ВОКРУГ СВЕТА ЖУРНАЛ ПУТЕШЕСТВИЙ ОТКРЫТИЙ, ИЗОБРЕТЕНИЙ, ПРИКЛЮЧЕНИЙ № 10 1928 г. 10 МАРТ ГОД ИЗДАНИЯ ВТОРОЙ Содержание: «Золото диктует». ? М. Зуев-Ордынец, «Украденный Рембрандт». ? Скальд. «Революционный кит». ? М. Джонсон. «Пираты жемчуга». ? Ю. Гeкo. «Ночной полет.» ? Кино - трюки. ЗОЛОТО ДИКТУЕТ О Всеамериканской Империи мечтали уже давно. Полтора столетия назад Александр Гамильтон писал о грандиозном государственном объединении, владения которого протянутся от Северного прохода до мыса Горн. В XIX веке для многих стало ясно, что мечты эти не так уже невозможны. Один из государственных секретарей Соед. Штатов, Чарльз Хьюджс, заявил, что «внешняя политика Соед. Штатов строится не на отвлеченностях. Она идет параллельно с экономическим развитием страны». Эти золотые слова остались верными и до наших дней. Колыбелью современного могущества величайшего государства Нового Света являются Северо-Восточные Штаты, где зародились американская промышленность и американский капитализм. Перед этим оазисом передовой культуры и цивилизации расстилались необъятные пространства, щедро одаренные природой, таившие в себе неистощимые источники богатств, способных осчастливить и обеспечить сотни миллионов людей. Весь XVIII и XIX век экспансия промышленных штатов идет от победы к победе по пути территориальных захватов, от океана к океану, от Канадских снегов до горячих горных плато Мексики, увеличивая число звезд на американском флаге, увеличивая и укрепляя базу быстро развивающегося американского капитализма. Но отсюда еще далеко до воплощения мечты Гамильтона. Новый Свет слишком велик. От мыса Барроу до мыса Горн по прямой, как летает птица, 16 тыс. километров. То расширяясь в гигантский континент, то превращаясь в узкую ленту земли, через которую легко перелетит снаряд современного орудия, этот гигантский, второй по величине на земном шаре, материк, раскинувшийся в лоне двух океанов представляет собой конгломерат стран, резко отличных друг от друга по природным и климатическим условиям, по степени богатства и по времени захвата территорий представителями различных европейских наций. Американцы никогда не забывали о возможности далекого будущего, но скромные силы заставляли их выдвигать и скромные лозунги оборонительного характера в течение почти всего XIX века. Георг Вашингтон завещал своему народу «расширять коммерческие связи со всем миром и иметь как можно меньше общего в политическом отношении». Это было на заре северо-американской государственности. Уже в начале XIX века основной принцип внешней политики Соед. Штатов несколько меняется в общих чертах, выливаясь в знаменитую доктрину Монро: «Америка для американцев». На первых порах это тоже защитный лозунг. Скорее всего он вызван страхом, как бы европейские державы не расхитили территории Нового Света. Соед. Штаты всячески поддерживают Испанию, все еще владевшую необозримыми пространствами в Центральной и Южной Америке, как наименее опасного соперника, будущее которого никому не внушало доверия. В эти годы и такая доктрина являлась трудно выполнимой задачей. Если бы не бесконечные войны и кровавые раздоры среди держав Старого Света, она никогда не была бы выполнена. Напор был велик. В 1823 году Россия хочет захватить Калифорнию. С 1825 г. десятки лет идет глухая борьба за Кубу, которую сначала хочет купить Франция, а потом захватить Великобритания. В 1865 г. Америка анексирует Техас. В 60-х г.г. Наполеон III, воспользовавшись гражданской войной в Америке, создает мексиканскую империю во главе с австрийским принцем Максимилианом. Соед. Штаты, покончив с войной, концетрируют 100 тыс. федеральных солдат на южной границе, — французы бегут, Максимилиан казнен, доктрина Монро торжествует. Это только главное из многочисленных фактов борьбы Соед. Штатов против империалистических попыток европейских держав. В 90 г.г. прошлого столетия старинный спор из-за Кубы кончается испано-американской войной. Легко, словно шутя, американцы расправляются с Испанией на суше и на море. Куба объявляется свободной республикой. Свое выступление американский империализм объяснил служением принципам гуманизма: американские солдаты вступились за своих угнетенных братьев на Кубе. Но как было объяснить приказание Рузвельта, данное еще до объявления войны адмиралу Девью, который должен был итти в Гонконг, оттуда к Филиппинам с тем, чтобы захватить этот богатейший испанский архипелаг. Президент Мак Кинлей, давая указание мирной делегации, говорит: «Обладание Филиппинами предполагает коммерческие возможности, которыми не могут пренебречь государственные власти». К этому времени много воды утекло. Изменилась Америка, вырос американский капитал, изменился весь облик северной части американского континента, изменилось и содержание доктрины Монро. Удачную фразу стопроцентного янки охотно повторяют и теперь, но звучит она уже совсем по иному. В ней не чувствуется больше страха перед великими державами. Это голос хозяина, заявляющего, что он не пустит никого к своему добру. Приходит мировая война, закончившаяся целиком в пользу Америки и только одной Америки. Американский капитализм вырастает до чудовищной величины, подавляя своей грандиозностью весь мир и, обладающая половиной мирового золота, двумя третями всех двигателей, величайшей в мире промышленностью Америка говорит совсем иным языком. В области финансов это язык властелина. В области политики — сильнейшего из игроков. В торговле — Америка это повсеместно наступающая сторона. В колониях — политика Соед. Штатов это смесь интриганства, ханжества, внешнего либерализма, а в случае нужды — откровенных военных выступлений. Но «Америка для янки» (т.-е. северо-американцев), несколько перефразированная доктрина Монро остается центральным местом всей внешне-политической игры Соед. Штатов. Борьба за Центральную и Южную Америку ведется неустанно из года в год. Бороться есть за что. В Латинской Америке — нефть, каучук и азотистые вещества и все это в грандиозных: количествах. Борьба эта нелегка. Соед. Штаты и Латинская Америка в области торговли плохо дополняют друг друга. То, что продает Южная Америка — с.-х. и животноводные продукты — почти не нужно Штатам. Торговля с Европой удобнее для Южной Америки. Любая европейская держава имеет в Южной Америке своих агентов из числа эмигрантов. Соед. Штаты лишены такого союзника. В Южной Америке Соед. Штатам не верят. Против них интригуют, с ними борются, вплоть до вооруженные восстаний. Все это мало смущает Америку. Из года в год растет торговля между обеими частями Нового Света. Еще успешнее растет американский капитал в виде займов и инвестиций в государстве Южной Америки,— крепнет связь, вернее, зависимость. Последняя Панамериканская конференция должна была еще больше закрепить эту зависимость путем целой сети политических и экономических соглашений. На эту конференцию в столицу Кубы — Гаванну — поехал сам Кулидж, а с ним два крупнейших зубра, Келлог и Юз. Первое время можно было думать, что Америка на этот раз встретит ожесточенное сопротивление со стороны латинских республик. Представитель Аргентины, Пуэрредон, выступил от имени трех государств против американского проекта реорганизации Пан-американского союза. На самой конференции дело постарались замять, но в мировой прессе это обстоятельство расценивалось, как поражение, как величайший скандал для репутации американского империализма. Не прошло и двух недель, как появилось новое сообщение о том, что сам президент Аргентинской Республики отказался поддержать выступление своего депутата, и Аргентина больше не (возражает против проекта Соед. Штатов. Конечно, Пуэрредон говорил не от себя. Выступление было согласовано где нужно. Но когда разыгрался скандал, американский дядюшка стукнул золотым мешком по столу, завертелись колесики сложного аппарата капиталистического воздействия, на представителей политической власти, — и все изменилось, Президент огромной державы по существу плюнул себе же в лицо. Доллар победил. Также провалилась и резолюция сальвадорского министра Твереро о полном запрещении Соед. Штатам вмешиваться во внутренние дела южно-американских республик. Внешность самостоятельности остается за американскими государствами, но по существу мечта Александра Гамильтона уже исполнилась. Всеамериканская Империя — империя доллара — от мыса Барроу до мыса Горн существует. УКРАДЕННЫЙ РЕМБРАНТ Рассказ Мих. Зуева-Ордынца. Иллюстрации Юргенса. СОДЕРЖАНИЕ ПРЕДЫДУЩИХ ГЛАВ. Молодому художнику Бирюлеву случайно предлагают в одном из ресторанов работу — сделать копию со старинной картины. Бирюлев охотно соглашается; длительное отсутствие работы заставило его охотно пойти на предъявленные ему условия: ему завяжут глаза, чтобы он не мог узнать того места, куда его везут работать. III. ТАИНСТВЕННАЯ КАРТИНА. Белая ленинградская ночь окутывала город, седой дымкой стелилась по узким улицам и прозрачной синью залегла на широких площадях. Но Бирюлев ничего этого не видел. Лежа на широком подоконнике, он жадно глотал свежий вечерний воздух. Прямо перед глазами и влево слепые стены соседних домов, направо ржаво кирпичная громада брандмауэра 1), снизу маленький дворик, который отсюда, с шестиэтажной высоты казался черным колодцем, вверху небо. Больше ничего. — Да, здорово меня закупорил Глобус, — подумал Бирюлев. — Как в тюрьме. Но если он не видел города, то мог его слышать. Звуки города слитые, спутанные легким вечерним ветерком, мягкими всплесками долетали к нему, на высоту. Бирюлев вспоминал, перебирая по мелочам, всю неделю уже прожитую здесь, в квартире Глобуса. Ничего интересного. Стараясь поскорей окончить, он каждый день много работал над триптихом. Делажинблай пропадал по целым дням, являясь лишь на ночевку, а Пина, наоборот, выходил лишь затем, чтобы принести из ближайшего ресторана обед Бирюлеву. А затем запирался в той комнате, за зелеными портьерами и просиживал там до вечера. — Что он там делает? — в тысячный раз спросил сам себя Бирюлев. И решил: — Видимо у него там особенно ценная коллекция, которую он боится показать мало знакомому человеку. А сам он богатый иностранец, маньяк, собиратель редкостей и древностей. Оттого и мое пребывание здесь обставил такими предосторожностями. Боится! А вещи у него есть действительно ценные! Неслышной серой тенью подполз Пина и сел на подоконник. Бирюлев неприязненно отодвинулся. — Белой ночью любуетесь? — спросил тихо Пина. — Действительно красиво! Сколько раз я пытался переложить ее на полотно. Но каждый раз бессильно опускалась рука. На какой палитре найдете вы краски для передачи этой удивительной игры полутеней? 1) Каменная стена, между /шумя смежными зданиями, предохраняющая от пожара. — А вы разве тоже художник?—удивился Бирюлев. — О, каким бы я был художником, если бы...— резко оборвал фразу и уже после паузы добавил:— Я сам себя испортил. — Чем? — Не стоит говорить! — махнул рукой Пина. Бирюлев в его ответах почувствовал горечь и скрытую боль. И в первый раз за все знакомство у него появилась к карлику теплая хорошая жалость, которая сменила прежнюю неприязнь. Но Пина сам прогнал это чувство. Повозившись на подоконнике, спросил ядовито: — А может быть обманываюсь я? Вы быть может не белой ночью любуетесь, а хотите определить, в какой точке города находитесь, чтобы потом... — К чорту! — соскочил с подоконника Бирюлев. — Что? — удивился Пина. — Убирайтесь к чорту! Ведь я дал слово и сдержу его, если, конечно, не увижу здесь ничего преступного В последнем же случае, буду считать себя свободным от всяких обязательств! Понятно? А ваша вечная подозрительность уже сама по себе крайне подозрительна! И, резко повернувшись, направился в свою комнату. Схватил мастихин 1) и резкими нервными движениями соскреб все писанное за сегодняшний день. Взял палитру, но заметил, что некоторые краски уже израсходованы. Чертыхаясь заелозил на коленях по комнате, разыскивая курант 2). Как на зло нет нигде. Показалось, что видел его днем в большом зале. Отворил дверь и замер. Дверь таинственной комнаты полуоткрыта и в узкую щель виден свет. Заколотилось сердце от смелой мысли: — Войду и посмотрю! Шагнул было, но остановился: — А если там кар-лик? Э, чорт с ним, будь что будет! Пересек на цыпочках зал и с силой рванул дверь Пина, стоявший посредине комнаты, обернулся, испуганным движением вора, пойманного на месте преступления. Затем с подавленным криком набросил холст, который держал в руках, на мольберт, стоявший в дальнем углу комнаты. Бирюлев увидел, что на мольберте стояла картина, что картина эта овальной формы, натянутая на такой же формы подрамник. И больше ничего. Содержание картины разглядеть он не успел. Пина тяжело дыша, повернулся к Бирюлеву. Лицо его дергалось нервным тиком: — Что вам нужно? — скрипнул он. — Мне? — растерялся Бирюлев. И вдруг вспомнил:— Ах, да, вы не взяли случайно курант? Мне нужно приготовить краску. 1) Тонкий нож для соскабливания красок. 