| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |

На суше и на море 1990(30)

— А вот здесь, посмотрите налево, работала Кармен, прославленная героиня Проспера Мериме, — спокойно говорит гид.

— И Жоржа Бизе, — вставляет один из членов нашей группы. Он всегда все знает.

— В этом здании сто лет назад помещалась табачная фабрика, — продолжает пояснения наш севильский экскурсовод.

Мы с жадным любопытством смотрим на стройный бежевого цвета двухэтажный дом, протянувшийся на целый квартал. Это одно из трех самых длинных зданий в Испании построено в XVIII веке, и теперь в нем размещены четыре факультета Севильского университета — филологический, права, философский и фармацевтический.

Мы минуем историческое строение, экскурсовод ведет дальше свой неторопливый рассказ о достопримечательностях прославленного города Севильи, а у меня из памяти не выходит коварная цыганка из Андалусии, созданная пылким воображением француза Проспера Мериме, ее яркая и трагическая судьба... Но об этом потом. Да, Андалусия была потом. А вначале было так.

Ту-154 мягко стукнулся колесами о бетонное покрытие Мадридского аэродрома и подрулил к невысокому зданию аэровокзала. Через несколько ужасно медленно тянувшихся минут мы ступили на землю Испании. Точнее, это был прочный как камень бетон аэропорта, а затем асфальт мадридских улиц. Но все равно — это была древняя Испания, многострадальная земля ее.

Много лет назад, когда я впервые, еще при Франко, направлялся в составе нашей научной делегации на Международный конгресс в Мадрид, через Париж, французские пограничники, увидев наши советские паспорта, встревожились. «Куда вы? — на полном серьезе предупреждали они. — Там же фашисты!»

Теперь на советском самолете, уже как гости Общества дружбы, мы прибыли в страну, стряхнувшую иго франкизма, и новая встреча с ней ожидалась с радостью и волнением.

Испания! С детства в самых глубинах сердца, с далеких тридцатых годов, когда весь передовой мир и мы, советские дети, сопереживали победы и поражения молодой республики, когда вся детвора, от мала до велика, носила «испанки» — особого покроя пилотки с кисточкой впереди, на уголке, как у бойцов героической республиканской армии, сражающейся с фашистами. Эти «престижные», как мы теперь бы сказали, головные уборы шили по вечерам наши мамы, заимствуя друг у друга простенькие выкройки. А отцы однажды принесли с работы домой чужеземное диво — яркие, как солнце, и душистые испанские апельсины.

А потом, после войны, была совместная учеба в МГУ и дружба с испанскими юношами и девушками. Их волнующе красивые песни и трогательная, изнурительная их надежда на скорое свержение франкизма, нетерпеливое ожидание народного восстания, конца диктатуры и неизбывная тоска по родине, которую, покинув в младенчестве, они едва помнили, но никогда не забывали.

День пути с двумя посадками в Берлине и Люксембурге, часы томительного ожидания в аэропортах, видимо, несколько притупили первые ощущения от новой встречи с Испанией, хотя они тоже были волнующи. Но особенно остро, со щемящим чувством родственной близости я пережил новое свидание с Испанией, когда ранним утром следующего дня замелькали за окнами автобуса на придорожных указателях знакомые с детства слова: Гвадалахара, Сарагоса, Уэска, Барселона, Эбро.

Уносясь в даль серо-голубого светящегося неба, простираются зеленые горы Гуадарамы. Сюда, к шоссе Мадрид — Сарагоса, они подступают одинокими скалистыми холмами со сглаженными, словно стесанными, вершинами, на которых нередко возникает то таинственный средневековый замок, то древний монастырь, или храм, или даже развалившаяся мавританская крепость, возраста лет в тысячу, отбитая испанцами у арабских завоевателей в далекие-далекие годы продолжавшейся 800 лет реконкисты.

На полной скорости, лишь слегка замедлив бег, мы минуем городок Алькала-де-Энарес, родину Сервантеса, и устремляемся на северо-восток. До заката нам предстоит проделать путь до Барселоны — 620 км — с остановкой в Сарагосе. Поэтому спешит наш водитель Хуан Мануэль — молодой 23-летний красавец, спокойный и быстрый, с буйной шевелюрой темных, как у Кармен, то есть как воронье крыло, волос и орлиным носом, поэтичный и трогательный Хуан Мануэль, выносливости и профессиональному мастерству которого мы все завидовали, ибо без сучка и задоринки за 7 дней он провел наш «корабль» вместимостью 30 душ по бетонно-асфальтовым маршрутам длиной 2500 км.

Мануэль на паях с отцом и братом владеет пятью туристскими автобусами. Брат его тоже водитель, а на остальных машинах работают наемные шоферы. Они, по словам Мануэля, зарабатывают больше него, притом что забот у них меньше.

Едва выехали мы из пригорода Мадрида на открытую местность, как увидели впереди, на пригорке, силуэт быка, взирающего на нарушителей его покоя. Острые, изящно изогнутые его рога и мускулистая фигура с настороженно поднятой головой, крепкими ногами и поджарым животом отчетливо очерчивались на фоне предутреннего неба. Возникнув на несколько мгновений, бык скрылся за поворотом, а потом вновь встал, выделяясь крупнее и четче, поражая своей стройностью и размерами. Наш автобус стремительно приближается к этому могучему животному, словно предназначенному для корриды. И вот уже видно, что фигура боевого быка — это щит-реклама «Осборн — шерри бренди» — марки английского спиртного напитка.

Еще одно рекламное диво, сопровождавшее нас по дорогам Испании, — толстяк с дутыми мускулами, как бы составленный из пузырей, наполненных воздухом колесных камер, — реклама транснациональной компании «Мишелин».

Из Мадрида мы выехали, едва забрезжил рассвет. И вот теперь, как только мы вырвались на плоскогорье, в наши окна справа брызнуло солнце, и сразу нежной зеленью и сдержанными красками испанской осени расцветилась природа. За окнами замелькали селения с фабриками и заводиками, пронеслась идущая в сторону дорога, построенная во времена владычества Рима какая-то крепость, протянувшаяся по самому берегу бурной речки, унеслась назад залитая туманом лощина и красно-коричневые земли умытых утренней росой полей.

ФОТО. Гранда. Вид на Альгамбру

Нас сопровождает очаровательная Исабель, красивая, как все молодые испанки. Она, как истая испанка, не захотела сообщить своего возраста, правда, если судить по неосторожному замечанию Хуана Мануэля, ей не более 27. Встречая нас в аэропорту, на мой вопрос: «Сеньора?» — она с обезоруживающей улыбкой ответила: «Нет, сеньорита!» На испанском языке это означает: «не замужем».

— Сейчас слева, — говорит очаровательная Исабель, — вот-вот, вы видите дом, вырубленный в скале. Недавно его посетил сам король, и создателю этого с большим вкусом устроенного домашнего очага его величество вручил медаль за доблестный труд.

Мы минуем городки с неизменными старинными христианскими церквами, четырехскатные колокольни которых, увенчанные вогнутыми пирамидальными крышами, после изгнания мавританских завоевателей в XIII—XV веках, переделывались из минаретов мусульманских мечетей.

В Испании совершенно иной возраст у архитектурных памятников. Древние для российской истории XIV—XV века — здесь не такая уж старина. Мы минуем акведуки, дороги, мосты, воздвигнутые римлянами на заре нашей эры, замки, дворцы и крепости вестготского периода и начала арабского завоевания, то есть VIII—XI веков, — вот это, по местным понятиям, несомненная старина. А сооружений XV—XVI веков, времени Ренессанса, здесь множество. Еще больше сохранилось строений поздних времен, особенно в черте городов, но также и за их пределами. Нередко они одиноко возвышаются посреди поля, разрушаясь от солнца и ветров, давным-давно брошенные их обитателями. Никто не разбирает эти здания на строительный материал, видимо, и без того его тут достаточно, и никому не требуется занимаемое ими место. А в городах такие дома стоят, подпираемые с обеих сторон более молодыми соседями, умирая без человеческих забот, с поврежденными фасадами, изуродованными дверями, выбитыми стеклами, погнутыми железными решетками балконов и с пустыми глазницами окон.

ФОТО. Кордова. Внутренний вид мечети

ФОТО. Средневековый замок Лоарре

Исабель вставляет в магнитофон у приборного щитка кассету, и вот звучит мелодия печальной песни. Под ровный шум колес слышен нежный перебор гитары, четкий ритм ударных. Трогательная мелодия несется вместе с нами по этим плавным холмам, горам и долам, улетая в бирюзовое поднебесье и опускаясь на эти деревни и фермы, на ряды розовых виноградников. Среди щемящей мелодии различимы отдельные слова и фразы: «Эль амор» (любовь), «Эль амор ее уна гота де агуа эн ун христаль...» — «Любовь — это капля воды в хрустале. Любовь — это мечтать, слушая песню, — печально выводит мягкий мужской голос. — Любовь — это плакать, когда тебе говорят «прощай», это долгая прогулка без слов... Любовь — это пространство, где нет больше места ни для чего...»

— Кто это так поразительно поет? — спрашиваю я у Исабель.

— Хосе Луис Пералес.

— А чья песня?

— Его стихи и музыка.

Щемящая душу мелодия с такими обнаженно простыми словами наполняет все пространство: и эти взгорья, и эти долины, и эти рощи — весь чистый, пронзенный утренними лучами воздух. «Любовь — это уста со вкусом меда, дождь в сумерках и зонтик на двоих. Любовь — это мир между двумя, и твое прощение мне, и мое понимание тебя». И словно из песни возникает Сарагоса, столица древнего королевства Арагон. Две тысячи лет назад именно здесь, на самом берегу реки Эбро, было иберийское селение, потом римское, названное по имени Цезаря Сесарагуста, потом арабское — Сара-густа и, наконец, после изгнания арабов из города в 1137 году — испанское, или, как выражается наш гид, христианское — Сарагоса.

