожиданно мелькнула в голове мысль: «А рыба, которую теперь можно легко поймать?» Тут же вспомнил, что в одном месте речка сжата двумя большими камнями. Нарезал ивовых прутьев и, вспомнив, как зимой плел верши мой хозяин, стал мастерить нечто подобное, только, конечно, поменьше размером. В течение четырех часов я приготовил две верши. Притащил верши к речке и стал обдумывать, как их прикрепить, чтобы течение не унесло. Явилась мысль поставить одну вершу по течению, другую — против него. Не знал, идет ли рыба против течения или по течению... Наконец, решил: наверху плавает преимущественно мелкая рыба, внизу крупная, потому что мелкой, должно быть, легче плыть по течению, а крупная рыба внизу может итти и против течения.
Пошел пока что на озерка. Но там не увидал ни одного селезня. Уток также не было. Был так голоден, что, казалось, съел бы крота или мышь. Вернулся к речке, вынул свои верши. Они были пусты. Снова опустил их и печально побрел к шалашу.
Еще раз пропитал платок муравьиным спиртом, повесил его над головой и тотчас же уснул.
Судя по дневнику, мне снилось главным образом парное молоко с черным хлебом...
Проснулся довольно поздно. Было часов девять утра. Встал с противным головокружением и со странной пустотой в руках и ногах. Сразу же отправился к вершам. Шел и думал: «Неужели же мне придется уйти из лесу?» Но в вершах я увидел фунтов пять рыбы.
Помню неистовую радость. Помню, как я носился вдоль берега, раскидывая по воздуху руками и ногами, пока не упал и не потерял на некоторое время сознания.
Затем, опустив верши в воду, побежал к своей стоянке. Когда я опустился на мох, под навес, меня ужаснула мысль: «А в чем же мне варить рыбу?— Не в чем!» Оставалось ее только печь. Я опять набрал глинки, намял ее и сделал глиняный пирог с рыбьей начинкой. Пек так же, как и вчера, в углях.
Вышло очень вкусно, но чего-то все же недоставало. Думаю, что не было соли. В дневнике стоит, в числе многих, торжествующая фраза: «...Я имею моральное право жить в лесу — я умею прокормить себя... Как прекрасен лес и жизнь в нем!..»
Любопытно, что подобные фразы восторженного удовлетворения природой попадаются только в первый день в дневнике. Все остальные дни оказались настолько наполненными о «насущном хлебе», что далеко отодвинули от меня ликующую радость лесной жизни.
Мое счастье не поддавалось определению: ведь я освободил себя от гнетущей заботы о пропитании!
Рисунок. В неистовой радости я носился вдоль берега.
Бодрый и возбужденный плотным обедом, я обежал «свой» треугольник леса. Я заметил в себе странное чувство правильной ориентировки в лесу. Участок был довольно велик, примерно от двух до четырех верст. Кроме первого дня, все остальные дни я был подавлен «борьбой за существование». Тем не менее, теперь, на пятый день, я из любого конца этого треугольника безошибочно попадал на место своей стоянки. Идешь и сам не замечаешь, как поворачиваешь то в одну, то в другую сторону, и неизменно выходишь на «свою» лужайку. В последующие годы я отметил эту способность как наиболее характерную для старых промышленников, безошибочно находящих место в лесу, хотя бы они побывали там лет двадцать назад...
К вечеру в верши попало рыбы снова фунтов пять. Хотя я изжарил всю рыбу, но, конечно, всего не съел, часть оставил на утро.
Ночь спал без просыпу. На радостях забыл переменить платок с «муравьиными духами», и утром какой-то смельчак пребольно укусил меня в лоб. Я вскочил. Чувствовал себя прекрасно, радостно и бодро.
Взял холодную рыбу, немного пожевал, но много есть не мог, она казалась без соли какой-то травой. Уверенно шел в свое рыбное хозяйство. Знал, что рыба должна попасться в верши. Набралось фунтов семь-восемь. Я отобрал крупную рыбу, а мелочь выкинул назад в речку. Между тем, день назад как был бы я рад съесть хотя бы две маленьких рыбки!
Сознание этой перемены очень тешило меня; мне казалось, что я не завишу теперь ни от каких обстоятельств: «...Уйду в лес и буду жить, как лесной зверь. Только надо будет запастись солью».
Когда испек рыбу, вспомнил, что ряд первобытных народов едят пищу с золой вместо соли. Сделал то же и я, но это оказалось не по моему вкусу.
Этот день для меня чуть не оказался роковым. Лениво пожевывая пресную рыбу, я пошел на озерка, чтобы вспомнить те недавние дни, когда я, мучимый голодом, промышлял утками.
Подошел к озеркам и, сам не замечая, машинально двинулся по мху, который покрывал берега озерков. Вдруг озерко оказалось почти на уровне моих глаз, а я — упирающимся обоими локтями в моховой слой. Я провалился в так называемое «окно»! Медленно подавался под локтями мох... Под ногами нет ничего, во что бы можно было упереться. Все тело сжимает какая-то сила, совершенно определенно давящая сверху вниз. Кругом ни одной палки. Мох, мох, мох... Я медленно погружаюсь в болото, локти постепенно поднимаются кверху... Надавливаю шеей и подбородком в мох, освобождаю сначала одну, потом другую руку от тяжести тела и затем в одно мгновение вытягиваю их перед собой. Упираюсь на руки, подошвами ног удается упереться в жидкую, с чем-то спутанную массу. Часть спины оказалась на поверхности. Перевалившись набок и быстро-быстро перебирая ногами, я довел их до верхнего наиболее густого слоя мха, пока, наконец, не оказался весь лежащим на моховом пласте.
На берег я полз всем телом, как червь, и лишь упершись коленями в корень ели, почувствовал, что почти весь в чем-то жидком и смертельно холодном. Черная грязь с бурыми прядями верхнего слоя мха забралась в сапоги, в карманы и облепила тело. Сделав несколько шагов, я упал, так как все тело тряслось, билось сердце и чернело в глазах.
