Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений
С.В. Обручев. В неизведанные края


Чаунская губа осенью



Ночь темна. Волны — одни волны кругом!
Александр Грин


Утро уже как будто сулит хорошую погоду. На юго западе едва поднимается над водой вершина большой горы Наглойнын со ступенчатой вершиной, вероятно сложенной гранитом, как и другие горы с таким же рельефом, окружающие Чаунскую губу. Нам надо сделать рискованный переход — 100 километров прямо через губу к северному концу утесов. Певекцы не верят, что мы настолько смелы: «Неужели вы решились идти прямо через губу?» В Певеке несколько вельботов, вдвое большего размера, чем наша шлюпка, вполне мореходных, но на них пробираются вдоль берегов, чтобы выброситься на берег в случае бури. Даже кавасаки с кунгасами не решаются выходить на середину губы и при рейсах в устье Чауна придерживаются восточного берега. Прошлогодняя авария всех здесь напугала.

Действительно, пересечение Чаунской губы — настоящий морской рейс. По расстоянию это все равно что переплыть Ла Манш у Шербура, или южный конец Адриатики, или Баффинов залив в узком месте. Вследствие мелких глубин — не более 20 метров — волны в губе не такие высокие, как в открытом море, но зато круче и опасны для открытой шлюпки.

Чтобы защитить нашу короткую шлюпку от этих волн, мы по чукотскому обычаю надставляем брезентовую стенку — пока только с правого борта, со стороны самого страшного ветра. Если поднять эту полосу брезента, то борт повысится на 70 сантиметров и волны не так легко будут заливать шлюпку.

Мы весело идем по проливу между островом Большой Роутан и материком, держа курс прямо на вершину горы Наглойнын, которая виднеется на юго западе за губой. Но при выходе из пролива нас встречает «мордотык» — свежий встречный ветер. Быстро нарастают волны, шлюпка круто прыгает вверх и хлопает днищем. Волны плещут через незащищенный брезентом борт. Предстоящие 100 километров кажутся неприятными. Лучше немного обождать.

Причаливаем у мыса Валькумей возле двух яранг. Пока мы с Ковтуном заняты изучением ближайшего склона горы, Денисов обивает брезентом левый борт шлюпки. К нам бредет унылый чукча, хозяин этих яранг, маленького роста, худощавый, но коренастый, с необыкновенными для чукчей черными усами на морщинистом лице. Он целыми днями сидит на берегу вместе со своей семьей и смотрит за сетью. Сеть метров двадцать длиной выдвигается на длинном шесте с берега в море, затем, как только рыба (голец) подойдет к сети, последнюю быстро подталкивают к берегу, действуя ею как неводом. Когда рыбы много, этот примитивный способ лова приносит хорошие результаты. Голец — крупная и вкусная рыба из семейства лососевых, весом от одного до пяти килограммов.

Чукча приносит нам маленьких полукопченых полусушеных гольцов, мы даем ему взамен сухари.

К вечеру как будто стихает. У мыса Валькумей еще бегут ленивые волны, но дальше на юго запад блестит ровная поверхность. Мы пускаемся в путь. Не надо даже поднимать наших брезентовых заграждений. Мотор стучит без перебоев, шлюпка бойко режет волны. На средних оборотах мы делаем 12 километров в час; нам надо часов восемь, чтобы пересечь губу.

Тихо. Нет даже уток: мы ушли далеко от берега. Только изредка высунется усатая голова нерпы и посмотрит на нас удивленными круглыми глазами. Она «выстает», по образному выражению поморов, высовывая из воды плечи, и плывет за нами, чтобы рассмотреть эту большую странную штуку, которая стучит и разводит волну.

Быстро темнеет, но на фоне неба виден ступенчатый силуэт горы Наглойнын. Сзади — профиль Певекской горы. Он никак не хочет уменьшаться, а профиль Наглойнын все еще низкий. Кажется, мы остановились в темной бездне — только черная поблескивающая вода и темное небо без звезд, и хотя нос режет воду, отбрасывая ее двумя пенящимися струями, но мы как будто не двигаемся. Временами налетает ветерок, легкая рябь или даже маленькие волны бегут нам навстречу.