Во время нашествия Наполеона в 1808 году город выдержал восьмимесячную осаду французских войск и не сдался. Ныне в Сарагосе полмиллиона жителей. Хуан Мануэль высаживает нас на центральной площади (вытянутый с запада на восток прямоугольник) с величественным католическим собором Нуэстра Сеньора дель Пилар, Церковью испанской готики и памятником гениальному арагонцу Франсиско Гойе, задумчиво сидящему на пьедестале с мольбертом и кистью в руке. Мы успеваем сфотографировать и то, и другое, и третье, и еще детишек, кормящих голубей у самой проезжей части, гДе толпятся машины. Успеваем заглянуть в собор, где довольно многолюдно и где приглушенно звучит орган — идет месса, и приобрести у входа несколько открыток. В отеле, названном по имени короля Арагона Рамиро I, нас ждет обед. После скудного сухого пайка вместо завтрака и обильных первых впечатлений у всех отличный аппетит.

И вот мы снова в пути. До сумерек нам нужно быть в Барселоне. Ландшафт заметно изменился. Как только мы отъехали от Эбро, пошла бурая, высохшая на корню трава и песчаная каменистая, иногда почти белая, солончаковая почва, потянулась полупустыня и унылая безлесная степь, на которой поближе к городам что-то выращивают, земля тут явно обработана и подготовлена для посева. А ведь летописи утверждают, будто в незапамятные времена лесов в Испании было в изобилии — так много, что весь полуостров, от Средиземного моря до Атлантики, можно было пересечь лесом. Но уже давно в Арагоне, как уверяет поговорка, «хлеб выращивают на камне, поливая его потом». Здесь на крестьянских праздниках родилась на весь мир известная арагонская хота, которую танцуют энергично и серьезно, без улыбки, высоко над головой подняв натруженные руки. И здесь, на этой земле, сложили пословицу: «Стучись в любую дверь, и ты найдешь приют». Я прочитал, что в Арагоне, в одной из часовен Теруля, археологи обнаружили тела испанских Ромео и Джульетты, чем подтвердили правдивость легенды, положенной в основу бессмертной трагедии великого Шекспира.

Между тем дорога ведет нас вперед. Среди каменистых полупустынных равнин местами, в поймах речушек, виднеются посадки слив и миндаля. Дороги! Автострады, по которым мчит нас автобус, построены за 10—15 лет, когда Испания налаживала «индустрию туризма». Не знаю, кто из правительства подал и провел в жизнь эту идею, но разработана она была с размахом. Шоссе, соединяющие Мадрид с Барселоной и далее — с Валенсией, в основном превосходны. Образцовой чистотой и отменным вкусом дизайнеров отличаются придорожные стоянки с кафе, магазинчиками сувениров и разнообразных мелочей.

Участки государственных автострад сданы для поддержания их состояния отдельным предпринимателям. И вот... наш путь перегораживают турникеты с кабинками, в которых восседают контролеры. Машина автоматически взвешивается, и электронные весы указывают сумму, которую надлежит уплатить человеку в кабине. Где-то по пути от Сарагосы до Барселоны с Хуана Мануэля за проезд нашего автобуса взяли 900 песет, потом, километров через 40, еще 250 песет. Всего — в переводе на рубли —12 руб. 65 коп. Потом, по дороге от Барселоны до Валенсии, у таких турникетов нас останавливали раз пять, и всюду Исабель раскрывала свое портмоне и передавала Хуану Мануэлю сумму, обозначенную на световом табло. Собираемой арендаторами суммы хватает не только на поддержание в отличном состоянии этих дорог, но и на приличную прибыль.

Начало ноября — не сезон. Мы едва ли не в одиночестве несемся по автостраде, и встречных машин немного. Но можно представить, сколь оживляется движение здесь, и особенно вдоль Средиземноморского побережья, в купальный сезон.

Наш путь пролегает по Каталонии. Кто только не владел в далеком прошлом этими землями: финикийцы, греки, римляне, карфагеняне. Завоеватели приходили обычно либо с севера, по побережью, либо с моря. У Каталонии свой язык, заметно отличный от собственно испанского, или кастильского, и своя классическая литература. Каталонский язык, как утверждают лингвисты, был первым языком Иберийского полуострова, отпочковавшимся от средневековой латыни.

Ныне Каталония имеет статус автономии. Пока лишь две испанские исторические области из пятнадцати имеют такой статус и носят наименование «страна», если буквально перевести слово «пайс», — «страна Каталония» и «страна басков». Каталонцы старательно подчеркивают свой суверенитет, и национальные чувства их развиты чрезвычайно.

Итак, мы въезжаем в Барселону, столицу Каталонии, второй после Мадрида по численности населения город Испании, крупный промышленный центр, раскинувшийся неподалеку от горной гряды, а точнее — подножия двух гор, которые, как замешкавшийся арьергард, километров на 60 отстали от основного «войска» — Пиренеев, развернутых фронтом на север.

Веками Каталония развивала текстильное производство. «Без Каталонии, — исстари говорят испанцы, — нам нечего было бы надеть. Во всяком случае мы одевались бы хуже».

Барселона — средиземноморский порт, причудливо соединивший и сливший воедино пышную готику XII—XIV веков и позднее барокко с современными постройками преимущественно благородных, радующих глаз форм и линий. Как метко оговорился наш барселонский гид, призывая нас обратить внимание на один из жилых домов: «Вот современное, но красивое здание».

В Барселоне буйно и щедро раскрылся талант знаменитого Гауди — гениального испанского архитектора XX века и его учеников. Спроектированный им собор «Святое семейство» поражает фантастической смелостью замысла. Ажурные башни его, испещренные неровными отверстиями и увенчанные головками, похожими на соцветия лука, напоминают марсианские растения, а готической формы главные ворота — устье пещеры. Стены собора снаружи усыпаны лепными лепестками. Ворота его никуда не ведут, ибо храм не закончен. Вот уже несколько десятилетий после кончины Гауди по его завещанию и проекту ведется строительство этого грандиозного сооружения, а конца не видно.

Нашу делегацию, совершающую поездку по линии Общества «СССР — Испания», тепло принимают в генералитете Каталонии и в муниципалитете Барселоны. Средневековые залы правительственных зданий в неярком свете старинных люстр выглядят торжественно. Портрет короля с наследником в зале заседаний подчеркивает официальный характер визита, напоминает в этой автономной области о существовании верховной власти. Незабываемое впечатление производит «зал хроники» с фресками талантливого испанского художника Серда на героические сюжеты отечественной истории.

ФОТО. Монастырь Эскориал (под Мадридом) — усыпальница королей

Обмен памятными сувенирами и тостами за дружбу говорил о значительности момента. Но пожалуй, лично для меня более значительны были слова принимавшего нас депутата генералитета Абри-еля де Семира. Этот крупный подвижный мужчина, расставаясь с нами у автобуса, в ответ на мое «Аста ля виста» вдруг заключил меня в свои объятия и доверительно сказал: «Каталонский народ любит советский народ». За этой короткой фразой мне послышалось многое — и близость исторических суде? русского и испанского народов в борьбе против наполеоновского нашествия, и признательность за бескорыстную помощь нашей страны сражавшейся Барселоне в годы гражданской войны, и благодарность за приют и образование многим детям Испании, для которых СССР стал второй родиной, и за противостояние империализму янки. Возможно, я ошибаюсь и не все из перечисленных мною добрых дел (а не исключено — других) вызвали сентиментальный порыв нашего гостеприимного барселонского хозяина, дело даже не в этом, а в том, что я сердцем ощутил искренность слов и его трогательного объятия.

В отель мы возвращаемся по заполненным толпами народа улицам ночной Барселоны, отмечающей праздник любимого святого, по знаменитому бульвару Рамбла, мимо достопримечательности города — то вздымающихся, то ниспадающих в разноцветных огнях фонтанов.

А наутро по узкой, метра в четыре шириной, улочке мы пробирались в музей Пикассо. Абриель де Семир устроил нам его посещение, что было нелегким делом, ибо в воскресенье музей закрыт. Собранная другом художника коллекция, в основном ранних его работ, убедительно показывает истоки и поиски розового, голубого Пикассо (по преимущественному цвету его полотен), эволюцию его творчества, влияние Тулуз-Лотрека, импрессионистов, в том числе пуантилистов, дает представление о пути знаменитого испанца к кубизму и сюрреализму.

Тепло распрощавшись с двумя Розами, молодыми барселонками, оказавшими нам бесценную помощь в знакомстве с их прекрасным городом, вручив нашим добрым феям московские сувениры, мы оставляем их растроганными. Одна из Роз училась, другая стажировалась в СССР, и их общение с нами не могло не вызвать у них сентиментальные воспоминания. Признаюсь, я тоже в эти минуты никак не мог проглотить комок, подкативший к горлу.

Автобус выруливает на шоссе, ведущее на юго-запад, вдоль побережья Средиземного моря, — в Валенсию, до которой 350 км.

Я рассеянно смотрю в окно, размышляя над цифрами, приведенными одной из Роз. Средний заработок преподавателя в школе 50 тыс. песет (при официальном испанском минимуме в 26 тыс. и среднем — в 40, тыс. песет), половина зарплаты уходит на квартиру из трех комнат и около 30% — на выплату налогов и взносов за медицинское обслуживание. Стоимость шикарных апартаментов в кварталах богачей доходит до 20 млн песет. Средний испанец даже за 1000 лет не сможет скопить денег на такую квартиру.

И снова несется над оливами и виноградниками голос Хосе Луиса Пералеса:

А за окном плывут лимонные, мандариновые рощи, рисовые поля, далекие деревни и городки, откуда пролегают грунтовые дороги, не пересекающиеся с туристскими маршрутами. В этих селениях живут Хосе, Педро и Адриан и сотни тысяч других испанцев, мечтающих стать гражданами, как все.

Иногда слева, на короткое время, искрятся воды Средиземного моря, и появляются редкие группы пальм. А когда мы выезжаем на равнину, тянутся гигантские плантации, на которых, словно корабли, плывут постройки хуторов и крупных ферм. Посадки олив не назовешь рощами. Отдельные деревья стоят рядами в 15 метрах друг от друга. Так для солнцелюбивой культуры создаются оптимальные условия. Начинают плодоносить оливы с трех лет, и жизнь их обычно длится до 15-летнего возраста, после чего деревья выкорчевывают и заменяют молодыми. Созревший урожай собирают, расстелив под деревом пластик и стряхивая ягоды.

Историки утверждают, что у мавров Валенсию отвоевал легендарный Сид — рыцарь Родриго Диас де Бивар, национальный герой средневековой Испании, воспетый в народной эпопее «Песня о моем Сиде» (XII век). Область Валенсия, протянувшаяся вдоль Средиземного моря, не менее знаменита, чем другие регионы Испании. И не только своими прекрасными пляжами. Во всяком случае большинство вывозимых за границу изделий и продуктов, носящих марку «сделано в Испании», можно бы с большой точностью именовать: «сделано в Валенсии». Среди валенсийского экспорта далеко не последнее место занимают обувь, игрушки, овощи, оливковое масло, маслины и цитрусовые.

На колокольню валенсийского собора мы карабкаемся по узкой каменной винтовой лестнице, прижимаясь к стене, чтобы пропустить встречную публику. Город, теснящийся под черепичными коричнево-красными крышами, открывается как на ладони. Сам собор под нами — кроме главного куба — несколько пристроек разных веков. В одной из них самая ценная реликвия — кубок, из которого, как утверждает молва, распространяемая отцами церкви, пил сам Иисус Христос на тайной вечере. Кубок находится в часовне, отделенной от храма прочной дубовой дверью и кованой решеткой. Здесь же скамейки для туристов и молящихся. Святыня помещена на возвышении в специальном стеклянном шкафчике.

То обстоятельство, что кубок сделан из оникса, вызывает сомнение у кого-то из нашей группы, утверждающего, что Христос пил из бронзового кубка. И мне, насколько помнилась знаменитая «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи, казалось, что там были на столе чашки, чаши вообще, а никакого кубка не было. Конечно, Леонардо, живший в XV — начале XVI века, об имеющемся в распоряжении католической церкви оригинальном кубке, несомненно, знал бы. Однако местный служитель — хранитель святыни уверяет, будто в храме имеются документы тысячелетней давности, подтверждающие подлинность и принадлежность этого святого предмета. Хотя для подтверждения легенды необходимы документы значительно более древние, нежели указываемые служителем, скажем I—II века нашей эры, чтобы не обидеть священнохранителя, мы умолкаем. Ободренный нашим интересом, он сообщает нам о том, что по разным храмам Европы церковью распределены лоскутки одежды Богоматери. Исабель уверяет, что один такой лоскуток есть и в Валенсии.

Особенно много доводилось мне видеть подобного рода реликвий, привлекающих прихожан, — мощей, частей одежды, цепей и оков, принадлежавших святым мученикам, — в церквах и соборах Италии: в Милане, Флоренции, Риме. Подлинность их по меньшей мере сомнительна.

Начинает смеркаться. В сквере перед собором — кучки подростков. Они расселись на скамейках небольшими группами, оживленно беседуют. Многие курят. Последнее бросается в глаза — девочки и мальчики лет по 12—14 нещадно дымят, угощая друг друга сигаретами. Разговорившись с одной такой группой, мы спросили, знают ли родители об их пристрастии. Девочки ответили «нет», а один бойкий парнишка заявил, что знают.

На одной из улиц в центре старой Валенсии нам показали обугленный остов церкви, подожженной во время гражданской войны фашистами. Они пытались, свалив вину на республиканцев, восстановить таким образом против них население.

Наспех поужинав, вечером мы успеваем на концерт азербайджанского ансамбля песни и танца, выступающего сегодня по приглашению Общества «Испания — СССР».

У входа в театр оживленная толпа, в фойе шум испанской речи. Под плакатом Общества дружбы раздают листовки и значки: голубь на зеленом фоне с оливковой ветвью в клюве и надпись: «Страна Валенсия — СССР». А вот отсюда, из ложи бельэтажа, виден весь зал. Он набит битком. Артистов из Советского Союза встречают горячими аплодисментами. Особенно нравятся певцы Акиф и Иманов. Своеобразные — то плавные, то темпераментно быстрые — азербайджанские танцы испанцы тоже принимают тепло.

Утром, сразу после завтрака, застегнув чемоданы и выставив их у дверей номеров — для стюардов, которые отнесут их в автобус, — мы собрались у входа нашей фешенебельной гостиницы «Король дон Хайме» (по имени еще одного арагонского монарха, внесшего свой вклад в освобождение Валенсии) подышать воздухом в ожидании автобуса. Над улицей, у поворота на мост и на самом мосту через реку Турия огромные щиты рекламы. Одна посвящена джинсам — они отлично сидят на стройной миловидной девушке. Другая рекламирует коньяк: бутылка с четким названием марки вожделенного напитка стоит рядом с поясной фотографией привлекательной особы, стыдливо прикрывающей свой пышный бюст. Как я заметил, в Испании рекламы несравненно меньше, нежели, скажем, в США, да и размеры ее куда скромнее.

Мимо проходят с сумками под мышкой девочки-школьницы в одинаковых костюмах — синий верх, серая юбка. Пересекая широкую авениду Перис-и-Валери, следует повозка. Возница, пожилой небритый испанец, торопливо погоняет мерина, спеша укрыться в переулок. Его телега нагружена каким-то домашним скарбом. Рядом с возницей мальчонка лет десяти в сильно поношенном пиджачке и старых брюках — видимо, сын. Оба одеты убого, и скарб их убогий. Поэтому, как потом я понял, они и спешили поскорее укрыться от посторонних глаз.

А к дверям гостиницы уже подошла женщина, неряшливо одетая цыганка, с двумя малолетними девочками. Сев в сторонке, она посылает детей за подаянием. Кто-то из наших женщин дает детям булочку, девочки делят ее и с жадностью съедают. Нет-нет да и мелькнут перед туристом эти контрасты Испании.

И снова в дорогу. Хуан Мануэль мастерски разворачивается по узким улочкам, выбирая нужную авениду. Мелькают предвыборные плакаты, оставшиеся от недавно прошедших синдикальных выборов, и надписи на стенах. В Барселоне мы тоже наблюдали подобное.

Их довольно много, этих сделанных на стенах несмываемой аэрозольной краской разноголосых призывов «за» и «против», брошенных представителями различных партий и группировок и просто группок разного цвета и уклона в буквальном и переносном смысле. Зачастую это похоже на беззвучный спор, когда оппонент зачеркивает надпись противника и над ней пишет свой лозунг, а иногда, другим цветом перечеркнув одно слово, подставляет свое, меняющее направленность призыва. Впрочем, не всегда такой политический спор бывает беззвучным. Вчера вечером испанское радио сообщило о террористическом акте в Гипускуе, совершенном баскскими сепаратистами, в результате которого погибло десять человек, из них четверо — солдаты гражданской гвардии. Несколько невинных людей ранено.

Наш автобус наконец выходит на шоссе, ведущее на юг, к Мурсии, главному городу исторической области того же названия. Замелькали долины, домики ферм — это крупнейшая огородная зона Испании, апельсиновые рощи. Земля здесь плодородна, крестьяне выращивают помидоры, финики, лимоны, люцерну и даже хлопок. В Мурсии хорошие пляжи. Купальный сезон длится до самого октября. В салоне снова звучит мелодия Хосе Луиса Пералеса. Его песни сопровождают нас всю дорогу. Они помогают глубже понять душу народа, прикоснуться к самому его сердцу.

Мы едем по широко распахнувшейся долине с грядой гор вдали, справа, и селениями у их подножий. Исабель говорит, что завоеватели приходили сюда с моря, поэтому древние жители и селились не у побережья, а на склонах: удобнее было вести оборону и укрываться от неприятеля. Вот почему на вершинах видны грозные крепости и так торопливо карабкаются вверх по утесам высокие каменные стены монастырей, а феодальные замки тут и там венчают головы холмов. Здесь кипели битвы, плелись интриги. Вот эти края были владением знаменитого семейства Борджиа, прославившегося своими политическими талантами, а еще более интриганством, коварством и жестокостью.

Налюбовавшись на дивные пейзажи Испании, я готов согласиться с мнением русского путешественника В. П. Боткина, находившего, что природа ее величава и в ней много поэтичного, она о многом говорит душе.

Два часа на обед, короткий отдых в Мурсии — и дальше, в Гранаду. Мы не заметили, как въехали в Андалусию — южный край Испании, одну из красивейших ее исторических областей. Именно здесь расположены воспетые в стихах и прозе знаменитые своими историческими памятниками Гранада, Севилья, Кордова.

Дорога идет на подъем, и едва мы минуем перевал, как небо затягивают серые облака. Мы словно попадаем в другую климатическую зону: вместо яркого многокрасочного пейзажа окрестности померкли, и пошел вялый дождь. Но вскоре он перестает, на западе проглядывает солнце, и мы устремляемся к нему.

Солнечные лучи высвечивают вершины Сьерра-Невады (Снежной гряды), сквозь голубую лазурь бьют по разрыву облаков, создавая нежно-золотистый ореол и фон для дубов на склоне предгорий. Какое-то время мы еще едем, устремленные к этой красоте. Я успеваю сделать несколько кадров. Но вот солнце село. Автобус замедляет ход: местные дороги не чета тем автострадам, что шли от Барселоны до Валенсии. Темнота окутывает долины, подступает к вершинам. На нас опускается безлунная ночь. Где-то внизу плывут огоньки хуторов. Волны холодного воздуха проникают в салон — это дыхание Сьерра-Невады. Непривычно низко над землей висит ковш Большой Медведицы. Дорога идет под уклон. Справа внизу мелькнула россыпь огоньков. Я с нетерпением жду встречи с достославной Гранадой.

Согласно старинной легенде, знаменитый город Гранада был основан прекрасной девушкой, дочерью или племянницей (в этом среди историков нет единодушия) короля Испании. Поначалу град был поставлен на равнине, но потом обитатели перенесли его поближе к хребтам Сьерра-Невады на три холма, что возвышаются между реками Хениль и Дарро. Автор старинной повести о раздорах мавританских рыцарей Перес де Ита утверждает, что назван новый город в память красавицы по имени Гранада, обнаруженной жителями в одном из гротов скалистого берега реки Дарро.

В самом начале VIII века Гранада была захвачена маврами, переправившимися из Африки. Так случилось, что в этих краях осели самые знатные и воинственные из завоевателей, пришедшие с полководцем Мусой. Славный город застраивался величественными зданиями и мощными замками и превращался в крупный центр арабской культуры. В нем процветали науки и искусства. На всю Европу славились гранадские ковры, шелка и ювелирные изделия. В его окрестностях в изобилии добывали золото, серебро, платину.