2) Камень-пестик для растирания красок при их приготовлении. — Ищите курант там, где он может быть, а не лезьте куда не следует! — крикнул с угрозой карлик и даже взмахнул нервно кулаком. Бирюлев испуганно попятился до тех пор, пока не очутился в большом зале/Облокотился на деревянный футляр статуи и попробовал разобраться в происшедшем: — Значит, карлик скрывает в этой комнате картину. Но какую? Почему он не позволил мне даже взглянуть на нее? В памяти неожиданно всплыл опять все тот же разговор в пивной об украденном Рембрандте. Попробовал связать тот разговор с сегодняшним случаем. Но получилось такое, отчего тряхнул обалдело головой, — Чорт знает, какая ерунда в голову лезет! До чего можно додуматься! Но ведь «Христос» Рембрандта был почти квадратной формы. А здесь — овал. И вдруг — словно иголка проколола сердце. Вспомнил строки хроникерского отчета о краже в московском музее Изящных Искусств: «Картина Рембрандта «Христос» была вырезана из рамы в виде овала, неправильной формы...» IV. РЕМБРАНДТ НАЙДЕН. ... — Повторяю, это открытие так ошеломило меня, что я в каком то непонятном оцепенении простоял наверное полчаса, там, в полутемном зале. И наверное, простоял бы еще столько же, если бы не услышал шагов карлика. Он тоже шел сюда, в зал. Тогда я сорвался и стремительно убежал в свою комнату. Бирюлев замолчал и сделал резкое движение, желая лечь набок. Но побледнел внезапно и с легким стоном беспомощно откинулся снова на спину. — Борис, что ты делаешь? — забеспокоился Говоров. — Тебе же запрещено самому ворочаться. Швы могут разойтись. Подошедшая к койке сестра милосердия осторожно перевернула Бирюлева на бок, так что он лежал теперь лицом к Говорову, и заботливо оправляла сбившиеся подушки. Бирюлев, молча, взглядом поблагодарил ее. Теперь бояться нечего — улыбнулся он успокаивающе Говорову, — теперь я вне опасности. А говорят, я был на волоске от того, чтобы... Понимаешь? Так как выстрел был сделан сверху вниз, то пуля продырявила меня чуть ли не от плеча, до поясницы. Наискось! Рисунок. Мне? — растерялся Бирюлев. Бирюлев снова замолчал. Но Говоров, склонившийся над его изголовьем, сказал с откровенным любопытством: — Если ты, Борис, не очень устал, я бы попросил тебя докончить твою историю, крайне интересно. — Ах, да. да! Извини. — И вдруг, улыбнувшись насмешливо, Бирюлев сказал: — Но ты даешь мне слово, что эта история не будет использована тобой, как тема для твоего очередного рассказа. Хорошо? А то ведь я знаю вас, писателей. Теперь мне осталось уже немногое досказать тебе, дело идет к концу. После того случая, о котором я только что рассказал тебе, когда я, увидав в комнате у Пины овальную картину, решил, что это украденный из московского музея Рембрандт, прошло еще три дня. А на четвертый день и разыгрались события, которые привели меня на операционный стол, а затем и на эту больничную койку. Все эти три дня какая - то необъяснимая тоска давила меня, яркое, определенное предчувствие надвигающегося несчастья причиняло мне буквально физическое страдание. Чувство это было настолько сложным, что я даже сейчас не могу разобраться в нем. Основным в нем была, пожалуй, злоба на этих двух негодяев, которые выкрали у нас мировую художественную ценность с целью переправить ее заграницу. Бирюлев замолчал и провел рукой по вспотевшему лбу. Говоров откинул с его груди нагревшееся одеяло. — Помню, как сейчас, была уже ночь, когда я взялся за ручку двери, чтобы идти к карлику. В окно я видел, как ущербленная луна свесилась над городом и поила седую полумглу ленинградской белой ночи своим желтым, больным светом. Войдя в зал сокровищ (теперь то я знаю, какие это были сокровища, но тогда я называл его буквально так), я остановился в нерешительности. Где искать карлика? И дома ли он? И тут то я услышал голоса в той таинственной комнате. Говорили Пина и Делажинблай. Но слов я разобрать не мог, так как разговаривали они очень тихо. Я вообще против подслушивания, — это отвратительно. Ко в данном случае миндальничать не приходилось. Против подлецов нужно бороться их же оружием, — подлостью. И я, подкравшись на цыпочках к двери таинственной комнаты, приложил ухо к замочной скважине. Они разговаривали опять по-француэски, и я слышал почти все Конечно, теперь я не помню буквально их диалога, но постараюсь с возможной точностью передать его тебе. — Ну что, длинноногий осел, — говорил Пина, — вы и теперь еще сомневаетесь, что мы хорошо заработаем? Делажинблай пробормотал в ответ что-то неясное. — Ставлю тысячи против пуговицы от любых штанов, — продолжал карлик (он любил образные выражения), — что мы приобретем состояние на этом деле. Да глядите же, ведь это Рембрандт, это его кисть, гениального сына мельника, непревзойденного мага светотени, волшебника освещения! — Да, это Рембрандт, — выдавил Делажинблай. — И как только удалось вам это обтяпать? Вы гений, Пина! Карлик рассмеялся гаденьким смешком и ответил что-то, чего я опять не разобрал. А затем, повысив голос, продолжал: — И не думайте, что это пустяк! Вы же знаете, сколько времени потратил я на это. Но мое дело кончено, теперь очередь за вами. Не забывайте, мой дорогой, что во всей Америке нет ни одного Рембрандта. В этом направлении и действуйте! — А вы думаете, это тоже будет пустяк? — ворчливо отозвался Делажинблай. — Повозиться придется. — Это ваше дело, — с заметным раздражением сказал Пина, — надеюсь, вы не струсите, не откажетесь теперь, когда поддела уже сделано. И начинайте немедленно. Поведение этого идиота Бирюлева начинает меня беспокоит. Он, видимо, уже что-то подозревает. — Ты, конечно, понимаешь, что я пережил, стоя у двери и слушая разговор этих жуликов. Главное, я наконец, вполне уверился, что таинственная картина есть Рембрандт, выкраденный из московского музея. Я был близок к тому, чтобы ворваться в комнату и избить их. Не без труда подавил я в себе это истерическое желание. По длительному молчанию я понял, что разговор их едва ли возобновится и что безопаснее будет уйти. Боясь даже дыханием обнаружить себя, я разогнулся и так же на цыпочках пошел к своей комнате. Я был уже на середине зала, когда услышал звук отворившейся двери. Рванулся было вперед, но остановился. Щелкнул выключатель и яркий свет затопил зал. Повернулся торопливо и по одному только выражению их лиц убедился, что поза, в которой они меня застали — спиной к ним, показалась им подозрительной. Только круглый идиот не понял бы, что я был на пути от дверей той комнаты, в которой они разговаривали. — Что вы здесь делаете? — спросил Пина еще с места. А затем подбежал ко мне и выкрикнул: — Подслушиваете? В вопросе его я почувствовал злобу и страх. Но произнес он его удивительно легко и беззаботно, без нажима, словно закутал ватой всю остроту вопроса. Дальше события развертывались с умопомрачительной быстротой. V. НАД БЕЗДНОЙ. — Очутившись у себя в комнате, в относительной безопасности, я начал с того, что полоснул мастихином по своей копии. Я не хотел, чтобы какая бы то ни было моя работа попала в руки этих воров. Затем с размаху брякнулся на постель. Лежал и слушал перебранку Пины и Делажинблая. Разговор у них был, видимо, крупный. По интонациям можно было догадаться, что Пина нападал, а Делажинблай защищался. Но вдруг разговор оборвался, после одного особенно резкого выкрика Пины. Затем Делажинблай тяжело прошагал к выходной двери, погромыхал бесчисленными запорами и вышел. А я попрежнему лежат и прислушивался теперь уже к беспокойным, нервным шагам карлика, бегавшего по залу. Так прошло наверное немало времени. Белая ночь уходила, и сменивший ее розовый рассвет уже заглядывал холодно-внимательно в квадраты окон. Я, повидимому, забылся в легкой дреме и пришел в себя от звука ворочащейся дверной ручки. Поглядел, — ручка действительно крутилась. Это был Пина. Я слышал даже его тяжелое дыхание за дверью. Убедившись, что попасть ко мне невозможно, он громко выругался и тоже затопал к выходной двери. Дверь хлопнула, так что по залу раскатилось гулкое эхо, сухо щелкнул дважды ключ и все смолкло. Я был один в квартире. И тотчас же я вскочил с постели, готовый действовать. Как именно действовать — я еще не знал. Я пулей вылетел в зал сокровищ, двумя прыжками перемахнул его и, подлетев к дверям таинственной комнаты, сорвал для чего-то зеленые портьеры. Вообще из всех дальнейших моих действий лишь половина была разумна, так как я находился в состоянии какой-то невменяемости полубезумия и руководил мной в большинстве звериный инстинкт, а не холодный разум. Сорвав портьеры, дернул дверь. Конечно, заперто. Безумная ярость обожгла сердце, и я начал дубасить в дверь кулаками. Боль от ударов немного охладила меня. Я понял, что кулаками мне дверь не выбить, для этого нужно что-то другое. Тут взгляд мой упал на варяжский меч, помнишь, который я описал тебе с такими подробностями. Сорвал его со стены, выдернул из ножен, воткнул конец клинка в паз двери и с силой нажал на рукоятку. Видимо, невменяемое мое состояние дало мне необыкновенную силу. Дверь не выдержала и первого нажима. Язычок замка вырвал боковую планку, и дверь распахнулась с такой силой, что ударилась даже об стену. Все также, с мечом, словно древний викинг в осажденную крепость, ворвался я в комнату, подбежал к мольберту и сдернул полотно. Дальнейшие мои поступки носят уже следы некоторой системы. Я осторожно снял картину с под-рамника, скатал ее в трубку, конечно, краской наружу, закутал в полотно, которым она была прикрыта, и, отодрав от диванной обивки тесемку, аккуратно обвязал. Теперь можно было уходить. Я сделал уже шаг вперед, к двери, но тотчас же попятился на три шага назад. В дверях стоял карлик. Когда он вернулся, я не слышал, сколько времени он здесь стоял,— тоже не знаю. Возможно, что он видел всю мою возню с картиной. Но и без этого взломанная дверь, пустой мольберт и голый подрамник, валявшийся на полу, достаточно рассказали ему, что произошло здесь за время его отсутствия. Прижав картину к груди, как родное дитя, я сказал коротко и угрожающе:— Пустите меня! — Нет! — прошепелявил он. — Вы безмозглый идиот! Сейчас же верните мне картину. — Нет! — тоже ответил я. И, не сдержавшись, начал кричать. Я кричал, кажется, о том, что он вор, который хочет обокрасть мою страну, но что я не допущу этого, что я скорее убью и его и Делажинблая, убью всех без различия, кто будет мне мешать спасти картину. И так далее, в этом роде. Все такой же высокопарный вздор. Но поверь, я был тогда искреннен. А Пина молчал, видимо ожидая, когда мне самому надоест это бесцельное оранье. Лишь глаза его от злости выцветали, делались пустыми, так что зрачки их превратились в еле заметные точечки, меньше булавочной головки. Улучив момент, когда я переводил дыхание после одной, особенно длинной и горячей фразы, он опять повторил: — Ай, дурак, ай, какой дурак! Давайте картину! Ну? Живо! Повелительный его тон подействовал на меня, как пощечина. Опять каруселью завертелась голова и опять на глаза мне попал этот варяжский меч, валявшийся на полу. Не помня себя от ярости, я поднял его, уцепился за ручку обеими руками и, занеся высоко над головой, ринулся к карлику. —... Здесь, в больнице, мучаясь по ночам от бессонницы, я часто раздумываю над этим моментом, задаю себе вопрос:— ударил бы я тогда карлика мечом или нет? И ответ бывает всегда один — да, ударил бы! Я размозжил бы тяжелым клинком эту ненавистную голову-глобус. Но, видно, не судьба быть мне убийцей. Пина с ловкостью и быстротой, несвойственной, казалось бы, его тщедушному тельцу, выскользнул из комнаты, прихлопнув за собой дверь. Преследовать его я не решился. В первый момент я порадовался, что так легко и быстро избавился хоть на время от своего врага. Но тотчас, вслед за этим, я струхнул порядком. Дверь из комнаты одна, а за дверью Пина, а у Пины револьвер. Что делать? Ясно было с первого взгляда, что кроме двери, за которой ждал меня Пина, выход из комнаты был только один,— окно. Надо было попробовать выбраться через окно. Я схватил картину, связал петлей концы тесьмы и повесил ее себе на шею. Затем подбежал к окну и открыл его. Звуки просыпающегося города, особенно четкие и бодрые, какими они бывают только ранним и ясным утром, ворвались в комнату. Встав коленями на подоконник, я выглянул из окна. И тотчас же отшатнулся. Ведь шестой этаж не шутка! Есть от чего закружиться голове! Бирюлев замолчал, вытянул из-под одеяла руку и положил ее на колени Говорова, как бы -приглашая его быть сейчас особенно внимательным. — Ты уже знаешь наверное, что некоторые люди страдают необъяснимым страхом перед каким-нибудь пустяком. Одни, например, до смешного боятся мышей или лягушек, другие не переносят воды, третьи испытывают страх перед большими, открытыми пространствами или темными комнатами. Я думаю, что это нервное. Я же еще с детства панически боюсь высоты. Я думаю, что переживания тонущего человека, ищущего соломинку, за которую можно ухватиться, все же ничто по сравнению с чувством падения. Вот точно такое чувство охватило меня, когда я выглянул из окна шестого этажа. Но я все-таки успел разглядеть, что от подоконника, на уровне его, вправо и влево идут сплошные выступы, шириной в один кирпич, то-есть не шире ладони взрослого человека. Опорой для одной ноги эти выступы могли бы служить, но две ноги рядом на них не встали бы. Над этим выступом, на высоте человеческого роста, шел сплошной каменный орнамент, и если нижний выступ мог служить опорой для ног, то за рельеф орнамента можно было цепляться руками, поддерживая равновесие. Но особенно меня обрадовало то, что влево или через два окна, не считая моего, я увидел пожарную железную лестницу, а вправо тоже точно такую же лестницу, но на много дальше, при чем в эту сторону шла глухая стена, без окон. Лестницы эти подходили к стене дома под таким острым углом, что до них от стены можно было достать, не вытягивая руку даже на всю длину. Рисунок. В дверях стоял карлик. — ... Труден всегда только первый шаг. Поставив ногу на выступ, я вцепился пальцами обеих рук в выпуклости орнамента, подтянулся и, перенеся на выступ вторую ногу, уже буквально повис над бездной. Я очень бледно и приблизительно передам тебе ощущение этого момента, если скажу, что и ты испытывал нечто похожее при взлете на очень высоких качелях. Так же зашумело в ушах, подкатило под сердце, захватив дыхание, и на короткий миг почти парализовало ноги и руки. Но это было только в первый момент. А затем, каждое новое удачное движение возвращало мне бодрость и даже какую-то самонадеянную дерзость. Я благополучно добрался до первого окна и теперь мне оставалось пройти еще аршина два, добраться до подоконника второго окна, а с него можно было дотянуться и до лестницы. Я уже ликовал. Сделал два шага, напружинил ногу для третьего и замер от какого-то непонятного шума, раздавшегося недалеко от меня. Лишь увидав высунувшуюся наружу физиономию карлика, я понял, что это был дребезг открываемой рамы. Это было так неожиданно и так страшно, что мне показалось, будто я сплю. Действительно, такое чувство можно пережить только в кошмарном сне, после которого просыпаешься, обливаясь потом, с остановившимся сердцем. Ведь до лестницы было буквально рукой подать, а теперь я должен был или сдаться на милость карлика, или возвращаться обратно. Но обратный путь я должен бы был проделать пятясь задом, так как я не мог повернуться ни на выступе, ни на узком подоконнике уже пройденного окна. Поворот я мог сделать лишь на своем окне, открытом. — Довольно дурить! Лезьте сюда! — сказал Пина тоном небрежным и снисходительным, каким взрослые останавливают шалости ребенка. И это был с его стороны неверный ход. Обратись он ко мне с большим уважением, покажи он хотя капельку удивления перед моим безумным поступком, — не знаю, как бы поступил я. Но этот небрежный тон оскорбил во мне мужчину, и мной овладело бешенство, какое испытываешь во -время жестокой схватки. Я, желая при плохой игре делать хорошую мину, попытался улыбнуться презрительно. Не знаю, получилась ли у меня именно такая улыбка, но лучшим ответом ему было то, что я начал медленно двигаться назад. На лице карлика отразилось недоумение, а затем с молниеносной быстротой промелькнуло выражение полнейшей растерянности. Но наверное вид у меня был настолько жалкий, что он быстро успокоился и даже развалился поудобнее на подоконнике, словно собрался наслаждаться интересным зрелищем. Во взгляде его я заметил уже полное спокойствие и уверенность, но в глубине острых зрачков притаилось какое-то затаенное ожидание. И этот взгляд раскрыл мне его душу, в этом взгляде он выплеснул наружу свои мысли, во всей их циничной откровенности. Я понял о чем думал карлик. Он был уверен, что я упаду, он ждал лишь, когда именно это произойдет и отчего — соскользнет ли моя нога, или сорвутся руки? — Не смотрите так! — умоляюще крикнул я. Но карлик лишь засопел насмешливо носом и перевел взгляд на мои руки, словно оценивая, сколько мгновений еще продержат они мое тело. Я закрыл глава, стараясь собрать остатки воли. Но от этого стало еще хуже. Мне показалось, что я уже падаю. Я болезненно почувствовал вес своего тела, стремящегося неудержимо вниз. Это чувство непонятно для