Профиль Наглойнын в темноте так и обманул нас — казался все таким же маленьким, пока вдруг не пахнуло на нас холодом, весло при промере уткнулось в дно, и, едва успев остановить мотор, мы сели на камни у берега. Берег плоский, с камнями — шлюпка подходит плохо. До утра надо подождать, потом выберем место получше. Над берегом поднимается мерзлый обрыв оплывин торфяной почвы в несколько метров высоты, а над обрывом — кочковатая тундра. В темноте натыкаемся на бревна — есть плавник, можно погреться. Скоро под толстым стволом запылал огонь, и, сидя возле чайника, мы с гордостью обсуждаем подробности ночного перехода: можно будет утереть нос певекцам!

Гора Наглойнын стоит, так же как и Певекская, на краю губы, высоко возвышаясь над лежащей к югу холмистой страной, и на ней постоянно образуются облака, переползающие то на юг, то на север. Вскоре с севера наползает туман, закрывающий и гору и все кругом. Местное ли это образование или туман охватывает большое пространство? Стоит ли утром лезть на гору или ее вершина также окутана облаками? Но нам нельзя выжидать: каждый день могут начаться северо западные осенние штормы, которые прижмут нас к этому берегу.

После утреннего чая мы с Ковтуном направились сначала вдоль берега на запад, пока, по расчетам, не поравнялись е горой. Затем смело лезем по кочковатому болоту в туман на юг. Через некоторое время поверхность начинает повышаться, появляются бугры щебня, и наконец под нашими ногами черный щебнистый пологий склон, сложенный сланцами. Долго идем мы по плоской его поверхности, стараясь не свернуть с водораздельной оси увала. Наконец сланцы сменяются роговиками, значит, мы идем правильно: роговики должны окружать кольцом гранитную вершину * , и мы приближаемся к ней. На высоте 200 метров над уровнем моря туман начинает разрываться, показывается голубое небо, клочья тумана ползут по логам, и вот мы уже поднимаемся по гребню над сияющим белым полем.

* Когда магматические породы внедряются в осадочные, они изменяют их состав и делают их более плотными, крепкими; сланцы, например, превращаются в роговики. — Прим. автора

Перед нами вздымается мрачная вершина горы. Крутой подъем, сначала но осыпям черных роговиков; затем уступ, опять кочковатая тундра, болото, ручьи и выше в виде гигантской лестницы — гранитный склон. Ступени этой лестницы по 80 метров высоты, они состоят из неправильного нагромождения глыб гранита. Идешь, балансируя по острому ребру глыбы, потом прыгаешь на гладкую, скользкую поверхность следующей, ползешь по ней вверх. И так шаг за шагом взбираешься все дальше, а вершина все еще далека!

Эти гигантские ступени видны не только на склоне горы Наглойнын; все береговые горы высотой более 500 метров, начиная от Колючинской губы на востоке до Колымы на западе, покрыты такими ступенями террасами. Сначала я приписал им морское происхождение: они имеют на первый взгляд большое сходство с обычными морскими террасами, отмечающими постепенное поднятие материка. Но внимательное их изучение показало, что мы имеем дело с оригинальной формой нагорных террас, которые образуются вследствие неравномерного накопления снега (при господствующих здесь зимой пургах) и последующего оттаивания и замерзания влажной почвы и скольжения по ней камней. Террасы эти живут, расширяясь и надвигаясь вперед непрерывно.

Довольно поздно добрались мы до плоской вершины горы. Высота ее оказалась 900 метров, и отсюда открылся вид далеко во все стороны. Но вся Чаунская губа закрыта толстым ватным слоем тумана, над которым торчат черные и серые вершины окружающих гор. Белые языки вползают по логам и, ощупав гриву, переваливают через нее белым потоком.

Только на южном конце губы кончается пелена тумана, и здесь он лежит волнами, между которыми блестит вода. За покровом тумана к западу и югу цепи гор, все более серые и неясные вдали. Это неизвестная, неисследованная страна. Удастся ли зимой пройти сквозь эти острые хребты на аэросанях? Ведь аэросани не могут подниматься на крутые склоны.

Как ни интересен пейзаж, приходится торопиться назад, не закончив работу на вершине; наступает вечер, и до темноты надо пройти хотя бы хаос гранитных глыб. Спуск по ним в сапогах труден: после прыжка на острое ребро или покатую поверхность чувствуешь себя очень неуверенно. Уклон крут, и неудержимо тянет бежать вниз и прыгать с глыбы на глыбу.

К ночи пройден весь крутой скат и остаются твердый пологий щебенчатый увал и кочковатое болото. Ночью никак не удается прыгать с кочки на кочку и находить маленькие щебенчатые площадки. Бредешь по воде между кочками, спотыкаешься, ругаешься про себя. Кажется, этому болоту нет конца.

Наконец вот и берег. Но спуститься нельзя: мы попали к гряде низких утесов. Приходится брести выше по кочкам к востоку, пока Ковтуну не удается сползти по какой то рытвине на пляж.

На другой день при пешеходной экскурсии по берегу к востоку я нахожу многочисленные следы чукотских стоянок. Сюда выходят оленеводы на лето, чтобы поохотиться на морского зверя. То здесь, то там видны камни очагов, остатки костров и даже следы детских игр: белые камешки, которыми выложен план яранги и полога, а внутри положены пустотелые камешки — посуда. А вот три маленькие яранги, сложенные из дерна, высотой в 20 сантиметров.

Путь от горы Наглойнын на юг лежит мимо длинного ряда больших утесов. Это холмистая страна, размытая морем, — прибой образовал непрерывные ряды утесов в 50—70 метров высоты. У их основания узкая полоса пляжа, прерываемая обрывами и нагромождениями камней. В этих обрывах видны превосходные разрезы складок, опрокинутые и перемятые, — вся толща сланцев и песчаников надвигалась на северо восток, и складки разрывались, ползли одна по другой. И вот по этим разрывам потом проникли воды с растворами кварца и отложили кварцевые жилы, которые оживляют своими изгибами серые стены утесов. Среди жил в конце утесов, тянущихся на 20 километров, попадаются толстые, до двух метров. Я их осматриваю внимательно — нет ли где следов металлических руд. В первой же толстой жиле я нахожу зерна мышьякового колчедана и ползаю по склону в поисках более значительных вкрапленников. В это время ко мне подходят чукчи. Это оленеводы, они ловят здесь рыбу тем же утомительным способом, который я описал выше. Они с любопытством смотрят на мои поиски и уверены, что я ищу «мане ман» (по чукотски деньги, а также золото — от английского «money»; в чукотский язык проникло несколько английских слов от торговцев с американских шхун).

Чукчи одеты очень бедно, в протертые до кожи мягкие кухлянки и затасканные штаны. Опираясь на палку, дряхлый старик сосредоточенно следит, как я разбиваю кварц молотком.

Один из чукчей, большой детина со скуластым лицом, говорит, что здесь «мане ман» мало, а вот на востоке у мыса очень много, и обещает показать. В награду он просит отвезти его вместе с его уловом на шлюпке до конца утесов, где стоят яранги. Я иду с ним и с другим маленьким парнем вдоль утесов. По дороге он захватывает нерпичью шкуру, снятую целиком и набитую рыбой, и легко несет ее на плече.

В двух километрах далее — еще одна толстая жила; кварц переполнен серным колчеданом и сияет, как золото, когда я отбиваю куски. Чукчи в восторге, но очень удивлены, когда я говорю, что весь этот блеск ничего не стоит.

Но «мане ман», к которому вели меня чукчи, лежит дальше и оказывается еще менее ценным — это только мелкие желваки серного колчедана в серой стене утеса. Вот и конец утесов, носящих название Энмытагын. В тундре, над пологим берегом, белеют яранги, на широком пляже бродят русские фигуры, а в море блестят белые борта вельбота. Необыкновенная встреча в таком далеком мрачном углу — это сотрудники культбазы, приехавшие сюда сегодня из Чау на.

Русских трое — краевед Лобода и учительницы Абрамова и Волокитина. Они будут кочевать вместе с чукчами.

Как мне рассказывали потом учительницы, в течение шести месяцев постоянных кочевок им было очень трудно приохотить чукчей к учению. У каждой из них было очень мало учеников — два три, редко до шести. Чукчи старались не стоять вместе, а разойтись на такое расстояние, чтобы сделать невозможным совместное обучение детей. Обстановка кочевки также мало способствует учению: чуть напьются чаю, полог убирается, и можно учиться лишь на морозе, где нибудь у стада или в дыму костра в яранге. А вечером, когда расставят полог, опять пьют чай, едят и ложатся спать. По видимому, главной причиной отрицательного отношения чукчей были шаманы — они считали учение опасным. Хозяин яранги, в которой жила Абрамова, вскоре вызвал шамана, виновато сообщил ему, что вот у него два несчастья: во первых, его выбрали в нацсовет, а во вторых, пришлось приютить русскую. И духи уже гневаются: волки задрали двух оленей. Но он обещает, что в нацсовете он будет делать только то, что соответствует чукотским обычаям, а что касается русской, то она безобидная и почти что чукчанка, и если что сейчас еще делает не так, то потом научится. Последовавшее затем камланье * должно было избавить хозяина от дурных последствий этих несчастий.

* Религиозный обряд, заклинание духов. — Прим. автора.

Обе учительницы сжились с оленеводами, принимали участие в работах чукотских женщин и заслужили полное одобрение чукчей, так что к Волокитиной даже дважды сватались чукчи, считая ее вполне пригодной для ведения чукотского хозяйства.

Нельзя не восхищаться самоотверженной работой этих первых пионеров советской культуры, которым в таких тяжелых условиях пришлось вести преподавание и бороться с влиянием, шаманов.

День был уже на исходе, нам очень хотелось заночевать у этих яранг, но море спокойно, ровная его поверхность отливает серым блеском, и надо спешить к самому дальнему, юго западному углу губы.

Теперь темнеет уже рано, приближается осеннее равноденствие, и мы доходим до цели опять в полной темноте.

Наутро ветер бьет с севера. Мы с Денисовым выезжаем на лодке с намерением осмотреть низкий ряд утесов к северу, но мотор не желает участвовать в этой поездке: впервые за всю свою короткую жизнь он решает серьезно заболеть какой то таинственной болезнью. Оставив Денисова возиться с мотором, я иду пешком вдоль утесов, отыскивая тот графит, который был обещан одним из местных русских. Но всюду только твердые песчаники и марающие руки глинистые сланцы, которые при некоторой фантазии можно принять за графит. Но зато я нахожу другое, очень красивое полезное ископаемое. Пляж в некоторых местах покрыт тонким слоем кроваво красного песка, он состоит из мелких зерен граната, вымытых прибоем из какой то изверженной породы. Такие пески представляют превосходный материал для шлифовки и полирования.

На второй день ветер не стихает, мотор все еще болеет, и попытка выехать на юг вскоре кончается неудачей. Я ухожу по утесам и болотам вдоль берега.

К вечеру, победив мотор, Ковтун и Денисов догоняют меня за концом утесов. Дальше к юго востоку видны только низкие песчаные берега с обрывами и оползнями, тундра с черными прослоями торфа; там геологу почти нечего делать, и исследование губы можно считать законченным.

Приходится здесь заночевать; по прежнему свежий ветер гонит крутые волны с севера, и с трудом удается пристать и выгрузиться у устья ручья. Пока мы таскаем груз через полосу прибоя, начинает падать густыми хлопьями снег, закрывая все кругом.

У нас есть железная печка, в устье ручья прошлогодний шторм загнал плавник, и мы весело проводим вечер, несмотря на вой ветра. Завтра мы возвращаемся домой — какое хорошее слово «домой»!

Завтра в самом деле мы можем выехать: ветер стих. И нас обуревает дерзкое желание — пройти прямо в Певек наискось через всю губу. Это пересечение еще длиннее предыдущего; отсюда не видно даже вершины Певекской горы, хотя она более 600 метров высоты. Смело мы пускаемся на северо восток, направляя нос шлюпки на горизонт, несколько левее едва видимых вершин восточных гор

Летайпиан. Слабая рябь, ветра почти нет, и только мотор что то шалит: время от времени в нем раздается странный стук, резкий и короткий. За два дня Толе не удалось выяснить его болезнь — надо разобрать его как следует.

Проходит час, мы отошли километров на десять от берега, и положение резко меняется: с юго востока подымается сильный ветер. Волны быстро нарастают, и со всех сторон видны крутые их гребни с белой пеной. Несмотря на поднятые брезентовые стенки, лодку захлестывает. Надо переменить курс, чтобы волна не била так прямо в борт. Постепенно мы склоняемся к югу, идем уже к Турырыву, но ветер все сильнее, и положение наше становится рискованным. Шлюпка каждую минуту встает на дыбы и затем с силой хлопает носом о волну. Мотор не внушает доверия, не говоря уже о том, что стуки в нем продолжаются. Само его положение на корме очень опасно: в любой момент его может захлестнуть волной, и тогда он остановится. А завести капризный подвесной мотор на волне не так то просто. Кроме того, наливать бензин в бак надо высунувшись над кормой, и половина бензина при этом проливается.

Мы принуждены наконец бежать под защиту южного берега. Он очень плоский, и ближе чем за полкилометра к нему не подойдешь, даже на нашей шлюпке. И здесь также сильно хватает ветер, особенно когда надо отходить опять в губу, огибая косы и мели двух устьев реки Чаун. На низкой плоской тундре видны пирамиды опознавательных знаков, поставленных у обоих устьев, здание фактории, серые стволы плавника и толстые белые чайки на желтом песке пляжа. Ветер срывает пену с коротких крутых волн, а когда мы отходим из за мелей в море, снова хлещет через борт.

Так идем мы до вечера к знакомой нам тихой гавани Турырыва. Здесь песчаная бухточка стала еще меньше, а вход в нее — еще более узким. Но все так же тихо и уютно.

Утром не хочется уходить отсюда на север: в Певеке, наверно, холодно. Мы оттягиваем отъезд, бродим по холмам, но надо все же ехать. И в полдень, забрав новую порцию сухих водорослей, мы пускаемся в путь по несколько утихшему морю. Навстречу пыхтит кавасаки — из Певека тащится в Чаун последний в этом году караван кунгасов. Эти кунгасы так и не успели вернуться в Певек: в устье Чауна захватил их 1 октября речной лед, и только кавасаки проскочил обратно; море замерзло позднее.

Длинный шестичасовой переход к мысу Валькумей мы совершаем спокойно. Попутный ветер весело подкатывает волны под корму, и, хотя мотор время от времени зловеще постукивает, мы не обращаем на него внимания: через несколько часов мы уже дома. Но мотор решает иначе: за месяц он отстукал уже 800 километров, хватит. И как только стемнело, он остановился. Денисов выясняет, что сорвана шпонка. Пока он меняет шпонку, мы с Ковтуном гребем, чтобы не отнесло в море. Через полчаса шпонка вставлена, но скоро и она срывается, и экспертиза устанавливает, что сломалась шестеренка. Приходится последние 10 километров пройти на парусах. У нас на шлюпке всегда лежат весла, мачты и парус — эти самые надежные средства передвижения.

Ветер тянет слабо и, когда мы заходим за Певекскую гору, совсем стихает. Приходится опять садиться за весла и тихонько шлепать вдоль косы. Темный силуэт нашего дома наконец выползает из тени горы, видны аэросани, куча груза, кресты соседних могил. Мы дома.







 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу