Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

Ольга Иженякова. Одноклассники.

Часть первая. Карта параллельного мира

…Одноклассники, пусть и бывшие, странные для нас люди, вроде как не чужие, но и не родные. Не то чтобы они из разряда друзей, не все конечно, но и уж точно не из категории врагов. Что-то их, конечно, связывает, но как это правильно назвать, как правильно выразить, чтобы, враз, стало понятно? Больше чем просто знакомые и меньше, чем друзья.

Известно лишь то, что одноклассники знают нас с таких сторон, с которых нас больше не знает практически никто. Видимо, поэтому бывшие одноклассники почему-то во взрослой жизни редко дружат. Впрочем, бывают и счастливые исключения. И тогда, ближе человека, чем этот самый бывший одноклассник и не сыскать. Родство людей в разные этапы жизни - что может быть выше этого? И тогда слово "друг" имеет особый смысл. Только преданный и верный друг может в детсадовском возрасте взять вину за нашу шалость на себя, в школе на самый трудный в жизни экзамен принести нужную шпаргалку, убедить родителей купить на накопленные с трудом матери на шубу деньги суперсовременный компьютер.

А потом, когда скорая юность останется за поворотом, он, друг, - все такой же верный и искренний поможет составить годовой отчет в налоговую за одну ночь, подтвердить дражайшей половине все, о чем только попросишь, он из числа первых узнает о твоих неприятностях, придет и поможет, подскажет.

Мы часто в друзьях ищем и находим родственные черты - одноклассник, однокурсник, а иногда по-простецки однокашник - вот тот человек, на котором держится, в большинстве случаев, этот грешный мир. Эти плечи и руки, знакомые до боли выражения лиц, слова утешения мы обязаны помнить всю нашу жизнь, потому что в них и только в них, мы черпаем силу. Николай Отрогов и Данила Радужный. Их не смогли разлучить ни житейские обстоятельства, ни принадлежности к разным слоям общества, их взрослую жизнь изменил один случай, к которому, надо заметить, они подошли со всей основательностью.

Впрочем, как говорят, подобное тянется к подобному…

Николай Отрогов видный спортсмен и просто приятный в общении малый проходил как-то вечером мимо ночного клуба и наткнулся на компанию юнцов, а в сравнении с ним все его ровесники выглядели двенадцати - тринадцатилетними юнцами, и эти пацаны от всей души дубасили своего же напарника.

Видя неравный бой, Николай как человек сильный и справедливый, тут же решил заступиться за бедолагу, тем более, что разгоряченная компания уже вошла в раж и могла запросто забить парня до смерти. Свойственная молодости жестокость, как правило, не находит никому и ничему оправданий. Что самое страшное - раскаяний тоже не чувствует.

Отрогов буквально двумя приемами разогнал драчунов, поднял с земли почти бесчувственное тело и понес к фонарю, решил: разгляжу, насколько серьезные травмы и если что вызову "неотложку". Но, как только луч света коснулся лица побитого, спортсмен по привычке выругался от удивления, он узнал, кого спас. Расслышав знакомую брань и осознав, что больше бить наверняка не будут, незнакомец открыл глаза и изумился. Его нес однокашник - Колька-каратист!

-   Коля!

-   Данила!

-   Каратист!

-   Даня! Ты цел? А я иду, гляжу, кого-то лупят. Да так злобно. Дай-ка, думаю, разберусь, в чем там дело. А то ведь вдруг ни за что, ни про что убьют человека…А это ты! Вон под какие кулаки зубы подставляешь! Лишние они у тебя, значит.

-   У-у, Коль, какой ты жалостливый стал. Гляди, чуть не расплакался. Видно, взрослеешь?

-   Классно! В школе-то ты совсем другим был, помнится. Век не забуду как Антона из "Б" ты чуть по стенке не размазал из-за Иринки…кстати, слышал, она за границу замуж вышла, кажется, в Бейрут.

-   Слышал, слышал…Да не то, чтобы жалостливый я стал, просто я за справедливость, понимаешь? Если драться - то, чтобы в одной весовой категории. И один на один. Не иначе. Если по-другому - это уже будет просто избиение, а это, как понимаешь, преступление. Спорт от уголовщины этим, собственно, и отличается - справедливостью.

-   Коль, да ты философ! Ай, да молодец! Колян! Философ Отрогов - звучит! Кстати, где ты? В смысле, как устроился, чего-то я тебя после выпускного не видел. Все также дерешься на рингах, челюсти крушишь? Бока мнешь?

-   Ну, я это… нормально. В медицинский институт поступил…

-   Что? Коля, ты в медицинский? Я сейчас лопну от смеха. Ты посмотри на себя. С твоей комплекцией только в нокаут отправлять. Хотя…если в больнице вдруг не будет наркоза…

Данила вошел в свою обычную роль - шутника-балагура. И, надо заметить, чувствовал в ней себя весьма комфортно.

-   А я и отправляю. Иногда - ответил спортсмен.

Оба заметили, что Николай до сих пор держит на руках Данила. Рассмеялись. Николай осторожно поставил бывшего одноклассника на землю и сказал, что спорт он тоже не забросил. Недавно сдал на "черный" пояс. И, хотя новинку еще не примерял, хотелось бы новое достижение "обмыть" как следует. Уж слишком много надежд и сил в него вложено.

-   Колян, ну какой базар! Дело за малым. Вон, видишь, как судьба нам прилично все устроила. Обмоем, только так!

Они по-приятельски обнялись и на всю улицу загорланили:

-   А нам все равно

-   А нам все равно

-   Не боимся мы

-   Волка и сову…

В таком расположении духа и дошли до квартиры Отроговых, в которой, как всегда было уютно и имелось много еды, так уж заведено было в семье. Воспитанию ребенка, пусть и взрослого здесь уделялось много времени. Для мамы и папы Отроговых их сын был больше, чем просто сын, в него столько вложили в интеллектуальном и духовном отношении, что были на все сто уверены в некой великой миссии, которую надлежит выполнить их чаду. Правда, надо отдать должное благоразумию родителей - они признавали за сыном наличие общечеловеческих слабостей и весьма терпимо к ним относились.

Вполне естественно, что родители одноклассников давно знакомы и часто дружны между собой. И, несмотря на социальные различия, часто поддерживают отношения. Круг интересов и знакомств ребенка, как правило, становится объектом повышенного внимания и интереса родителей. И, когда Николай далеко за полночь пришел домой с не совсем трезвым и побитым другом, начал на кухне распечатывать бутылку коньяка и доставать из холодильника продукты, его мама с папой только понимающе переглянулись, спросили из вежливости, как здоровье родителей у Радужного и пожелали молодым людям спокойной ночи. Николаю с родителями повезло, они понимали его с полуслова.

-   Ну, давай, за тебя, что ли - сказал Николай - чокаясь с одноклассником - На тебе! Сколько знакомы, а вот так по-человечески первый раз сидим! Ты это…закусывай, а то совсем окосеешь. Да и, кстати, не забудь предкам позвонить, мало ли что. Не надо, чтобы они по пустякам волновались.

-   А их дома нету, - ответил Данила, вытирая губы салфеткой.

-   Опять в командировке? Во, дают…

-   Опять. А где ж им еще-то быть?

-   Слышь, а что это им дома не сидится. У вас вроде все давным-давно есть.

-   Не знаю… Они говорят привычка. Привычка у них деньги зарабатывать, слышишь. Ну, я не в обиде. У меня с ними отношения давно устаканились, и теперь все нормально, а раньше, помню, переживал, боялся чего-то. То с нянькой жил, то с бабушкой. И, знаешь, я даже ими горжусь. Все вместе и вместе столько лет. И разговоры у них одни и те же. Про баррели нефти, скачки доллара, нефтегазодобывающие управления…

-   Ой, не грузи, особенно сейчас. - Поморщился Николай - давай за нас махнем, за наше насыщенное настоящее и интересное будущее.

-   Давай!

Они радостно отметили встречу.

Утром родители Николая нашли своего сына мирно спящим в объятиях бывшего одноклассника на кухне. На столе стояли недопитые бутылки коньяка и водки и остатки закуски.

Мама, не говорят ни слова, сразу начала убирать со стола, а отец с еле заметной улыбкой в сторону спящих кивнул: "Вот, сынок, и погудел, как ты выражаешься. Эх, молодо-зелено! Погулять велено!". И как бы в доказательство того, что полностью разделяет взгляды сына, сел на кресло напротив спящих и тихо включил телевизор, тут же переключился на новости, храпящий сын с другом ему нисколько не мешали. К тому же он из тех, кто хорошо хранит в памяти свою молодость.

Родители Николая - люди по-своему замечательные. Оба преподавали в местном университете уже много лет, папа-профессор заведовал кафедрой, мама работала старшим преподавателем. Они часто ссорились, но быстро мирились и по несколько раз в день просили прощения друг у друга. К тому же у матери была не лучшая привычка в гневе бросать попадающие под руку предметы, в итоге здорово доставалось не только мужу, но и другим домочадцам, в том числе коту Шуршику, который быстрее других научился угадывать настроение хозяйки. И скоро все знали, что если Шуршик лежит под креслом, то у Виктории Петровны скверное настроение. По этой же причине отец еще в первые годы их совместной жизни из спальни унес все цветы с шипами.

У Данилы же родители уже много лет работали в нефтяном банке на высоких должностях. Они вместе с банком прошли все экономические реформы, которыми "кормило" правительство в изобилии всю страну, переживали вместе финансовые взлеты и падения.

В итоге, он разбирался в курсах разных валют, гораздо раньше, чем в таблице умножения. И пока не пошел в школу был уверен, что у всех, абсолютно всех людей дома есть тяжеленные кодовые замки, пуленепробиваемые сейфы, а окна бывают только пластиковые. Особенно его потрясло открытие, сделанное в деревне в восьмилетнем возрасте, в доме двоюродной бабушки вообще не имелось ни одного замка, кроме как на входной двери. Но и тем она часто не пользовалась, если уходила куда-то, то ключ оставляла на лестнице под вязанным ковриком, о чем, безусловно, знали все односельчане, которые, кстати, поступали точно так же. "Воровать у нас особенно нечего - объясняли они удивленному Даниле - а если кто хочет поесть-попить, то милости просим в любое время суток"…

-   В любое время можно прийти - повторял про себя мальчик. - Это надо же! Не двадцать минут перед обедом. И не записанное в дневник на следующую неделю! А просто т так, когда тебе хочется, заходи, ешь, пей, разговаривай, отвлекай их разными вопросами. И тебе не скажут: "Извини, у меня крем на лице". Или: "Ты что не видишь, я к завтрашней встрече готовлюсь".

С тех пор он принял одно жизненно важное решение: свою взрослую жизнь он будет устраивать так, чтобы у него всегда было время общаться с собственными и детьми, и еще он решил, что у него, непременно, должно быть какое-нибудь увлечение, которое бы не имело никакого отношения к основному делу жизни. Обязательно должно быть! Больше всего он боялся пойти по стопам своей семьи.

Как человек чувствительный и ранимый Данила часто задумывался над различными житейскими перекрестками. Он и профессию выбрал подходящую - социолога, чтобы изучать человеческую природу в самых различных вариантах. И всему, абсолютно всему он пытался дать научное объяснение, определить местечко в сознании и… благополучно забыть об этом. Так, увы, устроен молодой человек, все, что он знает, или считает, что знает, удостоверяясь, тут же забывает и спешит, спешит жить дальше, искать глубины он будет потом, лет через пятнадцать или же никогда!

Только неизвестное, непознанное, таинственное влечет и волнует, заставляет работать воображение и с любого временного отрезка посылает ему сигналы памяти. Но в данный момент жизни друзей ничего не тревожило, а к учебе, восприятию чего-то нового, как часто бывает весной у студентов, не было даже намека на желание, впрочем, не только у них. Весь город уже недели две был заполнен целующимися молодыми парочками, которых, если судить по их виду, мало волновал завтрашний день, да и сегодняшний по большому счету тоже...

Виктория Петровна приготовила завтрак, а также кислый клюквенный напиток тяжело просыпающимся и тут же ушла из кухни.

С тех пор, как единственный сын закончил школу, она старалась по мере возможности не вмешиваться в его дела. "Если нужна моя помощь, сам попросит" - решила она и была на все сто уверена в правильности своего решения. Ей, пожалуй, как и любой благоразумной матери, хотелось видеть своего ребенка думающим и самостоятельным, а главное - ответственным за свои поступки.

Данила с Николаем начали медленно просыпаться. Взглянув на накрытый стол, Данила задумчиво сказал:

-   Значит, моя теория об идеальных женщинах правильная…

-   Дай пить, - попросил, медленно потянувшись, Николай.

После завтрака друзья распрощались. Николай ушел в свою комнату готовиться к соревнованиям, а Данила решил по дороге домой зайти в магазин и купить продукты. Вечером должны вернуться родители и надо что-нибудь им приготовить. Такой обычай сложился в их семье давным-давно. Не родители кормили-поили сына, а он их в буквальном смысле этого слова. Мама с папой просто давали ему деньги - и все.

На улице в эту пору дул прохладный ветерок, временами еле заметно перебирая цвет яблони и, казалось, сама природа готовилась к какому-то очень важному открытию, которое, несомненно, должно перевернуть мир или нет, не так: качественно и кардинально изменить его в лучшую для человечества сторону. Данила насвистывал веселую песенку, попробовал думать о предстоящей сессии, но тут же ему стало скучно, вспомнил, что не знает ни одного билета из экзамена по истории, внутри вдруг сделалось неприятно, стал быстро соображать, чтобы такое предпринять, чтобы, как можно быстрее отвязаться от предстоящей череды экзаменов. Садиться за стол и учить все подряд студенту очень не хотелось. Проходя мимо парка, он увидел скамейку и неспешно сел на нее, после чего медленно и мечтательно посмотрел на небо. Чистая весенняя пора обещала хорошую погоду и, соответственно, возможность хорошо отдохнуть с друзьями где-нибудь за городом на пикнике. Прямо над головой юноши две птички весело щебетали.

-   Ну, почему, почему в такую пору я один должен страдать? - сказал громко студент и зевнул.

-   Увы, молодой человек, это только начало…

Данилу передернуло. Он испуганно посмотрел вокруг и увидел неподалеку от себя одинокую бабушку, она стояла, облокотившись о край неработающего фонтана, и улыбнулась ему. Он еще раз посмотрел на нее вопросительно и даже строго, быстро встал, повернулся и начал быстро идти в противоположную сторону.

-   Сумасшедший город - подумал рассерженный юноша - все люди как тараканы под стеклом, все время на виду! В лес бы сейчас! В поле! В горы! Но только подальше города!

Придя домой, он все же преодолел свое нежелание учиться и сел за учебники. К собственному удивлению, учеба быстро начала ему нравиться и он не вставал из-за стола вплоть до глубокого вечера.

Приехавшие родители, видя, с каким усердием занимается сын, не стали беспокоить его расспросами о традиционном ужине, понимающе переглянулись и начали готовить еду сами.

Ближе к полуночи Данила стал перебирать учебные диски, большую часть из которых ему дали друзья, сам он ими редко увлекался, предпочитая читать книги. Внезапно на глаза ему попался документальный фильм непонятно чьего производства "Затерянная империя" - было выведено на диске, он машинально сунул новинку в дисковод и на экране появились кадры знакомых мест. Сначала оператор крупным планом показал озеро, на котором Данила в детстве с папой рыбачил. Он хорошо запомнил то время, у родителей как раз не было денег после дефолта и они вместо привычной заграницы поехали отдыхать на Урал - в совершенно отдаленное и безлюдное место. Там, на дне озера, Данила нашел большую серебряную монету, причем, не старинную, какие обычно находят в кладах, а вполне современной чеканки. "Самопал" - сказал тогда отец, глядя на находку сына.

Озеро, горы, протоптанные тропинки, идущие в никуда, то есть не совсем в никуда, а заканчивающиеся сразу за небольшим обрывом, как будто на расстоянии двух-трех метров люди растворяются в воздухе - все это было показано в фильме.

Затем ведущий, процитировав известного профессора-историка, сказал, что по всем показателям, в этих горах живет племя или, если хотите, население, которое в годы гражданской войны решило укрыться от новой власти. Далее крупным планом были показаны снимки из Космоса, на которых отчетливо виднелись добротные деревни. Но вот что особенно странно - сказал тележурналист - все экспедиции, предпринятые в горы, вернулись ни с чем, а вблизи озера часто находят новые монеты, лапти, остатки рыбных снастей сплетенных вручную и даже причудливую глиняную посуду.

-   Что это за люди и почему они не хотят вступать в контакт с нами - эти вопросы, похоже, будут еще долгое время волновать как умы историков, так и обывателей - заключил автор фильма.

Всю ночь Даниле снились горы и кристально-чистое озеро, то он бегал по берегу, то купался, нырял и плыл. А потом, уставший грести, лег на берег, посмотрел вверх на самую вершину скалы и уснул глубоким безмятежным сном. Утром, еще какое то время, он не мог поверить, что он дома, у себя в кровати, а не на солнечном берегу далекого уральского озера.

За завтраком принял решение - обязательно после сессии поехать на это озеро и, хорошо было бы, если бы с ним поехал Колька-каратист. Вот отдохнули бы! И душой, и телом!

Подготовка к сессии с этого дня пошла ускоренным темпом, а Николай не только не согласился ехать в горы, но даже начал собирать вещи. Как практичный человек, Отрогов к делу подошел обстоятельно, предусмотрел все необходимые в экстремальных ситуациях мелочи, тем более, что он, в отличие от одноклассника, имел о них отчетливое представление.

Экзаменационная пора прошла быстро и, что важно, безболезненно, хотя еще месяц назад никто из преподавателей не сомневался в том, что Данила как минимум три предмета завалит. Теперь же они были приятно удивлены произошедшим переменам в студенте и совершенно искренне за него радовались. Все-таки интерес студента к учебе - большая редкость в наше время.

Как будущий социолог Данила отметил про себя, что человек - имеющий определенную и приятную цель и при этом - каждый день движущийся в направлении к ее осуществлению становится вдвое, а то и втрое сильнее и выносливее.

-   Надо будет эту тему изучить подробнее - решил он про себя - после приезда обязательно поищу литературу на эту тему.

В день последнего экзамена у счастливого мечтателя уже был билет в кармане и сразу после успешной сдачи бывшие одноклассники отправились на железнодорожный вокзал. Тяжелые рюкзаки еле вмещали все самое необходимое.

Что касается Николая, то он сессию сдал "автоматом". Учеба ему исключительно всегда давалась легко, отчасти оттого, что трудолюбие и выносливость были заложены в его характере, и он на все неординарные ситуации реагировал улыбкой. И редко, весьма редко переживал по какому-то поводу. Уж таков был этот человек.

Учебный процесс в юном возрасте - почти всегда несет в себе элементы развлекательности, игры, гораздо реже - трагизма. Немалую роль играет здесь и привычка, и, по сути, не так уж важно на какую оценку ты сдал тот или иной предмет, далеко не главное и то, на какую оценку ты его знаешь. Важно, что ты его сдал. И не смотря на важность и серьезность образования, все умные люди понимают: сам по себе диплом ничего не дает, и учеба сама по себе тоже ничего не дает. Поступить в вуз и продержаться там пять-шесть лет под силу многим. Образование непременно должно быть вкупе с основными добродетелями, соответствующими чертами характера и, обязательно, сочетаться со скромностью. Не случайно для многих нескромный человек означает попросту необразованный.

И в то же время…когда мы встречаем человека, которому по его словам "чуть-чуть не хватило до диплома" по каким-то обстоятельствам, надо заметить, уважением к нему проникаемся не часто. И это "чуть-чуть", как правило, сквозит везде - в отношении к делу, к близким людям, во взглядах на жизнь. Что ни говори, но лучше, сто раз, тысячу, миллион раз лучше закончить учебное заведение, пусть и не всегда любимое. А если бросать учебу - то в самом начале. "Жалеешь - не делай. Делаешь - не жалей" - гласит народная пословица.

Мудрые родители, кстати, детям об этом говорят. Поскольку знают, теория и практика отличаются друг от друга как небо от земли. А жизнь одна, и в ней места глупостям должно быть немного. Данила и Николай о житейских проблемах думали и говорили мало. Друзья теперь свои взоры целиком устремили в будущее, которое притягивало тайной. Эту самую тайну они, непременно, должны были в ближайшие пару недель раскрыть - так они решили про себя. И обязательно хорошо отдохнуть после города.

До этого Данила с Николаем долго говорили про загадочное озеро, пересматривали фильм, а когда, наконец, усталые и довольные зашли в свое купе, тут же разложили вещи и уснули. Николаю приснилось, что он купается в прозрачно-чистой воде, глубоко ныряет и, набрав полные легкие воздуха, плывет почти у самого дна, вдруг поворачивает в подводную пещеру и там уже идет по каменистому дну, воздух заканчивается, он выныривает, и оказывается внутри пещеры. Вокруг мрачная вековая тишина, под каменистым панцирем не слышно ни малейшего звука или шороха. Метра два каменистого выступа - вот и все здешнее пространство. Николай внимательно исследует пещеру, неожиданно находит старые следы костра, рядом сверкающий камень и частично нетронутый хворост.

-   Кто мог здесь таким странным для нашего времени способом разжигать костер, неужели наши далекие предки? - проносится в голове. Юноша потрогал золу и задумался, его охватило чувство причастности к чему-то великому и далекому-далекому. Еще немного побыв в пещере, Николай несколько растерянно входит в воду, набирает полные легкие воздуха и ныряет. Снова плывет над каменистым дном и, завидев пронизывающие глубину солнечные лучи, уверенно выныривает. Над головой теперь совсем другой мир, полный солнца, природных запахов и звуков. Оглядевшись и, увидев Данила, беспечно лежащего на берегу, Николай тут же направился в его сторону.

-   Данька! Я сейчас такое видел! Не поверишь!

-   Смотря, что расскажешь, и как - Данила хитро улыбается.

И Николай, воодушевленный, начинает другу рассказывать недавно увиденное.

-   Там, Даня, вон там...такое…ты должен потрогать, увидеть. Тебе понравится…

Внезапно, он осекается, начинает понимать, что все случившееся с ним случилось во сне и виновато улыбается. Потом снова закрывает глаза в надежде увидеть озеро, но вместо этого думается о ежедневных делах. И уже через минуту, юноша удивился, как в таком прозаическом месте как купе под стук колес, может присниться человеку что-то солнечное и светлое?

Бывает же…

У молодой медведицы, обитающей в густом непроходимом ельнике вблизи тишайшего озера Чарта, недавно случилось большое несчастье. Ее первенца, долгожданную дочку, украли. Это произошло сразу после того, как они, щурясь от ослепительно солнечного света, вышли из берлоги. Голодные и слабые, звери пришли из ельника к озеру в поисках еды. Озеро как раз начали обживать шумные дикие гуси, которые, к тому же в ту пору потеряли бдительность и запросто могли стать легкой добычей любого хищного зверя, как это бывает обычно ранней весной вблизи рек, озер и просто больших луж.

Пока медведица терпеливо выжидала в камышах, ветер дул с ее стороны и она не могла расслышать шума вертолета с людьми внутри. К тому же вертолет уже часа два как стоял неподвижно, время от времени слегка подрагивая от перемещений людей. Хотя люди вели себя довольно тихо - они отдыхали.

Дочка, играя с разноцветными бабочками, выбежала на старую протоптанную неизвестно кем дорогу. Этот яркий и теплый мир она видела впервые, потому ей непременно хотелось все исследовать и попробовать на вкус.

Поисковый МИ-8 был рядом, странные существа - люди - все как один находились внутри и жестикулировали. Маленькая медведица вплотную подошла к ним, почти бесшумно открылась дверь, откуда любопытной малышке показали что-то такое, от чего она пришла в дикий восторг и, какое бывает с дикими зверями крайне редко, на ходу запрыгнула в машину.

В теплой тесноте ее обняли чьи-то руки, машина слегка задрожала, развернулась и быстро поднялась в воздух. Когда медведица примчалась к дочери, то увидела только ее зовущие глаза за затемненном стеклом набирающего скорость чуда и улетающего в даль. Эти глаза впились в материнское сердце и разбудили в нем что-то такое, что редко обнаруживает в себе зверь.

Неистовый рев вблизи озера согнал с насиженных мест всех птиц в округе, они быстро взлетели и долго-долго кружились над озером и над разъяренной медведицей, которая крушила все на своем пути, она вырывала с корнем кустарники и швырялась ими, разметала попавшиеся ей на глаза муравейники. Потом забежала в озеро, выкинула на берег крупную рыбу и начала тяжело и зло бить ее лапой, пока рыба полностью не впиталась в речную гальку. После этого тяжело вздохнув, прилегла.

Ей казалось, что сейчас должен ударить гром и разбить все или выпасть снег, или, наконец, кто-то должен упасть с неба и разбудить всю эту мрачную тишину, чтобы глупым гусям, рыбе, порхающим бабочкам, молодому ельнику - всем было плохо. Потом она закрыла глаза, и ей показалось, что дочка рядом, жмется к ее боку в поисках привычного тепла.

Медведица повернула голову, посмотрела и сердито зарычала. Ненадолго ее сковал тяжелый сон. Ветер перебирал ее шерсть, и ей казалось, что это непослушная дочка трется об нее. В озере начала плескаться рыба - матери снова показалось, что дочка балуется, торопится вылезти из берлоги. Месяц ярко слепил лучом в ее глаза, а она подумала, что это лучи первого весеннего солнца проступили сквозь толстенную берлогу. В тяжелом сне прошла ночь, утром медведица лениво подтянулась, огляделась вокруг, еще раз тщательно обошла те места, по которым вчера гуляла с дочкой, сердито зарычала и медленно ушла к себе в ельник. Больше к озеру она не приходила…

Десятки пар гусиных глаз провожали странного зверя, а как только спина медведицы скрылась в ближайших зарослях, начали веселую перекличку. Впрочем, вскоре на озере стало пустынно и тихо. Выглянуло веселое весеннее солнце, и жизнь потекла своим чередом, как было много веков назад, когда мир не знал машин и всех бед, которые они могут принести живой природе. Весна выдалась на славу.

На смену дождям неизменно приходил прохладный ветерок и ласковое солнце, и уже через три дня озеро полностью преобразилось. Появилась трава, на деревьях и кустарниках распустились почки. Дикие гуси свили гнезда и теперь молча высижывали потомство. Разве что развороченные деревья да разбитые муравейники напоминали о недавней трагедии, но среди внезапно появившейся зелени они были не так заметны.

На железнодорожную станцию Свердловск друзья приехали под утро и пару часов до рассвета решили скоротать на вокзале, благо свободных мест было много.

Впрочем, посидев двадцать минут, среди дремлющих пассажиров и неизменного шума, они тут же приняли другое решение. И уже через полтора минуты такси их везло по лениво просыпающемуся Екатеринбургу в сторону скрытых туманом гор. Таксист, узнав причину визита друзей в его город, предложил проехать мимо известных памятников, те согласились, и скоро перед взорами путешественников предстал во всей красоте известный Храм-На-Крови, особенно впечатлил памятник царю и его семье.

Николай и Данила пожелали войти внутрь и, хотя еще было раннее утро, храм был открыт, в нем было тепло и торжественно, пахло воском. Путешественники подошли к огромной иконе святого и семейства, хотели было притронуться, но тут же к ним подошла странного вида бабуля, назвала их по именам и, изумленным, сказала то, что они запомнили на всю жизнь:

-   Эта поездка перевернет всю вашу жизнь и жизнь ваших близких. Вы измените судьбу и уйдете из мира, а потом…потом Россия вас найдет…

-   Что-о-о-о? - Друзья спросили почти хором.

Но странная бабушка собралась уходить. Они догнали ее, почти одновременно схватили за руки и попросили объяснить, что она имела в виду. Она же, окинув их взглядом, произнесла:

-   Россия здесь, показала на сердце и там - показала на небо. А вы, и другие, как Вы, вернете ей землю.

-   Извините, я не понимаю вас совершенно - пожал плечами Данила.

-   Потом…потом…

Странная бабушка, освободившись от них, спешно направилась к выходу.

-   Слышь, Коля - Данила обратился к товарищу - а, по-моему, царь Николай, твой тезка и, если ты ему поставишь свечку, он помолится за тебя там. Понимаешь?

-   Ладно - согласился Николай и отправился к свечной коробке - только я не очень-то смыслю в этих делах…

Друзья направились к ожидавшей их машине, спросили таксиста, куда направилась бабулька, которая две минуты назад вышла из храма, и тут удивились еще раз, оказывается, пока они там были, никто не входил и не выходил. И вообще, по мнению водителя, кто пешком может прийти в церковь в такую рань?

Николай и Данила переглянулись и еще раз спросили таксиста: точно ли он никого не видел. Таксист подтвердил.

Пропустить или не заметить бабульку он не мог, поскольку машина стояла передом к входным дверям. К тому же храм находится на возвышенности и отдаленности от других построек, и, если бы кто-то вышел, то был бы виден не только у входных дверей, но и на ступеньках, а потом на дороге. Еще некоторое время друзья поговорили о страннице, а потом, удобно устроившись на заднем сидении, тихо задремали, решив, что на сегодня памятников от них хватит. В машине им было куда лучше, чем на вокзале или на улице.

До озера Чарта было четыре - четыре с половиной часов езды. Таксист надел солнцезащитные очки и стал напевать незатейливую детскую песенку. Путников же совершенно не интересовал медленно просыпающийся город со старинной архитектурной и причудливыми фонтанами. Все это было по другую сторону стекла, а это все равно, что в другом измерении. Уставший человек, как правило, на такие вещи внимания не обращает. Вскоре весь город промелькнул - и исчез. За окном медленно и величественно выступила природа, которая, к сожаленью, тоже не интересовала бывших одноклассников.

Машина выехала на безлюдную трассу, и водитель привычно прибавил скорость. Местность была ему немного знакома и он, как это бывает, начал немного расслабляться. Внезапно перед самим носом из-за небольшого ивового куста вышла старенькая бабушка и начала переходить дорогу. Водитель резко затормозил. Друзья моментально проснулись, они не поняли, почему таксист остановился и начал громко ругаться. Тот же, выскочив из машины, побежал за перегородивший дорогу куст и, никого не найдя там, вернулся в машину и стал ругаться еще громче. Из не совсем внятного сбивчивого рассказа Николай и Данила поняли, что какая-то старушка переходила дорогу перед носом машины, как раз в тот самый момент, когда скорость была предельно допустимой. Водитель остановился, вышел, но, оказалось, что никакой старушки и в помине нет. Что, кстати, вполне логично, откуда ей взяться на безлюдной трассе ранним утром?

Всю оставшуюся дорогу до самого подножия горы друзья обсуждали случившееся. Два странных случая со старушкой за одно утро, это уже слишком - к такому выводу пришли таксист и пассажиры и сделали вид, что успокоились. Когда вплотную подъехали к лесному массиву, обступившему на несколько десятков километров подножие горы, а дорога повернула влево, водитель высадил пассажиров, пожелал удачи, взял деньги, быстро развернулся и уехал в обратном направлении.

Друзья под приветствие диких птиц направились к озеру. Несмотря на близкое присутствие дороги, природа казалась дикой, а воздух прохладно-свежим, какого, пожалуй, уже давно нет в современных городах.

-   Как хорошо-то, Господи - произнес вслух Данила - такое чувство будто попали в рай...

-   Ага, точно - повторил Николай, поправляя здоровенный рюкзак. А потом, посмотрев на часы, добавил: если будем идти вон в том направлении четыре часа и тридцать-сорок минут без остановки, то будем на половине пути к одному из самых таинственных озер в нашей стране, да что там - стране! Пожалуй, даже в мире. Так, дорогой товарищ, пошли!

-   Эх…пошли - так пошли…

Лес - совершенно особый мир. В нем человек уже с первых минут ощущает, что когда-то давным-давно он тут жил безвылазно, питался, охотился, любил, но потом, перейдя в шумный город, забыл об этом, причем, надолго и вот теперь, на природе, он вспомнил все, и в сердце поселилось умиротворение, какое бывает обычно при возвращении в родные пенаты. На поверку лес оказался не таким приветливым, каким друзья видели его с дороги, сплошные буреломы, заросли ежевики основательно мешали идти вперед. Данила, как это обычно случалось с ним, даже немного приуныл, но Николай тут же напомнил, как он стремился к этой поездке, находясь в родном городе, и что это - только начало их трудного пути.

-   Коль - ну, если мы все время будем так с колючками сражаться - это же настоящая каторга - не унимался Данила.

-   Все будет в лучшем виде! Не дрейфь!

-   Да не могу я больше идти! Мне колючка в пятку попала!

-   Ну, ты даешь!

Спутники тут же решили устроить привал и вытащить колючку из пятки. Вдруг, они словно по команде посмотрели вверх. Прямо над их головами, дятел начал долбить дерево.

-   Смотри и учись - показал на него Николай - птица с утра уже при делах, а мы с тобой два метра прошли и уже привал устроили. Данилу не нашлось что ответить другу, и он свистнул в сторону дятла, однако, лесного санитара свист не испугал, и он, как ни в чем не бывало, продолжил свою работу. Вытащив колючку и замазав ранку йодом, друзья молча пошли дальше. Вскоре колючие кустарники и буреломы закончились, и идти стало намного легче. Особенно Николаю, он совершенно не ощущал тяжести своей ноши и привычно улыбался.

Природа повсеместно начала просыпаться, и лес наполнился множеством самых разных звуков.

-   Коля - спросил Данила - а ты можешь сказать сейчас, какая птица запела?

-   Нет.

-   Ну, а вообще, ты каких-нибудь птиц знаешь, ну, там, как выглядят, как поют и все такое?

-   Нет.

-   И я тоже нет. Странно, Коля, а что мы с тобой десять лет в школе делали? Ты еще ведь биологию, наверное, в институт при поступлении сдавал, насколько я понимаю?

-   Сдавал.

-   Ну, и как?

-   Пятерка

-   А почему тогда про птиц не знаешь? Или раздел орнитологии в биологию не входит?

-   Входит.

-   И ты не знаешь?

-   Ну, могу рассказать про организм, среду обитания. А вот, как выглядят, что поют - извини!

-   Ну вот эта серенькая пташка, например, где обитает?

-   Здесь…

Друзья рассмеялись и снова решили передохнуть. В лесу им определенно нравилось. К тому же вскоре рядом раздалось удивительное, ни на что не похожее пение и юноши отнюдь не методом дедукции определили, что это соловей. Данила мечтательно прилег на землю и засвистел в такт соловью. Лесному певцу не понравилась такая поддержка, и он надолго замолчал. Николай же тем временем открыл консервные банки и нарезал хлеб.