Интересно, что, попав в «окно», ничего подобного я тогда не чувствовал—было не до того. Впоследствии я узнал, что в большинстве случаев люди гибнут при таких обстоятельствах потому, что мышцы рук быстро устают и теряют силу.
Не помню, как я попал к речке, где стал мыться. Это приключение оказалось для меня трагическим, так как вымочились спички. Напрасно я их сушил на солнце — плохое качество (шел 1919 год) делало свое дело. Головки, даже высохнув, не держались на спичке и при чирканьи летели в сторону. Без огня жизнь оказалась невозможной.
Я пробовал тереть сухое дерево о дерево, но этот верный способ предков оказался для меня неподходящим. Вместо огня получались мозоли на руках, ломило пальцы, горели ладони, а дерево лишь нагревалось.
На моей стоянке все было по-прежнему: на высоком суку лежал глиняный пирог с рыбой и к счастью, оставленная «дома» записная книжка. Попади она в болото, все записи пропали бы. В книжку я занес скупую фразу: «Чуть не погиб, попал в «окно», вначале ничего не чувствовал, а когда вылез, очень испугался. Спички погибли, сам сижу в мокром...»
Помню, что на этот раз хорошо поел даже несоленой рыбы. Во время еды обдумывал, что делать. Нет соли, нет спичек,— отсюда вывод: ступай в починок. Поводов оставаться не было никаких.
Вернулся на речку, где стояли верши. Рыбы попалось опять много. Выпустил ее на волю, верши оставил на берегу, почему-то вынул записную книжку и перечитал все записи. Показались тусклыми. Много важного было пропущено. Лихорадочно-быстро стал писать, стараясь восстановить правильный порядок событий и мыслей. Пи-сал долго, было жалко оставить этот треугольник леса, в котором, будь соль и спички, можно было бы еще пожить...
Солнце стало склоняться, по компасу было уже часов шесть вечера. Надо было ит-ти, чтобы вернуться до наступления ночи в починок. Наклонился к речке, чтобы попить чистой весенней воды, внизу блеснуло серебро крупной рыбы. Мелькнула мысль: «Попади я в «окно» вечером — пришел бы мне конец!» На стоянку не зашел—было бы еще более грустно. Пошел прямо, чтобы выйти на проезжую дорогу. Мелькнула мысль, что можно пройти просекой и заодно посмотреть, хорошо ли показаны границы отведенных зимой делянок. Здесь произошло новое, но уже последнее испытание.
Помню, дошел до первой делянки, посмотрел столбы, которые стояли, прислоненные к деревьям, поправил чернильным карандашом буквы и цифры. Только что хотел пройти к следующей делянке, стоявшей за полверсты, как вдруг вместе с ветерком донеслось далекое глухое рычанье. Я прислушался... Звук повторился. Перспектива встретить весной голодающую медведицу с детьми или просто голодного медведя меня пугала: складной нож с одной стороны, а с другой — когти и клыки силы неравные.
Рисунок. Я провалился в „окно"...
Посмотрел на план и увидел, что вблизи идет зимняк (дорога, по которой ездят зимой по снегу) к реке Летке, через которую тут же Василай (мой хозяин) имеет запруду для ловли в верши рыбы. Пошел по зимняку. Было тихо. Вдруг минут через десять раздался рев. В первый раз рев шел со стороны ветра, а теперь — с противоположной. Ветер, следовательно, теперь дул от меня к зверю — это уже было опасно. Минут через пять рев послышался ближе и как будто сзади меня. Вспыхнуло едва сдерживаемое желание бежать, но бежать в зырянских лесах — значит почти наверняка погибнуть. На сотни верст кругом лес тянется без- всяких дорог...
В голове билась мысль: «Медведь кружит, сжимая меня все более и более тесным кольцом. Скоро ли река?..» Между тем, зимняк извивался то в одну, то в другую сторону. Снова рев, на этот раз отчетливый до такой степени, что казалось, я даже слышу дыхание зверя... Где-то совсем близко трещал валежник... Помню, в голове неподвижно стояла одна мысль: «Что же будет теперь?»
Совершенно неожиданно расступился; лес, блеснула узенькая полоса сенокосного луга; прямо с легким изгибом шла запруда Василия. Держась то за один, то за другой кол, переставляя ноги по ельнику и хворосту, я быстро перешел запруду. Бегом кинулся в сосновый бор.
Теперь я уже ничего не боялся. Медведь в холодную весеннюю воду не идет, а каждое дерево этого бора было мне знакомо за долгую зиму.
Минут через пятнадцать я был в починке Лоббож. Восклицаниям хозяйки и зверским ругательствам обрадованного Василия не было конца. Дело в том, что мне прислали из села Летки почту, из чего хозяева заключили, что меня в селе нет. Куда же я мог деваться?
Они боялись, что, если я пропаду без вести, их будут судить за убийство меня...
Маленькая бумажка, в одну четвертую листа (тогда был бумажный кризис), подчинила меня далекому Великому Устюгу. Через день, рассчитав рабочих, я уже сидел на станции «Мураши», а еще через день пароход выпустил меня на пустынную в то время устюжскую пристань.
Недели через две после моего отъезда охотники около села Летки убили громадного «Старика»...
* * *
Прошло уже девять лет. За это время я побывал в целом ряде мест. Приключений и опасных моментов было гораздо больше, чем в эту шестидневную робинзонаду. Как я ни старался, но повторить мне ее больше нигде не удалось.
Описанные мною шесть дней имели исключительное влияние на всю мою жизнь. Я стал интересоваться, как живут люди в Африке, Австралии, Океании. При чтении соответствующих книжек, описывающих жизнь первобытных людей, мне удалось подметить ряд сходных черт с зырянским и русским народным бы-том. Отыскивая эти сходные черты, я невольно все глубже и глубже стал вникать в народную жизнь. Через четыре года я поступил в бывший . Географический институт. Умелое руководство собравшихся там ученых-этнографов сделало меня на всю жизнь работником в области, этнографии.