История Гранады кровава, полна распрями и насилиями. Ее короли редко умирали своей смертью. Третьего властителя Гранады лишил престола и заточил в тюрьму собственный брат, у которого в свою очередь отнял престол один из его племянников. Пятого и шестого короля убили вассалы. Седьмой тоже погиб от измены приближенных. Восьмому повезло больше — его просто изгнали из королевства. Девятый был обезглавлен коварным соседним владыкой. Одиннадцатый умер от яда. Убийцы совершенствовались. Двенадцатый был умерщвлен с помощью отравленной рубашки. Четырнадцатому сохранили жизнь — просто свергли. А вот пятнадцатому отрубили голову. Так повествуют хроники.

И жило в Гранаде, по свидетельству историков, не считая простолюдинов, тридцать два славных рода мавританских рыцарей и много-много могущественных и уважаемых семей, ибо каждый род состоял больше чем из ста семейств. В городе часто устраивались турниры, пышные празднества, состязания: игры и другие увеселения. Гранада была столицей эмирата. История ей определила стать последним оплотом мавров на Пиренейском полуострове. Проигравший решающую битву предводитель арабского войска эмир Боабдиль, как говорят историки, плакал, оставляя Гранаду. Увидев его слезы, мать едко заметила: «Что ты плачешь, как женщина, над тем, что не сумел отстоять, как мужчина?» До сих пор одна из гор, нависающих над городом, с вершины которой Боабдиль бросил последний взгляд на Гранаду, называется «Вздох Мавра». Взятием объединенными войсками Кастилии и Арагона столицы Гранадского эмирата завершилась продолжавшаяся почти восемь веков реконкиста. Это произошло 2 января 1492 года. В том же году, несколько месяцев спустя, испанский мореплаватель Христофор Колумб открыл Америку. Заканчивалось объединение разрозненных королевств в единое испанское государство. Наступала новая историческая эра в развитии Испании.

ФОТО. Барселона. Общий вид со стороны порта

Гранада — предмет восхищения народных певцов, тема мавританских романсов, поэзии бардов средних веков и Возрождения, город мечты, земли обетованной, напоенный свежестью райский уголок, край отдохновения среди опаленных солнцем знойных просторов. Она питала творчество первого испанского поэта XX века — Федерико Гарсиа Лорки.

И как не вспомнить здесь светловскую «Гренаду» с наивно-романтической мечтой красного бойца, который много десятков лет назад в далекой отсюда России пошел воевать, «чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать»! И мужественных Мате Залку, Эрнеста Хемингуэя, Ральфа Фокса, Людвига Ренна и тысячи других интернационалистов, помогавших испанскому народу защищать от интервентов и фашистских мятежников свою свободу и демократические права.

...Отель «Лос анхелес» («Ангелы») построен возле крутого склона, буквально прислонен к скале. Так что площадь его расширяется от этажа к этажу по мере подъема вверх, как у перевернутой вверх дном пирамиды. Замечательно: с балкона нашего шестого этажа — живописный вид на город, а с противоположной стороны, из коридора, — дверь сразу на улицу, плавно поднимающуюся в гору. Номер удобный, с балконом. Ничего лишнего: две тумбочки, две деревянные кровати, письменный стол, два стула и подставка под чемодан, шкаф для верхней одежды, кованая, под бронзу люстра и два в таком же стиле бра. Один коврик на двоих между кроватями. Один кусочек мыла (в других гостиницах было всегда не менее двух). Нет пластиковых пакетов для белья и суконки для чистки обуви, из чего можно заключить, что дела хозяина идут не блестяще. К тому же в ресторане — официантки. До сих пор повсюду были мужчины. Хотя работают женщины безукоризненно — быстро, ловко, — это все же свидетельство уровня отеля.

Архитектура фасада «Ангелов» приятна: голубой с белым цвет и легкие гнутые решетки балконов придают зданию воздушность, радуют глаз.

Утром я любуюсь с балкона видом города, простирающегося от склона, к которому прислонились «Ангелы», за реку Хениль, вдаль, кажется, до самой горной гряды, подковой охватывающей Гранаду. Воздух прозрачен и свеж. Начало ноября. Без пиджака холодно.

Сразу после легкого завтрака мы направляемся в Альгамбру — цитадель и дворец гранадского эмира. Именно с нею связано немало преданий, романсов и баллад о войне, любви и рыцарских подвигах. Здесь и была столица тридевятого царства, тридесятого государства, в которой жил с младенческих лет известный нам царь Додон. Ведь вчера в сумерках, а может быть, и днем (как же это я прозевал!) мы миновали то место «промеж высоких гор» (конечно, мы приехали с востока), где раскидывала свой шелковый шатер колдунья Шамаханская царица. Как знать, быть может, на этой самой скале, к которой прижалась наша гостиница, и стояла та башня с золотым петушком, возвещавшим о нашествии врагов. Правда, в легенде американского писателя Вашингтона Ирвинга, откуда взял Пушкин фабулу для своей сказки, на башне восседал не петушок, а бронзовый всадник, и царя звали Абен Габуз.

Итак, вниз, в город, а потом несколько витков дороги вверх, и мы у ворот мощной башни — у «Ворот правосудия». Вправо и влево уходят неприступные светло-коричневые каменные стены. Параллелепипеды громадных башен, толстые, вознесшиеся над обрывами стены, приземистый султанский дворец, мощеный двор и дворец Карла V, вековые, тут и там торчащие деревья — все создает впечатление незыблемости, вечности, заставляет думать о могуществе человека, воздвигшего шесть веков назад на голых скалах такую немыслимую мощь и дикую красоту. Едва мы входим на территорию Альгамбры, нас атакуют цыганки с кастаньетами и другими сувенирами. Некогда цыгане во множестве обитали в близлежащих пещерах. Да и поныне живут они тут, несколько потесненные в горы растущим вширь городом. Они сразу называют цену, а после моего отказа снижают ее вдвое. Предлагают за те же деньги настоящие звонкие кастаньеты, которые, хоть и не так красивы, конечно же стоят дороже тех, что предназначены туристам.

В плане Альгамбра — вытянутый на 800 м, по форме вершины скалы, и сплюснутый с боков до 200 м треугольник. Султанский дворец примыкает к одной стороне треугольника. После изгнания мавров Альгамбра стала самостоятельным городом со своим монастырем, церковью и даже гарнизоном. Башни были местом заточения государственных преступников. А теперь это музей.

Мы ходим по внутренним покоям. Из зала послов (он же тронный зал), расположенного в главной башне Комарес, виден городской пейзаж, долина реки Дарро и горы. Говорят, во времена султана эти окна зашторивались и прибывший с грамотой иностранный посол не сразу мог обнаружить сидящего на троне владыку. Со временем постепенно привыкавшие к полумраку глаза иноземца начинали различать изысканную красоту архитектуры и вязь цветных орнаментов стен и купола, затем царедворцев и только потом самого султана. Таким образом, султан заблаговременно успевал рассмотреть и оценить намерения прибывшего иностранного гостя.

Можно представить, как поражал богатством красок и роскоши этот зал, убранный шелками и пышными коврами, обставленный предметами царской власти и восточной утвари.

Из зала послов мы выходим в Миртовый двор — наполненный воздухом и светом благоуханный сад с длинным прямоугольным водоемом посередине и стройной колоннадой вокруг. В проточной воде бассейна — рыба, жадно хватающая крошки хлеба прямо из моих рук. Узким коридором переходим в Львиный двор, названный так за фонтан, чашу которого держат на спине двенадцать львов, скорее напоминающих собак или еще каких-то существ. Мавританские ваятели, как говорят, умышленно тесали такие нереальные фигуры, ибо Коран запрещает изображение человека и животных.

Львиный двор заметно меньше Миртового, и здесь много тени. Он буквально уставлен лесом то единичных, то собранных в пучки изящных колонн, поддерживающих орнаментальные арки, с которых свисают сталактиты резного камня, виртуозно декорированного арабесками. В орнаменте — голубой, золотой и несколько поблекший малиновый цвета.

Мы проходим в гарем. Ныне безлики и ничем не примечательны его покои. Одна его половина предназначалась для любимой жены эмира и его наследника. По другую сторону помещались остальные жены. Осматриваем королевские бани, устроенные по типу римских, с подогреваемым беломраморным полом. В одной из комнат — ажурные в мозаике красок царские альковы.

Роскошные галереи, потолки, карнизы резного дерева, покрытые филигранными арабесками и вязью арабских письмен стены, журчащие фонтаны, мраморные бассейны и наполненные хрустальной водой чаши — обилие прохладных вод, благоуханные цветы во двориках и тщательно подрезанный пахучий кустарник — все создает атмосферу покоя, восточной неги. Как должно быть приятно и свежо здесь даже в знойный полдень субтропического лета!

Вот чертоги Карла V, башня-будуар королевы и примыкающий к ней зеленый дворик с фонтаном и кипарисами. Как раз здесь полтора века назад жил и работал над книгой «Завоевание Гранады» великий американский писатель Вашингтон Ирвинг, воспевший дворец и крепость в своей бессмертной «Альгамбре».

Над крепостными стенами я насчитал четырнадцать башен. Раньше их было больше — не все сохранились, и не все из них реставрированы. Безжалостное время, землетрясения и французское нашествие — все это оставило свой разрушительный след. «Оружейная башня», «Башня дам», «Башня пленника», «Башня с зубцами», «Башня инфантов», «Водяная башня» — названия говорят об их внешнем виде и назначении. Вода всегда подводилась — и сейчас тоже — с помощью подземных труб и акведуков самотеком с гор Сьерра-Невады. А в заколдованных подвалах семиярусной башни, согласно легенде, скрыты несметные сокровища и заживо замурованы алчный гранадский алькальд, злобный альгвасил и подлый доносчик-цирюльник.