-   Вот это вкуснотень! Эх, поселиться бы здесь и жить…

Данила медленно поднялся и с блаженной улыбкой начал уплетать бутерброд с тушенкой. Завтрак получился хорошим, это уже потом в дороге, заключил Николай, когда по привычке подсчитал примерное количество съеденных калорий.

Дальше друзья шли молча, лес был чистый и сухой, на листьях, паутине, тоненьких стебельках растений свисали огромные капли росы.

По большому счету лес и не думал просыпаться, видимо, его привычное состояние полудремы было дороже всего на свете. Тонкие, еле уловимые запахи, которые начали источать просыпающиеся молодые цветы, создавали у путешественников настроение, которое на всех языках мира принято называть весенним. Откуда-то вдруг стали появляться силы, и молодын люди шли, шли молча без устали. Временами Данила пытался разговорить задумчивого Николая, но тот, на его шутки вяло реагировал или же вовсе молчал, на что будущий социолог заключил, что его друг молчит потому, что у него такой характер, и ему бы с ним в разведку, а не в медицину. Зато, честно признался себе, Коля - надежный человек, каких на белом свете еще поискать, а уже за одно это он имеет право молчать, сколько захочет…

После этого умозаключения Данила решил мечтать о женщинах.

Когда-то от бабушки он слышал такую историю: мимо их села проходила колония арестанток. Времена в пору бабушкиной молодости были тяжелые и в тюрьму сажали просто так, в том числе и дам. Женщины босые, в рванье, с засаленными волосами шли, а по обочинам дороги стояли жители села, ни живые, ни мертвые, смотрели на них и молча опускали глаза. Когда колония прошла за село, а там - пологий овраг, за ним речушка, конвой дал команду мыться. Женщины сбросили с себя тряпье, и все, как одна, голые, побежали к воде. И что же? Вместо измотанных каторгой баб, к воде подбегали прекрасные светлокожие, длинноволосые нимфы. Селяне со своего пригорка неустанно следили за ними, дивясь такому быстрому превращению. Ведь на расстоянии не было видно ни засаленных волос, ни беззубых ртов. Они видели плескающиеся в воде лебединые тела - и все.

-   Вот если бы - подумал юноша - когда мы придем к этому загадочному озеру, оно было бы оккупировано прекрасными нимфами, зачем бы нам надо было искать клад и приключения? Капля росы упала на щеку Данила, он улыбнулся и, поправив тяжелую ношу, пошел дальше. Лучи утреннего солнца начали густо прорезать лес. Воздух медленно и ощутимо начал прогреваться. И, сразу же, словно по мановению волшебной палочки, замолчали лесные певцы, дивясь, как утренний туман и еле заметная дымка уступили место прозрачности. Очертания стволов деревьев и кустарников стали необычно ощутимыми, а равно с ними и мокрая трава, и солнечные блики, и неведомо откуда взявшаяся тропинка.

-   О, Коль, глянь тропа! Протоптанная тропа, Коля, Коля, ты только посмотри, - оживился снова Данила. Как в таком месте может быть тропа?

-   Да быть не может!

Николай глянул на землю и удивился, уже, наверное, с получаса они шли по тоненькой старой тропинке.

-   Там не неведомых дорожках…Следы невиданных зверей...Данила хотел было продолжить, но тут же вспомнил, что не знает этого стихотворения.

-   Так, теперь привал - тихо скомандовал Николай и опустил рюкзак наземь.

-   Наконец-то - обрадовался товарищ.

Друзья на этот раз решили отдохнуть дольше обычного, поэтому расстелили покрывало и прилегли. Николай тотчас задремал, а Даниле не давал покоя случайно увиденный возле тропинки след, он думал о том, что такие следы могут принадлежать только медведям. В его сердце не было и тени страха.

Юноша был уверен, что если им и случится - встретится с косолапым, то тот, почуяв их запах, обязательно скроется в лесу. Данила не мог припомнить случая из прочитанных им книг или газет, чтобы медведи нападали на людей. Ну, может, один на тысячу и попадется такой, но это еще не значит, что медведь-людоед будет подкарауливать именно их - подумал беспечно он и улыбнулся. В лесу и впрямь было хорошо. Данила достал из рюкзака куртку, накрылся ей и тихо уснул.

Среди деревьев в это время разгулялся нежный ветерок, который медленно теребил хвою, молодые листочки, стебельки, перья птиц, верхушки мха, травы, тоненькие лепестки, а вместе с ними шнурки рюкзака, челку Данила и затылок Николая. Все это колыхалось в такт известной только маленькому ветерку музыке и даже не мешало только что проснувшимся и еще мокрым бабочкам.

Николай открыл глаза и посмотрел вокруг, посмотрел так, как будто всю зелень леса увидел впервые в жизни. Откуда-то на память всплыло:

-   Все стихии в своей сути прекрасны и молчаливы. Молчаливей всех сам Бог…

Еще какое-то время юноша размышлял, глядя на верхушку вековой сосны, он четко представил, что его сейчас таким видит Создатель. Он смотрит на траву, на лес, щебечущих птиц, на спящего Данилу - и молчит. Потом в мыслях Николая появилась тишина, неожиданно легкая и приятная и в то же время непонятная густота, которая, как он осознал тут же, является основой тишины, и она наполнила его мысли, ум сердце, потом заполнила целиком. Вскоре погруженный в нее человек стал частью этой всепроникающей тишины, как бы ее центром тяжести. В нем поселилось чувство знания одной самой главной истины, а вместе с ним и безразличие к себе, своему существу и даже красивому лесу. Долгое время не было ничего притягательнее, роднее и приятнее этой тишины. Даже начинало казаться, что весь мир, вся Вселенная, непременно, должна состоять только из нее. И, если до этого дня Николай не думал, что тишина имеет содержание, то теперь же он был уверен на все сто, что окружающая его прозрачная густота в самой своей сути материальна и даже обладает высочайшим интеллектом, потому что несет в себе заряд спокойствия и силы.

А человек? Человек - одно из возможных отражений мирозданья. О, нет - сказал себе юноша. Человек - не отраженье мирозданья, нет…Хотя? Он вспомнил, что где-то читал, что человек - есть отражение Бога. А значит, и физически, и интеллектуально, и, стало быть, душевно. А на всем, абсолютно на всем лежит Его печать.

Постепенно спор с самим собой сошел на нет. Николай стал думать, сколько времени понадобится, чтобы дойти до загадочного озера, которое теперь стало еще более желанным и таинственным. Данила все это время сладко спал, и товарищу сосем расхотелось его будить. Вдруг кузнечик прыгнул на его лицо, юноша молниеносно пробудился от раздумий и решил: надо вставать! Отдыхать будем у подножия горы. Или у этого озера…Николай осекся, оказалось, он забыл его название.

-   Дань, будет тебе дрыхнуть, вставай уже! - решительно сказал он и толкнул Данилу в бок.

-   Коль, ну ты и ты изверг. Как можно человека вот так будить? Прямо посередине сна? Вот тебя бы так!

Данила поморщился, огляделся вокруг, и начал собираться. Уже через минуту друзья молча шли по благоухающему лесу, вперед к еле заметному сизому туману, за которым, как они думали, скрывается водная гладь таинственного озера. Еле заметный ветерок дул с их стороны в сторону густого, непроходимого ельника, который по большому счету им не был даже виден, так, темно зеленая полоска справа вдали. Если бы бывшие одноклассники присмотрелись внимательно они, возможно, заметили бы неуклюжую фигуру, которая бросает большую тень, но они смотрели только вперед…

Как ни странно, к озеру дошли они очень быстро. Более того, привалов в дороге не делали. Просто молчали и шли, каждый думал о своем. Вековая тишина и сухой лес сослужили им добрую службу, друзья не только не устали, но даже, казалось, набрались сил. И, когда они вплотную подошли к озеру, Данила бросил на землю рюкзак и с криками "Здравствуй, Чарта!", не снимая одежды, бросился к воде.

-   Чарта, точно Чарта! - вдруг вспомнил Николай - как я мог забыть?

Ему на память пришел фильм и рассказы Данила, и он тут же принялся внимательно разглядывать окружающую местность.

-   Хорошо здесь. Спокойно и тихо, как дома ранним утром - заключил про себя он и медленно опустился на землю.

Это озеро и впрямь было красивым, с одной стороны, его подпирали скалы, с другой лес, а справа виднелась огромная поляна, частью заросшая кустарником, за которым скрывались огромные и почему-то даже мрачные ели. Но если их не принимать во внимание, то все остальное казалось живым и веселым. Неожиданно выступ скалы показался Николаю знакомым, он отчетливо вспомнил, что не видел его в фильме, значит, где-то в другом месте.

-   Но где я мог еще его видеть, если я раньше никогда здесь не был? Где?

Внезапно его словно обожгло, он понял - во сне!

Юноша вскочил как ошпаренный, быстро прошелся по берегу, внимательно осмотрел выступ, бросил взгляд на беспечно плавающего Данила и принял решение: плыть к выступу. Впрочем, вскоре Николай решил повременить и тщательно обдумать, он по опыту знал, что скоропалительные решения, как правило, не дают желаемого результата. И, если верить сну, то внутри выступа должна быть темная пещера, а значит надо взять с собой фонарик, да и мало ли что…

Неспешно, словно взвешивая каждую приходившую мысль, он начал собирать сучки для костра, потихоньку насвистывая. Кажется, до него только что начала доходить важность происходящего, все это время, пока он жил в городе и даже, когда начал собираться в этот авантюрный поход, да что там! Даже по дороге сюда ему казалось, что все это несерьезно. Просто он за последнее время, нет, не то, чтобы устал, а привык к однообразию, и нужно было что-то делать. Николай обожал поездки и старался не пропустить не одной. Как человек, привыкший постоянно учиться, совершенствоваться, он знал, что каждая поездка или поход несут в себе элементы знаний, причем, знаний, как правило, стократно проверенных жизнью. А это дорого стоит. Но наибольший эффект достигается, когда теория идет рука об руку с практикой. Все это вкупе с желанием познавать дает впечатляющие результаты. В этой ситуации важно усвоить одно правило: не уставать и не перегружаться, чтобы не выработалось привычки к новизне. Ощущения нового нужно получать с определенной регулярностью, причем, в самых разных вариантах, как первый весенний дождь или летнее Солнце.

За раздумьями он не заметил, как разгорелся костер и юноша достал котелок, чтобы приготовить суп. Данила в это время рядом прилег и закрыл глаза, по его виду можно было сделать вывод, что он на седьмом небе от счастья.

-   Эй, счастливчик - обратился к нему Николай - нарежь хлеб, овощи и достань с рюкзака растительное масло.

-   Ну, что ты за человек, Коля, не успел прилечь, как ты уже вкалывать заставляешь! Хоть минутку дал бы отдохнуть, высохнуть, побалдеть под солнцем, привести себя в порядок, что ли - недовольно пробурчал Данила. Но, тем не менее, потянулся к рюкзаку за провизией. По опыту он знал, что спорить с Отроговым бесполезно. Николай хоть и не словоохотлив, зато, всегда говорит по существу. Скучно ему, наверное, живется - заключил Данила, облизывая край перочинного ножа, которым только что открыл консервную банку. Он исподлобья посмотрел на товарища, тот замер, прислушиваясь к еле слышному не то свисту, не то писку в траве. Данила тоже замер, пытаясь разглядеть в траве источник шума, заодно разглядывая, не шевелится ли рядом что-нибудь.

-   Есть! - Выкрикнул Николай.

-   Что? Что есть? Коля, ну, что там? Что?...

Николай вместо ответа ударил по траве палкой, а потом быстро подбежал в сторону шума.

-   Смотри - произнес он, указывая рукой на землю. Четыре маленьких, еле дышащих пушистых комочка боязливо жались друг к другу и еле слышно пищали.

-   Зайцы - сказал Николай, выпрямляясь.

-   Ой, зайцы, совсем маленькие. Ты, Колян, их тут до смерти напугал. Зачем, ну, скажи, зачем ты как дурак последний бил тут палкой по земле, они же еле-еле дышат. Эх, Коля, деревянный ты какой-то. В лесу может демографическую ситуацию надо исправлять, кролики изо всех сил тут, понимаешь ли, стараются, приносят потомство, а ты… Тебе легче, что ли стало, после того, как поколотил палкой. Прямо шаман какой-то…

-   Змея тут была - выпалил Николай.

-   Змея? - Данила округлил глаза.

-   Как? Прямо живая змея? Вот так извивающаяся…

-   Да!

-   И ты хочешь сказать, что она хотела сожрать кроликов.

-   Получается, так.

-   Во, блин…получается, ты спас им жизнь… О, благородство. Нет, я чего-то не пойму, а почему ты ее не убил? Она же приползет в другой раз, еще больше голодная и враз закусит ними. А так убил бы - и все.

-   А вот не убил.

-   Не понимаю. Тебе что, зайцев не жалко, что ли?

-   Жалко.

-   Ну…

-   Что, ну?

-   Почему змею не убил, спрашиваю.

-   Так ты же сам говорил про демографическую ситуацию в лесу.

-   И ты хочешь сказать, Коля, что …

-   Да - оборвал грубо Николай и вернулся к своему занятию. Змея больше не приползет, ее же мы выгнали, а вот зайчиха, вполне вероятно прибежит и перетащит малышей в безопасное место.

-   А если не прибежит?

-   Ну, тогда будем что-нибудь делать.

-   Например, кормить их консервами и бутербродами.

-   Замолчи!

-   Нет. Ну, я серьезно, а если не прибежит?

-   Слушай, Дань, ты бы бросил своих детей?

-   Я? Нет, ну, причем, здесь я?

-   А теперь представь: животные в родительском плане куда лучше людей.

-   Это почему?

-   Потому что каждый рассчитывает конкретно на себя и никто на общество.

-   Коля, все это философия. Меня в самом деле волнует, что будем делать с зайцами?

-   Ждать зайчиху.

-   А если не придет?

-   Подождем до вечера, если не придет, или унесем их куда-нибудь в лес, или попробуем поить разведенным концентрированным молоком. Выбор, как видишь, есть.

За разговором друзья приготовили еду, расстелили ее на клеенке, и потом молча принялись есть. Солнце тем временем начало медленно клониться к закату. Бледно-розовый оттенок неба лег на скалы, как-то внезапно вокруг воцарилась тишина и природа приняла свой первозданный вид, словно всем своим видом желая доказать, что ей безразлично, какое сейчас тысячелетие и уж, тем более, на каком витке находится цивилизация. Все повторяется каждую тысячу лет, громят громы, раздвигаются и сдвигаются скалы, ходят тут люди и животные, а все одно и то же. Конец и начало одинаковы. И повторяются. Постоянно. Такова, казалось, жизнь этого места. На каком-то этапе друзья ее поняли, и им стало немного грустно. Оба, молча, не сговариваясь, принялись расстилать палатку и убирать остатки еды в рюкзаки.

-   Завтра - сказал Николай после некоторого раздумья - на рассвете отправимся в горы. Давай еще раз сверим по карте, куда нам нужно идти. Мне так, например, кажется, что нам придется обогнуть озеро и со стороны выступа подниматься вверх.

-   С правой или с левой - уточнила Данила.

-   Не знаю, видимо, можно с любой…

Николай снова замолчал. Он подумал про пещеру, которую недавно видел во сне, и снова в нем появилось желание, которое он уже немного подзабыл, исследовать дно озера, и убедиться на счет возможного входа в пещеру.

-   А что мне это даст? - мысленно задал себе вопрос Николай - какая по большому счету мне разница, есть там пещера или нет? Ступала там когда-нибудь нога человека или пещера не тронута? И что там могли оставить люди?...впрочем, забывать о ней все равно нельзя, при случае - надо обязательно проверить. При случае, а не сейчас.

Юноша постарался успокоиться, сделаться равнодушным к своему желанию, но, несмотря на приложенные усилия, у него это почему-то не получалось, а наоборот - воображаемая пещера дразнила все больше и больше.

Тем не менее, Николай, как человек волевой, таки выбросил ее из головы и стал обдумывать план завтрашнего подъема в горы. До этого времени они шли и чувствовали себя легко, если и были какие-то нагрузки, то они всегда могли сделать привал и отдохнуть. В горах, несомненно, все будет намного сложнее. К тому же сразу за первой скалистой горой должна, если судить по карте, быть другая, более пологая, и, соответственно, более лесистая. Обойти одну гору, чтобы подняться на вторую, тоже никак не выходило, потому что у второй, с двух сторон крутые выступы, казалось, кто-то специально воздвиг огромные каменные стены, чтобы в них скрыть что-то очень ценное, которое не надо знать и видеть человеку. Вершина второй горы уходила куда-то за горизонт. К тому же, принимая во внимание шероховатую поверхность, путь друзьям предстоял не из легких.

-   Пойду, посмотрю зайчат - вдруг перебил мысли Николая Данила.

Он направился к еле заметному кусту полыни. Николай внимательно осмотрел его худощавую фигуру и заключил, что рюкзак с постельными и рабочими принадлежностями Данила не понесет. Мало-мальски провизии - и все. А значит, ему, придется взвалить на себя килограммов сорок.

-   Нету! Нету! Тю-тю наших зайцев - закричал Данила, присвистывая. Выходит, мамаша их посетила и в самом деле. Пусто, как будто их никогда здесь и не было.

-   Значит, забрала - сказал Николай - ну, какая мама оставит своих детей?

-   Коля, а змея их могла сожрать?

-   А там следы какие-нибудь есть?

-   Нет, нету. А змея большая была?

-   Нет. Так, гадюка.

-   Значит, их в самом деле утащила маманя. Вот, видишь, а ты переживал, на усыновление их хотел взять.

-   Это ты хотел.

-   А ты был против.

-   Нет. Ну, то есть, короче, мы не стали папашами, слава Богу!

Данила вернулся к Николаю, достал карту, развернул ее и принялся рассуждать вслух:

-   Пока будем карабкаться по горам, Коля, уверен, не раз у нас представиться возможность стать приемными родителями всяких там зайчиков, белочек, змеюшек. Можем также бурых мишек усыновить или удочерить, а водились бы белые, мы бы над ними тоже взяли шефство. Добрые мы, Коля, с тобой. Прямо-таки, герои "мыльных" сериалов, эдакие Педро и Хуаниты.

-   А Хуанита кто из нас?

-   Ну, тебя. Смотрю ты совсем товарищ без юмора.

-   Глянь, сюда - Николай показал в центр карты, гора, а в ней кольца.

-   Не понял - спросил Данила. Какие кольца?

-   Ну представь, что гора - это нарост на дереве, эдакие струпы, коросты...

-   Представил.

-   А посередине есть здоровые места. И, как понимаешь, они тщательно закрыты со всех сторон, то есть, окольцованы.

-   Ни фига себе! - Воскликнул Данила - и сколько же там колец?

-   Если судить по карте - то три.

-   И нам, как я понимаю, надо исследовать все? Так?

-   Да, желательно бы…

Данила присвистнул, поглядывая, на погружающиеся в сон горы. И замолчал. Николай мечтательно лег на спину, во рту у него был стебелек, и он, молча ее разжевывал. По всему его виду можно было заключить, что он занят завтрашним днем, который, несомненно, казался не только важным, но и интересным.

Его друг, глядя на него, зевнул, и направился к палатке. Больше всего Данилу хотелось сейчас спать и ни о чем не думать. А, спустя некоторое время, вслед за ним направился и Николай, и наполовину застегнул выход. Не говоря друг другу больше ни слова, оба быстро уснули.

Казалось, все озеро тоже погрузилось в глубокий сон. На берегу медленно, словно нехотя, догорал костер. Язычки пламени, еле заметно, без дыма, слизывали деревянные останки и растворялись в темноте. Если бы кто-нибудь из юношей проснулся и вышел из палатки, он бы увидел необычное небо, какое только можно посмотреть глубоко в лесной чаще. Свет далеких и бледных звезд мягко струился на горы, холмы, водную гладь, щедро рассеивая темноту ночи и вместе с тем, как бы играя с ней словно соревнуясь, кто в кого поглотит. А наравне с лучами света и темными пятнами существовали сами по себе серые разводы, обозначая грани соприкосновения двух древних начал. По какому-то непонятному закону - именно от серых разводов пролегали тени гор и деревьев, обозначая, таким образом, величину. Серые разводы обрисовывали мир и исчезали по очереди: в свете и темноте, не вмешиваясь нисколько в их извечный соревновательный процесс. Так было до поры, до времени, потом, набравшись сил, лучи света стали побеждать. Темные пятна постепенно становились меньше и тоньше, пока не исчезли совсем. Что касается серых тонов и оттенков, то они плавно перешли в утро и даже некоторые складки дня. Но в тот момент, когда их большая часть сконцентрировалась в тумане, над озером, в палатке прозвенел будильник и друзья медленно потягиваясь, начали просыпаться.

-   Коля, сколько времени? Я совсем не спал…начал было Данила.

-   Полшестого, вставай!

-   Ты что опух? Это в такую-то рань? Мы же сюда отдыхать пришли, как культурные люди.

-   А это и есть отдых - парировал Николай, расстегивая вход в палатку - причем, самый лучший отдых. Активный.

-   Коля, а ну его этот активный отдых! Давай выспимся сегодня, а вот завтра…

-   А завтра мы будем уже на второй горе в это время чай пить - продолжил Николай.

-   Ну, ты и зверь! Коля, как можно так издеваться над собственным организмом, он такого отдыха только изнашивается быстрее, скажи, тебе надо стариться раньше времени?

-   Ого! Какая красота! Данька! Вставай, не упускай момент!

-   Красота? Ты …это серьезно?

Данила быстро выполз из спального мешка, а затем из палатки.

-   Где? Где красота, Коля? Спросил он с воодушевлением.

-   Посмотри на озеро, на скалы вокруг, видишь, как любовно туман окутывает природу, а там, вон, луна еще видна. Луна и Солнце на небе одновременно.

-   Фу, ты, юморист, блин. Красота! Красота. Я-то думал, ты женщин увидел…Ох, несерьезный ты мужик, Колян, несерьезный, и все тут! Ценности у тебя не те…

Данила, сердито ворча, начал надевать брюки, застегивать ремень, косо поглядывая в сторону товарища.

Сразу после легкого завтрака друзья взвалили на плечи рюкзаки, причем ноша Николая была вдвое тяжелее, чем у Данилы, и направились в сторону каменного выступа. Шли молча. На душе было легко и уютно, Данила подумал, что такое состояние вызвано ночевкой на свежем воздухе, который, как известно, придает силы. Особенно заметно это после городской суеты. Контраст усиливает эффект противоположностей. До подножия горы путники добрались легко. Перед самим выступом присели, что называется "на дорожку", но через пару минут встали и начали подниматься. Лесная чаща, прочно и по природному мудро обосновавшаяся на мшистой скале завораживала. Хотелось по ней идти и идти. Казалось, что на такой горе, несомненно, должен находиться сказочный замок. И оба юноши, затаив дыхание, начали подниматься вверх. Думалось о том, что растительность на горе специально выросла для того, чтобы на нее опираться. Гладкие, словно выбритые стволы елей и в то же время достаточно тонкие охотно принимали юношеские объятья, не дрожа и не сгибаясь при этом.

Кроме того, на горе возникло чувство защищенности. Если у озера они могли чувствовать на себе чьи-то взгляды, то здесь их полностью скрывал еловый покров. Не зная усталости, друзья быстро дошли до половины горы. Потом буквально на пару минут присели и быстро пошли дальше. На хребте горы у них возник не поддающийся описанию азарт, который напрочь гнал все мысли об усталости. Николай думал о том, что люди, которые принимают, пусть и несущественные, но самостоятельные решения тут же становятся другими. Хотя, по большому счету важны не столько решения, сколько ответственность за них. Именно она, ответственность, делает людей вполне созревшими, взрослыми. Сильными!

Утро, которое на горе чувствовалось куда больше, чем внизу, казалось, поселилось внутри друзей. Они чувствовали, как с каждым шагом у них прибавляются силы. И какая-то незнакомая радость овладела ими. По какой-то странности путники не чувствовали тяжести своих рюкзаков им больше подходило состояние невесомости. Время от времени небольшие камушки или еловые шишки, задетые спешно поднимающимися людьми, начинали катиться вниз, создавая при этом небольшой шум. Но даже такие звуки не нарушали общего лесного спокойствия. Данила и Николай молчали, каждый думая о своем. На какую-то долю секунды их внимание привлекли необычные цветы. Красно - салатные пятнышки, покрытые мелкой серебристой росой и видневшиеся издалека, больше походили на искусственные, чем живые, но, когда друзья подошли ближе и внимательно разглядели их, тут же перестали ими интересоваться и пошли дальше. А ближе к полудню они стали подходить к вершине. Каменные валуны, один за другим встречавшиеся им по дороге уже несмотря на общее ощущение некоторой тяжести, не могли их не задержать, не тем более, остановить. Затаив дыхание, путешественники вскоре поднялись на вершину и, не снимая рюкзаков, почти без чувств упали. Давно прогретая земная поверхность щедро поделилась теплом с молодыми телами, и они моментально задремали...

Если бы друзья внимательно огляделись, то они бы увидели, что лежат на огромной поляне, сплошь покрытой созревшей земляникой. Спелые сочные ягоды блестели на Солнце и издавали ни с чем не сравнимый аромат. Места, не потревоженные человеком, каждый год приносили щедрый урожай, который убирать было некому, в том числе и лесному зверью. Запах зрелых ягод пропитал здесь все. Более того, каким-то непостижимым образом проник в юношеские сны. И Данилу, и Николаю снилась спелая земляника, которую они с удовольствием собирали. Вопреки своим планам проспали на горе довольно долго.

Солнце уже начало клониться к зениту, когда Николай открыл глаза, огляделся, снял рюкзак и начал массировать затекшие руки. По всему его виду можно было сделать вывод, что он не доволен таким положением дел, но как человек, привыкший мыслить глубоко и вперед, он отчетливо понимал, что в надвигающихся сумерках им опускаться будет довольно тяжело, потому, по всей видимости, придется на поляне устроить ночлег. Осторожно он разбудил Данила и рассказал ему о коррективах, которые придется внести в походный план. Данила выслушал, выпутываясь из рюкзака, потом встал на ноги и начал томно потягиваться. Внимательно оглядевшись, он сделал вывод, что это место ночлежки ему тоже нравится. Единственное, что мешает его комфорту - отсутствие воды, но, если учесть, что у них с собой минимум литра три разной жидкости, то ночь они проведут вполне беспечно, а завтра, если верить карте, у спуска с горы их ждет неглубокая, но вполне полноводная река, где, к тому же водится рыба. Не сговариваясь, друзья одновременно принялись собирать землянику и мечтать о чудесном поселении, которое они, без сомнения, вскоре найдут.

-   Интересно, Коля - обратился Данила к товарищу - а как думаешь, какие там девушки?

-   Думаю, интересные, как и везде - ответил тот.

-   Нет, я не в том смысле.

-   А в каком?

-   Ну, там целомудренные, что ли?

-   Думаю, да.

-   Что - да?

-   Ну, что целомудренные. Вообще, по моим соображениям, целомудрие - это больше русская, чем, чья бы то ни была черта. А значит, у нас есть шанс таких встретить.

-   Ну, да, Коля, в этом ты прав. А как думаешь, там больше мужчин или женщин?

-   Я над этим не думаю - ответил Николай, высыпая горсть ягод в рот.

-   Интересно, а как они нас примут? - задал вопрос Данила.

-   Думаю, плохо.

-   Плохо? - оживился Данила.

-   Думаю, да. Если бы они стремились к цивилизации, они бы нашли массу способов для контактов с ней. А раз скрываются, значит, ни к чему она им.

-   А как тогда мы…

-   Мы посмотрим на них со стороны, сделаем записи, снимки и уйдем, не обнаруживая себя. Думаю, так будет лучше и для них, и для нас. Нам ведь важно открытие - и все, не так ли? И сугубо из спортивных соображений.

-   Ну, да. Если мы расскажем о них людям, это будет с нашей стороны чистейшее свинство.

-   Вот поэтому мы будем молчать - заключил Николай - и пусть весь мир утверждает, что скрытые добродетели, это все равно, что никогда не существовавшие. Мы-то этому цену знаем.

-   Эх, Коля, Коля - хороший ты человек!

После этих слов друзья принялись разводить костер и готовить нехитрый ужин.

-   Коля, скажи мне только честно - обратился Данила к товарищу - у тебя, может того…как их там…проблемы с женским полом?

-   С чего ты взял? - Чуть не поперхнулся Николай.

-   Ну, девушки у тебя нет…

-   И у тебя тоже.

-   Но ты даже разговоры на этот счет не поддерживаешь.

-   А чего их поддерживать? Женщина или есть, или нет. А насчет разговоров я не спец.

-   И ты даже не мечтаешь никогда-никогда встретить одну-единственную?

-   Знаешь, Даня, - ответил Николай, прожевавшись. Давным-давно, нет, это не сказка. При одном императоре жил, в общем-то, хороший и очень умный и талантливый человек, правда, как это у нас говорят, далеко не первой молодости. И была у того человека жена красавица. Молодая, влюбленная в него по уши, к тому же верная.

-   Так не бывает…

-   Слушай дальше. Однажды по одному нелепому поводу того человека приговорили к смертной казни, а поскольку он был уважаемый - продолжил Николай, глядя на веселое потрескивающее пламя - то приговор в исполнение он должен был привести самостоятельно. Он приказал слугам разрезать ему вены и положить его в горячую ванну. Сказано - сделано. Но смерть не хотела его касаться долгое время, тогда он попросил яда. И, снова попрощавшись со всеми, выпил. Когда он умер, все заметили, что молодая зазноба тоже наложила на себя руки. Ее все, в том числе и подоспевшие слуги императора, начали активно возвращать к жизни. Силы медицинских светил и ее молодость дали-таки ожидаемый результат. Она выжила. Император даже пытался за ней ухаживать, но она на него внимания никакого не обращала, а ее бледное лицо всегда оставалось немым упреком мерзавцу. До конца жизни она так и не вышла замуж, всеми мыслями и молитвами обращалась постоянно к своему мужу.

-   Как его звали? Ну, этого счастливца…

-   Сенека…

Путники начали подкладывать дрова в потухающий костер и вскоре он разгорелся и стал виден на большом расстоянии. Пламя освещало задумчивые молодые лица, часть каменного валуна и земляничной поляны. Ночь становилась все чернее и гуще и лес постепенно начал жить своей ночной жизнью. Где-то рядом подала голос сова, в траве стали видны светлячки, стали слышны на земле шорохи, из-за небольшого кустика вдруг запел соловей. А молодые люди все это время сидели на поляне, зачарованно глядели на пламя и слушали ночной концерт. Каждый думал о чем-то своем и, казалось, даже немного грустил. Внезапно и совсем некстати начал моросить теплый дождь и друзья, захватив свои вещи, забрались в палатку. Большие капли дождя, одна за другой начали барабанить по толстой ткани, и под эту музыку путникам долго не удавалось заснуть, но потом Николай завел будильник и сказал:

-   Ты как хочешь, а я даю своему организму команду: спать! Спокойной ночи, друг.

-   Спокойной ночи - проворчал Данила и отвернулся.

Вскоре оба погрузились в сон. Их ровное дыхание не прерывал даже тяжелый густой дождь с градом. В ту ночь также поднялся сильный ветер, который то и дело пытался задеть края палатки, временами полностью сотрясая ее. Но друзья ничего этого не слышали. Градины, величиной со спелые ягоды, тарабанили по земле, пока им, видимо, это не надоело, а потом, успокоились и полностью уступили место легкому дождю. Как только последние капли дождя упали на поверхность горы, в палатке зазвенел будильник, и юноши начали просыпаться. За время похода они настолько прониклись своей целью, что начали понимать друг друга без слов. Вскоре вход палатки был расшнурован и Николай воскликнул:

-   Дань, да тут пока мы дрыхли, был всемирный потоп! Ты только глянь, сколько кругом луж! Представляю, что творится внизу.

-   Что? Что? - высунулся с палатки Данила - плавают, наверное, люди. Ну, что друг Николай, будем спасать человечество? Согласен?

-   Если только оно нуждается в нашей помощи…

Завтракать друзья решили в палатке. Николай вспомнил, что буквально перед отъездом положил в рюкзак резиновые сапоги и сейчас же начал раскладывать вещи.

-   О, молодчина Николай решил провести инвентаризацию!

-   А у тебя, конечно, резиновой обуви нет?

-   Нет, зато есть другие резиновые изделия…Данила внезапно замолчал, он вдруг представил, что по росе Коля будет идти в резиновых сапогах, а он в кедах, и ему расхотелось шутить.

-   Коля, а почему ты меня не предупредил на счет резиновых сапог-то?

-   Во-первых, я сам не хотел их брать, захватил буквально в последний момент, а, во-вторых, я и так несу половину твоих вещей.

Данила не ожидал такого ответа и надолго замолчал. Николай обулся, разобрал палатку, аккуратно сложил ее и они снова пошли дальше. По ровной местами каменистой поверхности им пришлось идти недолго, вскоре предстоял спуск. Осторожно, придерживая вещи, путники стали опускаться. Неосторожно задетые ветки, камни и шишки так же, как и в первый раз, летели вниз, собирая по пути прилипший мусор. В итоге, дорога казалась очень шумной и долгой, к тому же скользкой. По нескольку раз Данила с Николаем падали, судорожно хватаясь за еловые ветки и безнадежно пачкая одежду.

Земля отдыхала после обильного дождя, источая пряные летние ароматы, от которых неимоверно кружилась голова. Запах усталого хвойного леса, прелого мха, горных гвоздик и омытых от весеннего мусора камней смешался, и, таким образом, возникло странное подобие горного дыхания, которым в свою очередь обязаны были дышать путники.

Несмотря на кажущуюся легкость, спуск давался тяжело. Путники почти не разговаривали, каждый был сосредоточен на пути. Шаг за шагом, преодолевали они расстояние, несомненно, думая о предстоящем скором финале. И, когда оба услышали шум горной реки, оживились, забыли про усталость, понимая, что близки к заветной цели, пошли намного быстрее и уже через пару минут увидели прозрачную струю водопада.

-   Оба-на! - воскликнул Данила. Такого в своей биографии я не припомню…

Возле водопада образовалась небольшая ложбина, полностью заполненная водой. Края этой ложбины заросли камышом, в котором беспечно крякали утки, высиживая потомство. Под самой струей воды виднелось каменистое прозрачное дно, которое так и манило искупаться. Здесь решено было сделать привал.

-   Смотри-смотри.

Николай показал в сторону камышовых зарослей. Данила посмотрел и присвистнул от удивления. Прямо в зарослях царственно расположились лебеди, причем, не одно семейство, а несколько. Как молодые, так и совсем взрослые особи были разбиты на пары, которые интересовались только друг другом.