Думаю, что если читатели «Вокруг Света» попытаются проделать такой же опыт, многие из них заинтересуются природой и человеком; это заставит их искать ответы на возникшие вопросы в книгах, а оттуда откроется прямой путь в мир науки...


ЛЕТАЮЩАЯ ЛЕЙДЕНСКАЯ БАНКА
Приключения советских аэронавтов			 Рассказ А. Гиллера

Уже около 10 часов находились мы на аэростате. Послушный моей воле, он все время то поднимался, то опускался. Но теперь он заупрямился.
Было около 5 часов утра 18 марта. Близилось к восходу солнца, и холодный воздух тянул шар к земле. Мешок за мешком летели за борт, и шар медленно и неохотно поднимался вверх.
Я заставил его подняться до 3750 метров. С трудом решился я на такой прыжок в высоту — на такой взлет. В наших условиях этот взлет грозил взрывом: мог взорваться весь аэростат и мы вместе с ним.
А могло это произойти вот почему. Внешняя оболочка нашего аэростата ничем не отличалась от других; но внутренняя его оболочка была окрашена алюминиевой краской.
Между этими двумя оболочками проложена изоляционная прокладка; в результате такой комбинации наш аэростат представлял собою как бы огромную лейденскую банку1). Внутри же шар был наполнен водородом. А так как в корзине аэростата была установлена коротковолновая приемно-передающая радиостанция, работа на которой производилась обычным телеграфным ключом Морзе, и так как ключ этот имеет свойство искрить, то опасность взрыва была вообще велика, особенно при взлете. Газ, выходя из клапана аэростата при взлете, не успевает подняться вверх, и аэростат все время нагоняет его. Водород, смешиваясь с кислородом воздуха, может дать гремучий газ, который при малейшей искре должен взорвать аэростат.
1) Прибор, служащий для аккумулирования (накопления) электричества. Представляет собою стеклянную банку, выложенную снаружи и изнутри оловом в тончайших листах (станиоль).
Правда, мы приняли некоторые меры предосторожности. Так, например, заключили этот злосчастный ключ Морзе в резиновый шар-пилота, таким образом, искры не должны были выходить за пределы резиновой оболочки. Но принятые меры могли оказаться недостаточными. Опасность взрыва была, следовательно, велика.
Не предупреждая своего спутника, на свой страх и риск, я решился на такой взлет. Сознание ответствен ности принуждало меня к особенной осторожности... Но выбора не было, и я всеми силами боролся с аэростатом, который тянуло книзу, и заставлял его подыматься все выше и выше.
Но как только я перестал сбрасывать балласт, шар, как бы в отместку мне, стремительно помчался вниз...
Я обозлился. Мне никоим образом нельзя было спускаться вниз: внизу воздушное течение медленно, но неуклонно несло нас к неприятель-ской границе, которую мне строго-настрого приказано было не перелетать во избежание дипломатических осложнений. По направлению движения облаков я предположил, что вверху, в верхних слоях атмосферы, аэростат повернет в другую сторону и мне удастся избежать перелета через границу.
Но шар не слушался.
Рисунок. Заставили портного по моим чертежам кроить аэростат необычайной формы...
Мой спутник посылал во все стороны радиограммы: «Цеку... Цеку... Цеку...»
С большим трудом, при помощи целого ряда крайне сложных манипуляций, мне удалось удержать аэростат на достигнутой высоте. Все обстояло благополучно: нас не взорвало, через границу мы не перелетели. Оставалось наблюдать, как будет вести себя аэростат дальше.
И, о, радость! — он плавно и круто повернул на 180 градусов и медленно двинулся на восток, прочь от пограничной линии...
Настроение изменилось, и во все стороны полетели позывные сигналы:
цскв... цскв... цскв...
И, несмотря на крайне неудобное положение, в котором я находился — все время на ногах, не имея возможности не только сидеть, но даже повернуться в корзине аэростата — мысленно я обозрел пройденный путь и вспомнил о моих предшественниках, о бесчисленных неудачных попытках, о загубленных жизнях и погибшем имуществе,— и нее это благодаря отсутствию связи между аэронавтом и землей.
Например, несчастный Андрэ — этот пионер полета на Северный полюс. Никаких следов его до сих пор не обнаружено. Затерянный в безбрежных пространствах, среди необозримых льдов без каких бы то ни было признаков жизни, он несся на своем воздушном шаре по воле течения и с ужасом видел, как гибнут все его надежды, рушатся планы, как ждет его неминуемая гибель от голода и холода.
И никакой возможности дать знать о себе, сообщить о месте полета, о спуске!
Вспомнились наши советские полеты. Полет Зыкова. Шар занесло на Уральский хребет, в безлюдную местность. Правда, пилот и его спутник, после продолжительного многодневнего скитания, полузамерзшие, умирающие с голоду, добрались до жилья. Но шар погиб, а он стоил около 17 000 рублей.
Еще много случаев неудачных полетов выплыло в моей памяти.
Затем их сменили другие, которые благодаря радио закончились удачей.
Во время мировой войны один немецкий цеппелин вылетел из Фридрихсгафена в самый центр Африки, где были осаждены немцы. Во время рейса цеппелин держал непрерывную связь с Фридрихсгафеном. Какой бодрый дух влил бы этот вестник «с неба» в души осажденных! Какую моральную и материальную помощь и поддержку он мог бы им оказать!
Но англичане, которые все время с опаской следили за рейсом цеппелина, с помощью выкраденного кода послали на цеппелин ложную радиограмму с требованием возвратиться в Фридрихсгафен.
В 1919 году английский дирижабль проделал путь в Америку и обратно, находясь при помощи радио в непрерывной связи со своей базой. Уже вблизи американских берегов он получил радиограмму, предупреждавшую о свирепствовавшем впереди воздушном шторме; он немедленно повернул обратно и благополучно прибыл в базу, избежав катастрофы.
И наиболее яркий пример пронесся в моей памяти — перелет Нобиле и Амундсена через Северный полюс. Конечно, без связи перелет был бы, если не невозможен, то, во всяком случае, весьма гадателен.
Но все это была связь на длинных волнах, при чем аэронавты пользовались только приемником, так как длинноволновый передатчик чересчур тяжел.