Внушительное и неизгладимое, хотя и противоречивое впечатление оставляет Альгамбра. Для посторонних — лишенные декора внешние стены султанского дворца и зданий, голые стены могучей крепости; для себя — утонченная роскошь внутренних покоев. Чтобы дополнить характеристику мавританской цитадели, приведу слова В. П. Боткина, осмотревшего ее 140 лет назад: «Столько суровой грубости снаружи и столько нежности внутри, столько изящества в подробностях и такая бедность общего рисунка, столько цивилизации и варварства! Это искусство спален. Араб любил таинственность и скрывал от толпы не только свои наслаждения, но даже великолепие, которым украшал приюты своей неги»*.

* Боткин В.П. Письма об Испании. Л., 1976. С. 186.

Через балку, метрах в двухстах, на соседнем склоне, чуть выше крепости, — летний дворец эмира и окружающий его сад Хенералифе. Кипарисы, обсаженные живыми зелеными арками и целыми стенами из подстриженного квадратами кустарника, перекликаются с прямоугольными плоскостями башен и каменных стен Альгамбры.

Склоны гор обросли гранатами, фигами, виноградниками. Здесь лавр, дуб, каштан, серебристый тополь сплетаются с олеандром. Вяз, липа стоят рядом с кипарисами и. цитрусовыми. Северные деревья соседствуют с южными. Отсутствие крепких морозов и близость снежных вершин способствуют их благополучному сосуществованию. В саду внимание привлекают деревья, на ветвях которых мелкие зеленые и оранжевые крупные плоды, а на земле у стволов яркими пятнами покоятся перезревшие темно-оранжевые. Оказывается, это декоративный горький апельсин, дающий плоды круглый год и выведенный человеком исключительно для украшения. Возвращаясь к историческим судьбам Испании, невольно задаешься вопросом: как такую большую по территории и сравнительно плотно по тем временам населенную страну — по некоторым данным, ее население в VII веке превышало пять миллионов человек — смогли всего за три года покорить, а потом почти восемь веков удерживать в подчинении всего лишь 40—50 тыс. арабо-берберов? Завоевателям способствовал ряд обстоятельств. Прежде всего слабость и раздробленность вестготского государства, среди правителей которого нашлись предатели. Но также и тот чисто военный момент, что ударной силой мавританского войска была подвижная и вооруженная легким оружием конница, с которой иберийцы столкнулись впервые. Захватывая чужие земли, арабо-берберы к тому же не упраздняли местную религию (коренное население было христианским). Они не отнимали у него землю, а лишь облагали подушным налогом. Беря христианок в жены, мусульманские воины позволяли им оставаться при своей вере. Только дети, рождавшиеся от такого брака, становились по закону мусульманами. А принимавшие ислам жители, даже бывшие крепостные, освобождались и наделялись землей. И кроме того, не в последнюю очередь в долгосрочном плане сыграл роль тот факт, что уровень развития производительных сил и культуры арабов были выше, нежели у коренного населения, им было чем поделиться и чему научить местных жителей.

Во второй половине дня мы посетили Гранадский кафедральный собор. Некогда возвышавшийся над двух-трехэтажными постройками города, ныне он затерялся среди шести-семиэтажных зданий центральной части Гранады. Здесь в королевской капелле покоится прах Изабеллы Католической, королевы Кастилии, и Фердинанда, короля Арагона. Благодаря браку этих двух королей и произошло объединение военных усилий испанцев, что привело к освобождению последнего оплота мавров — Гранады и к окончательному их изгнанию с Пиренейского полуострова.

Солнечные лучи, проникая в узкие верхние окна собора, падают на беломраморные надгробья высокопочитаемой в Испании королевской четы. Здесь же, под стеклом, рядом с мечом Фердинанда хранятся скипетр, корона, сундучок и молитвенник Изабеллы. А на алтаре — барельеф с изображением исторического момента: эмир Боабдиль вручает королям ключ от Гранады. Неподалеку — деревянные раскрашенные скульптуры коленопреклоненных Изабеллы Фердинанда, выполненные в строгой впечатляющей манере. На стене — картины Хосе Риберы и Мемблинга на религиозный сюжет.

Вечером я опоздал на автобус, увозивший наших артистов в центр имени Мануэля де Фальи, где они давали концерт. Спросив дорогу у портье и узнав, что до Центра минут семь — десять ходу, решаю найти его самостоятельно. Темнеет, моросит мелкий дождь, о возвращаться в номер за зонтом не хочется. Улица ведет в гору. Совсем стемнело. Фонарей нет, кое-где свет из окон да фары встречных автомашин, выныривающих из-за поворота. Ни единого прохожего, не у кого даже спросить дорогу. По-моему, мне следует здесь повернуть направо. Потом сюда. Теперь должен быть парк. Ни души. Впрочем, впереди идет какая-то пара под зонтом. Спрошу у них. Они не знают, где здесь Культурный центр или театр. Говорят на ломаном испанском — тоже туристы. Я упираюсь в каменную стену. А вот чаша источника. Да это же Альгамбра! Конечно, вот, едва проступая во мраке, возвышается «Башня правосудия», а я стою на том самом месте, куда подвез нас утром автобус. Так близко от отеля? Вот не думал! Кругом ни души. Неприступная стена уходит вправо. Пойду вдоль нее. Но она же тянется бесконечно. Значит, я слишком углубился в парк. Беру правее. В пути я уже минут пятнадцать. Шелестят листья под каплями дождя, стучат мои каблуки. Дождь мелкий-мелкий. Поднимем воротник пиджака, и шире шаг. Заблестели асфальтовые аллеи парка Альгамбры. Там, справа, прошуршала машина. Вон здание с освещенным входом. Мужчина курит.

— Театр или центр? — переспрашивает он. — Несколько шагов туда, вниз, и налево по проулку. Здесь рядом, минут пять.

Благодарю и иду указанным маршрутом. Навстречу парень с девушкой, они подтверждают верность моего пути. Вот и ворота, скопление автомашин, и в глубине двора освещенный стеклянный подъезд приземистого Культурного центра, названного по имени друга Гарсиа Лорки, выдающегося испанского композитора Мануэля де Фальи.

Как это я проскочил мимо? Теперь понимаю: не доходя до ворот, я взял левее. Чувствую облегчение, хотя опоздал и концерт уже идет. Меня пропускают, поняв, что русский, правда, просят не входить в зрительный зал, пока не будет аплодисментов. И в этот момент я их слышу. Принимают в Гранаде наших артистов еще темпераментнее, чем в Валенсии.

С утра пораньше через местечко Санта-Фе (как раз здесь Изабелла и Фердинанд принимали ключ побежденной Гранады), по долине реки Хениль, на запад, мы едем в Севилью. Плантации табака, сои, сахарного тростника, все те же оливы и миндаль. Справа остаются заросли пирамидального тополя (лес на продажу!). Большие полосы красноземов. Сейчас, как сообщила газета «Пиас», 50% обрабатываемых земель Андалусии сосредоточено в руках 2% землевладельцев, в то время как 80% крестьян вообще не имеют земли. И в сельском хозяйстве уровень безработицы в три раза выше, чем в других отраслях.

Наша дорога пролегает через самые центры городков. Местная архитектура поражает неотразимой белизной. Стены домов радостно сияют на солнце. Хозяйки тщательно подметают тротуары перед своим домом. А в Ляроде женщина даже моет панель вокруг порога! Окна повсюду протерты начисто. Почти все они украшены витыми решетками. Местность плавно переходит в лощину. Минуем городок Эстепа с крепостью и сказочным замком IX века, воздвигнутым арабами на вершине горы. День ярок, нежно зеленеет трава. О эта солнечная Андалусия!

Ровно четыре с половиной часа понадобилось нам, чтобы доехать до самого веселого, как говорят, испанского города Севильи (260 км). Севилья — обитель сжигающих страстей, запутанных интриг и романтических любовных историй, место действия бесчисленных комедий Лопе де Беги, Кальдерона, Тирсо де Молины. Здесь писал свои драмы Сервантес, в местной тюрьме начал он гениального «Дон Кихота». Именно в этом городе осуществлял свои хитроумные замыслы веселый севильский цирюльник, жила и трагически погибла прекрасная Кармен.

А если углубиться в античность, то, согласно мифологии, Севилья была родиной Геркулеса, и как раз здесь находилась страна Атлантида. Есть от чего закружиться голове туриста! Но это все — от мифов и легенд. А совершенно точно известно, что в VIII веке до нашей эры по Гвадалквивиру селились иберийцы, а в IV веке до нашей эры здесь был город Хиспалис, знаменитый по тем временам культурный центр, захваченный вначале финикийцами, потом греками и карфагенянами, а в 205 году все еще до нашей эры — римлянами. Первый город, основанный римлянами в нынешней Андалусии (тогдашней Бетике), назывался Италика. Остатки его сохранились на берегу Гвадалквивира, в восьми милях к северу от Севильи. Цветные изразцовые полы одного из дворцов Италики и поныне выглядят так нарядно и свежо, будто им не две тысячи, а самое большое пятьдесят лет.

Позже Севильей владели свевы, вестготы и, наконец, мавры. Гвадалквивир... Дивное имя для реки, оно звучит, как музыка, как птичья трель, не правда ли? Так вот. Гвадалквивир здесь достаточно широк и глубок, чтобы суда из моря могли подняться до самого города. Севилья в те стародавние времена стала важнейшим торговым центром, самым крупным и богатым городом Испании.

Едва наш автобус подрулил к парадному входу отеля «Дон Пако», как буквально у нас под носом вывернулся и остановился, тоже у парадных дверей, военный «джип». Два молодых солдата с короткими воронеными автоматами, выскочив из машины, встали слева от дверей. Факт, сам по себе неординарный, не мог не привлечь наше внимание*. Мне сразу вспомнились террористы, про которых накануне писали газеты. Может быть, властям стало известно об угрозе нападения, и эти солдаты призваны отпугнуть бандитов. Мелькнула и другая, успокаивающая мысль: какая-нибудь важная персона поселится в «Дон Пако», скажем, видный правительственный чиновник, за которым охотятся экстремисты, как это происходит в Италии.

* 23 февраля 1981 года, всего четыре месяца спустя после нашей поездки, военные ворвались в Кортесы (испанский парламент). Это была попытка военного переворота. Твердая позиция короля помогла сорвать замыслы военщины.