-   Раз, два, три, четыре, пять, шесть…начал было считать Данила, но Николай жестом остановил его и показал, как им лучше обойти ложбину, чтобы не тревожить райских птиц. Товарищ молча с ним согласился и они, таясь, чтобы не спугнуть пернатых, пошли в обход водопада. По влажной траве с тяжелой ношей к тому же идти одно мучение. Илистая почва то и дело "чавкала" под ногами, видимо, собираясь путешественников поглотить целиком. Но они не останавливались ни на минуту. Проваливались, тут же спешно выбирались и шли дальше. Шум водопада постепенно сделался привычным, и друзья стали полушепотом переговариваться. Они, в частности, решили, что неплохо было бы сфотографировать птичье царство и даже стали намечать места возможных съемок.

Несмотря на усталость, путники выглядели счастливыми. И, довольно быстро обойдя водопад, устроились на привал. Первым делом решено было искупаться. Прохладная, прозрачная вода так и манила к себе. Брызги водных струй охотно поливали прилегающий лесной массив, в результате чего буйная растительность прочно оккупировала берег. Если бы они все это увидели где-нибудь по телевизору или во сне, то, скорее всего, подумали бы, что местность находится в джунглях Амазонки, а не на Урале. Ярко-зеленые краски в сочетании со сладковато-пряным запахом последождевого леса действуют завораживающе, они человеку вселяют непонятную негу-истому.

И, когда привыкаешь к ней, начинаешь чувствовать себя совершенно иначе, чем в привычной жизни. Лесная чаща живет своими законами, которые диктует каждому, пришедшему сюда. И действует она по-своему, ненавязчиво, создавая для каждого целый комплекс ощущений. А когда постепенно человеческое сознание начинает постигать эти законы и, соответственно, к ним приспосабливаться, незаметно, непостижимым образом меняется весь человек.

За время похода путешественники изменились в лучшую сторону. Они стали более молчаливы и наблюдательны. Их лица похудели и вытянулись, зато в глазах появились веселые искорки, придававшие облику своеобразный шарм. Кроме того, надо отдать должное летнему солнцу, которое их сделало смуглыми. Сами того не подозревая, друзья искренне полюбили уральскую природу, за пару коротких дней она прочно заняла место в юных сердцах без нее им жизнь теперь казалась неполной. Что-то главное они приобрели здесь, и это сделало их безоговорочно счастливыми.

Насвистывая веселую песенку, Данила и Николай начали почти одновременно раздеваться и входить в холодную воду. Как люди молодые и горячие друзья не стали ждать, пока организм привыкнет к воде, а просто нырнули - и все. Горная вода к тому же оказалась уникально хрустально-прозрачной, что можно было плыть или идти по стеклянно-гладкому дну с открытыми глазами. Подводное почти ледяное царство привлекало не меньше, чем местность вокруг водопада. Разноцветные камни на дне создавали ощущение, что их тут специально отшлифовали и разбросали для неведомой романтической шарады.

Однако, тем не менее, в каждое движение нужно было вкладывать определенный процент силы, иначе невидимая прозрачная волна уносила тут же. Вынырнув и набрав воздуха в легкие, путешественники снова принялись разглядывать дно. Цветовая гамма дна при более детальном осмотре создавала чувство чьего-то искусственного вмешательства. Не могла, по определению не могла разукрасить так речное дно природа. Странным образом казалось, что все камни сложены по строго определенному принципу, словно, какой-то чудак хотел открыть людям другой мир, отличный от нашего, а потому для начала - показал им карту того другого мира, выходит - параллельного.

Если бы друзья хоть немного смыслили в геологии, они бы, несомненно, не стали удивляться, зная, какие залежи самоцветов и цветных металлов скрыты в Уральских горах. А то при каждом взгляде на доступные сокровища им совершенно по-детски хотелось открыть рот и выпучить глаза от изумленья. Но в создавшейся обстановке этому мешала колюче-холодная вода, от которой они начали уже уставать. И вскоре, слегка ослабшие, они начали грести к берегу, которой им теперь особенно казался родным и теплым. На берегу, как это бывает после купания в обжигающе холодной воде, возникло чувство чистоты и невероятного желания жить. Только теперь путники заметили, как они замерзли, их тела буквально пылали. Чтобы хоть немного согреться - принялись прыгать.

-   Слышь, Коля, а я как будто только что родился - обратился Данила к товарищу. - Хочешь, верь, хочешь нет, но мне наша затея все больше и больше нравится. Только согреться бы быстрей, а так…все очень даже ничего…

-   Мне тоже…нравится все.

После этих слов они закутались в одежду и прилегли рядом с вещами. Возникло странное, но приятное чувство - не хотелось ничего. Ни еды, ни даже тепла, просто лежать здесь, впиться глазами в небо и молчать.

Думалось, это незатейливое занятие им никогда не надоест. И, как будто по заказу, на берегу подул легкий теплый ветерок, который помог путникам быстрее обсохнуть снова строить планы.

-   Господи, как хорошо-то. Теперь я понимаю, почему люди, которых мы ищем, упорно остерегаются связей с цивилизацией. Ну, посуди, что она нам дала: телевизоры, электроутюги, микроволновые печи…Все мы живем в больших каменных постройках, а многие к тому же ютятся целыми семьями на нескольких квадратных метрах. И это-то в России, где земли немерено! Вот, поэтому в обществе царит разврат. Культ секса (слово-то, какое!) внедрился в массовую культуру, и не стало, как-то враз, как импортного печенья в магазинах сразу после дефолта, верности, чести и честности…

Николай вопросительно посмотрел на друга, тот продолжил:

-   Нет, не то, чтобы совсем. Просто эти понятия в нашем обществе стали восприниматься как некий атавизм. Родители пыхтят над одним ребенком, будучи в твердой уверенности, что двоих-троих им уже не поднять. Мир жесток! Он ставит женщину перед выбором: или ребенок, или карьера. Иначе не прожить. А вот, чтобы пособие им дать достойное, пусть рожают на здоровье - так нет? Я понимаю, от голода сейчас никто не умирает, но, посмотри, как малочисленные многодетные живут? Хотя…папа одно время помогал какому-то семейству, вроде другу детства, на одной улице росли и все такое. Помог с работой, с жильем, еще с чем-то, а потом, в одночасье осознал, что сделал величайшую глупость, потому что у того выработалась иждивенческая психология и вместо "спасибо", стало звучать "дай"…Папе тогда очень больно было, он ведь не просто так, он того человека в душу к себе пустил…

Николай смотрел на друга, молча, жуя стебелек. Ему нравился Данила, безусловно. Как-то так сложилось, что в школе они не особенно дружили, у каждого был, что называется свой круг. Но поскольку в целом их класс был дружным, то они время от времени вступали в контакт. Данилу, надо заметить, многие недолюбливали, поскольку он из богатой семьи и лишь немногие могли с ним общаться на равных. Николаю наличие богатых родителей у Данила было безразлично, он с самого раннего детства всерьез занялся спортом, а в спорте, как известно, имелись свои кумиры. Однако, как человек неглупый, к тому же постоянно стремящийся к совершенствованию заметил, что Данила отнюдь не кичится богатыми родителями, скорее, наоборот, молча страдает. Ведь одно из обязательных условий, которые банкиры поставили своему ребенку - не приводить домой ни под каким предлогом друзей. К тому же, когда после школы все шли по своим делам - кто, как Николай, в спорткомплекс, кто - на занятия музыкой или танцами, или просто бродить по городу, Данилу же ожидала машина с телохранителями, которая везла его в дом-сейф. Он гулял в пределах жилого элитного комплекса, оснащенного современными системами видеонаблюдения.

Родители постоянно опасались за его жизнь, которая по этой причине состояла из сплошных запретов. Только к семнадцати годам парню разрешили ходить на школьные вечера, правда, под присмотром все тех же телохранителей и приводить домой друзей, однако, к этому времени друзей у юноши почти не было, а те, что остались домой к нему не особенно стремились. Если бы кто-то захотел узнать о нем самое-самое сокровенное, то он после тщательного расследования, пришел бы к выводу, что частым спутником юноши является беспросветное одиночество. Его папа с мамой, при всей любви к единственному чаду, больше все-таки интересовались друг другом. Данила же был для них физическое свидетельство их чувств.

Они о нем заботились, жалели его и оберегали на всякий случай от лишних контактов с внешним миром.

В итоге, юноша знал жизнь, характеры и поведение людей больше по книгам. Как искренне любящие родители они волю своего ребенка стремились не подавлять, чтобы он, привыкший к подчинению, со временем не перешел под чужое влияние, а благоразумно предоставили ему право самому выбирать профессию, места отдыха, род занятий. Но это уже в старшем возрасте. Когда же он был маленький - то они вместе с бабушками и многочисленными родственниками с него буквально пыль сдували. Потому близкое в последнее время товарищество с Николаем юноша воспринял как знак свыше. Он с радостью собрался в поход, впрочем, если бы тот попросил его поехать в Америку или Японию, или еще куда-нибудь, то и туда Данила рванул бы без лишних разговоров. С некоторых пор у него поселилась уверенность, что это Николай, а не он инициировал поход. А он просто собрался и пошел…

Уж очень ему хотелось изменить что-то в своей жизни.

Родителям затея сына не нравилась, но отговаривать они его не стали. Отец, правда, не удержался и прочитал лекцию на тему излишней осторожности, особенно, что касается незнакомой местности. Но сын клятвенно заверил обеих, что он едет в место, где его никто не знает и, несмотря на это, все равно будет бдительным и с посторонними людьми не намерен вступать в контакт. Мама, глядя на него, даже всплакнула, но отговаривать сына от поездки не стала, по опыту зная, что тот будет сопротивляться еще больше. Несмотря на удобство и даже уют своего места, юноши начали собираться в путь. На прощанье сделали пару снимков с видами водопада и отправились дальше. И, хотя путь им предстоял неблизкий, в них столько было веселья и азарта, как в тот миг, когда они приняли решение идти в горы. Весеннему настроению способствовала погода и окружающий пейзаж. На горе, по которой они поднимались в этот раз, росло много необычных цветов, конечно, если бы Николай и Данила в школьные годы увлекались ботаникой, они бы знали их названия и в сочетании каких горных пород они растут. Но у них в школе были другие цели, о чем они, надо заметить, нисколько не жалели. Рюкзак с провизией после каждого привала становился легче и Данила мог идти быстрее, если раньше он немного отставал, то теперь шагал наравне с другом. Им нравился поход с самого начала, чувство душевной теплоты, которое заполняло друзей целиком, создавало особый ритм ощущений. И благодаря этому юноши в самой сердцевине уральских гор чувствовали себя комфортно. Временами на их дороге встречались огромных, заросшие мхом валуны. И почти на каждом из них грелись перламутрово-зеленые ящерицы, которые при первом малейшем шорохе спешили укрыться в своих норках. На одном из таких валунов друзья решили отдохнуть. С камня открывался сказочно-величественный вид на пологий спуск горы и прилегающие, покрытые молодой зеленью, вершины. Прозрачный воздух, вместе с еле заметным ветерком создавали чувство реальности. И если бы не они, то путникам в который раз показалось бы, что видят все это в кино или сне. Внезапно их внимание привлек шум летящего в них массивного камня, друзья инстинктивно пригнулись, и булыжник с шумом полетел вниз.

-   Ого! - сказал Николай, отряхиваясь от мха, - интересно, кто это нас тут так встречает?

-   Может, случайно? - спросил полушепотом Данила.

-   Ага, случайно. Ветер поднял с земли здоровенный булыжник и нацелился прямо в нас, чтобы, конечно, случайно, а может, любопытства ради пришлепнуть. Нет, еще раз нет, дорогой мой друг Даня. Я так лично кумекаю: кроме нас еще кто-то есть на этой горе. И ему мы почему-то не нравимся. А отсюда вывод - он будет нас доставать все наше путешествие. Пока…

-   Пока, что?

-   Пока ему или не надоест. Или мы с ним договоримся.

-   И как мы с ним будем договариваться?

-   В смысле?

-   Ну, в том смысле, на каком языке? Думаешь, на современном русском?

-   Я думаю на обычном человеческом.

Сколько не вглядывались путники в лесную густоту впереди, они ровным счетом ничего перед собой не видели. Романически-блаженное настроение быстро сменилось предчувствием тревоги, потому решено было, больше не отдыхать, а идти вперед, стараясь придерживаться больших деревьев, чтобы в случае чего, можно было быстро спрятаться за ствол. Николай, как и в начале пути шел впереди, а Данила за ним. Такой маневр тоже был решением Николая, он считал, что один из них должен прикрывать другого. Каменистая возвышенность стала быстро утомлять, а окружающая растительность, которая до недавнего времени казалась ярко-пестрой и празднично-веселой, как будто специально убрана для них, внезапно потеряла свою прелесть и непривычно начала раздражать. Какие-то доли секунд сменили многое. Теперь хотелось только одного - быстрее добраться до вершины и основательно ее осмотреть, а заодно, насколько это возможно оглядеть подножие горы со всех сторон. Казалось, что внизу горы, непременно должно находиться поселение. Это вселяло непонятную тревогу. Потому друзья старались двигаться почти бесшумно.

-   Коля, Коль, - начал было Данила - я вот, что думаю, а может, это животное какое-нибудь, камень зацепило, вот он и сорвался. Ты-то что думаешь?

-   Может, и животное.

Непонятно, почему путники ускорили шаг и вскоре на новую вершину почти вбежали. Вся поверхность горы состояла из громадных валунов разной величины, за которыми можно было не только одному человеку спрятаться, но и сотне, двум.

Друзья долго искали место, где можно было чувствовать себя в безопасности, но причудливая природная архитектура местности была устроена таким образом, что изо всех точек за путешественниками можно было наблюдать. И, если на первой горе, они чувствовали себя как на ладони, обзор был широк, то здесь природа с ними играла в прятки и, повинуясь ей безропотно, они приняли эту игру. Усталость и некоторое недовольство читалось на их лицах. Впервые за время их путешествия жизнь шла не по задуманному. Осознание этого создавало определенное напряжение. К тому же в горах внезапно, как это бывает, стало прохладно. Колючий ветер пронизывал одежду, больно бил по лицу и, странным образом, от него нельзя было укрыться за широкими стенами скал. Он дул сверху вниз. Скудная горная растительность вселяла уныние, путники внимательно оглядели каменные катакомбы, ни ручейка, ни лужицы, несмотря на недавний дождь, они не нашли. Горная поверхность почему-то обдувалась со всех сторон, а суровый вид скал внушал страх и даже ужас.

-   Мы должны сегодня же спуститься с этой горы - сказал тихо Николай - не знаю, как ты, а я почему-то ночевать здесь не хочу.

-   Полностью с тобой согласен.

Разворачивая еду, путники вспомнили, что запасы воды у них на исходе, а пополнить возможности нет. И настроение их тут же начало падать, они больше не переговаривались между собой, и в то же время не было тихо. От каменных выступов шел непонятный шум, временами раздавался свист ветра. А горный холод вбивал в них легкий озноб. Серый цвет имеет свойство проникать даже в самые горячие сердца и охлаждать их. А вместе с холодом, как известно, приходит и пессимизм, и совсем не грело теперь июньское Солнце. Оно, казалось, в этой мрачной пустыне отошло на второй план. Друзья поочередно вспомнили о календаре, о сотовых телефонах, которые они тщательно упаковали на дно рюкзаков, о родителях и даже родном городе. Неуютная местность и легкий озноб погнали их прочь с насиженного места, едва перекусили, как сразу начали спускаться вниз. К тому же впервые за весь период похода начали ощущать его тяжесть. Обходя один за другим, каменные великаны, путники внимательно осматривали их и, очевидно, не найдя желаемого, устало и даже обреченно шли дальше. Гул, исходивший от скал, дурманил. Казалось, внутри их спрятано сверхсекретное производство, которое работает круглосуточно и от того, скалы непрестанно гудят и вибрируют. Одни мысли об этом убивали всю инициативу и вселяли в путешественников беспросветную тоску. Спускаться с горы, на которой создается чувство, что она вот-вот взорвется - задача не из легких. Ветер теперь дул в спины так, будто хотел путешественников сбить с ног и покатить с горы как бревна. Спуск был неприятно скользким, маленькие, раздробленные камушки от каждого шага срывались с мест и с грохотом катились вниз, собирая все на своем пути. Если бы в это время кто-нибудь снизу находился, то, видя летящие ежеминутно груды камей и шума, мог сделать вывод: вниз по горе спускается дивизия…По этой же причине, очевидно, путникам не встречалось даже мелкое зверье, оно успело скрыться загодя. Скудная растительность здесь была вызвана также тенью, которую бросали рядом стоящие скалы. Если Солнце и освещало эту местность, то не более часа в день, на заходе. Шум, вызванный ходьбой, создавал ко всему прочему и эхо. И горы наполнились вскоре не то ревом, не то стоном.

Дорога юношам показалась уныло-длинной.

Солнце уже клонилось к закату, когда они ступили на мягкий земной ковер небольшой равнины, по которому можно было тихо и без труда ступать. Лениво-сонные сумраки начали окутывать долину, погружаясь в тихий безмятежный сон. Данила, почти без чувств упал на землю, Николай же отправился искать воду. Он машинально достал с кармана рюкзака фонарик, сигареты и зажигалку, оглядел друга и спросил:

-   Помочь с палаткой?

-   Нет, я сам - ответил тот.

В густой, быстро подступившей темноте, молодыми людьми быстро овладела усталость. Однако, они превозмогая почти головокружительную слабость, все же принялись за дела. Николай, насвистывая, искал воду, затем дрова для костра. Данила, уныло озираясь по сторонам, расставлял палатку, расстилал спальные мешки, доставал необходимые вещи. Как-то враз, словно по чьему-то нехорошему заказу, юношами овладело предчувствие недоброго. Хотелось молчать и спать. Однако, быстро надвинувшаяся ночь не обещала отдыха и сна. Долина наполнилась массой шорохов и звуков. А вскоре, совсем рядом с палаткой раздалось зловещее рычание. Несмотря на всепроникающую усталость, путникам не хотелось есть. Они молча смотрели на потрескивающее пламя и каждый думал о своем. Со всех сторон окружившая их темнота несла опасность. Николай неожиданно спросил:

-   Даня, скажи честно, а ты мечтал в детстве найди клад?

Данилу вопрос застал врасплох. Но потом, видимо, собравшись с мыслями, юноша улыбнулся и рассказал, что хотел, очень хотел быть пиратом, ездить по морям-океанам. А клад? Ну, кинжал хотел найти или саблю, а еще лучше всего мушкет.

А вот, что касается денег…то нет. В их доме всегда было несколько пачек разных валют и, надо признать, симпатий к ним мальчик никогда не испытывал. В детстве родители на него тратились без оглядки, но потом, когда он пошел в школу, образумились. Вспомнил случай, как папа как-то принес домой картонную коробку из-под сторублевых купюр, коробка предназначалась, по всей видимости, для хозяйственных целей, потому что приглянулась бабушке и та попросила еще несколько таких же, для рассады. Так и росли долгие годы помидоры и болгарский перец в коробках из-под денег. И те, между прочим, не промокали никогда даже от обильного полива. Никто этому в доме особенно не удивлялся, а несколько сейфов в квартире считалось нормой. Но однажды маленький Даня нашел пачку денежных купюр в мамином пиджаке и они так ему приглянулись, что он решил их разрисовать. Веселые самолетики, ежики, белочки, стрекозы и снежинки легли на дензнаки разного достоинства, что здорового позабавило мальчика. Однако, взрослые творчеству Данилы почему-то не обрадовались, наоборот, были в некотором изумлении и сказали, чтобы он так больше никогда не делал…

Николай, слушая это, улыбнулся и произнес:

-   Да, мне такими историями не похвастать. Я мечтал в детстве найди клад, и купить маме золотое платье и золотые туфли, а бате - золотые часы. А почему золотые? Мои родители поженились на втором курсе, когда оба были приезжими, с периферии нищими студентами и на золотые обручальные кольца у них не было денег. И у матери долгое время идея фикс была - золотые украшения. Она грезила золотом долго, но один раз они с батей поехали в Турцию и там, как я понимаю, увидели много относительно дешевого золота. У матери после этого враз выработалось отвращение к благородному металлу. С тех пор только серебряные украшения носит, говорит, что они, ко всему прочему еще полезны. Я тоже что-то в этом роде читал, мол, золото убивает микробы и так далее. Но знаешь, какой я, мне надо лично проверить все - убедиться. Хотя, готов согласиться что-то в этом есть. Да и звучит красиво - аргентум... помнишь, я ведь в школе по химии только так шпарил? Данила утвердительно кивнул, он помнил, как у Коли списывало полкласса по этому предмету. И снова у потрескивающего костра воцарилось молчание. На этот раз ненадолго. Путники собрались спать. Данила, потягиваясь, полез в палатку, Николай решил еще немного покурить, заодно подбросить в костер пару полен. Ему вдруг захотелось, чтобы огонь горел как можно дольше, по сути, юноша никого не боялся, но теперь ему стало страшно, какое-то нехорошее предчувствие стало одолевать им. Темнота, хозяйствующая вокруг, словно начала касаться его души, путник внимательно оглядел палатку, еще раз закрепил тросы и снова присел у костра.

Он подумал, что во сне к ним может подойти кто угодно. А спят они с Данилой как убитые. Весь его могучий организм противился состоянию неуверенности и беспокойства, которые таила темнота и завтрашний день.

Но, в конце концов, не справившись со своими чувствами, юноша решил по спортивной привычке отвлечься от них и приготовился ко сну. Умение отключиться в нужный момент сработало и сейчас. Как только он влез в свой спальный мешок, он тут же заснул глубоким и крепким сном.

Часть вторая. Уроки гор

Людской запах, смешавшийся с запахом гари, ветер принес в ущелье еще на закате дня. Зверь внимательно принюхался и зарычал. В висок молниеносно кольнула боль, глаза налились кровью. По шее, груди, передним лапам пробежала волна, такая же, как тогда, когда крошечное глупое существо появилось на свет и прижалось, чтобы погреться. Чувство тепла тогда вызвало истому, сейчас ярость. Нервный ток прошелся по всему телу и сконцентрировался где-то внутри. Овладевшее беспокойство заглушить ничем нельзя было. Даже протяжным ревом, который напугал и разогнал обитателей ущелья. Беспокойство требовало действий, причем, действий немедленных.

Внутри сознания что-то диктовало, что крушить деревья не стоит. Источником раздражения стал запах гари, значит, следует идти туда, откуда он доносится. Наступающая темнота нисколько не мешала, скорее наоборот, звала к действиям. Снова пробежавшая волна дала непонятную надежду: а вдруг этот сумасшедший запах вернет крошечное существо? Надо действовать! Подниматься с ущелья и, принюхиваясь, идти, идти к раздражению. Ветер, вторя проснувшемуся чувству, ежесекундно приносил все оттенки запаха.

Ночная прохлада, смешалась с горелым дымком, тлением сырых поленьев, выжженной глины. Внезапно выпавшая ночная роса притупила пряные дневные ароматы, и вместе с тем внесла в лес бодрость. Тяжелая поступь теперь по нежному ковру была почти не слышной. Шелест молодых листьев скрывал тяжелое дыхание зверя. Иногда зверь приостанавливался, поднимал голову, внимательно вслушивался и рычал. Что-то внутри диктовало, что торопиться не стоит. В сердцевине гор человеку негде скрыться. Медведица, словно опомнилась, замедлила шаг, теперь ей полностью стал виден костер и очертания двух небольших фигур на фоне большого четырехугольника. Она присела. Ожидание было недолгим. Одна фигура вскоре скрылась, затем вслед за ней и вторая. Их дыхание слышалось далеко, и зверь без труда определил, что они спят. Лес, между тем, начал оживать. Тысячи разных созданий проснулись и вышли на охоту. В ущелье послышался писк и предсмертный стон зайца, которого разорвала подкараулившая лиса. Старая рысь тоже не осталась без добычи, ее жертва долго билась в судорогах, пока не стихла. К маленькому ручейку, стекающему к основанию горы, пришли на водопой олени. Они утоляли жажду, прислушиваясь и фыркая. А потом медленно и осторожно, также прислушиваясь к каждому шороху, ушли в горы. Рядом со спящими людьми заливались цикады. Догорающий костер беспокоил муравьиное семейство. И черные лесные муравьи из-за близкого соседства с пламенем лишились ночлега. Наконец, подала угрожающий голос сова, ей эхом ответила вторая, неподалеку от палатки быстро скользил по земле разбуженный уж и тут же стал совиной добычей. Только люди все это время спали, ничего не слыша и ни о чем подозревая. Прохладный горный ветерок внес на некоторое время подобие тишины и заставил лесных жителей замолчать. Однако, едва зелень перестала шелестеть, шум возобновился.

Данила несколько раз поворачивался во сне, к нему в спальный мешок заполз муравей и, не найдя выхода, начал бегать по телу юноши. Усталый и измученный человек поначалу не реагировал на насекомое, но, когда зуд стал нестерпимым, проснулся и снял майку. Как человек, прежде всего, аккуратный, Данила майку вытряхивать в палатке не стал, инстинктивно вышел наружу. Ночная прохлада заставила его скорчиться и недовольно пробурчать. Привыкший к беспечной жизни, он первый раз ощутил дискомфорт, и это ему явно не нравилось. Тем не менее, решено было испытание продолжить до конца, только таким образом, думал про себя, можно стать мужчиной. Немного взбодрившись от свежего воздуха и раздумий, он начал вытряхивать майку подпрыгивая, то на одной ноге, то на второй. Понравилось. Раз, раз, раз. Пробежал вокруг костра, потом еще. Настроение быстро поднялось. С ума сойти - размышлял Данила - такая красота кругом, природа, гора, а мы как суслики какие-то делаем свою работу и не видим, что нас окружает. Он взглянул на угрюмые, торчащие в разные стороны скалы и произнес вслух:

-   А все-таки страшно здесь! Не дай Бог остаться тут одному…

Юноша потянулся и зевнул. Шорох сзади заставил его оглянуться и застыть от ужаса. Налитые кровью глаза отражали пламя. Быстро оценив ситуацию, Данила понял, что до палатки ему не добежать. Чтобы отвлечь внимание зверя, нужно пойти на хитрость. Но, какую? От рычания медведицы все похолодело внутри. Он встал, как вкопанный. Зверь, между тем, сделал шаг по направлению к человеку…

Страх сковал Данила с ног до головы. Он уже ничего не видел и не слышал, кроме отблесков пламени в глазах зверя и судорожного стука собственного сердца. Нервное напряжение достигло пика. Данила осторожно сделал шаг назад. Показалось, зверь движения не заметил. Еще шаг. Нога наступила на тлеющий уголь. От внезапного крика слетели с насиженных мест ночные птицы. "Ма-а-ма-а"! - вырвалось у юноши. В тот миг, когда он отскочил от костра, медведица сделала прыжок в его сторону. Страшный, почти человеческий удар лапой свалил Данила на землю, когти наполовину разрезали ему щеку и она, не успев обагриться кровью, сразу же повисла. Видя, что юноша пытается инстинктивно отползти, медведица нанесла еще один удар в грудь, потом еще и еще…обнаженное до костей мясо, смешанное с запахом дыма и сигарет и еще чего-то тошнотворно-сладкого, не понравилось медведице. И она решила прикончить с человеком ударом по голове. Но в этот миг Данила собрался с силами, дотянулся до тлеющей головешки и, предотвратив действия зверя, больно ударил по носу. Не ожидая такого, медведица взвыла и подняла нос кверху, в эту секунду Данила пулей запрыгнул в палатку. - Коля - вырвалось у него - Коля, слышишь, вставай! Умираю! Коля! Не спи! Проснись! На нас напали!...

Медведица в ярости набросилась на палатку. Плотно натянутое полотно не пускало ее к обидчику, и от этого она еще больше выходила из себя. Она принялась рвать ткань зубами. Однако та лишь противно скользила на зубах. Видя бесполезность своих усилий, зверь взвыл и начал обходить палатку со всех сторон, но к этому моменту Николай проснулся и быстро застегнул окно. Боясь привлечь еще больший гнев зверя, юноша решил фонарик не включать, но и так по тому, что он видел в темноте, смог определить, грудь Данилы представляла собой сплошное кровавое месиво. Безусловно, серьезно повреждены вены, а, может, и разорваны вовсе, срочно нужна операция. Но что делать? В его аптечке, которую он тут же достал, имелось все, что только может пригодиться в экстремальных условиях, но на такой случай будущий врач, разумеется, не рассчитывал. Первым делом он попытался успокоить стонущего Данила, а затем, сразу же принялся обрабатывать его раны. Часть груди и щеку нужно быстро зашить пока не началось заражение. К тому же, он боялся, что может произойти отторжение ткани. Где-то совсем рядом, за тонкой стеной палатки чувствовалось тяжелое дыхание зверя, который, без сомнения, их теперь подкарауливал. Николай перекрестился и включил фонарик, тоненькой струйки света ему показалось мало, и он чуть-чуть приоткрыл окно. Затем нарезал несколько ровных кусков нити, зажал их в губах и принялся первый раз в жизни сшивать живую человеческую кожу. Данила застонал. Друг влил в него немного медицинского спирта и продолжил свое дело. Возился долго и, когда нашел, что все сделано, еще раз обеззаразил кожу и аккуратно наложил стерильные повязки. Огромные капли пота сплошь усеяли лицо будущего врача, но, казалось, он усталости не замечает. Посмотрел на часы и снова приготовил и сделал укол другу. А кровь между тем полностью пропитала бинты. Николай начал снова накладывать повязку, еще крепче стягивая. Тут он заметил, что платиновый крест, подаренный другу в день крестин, почти целиком впивается в кожу. Он осторожно вытащил его и положил сверху. Алая капля между тем начала просачиваться через новый белоснежный слой, но, видимо, не получив поддержки изнутри, так и застыла.

Данила начал бессвязно что-то лепетать. Николай же принялся молиться. Сделать еще что-нибудь для друга он не в силах, да и медикаменты были на исходе. Шесть одноразовых шприцов, столько же уколов, пара тюбиков с мазями да горсть разных таблеток - вот, пожалуй, и весь их запас. Но, кто знал? Кто мог предвидеть, что такое случится? Николай еще раз внимательно все оглядел, упал на свои вещи и зарыдал. Будучи реалистом, а еще немного пессимистом, он не верил, что может с Данилой выкарабкаться отсюда. Сотовые телефоны, он проверил еще вчера, в этой местности "не ловят". Выйти из палатки опасно - поблизости зверь. Остается здесь лежать и умирать…

Данила приоткрыл губы и попросил пить, Николай смочил их влажной тряпочной и снова заплакал. Кругом начинало светлеть, свежесть утра как-то внезапно пробралась в палатку, и Николай накрыл друга своим свитером. Днем - рассуждал он - медведь скорее всего не накинется. Вытерев слезы, первые во взрослой жизни, Николай начал строить план, как выбраться им оттуда, со всех сторон юношей окружали горы, к тому же с трех абсолютно непролазные. Оставалась надежда на ту дорогу, по которой они сюда пришли, но она оказалась такой крутой, что от одной мысли о ней юноше сделалось нехорошо. Он решил привязать друга себе на спину и так нести, другого выхода у него не оставалось. К тому же маловероятно, что зверь их будет преследовать в горах. Неотвязно у него вертелась одна навязчивая мысль - почему медведь набросился на Данила? Ведь звери, как известно, никогда первыми не нападают, значит, выходит, кто-то его обидел? Не Данила однозначно, тогда - кто? Кто, кроме них может забраться в такую глушь и обидеть зверя? А, может, зверь просто с ума сошел? Данила еле слышно застонал. Николай снова смочил губы. Взял небольшой топорик и начал медленно отстегивать входную дверь. Застежка шумно скрипела, и этот скрип резал сердце путешественника на мелкие кусочки, ему казалось, что даже эхо реагирует на него. Кусок дня вместе с лучами Солнца и стрекозой влетели в палатку и внесли с собой то особое настроение, которое дает надежду самым безнадежным существам. Николай вышел, внимательно огляделся, вдохнул свежего воздуха. Вспомнил, что на дне Данькиного рюкзака видела какой-то пузырек с мазью, вспомнил, что у его друга бабушка набожная и на дорогу дала какое-то чудо-лекарство, сказала вроде бы от всех хворей. К бабушкиным хитромудростям Николай относился без энтузиазма он больше верил в медицину, в ее научные достижения. Но однажды, когда он был в девятилетнем возрасте, они с Данькой отдыхали в лагере, друг его, неприспособленный к ходьбе босиком, сразу проткнул ногу насквозь ржавым гвоздем. Вожатая, как и положено, вызвала фельдшера, тот обработал ногу, забинтовал, мрачно сообщив при этом, что Даниле теперь долго не придется ступать на ногу. Буквально через полчаса после случившегося приехала бабушка, которая почувствовала что-то неладное, с сумкой народных лекарств, отмотала медицинскую повязку, наложила свою и на поджидающем такси забрала внука. А через три дня Данька веселый и жизнерадостный вернулся в строй. Там, где медицина оказалась бессильной, помогла бабушка, обожающая внука. Николай достал мазь, усердно перекрестился, отодвинул повязку и густо смазал переставшие кровоточить раны. Воду из котелка перелил в пластиковую бутылку, поставил рядом с другом, тот приоткрыл глаза, посмотрел на здорового спутника в проеме палатки, подумал о произошедшем и покрылся потом. До Данилы вдруг четко дошло, что школьная кличка Коли - медведь. Так его прозвали за силу и характер, если кто-то, к примеру, ему дорогу переходил - Николай делал все возможное, чтобы тот человек пожалел об этом. Одно время в подростковом возрасте его боялась вся школа. Он инстинктивно отвернулся, но Коля тут же развернул его и заставил принять таблетку.

-   Я умру? - спросил Данила после продолжительной паузы - скажи, Коль, только честно...

-   Нет - сказал четко Николай. Затем присел на корточки и добавил: сейчас я пойду за водой, тебя оставлю одного, не бойся. Нам подниматься надо будет долго. Воды в горах, как мы уже убедились, нет. Значит, выходит одно - надо сейчас ей запастись, да побольше. Вход в палатку зашнурую, не переживай. Да и кто днем сунется? За меня не беспокойся, возьму топорик. Тебе оставляю нож, вот здесь под подушкой. Включи радио, если хочешь, с тех пор, как мы оторвались от цивилизации, мы его и не слышали. Кто знает, что там за это время произошло…

-   Коль, Коля - прошептал Данила - мне холодно…укрой меня.