Я с гордостью оглянулся на скромную любительскую коротковолновую установку и на моего спутника, с которым мы только что избежали большой опасности, и любовно окинул взглядом корзину и все в ней находившееся.
И еще большая гордость и сознание важности нашего опыта охватили меня, когда я вспомнил о том, при каких условиях начался наш полет, с какими трудностями был он сопряжен и сколько пришлось вынести, пока, наконец, удалось осуществить этот опыт.
Вспомнил я, как больше двух лет носился с мыслью о связи аэростата с землей, как всячески пытался доказать необходимость и осуществимость подобной связи.
Но в то время радио было делом новым, о коротких волнах и совсем не знали, — длинные же волны не давали возможности наладить желаемую связь.
Теперь все позади. Но сколько уговоров, убеждений — досадных и бесплодных!, Сколько скептических и насмешливых улыбок и горьких слов!..
Я обивал пороги Академии Воздушного Флота, Научно-Испытательного Института Воздухофлота... И после множества бесплодных и безрезультатных попыток решил пойти к своим товарищам радиолюбителям в надежде — нет, скорее уверенности,— что они поймут меня, помогут.
Рисунок. Маршрут рекордного полета советских коротковолновиков на воздушном шаре (17—18 марта 1928 г.).
Я в обществе «Друзей радио», в секции коротких волн. Группа энтузиастов, фанатически верующих в свое дело и из ночи в ночь добивающихся рекордной связи с Америкой, Африкой, Австралией...
Дело пошло полным ходом. План намечен — любительская установка: коротковолновые передатчик и приемник. Антенна — пустяк. Связь будет и двусторонняя — QSO обеспечено. Источники питания—вот больное место всякой установки. Но и эти препятствия надеются преодолеть.
Я — у аэростата; мой спутник у своей установки. И то и другое свое — любительское. Радиопередатчик и приемник смонтированы моим спутником, все своими руками, и только одни лампы фабричные.
А аэростат?
И вспомнил я, как строился он. В цейхгаузах Н-ого воздухоплавательного отряда валялись старые оболочки от шаров. Прошлое их терялось еще в эпохе империалистической или гражданской войны. Лежали они этак в цейхгаузе и ждали того момента, когда их извлекут оттуда и портной начнет кроить из них непромокаемые плащи и пальто.
Из этих-то оболочек я и решил построить аэростат моей конструкции. Переговорил с ячейкой Осоа-виахима отряда, которая одобрила мой план, и мы ревностно принялись за дело.
Заставили портного кроить аэростат не обычной веретенообразной формы, а по моим чертежам — тра-пециоидальный.
Медленно двигалось оборудование его. С особенным трудом дались нововведения: клапан особой конструкции (вес 3 килограмма вместо 16), веревочный такелаж (облегчен на 50%), подвеской стальной обруч (6 килограмм вместо 16). и т. д.
Наконец, все готово. Испытание выдержано. Аппарат признан вполне пригодным для полета, ничуть не уступающим по своим качествам и прочности заводскому. А стоимость его— 300 рублей вместо 12 000 — стоимость заводского аэростата подобной кубатуры (800 куб. метров)...
А теперь экзамен в воздухе. И какой экзамен!
Проносятся в мыслях воспоминания о первых часах полета. Тщетные попытки войти в связь с какой-либо коротковолновой станцией. Полное отчаяние моего спутника. Его бесконечные и бесплодные вызовы: Всем... Всем... Всем..., остающиеся без отклика...
И когда он уже впал было в полное отчаяние, в уши ворвалась человеческая речь на непонятном языке... Оказалось, нас услышал голландец... Ура! Значит, передатчик в порядке...
Собирая в памяти отдельные немецкие слова, мы спешим сообщить ему, где мы, и просим передать в Москву, в секцию коротких волн весточку о нас... И тут же мы слышим, как голландец вызывает Москву и передает. А сами мы с ней связаться не можем (близко, что ли?). Нас забавляет этот странный способ сообщения: аэростат — Москва через Голландию.
В разговор врываются с позывными «СОК» Сокольники на коротких волнах и просят дать знать о себе. Мы пытаемся связаться с Сокольниками, настойчиво вызываем их, но ничего не выходит...
Мы опять вызываем: Всем... Всем... Всем...
В уши врывается снова иностранная речь — отвечает француз. Французы нас услышали, а свои молчат...
Ну, что же? Просим француза сообщить в Москву, что все обстоит благополучно...
И вот он уже передает нашу радиограмму в Москву. А связаться с ней непосредственно мы не можем... Опять вызываем: Всем... Всем... Всем... — снова бесплодно...
Пытаемся вызвать Баку. Услышали нас. Просим передать в Москву, что никак не можем связаться с ней.
На время прекращаем вызовы. Ночь близится к концу. Наступает время, когда Ленинград должен нас услышать.
Опять вызываем: Ленинград... СКВ... СКВ... СКВ... И вдруг в уши с ужасающей слышимостью врывается:
«Говорит Ленинград 08RA Маруся Гилярона... Я слышу вас великолепно... Что с вами?.. Где вы?.. Как чувствуете себя?!!»
Громкое «ура» вырвалось у нас обоих. Гилярова передала, что с самого момента отлета они тщетно пытаются связаться с нами, то же и в Москве, и что они получили сведения через голландца и француза... Она сообщила дальше, что по прямому проводу находится все время в непосредственной связи с Обществом Друзей Радио в Москве и что постарается и дальше не терять связи с нами, так как в Ленинграде и Москве установлены бессменные дежурства.
Дальше все было крайне просто: мы передавали, нас принимали. Шаг за шагом мы передавали о своем полете. Нас приветствовали, давали указания, советы, приказы. Мы ли-ковали и наивно полагали, что победа за нами и все кончено. Но рано было ликовать: суточное кольцо не было еще замкнуто, не было дублировано. Нам предстояло еще длительное испытание.
Настала ночь — вторая на борту аэростата. Она была особенно мучительна. Усталость одолевала. Клонило ко сну. Подкашивались ноги. Сознание туманилось. А спать нельзя было.