нас, пока мы двигаемся по твердой земле. Карлику в этот момент достаточно было вскрикнуть громче обыкновенного или просто хлопнуть в ладоши, и я сорвался бы. — Ага, ты не ожидал этого? — подумал я, наполняясь злобной радостью. Ведь это начинало походить уже на какое-то состязание лично между нами двумя. Поправив на шее картину, чтобы она мне не мешала, я повернулся и снова вскарабкался на выступ, направляясь в сторону другой лестницы. Я знал, что теперь мне карлик не помешает, и потому шел спокойно, переставляя ноги с уверенностью заправского канатоходца. Рисунок. Я повернулся и снова вскарабкался на выступ. — Стой, я стреляю! — Этот крик карлика я услышал ровно на полпути. А затем, словно подкрепляя это приказание, до меня долетел лязг каретки автоматического револьвера, посылающей пулю в ствол. Я задержался лишь на миг, а затем опять чуть ли не побежал, быстро перебирая руками и ногами. Этот остаток своего пути я проделал, чувствуя все время спиной, если можно так выразиться, холод смерти. Но почему он тогда не выстрелил, я не знаю. Упустил великолепный момент! — Стреляю! Стой! — услышал я второй крик карлика, в котором плескались уже испуг и отчаяние. Я понял, почему он испугался. Ведь я был уже около лестницы. Оттолкнувшись с силой, я поймал ее перекладину и с быстротой обезьяны начал спускаться вниз. Тут я снова в последний раз увидел Глобуса, его лицо, обезображенное злобой, и дуло револьвера, направленное на меня. Я спускался вниз, черная точка дула опускалась вместе со мной. Карлик, видимо, до последнего момента 'надеялся, что я испугаюсь и остановлюсь. А я мысленно молил: «стреляй же, стреляй скорей!», так как ожидание выстрела было крайне мучительным. И он выстрелил, но поздно, когда я был уже между вторым и первым этажом. Словно шило ударило меня в грудь, чуть ниже ключицы и сорвало меня с лестницы. Падая, я потерял сознание и увидел какой-то пламенный круг, который расширялся и расширялся, словно удивленно открывающийся взгляд. Мне казалось, что это продолжается бесконечно долго, а ведь это был только один миг, пока я от удара об землю не пришел снова в себя. Дальнейшее я помню несвязно, какими-то отрывками, словно я смотрел склеенные как попало клочки фильма. Зажимая рукой простреленную грудь, я выбежал со двора на улицу, увидав редких утренних прохожих, крикнул и снова упал. Говорят, что я кричал: «Рембрандт! Рембрандт!» Затем помню тряску в авто скорой помощи и колющую боль раны. Сознание вернулось ко мне на миг, когда я лежал на операционном столе. Особенно ярко запомнились вымытые до-красна руки хирурга и острый блеск скальпеля. Но хлороформ опять утащил меня в какую-то гудящую, темную бездну, и пришел я в себя окончательно уже на этой койке. Вот и все! — и Бирюлев устало откинулся на подушки. — Как все? — привскочил даже Говоров. — Значит, ты действительно спас Рембрандта? Бирюлев улыбнулся горько, одними уголками губ. — Картина, из-за которой я лазил по стенам на высоте шестого этажа, была таким же Рембрандтом, как любая из ленинградских вывесок. — Но как же?., — Слушай! Пина и Делажинблай оказались отъявленными мерзавцами. Пина, — человек неопределенной национальности, но выдававший себя за француза. Делажинблай — коренной русский, эмигрант, но каким-то образом втершийся во французское подданство и переменивший благодаря этому же фамилию. Они встретились в Париже, куда удрал от революции Делажинблай. Первые два года они занимались совместно различными мелкими мошенничествами, а затем избрали основной профессией подделывание редких предметов старины и искусства. Главную роль в этом деле играл Пина. Он кончил когда-то блестяще французскую Академию Художеств, знал толк в искусстве и сам мог гениально копировать произведения живописи. Особенно ему удавались копии старых мастеров. Он умел придавать им те характерные детали, которые и служат решающим признаком при определении мастера. На этих копиях он загубил свой настоящий недюжинный талант, и теперь тебе понятен мой разговор с Пиной ночью, на подоконнике, когда я узнал в первый раз, что он тоже художник. Дела их вначале шли блестяще. Они надули не один десяток американских свиных и прочих королей. Но на каком-то пустяке попались. Американцы взбесились, назревал большой скандал. Крупной взяткой они избавились от лап полиции и по предложению Делажинблая перенесли свою штаб-квартиру в Россию. Отсюда они переправляли за границу дешевые копии, выдавая их за редкости, перекупленные якобы у разорившихся русских аристократов. Но они надували не только заграницу, они и многим нашим клубам всучили массу дряни. Их давно разыскивали, но не могли открыть, так ка!к, обжегшись раз, они теперь уже вели дело крайне осторожно. В эту штаб-квартиру жуликов и попал я таким романическим образом, с завязанными глазами. Им нужно было спешно получить копию с Ушаковского триптиха, а Пина в это время был занят другой спешной и крайне трудной работой. Он подделывал «Христа» Рембрандта. Да, да, успокойся, подделывал Рембрандта! Когда он узнал о краже из московского музея, в его воровской голове тотчас же созрел смелый план. Пользуясь крупными фотографиями, другими менее удачными копиями, пустив в ход свою гениальную зрительную память, он блестяще справился с задачей и написал двойник «Христа» Рембрандта. Эту-то копию он и хотел переправить в Америку, выдав ее за подлинник, якобы, выкраденный из музея в Москве... — Понимаю! — вскрикнул Говоров. — Эту-то мазню Пины, а не гениальное произведение Рембрандта, и спасал я, рискуя жизнью.. Погоди, я знаю, что ты еще хочешь спросить: поймали ли Пину и Делажинблая? Нет, они скрылись. Но квартиру их разыскали, и ты можешь еще осмотреть «комнату сокровищ»; по моей просьбе, тебя пустят. Ты увидишь редкие ковры, пергаменты, стильную бронзу, старинное оружие и полотна знаменитостей. Но не доверяй своим глазам, все это только искусные подделки... МИХ. ЗУЕВ-ОРДЫНЕЦ. АППЕТИТЫ ЗМЕЙ Большие змеи обладают изумительной способностью настолько растягивать свою пасть и пищеварительные органы, что они в состоянии проглотить животных в несколько раз превосходящих их своей шириной. После такого обеда они обычно долгое время лежат без движения и переваривают его. Однако, аппетит их сравнительно скоро пробуждается снова. Так, напр., один из музеев в южной части Индии (в Таванкоре) за 1903 год сообщает, что змея питон длиной в 7 метров за 1 год (в продолжение которого она четыре раза сменила кожу) сожрала 100 кур, 4 небольших сумчатых животных, одного кенгуру и одну собаку. Другой экземпляр несколько меньших размеров — в 5 метров длиной, в тот же самый срок сожрал 54 куры, 2 бандикутсов, 2 собак, 2 морских свинок, одну цаплю и 2 сумчатых. По тому же сообщению, кобра длиной в 1 1/2 метра пожрала 55 крыс и 50 лягушек. РЕВОЛЮЦИОННЫЙ КИТ Рассказ Скальда. Рисунки Т. Фитингофа. Пароход — «Стелла». Приписан — Бремен. Капитан — Шарп. Типичная наливная шхуна, 1.500 тонн водоизмещения, ватерлиния при полной нагрузке 18 футов. Чуть заметно покачивается «Стелла», ошвартованная у гранитной набережной, ничем не выделяясь среди десятка других пароходов, стоящих по соседству. Ничем не замечательна она и для привычного морского глаза, и для обычных береговых зевак. А между тем... по сходням, с берега, через гостеприимно открытый порт1) «Стеллы», вливается непрерывно с 11 часов утра до 4 часов дня самая пестрая толпа любопытных. Тут уж, конечно, и ребята, эти вечно неугомонные охотники за всякой сенсацией, тут и благообразные обыватели-горожане, и мелкий ремесленник, и торговец, и рабочий, и солдат... Оживленно болтая, смеясь, подталкивая друг друга, стремятся все они на борт «Стеллы», где флегматичный второй помощник, сидя за импровизированной кассой, снабжает всех желающих за малую плату входными билетами. А навстречу этой толпе, по другим сходням, на набережную идут с парохода те, кто уже успел удовлетворить свое любопытство, всласть насмотреться на диковинный груз «Стеллы». И, повидимому, посетители довольны. Не обращая внимания на окружающее, уже порядочно отойдя от парохода, они все еще оживленно обмениваются мнениями: — Ну и змейка... живого кролика — хан! И готово. Только и видели... — Нет, брат, кит-то, кит... — Да, рыбочка...2) что твой паровоз... — Тысячу, говорят, пудов весит... во! — Папочка... а как он назвал эту черепаху? — Галапагосская, детка, — с острова Галапагос — А где это? Галалагос? — Где?.. Гм! В Африке, детка. — Витька, слышишь? Папаша-то... знает географию. Галапагосские острова в Африке... Здорово! — Ну-у? Вот так объяснил... — А ну-ка, я его поддену... — Валяй, погромче... — Галапагос, черепаховые острова, на экваторе, в Тихом океане, у берегов Южной Америки. — Папочка... а вон они, слышишь, говорят, что Галапагос в Америке. — Врут, противные мальчишки... Наверное по географии двойку имеют... В чем же, однако, дело? Почему посещение заурядной паровой шхуны вызывает в обывателе все эти зоологические и географические разговоры? Вот уже свыше двух недель, как население столицы атаковано назойливой рекламой, бьющей в глаза с афиш, со столбцов газет, с экрана светорекламы: ВСЕ СПЕШАТ ПОСЕТИТЬ!. Тропические гости на Севере Чудеса суши и тайны моря Удав с реки Амазонкн Черепахи в пять пудов Гренландский кит Пароход „СТЕЛЛА" Спешите смотреть! 1) Порт — открываемая для погрузки часть борта. 2) Кит, как известно млекопитающее, да не примут читатели иронию автора за новейшую классификацию. И жадная до новинок и редкостей столичная публика спешила и смотрела. А посмотреть было что. Тут и царица змей, бразильская Анаконда, огромный питон, в железных своих кольцах ломающий кости антилопе, да и человеку, неосторожно попавшему в объятия огромной змеи; тут и колоссальные, совершенно безобидные черепахи, нелепые существа, живущие недели без пищи, хранящие запас воды в особом кожном мешке, тут и страшный черно-бурый, (мохнатый паук-птицеед, страшилище бразильских лесов, бич прекрасных колибри... Но все эти чудеса тропиков, рассыпанные на «Стелле», этом корабле-музее, бледнеют перед действительно редким зрелищем... Снят ряд переборок и на особом стелаже «подавляя своей величиной все окружающее, темнеет неподвижная масса — гренландский кит. Не скелет, нет — чучело... Чучело кита — недурно! Надо видеть физиономии горожан, людей суши, замирающих в восторженном удивлении перед этим великаном морей... Столь мощным, безобидным и все же истребляемым с усердием, достойным лучшего применения, китобоями всех флагов в морях Арктического и Антарктического пояса... Пробили склянки. Волна посетителей схлынула. Стоя на мостике, провожая последних гостей глазами, капитан Шарп с иронической усмешкой потер себе руки... — Милости просим, голубчик, милости просим... еще пару дней мой кит к вашим услугам... А затем... он шлет вам свой китовый привет... Кит сделал свое дело— кит может уплыть... __________ Блестящий жандармский полковник, начальник губернского жандармского управления еще раз внимательно осмотрел совершенно новый маузер, заглянул даже в его дуло, как-будто надеялся хоть там найти ответ на занимавший его вопрос, и с раздражением бросил его на стол, где уже лежали еще четыре таких же, совсем новеньких маузера. — Что бы там ни было — мы должны напасть на след... Я со своей стороны повторяю вам, что это оружие не могло прийти по железной дороге. За последний месяц мимо железнодорожной охраны не мог проскочить и самый паршивенький револьверишка. Сидевший перед ним начальник охранного отделения развел руками: — Если вы это гарантируете, будем искать его путь на воде и по гужевым дорогам! — Он надавил кнопку звонка. — Ясно, не по воздуху же они доставили это оружие. Вошел дежурный... — Немедленно ко мне Багрова и Кунцевича, — кинул начальник охранки. Дежурный вышел. «Охранка» злобно и не шутя волновалась. Департамент полиции был возбужден не менее. Еще бы... ведомственное самолюбие сильнейшей, опытнейшей и усерднейшей организации политического сыска за последнее время получало от «проклятых революционеров» пощечину за пощечиной. Не было ни малейшего сомнения, что под самым носом у опытнейших шпиков эти «чортовы террористы» сумели провести недавно через границу весьма значительный транспорт боевых припасов. Взятое при последних арестах максималистов оружие, вот хоть бы эти маузеры, которые только-что рассматривали два сыскных генерала, донесения осведомителей с мест не оставляли ни малейшего сомнения в том, что питерские боевые организации получали и, повидимому, получают и сейчас это оружие из каких-то новых источников, какими-то новыми путями. И эти пути никак не удавалось установить... Ни агенты-осведомители, ни усиленная слежка, ни допросы уже схваченных лиц не проливали никакого света. В кабинет начальника вошли Багров и Кунцевич, два опытнейших охотника за социалистами подполья, в совершенстве изучившие всю сложную систему слежки, подкупа, провокации, спекуляции на всех низших инстинктах человеческой натуры... Всю ту иезуитскую науку сыска, которой жило загнившее самодержавие и его сторожевой пес—политическая полиция. Заговорил начальник охранки: — Вот что... Вы оба сегодня же передадите другим все имеющиеся у вас задания... С этой минуты вы целиком идете на охоту за военной контрабандой революционеров... — Войдите в союз с самим чортом, сами сделайтесь террористами... Но чтобы в течение недели у меня на столе лежали ваши рапорта о том, что вы на следу... — Кунцевич, вам, кажется, все пограничные чухны-контрабандисты — сваты, а все молочницы — кумушки... Вы берете на себя сухопутную границу... не считая железнодорожной полосы... — Багров... Я всегда замечал, что у вас тяга к морю... Поставьте на ноги всех ваших собутыльников по портовым шинкам и пивным, еще важнее — настройте всех содержателей этих веселых мест, мобилизуйте всех известных вам матросских девочек... Делайте, одним словом, что хотите, но чтобы я знал — как и с кем провозятся к нам эти игрушки! — Он кивнул на револьверы... — Возят ли их в бидонах с молоком или в лайбах с дровами и баластом... Идите! — И что б я вас больше не видел... пока... Оба агента вышли. — Ну, уж если эти не раскопают... Придется Пу-тилина из гроба вызвать... _________ Кунцевич допил пиво и осмотрелся... Багров запаздывал против установленного часа уже на двадцать минут. Кунцевича начинало грызть ревнивое беспокойство... А ну, как его коллега окажется более удачлив! Может-быть, он уже напал на след и теперь занят распутыванием сложных хитростей матерых волков красного подполья... А, ведь, у него... у Кунцевича — ничего... Так таки — ничего. Ни одного следочка... Ни паутинки, за которую можно было бы уцепиться... Вдруг у него отлегло... В дверях ресторана мелькнула фигура Багрова, и острый «профессиональный» глаз Кунцевича по его внешнему виду безошибочно определил. — Пока... тоже неудача. Багров заметил его, секунду мерил его зорким, проницательным глазом... успокоенный подошел. — Ну, как? — Ничего... пока... а у вас? — Так, ничего определенного. ... Может-быть явно лгал. Направление работы у них было разное и манера работать у каждого своя... Тем не менее они с самого начала условились, что по возможности ежедневно будут встречаться в два часа в этом ресторане «для взаимной информации»... Это была уже третья встреча и... — увы! — в итоге ничего. Дело принимало скверный оборот. Сумрачно пили неудачливые шпики свое пиво... Багров сунул соседу газету. — Ишь, черти... Кита даже привезли... Кунцевич пробежал объявление о музее «Стеллы». — А знаете... хороший отдых мозгам. Поедем посмотреть... Может развлечемся и лучше пойдет... — Пожалуй... Поедем... Оба вышли. Через три четверти часа оба Шерлока Холмса из охранки в толпе разношерстной публики уже обозревали диковинки «Стеллы». Стоя около кита, Багров поглаживал рукой шершавую кожу. — Экая махина? — Да... — В глазах Кунцевича отразилось подлинное восхищение. На набережной оба, несколько рассеянные и ободренные, пожали друг другу руки и разошлись по своим, вновь разным, дорогам. В это самое время в каюте капитана Шарпа происходил следующий разговор между тремя лицами. — Я вам говорю, товарищ Максим, что это он... Кунцевич... Я узнала его сразу, — говорила молодая девушка. — Не может быть, товарищ Ванда. Я не допускаю мысли, чтобы они что-нибудь пронюхали, как вы думаете, капитан? Шарп спокойно пососал сигару. — Не думаю. Примите во-внимание, что ни одна душа из команды не знает точного характера груза. Ни одна из наших ночных перевозок не провалилась... Откуда у них могут быть данные? — Но я говорю вам, что это Кунцевич... сыщик... — Значит, он тоже пришел полюбоваться на кита... Вот и все... Девушка тряхнула кудрями. — Нет! Знаете что... во что бы то ни стало, надо кончить сегодня же... ведь осталось всего пять ящиков... — Да мы и кончим сегодня, — сказал Шарп. — Утром я рассчитываю уже быть за Котлиным... — Быть по сему! — Товарищ Максим хлопнул ку-лаком по столу и встал. — Значит, в обычный час лодка будет у борта. Идет, капитан? — Есть! Не сходя на набережную, Максим и Ванда зорко огляделись... Ни одной подозрительной фигуры... Оба быстро прошли по сходням и с небрежным видом гуляющих направились к городу... ________ Багров присел на какой-то старый якорь, неведомо кем и зачем брошенный на набережной... Ему хотелось разобраться с мыслями... определить хоть какую-нибудь исходную точку... Он задумался... Шагах в двух от него, лениво развалясь на камнях набережной, освещенных косыми лучами заходящего солнца, с трубками в зубах, беседовали два портовых рабочих. — Кит... кит... кому на диво кит... А кому — что другое, — лениво протянул более пожилой из них. — Да уж чего тебе больше дива-то... Я вона слона в зоологии смотрел... Думал, больше и зверя на свете нет... А вот, поди ж ты... — Да что зверь-то... Ты мне, мил человек, скажи, почему он из воды-то лезет?.. Во што! — Кто?.. Кит? — А! Ну тя, с твоим китом! В глотку тебе кита -Не кит... пошто корабль из воды лезет... Опять же груза с него никакого не идет... — Как лезет? Какой корабль-то? — Как лезет? Да вот очень просто... У меня глаз-то привычный, — как cm пришел... немец-то... так и было вроде как полный груз имел... Осадку имел всамделишнюю... 18 фут... Самостоятельный корабль... А намедни смотрю... футы... глазам не верю... Вылез, как есть вылез... Цифрь-то вышла 17 фут... А нынче и того лучше... к 16 подбирается. — Невдомек мне, о чем толкуешь... Ну, вылез немец, а тебе што? — Да ничего мне... а только очинно любопытно. Груза ж не привез... Разгрузки не делает... А из воды лезет, и все тут... С чего бы? — А ну тя, с твоими немцами... Лезет, и пусть лезет... Плюнь... Вот, ты послушай... Опять я говорю... кит... Багров встал и пошел прочь от них... Долетавшие до него отрывки их беседы мешали сосредоточиться. Он, уходя, даже метнул на них злобный взгляд... — Раскудахтались, мол, тут, некстати... Обход портовых кабачков и секретные беседы с их владельцами и в этот день не дали ничего нового... Почти с отчаянием вернулся Багров на свою квартиру... Хотел читать... Ничего не выходило... Швырнул книгу и, уставясь в угол невидящими глазами, просидел так с полчаса... Плюнул... выругался... вскочил и, сердито отбрасывая от себя вещи, стал раздеваться... Присел на край постели и, машинально вертя в руке снятый сапог, снова ушел в безнадежные поиски.... — Нет, если и завтра ничего не будет... Плюну... пойду к начальнику и откажусь... Чорт с ним! Пусть хоть в отставку... Довольно этой собачьей жизни... Почему, в самом деле, я должен быть умнее и хитрее целой политической партии? Почему? А будь они прокляты! И партия и охранка! Он зарылся с головой в одеяло... __________ Шлюпка бесшумно подгребала к маячившему во мгле пароходу. Весла, обтянутые мягкими тряпками, почти не давали плеска. — Кто гребет? — темная фигура перегнулась через борт «Стеллы». — Привет киту! — Хорошо! Держи конец... Шлюпка потянулась к борту. Одна за другой по веревочному трапу поднялись на борт три фигуры... Работа закипела. Менее, чем через час, последний груз «Стеллы» перешел на шлюпку. В каюте командира опять сошлась прежняя тройка — капитан Шарп, товарищ Максим и Ванда. — Ну, Ванда, где же ваш пресловутый сыщик? Кунцевич-то? — Ну и хорошо, что ошиблась... а только не спокойно у меня с той поры на душе... — Полно, — вмешался Шарп, — «Стелла» уже разводит пары... Через несколько часов — Морской канал — Котлин... А там и море... Пусть ищут... — Да и сейчас — милости просим... «Стелла» пуста... Самое честное суденышко... Ни одного грамма контрабанды... Нет, по чести скажу, редкий рейс... с вами приятно работать. — Спасибо, — Максим рассмеялся, — а хороша ведь была идея... Музей на корабле... реклама... каждый день куча народу... кому могло прийти в голову... что тут, на глазах у всех... стоит транспорт революционного оружия... Вы гений, капитан... Морской волк одобрительно крякнул и протянул ему руку. — Рад, рад... Редкий, говорю, рейс... С такими людьми можно дела делать... — Так что и в следующий раз, если понадобится, возьметесь? Моряк приложил руку к козырьку. — И «Стелла», и ее капитан, всегда к вашим услугам... — Чудесно! Значит, в случае чего, мы вновь укажем на вас... Передайте тем, в Германии, наш товарищеский привет... Ну, Ванда, пора... Еще дружеские рукопожатия, и революционеры один за другим исчезли за бортом... Трап поднят, и шлюпка медленно потонула во мраке... Шарп сидел углубившись в какие-то расчеты, когда вошел помощник. Капитан поднял на него глаза. — Как пары? — Все в порядке, поднимаем... — Хорошо... с командой не будет задержек? — О, нет! Я, как всегда, выдал на руки только авансы... Объявил, что выплачу деньги по отплытии... Это заставило большинство явиться во-время... Ну, а если один — два — чорт с ними... — Ясно... Ждать не буду... — Поглядите-ка сюда... вот ваша доля в барыше... — Прекрасно, капитан... Кит оправдал себя... — О, мой кит — молодчина... Он теперь — член партии... Ха, ха, ха! — Ха-ха-ха... — Не выпить ли за здоровье нашего кита... что скажете? — Есть, капитан! И оба морские волка, за стаканом и трубкой, не раз еще нарушали тишину ночи смехом и тостами за «революционного» кита... Рисунок. Не может быть! Багров мгновенно проснулся и, как подброшенный пружиной, сел на кровати. — Не может быть! Да, да, конечно же так... Одна за другой воскресли в его отдохнувшем мозгу слышанные, но не дошедшие тогда до охваченного навязчивыми мыслями сознания фразы... — Лезет из воды... Почему лезет? — 18 футов посадки? 17... 16... — Из воды лезет, а разгрузки не делает... — «Немец»... Не разгружается... — Ха-ха-ха! Ловко! — Вот так музей! «А он-то! Хорош сыщик... Сам попался на ту же удочку... Смотреть поехал редкости... Хороши редкости! — А сколько времени, как появились эти рекламы? С месяц? Ну, так и есть... И в охранном почуяли новый транспорт оружия около того же времени. — Но где же они его прятали? — В трюме? Нет... это было бы безрассудно... Таможенный досмотр... Но где же? И вдруг сыщик закатил самому себе здоровенную оплеуху... «И ты же сам на него глаза пялил... щупал... удивлялся... А они-то... маузерчики... револьверчики... патрончики... Тут, вот... У тебя под носом и лежали...» Он сорвался с кровати... Отдернул занавеску... Утренний свет ворвался в комнату... Сломя голову мчался... Бомбой влетел в охранку. — Ордер! Ордер мне... задержать... Обыскать пароход «Стелла». Дежурный автомобиль... наряд... Прохожие испуганно шарахались в стороны от бешено мчавшегося автомобиля с чинами полиции... Набережная... Глаза Багрова скользнули по ней... И самые безобразные ругательства посыпались с его губ... Там, где еще вчера неуклюже покачивалась у берега «Стелла», было пусто... Пароход ушел... — В управление порта! Полный ход! Автомобиль помчался с предельной скоростью... — «Стелла»... под германским флагом, три часа тому назад, прошла Морской канал!— Чиновник порта без особого сочувствия смотрел на ошалевшего от бешенства сыщика. — Катер... таможенный... самый быстроходный.., с вооруженной командой... Час спустя, газолиновый катер под таможенным флагом, неся на борту бледного, как бумага, Багрова и вооруженных пограничников, резал мутные волны Маркизовой лужи... — Да вы не волнуйтесь... догоним, — говорил пограничник. — У них что ход... узлов десять самое большее... А у нас — восемнадцать... Догоним... И они догнали... — Орудие... Приготовьте орудие... — волновался Багров. Но орудия не потребовалось... По первому сигналу «Стелла» застопорила... Осмотр и разговоры были не долги... На корабле не было ничего подозрительного. Бумаги в порядке. Придраться было не к чему... Как побитая собака, схватился сыщик за поручни, чтобы уйти ни с чем на свой катер... С преувеличенной вежливостью, весьма смахивавшей на почти неприкрытую насмешку, провожали его капитан Шарп и первый помощник. — Хотя такая остановка корабля, прошедшего все законные формальности и не совсем принята в морском праве... Россия, ведь не находится в состоянии войны с Германией... Но я вполне понимаю вас, — говорил капитан Шарп. — Эти проклятые революционеры могут хоть кого свести с ума... Катер отвалил... «Стелла», развивая ход, удалялась... Багров метался, как раненый зверь, — Но ведь я знаю... Наверное знаю, что это они... у них на борту было оружие... В ките этом и прятали... — Что же поделаете? — развел руками пограничник, — было, да сплыло... Ведь не посадишь в Кресты германского капитана за здорово живешь... Это ведь не русский студент... Опять же и пословица: не пойман — не вор... Багров безнадежно махнул рукой... Скальд. ЭЛЕКТРОМУЗЫКА Изобретатель электромузыки, этой удивительной отрасли радиотехники, молодой русский физик Л. С. Термен, недавно демонстрировал свое детище в Германии — в Берлине, Мюнхене, Дрездене, а затем в Америке, всюду вызывая восторг даже среди строгих ценителей музыки. Иностранные специалисты в большинстве знакомы были с радиомузыкой лишь по описаниям в научных журналах и были изумлены поразительными достижениями нового музыкального инструмента. В чем же сущность этого интересного и многообещающего изобретения? Наш рисунок изображает внешний вид электромузыкального инструмента. Вы видите нечто в роде низкого пюпитра, возле которого стоит изобретатель, исполняющий музыкальную пьесу. На пюпитре — невысокий металлический стержень (антенна), сбоку— металлическая петля. Двигая одной рукой возле антенны (не касаясь ее), а другой — близ петли, артист заставляет громкоговоритель (изображенный на рисунке) наполнять залу музыкальными звуками, сходными с игрою то скрипки, то рояля, то флейты или гобоя. Каково же устройство этого нового, совершенно своеобразного музыкального инструмента? Два источника тока помощью двух катодных ламп обычного, употребительного в радиотехнике типа обслуживают два колебательных контура, излучающие электрические волны различной частоты. Один излучает, например, волны с частотою 500.000 в секунду, другой — с частотою 480.000 в секунду. Легко понять, что от их взаимодействия должны возникнуть «биения» с частотою, равной разности обеих первоначальных частот: 500.000 — 480.000 = 20.000. Если электрический переменный ток такой частоты заставить вибрировать, например, перепонку телефона или громкоговорителя, то в воздухе порождаются волны с частотой 20.000 колебаний в секунду, т.-е. той, какая попадает в слышимый интервал звуковых волн: мы слышим тон. Все искусство музыкального исполнителя должно состоять в данном случае в уменьи надлежащим образом регулировать эти изменения движениями рук. Л. С. Термен владеет этим искусством виртуозно: движением руки близ антенны он изменяет высоту тона, а манипулируя близ петли — варьирует силу звука. Характер движений рук обусловливает тембр звука: приближение или удаление руки медленное и плавное — порождает звук смычковых инструментов; при более резком движении слышится «стаккато» рояля. Движения иного характера обусловливают звук трубы или органа. Сходным образом регулируется и сила звука: поднятием руки над антенной он усиливается, опусканием — ослабляется до желаемой степени. Вибрирующие движения руки порождают вибрирующий звук. Так, буквально мановением руки, изобретатель, словно волшебник, наполняет зал музыкой различных инструментов оркестра. Надо прибавить, что Л. С. Термен — к тому же превосходный музыкант, артистически исполняющий трудные музыкальные пьесы. Я. Перельман. ПИРАТЫ ЖЕМЧУГА Рассказ Мopгана Джонсона. I. На белую терассу большого дома вышла девушка и беспокойно устремила взгляд своих серых, потемневших от волнения, глаз на далекое море, переливавшее при утреннем свете, как поверхность огромного изумруда. От терассы змейкой вилась вниз тропинка, пробираясь сквозь тропический лес, мимо высоких кокосовых пальм, лиан, редких и причудливых орхидей, душистых тубероз и лилий к прибрежному песку лагуны. Взглянув на стол, накрытый для четверых в защищенном от солнца углу терассы, девушка нахмурилась и резко хлопнула в ладоши. Из-за залитой солнцем колоннады вынырнул седой негр. — Бэн, где же все? Я не могу больше ждать. Старый слуга задумчиво почесал затылок. — Я видел м-ра Ролло на берегу! — проговорил он. — Принеси мне кофе, Бэн. Я проголодалась! Усевшись за еду она продолжала свои беспокойные раз. мышления. Где же Дирайк? Вчера вечером он о чем-то шептался с Нишиокой. Они подозрительно быстро оборвали разговор, как только она подошла.... — Доброе утро, Пэм! — приветствовал ее вялый голос.— Ну и жара сегодня будет! Дирайк Лэндон опустился в кресло и нерешительно посмотрел на сестру. — Где Ролло? — коротко спросила она. — Разгружает «Огненную муху»! — процедил он сквозь набитый бисквитами рот. — Вернулся утром, перед рассветом. — Благополучно? Дирайк лениво пожал плечами. — Так себе. Большая партия раковин. Насчет камней не знаю. Ролло всегда неразговорчив. Попал в перепалку па обратном пути. — Неужели канонерка! — воскликнула она с тревогой. — Не нервничай, Пэм!.. Ты приписываешь голландцам чересчур большую храбрость. Нет. Карама, кочегара-малайца хватил амок. Ролло пришлось его пристрелить. Жаль, у нас и так не хватает кочегаров. Девушка резким движением отставила ' свою тарелку и рассеянно проводила взглядом стайку пронзительно кричавших попугаев. — Дирайк! — заговорила она, наконец, понизив голос.— Я измучилась. С папиной смерти все пошло неладно. Мы достаточно долго вели эту темную игру. Давай, выйдем из нее, пока мы целы. Я хочу снова ступить на почву Европы. — Ее миловидное лицо вспыхнуло страстным желанием. — Пожалуйста, Дерри! Давай, скажем всему здесь «конец»! Брат молча закурил сигаретку и смущенно заморгал глазами: — Невозможно, Памела! Мы завязли по шею. Кроме того... — Кроме того,— возмущенно продолжала она, — ты боишься... Ролло и Нишиока держат тебя в руках, как ребенка. Ты безволен и неустойчив как всегда, Дирайк! О чем секретничал вчера вечером Нишиока? Какая-нибудь новая дьявольская затея? А... — Доброе утро, мисс Лэндон! — внезапно прозвучал за ее спиной мягкий, сюсюкающий голос. Маленький японец вежливо поклонился, обнажив приторной улыбкой белые и ровные, как жемчуг, зубы и уселся за стол. Его черные глазки быстро пробегали то на сестру, то на брата. — Повидимому, я прервал семейный спор? — извиняющимся тоном сказал он. Дирайк Лэндон поднялся со смущенным смешком, подошел к баллюстраде и, небрежно облокотясь, стал пускать кверху прихотливые облачка табачного дыма. Памела мрачно посмотрела на японца. — М-р Нишиока! — заявила она. — Тут нет никакого секрета. Просто, я недовольна положением вещей. Я требую назначить заседание правления. — Так быстро! — пробормотал Нишиока, приняв удивленный вид. — Ведь последнее состоялось меньше месяца тому назад. Разве наши дела не идут гладко? — Нет. Что-то происходит без моего ведома. Я требую точно установить наше дальнейшее поведение... — Гм, — резко обернулся Дирайк. — Ты валяешь дурака. Предоставь все это нам. Ролло, Нишиока и я знаем... — Разумеется, — мягко перебил Нишиока, — если мисс Лэндон желательно собрать заседание, это будет сделано. Когда вы прикажете его назначить? — Без всяких промедлений! — решительно ответила Памела.—Сегодня утром, в 11 часов. Задумчиво наклонив в знак согласия голову, Нишиока спокойно встретил вопросительный взгляд Дирайка. — Полагаю, что м-р Кейт на берегу лагуны? — сказал он. — Я передам ему! — предложила девушка и поднялась.— Я и без того собиралась спуститься вниз. Поглощенная своими мыслями она быстро шла по тропинке. Она ощущала себя неопытным зверьком, попавшим в плотно захлопнувшуюся ловушку. Душой этого рискованного морского пиратства был ее отец. Незадолго до своей внезапной смерти от местной лихорадки, он выписал сюда Памелу, только что окончившую английский колледж и посвятил ее во все подробности ведения этого темного предприятия. Произошло это три месяца тому назад. Едва переступив порог юности она оказалась активно вовлеченной в прибыльное, но крайне опасное занятие браконьерства жемчуга. В темные тропические ночи, быстрые моторные боты отправлялись от этого, лежавшего в стороне от пароходных путей острова, грабить богатые голландские жемчужные промысла и возвращались перед рассветом, чтобы скрыться в укромный лагуне и выгрузить свою добычу раковин и камней. То, что голландские власти в Кепанге были озадачены и раздражены, было ясно из радиограмм, которыми они постоянно обменивались с канонерками пограничной стражи. Стоит этим канонеркам только заподозрить, что разваливающаяся пышная мраморная вилла, выстроенная на одиноком острове некогда жившим там полоумным чуда-ком, колониальным торговцем Ван Дуцманом. приютила жалящих их москитов! Их громыхающие двенадцати-фунтовые снаряды скоро положат конец всему предприятию. Она содрогнулась, живо представив себе эту картину. II. Две морских моторных шлюпки лежали на сапфирной поверхности лагуны, как две птицы. Солнце играло на их никеллированных частях и хрупких антеннах, которые серебрились над их коренастым корпусом. Легкий туземный челнок судорожными бросками прокладывал себе путь к блестящей, как лезвие ятагана, полоске прибрежного песка. Группа людей разгружала второй челнок, причаленный к берегу, и небрежно швыряла огромные перламутровые раковины в наваленные на песке неопрятные груды. Люди эти представляли собой достаточно разношерную и разноязычную компанию. Два шведа—белокурые гиганты, и, судя по их сходству, родные братья. Негр с опечаленным лицом, которое все время складывалось в гримасу. Три китайца, спокойные и прилежно работавшие. Обросший австралиец с сигарой в зубах и с пронзительные гнусавым голосом. Несколько малайцев в своих национальных одеждах, с зубами;, почерневшими от жевания бетеля. Немного поодаль, небрежно развалившись на опрокинутом ящике, сидел человек в хаки. Четкие черты его смуглого лица напоминали ястреба. Ролло Кент, бывший военный летчик, усмехнулся приближающейся к нему Памеле и продолжал напевать куплеты хора пиратов из «Питера Пэна». — Мне говорили, что у вас случилась неприятность? — сказала она, понизив голос. Беспечные глаза Кента слегка сузились. — Карам пытался полоснуть меня сбоим криссом. Промахнулся!— Он кивнул негру. — Опусти «Огненную муху», как только она будет готова, Сципион. — Вы нужны! — отрывисто проговорила Памела. — На одиннадцать часов назначено заседание правления. Он насмешливо оскалил зубы и подмигнул ей: — Ваша затея? — Да!— твердо ответила она, выдерживая его взгляд. — Секрет? Она пожала плечами. — Нет. С меня хватит этой жизни. Вот и все! Он издал протяжный свист и поглядел на лагуну. Один из челноков отчалил от моторного бота, который, точно по мгновению волшебства, внезапно погрузился под воду. На поверхности остался только маленький буек, отмечающий местонахождение бота. — Еще одно доказательство изобретательной предусмотрительности отца, — грустно подумала Памела. Кейт вскочил на ноги и слегка взял ее под локоть. — Пойдем! Мне надоела эта возня! Ольсен ее закончит — Он дал одному из тупых близнецов-скандинавцев несколько кратких указаний. Войдя под сень пробковых де-ревьев, он крепко сдавил руку Памелы. — Как стоит барометр? Друзья или враги? — Думаю, что враги! — ответила она спокойно. Ловким движением он неожиданно притянул се к себе. — Маленький айсберг, — хрипло проговорил он,— разве вы не знаете, что я вас люблю? Она отшатнулась и напряженно выпрямилась, как струна. Если бы он поцеловал ее, она не задумалась бы его ударить. — Идиот! — проронила она небрежно.— И — не Дирайк. Пустите меня. — Вы мужественная девушка, Пэм — улыбнулся Кент и выпустил ее. Памела почувствовала, как дрожат ее колени. Со дня смерти отца, она ждала этой минуты и боялась ее. Инстинктивно она всегда опасалась Кента и глубоко не доверяла ему. Он был беспринципный, порочный человек. Их взгляды на жизнь были глубоко различны. — Послушайте,— проговорил Кент, — если японец станет вас притеснять, я приду вам на помощь. Вам стоит только обратиться ко мне, поняли? — Благодарю! — холодно ответила она. — Я могу сама постоять за себя. На мраморной терассе, затененной ползучими растениями, ждали Нишиока и ее брат. Перед ними стоял стол из красного дерева с бумагами и перьями. Быстро поднявшись, маленький японец предложил Памеле стул. Ей кинулся в глаза угрюмый вид брата. Нишиока открыл большую счетную книгу и стал читать с мягким, сюсюкающим акцентом: «Протокол последнего заседания... Прибыль за квартал по июнь включительно... камней, исключая экземпляры нечистой воды и с дефектами по семь тысяч пятьсот фунтов, согласно оценке Л-Синга... Перламутра восемь центнеров, по сто три фунта и три шиллинга за центнер, каковая цена держится сейчас на Лондонском и Парижском рынках, согласно текущей котировке, сообщенной по радио и перехваченной из Кепанга». Становилось жарко. Памелой овладевала сонливость. Как зачарованная, она не сводила глаз с гладкого лица говорящего, его движущихся красных губ, сверкавших алмазными огоньками глаз. Она ненавидит Нишиоку, — размышляла она про себя. Невинные с виду мелочи интуитивно заставляли ее быть настороже и казались ей сигналом грядущей опасности. После смерти отца Нишиока взял все дело в свои руки и заставил всех себе подчиняться. Его голос продолжал свое монотонное жужжание. Девушка перевела взгляд на ящерицу, гревшуюся на белой баллюстраде. Ее колючки и брыжжи, выделявшиеся на ослепительном фоне, придавали ей ужасающий вид. А на деле, она было совершенно безвредна. Полная противоположность Нишиоке, — подумала Памела. Растягивая слова Кент прервал говорившего. — А-Сингу не достанется больше камней. Ольсен рассказал мне сегодня, на берегу, что умный слуга Нишиоки выпил слишком много саки прошлой ночью и проломил череп почтенного А-Синга бутылкой пильзенского пива! Черные глазки японца сверкнули на Кента. — Совершенно верно!— осторожно сказал он. — Я был свидетелем этого происшествия. — Вы хотите сказать, — воскликнула проникнутая внезапным подозрением девушка, — что он убит по вашему наущению? Лицо Нишиоки приняло выражение сожаления. — Дорогая мисс Лэндон, — мягко заметил он, — следует поддерживать дисциплину. Наступило неприятное молчание. Кент пожал плечами и скрестил свои длинные ноги. Девушка содрогнулась. Она мысленно представила себе странную, причудливую колонию, возникшую на острове: представители почти половины земных рас были привезены сюда в качестве механиков, водолазов, матросов и служащих других профессий. Ковыляющая фигура привлекла внимание Нишиоки. Он знаком приказал ей приблизиться и на терассу, прихрамывая, вошел радиооператор Джонс. Раненый в битве при Ютланде, он стал с тех пор инвалидом. Проходя мимо, Джонс украдкой дружески улыбнулся девушке. — Перехвачено из Кепанга. Перевод внизу — кратко пояснил он. Нишиоки с бесстрастным лицом прочел вслух: — Лагуна Гофмана ограблена сегодня утром двумя быстроходными морскими моторными ботами, которые ушли в восточном направлении. Предпринять немедленные тщательные поиски. Информировать ежечасно с канонерок в Кепанг. Произошло общее смятение. Каждый разговаривал по своему. Кент ухмыльнулся Памеле и многозначительно свистнул. Дирайк Лэндон разразился испуганными проклятиями. Девушка почувствовала, как холод сжал ее сердце. Один Нишиока, казалось, остался невозмутимым. Кивком головы он отослал Джонса и мягко упрекнул Кента: — Вы чуточку поздно пустились в обратный путь, м-р Кент. Как бы там ни было, неудача налицо, и это ускоряет события. Мы должны на время оставить в покое голландские лагуны. Впрочем, существует одно прибыльное место, на которое мы до сих пор не обращали нашего внимания,— австралийские жемчужные местонахождения. — Пора кончить наше пиратство! — воскликнула Памела. — Странно! — иронически бросил Кент. — Маленькая идиотка! — отозвался Дирайк. Она вспыхнула: — О, я догадывалась об этом замысле! Вот почему я настаивала на заседании. Австралийцы всегда на чеку. Троньте их промысла и они не успокоятся, пока не выкурят нас, как крыс... — Минутку молчания, мисс Лэндон — ласково вставил Нишиока. — Предположим, что все, что вы говорите, правильно. Согласен, что мы не можем надеяться продолжать наше занятие вечно. Поэтому, чтобы добиться успеха, мы должны целиться наверняка и часто. А два прицела всегда лучше, чем один. Предлагаю решить вопрос голосованием! Памела поднялась и, с трудом удерживая слезы, перешла к баллюстраде. Кент подошел к ней и шепнул: — Вам не совладать с японцем, Пэм, хотя, отчасти вы и правы. Эх вы, горячая головка! Скажите слово и я разнесу всю затею вдребезги. Ее ответный взгляд выразил возмущенное презрение. Передернув плечами, Кент погрузился в размышления и небрежно кивнул в знак согласия, когда произвели голосование. Загремели отодвигаемые стулья. Ящерица поспешила скрыться. — Завтрак подавал! — голос Бэна, грудной и звучный, торжественно разнесся среди прорезаемой солнечными лучами колоннады. III. — Пятнадцать-два, пятнадцать-четыре, пара шесть и три девятки—жир! Цепкие пальцы Ларсена с удовлетворении перекладывали одну карту за другой. Грант Оттавей, подавляя желание рассмеяться, торжественно выложил на стол свои карты. — Вот вам, ваша светлость! — шутливо произнес он.— Прошу простить, что ограбил вас. Озадаченный свист исказил обветренную физиономию Ларсена. Поблекшие голубые глаза одобрительно взглянули на партнера. — Вы живо научились, хитрец вы этакий! Но так-то часто я зеваю в игре! Видно глаза отказываются служить,— не разглядел, что это черви. — Глаза его заискрились.— Полагаю, что вас недолго придется обучать и всем тонкостям добычи жемчуга. — Привычным жестом он забил в трубку пахучую щепотку табака. — Ну, что у вас там дальше? Они продолжали игру на покрытом линолеумом столе каюты, под раскачивающейся медной лампой. Судно медленным движением переваливалось с боку-на-бок. После третьей игры, которую Ларсен торжествующе выиграл, Грант Оттавей сложил свои карты и откинувшись на спину стула, зевнул. — Хочется спать? — Немножко, — признался он. — Утомительное занятие, целый день, не разгибая спины, вскрывать раковины. — Еще бы! — согласился Дарсен. — Занятно бывает находить крупные камни. Но это редко случается. Я работаю на этом деле десять лет и могу по пальцам пересчитать все мои крупные находки. Однако,— вздохнул он, — они стоят всей груды остальных жемчужин. Оттавей рассмеялся и засунул смуглую руку под ближайшую койку. Пошарив немного, он извлек оппосума. Серый пушистый комочек меха протестующе забрыкался. Сахар был слабостью Рикки. Его жизненным призванием было медленно и со смаком проедать себе дорожку сквозь тридцатифунтовый судовой мешок с сахаром. Философски вздохнув, он свернулся клубочком, с намерением сладко уснуть на столе каюты. Оттавей выколотил трубку, встал и потянулся. — Пройдусь по палубе, прежде чем лечь. Куда мы ныряем завтра? — В то же место! — отозвался Ларсен. — Сегодня Хаку легко наполнил свой мешок. Хорошая глубина для ныряния,— шестьдесят футов, песчаное дно и никаких слизняков. Грант поднялся на палубу. Ночь была темная. Ярко искрился Южный Крест. Сторожевой огонь тускло мигал. Малаец—вахтенный спал растянувшись на крышке люка, но так как они одни находились в этом местонахождении жемчуга, это было неопасно. Всплеск воды н вспышки форфоресцирующего света разорвали тишину и мрак ночи. — Рыба ходит!— лениво подумал Оттавей и вдруг увидел смутное очертание какого-то бота. Бот, как призрак вырос вдоль борта судна, прежде чем Оттавей у:пел собраться с мыслями. Чей-то голос сказал: «закрепите сходни!» А дальше события сгрудились одно за другим с изумляющей и невероят-ной поспешностью. Темная фигура поднялась словно из-под палубы. К груди Оттавея приставили что-то твердое. — Не шуметь, не подымать тревоги, служивый! — шепнул кто-то. Босые ноги зашлепали по палубе. Из каюты донесся возглас Ларсена, резкий и вопрошающий. Последовала трепетная пауза. Потом глухо треснул револьверный выстрел. — Проклятие! — тихо выругалась сторожившая Оттавея фигура. Команда высыпала из полубака, как встревоженный пчелиный рой. Оттавея потащили вниз, в каюту, где его глазам представилось жуткое зрелище. Оголенный до пояса негр, с блестящими при свете лампы, как медь, мускулами стоял раскачивая в руке автоматический револьвер. Он тупо уставился на Ларсена, который раскинув руки, поник лицом на стол. Дирайк Лэндон, внимательно склонившийся над большим ларцом из кедрового дерева, поднял свою белокурую голову. — Иначе нельзя было, Кент!—бросил он.— Он вытащил ружье. Если бы Сциппион не выстрелил; он прикончил бы одного из нас. Оттавей обрел голос. — Это грабеж! Пиратство! —произнес он. — Вполне точное определение! — любезно согласился Кент, — и с внезапным удивлением спросил: — Алло, прекрасный незнакомец! Где мы с вами уже встречались раньше? — Вы — шайка подлых убийц! — проговорил Оттавей сквозь яростно сжатые челюсти. — Где-нибудь во Франции! — насмешливо процедил Кент. — Где это было — в Аменье, Париже или на Ипре? — Убирайтесь к дьяволу! — крикнул Оттавей. — Какова общая сумма добычи, Дирайк? — спокойно спросил Кент. — Не блестяще! — проворчал тот, — десять камней средней величины и три бутылки с мелочью. — Он обернулся к Оттавею. — Сколько перламутра у вас припрятано в люке каюты? — Посмотрите сами!— кинул Оттавей. Кент присел на стол каюты и, глядя на своего пленника, похлопал по торчавшему за поясом дулу пистолета. — Послушайте, мой молодой герой! — мягко сказал он. — Такое поведение хотя оно и галантно, нас не устраивает. Как вы торжественно изволили заявить, мы пираты, потомки старинных кровавых браконьеров, но в беспокойные дни нашей современности мы не можем оставлять после себя живые улики. Если у вас есть здравый смысл, вас, выражаясь слогом Алладина, перенесут на волшебный остров. Нам не хватает одного члена правления и вы даже сможете занять этот выгодный пост. Если же у вас не окажется достаточно здравого смысла, — он докончил многозначительным жестом. За этим ультиматумом последовало молчание. Оттавею были слышны сверху растерявшиеся голоса пришедшей в смятение команды. Сципион дpужecки улыбнулся ему, блеснув ослепительной белизны зубами. — А как насчет команды? — нерешительно спросил Оттавей. — Она разделит вашу ссылку. Судно будет потоплено. Грант Оттавей был в полном изумлении. События двигались с беспощадной и поражающей быстротой. Он посмотрел на Ларсена, который выиграл свою последнюю игру в карты, и у него защемило сердце. С внезапной непоследовательностью он нагнулся и снова оттащил от мешка с сахаром протестующего Рикки. Рисунок. Ларсен поник лицом на стол. — Так, как же? — протяжно спросил Кент. Я не круглый дурак, — ответил Оттавей.— Едем! IV. Грант Оттавей обогнул угол терассы и нерешительно остановился. На его привлекательном смуглом лице появилось тревожное выражение. Потом, поднявшись на носки, попытался неслышно удалиться обратно. — Не уходите. Я хочу с вами поговорить. — Памела Лэндон опустила на колени свою книгу и окинула насмешливым взглядом спину предупредительного незнакомца. Оттазей присел на ближайший складной стул. — После девяти дней наблюдения, — раздельно произнесла Памела, — я пришла к выводу, что вы — самый презренный из когда-либо виденных мною людей! — Благодарю вас! Буду знать. Но, позвольте вас спросить, за что такая ненависть? — Я не люблю безхребетных медуз! Оттавей помолчал. Потом любезно осведомился: — За что? — За что? — негодующе повторила она. — И вам нестыдно? Всякий мужественный человек на вашем месте отказался бы соблазниться этой преступной добычей жемчуга. А вы, вместо этого, повидимому, рады возможности стать членом шайки. — Вы, очевидно, забываете, что я пленник. — Разве военнопленный переходит на сторону взявших его в плен? Мне приходит на ум крайне нелестное наименование такого поступка. Рисунок. Где мы встречались раньше? — Клянусь пятками моих рваных носков! — внезапно вспылил Оттавей, — я бы охотно отколотил вас! Она одобрительно посмотрела на него. — Оказывается, вы не совсем медуза. Почему вы не усвоите этот тон речи с Нишиокой? Оттавей взглянул на нее, открыл рот, чтобы что-то сказать, но остановился. Глаза его смягчились и он криво усмехнулся. — Едва не потерял самообладания, — тихо пробормотал он. Из-за угла дома появился Ролло Кент. Уселся на баллюстраду и устремил торжествующий взгляд на Оттавея. — Наконец-то, я вас вспомнил, служивый!.. Амьен. Устричный бар Мозефины... Как раз после битвы танков при Камбрэ... верно? Наступило молчание, прерываемое только криками зеленых попугайчиков, усевшихся на обросшие лишаями солнечные часы покойного чудака голландца. Девушка с любопытством искала взгляд Оттанея, который ощупывал Кента. — Как называлась ваша часть? — Одиннадцатый эскадрон. Аэродром на дороге Аррас-Дуллен. — Кент небрежно стряхнул пепел. — Это был занятный вечер, не правда ли? — Вы были немного навеселе в тот вечер. Устрицы Жозефины были первоклассные, но программа дивертисмента прескверная! — Так это были вы! — торжествующе воскликнул Кент. — У меня хорошая память на лица. — Я тотда был прикомандирован к штабу! — лениво заметил Оттавей. — Припоминаю как вы яростно спорили с де-Лангри насчет достоинств Фоккеров. Девушка внезапно поднялась и, подавив зевок, потянулась. — Очень таинственно, и мало понятно,— проговорила она. — Я иду купаться. Дирайк Лэндон показался из-за колоннады и с любопытством уставился на Оттавея. — Ниш хочет вас видеть. Он в радио-комнате. Грант Оттавей нашел Памелу на песке лагуны, где она сушила свои волосы, как морская наяда и рассеянно задерживала пальцами зеленую черепашку, которая пыталась пробраться к воде. — Что было нужно Нишиоке? — спросила она без всяких предисловий. Оттавей колебался. — Нишиока — загадочная личность! — уклончиво ответил он, наконец. — Кто знает, что ему нужно. Во всяком случае, ваш брат ошибся. М-ра Нишиоке не было в радио-комнате. — А что такое между вами с Кентом? — Вы слышали. Мы случайно встретились во Франции. — Я не так глупа! За этим что-то скрывается. Я больше не могу выносить этой атмосферы преступлений и грабежа, Нишиока, — пресмыкающийся негодяй, Дирайк — слабовольное орудие, Ролло Кент хочет, чтобы я стала его женой... Оттавей перестал разгребать пальцами песок. — Он беспокоит вас? — Во всяком случае, он мужественный человек! — сказала она мрачно. Оттавей проводил глазами освобожденную черепашку, которая поползла в воду. — Что я должен сделать по-вашему? — На дно лагуны опущены два моторных бота. Каждый из них снабжен запасом горючего и готов выйти в море. Зная секрет, легко можно, нырнув, поднять один из них на поверхность, а я плаваю как рыба. Мы успеем добраться туда во-время. Вряд ли они стали бы нас преследовать. Завтра ночью, как вы, наверное, знаете, будет предпринят новый набег на жемчужные промысла. Оттавей кивнул головой. — Мое посвящение в это милое занятие! Глаза девушки испуганно расширились. — Пожизненная тюрьма — живая могила, сырая и заплесневелая. Подумали вы об этом? Оттавей задумчиво спросил: — А что вас мучает? — совесть или перспектива заполучить там насморк? — То и другое! — лаконично ответила она, ежась от внутреннего холода. Оттавей тщательно разминал в пальцах папиросу. — Сожалею, но ничего не могу поделать! — сказал он, наконец. — Именно сейчас, я не могу покинуть остров. Смуглые щеки Памелы побелели, а губы судорожно искривились в горькую усмешку; — Только этого я от вас и ожидала. Вы — либо трус, либо — дурак! — Второе возможно, но первое — вряд ли, мисс Лэндон! — вмешался приторный голос. — Не двигайтесь м-р Оттавей. Я держу вас под прицелом. А всякая поспешность, была крайне излишней. Нишиока, с револьвером в руке, выскользнул на солнечный свет из тени ближайших кустов. V. Рука Оттавея едва заметно дернулась и неподвижно застыла. Глаза впились в сверкающее дуло револьвера. Памела сухо спросила: — К чему такой мелодраматизм, м-р Нишиока? — М-р Оттавей может ответить лучше меня. Оттавей слегка передернул плечами и продолжал упорно смотреть на японца. — Зачем эта артиллерия, м-р Нишиока? — спросил он, наконец. В ответ японец протянул с быстротой нападающей змеи свою руку, и ловко вытащил из бокового кармана Оттавея небольшой полированный револьвер. — А теперь, — мирно заметил он, — мы можем поговорить. К моему крайнему сожалению, м-р Оттавей, я должен предъявить вам ультиматум. Если шифр не будет у меня в руках в девять часов завтрашнего утра, вы принудите меня к крутым мерам. — Шифр! — воскликнула пораженная девушка. — Какой шифр? — Наш новый друг, — четко произнес Нишиока, — случайно оказался тайным агентом. — Вот оно что! — пробормотала Памела. — Теперь понимаю, о чем ему намекал Ролло Кент... Нишиока снял панаму и обтер влажный лоб. — Конечно, — любезно заметил он, — нельзя не любоваться мужеством мистера Оттавея. Но боюсь, что на этот раз он ввалился в львиную пещеру. Наказание за шпионаж в большинстве стран одинаковое, и я намерен применить его, если он не выполнит моего ультиматума. — У меня нет шифра! — отрывисто сказал Оттавей. — Вот как? А что же это такое? — Нишиока вынул из кармана полоску белой бумаги. Оттавей внезапно усмехнулся. — Так я и думал. Вот зачем меня посылали в радиокомнату сегодня утром. — Он сделал глубокую затяжку.— А как вам нравится такой шифр? Нишиока разорвал бумагу на мелкие клочки. — Детская выдумка, — улыбнулся он, — совершенно детская, м-р Оттавей. Мое мнение о вас сразу ухудшилось. Грант Оттавей размышлял. Памела впервые заметила суровый контур его нижней челюсти. Наконец, он поднял голову. — Вы выиграли, мистер Нишиока. Я сообщу вам шифр завтра в девять часов утра.. Нишиока легко поднялся с горячего песка. — Крайне рад! — поклонился он вежливо и ушел. Памела и Отгавей долго не говорили ни слова. Потом он медленно спросил: — Что вы думаете обо всем этом, мисс Лэндон? — Я чувствую, что мне следует извиниться. Оттавей нахмурился. — Я назвала вас трусом, — напомнила она. — Это неверно. Было глупо с вашей стороны сунуть голову в петлю. Теперь мой план стал необходимостью. Если вы не покинете остров, Нишиока наверняка убьет вас. — Не раньше, чем он завладеет шифром, — угрюмо возразил Оттавей. — Какое значение имеет для него этот шифр? — Огромное! — сухо ответил Оттавей. — При помощи этого шифра Нишиока сможет отклонить всякое официальное вмешательство. Это международный шифр, понимаете... — И остановился. — Забыл, что вы во враждебном лагере. Она по-детски беспомощно развела руками. — Не беспокойтесь. Я просто муха в паутине. Оттавей издал негромкое восклицание. — В чем дело? — быстро спросила Памела. — Недоумеваю, что сделал наш друг Нишиока с Джонсом. Видели вы его сегодня утром? Она покачала своей кудрявой головой и устремила на него тревожный взгляд. — А почему вы спрашиваете об этом? — Я рискнул довериться Джонсу... Был вынужден к этому. На войне он служил во флоте — радио-специалистом. Тотчас же узнал мой секретный номер. Удивляюсь... К воркованию тиморских голубей внезапно примешалась какая-то странная нота, какой-то неясный, заглушенный звук. — Что это? — удивленным шопотом спросила девушка. Быстро шагнула вперед и, обогнув разросшиеся кусты, круто остановилась, словно приросла к месту. — О, дьяволы, дьяволы! К стволу дерева был подвешен хромой радио-оператор Джонс. Привязанная к кистям пеньковая веревка, закручивала его руки вокруг ствола, а его тело висело на весу. Он выдавливал проклятия запекшимися губами. Недалеко от дерева сидели на корточках два малайца. Один курил длинную бамбуковую трубку, и оба невозмутимо разглядывали искаженное лицо жертвы. — Стойте здесь! — приказал Оттавей, и бегом бросился к дереву. Повозившись немного с веревкой, он нашел ее узел и освободил несчастного Джонса. Возглас девушки заставил его оглянуться: оба малайца со всех ног помчались вниз по тропинке. — Зверская пытка, — с трудом выговорил измученный радио-оператор. — Можете вы развязать мои кисти? Осторожней, они вспухли. Ах, вот так лучше. — И когда затекшая кровь хлынула по жилам обратно, застонал от боли. Памела, побледневшая как полотно, склонилась над ним и стала бережно растирать его руки. — Как долго? — спросил Оттавей. — На этот раз два часа! — ответил Джонс. — Берегитесь Нишиоки... Он воплощенный дьявол и пронюхал вашу игру. Кто-то подслушал, очевидно, когда вы приходили в радио-комнату в ту ночь. Он уверен, что я знаю ключ к вашему проклятому шифру... — пробормотав еще что-то несвязное, Джонсон потерял сознание. — Неужели вы не можете его пристрелить? — яростно выпалила девушка. — Пристрелить? Кого? — Этого дьявола! — Резкий Способ действий в этой стадии игры, — ответил он ровным голосом, — имел бы роковые последствия. Нам остается только ждать, и тогда мы увидим. — Что же мы увидим? — презрительно переспросила она — Кто держит в руках козырной туз — Нишиока или я! VI. Грант Оттавей не спеша поднялся по белым ступениям террасы. Ролло Кент, умостившись в качалке, раскладывал пасьянс. Моргая глазами против солнца, он встретил Оттавея добродушной насмешкой. — Ну, служивый, и сели же вы в лужу! Кто бы подумал, что мы выловили из мешка со «счастьем» именно вас! — Да, это вышло неудачно, — подтвердил ему в тон Оттавей. — Послушайте, паренек, через двадцать минут вам придет каюк! — напомнил Кент. — Что вы скажете насчет государственного переворота. — Точнее говоря, к чему вы клоните? — А вот к чему: если вы не назовете этого шифра, Ниш вас прикончит. А если назовете — тоже прикончит. Я хорошо знаю этого малыша и его образ действий. Мы с вами можем удрать отсюда. В общественном сейфе лежит на сорок тысяч фунтов жемчуга. Так как же? Ди-райк примкнет к нам, а девушка будет рада унести свои ноги подальше отсюда. Оттавей, казалось, размышлял над этим предложением. — Нишиока запугал вас всех! — заметил он, наконец. — Маленькие змейки всегда ядовитее больших! — л?конично заявил Кент. Оттавей увидел на тропинке, ведущей к террасе, развевающееся белое платье Памелы Лэндон. — Я подумаю! — рассеянно обещал он и пошел навстречу Памеле. Она серьезно поздоровалась с ним. Лицо ее носило следы бессонной ночи. - Как можете вы сохранять такое хладнокровие? — Наоборот, — улыбнулся он, — я крайне заинтересован в предстоящей развязке. А что вы думаете насчет такого плана... — Он быстро передал ей предложение Кента. — Да, это похоже на Ролло — отчаянная голова. Либо добиться своего, либо сломать себе шею. И один только Ролло способен на это... — Она заколебалась, слегка нахмурилась и нервно постукивала каблуком по тропинке. — Давайте, отложим наше решение!