-   Ничего, ничего - ответил друг - у тебя поднимается температура, в общем-то, нормальная реакция организма в этой ситуации. Другое дело - если бы не было никакой реакции…

Николай сказал это и отвернулся. Забинтованное лицо друга напоминало о трагедии, которая, по всей вероятности, только началась. Красавчик Даня - этот голубоглазый герой со смазливой внешностью в одночасье сделался уродом. Николай посмотрел на ярко голубые облака и горько улыбнулся. Прав, прав кто-то там из философов, что жизнь человеческая может перевернуться в один миг.

-   Ну, давай - сказал он, прямо глядя в глаза Данилу.

-   Пока - еле слышно ответил тот.

Николай застегнул входную дверь, взял две небольшие фляжки и котелок и направился вниз к ручью. Он шел медленно, постоянно оглядываясь по сторонам. И, хотя он сам по себе был не из робкого десятка, все же малейшее дуновение ветра в кустах, заставляло невольно вздрагивать. На душе у юноши было тяжело, он вспомнил, какой поход им еще предстоит, и лицо его сделалось невероятно печальным. Солнце теперь светило ему в спину, и путник отчетливо мог разглядеть свою тень.

Внезапно его внимание привлекла непонятная возня на соседней горе, которая начиналась как раз за ручьем. Ему показалось, что двое охотников преследуют раненого оленя. Но охотники вели себя довольно странно, они в зверя бросали…копье. Николай еще раз внимательно посмотрел и засвистел.

Он подумал, что люди могут помочь в его беде. Однако, как только охотники услышали свист, они тут же быстро скрылись. Воспитанному на примерах добра и самопожертвования юноше и в голову не могло прийти, что это от него убегают. Он подумал, что люди просто чересчур увлеклись охотой и его не расслышали. И, перепрыгнув ручей, он тут же подался на их поиски. Вверх по склону почти бежал, ноги все время запутывались во вьющихся растениях. Казалось, кто-то нарочно не допускает его до чего весьма важного и, несомненно, таинственного. Растения, как тонкие змеи, обвили каждый метр земли и создают препятствия. Но вскоре, когда они закончились, путнику пришлось еще хуже: перед ним возникла голая стена горы, по которой пришлось карабкаться. Сделав немало усилий, чтобы взобраться на ближайший выступ, Николай вдруг вспомнил, что, находясь на противоположной стороне, он ничего этого не видел, а был виден лес и охотники, догоняющие оленя. Стоп - сказал он себе - здесь что-то не так. Но, немного подумав, пришел к выводу, что лесистая часть склона у него еще впереди, просто он сейчас примерно на середине пути...

Одна мысль гнала другую - вперед, вперед! Лишь бы успеть! Он пару раз влезал на очередной выступ и тут же механически съезжал с него. Основательно ободрав ладони и колени, он все же взобрался на непокорную поверхность, но тут, сразу же за ней, его ждала другая, такая же. И юноша снова стал карабкаться, судорожно хватаясь за корни, растущего на обрыве дерева, Николай, не рассчитал свой вес, корни, за которые он держался оборвались и он кубарем покатился вниз. Здоровенный камень, росший под большим корнем, вдруг соскочил со своего места и угодил прямо в висок путнику. Последнее, что тот увидел - разорванное на две части небо. В последний миг он понял, что молниеносно теряет сознание, но поделать с этим ничего не мог и беспомощно с грохотом скатился вниз.

Сколько пролежал Николай на солнцепеке он не помнит, но, когда стал приходить в себя, какие-то люди в странной одежде обступили его со всех сторон. Небо, как было разрезанное, так и осталось, люди же осторожно взяли его на какие-то носилки и понесли. "Пи-ить" - вырвалось у него, носильщики остановились, положили носилки на траву, дали ему пить что-то горькое, от чего юношу сразу же стало клонить ко сну, и пошли дальше. Прохладный ветерок продувал носилки со всех сторон. Как хорошо - думалось Николаю - а главное не больно. Его охватило чувство невесомости и приятной прохлады, и было совершенно безразлично, кто его несет, куда и зачем.

…Солнце начало припекать со всех сторон. Данила выполз из палатки и прокричал сиплым голосом: "Коля"…Ему тут же ответило эхо. Тяжелое самочувствие и ноющая боль не дали ему куда-то идти, он снова вернулся на свое место, попил воды и, свернувшись калачиком, тихо уснул. Ему снился Коля, встревоженные родители и еще какие-то люди, которые суетились вокруг него. Время для Данилы остановилось, и всю эту пору не было рядом друга. Он его ждал, ждал, затем, немного набравшись сил, он выполз целиком из палатки, подышать. Долгое отсутствие Николая тревожило Данила. Он молча оглядывал то место, в котором судьба преподнесла им столь неприятный сюрприз, затем достал спички и начал разводить костер. Головокружительная слабость давала о себе знать. Буквально после каждого движения приходилось подолгу отдыхать. Но в конце-концов, пламя - таки разгорелось, человек прикурил от костра и медленно, с видимым наслаждением затянулся. Не хотелось думать ни о чем. Тем не менее беспокойство за друга все нарастало и нарастало. Он слабо помнил, что сказал Николай на прощанье и судорожно пытался восстановить в памяти их последний разговор. За раздумьями о спутнике, Данила вдруг заметил в себе перемену, которая немало удивила его. Он, несмотря не произошедшее, не обнаружил в себе страха, ему казалось, что, если медведица снова набросится на него, он не испугается, а наоборот - достойно встретит свою смерть, как и, наверное, положено мужчине. Внимательно посмотрев на весело играющие языки пламени, юноша вспомнил, что давно не ел ничего горячего и решил приготовить еду. Чувство голода дало о себе знать с такой силой, что вскоре кроме пищи Данила ни о чем больше думать не мог. Тяжелая ноющая боль несла в себе заряд слабости, словно задалась целью - разом поглотить все человеческие силы. Руки поддергивались неровно, и, казалось, совсем не слушались хозяина. Каждое движение сопровождалось непременно болезненными ощущениями, которые между тем только усиливались. И неизвестно, что могло бы произойти с ослабшим организмом, если бы не было целенаправленной воли и желания выжить. Впервые жизнь показалась юноше обременительной. Он внимательно посмотрел на засохшие следы крови и грязи, оглядел обгорелые кисти рук. Глубоко вздохнул и еще раз внимательно осмотрел поляну, на которой они с другом недавно и так неудачно расположились. За произошедшее время Данила так привык к своему месту жительства, что ему показалось будто он здесь давно. Лучи солнца коснулись измученного лица, и он уверенно вздохнул - живу! Между тем семейство ярко-желтых бабочек облюбовало рубашку страдальца и настроение как-то незаметно поднялось на порядок выше. Лес, гора, видневшиеся неподалеку поляны жили своей полноценной жизнью, которым, пожалуй, было важно только дыхание лета. Человеческие трагедии, равно, как и трагедии обитателей этой местности, окружающую действительность совершенно не интересовали. Никогда еще еда не казалась Данилу такой вкусной. Он с жадностью допил остатки воды, предусмотрительно оставив немного, чтобы умыться, сменил с особой осторожностью повязки, подкинул последние поленья к костру и направился спать. Но поскольку сразу уснуть не смог, желтые бабочки оказались назойливыми и не давали ему покоя - все время садились на лицо, то больной решил приподняться и, насколько позволяют силы, сделать зарядку. Разминая руки, ноги, особенно, пальцы, он пришел к выводу, что, наверное, не плохо сделать бы небольшой массаж лица, чтобы быстрее вернуть ему прежнюю форму. Он улыбнулся от этой своей мысли. Вспомнил, как в детстве мама его брала с собой к косметологу и та нежно подушечками пальцев втирала крем в кожу, казалось, она делает массаж не человеку, а подснежнику, потому что боялась даже вздохнуть. Данила попробовал также. Сначала ему показалось непривычно неприятно, но, осознав, что с лицом надо что-то делать, чтобы оно быстрее зажило, он принялся массировать настойчивее. Потом еще раз повторил зарядку, размяв руки, ноги, спину и, совершенно усталый рухнул спать. Теперь шалившие бабочки его больше не беспокоили. А снился ему прозрачный водопад с природными драгоценностями, в котором недавно они с другом купались. Во сне, как и наяву, он пытался плавать осторожно, чтобы не спугнуть белоснежных птиц. Но, странное дело, Данила, тем не менее осознавал, что видит лишь сон и невероятно грустил по товарищу, где он? Что с ним? Не мог Николай уйти без него, ну не мог, потому что это Николай…

-   Коля - несколько раз вырывалось у Данилы - Коля, ну, где ты? Отзовись?

Он прочь гнал мысли, что друг встретился с медведем. Он не сомневался, что Николай из такой схватки выйдет победителем. Скорее всего - думал он - зверь его ранил и Николай лежит, где-нибудь истекая кровью. Хотя, нет. Не может такого быть. Коля наверняка перевязал себе раны, он же будущий врач. С мыслью - пустится на поиски друга - Данила проснулся, и решил дождаться рассвета, а там взять только то, что сможет унести и спуститься вниз к ручью. Он нервно выкурил сигарету и начал складывать вещи. И, когда еще окончательно не рассвело, он вышел из палатки и направился вниз. С непривычки идти было неприятно и тяжело. Ветер дул ему прямо в лицо. Но юноша, предусмотрительно тепло оделся и старался не думать о неудобствах. И, хотя до ручья было не так уж далеко, он шел к нему часа два. Когда он спустился к водоему и увидел, что там, кроме следов диких животных ничего больше нет, лег на землю и горько заплакал.

-   Коля - Коля, где ты? Отзовись! Отрогов!

Сколько раз он выкрикивал эти слова, а эхо послушно повторяло, Данила не помнит. Он смотрел на небо и спрашивал, почему такое с ними случилось и в чем они провинились за такую судьбу? Вдруг он обнаружил, что не может больше говорить, потому что губы не то, чтобы высохли, а словно обуглились и больше напоминают угольки, он сполз к ручью и принялся с жадностью пить. Внимательно посмотрел в воде на свое отражение и испугался, на него смотрели усталые глаза из-под двух повязок. Данила присел и начал осознавать, что у него поднимается температура. С видом затравленного зверя он огляделся вокруг и, нигде не найдя, признаков друга, набрал воды и стал подниматься вверх, в палатку. Шел долго и тяжело. Внезапно, не найдя в себе сил идти дальше упал и уснул прямо на дороге. Во сне он бредил, все время звал друга. Как только силы немного накопились, он снова отправился к палатке. Когда дошел, вокруг уже давно стемнело. Многочисленные лесные шорохи звуки скрывали стоны и рыдания одинокого человека. Последующие сутки тоже состояли из слез и сна. Зато после, юноша обнаружил в себе силы и принял решение - отправляться домой. Дома - рассудил он - можно собрать экспедицию, вертолет и таким образом направиться на поиски Коли. Палатку было решено с собой не брать, вдруг Коля вернется и ему надо будет где-то передохнуть. Об одном он молил Бога, чтобы хватило сил добраться до родного города, а там уж обязательно станет лучше. По-другому просто не могло быть. Он снова сделал зарядку, на этот раз в теле было больше жизни. Положил в рюкзак только самое необходимое, и, пошатываясь, отправился к горе…

Каждый шаг причинял ему боль, голова кружилась. Данила плохо помнит дорогу впереди, но, тем, не менее, он уверенно, кусая до крови губы, шел вперед. И, может быть, впервые в жизни, пожалел, что никогда серьезно не занимался спортом, а ведь у него возможностей было куда больше, чем у одноклассников. Вспомнил, как Коля чуть не плакал, кажется, в пятом классе, когда надо было поехать на какое-то важное соревнование, а у него не было костюма. У Отроговых турник долгое время висел в коридоре и только в начале последнего, одиннадцатого класса, родители купили квартиру побольше и у Николая появилась возможность заниматься спортом, не мешая никому. Юноша давно ободрал одежду в клочья, но, тем не менее полз вперед, и только вперед. В голове внезапно потемнело, в ушах раздался пронзительный свист, и он потерял сознание. Очнулся от того, что кто-то лижет ему лицо. Он с удивлением открыл глаза и увидел рядом с собой большую собаку. Поскольку Данила никогда не разбирался в породах, то, соответственно, не мог определить, к какой категории следует отнести четвероного друга. Но, тем не менее, он был рад. Собака здесь - думал он - значит где-то неподалеку человек. Не дикая же она, иначе не была бы такой ласковой. Он нежно погладил нового знакомого и поцеловал. Собака оказалась умницей он молча шла рядом, виляя хвостом. И юноше стало немного легче. Часа два он поднимался на гору, а потом упал без сил и тихо задремал. Проснулся от щекотки, открыл глаза. Его новый друг держал в зубах куропатку. Путник улыбнулся, поднялся и стал разводить костер. Мясо получилось отменным, может быть, потому, что Данила давно не ел ничего подобного. Странным образом, зажаренная на углях птица, не только его приободрила, но и появилась надежда, что Николай вскоре найдется. Из остатков бинтов юноша сделал себе перевязку, собрал из мха и одежды постель и удобно устроился на ночлег. Теперь ему почему-то не было страшно. Он быстро уснул. Дальше было идти намного легче, при этом в сердце неотступно тревожила мысль о Николае. Удивляло и то, что собака привязалась к нему и послушно шла за ним с таким видом будто он был ее хозяином всю жизнь. На знакомом озере юношу встретило то же множество белых птиц, но он больше их красотой не восторгался и не старался их не спугнуть. Просто разделся и зашел воду помыться. Холодная вода, как и прежде, придавала бодрости и силы, но в отличие от первого раза не доставляла никакой радости. Еще два дня пути понадобились, чтобы дойти до озера Чарта. Собака, которой, он так и не дал имени, за это время несколько раз приносила ему дичь. И только благодаря ей, он мог долгое время продержаться. А потом на расстоянии километров двух за озером неожиданно "ожил" мобильный телефон и Данила смог поговорить с отцом и коротко рассказать ему о произошедшем. Глядя на знакомые деревья, кустарники он решил идти вперед, без отдыха, от этого все раны на его теле, закровили в одночасье. Как дошел до дороги не помнит, да и это уже неважно, потому что папина машина как раз проезжала мимо…

…Я видел, как плачет море,

Как жалобно стонет оно.

В такие минуты случается горе.

И камнем тянет на дно.

В такие минуты не хочется плакать.

И даже не хочется жить,

А кругом грязь, туманы и слякоть.

И нет возможности плыть.

В такие минуты случается страшное -

Люди теряют все!!!

Эти минуты такие опасные,

Когда никто уже не спасет.

Нет надежды и нет возможности.

И даже не видно земли…

Забываются все осторожности

А ты за меня помолись.

Конечно, ты знаешь, какой же я глупый.

Простая людская душа.

И волны своими объятьями грубыми

Могут забрать меня.

А я так хочу пожить немного,

На мир, на людей посмотреть.

И если при жизни плакало море -

При смерти моей будет петь…

Снова и снова Николай повторял стихи неизвестного автора, которые запали ему в душу еще в глубоком детстве.

Он говорил вслух и отчетливо слышал свой голос. Больше он не видел и не слышал ничего. Вокруг была темнота. Он даже не знал, есть ли у него руки и ноги, потому что их совсем не чувствовал. Помнил, как шли с другом в горы, как купались в озере, помнил даже сон про пещеру. И -   больше ничего, ровным счетом. Он попробовал открыть глаза, но что-то этому явно мешало. Попытался прислушаться, но вокруг была только тишина. Вполне возможно, кто-то связал его и бросил, но кто? И зачем? Сколько он не старался думать, ничего в голову не приходило, кроме бандитов, которые могут теперь за него потребовать выкуп. Николай вспомнил про маму с папой и горько улыбнулся, вряд ли они смогут найти деньги на выкуп. Постепенно, он начал ощущать руки и ноги, и здорово обрадовался. Значит, целый! Он по привычке стал мышцы тренировать и вскоре ощутил знакомую и приятную боль. Еще немного -   и можно встать и пойти. Но, как и куда? Шелковые веревки впились в молодое тело. Вскоре юноша устал и застонал, как раз в этот миг кто-то начал его развязывать, причем, повязку с глаз, несмотря на все уговоры Николая, снимать и не думали.

Когда руки и ноги были полностью освобождены, он присел, и попросил пить. Все попытки разговорить рядом стоящих людей не увенчались успехом. Вокруг царила только тишина. Внезапно его легонько подтолкнули, Николай почему-то подумал, что это женщина, он встал, его взяли за руку и повели. Интуитивно он ощущал на себе любопытные взгляды, и от этого ему сделалось не по себе. Вели его долго, из чего он заключил, что, вероятнее всего, идут по деревне. А ведут его с одного конца на другой, может быть, хотят убить. Он много раз видел по телевизору, как жертву прямо с завязанными глазами казнили, и никогда, абсолютно никогда ему не приходила в голову мысль, что однажды и с ним могут поступить также. "Временная темнота переходит в вечную -   заключил юноша и еле заметно улыбнулся -   все-таки было в сто, в тысячу раз лучше, если бы глаза развязали и можно было бы посмотреть на мир"…

Дорога была гладкой, казалось, вымощена она отшлифованными булыжниками, какие встречаются в маленьких старинных городах. Каждый шаг здесь словно отпечатывается и издает своеобразный звук. По звукам можно было понять, что рядом с Николаем идут еще двое. "Все-таки странно, что меня ни за что, ни про что вот так связали, не преступник же, какой-нибудь" -   думал Николай. Теперь дорога стала подниматься в гору, и юноша мог услышать, как рядом идущие тяжело дышат. "Не тренированные"! -   выдохнул он. Однако, ответом ему была лишь тишина. Солнце припекло спину и Николай осознал, что он без майки. Он попытался вспомнить, где и при каких обстоятельствах ее снял, но безуспешно. Тем временем они, по всей видимости, уже подошли к нужному месту. Двое по сторонам остановились и легонько его подтолкнули. Он, как всегда, уверенно шагнул и оказался в прохладном помещении. Сделав еще пару шагов, споткнулся о что-то, и услышал над собой голос "сядь".

Николай сел. Снова стало тихо. Но эта прохладная тишина ему нравилась. Он внимательно прислушался, но не услышал, даже чьего бы то ни было дыхания. Юноша немного расслабился и стал насвистывать. И, когда его пародия на соловьиную трель, должна была подойти к концу, висков коснулись чьи-то нежные руки, повязку быстро развязали. Николай открыл глаза и быстро зажмурился, и, хотя в помещении был полумрак, глаза все равно слепило. Немного привыкнув к свету он смог разглядеть перед собой мужскую фигуру. Юноша внимательно осмотрелся и услышал:

-   Добрый день.

-   Добрый день -   ответил Николай.

-   С выздоровлением -   сказал незнакомец.

-   Спасибо…

Мужчина, который с ним говорил, был на вид лет сорока -   сорока пяти. О таких обычно говорят "спортивного телосложения", хотя, именно это определение ему как раз и не подходило. Что-то во взгляде, в манере держаться было такое, что Николай никак не мог разобрать. В общем, после того, как он оглядел незнакомца, он поверил в то, что ему ничего плохого не сделают. И дело не глазах, и не в чертах лица, а во всем образе. Последний раз он что-то подобное видел на портрете в Вене. Там семейство аристократов позапрошлого века поразило его взглядами, причем в самом буквально смысле этого слова. Такие глаза, лица принадлежат людям, как правило, хорошо знающим, что такое честь, верность, долг. Юноша улыбнулся, незнакомец тоже.

-   Хрисанф Егорович -   представился тот.

-   Николай.

-   Может, чаю -   предложил Хрисанф Егорович -   и снова мягко в усы улыбнулся.

Юноша ответил кивком, и оба рассмеялись.

-   И прав, тысячу раз прав.

-   Тот, у кого веселый нрав.

Хрисанф Егорович проговорил вслух стишок, обнаруживая при этом, странный говор.

-   Русский, слава Богу, -   выдохнул Николай.

Мягкий свет струился сверху и создавал ощущение уюта. Хрисанф Егорович жестом показал на стол, на котором дымился огромный самовар, и, опять же, как на старинной картине, были аккуратно расставлены тарелки с блинами, пирожками и вареньем, причем варенья было несколько сортов. Хрисанф Егорович протянул гостю салфетку и оба принялись за трапезу. Юноше в новом месте определенно нравилось. Он быстро почувствовал прилив бодрости и решил: попросить нового знакомого пойти с ним на поиски Данила. Но, как только они закончили обедать, Хрисанф Егорович сам напомнил о друге. Он заверил опешившего Николая, что с Даней все хорошо и что он уже дома.

-   Как? Откуда вы знаете?

-   Здесь в горах - сказал Хрисанф Егорович с видом хозяина - нам все известно.

-   Так уж и все? - улыбнулся Николай

-   Да - отчеканил Хрисанф Егорович.

-   Хорошо…хорошо - проговорил юноша - значит Данька живой…

Хрисанф Егорович, неспешно набивая трубку, стал рассказывать гостю о том, что их маленькие, но компактные поселения, разбросаны по всему Уралу. В конце восемнадцатого века, предвидя революции и смятения, многие просто ушли в горы, потом к ним приходили еще и еще. Николай молча слушал и думал о том, что так просто уйти отсюда он вряд ли сможет. Собеседник ему сказал, что найти поселения не так то просто даже с Космоса, поскольку они расположены вблизи залежей камней с большим геомагнитным излучением, которое хорошо их скрывает. Прогресс, судя по словам Хрисанфа Егоровича, в их поселения пришел давным-давно, намного раньше, чем к людям, которые все это время жили в городах. Свои умельцы создали электрическую станцию, многие приборы.

Николай внимательно посмотрел на дверь.

-   Хочешь прогуляться?

В следующую минуту его собеседник молча встал, указал жестом на улицу, как бы приглашая на прогулку. Улица, как юноша и предполагал, вымощена прекрасным старинным булыжником. В причудливом городке все было сделано из камня, причем, камня разных сортов, бежевые маленькие замки с колокольнями расставлены по городку по периметру, окна с темными стеклами, причем темнота окон значительно отличалась от той, которую Николай привык видеть в городе. И еще отметил юноша про себя, что все строения здесь исключительно одно, двухэтажной постройки. Транспорта за исключением пары лошадей здесь тоже не было видно.

-   А машины есть у нас, есть - заверил идущий рядом Хрисанф Егорович - легкие, почти бесшумные. Двигатели почище ваших-то японских будет.

-   Откуда вы знаете про японских?

-   Да как откудава? Чай в города-то иногда спускаемся и одежа ваша есть, бесстыдная. Ну, мужикам-то чего, не привыкать к труду да сраму, а вот бабам-то запрешшаем эдакое одевать.

-   Много у вас в городе единомышленников?

-   Много ли, мало ли, а есть. Мы не считаем, но от вашей цивилизации себя стережем, не дай Бог, как говорится. Не дай Бог…

-   А что страшного-то?

-   Да все! Все! Хрисанф Егорович аж разгорячился. Бабы в брюках ходют, смолят, где-то пропадают днями, ребятишек не рожают. Вона у меня девять, и что? Места всем хватает! Работают, пашут, вечорками учатся и не глупее ваших-то будут, а радость-то какая, мне, как отцу, когда все они собираются, все вокруг как будто светлеет, а откуда оно счастье-то? Радость? От семьи она, родимая, человеку делается. И баба не устает у меня, книжки читает, все по уму сделано, младшие помогают старшим. И у каждого, получается, дело есть, и все присмотрены. Круг, выходит, что ли. Вот так, паря.

За разговором они подошли к одному зданию, здорово похожему на белый гриб с толстым корнем. Крыша была вровень с головой юноши. Николай пощупал ее, фигурная черепица кирпичного цвета придавала дому загадочный вид, ее поверхность была отполировано-гладкой и в то же время, несмотря на обжигающее Солнце, не горячей, а еле теплой.

-   Мне нравится у вас - сказал Николай после некоторого раздумья - но все же хотелось бы узнать, когда я смогу домой уйти?

-   Не спеши, не спеши, паря - улыбнулся Хрисанф Егорович, входя на веранду дома - сначала тебе надо подлечиться, отлежаться, а там ужо и посмотрим. Не горюй, слышь. И не переживай по пустякам. Научись ждать - и тогда ты победишь!

-   В чем?

-   По жизни победителем будешь.

-   А вы победитель?

-   Да. Каждый, кто достигает желаемого, и, если при этом, помогает ишо как-то другим, - победитель. Историю тебе сказать хочу, но потом, опосля. Да и ты сам-то, поди, ее знаш.

Тем временем оба зашли в дом и удобно расположились на лавках. К ним вышла женщина одетая на манер дореволюционной крестьянки, в сорочке и сарафане. Молча указала им на дверь, они пошли за ней и очутились в комнате, меблированной старинной мебелью.

-   Располагайся - жестом указал на диван Хрисанф Егорович.

Николай присел.

-   Ну, какие новости за горами, рассказывай, кого канонизировали?

-   Не знаю - смутился юноша.

-   Не православный, что ли? А крест-то вон какой на тебе! Просто так повесил, что ли?

-   Да нет, не так хотел сказать, в общем, крещенный.

-   Раз крещенный, значит, должон знать, кого канонизировали. Вот, батюшку Иоанна, к примеру, канонизировали, али нет?

-   Не знаю.

-   Ты читать, что ли, не умеешь?

-   Да умею, я, умею. Просто не интересуюсь я этим, понимаете?

-   Как так не интересуешься? А чем живешь?

-   Учусь я в медицинском.

-   Значит врачом будешь.

-   Да.

-   Доктор - это хорошо. Особливо, если молитву перед лечением читать будешь, тогда вся хворь сойдет на нет. Благородное это дело, скажу я тебе. А все потому, что людям нужное. Главное, не огрубеть бы тебе, душой-то. Все-таки, прости, но шибко интересно мне Прасковью Ишимскую-то канонизировали, вспомни, может, слышал? Уж больно охота ей свечку за любовь деток своих ненаглядных поставить, хотя, промеж нами, я ей и так молюсь.

-   Кто такая Прасковья Ишимская? - спросил Николай.

-   Да Параша Луполова. Вы ее ишо в учебниках по истории должны проходить.

-   Простите, но я что-то не припомню. Расскажите…

Хрисанф Егорович, погладил усы и сказал: слушай сюда: Ишим в старые времена подобно почитай всем сибирским городам за Уральским хребтом был местом ссылки провинившихся людей российской империи. Да и не просто провинившихся, но и маленько по каким-нибудь соображениям не угодным. В тыща семьсот девяносто седьмом году, дай Бог памяти, прибыл в город разжалованный дворянин, Григорий Луполов с женой и четырнадцатилетней дочерью Прасковьей, ясно солнышко, поселились они в деревне Жиляковка, что неподалеку от городка-то. Отец, значит, поступил на службу в канцелярию земского суда. Тоскливо им жилось там. Посреди чужих-то. Местность вокруг была суровой. Домой тянуло нестерпимо. Мать с дочерью в страхе о дальнейшем. И тут Прасковья решается идти пешком к императору и просить его за батюшку. Вона, как! Всем бы таких деток Бог дал! …Луполов, понятное дело, долго не соглашался отпустить единственную дочь в долгое странствование, да и неизвестно, живая ли бы она вернулась, али нет. Но помолился, как и подобает православному, ожил душой и уступил-таки ее просьбам - и вот осьмого сентября тыща восемьсот третьем году от Рождества Христова, в праздник Рождества Богородицы, Прасковья пустилась в дальний путь, надеясь лишь на Божию помощь через добрых людей и наивно полагая, что дорога из Ишима в Петербург лежит через Киев - город-святыню русского Православия. Чья православная душа туда не рвалась? О, сколько молитв в те места вложено? Отправилась, как писали в те времена, "с одним рублём, с образом Божьей Матери и с родительским благословением". Путь в три тысячи вёрст продолжался почти год. От Ишима до Камышлова Прасковья шла пешком, в постоянной опасности погибнуть от диких зверей или осенней стужи, утешая себя лишь словами: "Жив Бог, жива душа моя". Да Богородица многих сохранила…

Хрисанф Егорович замолчал, думая о чем-то своем, судя по выражению его лица, чем-то очень важном для него. А затем, глядя за окно, продолжил:

-   До Екатеринбурга она добиралась на подводах с обозом. Тогда за просто так брали пеших, без платы. В наступившую зиму её приютили добрые люди - Татьяна Дмитриевна Метлина и Агафья Фёдоровна Горбунова, которые дали ей рекомендательные письма. У них же она обучилась грамоте. А ужо весной путешественница Прасковья на барках, по воде, добралась до Вятки, а оттуда - снова пешком аж до Казани. Останавливалась лишь на месяц - в нижегородском Крестовоздвиженском монастыре и на две недели - в Москве, у госпожи Стрекаловой, тоже набожной, надо думать. И вот, преодолев тучу опасностей, она пятого августа тыща восемьсот четвертого года, накануне праздника Преображения Господня, достигла столицы, нашей-то. Здесь Луполова, хотя далеко не сразу, сумела при помощи добрых людей из "высшего света" подать прошение самому императору Александру Первому. Вона, как! Николай внимательно слушал собеседника, не перебивая. …Император, понятное дело, был растроган подвигом юной сибирячки, и поручил рассмотреть дело её отца сенатору Осипу Петровичу Козодавлеву, члену комиссии по пересмотру прежних уголовных дел. В результате Григорий Луполов получил разрешение вернуться в родные края, в Малороссию, значит. Прасковьюшка же, удостоенная приёма у императрицы, обласканная высшим светом, стала "завидной невестой", как это бывает во все времена при таких делах.

Но она, чистая голубица, осталась верная данному в дороге обету, Луполова решила удалиться в Божию обитель, душа-то, паря, у нее изменилась, стала чище, а значит строже к мирскому-то. Так бывает. Бог труженикам дает такую благодать, которая заслоняет все временное. Остается главной душа, но и та в небеса все время метит. Чистое, оно ведь и прилепляется к чистому. Как ведь в Писании сказано: "С преподобными - преподобен будешь". И вот, в ужо в осьмсот шестом году, кажется, совершив паломничество в Киев, Прасковья ушла в знакомый ей Крестовоздвиженский монастырь. Но к этому времени здоровье её было сильно подорвано долгим и трудным путешествием, и девятого года ей разрешили перейти в более мягкий климатом Великий Новгород, в Десятинный монастырь. Там в молитве юная послушница скончалась от чахотки, не пробыв и месяца в древней обители.

Тем не менее игуменья монастыря, по согласию духовного начальства, приняла решение похоронить Прасковью не на обычном городском кладбище, а в подцерковье (подвале) главного монастырского храма Рождества Богородицы, построенного ещё в конце четырнадцатого века. Над местом её захоронения установили каменную плиту. Со временем в монастырь на поклонение Прасковье стали стекаться сотни паломников.

Хрисанф Егорович вздохнул:

-   Ей теперь о многом молятся. О любви, о мире среди супругов, а я вот о детках своих. Эх, узнать бы, канонизирована она, али нет? Если да - то такую сладость душа бы моя испытала. Все равно, что родниковой водички испить в жаркую пору. На молитвах держится наш грешный мир, только на молитвах. Одно плохо в нашей обособленности, что мы не знаем православных вестей.

-   Так вышли бы на мир поглядели - сказал Николай.

-   Выходили уже и смотрели - ответил Хрисанф Егорович - дак в ужас пришли! Волосы дыбом встали от того, что в мире опосля революции-то сделалось. Сатана взял власть в свои руки. Я семьдесят третьего года лично в Екатеринбург ходил, да как увидел женщин в коротких юбках, жить не захотелось. Это что, выходит, все пропащими сделались, так ведь?

Николай улыбнулся. Хрисанф Егорович продолжил:

-   Вот те крест, лично своими глазами видел, как тебя вижу. Все бабы как одна ходили коленки показывали, а мужикам хоть бы хны, плявать! Я потом своим дома рассказывал, так не верят, говорят: бать, быть такого не может говорят!

Срам! Срам один, да и только! Порченая стала нонче Россия. Мы тут, слава те Господи (Хрисанф Егорович перекрестился) в целости да сохранности живем. Конечно, порой бабы ноют, то нитки шелковые закончатся, то еще какая напасть случится, но мы, все как один, друг за дружку держимся. А там, за горами у вас тяжело, не знаю, как выживаете, без Бога-то? Ума не приложу…

Николай ответил:

-   Так ведь вера - это же вопрос личного выбора.

-   Какой там личного? - тут Хрисанф Егорович перешел на крик - Бог создал всю тварь, а ты "личного"? Разве может горшок сказать горшечнику: не знаю тебя!

-   Ну, положим, вера у людей есть.

-   Положим…есть…-   сказал Хрисанф Егорович - это ваша…положим вера, все одно что географическая карта. Просто карта. Но, знай, даже на самой точной-преточной карте, где все до миллиметра выверено, все-все, так вот, даже на такой карте никогда не пойдет дождь, не забьет чистый родник и не вырастут подснежники…Вот, она ваша положим…вера…

Николай и Хрисанф Егорович спорили до глубокого вечера. Вечером в их комнату дверь открылась, вошли две женщины с подносами в руках и принесли сытный ужин. Юноша направился к рукомойнику, который стоял тут же в углу, а Хрисанф Егорович назвал одну из вошедших Варей и попросил портянки постирать.

-   И, смотри мне, чтобы к утру были сухими! - строго сказал он.

Только теперь Николай заметил, что у его знакомого довольно странная обувь, словно угадывая его вопрос, Хрисанф Егорович ответил:

-   Здешние мастера делали. А про портянки не удивляйся шибко, знаем, что носки приличнее носить-то будет, но, скажу тебе, привычки у меня к ним нету, будь они неладные.

После этих слов оба принялись за еду. Ели долго и молча, у Николая давно, пожалуй, не было такого аппетита.

-   А там что? - спросил у Хрисанфа Егоровича - указывая на кувшин.

-   Козье молоко, а ты, что на ночь пьешь? Я так думаю: от квасу живот может пучить, а вот козье молоко в самый раз. Тепленькое ишшо, пей, давай, не стесняйся. Юноша довольно улыбнулся и взял кувшин.

-   Ну, вот, и поужинали, слава тебе, Господи! - с этими словами Хрисанф Егорович поднялся со стола, перекрестился и начал громко читать молитву "Отче наш". Николай смущенно повторял за ним, глядя на образ Спасителя и ощущал, как в его душе поселилось что-новое, несомненно, хорошее и светлое.

После молитвы зашли те же самые две женщины, убрали со стола и, как только за ними захлопнулась дверь, в комнату снова зашли, правда, уже с другой стороны - мужчина и женщина - Хрисанф Егорович сказал, что они доктора и теперь будут осматривать юношу. Николай несколько смутился, он помнил, что основная причина его боли - голова, а ее детально можно осмотреть только в условиях цивилизации, то есть сделать томографию, как можно осмотреть этот орган в условиях дикой природы, он просто не понимал. Между тем, двое вплотную подошли к нему, попросили вытянуть шею, и одели на голову мягкую шапочку. Николай внимательно на них смотрел, внезапно в шапочке стали происходить какие-то движения, казалось, будто что-то задрожало, запрыгало у него в волосах. Вскоре в области затылка стало неприятно покалывать, юноша сморщился. Хрисанф Егорович, погладил его по плечу, приговаривая:

-   Терпи, терпи, потом легче станет.