Правда, нечего было опасаться. Мы находились на достаточной высоте, и опыты наши можно было считать почти , законченными. Направление аэростата, как можно было судить по компасу, карте и звездам, никакого беспокойства не вызывало. Но все же необходимо было* бодрствовать.
Мы подбадривали друг друга, подтрунивая: «Что, брат, спать захотелось?»— и таким образом разгоняли сон... Но это помогало не надолго...
Я вижу, как ключ Морзе валится из руки моего спутника, голова его склоняется и, хотя он борется со сном, машинально выстукивая точки и тире, — но я знаю, что сознание его затуманено, что он уже спит.
Рисунок. Мы спешим подняться выше, за пределы досягаемости пуль...
Силой воли стряхивает он с себя одолевающий его сон, потягивается, переминаясь с ноги на ногу, пытается расправить онемевшие от неудобного положения ноги и вновь начинает выстукивать бесконечные радиограммы: он вызывает Баку, Томск, которые его слышат, Москва же и Ленинград ночью опять нас не принимают.
Меня тоже одолевает сон. Усталость смыкает веки. Ноги стали чужие и отказываются служить — ведь мы уже свыше 30 часов на ногах, так как не только сидеть, но даже и стоять по-человечески негде — почти все место в корзине занято радиоустановкой и источниками ее питания.
По военной привычке спать на ходу, я засыпаю...
Меня разбудил выстрел из винтовки.
— Слышите? В нас стреляют,— говорит мой спутник.
Мы спешим подняться выше, за пределы досягаемости пуль, и я успокаиваю моего  спутника, что это обычная хулиганская выходка, почти неизбежная деталь каждого полета.
Время близится к восходу солнца. Шар неудержимо тянет вниз, и мне приходится принимать героические меры, чтобы удержаться на высоте и не снизиться.
Утомление достигает предела. Напряжением воли продолжаем полет.
Прорезывая облака, показывается солнце. Воздух разогревается, и шар начинает медленно ползти вверх, все увереннее забирая высоту.
Мой спутник продолжает бросать в пространство призывные: Всем... Всем... Всем... и принимать ответные радиограммы. Пора спускаться. Мы кружим, кружим. Я ищу удобного для посадки места. А аэростат стремительно несется вверх, в облака.
Началась игра моя с аэростатом: он стремится вверх, а я его заставляю медленно и скачками спускаться вниз...
Это было в 30 верстах от Калуги, куда я намеренно направил аэростат. Я приказываю моему спутнику приготовить балласт и быть готовым...
И вот мы на земле. Без толчка, тихо и плавно спустились. Мой спутник наскоро устанавливает на ближайшем дереве антенну, просит сбежавшихся крестьян подвести корзину к дереву, вновь начинает свои бесконечные вызовы: Всем... Всем... Всем... и сообщает, что после 40 часов 32 минут пребывания в воздухе мы спустились благополучно, Здесь же, на земле, мы получили радиограмму от Генерального секретаря ОДР и Начальника воздухофлота:
«Постарайтесь продержаться еще час — побьете довоенный рекорд».
Опыт кончен. На борту остались три мешка балласта из 24, взятых с собой. Мы могли бы продержаться в воздухе еще 6—7 часов. Но рекорд и так побит...
Рисунок. Аэростат без толчка спустился на землю...

Н А П Л О Т У
(К рисунку на обложке)
Империалистическая бойня, невольным участником которой пришлось побывать и Джимми, оказала на него весьма неожиданное влияние — она разбудила в нем неудержимое стремление к путешествиям и жизни среди природы. Два года назад в сопровождении своего близкого друга, которого он любовно называл «Старый Дэви», Джимми бежал от безработицы из «дорогого отечества» в Западную Канаду и вскоре основался в городе Эдмонтоне. Там был большой спрос на рабочую силу по постройке железнодорожной ветки, и несколько дней спустя, друзья уже долбили кирками и лопатами горные кряжи близ Рокиса.
Несмотря на маленький рост и слабую на вид комплекцию, Джимми принадлежал к такому сорту людей, который, если на него зарычит лев, смело подойдет к нему и спросит, в чем дело. Внешность иногда бывает очень обманчива...
Табельщик той партии, где работал Джимми, скоро испытал это на себе. По складу своего характера он должен был вечно кого-нибудь запугивать и издеваться над кем-нибудь, а так как «маленький англичанин» был меньше всех ростом, то на него и пал жребий стать очередной жертвой насмешек и издевательств. Джимми крепился целую неделю-боязнь потерять работу умеряла его пылкий характер. Но скоро чаша терпения переполнилась: табельщик пустил грубое замечание по поводу роста Джимми, задев самое больное его место.
Табельщик был чуть ли не вдвое выше Джимми. Тем не менее, это не помешало «маленькому англичанину» отбросить в сторону лопату и ураганом броситься с кулаками на оскорбителя. Гигант напрасно старался оградить себя от железного града ударов Джимми. С проклятиями, несвязно срывавшимися с окровавленных губ, он выхватил у ближайшего рабочего ломи, подобный разъяренному слону, бросился на Джимми. Лом со свистом рассек воздух, но «маленький англичанин» увернулся от первого ужасного удара (а не успей он увернуться — донесение по начальству гласило бы: «Убит оторвавшейся скалой») и тоже стал искать глазами какое-нибудь орудие. Чьи-то заботливые руки — Джимми выбрал ближайшие из двух десятков протянувшихся — сунули ему лопату как раз в тот момент, когда табельщик собирался нанести Джимми второй удар. Послышался звонкий лязг, гигант замешкался на один миг, сверкнула в воздухе отполированная сталь лопаты, тонкая красная полоска образовалась на голове табельщика, брызнула кровь — и обидчик упал без сознания на землю.
Несколько секунд ошеломленный Джимми стоял среди восхищенной толпы и молча смотрел на побежденного врага. Если он очнется, он либо застрелит того,, кто осмелился напасть на него, либо лицемерно сделает его своим «другом», пока не найдет удобного случая отомстить так, что на него не падет и тени подозрения... 
Да, он должен бежать. Но как? Единственный—кратчайший и наиболее быстрый— путь, которым ему предстояло воспользоваться, была бурная горная речка. Джимми, глядя на бурный поток, почувствовал нежность к , своим товарищам, которые немедленно принялись за сооружение грубого плота. Нервный комок подступил к его горлу, когда он увидел, что Дэви, испытывавший панический ужас перед водой, не раздумывая, вскочил на дружно сколоченный плот и схватил весло.
Стараясь скрыть охватившее его волнение, Джимми подал знак, и несколько пар загорелых рук оттолкнули плот на середину яростно бурлившего потока. Плот сейчас же подхватило течением, и два смельчака скрылись с глаз оставшейся толпы.

* * *
Несколько часов все шло хорошо. Джимми начал уже подумывать о том, чтобы пристать к берегу, отдохнуть, закусить... Но вдруг его мечты прервались внезапно усилившимся ревом воды: плот вошел в узкий проход реки.
Джимми уловил испуганный взгляд Дэви и по движению его губ догадался, что он что:то говорит. Увлекаемый все возраставшим течением, плот с головокружительной быстротой понесся по потоку, скованному гранитными объятиями острых скал. Вода вырвала у Джимми весла, завертела плот в предсмертной агонии и с силой отбросила его в сторону. Плот затрещал и со всего размаху ударился о большой камень, возвышавшийся над водой. Джимми крикнул Дэви, чтобы тот следовал за ним, сделал отчаянный прыжок и очутился на камне, а затем, недолго думая, нагнулся и помог выбраться товарищу как раз в тот момент, когда разбитый плот уже погружался в воду.
Задыхаясь от напряжения, Джимми сел га камень и огляделся. Они промчались на плоту по меньшей мере километров шестьдесят от места стоянки. Был знойный полдень, когда лопата Джимми рассекла лоб табельщику, а теперь уже солнце склонялось к западу. Нигде поблизости не было никакого жилья — Джимми знал это наверняка,— а железная дорога в Эдмонтон проходила километрах в сорока на восток. С горечью подумал Джимми о том, что его мечты побыть среди природы, в дебрях—осуществились, но как трагически!.. Посмотрев на бурное течение реки и прикинув в уме, что до берега было не менее двадцати метров, он отбросил всякую мысль о возможности вплавь добраться до него. Единственной надеждой их было — положиться на случай, который занес бы сюда человека с веревкой. Но угрюмые берега, покрытые густым лесом, казалось, говорили о том, что никогда человеческая нога не ступала здесь.
Всю долгую ночь напролет Джимми и Дэви, дрожа от холода, жались на покатом камне, кричали поодиночке и вместе в надежде, что случайный бродяга услышит их крик. Но единственным ответом им было жалобное, меланхолическое завывание горных львов. Вой их скорее походил на плач заблудившегося ребенка, чем на устрашающее рычание льва...
Наступило утро, взошло солнце, а с ним появились мириады москитов. Когда солнце начало подниматься выше, Джимми и его товарищ стали невыносимо страдать от жажды. Хотя они и были окружены водой, однако не могли дотянуться до нее, не рискуя свалиться в реку. Джимми пришло в голову связать из рубах длинный жгут. Опуская его в кипящий, беснующийся поток, они выжимали воду в пересохшие рты.
Их мучил голод, и они вспомнили, что не ели в течение многих часов. Но голод и жажда были еще терпимы по сравнению с невыносимыми укусами москитов. К счастью, физические мучения от укусов отвлекали их от еще более ужасного сознания полного бессилия.
Совсем охрипший Джимми не мог уже больше кричать. Он отжал рубаху и начал ею махать. Эта своеобразная сигнализация не ускользнула от острого взора горного индейца. Разрядив ружье в воздух, он дал понять, что скоро вернется, и исчез.
 Опять потянулись томительные часы ожидания. Наконец, индеец появился снова, но не один, а с несколькими товарищами. В сердцах Джимми и Дэви затеплилась надежда. Индейцы сползли со скалы вниз на берег и стали что-то делать с веревкой.
Вдруг один из них натянул лук — и стрела прожужжала мимо скалы, на которой сидели оба путника. Прожужжала вторая стрела и задела Дэви за подбородок, едва не сбив его с камня. Джимми понял, в чем дело: к стреле была привязана тонкая бечевка, за которую он жадно ухватился руками.
Осторожно и медленно тянул он бечевку до тех пор, пока в руках его не очутился привязанный к ней конец толстой веревки. Тогда, повернувшись к Дэви, он начал обвязывать веревку вокруг его талии. Дэви запротестовал. Перспектива погрузиться в бешено клокочущий поток— даже при условии, что индейцы будут тащить его на берег, — была выше его сил. Думая, что наглядный пример лучше может подействовать на Дэви, чем слова, Джимми надел на себя петлю, затянул ее, пожал руку Дэви, подал знак на берег и прыгнул в воду...
Вода забурлила, закружилась, коршуном налетела на Джимми и скрыла его с глаз спасающих. Но вскоре веревка сделала свое дело, и Джимми опять показался на поверхности воды. Жадно вдохнув воздух, он стал бороться со стихией, напрягая все силы; индейцы быстро тянули веревку к себе, и через несколько минут Джимми стоял на берегу—мокрый, дрожащий, но невредимый...
Не теряя времени, Джимми сбросил мокрую одежду; один из индейцев снова прикрепил конец веревки к стреле и прежним способом отправил его Дэви. Последний, увидев, что друг его добрался здравым и невредимым до берега, подавил в себе страх настолько, что обвязал веревку вокруг пояса и бросился в реку.
Джимми пришлось пережить тяжелые минуты. Как только Дэви бросился в воду, он сразу исчез в глубине, потом на минуту появился на поверхности, в клубах молочной пены — и опять исчез. Индейцы стали тянуть веревку, но она легко взлетела в воздух—петля развязалась...