Разгадка ждала нас на следующий день. Когда утром, без пяти восемь, я спустился к завтраку, минуту спустя в дверях столовой появился генерал и скромно прошел к одному из столиков. Следом появилось несколько сопровождавших его офицеров. Итак, автоматчики, которых, кстати, сняли на ночь, всего-навсего эскорт остановившегося в отеле испанского генерала. В 1979 году в Мадриде террористами были убиты два генерала, и в 1980-м в Барселоне еще один.

Отель «Дон Пако» побогаче, нежели гранадский «Ангелы». У него просторный фешенебельный вестибюль с мягкой мебелью, телевизором и баром. И комнаты оборудованы основательнее. Вообще во всем ощущается фундаментальность финансовых вложений.

Главная севильская достопримечательность — башня Хиральда, возведенная еще при маврах, затем надстроенная и ныне являющаяся колокольней Севильского кафедрального собора — другой исторической ценности города. Доминирующая над Севильей Хиральда сохраняет восточную пышность и изящество, органично сочетая ее с архитектурной мишурой европейского Ренессанса. От него у нее четыре надстроенные по углам башенки с фигурами и остроконечная трехъярусная башня в центре, поднявшая Хиральду до высоты почти ста метров. Вид с нее открывается отменный — на всю Севилью, на порт и вообще, кажется, на половину Андалусии. Краса города и символ Севильи — Хиральда, как и Альгамбра в Гранаде, многократно воспета поэтами.

Севильский собор, сооруженный на месте бывшей мусульманской мечети, считается самой большой церковью в Испании и крупнейшей в мире. Говорят, зодчие, вычерчивая его план, руководствовались идеей «построить такую громадную церковь, чтобы те, кто увидит ее, приняли бы строителей за ненормальных». Собор спроектирован в стиле поздней готики. А строили его с XV века более четырех столетий. Знаменитый Кёльнский собор в Германии, заметим в оправдание испанцев, сооружался более шестисот лет.

Собор Севильи внушителен и поистине великолепен. Стрельчатые, но не зауженные окна, ажурные бордюры по-над крышами, легкие водосливы и откосы, ниспадающие от главных стен, и каменная орнаментальная резьба позволяют ему сочетать фундаментальность и легкость. А отсутствие купола, характерного для соборов Рима, Лондона и Парижа, а затем ставшего чем-то вроде навязчивого клише в американских правительственных зданиях, подчеркивает самобытность этого испанского шедевра. Неповторимая красавица Хиральда дает ему отчетливо очерченную на фоне неба доминанту, видимую со всех точек города.

Внутреннее убранство храма мне показалось чрезмерно пышным: обилие тонкой резьбы, чеканки, серебра, позолоты, редких камней и полированного мрамора. Не могу принять я и гигантские бронзовые решетки, отделяющие алтари от прихожан. Подобная изощренная и утомляющая глаз (наверное, и ум!) пышность вообще свойственна католическим храмам XVIII—XIX веков. В римском ватиканском соборе Св. Петра она режет глаз.

Однако архитектурное решение интерьера Севильского собора великолепно. Его мощные колонны, как связки гигантского бамбука, легко взлетают в небо и, ветвясь, смыкаясь и пересекаясь, образуют своды пяти просторных нефов. В алтарях и капеллах холсты Мурильо, Иорданса, Сурбарана, Моралеса и других великих художников. А главная ценность собора и в полном смысле слова святыня, перед которой склоняешь голову, — это могила Христофора Колумба. Почти четыре века путешествовал прах впавшего в немилость великого мореплавателя — Вальядолид, Севилья, Санто-Доминго, Гавана, — прежде чем наконец обрел покой здесь — в кафедральном соборе Севильи. Надгробье! Мне не приходилось видеть ничего подобного. Приподнятые на постаменте четыре бронзовых короля в коронах и торжественных мантиях — впереди с копьями Изабелла и Фердинанд, грубо унизившие адмирала, — несут на плечах гроб с останками Колумба. Скорбное шествие в бессмертие.

Известно, что великий первооткрыватель Америки по указанию Фердинанда и Изабеллы был на склоне лет лишен всех привилегий и в кандалах доставлен в Испанию. Заурядный жест абсолютизма.

Рядом с собором находится мавританский дворец Алькасар — образец так называемой модехарской архитектуры начала XIV века, построенный совместно мавританскими и испанскими зодчими. В отличие от Альгамбры его дворы и залы выглядят более просторными. Они лучше сохранили золото и бирюзу восточной вязи и точно так же поражают стройностью колоннад и затейливостью резьбы стен и арок, изяществом орнамента потолков. Просторный «двор девушек», «дворик кукол», «салон послов», спальня мавританских королей. Живописен и строг сад Алькасара с причудливо подстриженным кустарником, цветниками и с нежно журчащими фонтанами. Но после пышной и суровой Альгамбры эта резиденция королей как-то менее трогает. Вероятно, потому, что кажется более поздним повторением безупречных форм гранадской жемчужины.

Неподалеку от дворца Алькасар и вьются те самые улочки, переулки и дворики старой Севильи, на которых развертывались события облетевших весь мир испанских комедий. Здесь звенела гитара, воспламеняя чувства неприступной красавицы, пелись серенады гордой даме сердца, скрещивались шпаги в защиту чести возлюбленной, и вот вдоль этой глухой стены проскальзывал, укрывшись плащом, неузнанный кабальеро. А за углом, под окнами прекрасной Розины, страдал граф Альмавива. Всего в двух кварталах отсюда (я проверил по карте), ближе к университету, — к бывшей табачной фабрике — стоял полк, в котором служил потерявший голову от ревности Хозе; чуть дальше, на берегу Гвадалквивира, раскинулась арена цирка, где выступал пленивший черноокую Кармен бесстрашный тореро Эскамильо. Вымышленные герои и романтичная Севилья!

В Андалусии — и уж тем более в Севилье, как утверждают, — живет самый темпераментный и неунывающий народ. Он любит песню, танцует ритмичный танец фламенко, исполняемый душой и сердцем под мелодию «канте хондо», глубина которой беспредельна. «Она пришла к нам, — сказал о музыке танца Федерико Гарсия Лорка, — от первого плача и от первого поцелуя».

Музыка испанских народных песен и танцев прихотлива и своеобразна. В «фолии» музыковеды слышат напевы римлян, в «севильяне» — арабские мелодии, а в баскской «сортсико» и галисийской «мунейре», как полагают, более всего сохранились мотивы исконного народа Пиренеев.

Есть еще одно место в Севилье, о котором нельзя не упомянуть, — это площадь Испании: архитектурный ансамбль с каналом, сооруженный для Всемирной выставки, проведенной здесь в 1929 году. Ее оригинальные павильоны стоят вдоль усаженной пальмами аллеи.

В будни Севилья отнюдь не выглядит ни таинственной, ни веселой. Люд ее занят своими повседневными заботами. Может быть, в отличие от других городов здесь чуть больше праздных плохо одетых мужчин — безработица в Андалусии особенно высока. Вечерами шумно в торговой части города. Но никаких гитар, никаких веселых компаний на улицах-.

В газете я прочел о демонстрациях протеста безработных в Андалусии. Доведенные до крайней нужды поденщики устраивают сидячие голодовки в деревенских церквах, требуя от правительства работы. В таких забастовках участвуют не единицы и не десятки, а сотни людей.

Теперь наш путь лежал в третий знаменитый город Андалусии, столицу некогда могущественного Кордовского эмирата — Кордову. В средние века город делился на мусульманскую и христианскую части. До XV века значительный процент его населения составляли евреи, численность которых доходила до 27 тыс. Гиды охотно показывают туристам синагогу того времени. Она невелика по размерам, и с XV века в ней мало что сохранилось, кроме стен и потолка. Куда более сильное впечатление производит сооруженная в X веке Кордовская мечеть. Лес ее колонн, подпирающих полосатые двухъярусные арки сводчатых перекрытий, показан во всех книгах, посвященных классическому зодчеству, в качестве образца средневекового строительного искусства. В натуре ее интерьер выглядит еще внушительнее.

К моему восхищению мастерством строителей мечети в общем впечатлении примешивается едва уловимое представление о мрачном средневековье, обскурантизме, всегда живущее в сердце каждого. Такое своеобразное ощущение, вероятно, порождается сочетанием уходящего во все стороны пространства с нависающим над головой потолком и с этими короткими, окружающими тебя, как стволы деревьев, колоннами, которые при ближайшем рассмотрении оказываются разновеликими по длине, потому что были выломаны арабами из разных христианских храмов. Несмотря на пространство вокруг, тебе не убежать, ты как бы пленник мечети и леса этих каменных стволов.

Шесть веков мечеть действовала по своему прямому назначению, до тех пор пока в XVI веке не была переделана в католический храм.

Одним из самых приятных воспоминаний о Кордове остались, как ни странно, мелодии трубы — высокие, протяжные, задумчивые и, пожалуй, печальные. Наша гостиница «Отель лос Гальос» располагалась против казарм «гуардиа сивиль» — гражданской гвардии. И по утрам мы слышали побудку и сигнал на завтрак, живо напоминавшие мелодии оперы «Кармен».

И вот мы уже на дороге в Толедо. Выезжая из Кордовы, мы поначалу держались берега Гвадалквивира — мутного, неглубокого и спокойного в это время года. Он здесь раза в два уже Москвы-реки. Едва успели мы по высокой бетонной набережной пересечь границу города, как дорога пошла на подъем и нас окружили оливковые рощи. Ночью прошел дождь, и пейзаж теперь повсюду освежает нежная зелень травы.

Подъем чередуется со спуском. Вскоре мы минуем Андухар — один из древнейших испанских городов, основанный еще римлянами. В начале прошлого века здесь произошла знаменитая битва с полчищами Наполеона. Глубоко в самое лоно Испании дошли войска завоевателя!

Неспешно, но уверенно наш автобус карабкается к перевалу через Сьерра-Морену. Как раз здесь издревле проходила большая дорога из Андалусии в Кастилию и из Севильи в Мадрид, и тут, в ущельях лесистых гор, когда-то укрывались лихие разбойники — бандольерос, грабившие богатых купцов и грандов, чтобы раздать их деньги беднякам.

Мы въезжаем в Ламанчу, в те края, где странствующий рыцарь Дон Кихот начинал свой путь и совершил во имя тобосской крестьянки Альдонсы первые свои бессмертные подвиги. Ламанча — это безлесная равнина с плавными холмами, поросшими пожухлой травой и мелким кустарником, пересеченная зелеными лощинами с виноградниками, полями пшеницы и кукурузы, временами напоминающая ныне украинский ландшафт.

И вот мимо деревенек, ферм и постоялых дворов мы мчимся по Монтьельской равнине, той самой, по которой ехал верхом на Росинанте в сопровождении верного Санчо Пансы славный рыцарь. Минуем хутор, в котором храброго Дон Кихота посвящали в рыцари. А вот и башни ветряных мельниц на закрывающем полгоризонта косогоре. Одна, две, три... Я насчитал их восемь — жалкие остатки войска из тридцати великанов, «наголову разгромленного» Доблестным рыцарем печального образа.

Толедо — сердце Испании, древняя столица королевства, в средние века — центр инквизиции. Некогда это был самый большой город Испании, один из крупнейших в Европе. Во всяком случае больше Парижа и Лондона. Город-крепость. Каждый квартал был обнесен стенами, снабженными сторожевыми башнями. Многие особняки дворян тоже были крепостями. Укреплены были все ворота, мосты и все церкви. Внутри обнесенных стенами районов города дома тесно жались друг к другу, а улицы походили на ущелья. Но жизнь в Толедо кипела, била ключом, как в настоящей столице. Ныне Толедо — город-музей. При 45 тыс. населения в нем 48 церквей и храмов, 13 дворцов, 10 музеев. Когда смотришь на город со склонов предгорий, он кажется нарисованным. В сухом прозрачном воздухе, точно игрушечные, рассыпались по отлогим склонам светло-серые каменные домики с маленькими окошками, спускаясь в центре к зеркальным водам огибающей Толедо реки Тахо. Остроконечные церковные колокольни и массив замка Алькасар рассекают горизонт. Грозная громада крепости Сан Сервандо высится справа на скале, господствуя над речной долиной.

В местных церквах немало полотен великого Эль Греко. Ведь Толедо — вторая родина художника, родившегося, как известно, на Крите. В городе есть его музей. Подлинный дом Эль Греко не сохранился, но на месте, где, как предполагают, он стоял, воссоздан новый, по типу построек того времени, соответственно обставленный. Я люблю Греко — его яркие чистые краски, неожиданные контрасты цвета, сосредоточенную печаль и просветленную скорбь его персонажей, общее тревожное настроение его полотен.

Из наиболее значительных его картин в Толедо есть «Святое семейство», «Раздевание Христа», «портреты» апостолов и знаменитое «Погребение графа Оргаса». Эта картина находится в церквушке Сан Томе. Точнее, даже не в самой церкви, а при ней. Паломничество к этому полотну так многочисленно, что для того, чтобы туристы не мешали службе, ему отвели ныне специальное помещение.

Старинные, мощенные булыжником улочки Толедо узки. Дополненные низко нависающими над головой коваными решетками окон и балконов, эти проулки и улочки живо напоминают декорации романтических спектаклей на сюжеты из испанской жизни.

Внешне непримечательная церковь Санта Мария ла Бланка (бывшая синагога) меня очаровала интерьером: девственной белизной колонн с бронзово-золотыми завитками капителей и темно-коричневыми поясами подножий. Четыре ряда ее коротких восьмигранных колонн поддерживают равные им по высоте арки профиля усеченного круга. Общее впечатление чистоты и отменного вкуса.

ФОТО. Река Понтеведра

Толедо с незапамятных времен славится своим оружием. Мечи и кинжалы из толедской стали ценили во всей Европе, и не только в ней, ими вооружались испанские конкистадоры, покорявшие Центральную и Южную Америку. Здесь ковали отличные шпаги — все виды холодного оружия. Этот промысел существует и поныне. Не менее знаменит Толедо искусством инкрустации и филиграни. Особенно хороши местные броши, серьги, запонки, тисненные по черненой стали серебряными и золотыми рисунками — разнообразным орнаментом или традиционными райскими птичками.

В цехе инкрустации туристам обязательно покажут, как ловко монтируется в стальное изделие тонкая золотая нить, образуя замечательной красоты узор. Искусные руки мастера делают это изящно — неторопливо, но споро.

С сожалением расставались мы с Толедо.

Впереди — Мадрид. Круг маршрута замыкается. Мелькают похожие друг на друга кирпичные дома города-спутника. Преимущественно в нем живут молодожены: квартиры дешевле. Утром толпы местных жителей спешат на работу в город.

Вечерний Мадрид встречает нас ровным шумом улиц, темным беззвездным небом и сдержанными огнями реклам. В предназначенной для нашего размещения гостинице мест не оказывается, и нас направляют в отель «Конвенсьон» («Соглашение»).

По европейским стандартам Мадрид сравнительно молодой город. Он много моложе Сарагосы, Севильи, Толедо и всего лишь лет на 150 старше Москвы. До мавританского нашествия, как полагают, на его месте была деревушка. История города началась в эпоху мавров. В средние века в Испании не было постоянной столицы. Королевский двор кочевал по городам и размещался то в Вальядолиде, то в Сеговии, то в Барселоне, Толедо, Севилье, Гранаде. Но в начале XVI века царствующую чету привлек расположенный в самом центре полуострова захолустный городишко Мадрид. Удобно было не только его географическое положение, позволявшее скорее всего сообщаться с самыми дальними уголками государства, радовал чистейший воздух, напоенный благоуханием теснившихся вокруг лесов, и сравнительно сухой и нежаркий климат.

С переездом двора Мадрид активно застраивается. Если в 1572 году в городе жило 35 тыс. человек, то к концу века число жителей достигает 65 тыс. Ныне в Мадриде проживает свыше 4 млн человек.

Узки и извилисты старые улочки столицы Испании, ступенчатыми террасами сбегающие под уклон. Здесь сохранились торчащие из мостовых выщербленные временем камни, ступив на которые всадник мог спешиться или взобраться на коня. Из самых древних памятников — мудехарская башня XIII века. Самая старая в городе — улица Сеговия. В Мадриде жили многие знаменитости. Но мемориальных сооружений сравнительно немного. Кроме памятника Лопе де Беги вы найдете в столице монументы Сервантесу, Гальдосу и конечно же Колумбу. А совсем недавно на одной из площадей установлен подаренный Советским Союзом памятник Пушкину.

Высмотрев маршрут по плану города, направляюсь на Пласа-Майор. С улицы О'Доннел я поворачиваю на самую широкую улицу Мадрида — Алкала.

Возможно, специалисты не согласятся со мной, но в архитектурном облике испанской столицы застройки конца XIX—XX века я не заметил национального своеобразия. Этот Мадрид похож на Лондон, Париж, Милан. Там и тут господство эклектики и функционализма. На улице Алкала внимание привлекают старинные «ворота Алкала» и «фонтан Сибелис» — запряженная львами колесница «матери богов» и прорицательницы Кибелы. Останавливают взор несколько зданий в стиле позднего барокко.

Итак, по малолюдной в воскресный день Калле-де-Алкала я шагаю к знаменитой Пуэрта-дель-Соль — площади с поэтичным названием Ворота Солнца. В средние века здесь стояли восточные ворота Мадрида. Позже образовавшаяся площадь стала местом народных сборищ и политических митингов. Это центр Мадрида, сюда сходятся многие его улицы.

Пуэрта-дель-Соль живо напомнила мне о прошлом моем визите в Испанию, в годы франкизма, в 1967 году. Здесь, в отеле «Модерно», размещалась делегация советских ученых, прибывшая на Международный конгресс. А у дверей вот этого здания — почти напротив — тогда стояли часовые, тут помещалась франкистская охранка — Главное управление безопасности. Это в его подвалах в годы диктатуры велись допросы и были замучены сотни и сотни политических узников, борцов против фашизма.

Прекрасно помню замечание французского пограничника. Увидев советские паспорта перед нашей посадкой в испанский самолет, он воскликнул с чисто французской непосредственностью: «Куда вы, ведь там фашисты!» Тут действительно были фашисты, но был и испанский народ. И, как мы вскоре убедились, наши главные трудности в тот момент были уже позади.

Ведь тогда нас лишних два дня продержали в Париже: испанское внешнеполитическое ведомство тянуло с визами (дипломатических отношений между странами не было), нашу делегацию пытались разбить, выдав въездные визы лишь части ученых. Но мы держались сплоченно, заявив испанскому послу в Париже, что препятствия с визами ученым СССР вообще ставят под сомнение возможность в дальнейшем проведения международных конгрессов в Испании. Визы все мы в конце концов получили и прилетели к самому началу конгресса. Франкистские власти добились лишь одного — мы не попали на корриду, ибо последняя коррида проходила в этом сезоне в то воскресенье, когда мы еще сидели в аэропорту Орли.

Каким же человеческим теплом и радушием повеяло тогда на меня уже в самолете испанской авиакомпании «Ибериа»! Это сильное чувство я помню до сих пор — когда две стройные стюардессы, исчезнув после взлета самолета на несколько минут, вдруг появились не в униформе, а в ситцевых национальных платьицах и к тому же с бокалами вина!

Потом помню дружеские беседы с учеными в университете и волнующую встречу с биологом, с одной из тех самых испанских девочек, что были вывезены в период гражданской войны в Советский Союз. Она окончила биолого-почвенный факультет МГУ и недавно вернулась на родину. У нас нашлись общие знакомые. На приеме у мэра Мадрида, устроенном вечером в саду для участников Международного научного конгресса, звучали только русские и советские песни.

Но самое поразительное случилось за полночь, после фольклорного концерта, который давался в одном из театров.

Пока наша делегация ожидала у входа возвращения водителя автобуса, из театра стали выходить участники — самодеятельные артисты из разных областей Испании. Едва узнав, что мы русские, толпой обступила нас молодежь. С темпераментными кастильцами, каталонцами, басками мы объяснялись в основном с помощью восклицаний и жестов, дарили им московские сувениры. Это был какой-то шквал взаимопонимания и симпатий, общения от сердца к сердцу. Под «барыню», исполненную на губах, я пустился вприсядку, за что был одарен настоящими, бывшими в ходу кастаньетами — самым дорогим для меня сувениром.

В тот раз мы посетили монастырь «Эскориал» — усыпальницу королей, где в небольшом подвальном зале на полках рядами стоят мраморные гробы с останками царственных особ. Ездили в «Долину павших», что у подножия хребта Гуадаррамы. Там в скале прорублен пантеон с могилой основателя фаланги Хосе Антонио. А ныне — вот знамение времени! — центральная мадридская улица, названная в годы диктатуры именем главного фалангиста, вновь получила прежнее наименование — Гранвиа (Широкая дорога).

Но пожалуй, я слишком увлекся воспоминаниями. Площадь Пуэрта-дель-Соль вытянута с востока на запад. Ее окружают невысокие здания, и на ней действительно много солнца. Оно пронизывает ее из конца в конец, отражаясь в витринах и окнах домов, играя бликами на пестрых толпах туристов, на многоцветных обложках книжных и сувенирных ларьков.

Отсюда до Пласа-Майор рукой подать. Узкая улочка, и через арку я вхожу на легендарную площадь — главную достопримечательность испанской столицы. Пласа-Майор — плотно замкнутый четырехэтажными зданиями прямоугольник. Некогда ее окружали 136 одинаковых домов, низ которых занимали лавки, а второй этаж — аркады и балконы. Разрушительные пожары и постройки XVII— XVIII веков изменили облик площади. Ее четыре выполненные в едином строгом стиле корпуса создают стройный ансамбль. В первом этаже под арками, как и в древности, магазины. Попасть из города на площадь можно через несколько арочных ворот, выходящих в узкие проулки. Так что закрыть сюда доступ проще простого. В центре площади конная статуя Филиппа III, избравшего Мадрид столицей.

На Пласа-Майор с древних времен проводились самые пышные национальные празднества, конные парады, бои быков. Король с клевретами наблюдал за демонстрациями с галерей второго этажа.

Здесь проводились церемонии возведения на престол, а в 1623 году был устроен грандиозный фестиваль в честь принца Уэльского, прибывшего в Мадрид для женитьбы на сестре Филиппа IV, инфанте донье Марии Австрийской. Увы! Невеста жениху не понравилась, и, несмотря на роскошный праздник, бракосочетание не состоялось.

Но еще более известна Пласа-Майор зловещими аутодафе. Именно на ней вершила свои чудовищные казни — сожжения на костре католическая инквизиция. Вспомнив гравюры расправ над еретиками, живо представляешь, как зловеще с этой мостовой поднималось в небо пламя «священного костра», как дым стелился над головами безмолвных зрителей, заволакивал окна серых домов.

Только абсолютизмом, замешанным на солидной дозе религиозного фанатизма, можно объяснить, казалось бы, непостижимые факты испанской истории. Как же так, едва освободившись от иноземного гнета, испанцы сами превратились в империю жестоких завоевателей, особенно свирепых и безжалостных в Новом Свете, где, привлеченные золотом, природными богатствами и бесстыдно поощряемые католической церковью, испанские конкистадоры буквально вырезали местное население, отказывавшееся стать вассалами испанской короны, объектом ее грабежа и угнетения. А кандалы Колумба!

От Пласа-Майор узкими улочками — то шумными и оживленными, то тихими и безлюдными — недалеко до площади Испании. А там по запруженной потоком машин Гран-виа можно будет вернуться в отель. На Гран-виа я задержался у картин, которые продавал молодой парень. Прямо на панели, прислонив их к стене здания, расставил он свои необычные картонки, исполненные блестящими красками: своеобразные пейзажи, меняющие в зависимости от угла освещения цветовую гамму. Мы закурили и обменялись несколькими фразами. Узнав, откуда я и почему в Мадриде, он признался: «У нас плохо, нет работы».

И я вспомнил Андалусию. Но проблема безработицы остра для всей Испании. По данным официальной статистики, в стране одна из наиболее высоких безработиц среди населения западноевропейских государств. Проводимая правительством политика открытых иностранному капиталу дверей деформирует оптовые цены, наносит ущерб интересам сотен тысяч испанцев, занятых в сельском хозяйстве, торговле, промышленности. Далеко не всегда испанская промышленность способна конкурировать с индустрией высокоразвитых стран. Неудивительны поэтому голоса, что-де при Франко было лучше. Такие мысли с особым упорством распространяет реакция.

И борьба, явная и подспудная, идет. Ведь существуют и приводят в действие доступные им рычаги не только ближайшие родственники франкистской элиты, но и отстраненные от высоких постов сподвижники диктатора. Ошибкой было бы считать, что эра деспотии безвозвратно ушла в прошлое. Лишенные власти, эти люди, однако, имеют возможность пропагандировать свои идеи и сплачивать силы. Фашистская партия существует. Она называется «фуэрса нуэва» (новая сила). На выборах она получает поддержку определенной части избирателей.

На сборище, устроенном в ноябре 1980 года в память основателя фаланги Примо де Риверы, собралось до 200 тыс. человек! А попытка государственного переворота 23 февраля 1981 года? Она драматически подтвердила существование угрозы со стороны реакции. Приведу в порядке информации к размышлению и еще одну цифру: в 1980 году террористами в Испании убито более 100 человек.

Говоря о силах прошлого, нельзя, конечно, также не учитывать факт существования в стране военных баз США — одной военно-морской и трех воздушных: в Сарагосе, под Севильей и возле Мадрида, на которых постоянно бдят 10 тыс. американских нижних чинов и офицеров. Еще в 60-х годах американцы построили для Франко атомный реактор и помогли наладить добычу и переработку урана для поставки за океан. Капиталовложения США в Испанию достигли 3 млрд долл. Среди испанских импортеров Америка стоит на первом месте. Как известно, властвующая элита Соединенных Штатов с подозрением взирала на шансы прихода к власти Социалистической рабочей партии Испании.

Но вернемся к искусству. Не останавливаясь подробно на музее Прадо — живописные коллекции его всемирно известны, — скажу все же несколько слов. По нашим советским музеям мы знакомы с полотнами серьезного Сурбарана, сурового Хосе Риберы, с многоликим и правдивым Веласкесом, поэтичным Мурильо. Все эти испанцы широко представлены в Прадо. Можно посмотреть здесь также картины неизвестных авторов, предшественников упомянутых мастеров. Искусствоведы справедливо отмечают влияние на них фламандских и итальянских школ. Много в музее Эль Греко.

Менее известен у нас представленный в Прадо замечательный испанский живописец Алонсо Кано. Чрезвычайно интересны необычными расслабленными позами его портреты испанских королей. Хотя они и сидят во всех царских одеяниях и при атрибутах королевской власти, но в королях нет ни тени величия, парадности, суровости. Первое, что думаешь о них, — это обыкновенные люди, уставшие от забот. Запоминается также мадонна с ребенком, написанная Алонсо Кано лирично и в очень естественной, не напряженной позе. К случаю: мне давно хотелось отметить особую любовь в Испании из всей божественной семьи именно к мадонне. Ее изображают и ваяют много, с большим тщанием, даже обожанием. А в дни празднеств как символ страдания народа, идеал чистоты толпы людей носят по улицам городов и поселков скульптурные изображения богоматери.

В испанских залах музея господствует — как вы, верно, догадались — искусство Гойи. Благодаря Прадо, признаюсь, я впервые понял и оценил творчество этого художника. Нет, умом я, разумеется, ценил его и раньше. Его гротескный язык, стихийность чувств, богатство сюжетов, особенно в «каприччос», были понятны и прежде. Необычайно высоко я ставил его сочувственный и гневно раздраженный отклик на страдания народа и борьбу с поработителями. Но, за исключением нескольких картин, в Гойе мне недоставало восхищения духовно и физически прекрасным, чего я чаще ждал от искусства. Мне как-то всегда больше импонировало творчество с очевидным порывом к идеалу, видимо, то, что ближе к романтическому мировосприятию.

А теперь, в Прадо, увидев в подлинниках жанрово богатые и большие по размерам его картины, которые написаны для тканья гобеленов и редко воспроизводятся в монографиях, — этих охотников, молодых испанцев, запускающих змея, качающихся на качелях, отдыхающих на лоне природы, завтракающих или водящих хороводы, этих водоносов, продавцов винограда, посуды, группы беспечно играющих детей, молодежь танцующую, развлекающуюся на ходулях, \— я, увидев все это, внезапно осознал, как много этот гений сделал, чтобы запечатлеть Испанию своего времени, ее обычаи, ее народные типы.

Картоны примирили меня с раздраженным, подчас злым Гойей, помогли принять смятение его художественного языка и нервную фантасмагорию его «каприччос». Гойя — многогранный, разный, необъятный, великий.

Европейское искусство прошлых веков представлено в Прадо богато, и здесь можно бы назвать знаменитые полотна Фра Анже-лико, Рафаэля, Тициана, Тьеполо, Веронезе, Корреджо, Рубенса, Ван Дейка, Брегеля, Босха. Я засыпаю читателя именами не затем, чтобы продемонстрировать эрудицию, а единственно для того, чтобы дать представление о несказанном богатстве главного испанского музея.

Итак, позади дороги, города и поселки, шесть из тринадцати исторических областей Испании, территориально ее половина. Завтра мы улетаем домой. Я стою на площади Испании.' Это символично, что здесь, в центре ее, находится памятник Сервантесу. Он — гордость древнего народа, его выразитель, его слава. Писатель, задумавшись, сидит в кресле. А спинку кресла и его подлокотники продолжают, уносясь вверх, грани мощного светло-серого монумента, увенчанного земным шаром.

От подножия памятника, беседуя о чем-то, неторопливо, как и бывает в дальней дороге, едут вперед, на юг, в Ламанчу, бронзовый Дон Кихот и Санчо Панса. Рыцарь держит в левой руке копье, а правую поднял, явно охваченный некой до глубин сердца беспокоящей его мыслью, с которой он обращается к людям. Старик Сервантес печально глядит вслед своим героям. Дополняя друг друга, два его бессмертных персонажа несут в мир идеи добра и справедливости. Один из них олицетворяет романтическую мечту, устремленность к идеалу, другой — житейский, народный реализм, а слитые вместе в художественной ткани романа, они воплощают волнующую надежду, от века живущую в сердце каждого, которая ныне так характерна для народа древней и современной прекрасной Испании.