—предложил Оттавей. — Я сейчас за хороший завтрак. — Он взял ее за руку. — Мужайтесь, Пэм! — На мгновение их взгляды встретились. Завтрак был подан. Нишиока, в безупречно свежем костюме, с блестящими, как слоновая кость иссиня-чер-ными волосами, поклонился Памеле и приветствовал Оттавея любезной улыбкой. Дирайк Лэндон проворчал Па- меле «доброе утро» и «скоса посмотрел на Оттавея, Кент поднялся и саркастически произнес: — Приветствуем тебя, Цезарь! Нечего сказать, приятная маленькая компания! Смешанное общество — пираты и шпион. Не заставить ли нам Оттавея пройтись под мотив «И-о-хохо и бутылка рома»? — Уверен, что м-р Оттавей достаточно благоразумен, чтобы сделать излишними всякие крайние меры, — заметил Нишиока. — Н-да, — протянул Кент. — Эти секретные агенты — такие удобные люди! — Он выразительно подмигнул Памеле. * * * Дирайк перестал крошить по столу сухарь; с лица Ролло Кента медленно сползла беззаботная улыбка. Глаза Нишиоки загорелись настороженным подозрением. Всеми, за исключением спокойно продолжавшего есть Оттавея, овладело острое напряжение. Кент сделал быстрое движение и в то же мгновение револьвер Нишиоки четко обрисовался на белой скатерти стола. —Неразумно, м-р Кент! Пожалуйста, положите обе руки на стол. Благодарю вас! Так будет спокойней для всех присутствующих. Пожалуйте, этот шифр, м-р агент! Оттавей бесстрастно посмотрел на японца. Потом взглянул на свой браслет с часами. — Мы уговорились на определенный час, осталось еще пять минут. Имейте терпение, м-р Ниши-ока! — Один легкий нажим, мой друг, — ласково возразил Нишиока, — и вы потеряете всякий интерес к шифрам. —Осмелюсь предсказать, что вы также через пять минут, м-р Нишиока. Он взял в руки нож и вилку и принялся за еду. Напряжение разрядилось. Памела облегченно вздохнула. Кент расхохотался и перешел к баллюстраде. — Предоставьте ему, — начал он и внезапно умолк. Низкая нота, похожая на жужжание гигантского шмеля, ритмическим интервалом зазвенела в воздухе. Кент быстро оглянулся на Оттавея. — Клянусь дьяволом, это — аэроплан! — Гидроплан! — хладнокровно поправил Оттавей. — Приятель Нишиока, игра кончена! Кент фыркнул и сухо подтвердил: «полицейский нас сцапал!». — Я не полицейский, а лишь тайный агент. А теперь слушайте и постарайтесь быстро вникнуть в положение вещей. Три месяца тому назад, наши люди пронюхали про ваше гнездышко. Я находился тогда в Новой Гвинее. Меня послали по этому делу с приказанием действовать спокойно и, по возможности, без международных осложнений. Напасть на след оказалось не легко. Но, по крайне счастливой случайности, гора сама пришла к Магомету. Остальное вам известно. Этот аэроплан над вами — результат нескольких минут моего пребывания в радиокомнате и, секретного шифра о котором так много говорилось. В настоящий момент радио-оператор держит связь с аппаратом. Жужжание становилось все громче и в него ворвалось легкое потрескивание радио. — Вайми-Роллс! — внезапно сказал Кент. — Я летал на одном из них как раз перед заключением мира.. — Очень интересно! — высоким бесцветным голосом заявил Нишиока. — Но совершенно бесполезная задержка. Через несколько секунд я намерен прострелить вашу голову, м-р Оттавей. — Это не поможет вам ни на иоту. Гидроплан сейчас сбросит предупреждающую бомбу. Если она не убедит вас, две следующих полетят в вашу драгоценную лагуну, взорвут опущенные боты и отрежут вам путь отсюда. Потом гидроплан сообщит ваше местопребывание голландским канонеркам. — О, нет, только не это! — воскликнула Памела. — Единственный исход для вас — безусловная сдача. До остальной шайки нам нет дела, но Нишиока — другое дело. Ниошика судорожно сжал револьвер, но все еще любезно улыбался. — Почему вы оказываете мне такую честь? — По трем причинам, — Оттавей стукнул по столу. — Калифорния.. 1913 год. Я был молод в те дни и вы ускользнули из моих рук. А то бы вы получили десять лет. Сингапур, в конце войны. Лично я не участвовал в этом деле, но знаю из авторитетного источника, что если бы мы поймали вас тогда, вас приставили бы к стенке. Новая Гвинея — два года тому назад. Аэроплан кружился уже над виллой. Нишиока впервые обнаружил волнение. —Ниш, резко заявил Кент, —если вы сейчас выстрелите, клянусь, что я уложу вас на месте! Среди молчания, которое последовало за этим предупреждением, Нишиока встал и саркастически поклонился Оттавею. Лоб его покрылся крошечными каплями пота. —М-р Оттавей,— вымолвил он глухо— я вас поздравляю! — Оттавей,— заорал Кент, — остановите проклятый аэроплан. Он мне действует на нервы! Оттавей подошел к двери. — Джонс! Прикажите ему спуститься внутри рифа и быть наготове. Шифром! — А как же насчет нас, служивый? Чорт возьми, этот парень легко снижается! — проговорил Кент, задирая голову кверху. — Я — не полицейский. Мое дело сделано. Украденный жемчуг меня не касается. Мне нужен один Нишиока, Остальные могут убираться, куда угодно. Девушка недоверчиво посмотрела на него. — Очень мило с вашей стороны! Если это вас интересует, я бросаю эту банду пиратов. — Это меня интересует, — медленно ответил Оттавей, — и даже очень. У меня был другой план относительно вас. — В самом деле — замечательно! — Я думал обвенчаться с вами в Порте-Дарвин. Дирайк Лэндон возмущенно вскочил. — Это превосходит всякие пределы! Пошли этого негодяя к чорту, Пэмми! Его сестра неподвижно застыла в кресле. — Я... не могу этого сделать Дирайк! — мягко сказала она, наконец. Ролло Кент насвистывая «Свадебный марш» Вебера, стал медленно спускаться по залитым солнцем ступеням террасы. НОЧНОЙ ПОЛЁТ Рассказ Юрия Геко I. Свет в окнах эллинга ленинградского воздухоплавательного парка обычно предупреждает жителей Волкова Поля о подготовке к полету одного из воздушных шаров. Сапожник Миронов в этих случаях не теряя времени отправляется на Пески, к Дарье Трифоновне Пущикиной и привозит ее к себе. Над трогательной заботливостью его, пожалуй, никто не задумывается, но на волковом Поле всем достаточно хорошо известна Дарья Пущикина, старуха — неизменный завсегдатай и зимних и летних полетов. В вечер, о котором идет речь, огни в эллинге зажглись не надолго и шар вытащили свернутым в трубку и увезли. Неожиданное событие породило бы много слухов, если бы кто-то не узнал, что в дни Октябрьских торжеств шар поднимут над Петропавловской крепостью. Миронов не знал — ехать за Пущикиной или повременить? По несколько раз в день выходил на дорогу в надежде встретить кого-нибудь из воздухоплавателей, но порт точно вымер. Сколько бы он ни ждал, никого не было видно. В этот раз даже заговорили о каком-то решении, полученном командиром порта, и неудачном подъеме аэростата в городе. Но все это были только слухи. Большинство успокоилось только на третьи сутки, когда шар привезли, а в газетах вычитали долгожданное сообщение: ПОЛЕТ ЛЕНИНГРАДСКОГО АЭРОСТАТА. Завтра с территории воздухоплавательного парка вылетает ленинградский аэростат в 640 куб. метров. ОСО-Авиахим поручил пилотам Федотову и Котову установить новое всесоюзное достижение на продолжительность шаров малой кубатуры. Старт — в 5 часов вечера. Миронов с первым трамваем отправился к «Трифоновне». В домах убрали с подоконников герань и у окон отдернули занавески. Вся «Волковка», от мала до велика., всматривалась напряженно в корпус эллинга, ожидая появление надутого шара. Пущикина приехала утром на следующий день, и так как мастерская Миронова находилась в конце воздухоплавательного поселка, задержалась у эллинга. Ее глаза остановились на разбитом стекле. Теплый воздух, выходя наружу, быстро подхватывался ветром и исчезал, как дым, запутываясь в облаках. Изредка слышались какие-то шумы, но старая Пущикина их не могла различить. Жители Волкова Поля увидели старуху только, когда шар был выведен к старту. Пущикина первым долгом осведомилась, кто в этот раз летит: «С бородой или бритый»? — С бородой, с бородой, бабушка! Федотов! — ответили из толпы. — Один? — С комиссаром летит, с Котовым. — Ну, как же, как же не знать. Пускай летят! Только погода сегодня чтой-то мокрежная... Не успела Дарья Трифоновна закончить мысль, как шар, сорвавшись с земли, без команды: «дай свободу», в одно мгновенье скрылся в облаках. На крышу эллинга просыпался мешок балласта... Жители Волкова Поля испуганно переглянулись и недоверчиво долгое время смотрели на команду, выпускавшую шар. Все оказалось значительно проще, чем многие думали. Просто-на-просто за ветром не было слышно команды, весь церемониал, полагающийся при вылете, был выполнен и в этот раз с военной точностью: шар вывели, поддерживая за балластные подвесы, уравновесили с пилотами, проверили приборы, простились и отпустили... Дарья Пущикина осталась недовольна таким вылетом. По ее мнению, все было скомкано.. — Да и зря торопились! — говорила она. — В воздухе нонче вряд что слаще. Обычно после вылета шара сразу никто никогда не расходится. Все смотрят в небо, пока видна черная точка. Но было бы бессмысленно искать ее в вымокших тучах, в абсолютной темноте. Где-то низко и долго над городом носился злополучный воздушный шар. II. Безумцем, на до быть, чтобы верить в возможность продержаться ночь в такую погоду. Дождь и снег, чередовавшийся в зависимости от высоты, постепенно отяжеляли оболочку шара, и стрелка анероида выше 150 метров не поднималась. С двумя пассажирами шар в 640 кубических метров не мог взять больше 10 балластных мешков, и расходование песка большими порциями значительно укорачивало продолжительность полета. Отметив в вахтенном журнале время, высоту и направление, Федотов сбрасывал с нескрываемым беспокойствов мешок за мешком. Скоро в проруби облака пилоты заметили огни Балтийской железнодорожной ветки. У станции Лисино в бинокль увидели мрачно ехавшего по шоссе крестьянина. Под брезентным мешком его почти не было видно. Руки пилотов тревожно сжали хрустнувшие борта корзины, оба перегнулись за борт и попытались позвать человека, по-видимому, думавшего о земле. Крики были услышаны, но крестьянин не понимал, откуда они? Испуганно озирался по сторонам и только находчивость Федотова обеспечила пилотам (возможность проверить ориентировку. За борт корзины на веревке был спущен электрический фонарь. Размахивая «светом», пилоты продолжали кричать и, наконец, были замечены. Осведомившись, кто летит, крестьянин испуганным голосом прокричал, над какими деревнями ветер несет воздушный шар, а затем, точно освоившись, принялся уговаривать спуститься. Это были последний человек и последние деревни, которых видели Федотов и Котов в своем полете. Через полчаса застывшею массою тучи закрыли землю, и только изредка слышалось рычание земли. Хоры невероятных звуков таит в себе атмосфера. Иногда поют они печально, иногда радостно, и трудно сказать — чаще ли громко или «про себя». Федотов, подобрав меховое пальто, сел на балластный мешок и, об-локотясь на ноги Котова, стоявшего у борта корзины, попробовал задремать, но неожиданный толчок заставил его встрепенуться. Налетевшая снежная туча раскололась о снасти шара и, шипя, расползлась по сторонам. Шар снова начал садиться. Взглянув недоверчиво на Федотова, Котов потихоньку за борт выбросил седьмой мешок. Тревожные мысли постепенно подбирались под меховые шлемм. Зажав в кулак бороду, Федотов при свете электрического фонаря молча разглядывал исчерченные карты. Котов в это время проверял показания приборов. — Неужели садиться ночью, — думали оба, и, видимо, мысли их сошлись на одном: — Нет, лететь! В зрачках друг у друга они как-будто что-то прочли и улыбнулись. В тучах и темноте люди, оказывается, так же, как и на земле, разговаривают глазами... В 5 часов утра было принято твердое решение — подниматься. За борт упал восьмой мешок, и, неуклюже качнувшись у дна корзины, просыпался пылью. До 6.000 метров особой перемены не замечалось, но чем выше, тем чаще приходилось пробовать пульс, и пилоты чаще прикладывались к фляжкам с черным кофе, спрашивая друг друга: «Не трудно ли дышать?» На уто- мленных лицах начал появляться неестественный румянец. Глаза заблестели, а ноги постепенно начали холодеть. Рты инстинктивно открылись по-рыбьему, когда вынимают ее из воды. Надо было остановиться. Мысли уже путались... На-чали заговариваться... — Газ!... — Есть!... . . . . . . . . . . . Клапана не открывались... Примерзли или испортились? Сознание, что небольшой воздушный промежуток отделяет от разреженных слоев, где лопнет оболочка шара, и что с клочьями ее на землю упадут мешки костей, — заставило обоих броситься к веревке клапана. Ее сжимали, рвали, тянули, живя одною мыслью: «Скорее газ». Котов остался недоволен вычислениями. По резкий движениями жестикулирующих рук нетрудно было заключить, что не все благополучно. Проверив курс и высоту полета, Федотов приказал выбросить (предпоследней мешок балласта и... вскоре последний. Облегченный шар, мелькнув в трех этажах облаков, пронесся к теплым слоям воздуха и, освещенный лучами только-что проснувшегося солнца, сам теперь поднимался в синеву. Дождь шел ниже. Здесь все сухо. Лучи солнца, отражавшиеся от туч, с подходом к зениту, сильнее нагревали воздух. Компас показывал все тот же юг. Утомленные бессонною ночью, пилоты получили возможность немного отдохнуть. Зная об отсутствии балласта, они дорожили газом и радовались быстрому подъему, так как знали, что к вечеру шар снова начнет опускаться. Стрелки приборов высоты вычерчивали тысячи. Объем шара увеличился чуть ли не вдвое, и в мягкое тело серо-желтой оболочки впились стонущие снасти. Высыхая на солнце и ветре, временами вздрагивали, встряхивая кор-зину, неприятно хрустевшую при каждом новом толчке. Газ!... Газ!.. Рисунок. Сознание оставляло обоих. Шар падал. — Что?... Клапан со свистом открылся. Но шар с разгона поднимался кверху. В это время Котов, что-то сказав, опустился на дно корзины. Голова свесилась, руки безжизненно пытались шевелить пальцами. Федотов, дернув вторично клапан, отчетливо понял, что слишком высоко забрались. Обмотав веревкой клапана тело, он нагнулся к обессилевшему помощнику и провел по его холодному лбу холодной от пота рукой.. Открыв на мгновенье глаза, Котов заметил побледневшее лицо Федотова и ему показалось, что у него белыми стали синие глаза. Собрав последние силы, он еще раз дернул канат. Газ струею стал выходить в атмосферу. Сознание оставляло обоих. Шар падал... Быстро попав в облака, он охладился... Разрывая тучи, камнем приближался к земле, о которую ceйчас разобьются оба... Когда пилоты пришли в себя, земля уже бежала на них, росли леса и реки на глазах... Горизонт кружился. Для остановки шара требовался балласт, но его не было. Ужас охватил обоих, когда они поняли, что, потеряв сознание, выпустили добрую треть водорода. Инстинкт самосохранения в мгновенье потребовал решительных действий. Не глядя друг на друга, что-то дико крича, пилоты сбрасывали вниз все, что попадалось под руки. Бутылки. Кофе... Вниз!.. Ведро. Перчатки... Шлемы... Пенснэ... Когда все было выброшено, шар, коснувшись макушки леса, задев корзиной его, подпрыгнул, неожиданно остановился и... медленно упал. Полет их кончился. К месту спуска бежал народ. У шара остановился. — Чужие? — Почему? III. — Так, значит, Латвия? Кто-то спросил: «Роверяйте нас? Фетра занесло!» Пилоты, собственно говоря, не могли первое время отдать себе отчета в случившемся, но всем понятно, о чем они думали. Не сказав лишнего слова, принялись молча убирать аэростат. Но нужна была помощь, и Котов приказал сбежавшимся помогать. Двести человек неожи-данно бросились к шару, счастьем считая пощупать его. Парнишки сразбегу прыгали, улыбались и спрашивали: — Нисаво? — Чорт с вами, конечно, ничего, когда не до этого! — думали пилоты. — Что, брат, «нисаво»? — спросил Котов Федотова. — Вот именно «нисаво», не улетишь! Через полчаса уборка шара была кончена, и на крестьянских розвальнях, не отдохнув, пилоты, в сопровождении часовых, отправились к латвийскому пограничному штабу. Молчали. Говорить запретили. Смотрели на все удивленными глазами и самих себя спрашивали: «Неужели правда? Зачем с часовыми?». Сутки, проведенные в воздухе, постепенно давали себя чувствовать. Холод, забытый в борьбе, заставлял искренно желать скорого приезда в штаб, и когда у холма, за кромкою леса, показались первые огоньки, до них будто стало еще дальше. Последние минуты тянулись медленнее. Кучер тпрукну у крыльца двухэтажного домика. Качнулся. Лошади, дернув в сторону головами, остановились. Пилотам было приказано сойти. Что ж, сошли и остановились. — Проходи! — Идем, брат, идем! Но слать хочется, курить. Скоро ли? Отдохнуть... — так думали пилоты, медленно подымаясь на крыльцо. Как дикие медведи, в мохнатых шубах, стояли Федотов и Котов в огромной комнате с ободранной штукатуркой, и только через полчаса им предложили сесть: «Вот подоконник, — отдохните». По комнате из щелей двери стлался холодный воздух, потом оседавший на окнах, как снег на шаре. Свет тускло горел в угольных электрических лампочках, но пилотам скоро все казалось безразличным. Они не слышали уже шума. Забылись... Заснули... Никто не следил и не знает, через сколько времени, но, когда вокруг спящих пилотов уже собралась большая толпа любопытных, в комнату, хлопнув дверью, буквально внесся начальник охраны, полковник Александрович. — Большевики! — Вставай, документы! Пилотам в это время, за полминуты до его прихода, как будто бы снилось, что ветер несет корзину в страну, где утомленным воздухоплавателям позволят отдохнуть, и они вздрогнули. Проснулись, смотрели удивленно вокруг и не понимали. — Документы, живей! Документы оказались далеко, под меховыми комбине* зонами и свитерами, в нагрудных карманах. Прищурив глаз, подрыгивая шпорой, Александрович, казалось изучал людей, достававших, не торопясь, документы. Под глазами в синяках у него запульсировали жилы, когда из-под расстегнутого ворота комбинизона Котова углам мелькнули петлицы с прямоугольниками. — Генералы? Оскалившись в приятную улыбку, не то с иронией, не то на всякий случай, особенно растягивая буквы, он переспросил: — Крас-ные гене-ралы?.. Тем лучше! Мне кажется, генералы достаточно высоко образованы для того, чтобы понять положение, в котором они сами виноваты. Мне доложили, что ваш прилет связан с тайной проверкой. О ней знают крестьяне приграничной полосы... Перед рассевшимся, откормленным и отдохнувшим полковником стояли пилоты, которым хотелось дьявольски есть и спать, в худшем случае хотя бы здесь отдохнуть. Перемаяться... Отвечая на выкрики Александровича, неумевшего задавать вопросы без постукиваний кулаком, Федотов и Котов еще находились под впечатлением полета. Когда им задали вопрос о цели путешествия, Котов пожал плечами. Он думал, что все уже знают... В паузе Александрович усмотрел протест. На пилотов из спинки кресла уставилась круглая бритая голова с глазами зверя. Глаза разгорались, как траурные фары, и постепенно закрывались веками, как будто для того, чтобы скрыть задуманное зло. Морщинистый палец с отманикюренным ногтем нажал кнопку звонка. Не сводя глаз с пилотов, Александрович отдавал приказание часовым: — Ночью! Сейчас же! Доставить в Люцин! Будут бежать — стрелять! Бежать? Пилоты хотели спать и... только. Им не зачем было убегать. По снежной ноябрьской дороге утром снова заскрипели полозья: Федотова и Котова куда-то повезли. Сани шли друг от друга в расстоянии около мили, и пилоты порознь пробовали говорить с часовыми. Охрана молчала. Не зная языка и обычаев, оба были чужими в этой стране. Оказанный «прием» позволял предполагать, что угодно, но пилоты... хотели спать. Теперь им не хотелось даже есть. Они устали окончательно. В конце концов, их вымотали. И когда в люцинском штабе, куда их доставили через полчаса, сообщили, что из Риги получено распоряжение латвийского правительства: «позволить пилотам лететь куда они пожелают дальше», и когда тон только что кричавших часовых стал почтительным и даже подобострастным, усталые пилоты молча приняли документы, но, развернув пакет ОСО-Авиахима, улыбнулись адъютанту штаба. — Вы читали: «...поставить новое всесоюзное достижение». — Отправьте же теперь телеграмму к нам, в Ленинград, что мы выполнили поручение общества и, продержавшись в воздухе 23 часа 53 минуты, установили не всесоюзный, но мировой рекорд. — Мы заплатим за телеграмму! — А полковнику Александровичу передайте: пусть впишет в записную книжку: «... 16 ноября 1927 года всю ночь, не дав поесть и от-дохнуть, заставив стоять, допрашивал усталых аэронавтов, Федотова и Котова с риском для жизни установивших новый мировой рекорд». КИНО-ТРЮКИ За последнее полугодие на ленинградских экранах прошел целый ряд фильмов с довольно богатым подбором оригинальных трюков. Разбором их мы и займемся в настоящем очерке, при чем для полноты попутно опишем и обычные трюки того же характера. ВОЛШЕБНАЯ МЕТЕЛЬ По замыслу режиссера «Хода конем», французской исторической картины эпохи средних веков, вся обстановка тогдашней жизни показывается зрителю в облагороженном, утонченном виде — напоминая величавое повествование, распеваемое певцом-сказателем. Поэтому, все события засняты не так, как они происходят на самом деле, а слегка сказочно. Летит за послом погоня, и вдруг, сверху, с живописной медлительностью, начинают падать громадные хлопья снега, закрывающие густой белой сеткой прячущегося гонца и его преследователей. Этот чрезвычайно красивый эффект был достигнут крайне несложным путем. Никакой настоящей мятели кино-оператору ждать, конечно, не пришлось. Сначала просто засняли сцену преследования, выбрав подходящий зимний пейзаж. Затем, совершенно отдельно, произвели ускоренную съемку падающих кусочков мелко-нарезанной белой бумаги против фона из черного бархата. Получилось два негатива — один с обычным изображением, а другой весь испещренный черными точками. Печатая копию картины, оба негатива совместили. Свет через черные точки пройти не мог и на позитиве картины вышли белые пятна, изображавшие медленно падающие хлопья снега. Зрители, видевшие «Ход конем», вероятно, заметили, что весь «снег» падает как-будто бы на одном месте, ровной стенкой. Почему это произошло — не трудно понять из рис. 1, изображающего момент съемки снежного негатива. Кусочки бумаги были насыпаны на подвижную ленту и, достигнув конца ее, ссыпались вниз и снимались кинооператором. ЗИМА ПО-КИНЕМАТОГРАФИЧЕСКИ Другой трюк, примененный в той же картине, имеющий отношение к зимнему времени, — нападение стаи волков на преследователей гонца. Люди, борясь за свою жизнь, постепенно отступают перед натиском зверей и проваливаются сквозь тонкий лед замерзшей речки Зритель может не бояться за состояние здоровья актеров после купания в «ледяной» воде. Сцена эта целиком заснята в ателье при комнатной температуре. «Лед» — слой замерзшего парафина, посыпанный мелом и блестящими кристалликами бертолетовой соли, заменяющими снежный покров. Декорации, изображающие берег, засыпаны «снегом» из ваты и бертолетовой соли. Этот способ съемки событий, происходящих на холоду, за границей очень распространен. К сожалению, у нас он применяется далеко не всегда. ЗА КУЛИСАМИ БОРЬБЫ С ХИЩНИКАМИ Интересно остановиться на тем, как обычно снимаются эпизоды борьбы с хищными животными. Если зверь не очень велик, например, волк, то борьба нередко производится «на чистоту». Чтобы по возможности устранить опасность, актер одевает под платье толстую кожаную броню. В особо уязвимых местах, как, напр., шея, руки, ноги, кожа покрыта, для пущей надежности, металлическими цепочками, образуя нечто вроде старинной воинской кольчуги. Если, по ходу действия, зверь нужен покрупнее, например, медведь или лев, приходится прибегать к услугам дрессировщиков, специализировавшихся на шуточных схватках со своими питомцами. Такие номера борьбы показывал в прошлом сезоне укротитель Тогарэ. Полученные снимки часто дополняются эпизодами, снятыми во время «борьбы» с мягко-набитым чучелом. При резких движениях актера чучело достаточно извивается, чтобы создать впечатление живого зверя, в особенности если вспомнить, что съемка в таких случаях производится с некоторого расстояния и все неудачные моменты безжалостно вырезаются. Внимательно следя за ходом схватки с медведем во II серии «Клейма Преступления», зритель сможет заметить моменты, когда актер «борется» с чучелом. АКТЕРЫ - МЕРТВЫЕ НАСЕКОМЫЕ Веселой новинкой в области комических картин был пародийный мультипликат «Куртизанка на троне». В нем изображались приключения некоего Рогача, короля мира насекомых. Способ съемки мультипликаторных фильмов подробно описывался в № 3 «Вокруг Света». Вкратце он состоит в том, что предметы между каждыми двумя съемками слегка передвигаются. При демонстрации картины получается впечатление непрерывного плавного движения, так как отдельные неподвижные изображения сливаются друг с другом в глазу зрителя. В качестве актеров в этом фильме выступают засушенные насекомые, одетые в соответствующие одежды. К лапкам прикреплены клеем тросточки, мечи, алебарды и т. п. Оригинальной выдумкой в этой комедии были выстрелы из пушек. Делать настоящий выстрел в мультипликаторном фильме нельзя, потому что его нельзя заснять кинематографически. Поэтому, пушечный дым был воспроизведен комками ваты. Совсем недавно был выпущен рисованный мультипликат «Одна из многих». Оригинальность его. — применение рисунков с тенями. Обычно этого не делают, так как тени сильно усложняют работу. ЦВЕТНЫЕ КАРТИНЫ Прекрасными образцами раскрашенных от руки фильмов следует считать научную картину «Обезьяна-павиан» и видовую «Фейерверк». Обе картины французского производства. Франция вообще давно специализировалась на раскрашенных лентах и достигла великолепных результатов. Раскрашивают ленту тоненькими кисточками, каждый снимок отдельно. Трудности работы легко понять, если вспомнить, что каждый снимок размером, примерно, в почтовую марку. Следует отметить, что сейчас за границей довольно успешно применяется настоящая цветная кинематография, так наз. процесс «текниколор». К сожалению, он слишком дорог для широкого распространения, но отдельные кусочки такого цветного фильма стали применяться сравнительно часто. ПОГОДА НА-ЗАКАЗ На море буря... Могучий трансатлантический пароход, как жалкая щепка, бросается из стороны в сторону гигантскими валами. Поседевшие от ярости волны, как тысячи молотов обрушиваются на борта и перехлестывают через перила, смывая с палубы людей, постройки, шлюпки. Ветер с бешеной силой бросает сплошные непрозрачные потоки дождя, ровные и сильные, как струя из пожарного брандспойта, на толстые стеклянные стенки рулевой рубки. Кто из читателей не видел такой сцены в одной из бесчисленных морских картин? Вероятно, многие из них думали об опасностях, которым подвергались люди во время съемки шторма, и удивлялись, что, несмотря на все это, актеры превосходно играют, а кино-оператор делает первоклассные, художественные снимки. К сожалению, этих зрителей придется разочаровать. Из тысячи таких съемок девятьсот девяносто девять делается в безопасном уюте кино-ателье. «Могучий трансатлантический пароход» — маленькая заводная модель, плавающая в бассейне, наполненном мыльной водой. «Гигантские валы» получаются от ударов палкой по поверхности воды, а «ураган» создается обыкновенным вентилятором. Потоки тропического дождя льются из лейки, а грозные вспышки молнии получаются открыванием и закрыванием крышки юпитера, освещающего бассейн. «Не может быть, — скажет иной, возмущенный до глубины души, читатель. — Ведь настоящие морские волны движутся медленно, а не бегут сломя голову по поверхности воды, как какая-то рябь». Правильно, — ответим мы, — но кино-оператор прибегнул к трюку. Вместо обычных 16-18 снимков в секунду, он делает 80-100. Поэтому, когда картина показывается с нормальной скоростью, в кино-театре зритель видит заснятые движения замедленными в 5-6 раз. Мыльная вода дает пену на гребнях, и в результате всех этих уловок на экране получается полная иллюзия морской бури. Более внимательный зритель, вероятно, уже сам заметил, что в кинематографе бури на морс происходят только по ночам. При съемке с моделей, темнота скрывает возможные ошибки перспективы, которые могли бы «раскрыть секрет» непосвященному зрителю и разрушить очарование. «Хорошо, — согласится читатель, — но ведь бывают сцены, где волны захлестывают палубу и сбивают живых людей с ног. Таких сцен на крошечной модели не сделаешь». Действительно, такие эпизоды снимаются иначе. В ателье устанавливается декорация, изображающая часть палубы. Над нею, слегка сбоку, располагаются большие резервуары с водой. В нужный момент эти баки быстро опрокидываются и вода стремительным потоком падает на палубу, создавая впечатление, что через борт парохода хлынула верхушка высокой волны (см. рис. 2). Для получения дождя, над «палубой» устанавливается ряд труб, продырявленных мелкими отверстиями, по которым подается вода, падающая вниз, в виде мелких отдельных струек. Ветер, сбивающий с ног даже старых морских волков, создается мощным авио-мотором с пропеллером. Иногда, для пущего эффекта, сценарий требует, чтобы режиссер создал смерч, который потопил бы злосчастный корабль или проложил широкую просеку в густом лесу для удобства «героев». Смерч воспроизводится при помощи электромотора и небольшой проволочной спирали, покрытой свободно висящим черным тюлем. Когда спираль начинает быстро вращаться, получается впечатление черного конусообразного столба, состоящего из пыли и водяных паров. Внутрь спирали проводится резиновая трубка, из которой льется вниз вода. Благодаря обратной съемке, зритель видит на экране, как смерч всасывает в себя воду из моря. Общее расположение при такой съемке видно на рис. 3. Чтобы усилить впечатление, оказываемое картиной на зрителя, в сцены бури вставляют («вмонтировывают») куски, показывающие грозовые облака, несущиеся по небу, и сверкающую между ними молнию, снятые днем с берега или большого парохода волны и другие внушительные атрибуты морского шторма. Все эти куски снимаются совершенно отдельно, возможно, когда съемка данной картины даже и не предполагалась. Почти всякая крупная кинофабрика имеет в своем распоряжении сотни снимков для создания «атмосферы», сделанных случайно, при съемке других картин, кино-хроники и т. д. Особенно в этом отношении далеко идут американцы. В Голливуде, мировом центре кино-производства, имеется ряд фирм специально занятых поставкой таких эпизодов. Для этого они скупают подходящие негативы кино-съемок. Дело доходит до того, что мелкие кино-фабрики, не имеющие средств на крупные постановки, пользуются целиком сборными кусками для соответствующих сцен. Им остается лишь дополнительно заснять героя «крупным планом» (т.-е. с лицом во весь экран), отдающего приказания в разгар бури. Это, разумеется, особых затрат не требует. Л. Израилевич. Издатель: „Красная Газета". РЕДКОЛЛЕГИЯ: С. Гисин, Е. Лавров, А. Лебеденко, Г. Ржанов, П. Чагин. Ленинградский Областлит № 5101. Типография «Красной Газеты», им. Володарского, Ленинград, Фонтанка, 57. 3ак. № 2613. Тираж 129.500 экз.