Онемев от ужаса, Джиими уставился остановившимся взглядом на то место реки, где то исчезал, то появлялся его друг. Трое из индейцев бросились бежать вдоль берега, и на бегу один из них быстро обвязал вокруг себя веревку. Он бросился со скалы в бурную реку, а его товарищи крепко держали веревку.
Напрягая все силы в борьбе с течением, индеец быстро настиг утопавшего. Товарищи бежали по берегу, крепко держа конец веревки и стараясь не отставать от спасителя, которого уносило яростным течением вниз. Индеец настиг Дэви, схватил его, и с помощью остальных оба вскоре были вытащены на берег.
Испуганный, в полузабытьи, Дэви всецело отдался Джимми. Друг так яростно тормошил и растирал его, что уже несколько минут спустя Дэви совсем пришел в себя.
Индейцы повели их в свой лагерь, снабдили одеялами, проводником и необходимой пищей и отправили к железной дороге. Несколько дней спустя друзья благополучно вернулись в Эдмонто'н...



КТО ЗНАЕТ БОЛЬШЕ???
ОТВЕТЫ ЧЕТВЕРТОЙ СЕРИИ

I. Астрономические сутки равны 23 час. 56 мин. 4 секундам.
 2. Шестой частью света называют Антарктиду (Южный полярный материк).
3. От имени Америго Веспуччи, одного из первых мореплавателей, открывших этот материк.
4. Свыше 74° по Цельсию.
5. Рыбы эти раздуваются, и внутренности через рот выпирают наружу. Происходит это потому, что организм глубоководных рыб привык сопротивляться большему давлению воды.
6. Циолковский.
7. В области Арало-Каспийской низменности.
8. Складовская-Кюри открыла радий.
9. В понятие Ближнего Востока входят: Балканский полуостров, Турция, Персия, Афганистан,. Аравия, Северная Африка, Закавказье и Средняя Азия. 10. Соль.
11. Вулканы Эребус и Террор в Антарктиде.
12. Планеты—это сравнительно небольшие небесные тела, движущиеся вокруг солнца подобно нашей Земле. На звездном небе они постоянно меняют свое положение относительно других звезд. Неподвижными звездами в астрономии называют небесные тела, отдаленные от нашей солнечной системы настолько, что их головокружительные движения в разных направлениях неощутимы для нашего глаза.
13. Континентальный климат отличается от морского большей годовой амплитудой, т.-е. более теплым летом и более холодной зимой.
14. Между Тигром и Евфратом.
15. Солнечные затмения происходят тогда, когда Луна проходит между Солнцем и Землей, заслоняя собой солнечный диск. Лунные затмения бывают тогда, когда Луна находится на одной линии с Солнцем и Землей, но по другую сторону Земли. Тогда Земля заслоняет собою солнечный свет, падающий на Луну.
16. Северо-западный проход был открыт Мак-Клюром в 1850 году. Северовосточный проход открыт А. Э. Норденшельдом в 1878—1879 годах.
17. Сиама.
18. Южной оконечностью Азии является мыс Буро на южной оконечности Ма-лаккского полуострова, Африки — мыс Игольный, Ю. Америки — мыс Фровард, Австралии—мыс Унльсон.
19. Потому, что на эти глубины не проникает солнечный свет, и, не имея собственного освещения, глубоководные рыбы были бы обречены жить в темноте.
20. Петрография занимается изучением состава горных пород.
21. Из асбеста выделываются огнестойкие ткани.
22. По р. Араксу.
23. Мулат—это помесь белого с негром; креол—помесь белого с краснокожим; сампо — помесь негра с краснокожим.
24. Самой высокой точкой земного шара является гора Эверест в Гималаях, достигающая 8 840 метров над уровнем моря. Величайшая известная глубина моря достигает 9 636 метров в области Марианских островов в Великом океане, к северу от Австралии.
25. Фламинго.
26. Танну-Тувинская республика.
27. Приливы и отливы в океанах происходят благодаря притяжению водной оболочки Земли (гидросферы) Луной. Наивысший уровень воды (полная вода) наступает, когда Луна проходит через меридиан места, малая вода — приблизительно во время восхода и захода Луны.
28. Непал.
29. Главной составной частью минеральных удобрений являются фосфориты и калийные соли.
30. Для этого следует густо обложить основание палатки хвойными ветвями.
31. Тамерлан (Тимур) — один из величайших мировых завоевателей. Родился в 1336 г. в Шахризябсе (Вост. Бухара) и начал свою военную карьеру во главе разбойничьей шайки. Впоследствии расширил свои владения чуть ли не на весь азиатский Ближний Восток, доходя на севере до Волги и Дона.
32. Планета Сатурн. Кольца Сатурна состоят из бесчисленного множества отдельных твердых частиц, обращающихся вокруг планеты с различными скоростями в зависимости от расстояния.
33. В Закавказье, Средней Азии и Приамурье.
34. На вершину горы Монблан в Альпах.
35. На мысе Чаква близ г. Батума, в пределах Аджарской АССР.
36. Протесты — это мельчайшие организмы, являющееся как бы переходными формами от животного мира к растительному.
37. В северном и восточном.
38. Гелиотропизмом называют стремление зеленых растений к солнечному свету. Явление это можно прекрасно наблюдать у комнатных растений, стоящих вблизи окна. Все молодые побеги таких растений оказываются изогнутыми по направлению к окну.
39. В представлении вавилонян Земля является неподвижной массой, крепко опирающейся на каменные столбы, основания которых теряются в бездне хаоса. От вавилонян это представление перешло впоследствии к персам, сирийцам и отчасти — к древним грекам.
40. Старейшим научным учреждением в СССР является Всесоюзная Академия Наук, существующая свыше 200 лет.
41. На острове Кергуэлен в Южном Ледовитом океане. Произошло это явление потому, что там постоянно дуют сильнейшие ветры, и если бы насекомые имели крылья, их неминуемо унесло бы ветром с острова в море.
42. Основной единицей метрической системы является метр, равный одной десятимиллионной части четверти парижского меридиана (точнее — 443 296 парижским линиям при 0° Цельсия). Основной метрической мерой веса является грамм, равный весу одного кубического сантиметра воды при 4° Цельсия.