-   Не потом, а сейчас - добавил мужчина-врач. И женщина принялась снимать диковинную шапочку.

-   Ну, а теперь ложитесь спать. Спокойной ночи - сказала женщина, и оба направились к выходу.

-   Спокойной, спокойной - пробубнил Хрисанф Егорович - и принялся раздеваться. Вслед за ним начал сбрасывать с себя одежду Николай. Как только они улеглись в мягкие кровати, Хрисанф Егорович закричал:

-   Варя, Варвара, потуши свет!

-   Хрисанф Егорович - позвал Николай?

-   Чего?

-   Хрисанф Егорович, а вам вопрос можно задать?

-   Давай…

-   Хрисанф Егорович, когда мы с Данилой, моим другом, поднимались на гору, в нас кто-то сверху бросил здоровенный камень.

-   А, ну их! Плюнь и забудь. Это из цивилизации ваши ходят золото ищут да нас разыскивают, природа-то уральская на золотишко богата, иногда такие самородки выдает, да и кладов в здешних местах много, вот и соревнуются, друг дружку опережают, кто больше от земли вырвет, а потом стреляются, два года тому назад три трупа мы нашли возле дороги в Ободок.

-   Почему вы так уверены, что вас не найдут?

-   Да не уверены мы, в том-то и дело. Уверенность, она рождает спокойствие, но не природное, какое-то другое, мы просто молимся, чтобы лучи, которые нас надежно покрывают, покрывали и дальше.

-   Знаете, что я вам скажу, Хрисанф Егорович, а ведь из Космоса ваш Ободок виден, об этом даже научный фильм снят.

-   Фильм снят, говоришь? Да-а, дела, это, что получается, что Вознесенское найдут скоро?

-   Почему Вознесенское?

-   Да потому, что про Ободок фильм снять нельзя, он со всех сторон лучами закрыт, а около Вознесенского двадцать лет тому назад полезные материалы люди из цивилизации копали, шахты там глубокие. Вот и нету защитных лучей, а значит, можно их как муравьев разглядеть из Космоса…дела…на совете я скажу нашим, придется вознесенским переселяться. Дурную весть ты мне сказал, Никола, недобрую.

-   А нельзя как-нибудь лучи воссоздать?

-   Не знаю, надо с нашими учеными посовещаться. Может, они что-нибудь и покумекают над этим делом.

-   Да, пусть сначала свое слово скажут ученые - прошептал Николай.

-   Я вот как, Никола, смыслю, если лучей нет, значит надо все полезные материалы, которые их создавали вернуть на место, на родину, так сказать. А это работа длинная. Тута всем государством решать надо.

-   Каким государством, Хрисанф Егорович?

-   Нашим, расейским. Нет, я не в том плане, а в другом. Государством, которое создали мы, ушедшие в горы в осьмнадцатом, девятнадцатом и двадцатом веках! Грех на себя взяли…

-   Это какой еще грех?

-   Грех непослушания власти. Ведь когда мы молимся всегда в молитве говорим об Ангелах, Архангелах, Началах и Властях. А тут мы взяли и не послушали их. Это, Никола, большой грех. В монастырях ведь как говорят послушание выше молитвы…

-   Ну, Хрисанф Егорович, не вся власть от Бога…

-   Вся...

Еще какое-то время усталый юноша глядел в окно, не думая совершенно ни о чем, а потом быстро уснул.

В ту ночь Николаю снилась гора, на которую он пытался забраться. Ее поверхность была отточено гладкой и, как только путешественнику начинало казаться, что он достиг вершины, он тут же с нее съезжал вниз, безжалостно обдирая себе руки и ноги. Вконец, измученный, он проснулся. Вокруг начиналось утро. Хрисанфа Егоровича в комнате не было. Его кровать была гладко-заправленной. На столе стоял завтрак: кувшин с парным молоком, еще теплые ватрушки, блинчики и картошка. Юноша спешно умылся и принялся за еду.

-   Интересно, почему меня одного оставили - думал он про себя. А раз так беспечно отнеслись ко мне, значит, или убежать отсюда просто невозможно, или никому я тут не нужен. Хотя, вряд ли, наверняка, боятся, что я расскажу о них кому-нибудь. Да, скорее всего, так оно и есть…

Долго ломать над этим Николаю не пришлось, дверь открылась и вошедшая женщина, убирая со стола, протянула записку. Огромными буквами на плотной бумаге было выведено следующее:

"Никола! Ты уж шибко не обижайся, что я тебя одного оставил. Уж больно охота на сенокосе поработать, на людей посмотреть. Ты, если хочешь можешь тоже к нам присоединиться. Скажи Варе - она тебя отведет. Ну а не хочешь - почитай книжки, Варя тебе нашу библиотеку покажет. Ну, бывай, не скучай. Жди меня к ужину. Твой Х.Е.".

Юноша немного призадумался, с одной стороны, ему очень хотелось взглянуть на библиотеку, с другой, как написано в записке - людей посмотреть. Раз Хрисанф Егорович, оставил его, можно сказать пришельца, ради такого дела, выходит, что это что-то из разряда довольно значимого для этого городка. Немного помешкав, Николай выбрал сенокос.

-   Варя! - позвал он.

В следующую минуту дверь открылась и вошла рыжеволосая женщина.

Роса уже давно спала, как Николай с Варварой вышли за ворота города. На хорошо ухоженном поле виднелась тропинка, по ней они и пошли, поминутно пугая перепелов.

Сначала они перешли поле, потом вошли в лесок, после - им предстояло перейти небольшую речку.

-   Может, привал? - спросил юноша, помогая Варваре сойти с жерди.

-   Да нет, Никола, уже пришли вон наши здесь. Николай посмотрел вперед и глазам своим не поверил, на поле работало народу около тысячи человек. Мужчины с бородами до живота, молча в ряд, косили траву, у всех, как на подбор, рубахи на выпуск, повязанные поясами. Бороды развивались на ветру, придавая тем самым их обладателям вид былинных богатырей. Николай с Варварой поднялись на пригорок, стайка молодых девушек остановилась, все они внимательно оглядели Николая, с головы до ног, пока не раздалась команда:

-   Девчата, а ну, за работу! Потом будете отдыхать. Чай хлопца, что ли не видали? А ты, Марфуша, что рот разинула? Стога, думаешь, сами будут укладываться. Работать. Работать, быстро!

Девушки принялись за работу, и, как, наверное, бывает в таких случаях, затянули песню:

-   Милый мой, дорогой, сердечный…

-   Ты поклялся мне в любови вечной…

-   Ты поклялся и душой, и телом.

-   Да, видать, твоя любовь сгорела…

-   Помнишь, день, ты клялся мне до смерти

-   Так, зачем, ты шепчешь: ей не верьте

-   Смотришь далеким, чужим взглядом.

-   Говоришь: не верьте ей, не надо.

-   Нету больше на земле любови вечной.

-   Милый враг мой, дорогой, сердечный.

-   Ишь, ты - какую поют - интересно, кто сложил - задал вопрос один из мужчин.

-   Да никак Валька-хромой - отозвался второй.

-   Нет, не Валька - заметил третий - Любава сложила, моя племянница.

-   Что? Любава? Твоя племянница? - тут из-за спин вышел Хрисанф Егорович - да это кто ж ее так обидел-то?

-   Никто ее не обидел, просто песня так сочинилась - откликнулись девчата почти хором.

-   Как это так сочинилась - выговорил первый в ряду мужчина - раз баба сложила, значит, ее обидели. Просто так ни одна на себя наговаривать не станет!

-   Мужики! А чего это мы кипишимся - закричал светловолосый жилистый парень - давайте позовем Любаву, да спросим, пусть сама все скажет, не таясь. Если кто обидел - с ним и разберемся.

-   Да, давайте, зовите Любаву - проговорил Хрисанф Егорович.

-   Любава! Любава! Айда сюда, к нам, закричали девушки в один голос.

-   Чего? - отозвалась вдалеке девушка с длинной, по колено, косой.

-   Дело есть, Любава, к тебе - ответил Хрисанф Егорович.

-   Иду!

Девушка воткнула в землю вилы и послушно направилась к ним. Густая коса и огромные синие глаза, делали Любаву похожей на сказочную героиню, она не шла, а будто плыла, отмеряя по земле маленькие шажки. Николай заметил как все ею любуются. Со стороны даже казалось, что она не идет по земле, а как будто над землей находится, просто длинная юбка скрывает все.

-   Любава - сказал строго Хрисанф Егорович, когда девушка приблизилась к нему - Любава, скажи нам: ты стихи пишешь?

-   Пишу? - робко ответила девушка, виновато глядя на землю.

-   Про любовь пишешь?

-   И про любовь?

-   А любишь-то кого - спросил светловолосый парень.

-   Цыц - прикрикнул на него Хрисанф Егорович - про любовь пишешь, значит. А раз пишешь, стало быть любишь. Так?

-   Нет - ответила девушка - честно глядя в глаза ему.

-   Не любишь? - спросил тот.

-Нет, не люблю - повторила Любава.

-   А тогда зачем такие песни пишешь? - спросил рядом стоящий мужчина.

-   Нравится, вот и пишу - с некоторым вызовом ответила девушка.

-   Что значит, нравится? - почти закричал светловолосый парень.

-   А то.

-   А ты, Митрофан, не вмешивайся - заступились девчата за Любаву - все знают, как ты по ней с ума сходишь. Ни Николу-зимнего даже приворожить ее хотел. Тьфу! Срам-то какой!

-   Цыц! - закричал Хрисанф Егорович - Любава, обратился он к девушке, в песне поется не только про любовь, но и про обиду. Скажи мне, честно, как отцу родному, тебя обидел кто-нибудь? Может, Митрофан?

-   Нет, никто меня не обидел, что вы, Хрисанф Егорович, я же говорю - нравится, вот и пишу!

-   Ну, слава тебе, Господи - вздохнул Хрисанф Егорович - слава тебе, Господи, что все у нас благополучно. А то я, как услышал, так напугался, думал, неладное что-нибудь стряслось. А ты вон, как, Любавушка. Молодец, гляди, и у наших-то репертуар обновится.

Может, расскажешь, что-нибудь, все равно обед уже.

-   Да, давай, Любава, почитай стихи - закричали девчата, окружая плотным кольцом поэтессу. Немного смущаясь, поправив косу, Любава начала читать стихи:

-    Весна ранняя, весна ранняя -

это полное окончание зимы.

И все старания, и все страдания,

Печали-горести ей несем мы.

Весна ранняя - и жизнь весенняя.

Такая яркая, такая звонкая.

Мое спасение, твое спасение.

…жизни цепочка тонкая-тонкая.

Весна ранняя - мне обещана.

Как награждение за зиму длинную.

Ведь это я, простая женщина.

Ее придумала со всеми льдинами.

А ты не плачь, тебе не положено.

Грустить али же тревожиться.

Сложилось то, что было сложено.

А что не было, уже не сложится…

-   И то верно - заключил Хрисанф Егорович. Каждый день приходит утро, встает Солнце, а все потому, что так заведено, сложено, значит. А что не сложено, тому и не бывать, спасибо тебе, Любава, складно у тебя все получается, и сама ты ладная (тьфу ты! Старый хрыч в рифму заговорил), но слушай мой наказ: ищи себе жениха, чтобы к Покрову уже свадьбу сыграли. Двадцать второй годик нонче тебе пошел, ужо детей пора рожать. А не найдешь к осени, смотри: я, как председатель, сам тебе определю, не гоже долго в девках ходить. Ведь женская сущность дана для сохранения рода человеческого, прежде всего, слышишь?

-   Да, слышу, слышу, Хрисанф Егорович - сказала понуро девушка и ушла к своим.

-   Эх, Хрисанф Егорович, Хрисанф Егорович - отозвалась молчавшая до сих пор Варвара - не встретила она своего принца еще, зачем девку неволишь?

-   А я не неволю - промолвил староста - сказал же: выбирай! Или ты хочешь, чтобы Любава одинокой оставалась всю жизнь?

-   Вот именно - сказал Митрофан.

-   Тьфу на вас - после этих слов Варвара повернулась и ушла. Взоры всех были прикованы к Николаю.

-   Ох, уж эти женщины! - вздохнул Хрисанф Егорович - а ты, Никола, проходи, сюда, давай, ближе к нам, коли уж пришел, давай в тенечек присядем, в ногах правды нету. Сейчас нам и покушать сюда принесут, а потом уж и поработаешь, ведь за этим ты пришел сюда, верно?

-   Ага…

Все мысли юноши теперь целиком и полностью были заняты талантливой Любавой.

Надо же - думал Николай - и в такой глуши есть свои поэты, люди к литературе тяготеют, интересно, а знают ли они, например, про Ахматову или Цветаеву? Вернее всего, нет. А, жаль. Тогда бы у Любавы был стих отточенный. Хотя, зачем? В краю, где она живет, они совершенно ни к чему.

-   Хрисанф Егорович - обратился юноша к спутнику - а почему Любаву надо выдать замуж до Покрова?

-   А как же? - возразил тот - женщине положено рожать, ребятишек иметь, за мужем присматривать, негоже в старых девах сидеть.

-   Ну, а если не хочет женщина замуж?

-   Тогда, пущай, поступает в монастырь.

-   У вас есть монастырь?

-   Нет, нету. Женщина, которая хочет уйти в монастырь, спускается вниз, едет в город, там кто-нибудь из наших ее провождает, поступает в послушницы и больше к нам не возвращается.

-   Ну, а если захочет вернуться - разгорячился юноша.

-   Не знаю - развел руками Хрисанф Егорович - пока такого не было. Слушай, что ты все расспрашиваешь да расспрашиваешь? Не знаю уж, как объяснить, но одно скажу тебе: не хотим мы соприкасаться с вашим миром! Не хотим! Там, где сатана ходит, нам места нету.

-   Да что ж вы, за люди такие-то - вскрикнул Николай - все в порядке у нас, и храмы открыты. Ходи, молись, пожалуйста, в любой!

-   А бабы в мужском ходят? А в школах чему учат? Божьему закону? Разврат ведь везде один! Ты бы женился на такой бабе, которая в брюках ходит? Ну, скажи….

Николай рассмеялся. Хрисанф Егорович ему нравился. Он представил Любаву в брюках и смеяться ему расхотелось. Все-таки правы эти люди, очень правы.

Между тем, девушки открыли бочку с окрошкой и шутя стали всем разливать по тарелкам. Только и слышалось:

-   Это для Михея, готовлю как умею…

-   Эта для Тараса, пусть съест все и сразу!

-   Эта для Аркаши, прости, что без каши.

-   Это для Луки с горсточкой муки.

-   Вот для Аристарха - местного Плутарха.

Когда тарелки были наполнены, все дружно, как один, стали на молитву, Николай посмотрел вокруг, все, кто был сейчас на поле, собрались на молитву и вскоре эхом разнеслись древние слова, юноше почему-то запало в душу следующее: "Благослови, Господи, достояние твое!"… После молитвы, так же дружно, с азартом принялись за трапезу.

-   И вправду - прошептал Николай - благослови, Господи, достояние твое…

Он не заметил, как к нему подсел бойкий молодой человек, примерно, его же возраста и представился:

-   Матвей!

-   Николай - ответил юноша.

-   Да, знаю, что Николаем кличут, скажи тябе у нас нравится?

-   Да, еще как.

-   Догадываюсь, я смотрел как ты нонче на Любаву нашу глазел? Стройная она, красавица, высший класс! Только, конечно, не подумай чего, но не жалует она нашего брата…

-   В смысле?

-   А в прямом. Сторонится она все мужиков, такое чувство будто и вправду обидел кто.

-   Может, и обидели - сказал Николай - а она скрывает.

-   Да нет же, говорю тебе - возразил Матвей - у нас все на виду, мы б обязательно знали. Просто грустит себе, девка, и все тут. Принца ищет…

-   Ну, это случается у женщин.

-   Случается-то случается, но бывает, что и проходит. А у этой нет. В ней эта грусть беспричинная только зреет, как яблоки по осени. Посмотришь на Любавушку и аж тоска берет.

-   Пройдет, непременно, пройдет - сказал Николай.

-   А, будя нам про Любаву, ты приходи сегодня на завалинку, посмотришь, я костер разведу, девчата петь будут. Хорошо бы Валька выздоровел, может, сыграл бы что на баяне-то.

-   А что, кроме Вальки никто играть не умеет, что ли?

-   Да умел, умел Пашка-чумной, так он по осени утопился, рыбу вытаскивал, видать, так она его и уволокла. Большая, видно по всему была. Мы только труп его нашли, упокой Господи его душу. Еще Филофей умеет играть, но он не будя, к Успению в город собирается в монастырь поступать, к Богу тянется. Окромя, значит, на баяни играет ишшо Ярослав умеет, но он тоже не будя, он в печали нонче, Ксения - зазноба его, за Василия замуж собирается. Вот весь наш так сказать музыкальный состав, не то, что в Колоничах, тама каждый третий на чем-нибудь да тренчит, но это, ладно, все лирика. Ты, давай, это приходи, слышишь?

-   Хорошо - ответил Николай, и, немного помолчав добавил - Матвей, слышь, я играть умею, правда, не очень, так, чему дед научил.

-   На баяне - обрадовано спросил Матвей.

-   Ну, да, правда, немного…

-   Эй, честное собрание, слушай меня - закричал Матвей, вставая, - я давеча баяниста нашел!

-   И где?

-   Никак родил?

-   Ну, да…

Раздались крики с мест. Девушки уставились на Николая, одна даже подмигнула.

-   Вот он, вот наш баянист - крикнул Матвей, указывая на Николая.

-   Ой, хорошо-то как! Вот уж напляшемся! - закричала девушка.

-   А Пелагее лишь бы поплясать - проворчал Хрисанф Егорович.

Пелагея улыбнулась, поднялась и запела:

-   До работы я пригожа!

-   И до танцев горяча!

-   Хотя норовом похожа

-   На Хрисанф Егорыча!

-   Ой ли! - отозвался Хрисанф Егорович, набивая трубку.

Тут вскочила другая девушка и запела:

-   У Егорыча сегодня плохое настроенье!

-   А все потому что брагу перепутал с вареньем!

-   Эх, язычки у вас, все перемелят пуще мельницы Петровой - отозвался Хрисанф Егорович.

Еще немного пошутили и начали молиться, как-то само собой все выходило, без чьего-либо приказа. От души помолились - и принялись за работу снова.

Мужчины стали в ряд, на небольшом расстоянии друг от друга, а женщины следом за ними, скошенную траву раскидывали для просушки. Немного поодаль виднелась уже сухая трава, очевидно, вчерашнего или даже позавчерашнего покоса. Такую траву сгребали и складывали в стога. Всего в долине виднелось около сотни стогов.

-   Неужели все это до сих пор не увидели с вертолетов - подумал Николай.

Тем временем ему вручили косу, и юноша в первый раз в жизни принялся косить.

-   Э-э, косарь - поморщился Хрисанф Егорович, а-ну, дай!

После этих слов староста взял косу и показал, как надо косить. Николай с видом смущенного ученика попробовал.

-   Ужо лучше, а ты низа держись - порекомендовал кто-то из мужчин.

Раз, раз, раз. Вскоре юноше работа понравилась, на душе сделалось легко. Прошло пару минут, и он уже совсем освоился с новым делом. Время от времени из-под самой косы выбегали испуганные перепела. Николай в такие минуты останавливался.

-   А-ну, девчата, песню давай - обратился Хрисанф Егорович к девушкам - а то, куры совсем перестали нас бояться.

Казалось, что девушки только и ждали команды. Все, враз, затянули песню.

-   Во, дают - ухмыльнулся Николай.

Вскоре на его лбу выступили крупные капли пота. В глаза слепило яркое Солнце. В небольшом леску весело чирикали птички. Юноша обратил внимание, что Хрисанф Егорович старается немного отставать от других косарей, видимо, затем, чтобы новичок не почувствовал себя ущемленным. Николаю стало совестно, и он начал работать быстрее, стараясь не думать ни о чем. Его рубашка тут же пропиталась потом и стала прилипать к телу.

-   Да сыми ее, не цацкайся! - обратился к нему Матвей - чай не стыдно!

Николай скинул рубашку. Тут же раздался веселый разговор девушек:

-   Ой, какой упитанный!

-   А, может он на дрожжах-то!

-   Цыц! - рявкнул на них Хрисанф Егорович - ишь разщебетались!

Девушки еще немного похихикали и принялись за работу. Прошло еще около часа, Николай совсем освоился с новым занятием, что даже находил время девушкам подшучивать.

Девушки пели:

-   Ой, я знаю с кем сегодня загуляю…

-   Только с Колей, только с Николаем.

Николай улыбнулся и проговорил:

-А я петь совсем не умею

-   Поучусь-ка я у Пелагеи.

В таком настроении люди проработали вплоть до самого вечера, солнце уже клонилось к закату, а уходить с поля совсем не хотелось.

А когда первые сумерки упали на землю, вместе с ними роса увлажнила поле, люди, нехотя начали собираться.

-   А-ну, живее, давай - скомандовал Хрисанф Егорович - и сборы после этого пошли быстрее.

Вскоре работники выстроились в стройную цепочку а кое-кто взял с собой инвентарь и направились по уже знакомой Николаю тропинке в городок. Впрочем, многие парочки от общей цепочки стали отставать и шли отдельно друг от друга на почтенном расстоянии. Веселый женский смех слышался то тут, то там, а кое-где и песни. Улучив момент, Николай обратился к Хрисанфу Егоровичу и спросил, когда сможет с ним поговорить.

-   Уж если шибко надо, то могу и сегодня ночью - ответил тот.

-   Да ночью, пожалуй, будет лучше - сказал юноша - а то вечером у меня дело.

-   Да уж знаю…

Еще Николай отметил, что люди, несмотря на то, что весь день, с раннего утра и позднего вечера работали на сенокосе, совсем не устали. Мужчины молча несли инвентарь и полевую кухню, кое-кто даже девушек на руках, и вид у них при этом был вполне обычный. Натренированному Николаю дорога назад показалась длинной и утомительной, он несколько раз вытирал пот со лба. Лица же его спутников были словно каменные. В город вошли когда совсем стемнело, в доме, похожем на гриб, юноша умылся, поужинал и, как только, он собрался примерить рубашку, которую на комод положила ему Варвара, в окно постучали.

-   Никола, выходи!

Это был Матвей. Под мышкой он держал, сделанный на старинный манер баян и, не дав опомниться Николаю, быстро вошел через дверь в комнату.

-   Слушай - обратился к нему юноша - а где я? Как называется этот городок?

-   Как? - удивился Матвей? - а разве Хрисанф Егорович тебе не сказал? Интересно, о чем вы так долго с ним гудели? Небось, квасили ночь напролет?

-   Да нет же! Так говорили обо всем…

-   Обо всем? А самое главное, выходит, не спросил? Слушай сюда, Никола, ты находишься в городе под названием Ободок. Запомни: Обо-док! Понял? Мы здеся живем ужо почти сто лет и, как ты понимаешь, уходить отсюдава не собираемся. А к вашей цивилизации нас старосты не пущают! А все почему? Разврату у вас много, без Бога живете, а без него, дорогой друг, никуда! Да ладно, чего я тута философию развожу? Скажи честно: тябе у нас нравится?

-   Да.

-   Хотел бы остаться у нас жить?

-   Да, но, в общем….

-   Понимаю. Давай, ужо выходить. Тама нас ужо заждались.

-   пошли…

На завалинке их и вправду уже ждали. Всего, как успел заметить Николай, было около пятидесяти человек. У реки горело два небольших костра, возле них молодежь и сгруппировалась. Девчата весело о чем-то щебетали.

-   Эй, честной народ, я баяниста привел! - крикнул Матвей.

-   Ой, какой он у нас робкий да стяснительный. Какой мягкий да впечатлительный - сказал кто-то с вызовом с толпы.

-   Рот закрой - сам такой! - ответили ему тут же.

-   Ребята - вышла в центр Пелагея - а давайте послушаем Любаву. Небось, у нее стихи новые появились.

-   Давайте! Послушшам.

-   Давайте!

-   Любаву, Любавушку нашу послушаем!

Девушки расступились, в середину вышла Любава, на ней был новый сарафан, в косу вплетен широкий голубой бант. Поправив челку, Любава немного раскраснелась, щеки ее теперь казались как нарисованные. В больших глазах отражалось веселое пламя, девушка подождала, когда наступит полная тишина и начала читать:

Когда Земля была молодая

И небо очень чистым, голубым

Ангелы людям пары выбирали

Каждый день казался золотым

Золото дня вплетали девчатам в косы

На лучах качались как дети

Выпадали бриллиантовые росы

Да, было время на белом свете…

Тишина сменялась прохладой

Утро приходило с улыбкой

И веселый дождик с неба капал

Печаль казалась далекой и зыбкой

Ничего, ничего такого

Не предвещало ветра и бури.

в большой цене было слово.

Самым красивым -

Рассвет в белой глазури.

А теперь о главном.

И без слов.

С той поры к нам пришла любовь…

-   Браво! Любава!

-   Ай, да, Любавушка, ай да, молодец!

-   А стихи-то какие, прям как будто в самом деле ангел помогал писать! - раздалось со всех сторон.

-   Спасибо тебе, Любавушка, - обратился к Матвей - а таперича пущай другой талант себя проявит, он указал прямо на Николая.

-   Спасибо, Любаша - сказал Николай девушке. При этом, губы его оказались совсем близко с девушкиными и сердце непривычно екнуло, такого раньше он не ощущал. По всему телу прошелся ток, руки задрожали, он сжал баян, потом сел на приготовленный для него пенек и заиграл.

Сначала одну мелодию, затем другую. Но никто почему-то не спешил танцевать, на него недоуменно уставились и молчали.

-   Что? Не нравится? - опешил Николай.

-   Да что ты, Никола, нравится ишшо как, токмо мы энтих песен, совсем не знаем - раздался голос из темноты.

-   Скажите, Никола, - спросила какая-то девушка - а когда у вас, в цивилизации танцуют, то девушку под локоток разрешается придерживать?

-   Тоже скажешь, Груня, тогда бы всем локотки и перешшупали - ответил Матвей.

-   Можно и за локоток придерживать - ответил юноша.

-   Ага - крикнул Митрофан - они, поди, и за талию шшупают. Вон, Егорович, говорил, что у них женщины с голыми ногами ходют!

-   А вот и неправда! Не может женщина ходить с голыми ногами потому как срам это. Егорыч все это выдумал, чтобы нас припугнуть, чтобы мы цивилизации боялись и мужиков слушались!

-   Молчи, Настасья, - запретил Митрофан девушкам дальше развивать эту тему. Баба должна для дома жить и детишек.

-   Ну, почему - возразил Николай.

-   Ой, да хватит вам спорить - сказала Пелагея - давай частушки играть, музыкант, али ты частушек тоже не знаешь?

-   Да, почему, знаю, это же просто.

И Николай стал играть частушки.

Лихие девушки плясали и пели до упаду. Что касается юношей, то они редко вмешивались в концерт, в основном, стояли по сторонам и смотрели. Иногда, правда, кто-то из них подмигивал понравившейся красавице или кричал: "Браво"! Но чаще, все-таки, посвистывали.

Далеко за полночь, когда даже неугомонные сверчки успокоились, концерт закончился и все стали расходиться по домам. Николай тяжело приподнялся, отдал Матвею баян и направился в сторону дома.

-   Погодь, Никола, дай провожу.

-   И я тоже - вызвался Игнат.

-   Я с вами тоже пойду - решил один юноша, который позже представился Николаю Евсеем.

Так и пошли, по добротной мощеной дороге.

-   Слышь, Никола, ты уж прости, но больно мне любопытно - спросил Игнат - у вас там и вправду разврат везде?

-   Ну, по сравнению с вашими порядками - да.

-   А правда, что бабы как мужики одеваются?

-   И это есть…

-   А как же вы потом их любите - не выдержал Евсей.

-   Видишь ли, Евсей - сказал Николай - женская фигура настолько прекрасна сама по себе, что ее Никами брюками не испортишь.

-   И то верно - согласился Евсей.

-   А бабы у вас-   только по дому, али как? - задал вопрос Матвей.

-   Ну, почему, женщины у нас и учатся, и работают.

-   Ну, это непорядок, непорядок, ишшо какой, где видано, чтобы баба умнее своего мужика была, такая все на себя возьмет да не отпустит, ходи потом не при делах…

-   Ну, почему - недоумевал растроганный такой наивностью Николай - обо всем же с женщиной можно договориться…

Похоже, его позиция никому здесь не нравилась. Юноши, все, как один враз замолчали, видимо, каждый представлял по-своему эту, как они говорили цивилизацию. В таком настроении и дошли до дома.

-   Ну, пока, что ли - сказал напоследок Николай.

-   Давай, Никола, давай…

Дома его уже ждал Хрисанф Егорович. Он раскинул на столе какие-то бумаги и с важным видом их рассматривал.

-   А, Никола, - проходи, не стясняйся, чай не чужим будяшь - обратился он.

Оказалось, что важные и большие по размеру бумаги есть не что иное, как томография -внутренний снимок головы Николая. Юноша, когда увидел все это обомлел, четкими контурами были обозначены его нервы, даже самые малейшими, отдельным оттенком костная часть, и, наконец, совсем другого цвета был мозг. Николай внимательно всмотрелся, вздохнул и сам поставил себе диагноз:

-   Закрытая черепно-мозговая травма.

Хрисанф Егорович достал трубку, набил ее табаком и сказал:

-   Левого полушария.

-   Как вы тоже врач? - юноша сделал большие глаза, при этом.

-   Нет, отчего - ответил тот - просто в школе учился. На доктора я не потянул бы. Уж бойкий больно.

Николаю стало не по себе. Выходит, эти люди, находясь, вдали от цивилизации со всеми ее достижениями освоили врачебное искусство намного лучше, чем в условиях современных городов? Он вспомнил, как один профессор на лекции говорил о своем изобретении: если бы ему никто не мешал по бюрократической линии, то он свой новый метод анестезии смог бы внедрить на двадцать лет раньше. А тут, нате, пожалуйста, приезжай в Ободок и работай над своей наукой, сколько душе угодно, никто не помешает - а даже наоборот. Мысли роились в голове юноши. Он прилег.

-   Ляг и поспи - сказал Хрисанф Егорович - утром на покос не пойдешь, слабый ты совсем, как видишь, аппарат брехать не станет - сходи-ка ты лучше в нашу библиотеку, так оно пользительней будя для тебя. Токмо смотри голову шибко не забивай. А то мне как-то знакомый рыбак с цивилизации рассказывал, что у вас от многих разных мыслей болезни жуткие бывают, больше по головной части. Чего-то на эм…Мигреня, вроде как. Люди, которые шибко заботятся обо многом, и на Бога не надеются сильно страдают от этой мигрени-то.

-   Я могу знать, когда смогу пойти домой?

-   Как выздоровеешь, так и поговорим - ответил собеседник и положил трубку на стул, рядом с кроватью.

После этого Хрисанф Егорович позвал Варвару, сказал, чтобы та постирала портянки и лег спать.

-   Хрисанф Егорович - позвал Николай.

-   Чего?

-   Хрисанф Егорович - а ведь у вас, как я понимаю, семья есть, почему вы со мной живете, сторожите, что ли?

-   Ой, олух, ты, олух, я ведь тута с тобой цацкаюсь, чтобы тябе-то легче было к нашей жизни привыкать. Вот, выздоровеешь, даст Бог, уйдешь от нас и какого мнения о нонешней жизни будяшь? А?

-   А почему вас так волнует, ведь я вас совсем никто?

-   Как? Никто? Русский ты, православный, значит, наш, все одно что родной. В одной вере мы с тобой, так-то, Никола, понял? А теперь давай, отворачивайся и ложись спать. Опосля поговорим. Покойной ночи.

-   Спокойной ночи, Хрисанф Егорович.

Утром Николай своего собеседника в кровати не обнаружил. На столе его ждал привычный завтрак. Юноша потянулся лениво в кровати. На душе у него было легко и светло.

-Варвара - позвал он.

В комнату вошла Варвара.

-   Пожалуйста, Варвара, отведи меня в библиотеку.

-   Хорошо, токмо вот выпейте это - протянула она блюдце с каким-то порошком.

-   Что это?

-   Лякарства, дохтор велел пить.

-   И что каждый день?

-   А мне почем знать - ответила Варвара - мне дали три порции, чтобы, значит, на утро, обед и вечер, а там, ужо, как Бог даст.

-   Хорошо - согласился юноша - выпью.

-   Ну, вот, и хорошо, а теперь в библиотеку, али ишшо куда?

-   А куда у вас можно пойти?

-   У нас есть церковь Архангела Михаила, баня имеется, ну, там лавки, но я думаю, что они вам неинтересны будут.

-   Раз есть лавки, значит, и деньги свои есть.

-   А то!

-   Интересно бы посмотреть на них…

-   А вам и смотреть не надо, Хрисанф Егорыч распорядился, чтобы задаром все давали, как гостю значит.

-   Даром мне не надо.

-   Я на деньги посмотреть хочу. Просто посмотреть.

Варвара из кармана достала монету и протянула ее Николаю.

-   Нате, коль интересно.

Это был серебряный рубль с изображением царя, по всему видно новой чеканки.

-   И что бумажные деньги у вас тоже есть - спросил путник.

-   Нет, бумажных нету, - ответила Варвара - а на что нам бумажные. Деньги есть серебряные, золотые и медные. А бумаги-то где столько взять? Ну, так вы куда решили идти?

-   В библиотеку.

В самом центре городка виднелась часовня, над входными дверями которой висела икона Кирилла и Мефодия. Варвара три раза перекрестилась и открыла массивную дубовую дверь. Николай следовал за ней. Они взошли по пологим ступенькам и вошли в длинный коридор. Здесь по стенам были развешаны светильники по форме, напоминающей уличные фонари, отчего во всем коридоре было светло. Но свет этот в то же время не был ярким, а мягким, словно струящимся откуда-то. Варвара с Николаем прошли по коридору, затем свернули и направились еще по одному, уже поменьше. Здесь света было больше, а по сторонам в огромных горшках были насажены лимонные деревья, которые были увешаны плодами, как новогодняя елка игрушками.

-   Ничего себе - прошептал юноша.