43. Около 25 000 пудов.
44. Иод.
45. Маточкин Шар.
46. Овцы.
47. Итальянский астроном Скиапарелли.
48. Столица Тибета—Лхасса,. Она замечательна тем, что является центром северного буддизма. В Лхассе проживает Далай-Лама, являющийся по верованиям буддистов «наместником бога» на земле, подобно папе римскому по верованиям католиков. По религиозному закону в Лхассу не имеют права проникать не-буддисты.
49. В Закавказье..
50. Журнал «Всемирный Следопыт» со своими приложениями—«Вокруг Света» и «Всемирный Турист».

ПО СОВЕТСКОЙ ЗЕМЛЕ
РАЗВЕДЕНИЕ КЕНДЫРЯ КОРНЕВИЩЕМ.
Искусственное разведение кендыря интересует сейчас работников Средней Азии, так как разведение его семенами и сеянцами— способ достаточно дорогой, да и нe всегда достигает цели, ибо до 35% сеянцев погибает, и кендырные площади требуют в течение года постоянной подсадки, что значительно удорожает стоимость работ по разведению кендыря.
Гораздо проще и дешевле разведение кендыря корневищем и самосевом.
Для посадки заготовляются корневища в 20—25 сантиметров и короче. Высаживаются корневища под плуг на расстоянии немного менее метра друг от друга по земле, вспаханной с ранней осени. Корневища, высаженные в марте — апреле, быстро и дружно принимаются. Только в очень редких случаях — если допущена посадка испорченных корневищ — требуется подсадка, но не более как на 10 — 15% общего высаженного количества.
Способ размножения самосевом еще проще. Выбирается площадь вблизи естественных зарослей, очищается от постоянных зарослей и распахивается ранней весной в глубину на 20 — 25 сантиметров, при чем в течение лета 2 — 3 раза боронуется тяжелой бороной, для чего площадь должна быть выбрана с подветренной стороны зарослей.
Осенью, при созревании, кендырные стручки раскрываются, и семена, разносимые ветром, ложатся на рыхлую подготовленную площадь, обсеменяя её. После обсеменения площадь следует один раз проборонить, и работа по посеву на этом заканчивается.
Весной такой посев дает густую, сильную щетку всходов, которую требуется на второй год прореживать.

ВСЕСОЮЗНЫЙ МУЗЕЙ-ХОЛОДИЛЬНИК.
Дальневосточная географическая обсерватория прислала Академии Наук интересный проект организации на Дальнем Востоке ледяного музея-холодильника. В Амурской области есть места, где почва никогда не отмерзает. Здесь на глубине 80 метров можно выстроить музей, в котором могут сохраняться тысячелетиями трупы животных и людей. В музее-холодильнике можно будет ставить опыты по анализу на весьма лолгие сроки. Директор обсерватории Сумгин уже проделал в этом отношении ряд опытов, при чем ему удалось сохранить в течение десятков лет трупы различных животных в совершенно неизмененном виде. Кроме того, в полосе вечной мерзлоты найдены прекрасно сохранившиеся мамонты и носороги. Трупы этих
животных сохранились в такой целости, что и теперь, после десятков тысяч лет, мясо этих трупов можно есть. Сумгин находит, что этот «ледяной пантеон» может с успехом стать международным, так как возможность заполнения музея трупами животных из Азии, Австралии, Африки и Америки сможет привлечь и научные иностранные общества.
ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА ДЛЯ ПАРОХОДОВ.
Вопрос о переброске грузов, идущих по Волге на Дон и обратно, вызвал несколько проектов, которые сводятся либо к соединению Волги и Дона железнодорожными путями, либо к прорытию канала между Волгой и Доном. Первый проект требует двойной перегрузки товара, что удорожает стоимость перевозок, второй этого не требует, так как суда с Волги без перегрузки должны проходить на Дон. Хотя осуществление первого проекта должно обойтись сравнительно дешево и потребует меньше времени, преимущества второго в конечном результате так велики, что он и принят к осуществлению.
Недавно инженер Ф. Барыкин предложил еще третий проект — устройство Волго-Донской железной дороги для перевозки самих судов, идущих по Волге на Дон и обратно. Проект, действительно, грандиозный, но и при нынешнем состоянии нашей техники исполнимый.
По проекту инж. Барыкина железнодорожное полотно обычного типа будет иметь три-четыре пары путей, по которым должны ходить вагонетки с громадными полувагонами, наполненными водой с «плавающими» в них перевозимыми судами. Направление проектируемой железной дороги отличается полным отсутствием закруглений и состоит из пяти отрезков прямых линий, образующих в целом ломаную линию, при чем на местах изломов находятся особые поворотные круги или бассейны. Таким образом, судо-возный поезд идет по совершенно прямой линии, на переломе линии он поступает на поворотный круг или в бассейн, затем идет по следующему отрезку линии и т. д. На конечных пунктах линии имеются шлюзы, в которые и поступают перевозимые суда и откуда они поступают в вагоны.
Проект инж. Барыкина предусматривает перевозку судов до 5 000 тонн вместимости и длиной в 80 метров. Для перевозки судов до 2 000 тонн потребуется не менее 4 паровозов, для более крупных—электрическая тяга. А. У.

ВСЕМИРНЫЙ КАЛЕЙДОСКОП
НОВОЕ О ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯХ.
Проф. Кирпатрик (Америка) опубликовал итоги своих наблюдений над землетрясениями. Он утверждает, что степень разрушительности может быть определена тонами подземного гула. Чем выше по диапазону и короче гул, тем меньше сила землетрясения; чем ниже, тем разрушительная сила его больше.
Д-р Созман из Вашингтонского университета предлагает устраивать искусственные землетрясения взрывами или бросанием оземь больших тяжестей — с целью планомерного изучения скорости и интенсивности движения подземных волн и установления, в связи с этим, точной структуры недр земли. 
Г.-М.


Ответственный редактор В. Нарбут.
Заведующий редакцией Вл. А. Попов.