-   Дак это Федька балуется, чудеса всякие выдумывает, сливы разные скрещивает, ежевику с кулак вырашшиват, чудной он у нас. Где это такое видано? У вас в цивилизации-то, небось, нету такого безобразия? А тут одного винограда шесть сортов вывел, в Ободке везде, даже в отхожих местах виноградная лоза, прям неудобно как-то.

-   Это не безобразие - ответил Николай - это талант.

-   Да ну вас, Никола! Тоже скажете…

После этого, они вошли еще в одну дверь и оказались в комнате с невысокими стеллажами. Здесь все стены были увиты плющом, а посередине журчал небольшой фонтан, в самом центре которого на небольшой возвышенности росли причудливые деревья со согнутыми ветками. Напротив окон расставлены диваны, все они до одного были пусты.

-   Не густо народу у вас в библиотеке - заметил Николай.

-   Дак, на покосе все - раздался женский голос из-за стеллажей, лето ведь.

Оба повернулись. Навстречу к ним шла пожилая женщина с аккуратной прической. На ней было длинное серое платье с длинными рукавами, единственным украшением которого служил нарядный белый воротник. Она протянула руку юноше и представилась.

-   Марфа Евстафьевна, библиотекарь.

-   Николай.

-   Да уж знаю, что Николай. У нас, правда, вас Николой кличут, но вы, пожалуйста, не смущайтесь, говор у нас такой. А так имя хорошее…

-   А я и не смущаюсь.

На лице Марфы Евстафьевны появилось что-то вроде улыбки. Еще недолго она постояла, посмотрела и повернулась.

-   Идемте - махнула юноше.

-   Ну, вы тут и без меня разберетесь - сказала Варвара и направилась к выходу. На ходу повернулась и спросила - за вами, когда зайти?

-   Спасибо, Варвара, я сам доберусь.

-   Здесь недалеко идти - сказала как бы между прочим Марфа Евставьевна - у нас все тут рядом.

В углу библиотечной комнаты, рядом с большим аквариумом, друг против друга, были расставлены кресла. В одно из них села Марфа Евстафьевна и указала рукой на другое:

-   Садитесь, пожалуйста.

Около минуты она молча смотрела на лицо юноши, затем молча спросила, какую литературу, он бы хотел посмотреть.

-   Да, в общем, все мне интересно. Я первый раз в таком месте, понимаете?

-   Еще как вас понимаю. Я даже не представляю, что бы захотела посмотреть я, окажись у вас. Наверное, голова бы просто кругом пошла.

- Хочу узнать, чем живут здесь люди…все-все. Если, конечно, только можно. Хотя, я и так здесь многое узнал. Ваш Ободок перевернул мое представление об окружающем мире, о людях. Никогда бы не подумал, что можно так хорошо жить и преуспевать, полностью доверяясь Богу. И только ему. Ваше познание от нашего отличается правильностью, природным и чистым подходом к самой человеческой сущности. Не знаю, согласитесь вы или нет, но мне кажется, я вас правильно понял…

-   Кажется, правильно. Такое чувство, будто вы местный.

-   Я в восторге от вашего жизненного уклада - продолжил Николай - никогда бы я не подумал, не попади в Ободок, что человеческая натура может быть столь прекрасной. Естественные условия обитания, как правило, делают душу твердой, а здесь наоборот…Я правда здесь знаю весьма немногих, но то, что мне сказал Хрисанф Егорович, да и он сам, сложили в моем понимании образ Ободка, как самого чистого, самого русского городка во всем белом свете.

Ну, что вы, что вы про весь белый свет! Чай, много таких, как мы…

-   И все-таки, простите, но мне интересен ваш мир. Ободок, Колоничи, кто еще?

-   Ой, прямо, на допросе. Еще Ванюшино, Вознесенское, Барское, Каменево, Большой Топаз…и везде, такие как мы, вдали от цивилизации, хотя, если внимательно присмотреться - то рядом. Но я не географию имею в виду, понимаете? Все мы русские и живем на своей земле - в России.

-   И везде люди эти живут - сказал как бы между прочим Николай. Тут возникла пауза, Николай начал думать о том, что он вряд ли когда-нибудь станет отцом многодетного семейства. В цивилизации это не принято.

Знаете, молодой человек - сказала Марфа Евстафьевна, словно читая его мысли - вы слишком мало знаете, об окружающем мире, смею вас заверить, вот в Боливии, слыхали, живет около двухсот тыщ русских.

Они приехали туда еще в осьмнадцатом веке, и ничего, живут. Своими законами, уставами. К климату, конечно, попривыкли, на завалинке также вечорки устраивают. На нашем, на русском говорят и гордятся тем, что русские. Святки, как и положено, справляют, колядуют. Нам энто все может и показаться дикостью, но вот, что скажу я вам - им много сложнее, чем нам. Там же жарище круглый год, причем. А значит и гадов всяких полно, которые жизнь нашу далеко не облегчают. Я представить не могу, к примеру, чтобы в рождественский пост, на улице цветы цвели…

-   Что-то я об этом не слышал - задумчиво проговорил юноша.

-   А они не афишируют, да и что, собственно, афишировать, что по законам Божьим живут? Сколько таких людей нонче, а мир не знает и не видит их, потому что в скромности они, работают, детишек ростют, жизни радуются. Каждый делает то, на что он призван. И все молча. За признанием, медалями не гонятся. Вот так-то…

Прав, прав был батюшка Иоанн Кронштадский, когда говорил о грядущем России и русских людях, но, ничего тут не поделаешь, будем молиться и чаять, что Господь любую беду отведет. Другой надежды нет…

Только такой выход я вижу - сказала библиотекарша, находясь в некотором раздумии, и замолчала.

Между тем, они подошли к красивому терему с голубятней, который был огороже аккуратным резным забором.

-   Вот, здесь я и живу - сказала женщина и предложила - может, зайдете? С детишками познакомлю, свекровью, они у меня добрые. Уже тридцать лет живем душа в душу, а все как один день. Со Степаном, супругом своим, я знакома с самого сызмальства, на одной улице росли, друг дружку пуще родных знаем, не то, что вон сестра моя старшая Акулина, ей Господь мужа послал издалека, из Большого Топаза - туда в хорошую погоду по горной дороге неделя ходу…Ой, да, что я вас тут держу, заходите?

-   Простите, но вынужден отказаться, Хрисанф Егорович, наверное, уже пришел и ждет меня, как-то соскучился я по нему.

-   Да, пришел, - ответила собеседница - еще час назад была слышна песня, они сегодня пораньше управились, потому как гроза надвигается. Все наши пришли. Еще с утра было понятно, быть ливню…

Юноша улыбнулся, он не стал расспрашивать, почему понятно, что быть ливню, уж слишком невежливым ему казалось - доставать этих людей по пустякам.

-   Ну, бывайте, Никола - сказала библиотекарша - заходите, посидим, поговорим.

-   Бывайте, ой, то есть я хотел сказать - смутился молодой человек - до свиданья. И спасибо вам за все. Надеюсь, с вами встретиться еще.

-   Что вы, вам спасибо. Даст Бог еще свидимся. А теперь быстрее бегите домой, видите, какая туча идет на Ободок.

-   Да, вижу.

Николай быстро пошел в сторону дома, к которому он так привык и стал уже называть своим, ему очень хотелось поговорить с Хрисанфом Егоровичем. Как только он сделал пару шагов от калитки, большие капли дождя упали на землю и подул сильный ветер, Николай прибавил шагу, ветер крепчал, юноша бросился бежать, но упрямый ветер, казалось, с ним в перегонки играет. Николай побежал еще сильнее, вдруг он услышал за спиной:

-   Никола, садись, айда.

Он повернулся и глазам своим не поверил, на причудливом кругловатом автомобиле ехал Матвей. Удивительным образом, новое авто не было похожее ни на что из того, что ему приходилось видеть. Больше всего чудо смахивало на муравейник. На секунду юноша замер, но холодные капли дождя заставили опомниться, и он направился к Матвею.

-   Привет, сам изобрел? - Первым делом спросил Николай.

-   Да, ты что! Как я сам могу такое изобрести - отвечал тот - это мастеровые Жухловы, отец да сыновья, они и не такое придумывать умеют. У них в доме все вертится, крутится, техника одна работает. И скобяная лавка у них ишшо имеется, все чего-то выдумывают, изобретают, все им не имеется. Но наши-то их шибко уважают, мужики бают, что благодаря им, значит, мы живем как в цивилизации, а, может, и лучше.

-   Да лучше, несомненно, лучше - согласился Николай - первый раз вижу такой автомобиль.

-   Может, оно так, Никола, и, по-твоему, но нашим робятам примерно твого возраста уж больно охота на цивилизацию поглядеть. На механизмы разные, всякие электрические штуки. И на эти …самолеты. Всю жизню об них мечтаю, да без толку.

-   Так в чем дело? Собирайся, да пошли, по нашему городу повожу вас, покажу, что да как…с друзьями познакомлю.

-   Нельзя нам, Никола, никак, нельзя. В цивилизацию разрешают ходить после сорока, и то, кого староста определит. А если без его воли, кто пойдет, тому назад ходу нет, понял?

-   Понял.

-   Вот, такие дела, Никола, вот и приехали…

-   Слышь, Матвей, может, зайдешь? Хрисанф Егорович, несомненно, будет рад тебя видеть.

-   Нет, у меня дело сегодня, а ты, если хочешь, заходи, ну там завтра, али когда, спросишь у кого-нибудь из наших, где Майдановы-старшие, те, что по правую сторону, живут, тебе, значит, и укажут, ну, давай…

-   Пока, Матвей, ты тоже заходи, если что.

-   Ага…

Хрисанф Егорович уже был дома, однако, ужинать он не садился, все ждал Николая и, когда тот пришел, он лишь выдохнул:

-   Наконец-то, ученый, не понимаю, как можно столько в библиотеке пропадать? Я, к примеру, больше специалист по разговорной части. Ну, давай, ужо жрать, что ли? А то я проголодался как медведь по весне.

-   Медведь? - Николай вспыхнул.

Его щеки сделались пунцовыми. Хрисанф Егорович заметил это и спросил:

-   А ты что так вскипятился, никак любовь питаешь к косолапым-то?

-   Да, еще, какую…

-   На людоеда, что ли нарвался?

-   Да. В общем, не я, а друг мой. Это мы с ним, с Данилой в горы отправились, но на нас напал медведь. Ой, что-то я сбился, на него напал…он лежал в палатке, я помогал ему. А потом я пошел за водой, вода у нас кончилась, понимаете?

-   А то.

-   Ну, я так здесь оказался…

-   Дела…

После некоторой паузы отозвался Хрисанф Егорович. Он тяжело вздохнул, достал трубку, набил ее табаком, что-то хотел сказать, но тут вошла Варвара с самоваром, поставила на стол.

-   Давай ужинать, опосля договорим - сказал Хрисанф Егорович и выдохнул клубок дыма.

Николой послушно согласился, тем более, что он сам давно хотел поесть. Ужин был прямо-таки царским. Запеченный поросенок с яблоками, семга с хреном, куриный бульон, около десятка салатов. Глядя на все это изобилие, юноша растерялся. Однако, посмотрел на Хрисанфа Егоровича, быстро освоился. Дома Николай такого пира ни разу не видел, при том, что его мама готовит отменно.

Ели долго и с наслаждением, а когда закончили, к разговору приступили не сразу. Видимо, хотелось просто отдохнуть.

-   Так вот, Хрисанф Егорович, дорогой мой человек - начал Николай - увидел я на горе людей и направился к ним, чтобы они помогли нам, поскользнулся и помню, наверное, последнее тогда, острую боль. Теперь я понимаю, что потерял сознание…

-   Да, так оно было - сказал собеседник - но, когда тебя нашли ты ужо маленько приходил в себя, наши люди тебе помогли, ну, там перевязали, как положено, рану обработали, и принесли сюда, а, когда ты начал пошевеливаться, глаза и руки перевязали, чтобы не убег раньше времени-то. Ужо поговорить шибко хотелось, наши-то у вас в цивилизации ужо как два годы не были, нету охочих, окромя молодежи, но ее мы туда не пушшаем, потому как губительно это для них. Мы тут, не думай, не совсем одичали и этот у нас …компутер имеется, там, что хочь можно найти, но среди рослых мужиков толком пользоваться никто не умеет, а молодежи, опять же, не доверям, ишшо телевизор есть там, упаси Господи, такое кажут! Мы на совете иногда его включам и смотрим…

-   Мне интересно, а что с Данилой, откуда вы знаете, что с ним все в порядке? Вы его видели? Может, помогли чем?

-   Собака, специально тренированная проводила его. Сам бы он из лесу-то не вышел, неопытный он у вас, как говаривали в старину, пороху не нюхал, всего пужается…Не

знаю, почему на него медведь напал. Так-то звери первыми не нападают, видать, была причина на это. А ты, Никола, в следующий раз зверя не бойся. Это редкость, скажу я тебе, большая редкость, когда животное ненавидит человека. Видать, обида сильная была, смертельная я бы сказал…

-   Вы и правду думаете, что с Данилой все в порядке?

-   Да. Все в порядке. В полном.

-   Почему так уверенно говорите?

-   Уж, ежели б, чего стряслось с ним, пес бы дал знать, говорю же тебе он специально обученный. Ни одного из беды выручал. Такие собаки, Никола, у нас на вес золота.

Ну и бабы наши помолились за него, спутника твоего. Скажи, а он крещенный этот Данила твой?

-   Да, крещенный, у него бабушка верующая. И родители у него крещенные.

-   Ну, тогда завтра молебен ему отслужим о здравии Пантелеймону-Целителю. И за тебя тоже. Тогда вы поправитесь быстрее. И мне покойней будет.

-   Хрисанф Егорович, я за родителей очень волнуюсь…

-   А чего об них волноваться? Ты им какой нужон? А? Живой и здоровый! А раз так, то ишшо маленько потерпи и уйдешь. Силком мы тебя не держим, но, ежели, просто так убежишь, - обидимся. Да, не переживай ты! Выздоровеешь, вот тогда…

-   Когда?

-   Может, завтра, а, может, опосля. Как наши доктора разрешат. Да не переживай ты. Одно тебя прошу, по-мужски, никому не говори о нас? Слышь?

-   Я? Да, конечно.

-   Ну, в общем, конечно, не конечно, но завтра перед образом обещание дашь, понял?

-   Да.

-   Вот, когда перед образом обещание дашь, тогда и пойдешь. Но, советую тебе, обещания свого не нарушать, а то, Божья кара тебе настигнет, где бы ты ни был, вот это, пожалуйста, запомни. Да хорошенько запомни…хотя, ой, люб ты мне стал, да и Любаве приглянулся, нутром чую, что вы хорошая пара, какой не сыскать… уйдешь, замуж она по своей воле не выйдет, знаю я их род однолюбы одни… а замуж надо. На Покров придется по всему видать, силой выдавать…

Николай помрачнел. Хрисанф Егорович продолжил:

-   Туда, к вашим, не пустим. А ты…мы понимаем…ну, если решишь тут быть, раз в год разрешим с родными видеться, но, смотри, чтобы - молчок! Сам придумай все. И родителей можешь сюда взять, если только они, конечно, православные. Этих ваших атеистов или иноверцев нам не надо, слышь?

-   Да. Я об этом как-то догадался - пошутил Николай.

-   Вот, я вроде и все сказал, а счас ты давай расскажи чего-нибудь, а то скоро уйдешь, а мне охота с тобой поговорить. Ох, Никола-Никола, цивилизация…чтобы курица ее пнула! Вона, как напутано все.

-   Я могу на Покров посвататься к Любаве?

-   Можешь-то, можешь, но, повторяю, смотри, если к Покрову не придешь, за другого выдадим. И точка!

-   Хрисанф Егорович, а если она меня не любит? Мы же с нею ни разу не разговаривали.

-   Как не любит? Как это любит? Весь Ободок видал, как она на тебя смотрела. Любого спроси - подтвердит. Любовь промеж вами, она, родимая.

-   Ну, смотрела, не значит любит…Мало ли кто на кого как смотрит!

-   Все! Кончай болтовню! Негоже мужикам долго о бабах баять! Что у нас других дел нету, что ли? И ишшо мой наказ - зверя никогда в лесу не бойся. Один раз медведь напал, это не означает, что надо таить на него зло или обиду какую…и совсем ни к кому обиды не держи, от этого угасают быстро. Прости, что учу тебя, но раз уж Бог свел нас вместе, то терпи, меня, старика, и помни - зла, паря, я тябе не желаю. Нету у меня камня за пазухой, вот те крест!

-   Хрисанф Егорович, я так с вами сдружился, не знаю, как буду без вас, у меня такие хорошие родители, папа профессор, они бы вам так понравились. И Любаве тоже. Правда…

-   Ну, будет, как Бог даст. Завтрашний день умнее нонешнего. А теперь давай спать.

-   Давайте…Спокойной ночи.

-   Покойной ночи. Ах, да, я что хотел сказать, завтра тебя совет хочет видеть. Ты завтра с ними поговори, ладно? Ну, там на вопросы какие ответь…

-   Ладно - ответил Николай зевая.

Всю ночь лил проливной дождь. В окно бил ветер, но мужчины этого не слышали. Глубокий здоровый сон надежно сковал их. Под утро, один за другим подали голоса петухи. Кое-где начал появляться свет в окнах, Ободок лениво просыпался. Утренние солнечные лучи ласково будили местных жителей, напоминая о новом летнем дне, где у каждого, несомненно, много забот. Картина была бы идеальной, если бы не комары, от которых не спасала даже помидорная ботва, предусмотрительно развешанная над окнами.

-   Доброе утро, Никола - разбудил Хрисанф Егорович - вставай, а то, скоро уйдешь, и кто знает, увидимся ли еще? Многое хочется тебе сказать…

-   Доброе утро - ответил Николай, лениво потягиваясь, - а почему вы живете здесь со мной, а не со семьей, вам, наверное, скучно без них? Ведь вы, как я уже понял, примерный семьянин. Впрочем, надо отдать должное уставам и обычаям Ободка, непутевых я здесь не встречал.

-   Ох, не хотел тебе говорить, думал, не спросишь, отвечаю: ежели, молодой мужик будет у нас жить, а у меня дочери юные одна другой краше, сам понимаешь, какая слава о них пойдет тогда? Мне же замуж их выдавать, в глаза зятьям смотреть.

-   Понимаю.

-   Вот, то-то и оно. Как там классик сказал: "Что за комиссия создатель - быть взрослой

дочери отцом". А у меня ведь не одна взрослая девочка …А про непутевых ты правильно заметил, но не все здесь гладко, скажу тебе. Есть у нас одно учреждение исправительного толка, там мы лодырей воспитываем. Кто не хотел свое поле по весне вспахать, обчее вспашет, но ужо два раза больше своего, али если кто жену бьет, тому плеткой всыпют. И суд у нас есть, без оного никак. За воровство, али драку - наказание должно быть, непременно. Мой тятя, царство ему небесное рассказывал, что в прежние времена в Германии, когда чего-то хотели власти сделать, то проводили общий сход и спрашивали население, значит. Строго следили, чтобы каждый-прекаждый высказался. И вот как-то такой вопрос задали людям: что бы вы хотели в нашем городе построисть университет, али тюрьму? Вопрос сурьезный, не праздный. И, что ты, Никола, думаешь? Собрание порешило строить тюрьму. Потому как тюрьма, это, прежне всего, тишина, спокойствие. А университет - шум, гам. Кому оно надо? Немцы ведь народ рассудительный.   

В дверь постучали. Оба сразу же замолчали.

-   Входи, входи, Варвара - крикнул Хрисанф Егорович - не стясняйся, одетые мы.

В комнату вошла Варвара с горячим самоваром.

-   И когда она все успевает? - удивился юноша - и при этом все время молчит.

-   А у нас все бабы здеся такие - ответил Хрисанф Егорович, стоя у рукомойника.

За едой мужчины еще какое-то время общались на разные темы. А затем, весь день пришельца состоял из встречи с советом, молебна в храме Архангела Михаила, долгим разговором с Матвеем, который даже всплакнул от того, что скоро им придется расстаться. И всем, абсолютно всем Николай рассказывал о своей жизни, удовлетворяя их любознательность.

Николай рассказал им про Великую Отечественную войну, часть они слышали из разных источников, но все же от юноши узнали кое-что новое, про перестройку, про новые времена, особенно их интересовала так сказать социальное довольствие пенсионеров и инвалидов, именуемых на языке Ободка - божьих людей. Когда Николай прямо и честно сообщил, что этим людям жить очень трудно, лица жителей Ободка мрачнели и они, искренне просили его, чтобы он своих родителей, а также бабушек и дедушек привез к ним. Ободок готов всех радостно принять.

Под конец дня, когда Николай усталый и разбитый со своим неизменным спутником -Хрисанфом Егоровичем, сидели за самоваром, в окно постучали. Николай выглянул. Это была Любава. От неожиданности он замер, не зная, что сказать и как себя вести.

-   Возьмите, пожалуйста, вот - девушка протянула Николаю аккуратный маленький платочек, посмотрела в глаза и убежала. Он развернул, оказалось, что на платочке были вышиты два прелестных лебедя. Юноша прижал платок к сердцу. В эту минуту он был самым счастливым человеком на земле.

-   Говорю тебе, люб ты ей - подал голос Хрисанф Егорович.-   Эй, вон, как судьба распоряжается, что даже захочешь, а не вмешаешься. Вон, Любавушка, ужо как от любви береглася, а все одно ей отдалася…

-   Пожалуйста, замолчите!

-   Ой, молчу, молчу…Ай, от меня в таком деле какой прок? Я по сердечным делам тут не специалист, но хочу сказать тебе сызнова: с любовью, али нет, но на Покров Любава под венец пойдет. Годы, паря, понимаешь, они берут свое.

-   Пожалуйста, очень прошу вас, Хрисанф Егорович, замолчите, а то я с ума сойду!

-   Не кипятись, паря, не кипятись, хочешь жонится - так жонись. Одно дело девчонка, а другое - жонка. Такой жены, как в нашем Ободке больше не найти нигде в мире.

Николай смотрел невидящим взглядом и, казалось ему, что весь мир остановился. Он вдруг почти явственно ощутил пустоту, которая веяла от всей его предыдущей жизни. Единственное, что было положительное, в том, прошедшем времени - это родители и друзья. Но их быт, жизненный уклад, как, собственно, и уклад всех его современников был так далек от нормального, гармоничного. В том мире, откуда он пришел совершенно не было любви к ближнему.

-   Слушайте, Хрисанф Егорович, раз вы так переживали о том, как грустила Любава, почему так просто можете ее выдать замуж за нелюбимого?

-   А, паря, у многих так, не любят друг дружку, а жонятся, проходит годик-другой, так лучше пары не сыскать. Знамо дело, где наше не терпело.

Юношу словно обожгло от этих слов. Он спросил:

-   А, если Любава выйдет замуж за нелюбимого и будет тосковать.

-   Не будя, не боись, сколько молитв за века на Руси сложено от кручины сердечной, эх, ты, цивилизация, а простого не знаешь, дети пойдут, а от них счастье одно да радость. У нас ведь бабы рожают сколько Бог даст…так-то, Никола.

Немного погодя, вошла Варвара, в руках у нее был тяжелый рюкзак, видно, наполненный чем-то.

-   Нате, возьмите, это вам на дорогу харчи - протянула она Николаю. И, пожалуйста, простите меня, ежели чего худого вам сделала. Я ведь первый раз с человеком из цивилизации-то, знакома, простите, может, ляпнула чего-то не то, али кормила невкусно…

Она стояла растерянная среди комнаты и Николаю сделалось совестно. Как эта женщина, которая, то и дело только и ухаживала за ним, чувствует себя виноватой? Это же надо такое благородство души? И где? Здесь, где по всем законам логики люди должны были одичать. Он вспомнил, как живут в селах в глубинке России, где уже многие годы повальное пьянство, нищета и безработица, мягко улыбнулся и произнес:

-   Ну, что вы, что вы, Варенька, вы просто замечательный человечек, каких, наверное, не сыщешь во всем белом свете, ваша доброта укротит даже дикого зверя.

-   Да - согласился Хрисанф Егорович - что правда, то правда. А на доброте да на христианском смирении держится мир. Токмо на их, родимых, слава тебе Господи! Наши бабы, Никола, жребий промеж себя бросали, чтобы тебе прислуживать. Уж шибко любопытно им на тебя посмотреть, узнать, что да как? Бабы ить какой народ, до всего им дело есть. Ихнее ли оно, али нет - всюду нос суют. Этот домишко мы когда-то строили для пришлых. Но народу, как ты понимаешь, при нашей жизни к нам не густо ходит, так раз пять лет какой забулдыга и попадет. А вот, чтобы культурные, как ты, таких нету. Мы ужо стали думать, что они повывелися в России-то. Цивилизация же ваша в первую очередь душу уничтожает, сжирает ее и все, как тля ботву. Все, кого мы встречали, интересовались не нами, чем-то новым, а токмо золотом. Таки-то дела, паря. А тут ты…Варя на седьмом небе была от счастья, когда ей жребий выпал…

Варвара опустила глаза, вышла.

-   До свиданья, Никола -сказала он уже у порога - не поминайте нас лихом.

-   До свидания, Варенька, и еще раз спасибо тебе за все. Даже не знаю, как тебя благодарить.

Николай заметил, как люди старались с ним говорить без акцента, подражая ему, чтобы он не чувствовал себя виноватым, и загрустил. Такого отношения к себе он не видел ни у кого. Если, конечно, не считать самых родных и самых близки людей.

-   Ладно, Никола, давай посидим на дорожку, а тама мужики тебя проводют, по темноте дойдете до склонов, а тама ужо и рассвет, укажут тебе дорогу, и сам дойдешь. Да не грусти ты! Ждать тебя будем до Покрова, а дольше уж извиняй, тайну нашу, смотри, храни свято, ежели не будешь жонится не приходи - не надо травить душу Любаве. Ну, то есть сразу не приходи, тама лет через пять можно, таки-то дела…. ну, давай помолимся, и, айда! Слава те Господи, за все!

Все, что было дальше, для юноши слилось в нестерпимую тоску, он шел, шел и совсем не чувствовал усталости, далеко за горами остался сказочный Ободок с его прекрасными жителями. Его путь пролегал мимо палатки. Николай остановился, отдохнул у кострища, покурил. Внимательно оглядел местность вокруг, которая так изменила его жизнь.

-   Ну, с Богом, Никола - сказал он себе и двинулся дальше в путь.

Легкий летний ветерок дул ему в лицо и дорога казалась даже веселой, однако, его несколько смущала ноша.

Перед тем, как подняться на гору, юноша присел, раскрыл рюкзак и стал внимательно осматривать его содержимое, в аккуратно завязанных узелках имелось абсолютно все, что нужно путешественнику: хлеб, соль, сыр, коровье масло, домашняя колбаса, кренделя с маком, сало, добрая Варвара положила небольшую бутылку настоя тмина, Николай осматривал все глубже и глубже, пока наткнулся на тугие узелки, в которых явно было что-то тяжелое, развязав один из них, он ахнул - в узелке имелись золотые монеты. Обескураженный путник проверил еще два похожих, оказалось, что в них тоже золото. Кроме этого, в самом нижнем была записка:

"Дорогой мой Никола! Прости, за этот маленький подарок. Не удержался. Уж шибко люб ты мне стал и хочу, чтобы тебе хоть что-нибудь досталось на память. Ты - единственный человек из цивилизации, кто не расспрашивал про золото, а когда увидел его - остался равнодушным. Полюбил я тебя за это всей душой. Будь всегда таким. Да хранит тебя Бог и твой небесный покровитель Николай-Чудотворец Мир-Ликийский. Твой Х.Е."

В груди юноши словно все перевернулось, он сложил вещи обратно, все в том же порядке, каком были и начал подниматься на гору. За всю его небольшую жизнь, еще никогда он так не хотел возвращаться домой, как сейчас. Однако, превозмогая свое нежелание, все же шел, шел и шел. Короткие остановки и довольно тяжелая ноша нисколько не ослабляли его организм, а, может быть, наоборот, даже придавали ему силы. Ведь отныне он был человеком у которого появилась в жизни великая Цель. Он понимал, что новое решение тяжело будет воспринято родными и близкими, что просто так жить, как жил раньше он больше не сможет, его душа, воля в этом путешествии закалились и окрепли. С этой самой поры он безоговорочно полюбил звезды, ветер и горы. Далекие и близкие, но, несомненно, прекрасные, в которых уже около сотни лет таится совершенно особая жизнь.

Дорога до дома была намного короче, чем показалось в самом начале пути. Его родители как раз в это время были в отпуске и о приключениях сына ничего не знали, Данила же сам предпочел вести поиски, боясь огорчить родных друга. Папа с мамой Даньки от вида сына были в ужасе и решили, как только его организм окрепнет сделать ему пластическую операцию, чтобы, значит, уже до осени, все зажило. Горы Данилу теперь пугали больше смерти. Он несказанно был рад, что Николай вернулся живым и здоровым, но говорить о горах с ним строго-настрого запретил. Николай, связывающей его тайной томился, он хотел рассказать другу, как все было на самом деле, но не смог, сказал, что просто потерял сознание и подобрали его охотники, которые и привели в чувство.

Дома было все также, как и обычно, ничего нового. По улицам ходили девушки в коротких юбках, шортах и брюках. Николай попробовал представить себе Любаву в такой одежде, и тут же ему сделалось неприятно. Данила неимоверно грустил и родители решили его послать на лечение в ближайший санаторий. Однако, лечение ему не шло на пользу. По всему было видно, что что-то случилось с его душой, отныне бледность лица стала его отличительным признаком. Он углубился в себя, много думал, читал и его совсем стал устраивать его дом-сейф. "Все-таки, молодцы родители у меня - думал он - дом на сигнализации и кодовых замках - лучшая защита от любого насилия. Прав, сто раз прав папа, что применяет всевозможные меры безопасности. Только в таком доме можно быть уверенным, что тебя не застигнет бандитская пуля, не нападет бешеный зверь. Не зря народная мудрость гласит: мой дом - моя крепость."….

Он с удовольствием узнал, что за время его отсутствия в доме появилось много нововведений из области человеческой безопасности, например, маленьким детям прикрепляют к одежде специальные сигнальные значки и по ним охрана дома всегда может определить, где находится ребенок. А видеокамеры теперь имеются даже в прачечной, мало ли, кто может там находиться? На совете жильцов дома поступило даже предложение - поставить видеокамеры в клумбы, цветы - лучшая маскировка в летнее время. Жизнь богатых людей имеет большую цену.

За все лето юноши виделись совсем мало, в августе Данила уехал за границу делать пластическую операцию, после которой ему предстоял длительный процесс заживления. В сентябре, когда собрался весь класс, чтобы погулять вместе, Данилы все еще не было, Николай внимательно осматривал своих одноклассников, давно уже бывших и мысленно с каждым прощался. Все-таки хорошие они, ребята. Вот, если бы, они все жили в Ободке, какое бы счастье было их видеть каждый день, знать, когда они просыпаются, с кем живут. Девчонки стали совсем красавицами, а Ленка Прохорова даже матерью, правда, как часто бывает в этом давно цивилизованном мире, она одна воспитывает свою дочку, юный папаша отказался от своего счастья. Классная руководительница немного погрустила о том, что рассталась с такими замечательными ребятами, а потом были танцы, шумела музыка, пищали мобильники, девчонки жеманно улыбались. Николай стоял один в стороне и грустил, все присутствующие знали, что на Данилу в лесу напал медведь и знали, что при этом был Николай, поэтому, думали, ему и плохо, мол, не успел защитить друга. В храбрости и отваге Николая, равно, как и в его порядочности никто не сомневался.

-Коля, а Коля? - обратилась к нему Даша - а давай погуляем?

-   Давай…

Девушка взяла его за руку, он молча вышли.

-   А помнишь, как ты мне читал стихи - обратилась она к нему уже в коридоре.

-Да, Ахматову, помнится, ты ее очень любила, если не трудно, почитай…

-   Давай, выйдем во двор, там и почитаю.

Когда они вышли на залитое лунным светом пространство, девушка повернулась и начала читать стихи:

-   Слава тебе, безысходная боль!

-   Умер вчера сероглазый король…

-   Вечер осенний был душен и ал.

-   Муж мой, вернувшись с работы сказал:

-   Знаешь, с охоты его принесли.

-   Тело у старого дуба нашли.

-   Жаль королеву. Такой молодой -

-   за ночь одну она стала седой.

-   Дочку мою, я сейчас разбужу.

-   В серые глазки ее погляжу.

-   А за окном шелестят тополя…

-   Нет на земле твоего короля…

Даша вздохнула, стало тихо. Ветерок качал тяжелые цветки георгин. А они все шли, шли.

-   Даша - обратился вдруг Николай - а ты смогла бы ну, как героиня Ахматовой.

-   Что за вопрос - ответила девушка - если бы любила, то да. Поверь, для женщины очень важно от кого родить - от любимого или нет? Ну, я не знаю, как тебе это пояснить…

-   Не надо, я понял. Даш, а ты за любимым пошла бы на край света?

-   В смысле?

-   В прямом.

-   В другое государство, что ли?

-   Ну, вроде того…

-   Нет, мне в России нравится, знаешь ли, хотя, ну, плохо здесь, конечно, но не знаю…Ну, может, бы на Украину с родителями переехала. Там у нас родственники живут, бабушка с дедушкой, все такое, опять же язык нетрудный, балакай - не хочу…

-   Значит, за любимым пошла бы…

-   Ну, это, как попросит…Коль, а я ведь тоже того…стихи пишу.

-   Про любовь?

-   Ну, почему сразу про любовь? Про все. Хочешь, почитаю…

Николай улыбнулся, он посмотрел на Дашу и подумал, что она чем-то похожа на Любаву, что-то есть в ней такое, что отличает от других девушек. Может, ее иногда совсем беспричинная грусть, которая делает Дашу похожей на женщину с другой планеты. Она между тем замерла, посмотрела на него, потом на небо и начала тихо говорить.

-   Бродят по миру силуэты

-   Почти как люди,

-   Но не люди, а портреты

-   Черновики, наброски неба

-   Созданные из воды и хлеба,

-   А иногда, о, блаженство!

-   В мире бывает совершенство.

-   И горе каждому, кто не признал,

-   Что в первом встречном идеал.

-   Что первый встречный - частичка Бога.

-   И судят извращенно, строго.

-   Ну а после, глядя им вслед.

-   Молятся образу, которого нет…

-   Дарья, да ты гений - сказал Николай - никогда бы не подумал, что сидел за одной партой с таким наблюдательным и таким ранимым человечком. А, знаешь, я знаю одну девушку чуть постарше нас, представляешь, она никогда не читала поэтов двадцатого века, а пишет стихи…как бы тебе сказать…

-   Чистые, чистые и без малейшего оттенка злобы.

-   Да, а ты откуда знаешь?

-   Я так думаю…Она же не испорчена мыслями, пусть и передовыми мерзкого прогресса.

-   Почему мерзкого, Даш?

-   Потому что наш прогресс всегда был тесно связан с идеологией, а когда она отошла на второй план, а потом и вовсе сам знаешь, куда, появился пофигизм. А прогресс, замешанный на пофигизме, это почти то же самое, что на идеологии…

-   Странная ты Дашка, я раньше тебя, выходит, совсем не знал. Скажи, ты думаешь, из нашей жизни выход есть?

-   Думаю, есть.

-   И какой - на твой взгляд?

-   Нужно жить проблемами "маленького" человека. И, надо, чтобы все это поняли. Культивировать не разных там секс звезд, которые выйдут на сцену покажут первичные и вторичные половые признаки, пару раз рот откроют под жалкое подобие музыки - и все…нужно понимаешь, чтобы в цене было материнство, труд простого рабочего, семья…Помнишь, как Илья стеснялся, что у него папа работает слесарем, у всех там экономисты, бухгалтера, художники…

-   Помню, кстати, как он? Кажется, хотел поступить на экономический?

-   По конкурсу не прошел, а на коммерческое денег у него, понятное дело, нет, вот и работает сейчас с папой вместе, будет пробовать поступать на следующий год…

-    Да, не завидую. А в армию его не берут.

-   Может, и в армию, кто его там знает? Он же на вечера встречи выпускников не ходит, а я с его друзьями не очень-то вижусь.

-   Эх, Дашка!

-   А Витька Мокринский в армии уже второй год служит.

-   Да, я знаю, вроде в спецназе.

-   Я недавно видела его маму, она очень переживает за него. Он - младший в семье. Старший брат у него - Денис в Чечне служил, нормально вроде все, живой - здоровый домой вернулся, но мама есть мама, все равно волновалась, а теперь вот за Витьку переживает, эх, бедное материнское сердце, что только не вмещает в себя!

-   Видимо - это удел всех родителей…

-   Нормальных родителей, Коль, только нормальных. У нас одно время дача была вблизи рабочего поселка. И дорога к участку пролегала мимо двухэтажного дома барачного типа, домишко так себе, ими пол-России застроено. Строили как временное жилье, а живут в нем всю жизнь вместе со взрослыми детьми, а потом еще и внукам завещают, стены осыпаются, потолок протекает…там семья жила, фамилию, как сейчас помню - Обуховы. У матери, а ей тридцать восемь, было пятеро детей от разных мужей. Последний пятый муж, на двенадцать лет ее младше. Семейка та еще! Нигде не работали, жили на детские пособия и разные подачки. Дети гуляли по улице босиком до поздних морозов, старшие пили, курили еще с начальных классов школы. А моя бабушка, ну ты ее знаешь, Мария Платоновна, ангельская душа, все время как ходила на дачу, каждый раз заходила к ним и приносила разных гостинцев, печенья, молока, меда, хлеба. Она же нас кормила только здоровой и полезной пищей. Так вот, как-то бабушка зашла к ним и говорит матери:

Лариса, вот здесь мешочки с гостинцами, вам с супругом и всем вашим деткам, пожалуйста, проследите, чтобы всем досталось, и старшим, и младшеньким. А та ей, значит, отвечает: а чего, мол, за старших переживать они вон сожительствуют друг с другом…Брат с сестрой, понимаешь, и это так о них говорит мама…У бабушки после этого сердце неделю болело…

Николай присвистнул:

-   Вот те раз!

-   Эх, Коля, Коля, куда мы катимся! Все у нас в России через одно место делается, проходное. Вон, Президент всем пообещал, что мамаши, которые детей родят получат большое пособие. Вроде хорошо, радоваться надо. Но, как подумаешь, на что этого пособия может хватить - стыдно за страну становится…Да и не одна нормальная женщина не будет рожать только из-за льгот. Выходит, будут плодиться такие как Обуховы…

Даша замолчала, они как раз подходили к красивому резному палисаднику. Николай попросил ее еще почитать что-нибудь из своих стихов. Девушка, немного обождав, словно продумывая что-то важное для себя, начала тихо-тихо говорить:

-   Я постучала, мне открыли

-   Я вошла - меня забыли

-   В том мире были только двое

-   Они жили в полном покое

-   Они любили не любя

-   И каждый придумывал себя

-   Но вот однажды ночью лунною

-   Я зашла не придуманная

-   Чужая печаль, живая история

-   О, Всевышний, чего им стоило!

-   Смеяться, плакать, сострадать!

-   Запоминать и вспоминать.

-   Громы разразились вдруг,

-   Они забыли все вокруг.

-   И там, где, двоим было тесно,

-   Для меня, третьей, нашлось место.

-   Но я ушла совсем внезапно,

-   Как только наступило завтра.

-   Они стали немного ближе,

-   Живут героями других книжек…

-   Даш - сказал Николай, - какая нежность сквозит в твоих стихах, не могу заявить, что у меня тонкая или ранимая там натура, но ты правильно все выразила, прямо в сердце. Вот, смотрю на тебя и пытаюсь понять, далекая ты, как звезда. Я бы очень хотел, по-дружески, искренне, чтобы у тебя все хорошо в жизни сложилось. Хотя, если честно, я не верю, что в наше время могут быть счастливые женщины. Слишком мало осталось мужчин из категории настоящих, мало. Знаешь, Дашка, если тебя кто обидит, ну там когда-нибудь, дай знать…

-   Хорошо…

-   Обещаешь?

-   Обещаю.

-   И, пожалуйста, не грусти. Женская грусть она, знаешь, как режет сердце?

-   Как?

-   Становится невыносимо больно, а иногда не хочется жить…

-   Коля, ты влюбился?

-   Даша, ты очень тонкий человек…

-   Если не секрет, кто она?

-   Вообще-то, секрет. Но ты первая, кому я открою ее имя, ее зовут - Любава.

-   Счастливая…

-   Почему ты так решила?

-   По кочану! Но ты, Коля, береги ее. Я не сомневаюсь, что все у вас будет хорошо и дети красивыми родятся.

-   Откуда ты такие вещи знаешь?

-   Эх, как бы мне свою судьбу устроить…

Николай нежно погладил Дашу по плечу и сказал, что она непременно устроит свою судьбу, просто нужно в это верить.

-   Эх, Коля! Медведь, помнишь, как мы тебя дразнили в младших классах?

-   Помню.

Даша взяла его под руку и снова начала тихо говорить:

-   Цветок при дороге

-   Что есть печальней?

-   Тяжелая ноша

-   Нелепой судьбы.

-   Жестокой, случайной.

-   Явной, не тайной.

-   Пожалуйста…

-   Будьте с ним на Вы.

Они еще долго гуляли по улицам, вспоминая школу и одноклассников,

а потом Николай проводил Дашу домой и отправился к себе. Долго не спалось, думал о Даниле, Любаве, о Варваре и Хрисанфе Егоровиче.

Он представлял, как отнесутся родители к его решению бросить институт и уйти жить в горы, а потому, как человек благоразумный решил подготовить их заранее. Уснул только под утро.

Для разговора с отцом, а Николай решил сначала с ним поговорить, он выбрал наиболее подходящий момент, когда профессор был в хорошем настроении. Однако, несмотря на это, известие сына его шокировало. Профессор стал жадно глотать воздух и потребовал валерьянки. Ему стало плохо. Что угодно, но такого будущего для своего сына он не хотел. Более того, не пожелал бы сейчас ни одному отцу мира. Ребенок! В него столько сил, надежд, молитв вложено, а он раз - и на тебе! Такого Отрогов-старший не мог представить себе даже в кошмарном сне.

-   Нет, и еще раз нет - кричал он - ты сам выбирал свою будущую профессию, помнишь, никто тебя и ни за что не согласится отпустить - единственного сына - куда-то, да еще и при условии, что не будешь ежедневно выходить на связь… Эгоист! Только о себе, о своих интересах печешься! А о нас с матерью подумал! Мы-то как без тебя! Отпустить - это все равно руки-ноги отрезать. Ты пробовал представить, каково человеку, лишенного чего-нибудь пусть в самом грубом физическим смысле! Не-ет! Ты не знаешь, а вон у дяди Миши сын - инвалид с рождения. Представляешь, мы пришли с ним в роддом, а ему говорят: ах, простите, у вашего ребеночка ДЦП, роды неправильные были! Мать не захотела делать кесарево сечение, чтобы фигуру не портить и все такое, решила сама родить - вот и получилось, что получилось…Что ему делать? Что было делать Мишке-то в двадцать три года? А талант! Знаешь, какой талант? Да, что ты вообще, олух, знаешь? Он аспирантуру бросил, пошел грузчиком на железнодорожный вокзал работать, а цаца его - Наташка дома сидела за инвалидом ухаживала, вот видишь, что бывает, когда думают только о себе! А дальше ты сам все знаешь. Мишка стал рабочим классом, начал попивать, Сережка, на год старше тебя живет с ними, по санаториям-курортам ездит, а все без толку. Из-за чего все? Из-за Наташкиного эгоизма, вон твоя мама, Виктория Петровна, она не то, что фигуру, она всю жизнь без остатка готова за тебя, оболтуса, отдать… А ты? Иди, говори с ней! Я и слышать о твоих глупостях не хочу!..

Профессор все кричал, кричал. Он души в своем ребенке не чаял. Однако, начало сыном было положено.

Юноша все так же посещал занятия в институте, готовился к семинарам, также, как и раньше, ходил на тренировки, но затеи своей не оставлял, ночами он почти не спал все думал о Любаве и о жителях Ободка. Его папа, как предполагалось, ушел в запой, однако, не длительный, профессор заботился о своем здоровье, а потом мало-помалу начал Викторию Петровну подготавливать к мысли, что их сынуля может в скором времени уйти от них. Виктория Петровна, как, наверное, и любая мать, подумала о женитьбе, а потому к известию мужа отнеслась довольно прохладно, только пробурчала что-то вроде, что рано их Коле о семье думать. Но, когда тактичный муж в весьма мягких выражениях начал объяснять, в чем дело, негодованию матери не было предела, она не дослушав, перебила его.

От крика кот убежал с комнаты и спрятался на кухне под диван, Шуршик не ожидал, что хозяйка до такой высоты может повысить голос. Даже сонно-ленивые рыбки, беспечно плавающие на кухне в аквариуме, проявили некоторое беспокойство.

Николай, понурив голову, вышел, но, зная характер родителей, юноша был за них внутренне спокоен.

Виктория Петровна была вне себя, но, когда профессор стал вслух размышлять - обычная манера говорить у него - что их ненаглядный Коля собирается в довершение ко всему - бросить институт и уехать куда-то, в доме разразился настоящий скандал, который в свою очередь осложнился тем, что Виктория Петровна действительно больна и в отличие от мужа, ушла не в запой, а слегла на больничную кровать. Ее словно сломали. Она быстро осунулась и постарела, однако, отговаривать сына и не думала, зная, что Николай все равно поступит, как задумал. Характером сын был в нее.

Юноше искренне было жаль маму, но и отказаться от Любавы и Ободка он не мог. Посовещавшись Отроговы решили, что в горы пойдут вместе с сыном, посмотрят, как он там устроится, а уже после вернутся домой. Отпустить одного у них просто не было сил. В институте Николай взял академический отпуск. Данилу же скупо сообщил, что уходит пожить в горы. Тот непонимающе посмотрел на него и кисло улыбнулся. Горы отныне он возненавидел.

-   Ты только, будь осторожен, слышь? - сказал он на прощанье - если, что нужно, сообщи.

Даша известие о том, что Николай уходит жить в горы, восприняла с радостью, она знала, что ее серьезный одноклассник ничего просто так не делает. Напоследок девушка крикнула:

-   И для меня там место посмотри, если что…Да! И жениха заодно! Я тебе в таком деле полностью доверяю.

-   Ну, знаешь, я в таком деле не спец.

-   А ты постарайся.

-   И что, ты бы в самом деле вышла замуж за того, за кого я бы сказал?

-   Да!

-   Серьезно?

-   Да!

-   Ну, Дашка, смотри, ловлю на слове…

-   Лови…

Примерно таким же образом юноша простился и с остальными одноклассниками, то есть не со всеми, а с теми, с кем он был в более-менее тесных отношениях.

Оставалось дело за малым, - собраться и уйти. Но эта часть прощальной церемонии была самой приятной из того, что Николай пережил за последнее время.

Он теперь днями напролет бродил по городу, по знакомым и малознакомым улицам, гладил стволы деревьев с желтоватой листвой и тихо шептал им: "До свиданья". Родители, то и дело поддерживали друг друга, старались шутить, однако, общее настроение было тяжелым. Виктория Петровна теперь могла просто так среди беседы расплакаться. И утешать ее было бесполезно, ее единственный сын был для нее всем, в спальной комнате она развешала детские фотографии Николая и подолгу их разглядывала, все еще не веря, что ее крошка выросла и покидает родительское гнездо.

Наконец, к полному огорчению родителей, настал день, когда нужно было идти в горы. Профессор с некоторой надеждой переспросил сына, не передумал ли тот, Николай отрицательно покачал головой, мама тяжело вздохнула и вызвала такси. Этот поход для нетренированных родителей был настоящим испытанием. Они шли чрезвычайно долго с большими перерывами. К тому же мама, зная трагедию Данилы, боялась одна оставаться у палатки. Вся семья находилась в тревожном ожидании. Красивая уральская природа не радовала никого, не было чувства счастья даже на озере - оно выглядело каким-то усталым и пустынным. Осеннее настроение сковало всех. Виктории Петровне даже в страшном сне не могло прийти, чтобы сына оставить так далеко от родного дома. Когда она смотрела на него, каждый раз сердце сжималось, к горлу подкатывала тяжелая болезненная волна. Профессор страдал молча, он боялся как за жену, так и за сына. К тому же, когда они перешли первую гору, его сковал тяжелый грудной кашель. Он старался свое состояние скрывать, но у него это плохо получалось. В итоге, каждый переживал за других больше, чем за себя.

В таком жалком состоянии они и застали двоих жителей Ободка, которые пошли в лес за опятами. Тарас с Афанасием издали узнали Николая, подошли, поздоровались, с искренней радостью познакомились с его родителями, взяли у них вещи и направились в город.

-   Ой, какая мама у тебя красивая, Никола! - сказал Тарас - а чегой-то у нее волосы обрезаны, небось, болела чем? Да ты не стясняйся, скажи, наши дохтора ее быстро вылечат.

-   Нет, это стрижка, мода такая у нас там…в цивилизации.

-   Там все женщины так ходют, что ли? - прошептал на ухо Николаю Афанасий.

-   Ну, почти все… - ответил Николай.

-   М-да - почти в один голос проговорили мужчины - а как мужикам, выходит, плявать, что ли?

-   Эх, вы городок - Ободок - промолвил в некотором раздражении Николай - слыхали такое слово эмансипация?

-   Нет, не слыхивали? А что оно означает?

-   А вот то и означает, что женщины сами решают, что им одевать, какие прически носить и на кого учиться.

-   А благословенье на это у батюшки своего они берут?

-   Может, и берут, кто их знает, я, видите ли, по женским делам не знаток.

-   И то верно - ты мужик - сказал Афанасий.

-   Ну, а раз берут благословенье, стало быть, так и правильно - согласился Тарас. Больше мужчины тревожить Николая расспросами о матери не стали. Просто шли и говорили о своем, мужском.

Виктория Петровна с некоторым удивлением рассматривала Тараса с Афанасием, и от души понемногу стало отлегать. И впервые за долгое время она улыбнулась, буквально через пару минут настроение передалось мужу, профессор облегченно вздохнул и взял жену под руку. Николай с жителями Ободка шел на пару шагов впереди и положительной перемены в родителях не заметил. Под ногами шуршала листва, на минутку путники замерли - им дорогу переходила олениха с олененком. Малыш то и дело все время подпрыгивал и оглядывался по сторонам. Семейство Отроговых замерло - звери и не думали людей бояться.

-   Чудеса - воскликнула Виктория Петровна - прямо как во сне. И так близко, можно погладить…

-   Ну, что ты дорогая - возразил ей профессор - наяву тоже таких мест немало, вон, например, в Финляндии, помню, когда мы там были, так дикие лоси сами прямо к дому подходили в поисках вкусной еды. А когда им не выносили - они уплетали розы у моего коллеги. Однажды неделю того дома не было - так от розария ничего не осталось…а все потому, что там законы такие - крепко стоят на страже животных. Как-то в девяностых, один фермер застрелил волка, который съел у него много овец, а страховая компания возместить ущерб отказалась, так потом общество "зеленых" затаскало его по судам, а во всех СМИ по волку устраивали панихиду, там девять дней, сорок дней…

-   У нас тоже лоси в Ободок иногда заходют - сказал Тарас - особливо, когда зима лютая, придут у домов погреются, запасы сена обгложут и обратно в лес. Никто их не трогат. А в позапрошлом году белок много выдалось, то-то урону хозяйству они нанесли! Выйдешь, бывало, в курятник кур покормить, а эти шустряги ужо тут как тут, куры их клюют, а они схватят еду и бегом от них. В каждом дворе белки кормились. Но такого, как вы говорите про Хвинлядндию, у нас быть не может, не благоразумно это. Совет бы разрешил серых отстреливать, они же не просто так ведь, они же опасные ишшо и для человека, а в Ободке в каждом дворе, почитай, маленькие детишки имеются. Не так много как в Большом Топазе, там больше двойни рождаются. Мальчики ли, девчата, а похожи друг на дружку как две капли воды. Чиста беда, когда приходят свататься. Тут надо глядет в оба, чтобы вместо Акулины не пошел под венец с Агриппиной, ну и наоборот, конечно…вона, как у природы все продумано.

-   Извините, а можно вам задать вопрос - обратился Афанасий к профессору.

-   Задавайте, конечно, какие разговоры тут могут быть!

-   Скажите, пожалуйста, а что такое СМИ?

-   СМИ - это средства массовой информации, понимаете?

-   Если честно, то нет - ответил Афанасий.

-   Есть телевидение, газеты и радио и они информируют население о том, что происходит в регионе, в стране, в мире…

-   Еще есть Интернет - добавил Николай.

-   Да, будь он неладен - согласился профессор.

-   А что, то, что происходит в регионе, мире, стране - обязательно знать всем - вмешался Тарас.

-   Ну, в общем-то, да. У нас полная свобода. Не хочешь - не слушай, не смотри, не читай. Насильно никто не заставит.

-   А если враги…нет не то, чтобы враги, но просто так …не друзья узнают, что у вас, к примеру, плохой урожай хлеба и цены заломят - предположил Афанасий.

-   Ну, это, неосмотрительно, конечно, с нашей стороны - согласился профессор - а вообще, на мой взгляд, давно пора ввести цензуру, а то по телевизору такое показывают!

-   Что, очень страшное? - спросили в один голос ободские мужчины.

-   Да все подряд - сказала Виктория Петровна.

-   И насилие, и кровь, и непонятные разборки, и оскорбления, и даже…про женские прокладки.

-   Как? Прямо так и говорят, вот, мол, прокладки и бабы ими пользуются для того-то и того-то? - удивился Афанасий полушепотом. - я, ить, эти прокладки увидел, когда с женой прожил четыре года…

-   А у нас все прямым текстом по центральному телевидению говорят - пояснила Виктория Петровна.

-   А мужики что бают? Охота им это слушать - спросил Афанасий.

-   А кто их спросил - ответил профессор - у нас мнение народа спрашивать не принято. Вот, и приходится детей беречь от этих СМИ. Хотя, уберечь по большому счету их невозможно. Развратом пропитана вся среда. Все это пришло к нам в восьмидесятые из Запада. Вседозволенность, пьянство, унижение человеческого достоинства. Вы, не подумайте, что мы были чистые и безгрешные до этого времени, нет, мы такие же люди, как и все. Просто с восьмидесятых у нас стали культивироваться пороки, благодаря западному влиянию. Я до сих пор вспоминаю, как Коля в девятом классе сказал, что одна девочка из их школы подрабатывает проституцией…

Профессор густо покраснел и замолчал, видимо, ему стало стыдно за то, что разговор перешел в такое русло, но теперь ничего уже поправить нельзя было и он виновато улыбнулся, глядя на жену с сыном.

-   А что такое проституция - спросил Тарас?

-   Проституция? Вы не знаете, что такое проститутуция? Как? Молодой человек, простите, вам сколько лет?

-   Двадцать четыре на Спаса будет…

И в двадцать четыре года вы не знаете, что такое проституция? Вот, чистая душа, вот она природная невинность. Нет, молодой человек, я, пожалуй, вам не скажу, что такое проституция. Оставайтесь таким же. Эх, Коля, хорошие у тебя знакомые. Мне очень приятно, что ты, а теперь и мы с матерью, знаемся с такими людьми.

Дальнейший путь проходил в замечательном настроении и уже ближе к вечеру они все вошли в городок, от вида которого у Отроговых - старших перехватило дух. Весть о путниках из цивилизации разнеслась моментально. Матвей с Хрисанфом Егоровичем тут же примчались на автомобиле.

-   Никола! Ай-да, хлопец-молодец - закричал Хрисанф Егорович - я чувствовал, ох, как чувствовал, что ты придешь. И с родителями ишшо! Ай, да молодец! Цены тебе, паря, нету! Дай обниму! Ну, иди сюда, иди к Егорычу своему. В душе-то, в душе ты наш, ободовский, я прям как первый раз тебя увидел все понял. Все-все, слышь?

-   Эй, привет, привет Николайка, заскучала наша балалайка…. Пропел Матвей.

Несколько жителей Ободка пришли смотреть на пришельцев, их искренняя радость настолько растрогала родителей Николая, что они оба не смогли сдержать слез. Юноша тут же всем представил своих родителей.

-   Господи, Господи, спасибо тебе за то, что услышал наши молитвы - воздел Хрисанф Егорович руки к небу, а потом добавил - ой, а Любава, Любавушка-то наша как соскучилась! Истосковалась по Николе-то. На вечорки с девчатами не ходит, все больше дома по хозяйству, редкий раз на улицу выглянет, поздороваешься с ней, сразу глаза опускает, вроде как виноват в чем-то. Ну, ладно, что я о бабе-то, ты сам с ней разберешься…

-   Попробую…

-   Да уж - вмешался профессор - очень нам не терпится познакомиться с девушкой, не хотелось бы верить в то, что такой путь мы с матерью проделали впустую.

-   Ишшо бы! Это я понимаю. Как понимаю! Но, думается мне, что ваши труды не напрасны, Любава тоскует о Николе. Давеча ее отец это подтвердил, спрашивал, как бы невзначай, вернется али нет тот парень из цивилизации? Выходит, у них вся семья сейчас в напряжении…

-   Понятное дело - сказал Тарас.

Вскоре Матвей с Хрисанфом Егоровичем посадили гостей в машину и уехали. Виктория Петровна все это время была в приподнятом настроении, ей определенно понравился Ободок. Как и предполагал Николай, их привезли все в тот же дом, похожий на гриб, где он жил раньше. Хлебосольные хозяева тут же накрыли стол и истопили баню.

-   Вам баньку-то по-черному, али по белому - деловито осведомился Хрисанф Егорович и снова обнял Николая.

-   Я думаю, что лучше будет по - белому - ответила в некотором смятении Виктория Петровна - хотя, признаться, я эту сторону знаю больше теоретически.

-   Ну, ниче, ниче - заверил Хрисанф Егорович - мы тута вас со всем познакомим на практике.

По всему виду Хрисанфа Егоровича можно было сказать, что он очень рад приходу дорогих гостей. В его душе давно поселилась мысль поближе сойтись с кем-нибудь из цивилизации и задать самые животрепещущие вопросы, например, канонизировали ли царя Николая и его семью, было ли всенародное покаяние, как так вышло, что после Великой Отечественной войны, которая унесла миллионы жизней, случилась и афганская, и чеченская? И вообще, какое России-то дело до далекого Афганистана? Али мужиков вовсе неохота кормить?

Почему люди не хотят работать и жить в деревнях? Может, их непомерным налогом обложили? Али еще как-нибудь травят? И вообще чем, каким духом живут люди нонче? Дело в том, что те люди из цивилизации, с которыми он редко общался, не могли полностью ответить на его вопросы, потому как большей частью были они рыбаки и охотники, и политикой особенно не интересовались, говорили весьма скупо и, в основном, о быте.

А тут, нате, пожалуйста, сам профессор в гости пришел!

Варвара охотно прислуживала Отроговым и с трудом скрывала свое удивление от вида Виктории Петровны. Во-первых, волосы коротко обрезаны, как после болезни какой, во-вторых, в брюках ходит и совсем не стесняется, а когда в комнату вошла, первым делом подошла к зеркалу, достала откуда-то из гаманка бутылек с пахнущей жидкостью и тряпочку и начала лицо протирать. Это при мужиках-то! Еще не понравилось Варваре, что Отроговы самый больший кусок баранины отдали сыну, тогда как по всем законам самое лучшее должно доставаться тяте. А то, выходит, что у семейства на первом месте ребенок, а не глава семьи, непорядок, в общем. Но, тем не менее, Варваре было приятно им прислуживать.

Приятное общение с жителями Ободка Отроговы-старшие продолжили после бани. В дом набралось столько народу, что не хватило ни стульев, ни лавок, люди сидели прямо на полу.

Кроме того, было открыто окно и в окно с улицы выглядывали несколько человек, профессор послушно отвечал на вопросы, а его жена впервые в жизни сидела в русское сарафане, пила чай, и время от времени тоже вела беседу. Матвей сидел возле Хрисанфа Егоровича и тоже внимательно слушал профессора, юноша отметил, что его друг из цивилизации больше похож на маму и чертами лица, и манерами и, судя по всему, характером. И, конечно, стрижеными волосами, добрая Варвара положила Виктории Петровне косынку, чтобы та чувствовала себя более комфортно, однако, профессорша и не думала ее надевать, она не чувствовала стеснения нисколько, а вела себя так, как будто так и надо. Глядя на нее, жители Ободка тоже перестали замечать несуразности с их точки зрения в образе пришлой женщины.

Николай же тем временем помчался к дому Любавы. На улицах было пустынно. Все жители Ободка собрались у дома, где остановились путники. Во многих дворах осыпались яблони и груши, местами виноград и слива, юноша вспомнил о местных умельцах-агрономах, которые могут вырастить огромную ежевику, и подумал, что с такими людьми Ободку ничего не страшно.

Часть третья. Встреча с судьбой

Дом Любавы был плотно обвит виноградом, который уже поспел и местами осыпался. У калитки влюбленный шаг замедлил и тихо позвал:

-   Любава…

Сердце замерло, вдруг подумалось ему, что сейчас выйдет кто-нибудь из родных девушки и скажет, что Любава передумала. А, может, она замуж не хочет, а, например, в монастырь. Душа-то у нее грустит, точно, рвется на небо, не зря ведь стихи такие грустные у нее выходят. Впрочем - успокоил себя - Даша ведь тоже о грустном пишет, может, это общеженское что-то?

-   Любава - снова позвал Николай, правда, уже тише, словно боясь услышать дурную весть.

Калитка еле слышно распахнулась и выглянула Любава. За лето она немного загорела, и, казалось, глаза сделались еще большими, коса была просто заплетена без ленточки, сарафан на девушке был ослепительно-синего цвета в тон глазам. Она стыдливо поправила косу и вопросительно посмотрела на юношу. Девушка была так красива, что Николай даже боялся пошевелиться. Так близко Любаву он еще не видел никогда. Он сто раз видел ее во сне, много слов ей заготовил, но теперь все забыл. И только мог шептать:

-   Любава…

-   Вы вернулись у нас погостить, али как? - спросила она после продолжительной паузы.

-   Любавушка…я …это. Я хочу сказать, что, ну, в общем, вы подумайте, пожалуйста, слышите, я, ну это…хочу послать сватов…чтобы, как положено, по-вашему, все вышло, все правильно. Нет, не так: пусть будет, как вы хотите…

-   Как мы хотим?

-   Да, и только так.

Любава смутилась и покраснела. С румянцем на щеках, она казалась еще прекрасней, опустив глаза, словно обдумывая каждое его слово, девушка спросила:

-   А вы, Николай, хотите?

-   Да! - сказал, как отрезал он.

После его ответа между влюбленными пробежала какая-то волна. Юноша внимательно смотрел, как ветер играет маленькими кудряшками любимой челки, как в такт ему вторят пружинки винограда, как прямо за плечами Любавы загорается закат. Яркий и ослепительно красивый, как бы знаменующий начало новой жизни. Замки в Ободке давно бросили свою тень на дворы и сады, воздух посвежел и испарины на лбу Любавы как-то незаметно исчезли.

-   А давайте, прогуляемся по Ободку - предложил Николай и улыбнулся.

-   Давайте - согласилась девушка.

И они пошли молча рядом. Николай, словно завороженный, боялся притронуться к девушке. По краям дороги ровными рядами была посажена калина, тяжелые гроздья которой лениво колыхал такой же ленивый ветер. Пожелтевшая листва осыпалась под ноги и своими красками хотела придать городку унылый и печальный вид.

-   Вот и осень вступила в свои права - сказал Николай.

-   Да, а у вас в цивилизации, поди красиво? - спросила Любава.

-   Осенью красиво везде… Но у вас, мне кажется, намного лучше, чем у нас.

-   У вас что там, деревья по-другому желтеют?

-   Нет, деревья желтеют везде одинаково, просто у вас очень чисто и в экологическом, и в духовном отношении.

-   Что такое - экологическом?

-   Экология, понимаете, Любава, это наука о том, что нас окружает - о горах, деревьях, реках…

-   Стало быть, у вас все грязное?

-   Ну, в каком-то смысле, да.

-   А чего тогда не уйдете жить подальше от цивилизации?

-   Это не все так просто, понимаете…

-   Как это не просто, мы ведь вон живем и, слава Богу, на экологические отношения не жалуемся.

-   Вы - очень мужественные люди. Впрочем, Любава, давайте, пожалуйста, не будем об этом говорить, мне интересно, как вы провели лето, что делали?

-   Как всегда, больше по хозяйству, тятя велел гусей стеречь, а то лиса к нам в гусятник повадилась, четыре гусака, будь она неладная, уташшила. Ой, да что про нас! Никола, скажите, а вы были, когда-нибудь в Москве, али Петербуре?

-   Был…

-   Правда? И какая она Москва? Поди шибко красивая? А Кремль большой?

-   Дорогая моя Любава…

-   Ой, только не зовите меня дорогой, неудобно как-то.

-   А как вас звать?

-   Просто Любавой и все, так все меня кличут.

-   Любавушка, голубушка, хочу вас сказать, что Москва - очень шумный и очень грязный город, там каждую секунду машины мчатся туда-сюда, а под землей ходят поезда…все гудит, трясется, люди куда-то спешат…Москву стоит один раз в жизни хорошо посмотреть…

-   Только один, а почему?

-   Чтобы окончательно в ней разочароваться.

-   Да, дела. А я окромя Колоничей нигде больше не была.

-   Колоничи - это тоже город?

-   Да, токмо побойчей нашего-то будет, там зимой ярмарка проходит.

-   А много городов, которые не поддерживают контактов с цивилизацией?

-   Осемь.

-   И сколько это человек - удивился Николай.

-   А мне почем знать? Такие цифры бабам не докладывают.

-   Любава, а вы хотели бы пойти в цивилизацию?

-   Нет, нету на то благословенья.

Тут они подошли к реке, Николай присел на корточки, Любава остановилась. От тихой речной глади веяло прохладой, еле заметно трепетали листья кувшинок, кое-где выпрыгивала рыба.

-   Стерлядка - сказала после длительной паузы Любава - сейчас ее время пришло.

-   Да, всему свое время согласился Николай и, помолчав немного, спросил - Любава, а вы стихи еще пишете?

-   Нет, что вы, я редко их записываю, все больше памяти доверяю.

-   Это правильно. А, можете, что-нибудь рассказать, я, знаете, так полюбил ваши стихи…

-   И только?

-   Нет, что вы, Любава, мне все это время очень не хватало вас…я скучал по вашим глазам, по вашему лицу, осанке, по вашим замечательным стихам…в них вся ваша душа - чистая и нежная. И, если, если только Богу будет угодно, чтобы мы когда-нибудь были вместе, я сделаю все, чтобы вы были счастливой…

-   Никола - спросила девушка после длительной паузы - а что такое счастье?

-   Счастье…счастье - это, мне кажется, внутренний покой и каждый день новая, необъяснимая радость…

-   Хорошо вы сказали, прямо как поэт…а вы стихи, ну мои, в самом деле, любите?

-   А как же, Любавушка.

-   А я не хочу вам их читать, простите и не обижайтесь, не хочу и все. И, пожалуйста, не спрашивайте почему? Мне хочется, чтобы вы рассказали, как там, в цивилизации, что вы делали, когда вам было семь лет, осемь, десять…

-   Я тоже хочу о вас все знать…

-   А давайте, вы мне рассказываете год из своей жизни, а я год из своей значит…

-   Давайте.

-   В семь лет я начала учить Закон Божьий, нам его преподавала Пелагея Ильинична - жена Хрисанфа Егоровича, чудная женщина, она вела у нас медицину ишшо, а потом - домоводство и этикет.

-   В семь лет я пошел в школу с углубленным изучением математики, а также в спортивную на каратэ.

-   Ой, а можно спросить, на что математику изучать глубоко, али обычно мало?

-   Любава, математику изучают, чтобы легко ориентироваться в точных науках, таких, как механика, например.

-   Понятно, а что такое каратэ?

-   Каратэ - это такой вид борьбы, чтобы, если на тебя нападут можно было быстро защититься. Теперь давайте дальше: в восемь лет я с родителями первый раз поехал на море.

-   На море? - спросила девушка - и какое оно?

-   Большое, ласковое и теплое. Не отвлекайтесь, Любава, что у вас значительного произошло в этот год?

-   В восемь лет я видела, как корова рожат…Ишшо засуха была сильная, хлеба мало уродилось. В Колоничах отлили иконостас из чистого золота…теперь ваша очередь.

-   В девять лет я научился плавать, кроме того, начал изучать английский язык…

-   Чудно! А я в девять лет научилась стряпать пироги из дрожжевого теста, прочитала "Евгения Онегина" и тятя мне заказал у скорняка заячью шубу.

-   Когда мне исполнилось десять лет я выиграл чемпионат Европы по каратэ.

-   А я десять лет научилась шить у Матрены, нашей белошвейки…скажите, Никола, а Европа большая? И что такое чемпионат? И почему его надо выигрывать?

-    Понимаете…

Тут внезапно послышался голос:

-   Любава!   

-   Это меня кличут - обратилась девушка - ну, бывайте, Никола. Мне домой пора, а не то ровен час, тятя ругать будет.

-   Давайте я вас провожу.

-   Нет, не надо. До свиданья.

-   Любава, подождите, на минутку остановитесь, пожалуйста, скажите, а мы с вами еще увидимся? Мне надо вам так многое сказать. И просто увидеть…

-    Ну, это как Бог даст.

-   Я могу к вам завтра прийти?

-    Приходите…

Она стала подниматься быстро в гору, при свете Луны, казалось, что это не девушка, а сказочная принцесса. Словно почувствовав на себе взгляд, Любава оглянулась, поправила косу и быстро скрылась за зарослями ивы. Николай еще немного посидел, бросил камушек в воду, поднялся и пошел домой.

Он шел медленно, любуясь огромными звездами, которые, как ему казалось, над Ободком сияют особенно ярко.

По дороге прогуливались влюбленные парочки, которые на юношу не обращали никакого внимания, а шептались о чем-то своем, вечном. Пахло спелыми яблоками и гвоздикой. Кое-где во дворах горели фонари, сделанные на старинный манер, освещая не только дома и сады, но и шпили замков, голубятни. Хотелось забыться и идти, идти до бесконечности. Каждый шаг ложился на землю клиновым листом, оставляя на ней невидимые отпечатки. Царящая в городке тишина незаметно вошла в юношу и стала его составной частью, такую наполненность жизнью Николай еще не ощущал никогда. Проходя мимо храма, юноша перекрестился, постоял немного, вздохнул и пошел дальше. Дома его ждали, однако, заметил, у родителей не было того беспокойства, которое появлялось в их родном городе, когда задерживался, не предупредив их заранее. Судя по лицам, они были вполне довольны и, впервые за долгое время, со спокойной душой, пожелали друг другу спокойной ночи, легли спать. Весь Ободок погрузился в приятную прохладную тишину. Только часы на кухне у Варвары еле слышно отстукивали время новой жизни семьи Отроговых.

До Покрова времени оставалось всего ничего. А потому в подготовке к свадьбе принял участие весь Ободок. И, уже через три дня, решено было засылать сватов к Любаве. Горожане проявили искреннее участие в будущей судьбе молодых людей. Всем хотелось, чтобы профессор с супругой не переживали за своего сына и не чувствовали себя хоть сколь нибудь не комфортно. Тем временем отец Николая времени не терял, любознательные горожане, конечно же, не разрешили ему хлопотать по хозяйству, а вместо этого - читать обзорные лекции о новой цивилизации и о жизни в ней. Лекции проходили в школе и было очень много желающих посетить их, приходили даже из Колоничей. Хрисанф Егорович неизменно сопровождал Отрогова-старшего и постоянно выпытывал у него что-нибудь новое. Особенно умилило его известие, что в православном отношении в цивилизации делается много чего полезного, даже молитву написали специальную "Просите мира Иерусалиму".

-   Что правильно, то правильно - заключил он - мира надо просить в первую очередь Иерусалиму, потому как токмо там, у Гроба Господня нисходит благодатный огонь, и нигде больше. А раз это место ознаменовано самим Господом, то, стало быть, должно быть мирным…Ой, молодцы! Надо же, как все правильно обозначили! Эх, светлые головы! А мы здеся цивилизация - тьфу! А она вона что! Вона какое удумала…

Хрисанф Егорович расцеловал профессора и с тех пор звал его не иначе, как Профессор. Еще Хрисанф Егорович узнал, что в цивилизованной России написан чудный акафист, само название которого умилило, он называется "Слава Богу за все". Вышло так, что некоторые слова из акафиста профессор знает наизусть, поскольку давно интересуется русским языком. И Хрисанф Егорович послушным ребенком повторял за ним, пока не запомнил следующее: "Господи, как хорошо гостить у Тебя: благоухающий ветер, горы, простертые в небо, воды, как беспредельные зеркала, отражающие золото лучей и легкость облаков. Вся природа таинственно шепчется, вся полна ласки, и птицы, и звери носят печать Твоей любви. Благословенна мать-земля с ее скоротекущей красотой, пробуждающей тоску по вечной отчизне, где в нетленной красоте звучит: Аллилуйя"…

С радостью староста Ободка выслушал и автобиографию автора этого акафиста - Бориса Петровича Туркестанова, в монашестве - Трифона. Когда он был маленьким ребенком, то тяжело заболел, и надежды на выздоровление не было, тут его мать дала обет Богу, что если ее сын выздоровеет, то обязательно будет служить Ему. Мальчик выздоровел, а когда подрос - поступил послушником в Оптину пустынь, там благословили его на учебу в Московской духовной академии, он выучился и, как это бывает с людьми, искренними и преданными небесному, пошел вперед по духовной линии, стал потом митрополитом. Этот акафист - его завещание потомкам…

Слушая профессора на православные, и просто общечеловеческие темы, Хрисанф Егорович, принял для себя одно очень важное решение - спросить благословение на паломничество в Оптину пустынь.

Его поездка теперь значительно облегчалась знакомством с Отроговым-старшим, благодаря которому он перестал питать отвращение к цивилизации.

Виктория Петровна все эти дни с удовольствием рассматривала городок, побывала в семье своей будущей невестки и заключила: сын прав. На такой надо жениться, несмотря ни на что! Причем, чем раньше - тем лучше.

В городе девушку, подобную Любаве век не найти, а любовь, как она когда-то учила сына, в жизни должна занимать главное место, иначе жизнь просто не имеет смысла. Потому как человек - который тебя любит, есть самый нужный и полезный человек на Земле.

Надо заметить, что, когда Виктория Петровна собралась замуж, ее родителям будущий зять, откровенно говоря, не нравился, и не совсем потому, что из нищей семьи, это, одна беда. Волновало другое: у него не было практически никакой перспективы. Ну, какое будущее может ждать филолога - любителя русской словесности? Про таких даже анекдотов не придумывают давно. А тут - любовь, вот такая уважительная причина…

Вечерние хороводы, работа на поле, на пасеке, бесконечные разговоры с прибаутками, семейство Отроговых настроили на новый лад.

В Ободке Виктория Петровна много сделала такого, чего никогда ей, горожанке с большим стажем, не приходилось делать. Она научилась доить корову, солить огурцы в бочке, париться в бане, давить виноград и делать из него сок, водиться с маленькими детьми и, заглядывая в голубые бездонные глаза шустрой девчушке, думала о том, что в скором времени у нее тоже, может быть, появятся внуки. В такие моменты сердце заметно поддергивало от радости. И профессорша начинала думать о том, что она совершенно к этому периоду своей жизни не готова. А как много хорошего впереди! Вечерами Виктория Петровна полюбила гулять по городку, заглядывая во дворы, рассматривая причудливую архитектуру маленьких замков, иногда кто-то из ободских ее окликал, она с удовольствием останавливалась и подолгу беседовала с ним, горожане, словно сговорившись все, как один путников полюбили всей душой. Те отвечали им полной взаимностью. В один из таких дней, когда чистую и сухую землю покрыл первый слабенький снежок, Хрисанф Егорович сообщил:

-   Опосля завтра ужо Покров…

Известие о близкой свадьбе сына, родителей Николая, несмотря на все происходящее, застало врасплох. Виктория Петровна прослезилась.

-   Будя, вам, Петровна, будя, говорю, - заметил Хрисанф Егорович - оно, понятно, единственного сыночка жалко. Да и девчонка его постарше маленько, но это ничего, я вон от своей женушки-то тоже помладше на три года, ничего, вот, живем, вона скоко ужо робятни нарожали. Командовать она, правда, немножко любит, чтобы курица ее пнула, но я молчу, виду не подаю, когда моя зазноба расходится, а сам свои дела делаю. В семейной жизни ведь что главное? А? Главное - приноровиться друг к дружке. Такие-то дела. Э-эх, где наша не пропадала! Будем пить, гулять, молодоженов поздравлять! Нонче в Ободке аж четырнадцать свадеб! Молодец, молодежь старается. И все по любви. Все по любви. И никто ишшо по решению совета. В прошлые годы, одна - две свадебки от общего числа да были по велению, а нонче!

Тут Хрисанф Егорович обратился к Виктории Петровне и спросил, знает ли она, какие-нибудь свадебные песни, та честно ответила, что нет.

-   Ой, нет, погодите, припоминаю, как у нас на свадьбе пели…что-то такое…на-на-на, на-на-на…(тут она щелкнула пальцами) - свадьбу восемь дней подряд справляли! Музыканты все играть устали! Эх! Если доля хороша - веселись моя душа. Никогда не унывай, песни напевай…

-   Так-так-так, повторите, барышня - обратился Хрисанф Егорович - эту песню мы будем исполнять на ложках.

-   Это как - удивилась Виктория Петровна.

-   А вот, берете бутылку - начал объяснять ей собеседник - в ее кладете две ложки, чтобы ручки аккуратненько так проскочили к горлышку, таперича, бутылку зажимаете между коленками и пляшете, раз-двва, раз-дввва!

-   А вдруг ложки выпадут?

-   Эх, Петровна, надо так хитрить, чтобы не выпали, и юбку опустить прямо до пола, чтобы бутылки из-под них не видно было, ну теперь понятно?

-   Понятно-то, понятно…

-   То-то же. Оно ведь дело нехитрое. Тута и музыка тебе, сама себе вроде как композиторша, получается. И просто - и весело.

Виктория Петровна изучила еще пару подобных приемов, а потом ободские женщины стали учить ее, как вести себя на свадьбе, что и в каком случае делать. Несмотря на то, что мама жениха - филолог по образованию и призванию она совершенно не знала народных обычаев. Единственное, чему ее не пришлось учить - это плакать. Мысли о том, что скоро придется расстаться с единственным сыночком, наводили слезы. В таком настроении Отроговы и встретили день свадьбы.

-   Коленька, сыночек - с этими словами родители разбудили сына и заплакали.

Николай проснулся, посмотрел на родителей и принялся их успокаивать.

-   Папа, мама, ну, что вы! Не плачьте, не переживайте. Я же никуда не денусь. Понимаете, я ваш Коля. Навеки вечные.

От этих слов Виктория Петровна еще больше разошлась и слезы буквально посыпались градом, она и не думала их вытирать, а профессору не хотелось успокаивать свою жену, он знал, что ей сейчас лучше проплакаться и выплакать все, что накопилось на душе у нее за последнее время.

После длительных, но, безусловно, очистительных слез, мама решила помочь сыну одеться, ведь сегодня был особый день в его жизни. У калитки уже толпились юноши, наиболее заметно среди них выделялся Матвей, он нервно ходил кругами и что-то говорил, при этом, поминутно жестикулируя. Когда Николай с родителями вышел на крыльцо, толпа затянула:

-   Ой, не то утро раннее,

-   ой, не то в поле огонек.

-   Чьи же то старания?

-   Ой, что за паренек!

-   Он нраву веселого…

-   он характера пригожего.

-   Он человек своего слова.

-   Не найти похожего…

Виктория Петровна, услышав это, закрыла лицо руками и снова заплакала.

-   Мам, пожалуйста, перестаньте, не надо. Матвей, замолчите - обратился Николай к толпе.

Те же его, совершенно не слушая, подхватили на руки и отнесли в повозку, которая была запряжена тройкой белых рысаков. Здесь же было место и для родителей, и, когда они все уселись, Матвей сел вперед, взял в руки вожжи и с криком "Тпррру" все тронулись с места. Несмотря на радостное событие, семья молчала и находилась в тревожном ожидании. Когда подъехали к храму, жители Ободка обступили их и начали приветствовать каждого члена семьи, наперебой желая им здоровья, счастья, а Николаю быть достойным главой семьи и беречь Любаву, как зеницу ока. А главное помнить - он женится на первой красавице! Возбужденная толпа обступила Отроговых, не давая никому опомнится, как тут раздался колокольный звон и кто-то закричал:

-   Любава, приехали! С родителями!

Быстро начали все расступаться, Виктория Петровна, когда увидела заплаканную маму невесты, немного успокоилась, тяжело все-таки детей отдавать во взрослую жизнь. Кто знает, какой она у них будет? Справятся ли со всеми трудностями?

-   Иди, доченька, - сказала она Любаве и поправила фату.

Николай ступил навстречу, сердце у него замерло, как в первый раз, когда он свою суженую увидел на сенокосе, он немного пошатнулся, словно все еще не веря своему счастью, а потом уверенно пошел навстречу. Их руки в шумной толпе соединились и они молча пошли к алтарю по ступенькам, украшенным тканными коврами. Отныне все дороги для них станут общими.

…Неделю спустя после свадьбы Отроговы-старшие, оставив сына в Ободке, решили вернуться к себе домой, круг дел, в который они давно вошли, звал обратно.

Хрисанф Егорович долго уговаривал профессора остаться, однако, выслушав, какие важные дела тому предстоит решать, бросил это занятие. По правде сказать, он немножко завидовал профессору, который так много знает и имеет возможность везде ездить. Не упустив случая, Хрисанф Егорович договорился в с ним на счет паломнической поездки в Оптину пустынь. Признаться, самому профессору эта идея приходила а голову и не раз, но не было подходящего случая и спутника. Теперь же - все устроилось лучшим образом!

Староста тяжело вздохнул, однако, тут же на его лице появилась неизменная улыбка и он охотно согласился семью провожать прямо до самой дороги, то есть федеральной трассы, а там уже их пути разойдутся в две противоположных стороны - два мира. Николаю тяжело было расставаться с родителями, ведь это впервые в его жизни такое - папа с мамой будут находиться на далеком расстоянии, да еще к тому же им нельзя позвонить. Одно утешение - электронная почта. Совет разрешил юноше раз в неделю связываться с домом. Тем не менее, предчувствуя, отдаленность родителей Николай помрачнел. Они же, видя, каково их сыну, попытались его утешить. Любава подошла вплотную к своим новым родственникам и обняла их всех. Так и стояли они долгое время кружочком, каждый чувствуя дыхание ближнего.

Отроговы не скрывали, что довольны своей невесткой. Ее природная чуткость и кротость так удачно гармонировали с внешностью. И более удачной судьбы - чем складывалась у их сына в Ободке, они и желать не могли.

Николай решил, что провожать родителей тоже будет до трассы вместе с Матвеем и Хрисанфом Егоровичем. Остальные жители Ободка провожали Отроговых так - кто до первой горы, а кто и до самого озера - Чарта.

Как положено на дорожку присели, женщины, глядя на путников, слезы тихонько смахнули, еще раз все обнялись и пошли…

За все время, пока отсутствовали Отроговы, в городе не произошло ничего примечательного. Так же, как и раньше, каждый день в подъезде пьяная техничка убирала мусор, выражая свои эмоции исключительно непечатными словами, в газетах, также доминировали статьи про грабежи, разбои, растление малолетних, совершенно упал в цене доллар, к которому, оказалось, так привязана наша экономика.

Все это, безусловно, происходило и раньше, но теперь Отроговы на это стали обращать внимание, и им становилось больно за свою жизнь. Данила продолжал учебу и время от времени пытался узнать у профессора подробности жизни школьного друга, однако, тот отвечал общими словами, а более всего - предпочитал молчать. Время от времени местонахождением одноклассника интересовался еще кое-то из ребят. Особенно же внезапное исчезновение не понравилось тренеру - на носу был чемпионат Мира и у его воспитанника имелись почти все шансы взять "золото".

Город все это время жил своей обычной жизнью, очевидный кошмар которой только теперь стал очевиден профессору и его жене. Они с удовольствием читали письма сына и тихо радовались за него. Надо признать, что за последнее время они немного помолодели, исчезли страхи за своего любимого Колю, беспокойство по поводу того, что с ним может, что-нибудь случится. Отныне они с удовольствием стали посещать церковные богослужения и научились искренне молиться.

Данила по зиме "влип" в неприятную историю, которая не только негативно отразилась на его репутации, но и физиономии. И с тех пор принял решение - перевестись на заочное отделение. А их одноклассница Валентина попала под поезд - ей отрезало ногу. Городской комфорт требовал свои жертвы, а именно - здоровье и даже жизнь людей, и время от времени он забирал положенное ему. Чтобы заполнить дневную пустоту, которая теперь у него образовалось, Данила пошел работать к родителям в банк, а свободное время проводил в ночных клубах. Родительские деньги ему обеспечили все, что он только мог захотеть - дорогую выпивку, секс, путешествия по всему миру, где, в сущности, он находил то же самое. Он сделал неприятное открытие - выпивка, доступные женщины, ночные клубы во всех странах мира имеют один и тот же запах. От такого ему сделалось не по себе. Однако, как человек хорошего воспитания он посещал работу в банке-сейфе и неизменно таял, папа ввел его в курс своих дел и Данила начал мало-помалу в них разбираться.

Профессор тем временем в переписке попросил сына, чтобы тот спросил у совета разрешения рассказать обо всем Данилу. После некоторых колебаний совет решился. Данила, узнав новости о своем друге, был потрясен. Его решение - отправится в гости к однокласснику - выглядело таким естественным и убедительным, что родителям ничего не оставалось, как просто отпустить. Правда, богатый папа упростил путь в Ободок сыну - он дал ему вертолет, который должен был его отвезти до условленного места, а потом, неделю спустя, забрать.

Как и предполагалось, это путешествие изменило всю жизнь банкирского отпрыска - Данилы Радужного. Он после Ободка, не ходил, а буквально летал.

-   Мама, папочка, я такой счастливый! Такой счастливый - часто говорил он вечерами родителям и те, не зная как реагировать на такое, у них в семье не было принято так эмоционально выражаться - лишь недоуменно пожимали плечами.

Про себя же они подумали, что их чадо влюбилось. И теперь их волновал лишь один вопрос - кто она?

Наступал Новый год. Для человека, выросшего в условиях современной цивилизации, Новый год означает полмесяца выходных, когда вся страна разом уходит в запой. Для жителей городка - это окончание рождественского поста, и, наконец, Рождество с многочисленными добрыми пирушками, катаньем на лошадях, колядками, с вечными пожеланиями счастья. Как раз в это время по приглашению приехали сюда Отроговы - старшие и семья Радужных.

На последних новый мир произвел неизгладимое впечатление. Особенно был потрясен отец Данилы - Александр Павлович Радужный, он узнал, сколько пудов золота имеется у каждого жителя Ободка, причем с рождения и при всем, при этом, эти люди скромны, держат скот, выращивают овощи и фрукты, и бесконечно заботятся друг о друге. У них даже на кладбище зимой снег убирают…

Его практичный ум тут же сообразил, сколько можно приобрести, если продать хотя бы четвертую часть здешнего золота. И что на такие деньги купить. Получалось, сумасшедшее состояние. Оно-то и не давало ему покоя. За эти деньги - размышлял банкир - можно прибрести, помимо прочего, еще и влияние в самых высших эшелонах власти. Ч

К своим сорока пяти годам Александр Павлович успел обзавестись тем холеным жирком, какой обычно появляется у людей от хорошей еды и полного безразличия к чьим-то бедам, он жил в своем мире денег - и только! Деньги полностью удовлетворяли его потребности, помогали сводить с нужными людьми, обеспечивали, с его точки зрения, вполне достойную жизнь.

И, когда своими соображениями об увиденном, поделился с женой, та философски ответила:

-   Прошу тебя, Саша, оставь, - мы ведь давно не бедные, и сын у нас всего-то один - Данечка, вон, какой славный…Ты, наверное, милый, будешь удивлен, но я, несмотря на два высших образования, всегда верила в существование страны, где все богаты и счастливы. И при этом, что немаловажно, скромные.

-   Ну, да - согласился муж - взять хотя бы Арабские Эмираты, там с рождения каждый имеет свою долю в золотовалютном резерве страны, а если работает, вкладывает свои сбережения в бизнес, то быстро продвигается…

-   Ну, зачем нам сдались Эмираты, скажи на милость? Здесь все роднее и проще - мы в России, в своей стране. А счастливые потому, что подальше от властей…Вон, на Колю посмотри, какое счастливое лицо! Хоть бы наш Данечка здесь устроился, плевать я хотела на его образование. Диплом при случае можно купить - счастье никогда.

Банкир, немного помолчав, с женой согласился. Он все время здесь гулял без охраны, заходил, куда хотел, ел такую пищу и в такой атмосфере, которая ему и не снилась. Даже подумал завести здесь дачу, однако, вспомнив характер местных жителей, тут же от затеи отказался и решил: пусть будет так, как скажет жена. Он чувствовал, что, непременно, в их жизни должно что-то произойти хорошее. Ободок, как всегда, действовал на пришлых людей благотворно. Однако, зимние праздники подходили к концу и нужно было собираться домой. Хрисанф Егорович начал понемногу привыкать к людям из цивилизации и теперь их разговоры, манера вести себя, его уже не удивляли. Обоим семействам чрезвычайно трудно было возвращаться.

Но, бесстрастный календарь вскоре выдал так долго оттягиваемую дату. И уже на горе, Данила, садясь в вертолет, во все глаза пытался рассмотреть Ободок, но так его и не увидел. Электромагнитное излучение, которое образовалось веками из-за залежей определенных минеральных пород, надежно скрывало частичку настоящей России, которую современная цивилизация давно потеряла к огромному счастью для последней.

Виктория Петровна, глядя на туманное облако, за которым находился ее единственный сын, заплакала. Они с профессором уже приняли решение - весной перейти жить в Ободок, и теперь обдумывали, как об этом сообщить близким, чтобы их не соблазнить и в то же время не травмировать. Что ни говори, но Ободок к массовому приходу людей из цивилизации не готов, да и не все, наверное, могут здесь жить…Хотя, если подумать, то почему бы и нет?

В оставшиеся полгода Данила успел сделать много - он все-таки выпросил благословение у совета Ободка рассказать о жизни Николая некоторым своим одноклассникам. В итоге, эта тайна стала известна одиннадцати человекам. И, несмотря на тот факт, что в жизни в условиях цивилизации, они были относительно хорошо устроены, все они пожелали узнать и увидеть все лично. Чувство душевной пустоты, с которым они родились и, которое только развивалось по мере взросления, после посещения Ободка стало невыносимым. Яркие сны, в которых текли прозрачные холодные реки, звери, не опасающиеся людей, юноши девушки, не испорченные модой и современным образованием снились исключительно всем. Найти молодому сердцу судьбу в таком месте стало пределом мечтаний. И многие одноклассники тайком стали мечтать убежать жить туда. Надо заметить, разговоры с родителями на эту тему, не у всех принесли ожидаемого результата. Все-таки, когда чаду меньше двадцати, ему нужно учиться. Так считают обычно родители всех времен и народов.

Город все это время жил своей обыденной жизнью, сложившейся давно под влиянием многих реформ и одобряемых государством пороков.

В газетах и на телевидении пропагандировали разные формы зла. Иногда, правда, попадался более-менее нравственный фильм или репортаж, но и то было безжалостно искромсано рекламой.

Жизнь, а тем более душа отдельно взятого человека никого не интересовала. И, если побывавшие в Ободке, кое-как выносили день с его обычными хлопотами, то с положением дел в условиях цивилизации они не могли смириться ночью. Когда небесная густота плотно покрывала землю, невольно думалось о том, что сейчас, именно в это время, далеко не все мирно спят. Отнюдь. Кто-то мучается от бессонницы, вызванной всевозможными стрессами, кто-то страдает в тюрьме, а есть те, кто проводит ночи напролет у постели больного. Внушала страх молодежь, бесящаяся в ночных клубах и на дискотеках, для многих ее представителей ночь - это еще и лишение чести, и отнюдь не на брачном ложе, как в милом Ободке…Исключительно, все, кто посетил этот городок, изменились.

А потому ближе к весне пришли к одному простому выводу - ехать жить в Ободок. Сразу в начале лета, оставив на родственников квартиру и все хозяйство, к сыну уехали Отроговы - старшие, а также бабушка и две одинокие тети Николая. Летом и осенью эту мечту смогли осуществить Радужные, вместе с многочисленными родственниками, богатыми, а потому неимоверно одинокими. Так же, в ближайший год, затерянный мир поманил к себе шестерых одноклассников со знакомыми, а кое-кого и с родственниками. Даша, сразу как приехала, завела роман с Матвеем, и, как бывает часто в молодости, они тут же сыграли свадьбу.

Впрочем, в Ободке мало кто этому удивился, поскольку свадьбы - дело привычное,

горожанам больше приглянулась девушкина прабабушка, ведь - это самый пожилой человек из цивилизации, понятное дело, они тут же устроили сход и попросили прабабушку рассказать о самом главном в своей жизни. Галина Демьяновна села в мягкое кресло, окинула всех взглядом, посмотрела на правнучку, которая стояла в обнимку с Матвеем и расплакалась.

-   Ну, будя, будя - сказал Хрисанф Егорович - чай мы вас не обидим. Не боитесь…

-   Бабуль, не плачь - успокоила ласково правнучка.

Галина Демьяновна вытерла глаза краем платка и продолжила:

-   Моя мама Ксения Павловна родила меня, последнего ребенка в тридцать восемь лет осенью тридцать восьмого года на Украине. Родители очень ждали мальчика. Папе тогда исполнилось пятьдесят три. А через месяц родила моя старшая сестра Мария. Тоже девочку. Назвали Людмилой.

Мария с мужем жила в Одессе. Мои родители с остальными детьми в Москве. Папа строил метро. В ноябре разъехались, но теперь мама волновалась о судьбе старшей дочери. К тому же она была великой труженицей, все время ее тянуло к земле, к хозяйству. Так мои родители приняли решение - переехать на Украину. Здесь сразу же у нас появился огород, виноградник двадцать курей, поросенок. Папа устроился на станцию Слободку слесарем.

… Лето сорок первого года стояло жаркое-прежаркое. Мама сшила мне и Люде красные платьица из флагового ситца. Это было в воскресенье, мы нарядились и выбежали на бугор хвастаться. Мне и Люде было по два года восемь месяцев, Люда почти на месяц младше меня. Две рано заговорившие болтушки знали уже по нескольку стишков. И вдруг послышался странный гул. Почти сразу же мы увидели со стороны, куда заходит Солнце, как на нас движется огромная черная туча. Туча страшно ревела. Мы впервые увидели так много самолетов и в своем неведении подняли руки и закричали в два голоса "Елоплан! Елоплан! Посади нас в калман!". А дикий гул уже прямо над нами. Самолетная туча все ниже и ниже. Я случайно оглянулась назад и увидела бегущую к нам с перекошенным от страха лицом маму, она закричала изо всех сил: "Тикайтэ!".

Я схватила Люду за руку и мы спрятались в кустах люции. К нам подбежала мама, прижала у себе…

Самолеты пролетели куда-то дальше, и вскоре раздался страшный грохот. Это бомбили узловую железнодорожную станцию Слободка Кодымского района. Так началась для меня Великая Отечественная война.

Отец Люды, молодой агроном Игнат Бурлака сразу же ушел на фронт. Мария с дочкой переехала к нам. Эвакуироваться мы не успели.

-   Прости Господи - прошептал Хрисанф Егорович.

-   Во, дела творились в цивилизации - вздохнул Игнат - а мы тута, как у Бога за пазухой...

Галина Демьяновна, глядя на них продолжила:

…Начались тяжелые годы оккупации. Прошла полуголодная армия румын, сразу заставили всех молиться и говорить по-румынски. Мы от них прятались как мухи в щелки. Со дворов брали все: свиней, курей, гусей. Не трогали только коров. Наша Лялька осталась, она нас и спасла в голодный сорок седьмой год. Потом в нашем селе появились немцы. Вычищенные, вышколенные. Всю молодежь угоняли в Германию, но в нашем селе никого не взяли. Не оказалось подонков, которые бы предали своих. А, может, к нам просто Бог был милостив? И нарядные войска СС прошли через Балту, Котовск.

Пока стояли немцы в селе, я старших сестер не видела в доме, они прятались.

Бомбили часто. По малости лет я запомнила только эпизоды. Вот нас всех детей затащили в огромный погреб. Повесили гамак, мне прищемили тело и я плакала. То волокли нас под утро в глубокий овраг за огородом, где большие кусты терна. Все спрятались под кусты, нас, детей, сверху еще прикрыли подушками. А кругом выстрели, взрывы. Помню, как горела церковь в Бруштенах. Это уже молдавское село - от нас через долину. Было очень светло. Слышала пулеметные очереди в вербах в долине. Все это лишь отрывки, но на всю жизнь…

…Дом у нас был большой, под железной крышей. Сени, комната, кухня и холодная половина, не такой, конечно, купеческий, какие стоят у вас, но добротный.

Поселили к нам немца, мы всей семьей жили на кухне девять квадратных метров, а он один в комнате. Это был какой-то особенный немец, он уходил рано, приходил поздно. На столе держал фотографию: мужчина, белокурая женщина и две девочки. Я запомнила только красивые локоны и огромные белые банты. Эти банты стояли перед глазами все мое детство. Мне же носить банты не довелось никогда…О себе немец гордо сказал: "Я - зольдат!"

Он часто не приходил на ночевку. Вместо него немец-денщик приводил двух девушек. (Я тогда впервые плохое слово о девушках услышала). Они были очень красивые, особенно черненькая. Взрослые относились к ним очень настороженно, а с Людой - нормально. От них-то мы и услышали впервые русские народные песни. Особенно страстно они пели на два голоса "Раскинулось море широко" и плакали, плакали. Только намного позже, я поняла, почему они плачут. Я не помню время по месяцам, постояли у нас немцы и ушли на Восток. Не грохотало, не стреляли - и слава Богу!

-   И то верно - прошептала Варвара…

-   Батюшки, страсти-то какие - перекрестилась Евдокия, продащица.

А осенью у нас уродилось очень много картошки. Потом снова прошли какие-то военные части, но у нас они даже не останавливались. Нас тогда мама не пускала даже за ворота.

Быстро прошла зима. У нас на Одещине весна начинается рано, ночью в долине послышались пулеметные очереди, а потом, то немецкая, то русская речь. Вдруг раздался стук в окно. Мы онемели. Папа взял в руки топор, вышел. А это в окно стучал тот немец, который у нас квартировал. Он крикнул: "Гитлер, капут!" и скрылся. До рассвета в доме никто не спал, даже мы, дети. Это была еще не полная Победа. Это просто наши взяли верх.

А утром дикое волнение в селе. Немцев погнали за Днестр. Шли первые наши части, шли штрафники. Начался переполох. Люди забегали-заплакали от радости. Кто-то взял хлеб-соль и вышел навстречу нашим солдатам. Обнимали их, целовали, называли сыночками. Солдаты были уставшие, грязные, не очень сытые. Их тут же расквартировали по домам. Мама варила ведерные кастрюли картошки по три раза в день. И еще их кормила грушами-дичками, они помогают при расстройстве желудка. Первые роты пошли дальше. На смену им приходили другие. И наступила весна сорок четвертого. Я уже большая! Мне скоро шесть лет.

К сестре вернулся муж. Игната списали из армии по болезни. Они попали в окружение в Белоруссии, прорывались через болота, и он сильно простыл. Его немного подлечили и он пошел работать агрономом, тогда лекарств-то особо не было. А третьего мая сорок шестого года он умер от туберкулеза в возрасте тридцати трех лет. Так моя сестра Мария (она сейчас живет в Одессе) в двадцать семь лет с дочкой на руках стала вдовой.

Наш папа вернулся на работу в свою Слободку, на прежнее место - слесарем. Вышли на работу сестры Феня и Маруся, а мама водилась с нами, детьми, и, конечно же, хлопотала по хозяйству, занималась садом, огородом, виноградником.

А в мае месяце у нас на полгода остановились пограничные войска. Полгода счастливейших дней в моей жизни! Никого не надо бояться, можно кричать, бегать! Пограничники спали прямо на улице, к многим из них приехали их семьи.

А в нашем доме поселился одинокий седой полковник - Егоров Анатолий Константинович. Он ленинградец. Вся его семья: жена, родители жены и его, погибли от голода во время блокады. Остался один сын, его куда-то отправили с пионерским лагерем в тыл. За эти полгода мы увидели очень много, а самое главное - кино.

Представляете, огромный луг, заросший мелкой травкой. На этой площади к двум ольхам натянули огромное белое полотнище - экран. И каждый вечер показывали кино. Мы с Людой не пропустили ни одного фильма. Нашим провожатым был Анатолий Константинович. Он нас очень любил. Бывало, возьмет на руки, несет к винограднику и поет "Калинку", а мы весело ему подпеваем. А там мы ему подносили самый вкусный виноград, уж мы-то знали, где какой куст растет.

-   Эх, вас бы сюда с вашим Анатолием Константиновичем - прошептал кто-то из ободских.

… К осени Анатолий Константинович заболел малярией. Его сильно трясло. За ним приехала машина из госпиталя из Рыбницы. Мама укутала его в одеяло и подушки. Через несколько дней наши вещи привезли обратно. Мам испугалась и стала молиться. А когда вернулся Анатолий Константинович из госпиталя, он низко поклонился моей маме и назвал ее своей мамой. Он еще попросил руки моей сестры Фени, но она зафыркала: "Мне двадцать, а ему сорок". Она ждала с фронта своего парня, но ему не суждено было вернуться. Война забрала суженого…

А где-то в сентябре привезли сына Анатолия Константиновича, его звали Алик. Я запомнила очень большие грустные глаза. Пограничники переехали дальше к новым границам. Уехал от нас с сыном и Анатолий Константинович. Наступил сентябрь сорок пятого. Мне исполнилось семь лет. Так начиналась моя школьная жизнь под мирным небом на покореженной земле. Вот, самое первое и главное…

Тут Галина Демьяновна окончательно расплакалась, и было решено, расспросами ее пока не тревожить. Пусть отдохнет. Потом все расскажет. Даст Бог впереди еще столько дней!

Для жителей Ободка с того дня мало-помалу начала открываться страшная правда о войне, причем, со слов очевидца. И эта война, спустя более шестьдесят лет после ее окончания постучала в их сердца, неся важные подробности о той России, от которой их предки давно и добровольно ушли…

А ровно через три года после того, как нога Николая Отрогова вступила в старинный город, затерянный в горах, в управлении внутренних дел областного центра было заведено уголовное дело о массовом исчезновении людей, исчезнувших было 1114, и не нашлось ни одного человека, который бы вразумительно мог объяснить следствию, куда делись выдающиеся семейства, составлявшие гордость города и России.

Странность дела заключалась в том, что все пропавшие знали, что они в скором времени исчезнут, а потому отказались от пенсий, пособий, квартиры и остальное имущество переписывали на родственников или, чаще всего, жертвовали храмам и монастырям, студенты массово бросали учебу, которая почти у всех была вполне успешной.

Милиция по требованию какого-то депутата возбудила уголовное дело и, как почти всегда бывает в цивилизованной России, не раскрыла его никогда…





 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу