Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1987(27)


КОШКА НА РУСИ
Всеволод Карпов

КОШКА НА РУСИ

 

Если тебе, уважаемый читатель, вздумается полистать когда-нибудь книгу о кошке, не ищи такой книги. На русском языке книг про домашнюю кошку не издавалось. Есть книги о лошадях, собаках, голубях, обезьянах, аквариумных рыбках, кроликах, курах и бог весть еще о ком, но только не о кошке. О ней всерьез писать почему-то не принято. А ведь семейство кошек, и вместе с ним и наша обыкновенная домашняя кошка, представляет собой, как утверждают ученые, венец эволюции хищных животных. Ее вполне можно было бы причислить к интеллигенции животного мира, существуй подобное понятие.

Да мы и не смогли бы сейчас обойтись без кошки, привычного домашнего существа, не теряя при этом частицы нашей истории, нашей культуры. Сегодня кошка является не просто полезным животным, она нечто большее, она стала явлением в истории культуры народа. Попробуйте «закрыть» вдруг кошку — исчезнут сказки Ученого кота и поблекнет Лукоморье, не станет веселых обитателей Кошкина дома, да и самого дома, забудется отважный Кот в сапогах, из многих книг уйдет изящество сравнений, бледнее станут юмор и народная мудрость, люди утратят «превосходного друга дома», и некая пустота возникнет в душе народа.

Всегда имея их под рукой и порой даже досадуя на избыток уличных кошек, мы не привыкли — или перестали — смотреть на это существо как на некий духовный символ. Так посмотреть умел Чехов, и не только он. Когда во время своей поездки на Сахалин Чехов обходил на острове ссыльных и вникал в их горестную жизнь, его поразил неустроенный, временный быт этих вечных поселенцев. Сосланные сюда на пожизненную каторгу, они так и не приняли душой этот край, и он всю жизнь продолжал оставаться для них чужбиной. «...Там чувствуется, — писал Чехов, — отсутствие чего-то важного; нет деда и бабки, нет старых образов и дедовской мебели, стало быть, хозяйству недостает прошлого, традиций. Нет красного угла, или он очень беден и тускл, без лампады и украшений, — нет обычаев; нет кошки...»

Как видим, среди примет духовной жизни великий писатель числит и присутствие в ней кошки. И это действительно так. Домашний зверь из рода кошек навсегда занял свое место в ряду великих символов человечества — друг, дом, родина.

 

Древнейшая кошачья особа и первый кошачий портрет

Давно уже домашняя кошка обитает в наших краях, она гораздо старше матрешки, самовара, картошки, и даже крещение Руси случилось на ее глазах. Наиболее ранние сведения о ней дают археологические находки.

На территории нашей страны самые древние останки домашней кошки — кошки «номер один» — найдены на юге (не потому ли, что там больше искали?) — в Закавказье. Никто, конечно, специально кошку не искал, просто при раскопках холма Кармир-Блур в Армении археологи обнаружили там развалины древней урартской крепости VII века до н. э. Тейшебаини. Некогда это была великолепно оснащенная крепость, с громадными кладовыми для хранения товаров, вина и хлеба, но увы. Тейшебаини погибла в начале VI века до н. э. во время штурма ее ассирийцами.

Так вот, при раскопках развалин Тейшебаини в одном из винных сосудов был обнаружен скелет кошки. Трудно сказать, что ее туда занесло — то ли погналась за мышкой, угодила сгоряча в пустой кувшин и не сумела выбраться назад, то ли пыталась спрятаться от огня да так и осталась на века в коварной западне. Как бы там ни было, маленькая трагедия позволила сохранить для истории любопытный факт существования домашней кошки в древнем Урарту. Археологи полагают, что эта почтенная по возрасту кошачья персона вполне могла нежиться под жарким солнцем Закавказья в любом году того же VII века до н. э., на который приходится расцвет и благоденствие Тейшебаини.

Останки кошки «номер два» также найдены на юге нашей страны — в развалинах античного города Ольвии, заложенного греческими колонистами в Северном Причерноморье в том же VII веке до н. э. Археологи утверждают — а они весьма тщательны в своих оценках прошедшего времени, — что найденные в древней Ольвии кошачьи косточки относятся к VI веку до н. э. Следовательно, уже около 2600 — 2700 лет назад домашние кошки бродили в жилищах обитателей наших краев, а появились впервые в них наверняка еще раньше.

Появление самых первых экземпляров домашней кошки именно в Урарту и Ольвии вполне закономерно. Урартцы известны как весьма предприимчивые люди. Они оживленно торговали с соседними странами, с греческими колониями в Северном Причерноморье и даже с Египетом. В кладовых Тейшебаини найдены египетские фаянсовые амулеты и другие ювелирные изделия, и полагают, что в Закавказье египетские предметы в древности попадали именно через Урарту. Его правители, кстати, дружили со скифами и выступали вместе с ними против ассирийцев, которые весьма завистливо смотрели на торговые занятия процветающего Урарту и чинили ему зло. Существовали накатанные дороги для проникновения домашней кошки в Закавказье из ее египетской родины, и, скорее, было бы удивительно не найти следов ее раннего появления там.

Возраст единственного кошачьего экземпляра, найденного в ранних слоях античной Ольвии, практически совпадает с возрастом этого города — и тому и другому более двух с половиной тысяч лет. Вероятно, кошка была доставлена в Северное Причерноморье первыми поселенцами в числе необходимейших предметов. Основавшие Ольвию выходцы из Древней Греции перенесли на эти пустынные берега свойственный им образ жизни и привычные мелочи быта. Знаменательно, что в их число попала и домашняя кошка.

Позднее, в римское время на рубеже старой и нашей эры, домашние кошки появляются в других античных городах Северного Причерноморья — Танаисе, Нимфее, Пантикапее, Фанагории, Тиритаке. Как видим, они предпочитают обитать в больших и богатых городах. В селищах никаких следов кошачьего обитания не обнаружено.

А что же скифы, властители причерноморских земель, ближайшие соседи и современники греческих колонистов, — знали ли они такого зверя, как домашняя кошка? Тончайшая ниточка — одна-единственная косточка домашней кошки, найденная археологами за всю историю раскопок скифских памятников, буквально символически удостоверяет — да, скифы имели представление о домашней кошке.

Эта редчайшая, так сказать, «уликах была найдена при раскопках скифского поселения, которое археологи скромно именуют Каменским городищем. В свое время —b V — III веках до н.э. — это был громадный город площадью 12 квадратных километров, столица степных скифов. Севернее него, по Днепру, да и южнее тоже уже не было подобных величественных поселений. Располагался он на левом берегу Днепра против теперешнего Никополя. Город был удобно расположен на своеобразном выступе территории, защищаемом с севера и запада обрывами над Днепром, рекой Конкой и Белозерским лиманом, а со стороны степи — земляным валом и рвом.

В возвышенной части города находился акрополь, где располагалась крепость, какие-то скифские святыни и жила скифская знать. Даже после запустения города в III веке до н. э. в этой части его жизнь продолжалась еще в течение нескольких веков. Вот в этом-то акрополе и нашли археологи уникальное свидетельство того, что в скифском царстве водилась по крайней мере одна домашняя кошка (кстати, останков собак в акрополе найдено двадцать).

А вот при раскопках Неаполя скифского, бывшего в те годы столицей крымских скифов, среди множества исследованных археологами костей животных не найдено ни одной кошачьей. Не правда ли, парадоксален археологический баланс — на все скифское золото, многочисленные украшения, предметы утвари и многие другие ценные в историческом смысле находки приходится пока что одна-единственная кошка?

Верно, дорожили античные греки своими драгоценными домашними кошками и, оживленно торгуя со скифами всякой живностью, предметами рукоделия и ремесла, золотыми украшениями «звериного» стиля, ревниво берегли редчайших домашних зверьков для себя.

В начале нашей эры путь от берегов Черного моря в суровые северные края будущих русских городов был не очень гладким, а кошачье поголовье не отличалось изобилием, поэтому мода на кошек, да и сами они продвигались на север неторопливо. Тем не менее во II — V веках н. э. археологи отмечают появление домашней кошки в трех поселениях, существовавших на территории нынешних Одесской, Черкасской и Кировоградской областей.

В каждом из этих поселений снова найдена одна-единственная кошачья особь! Не подумайте, что археологи ленились или плохо искали. Насколько редким было в те времена это существо, говорят простые цифры — найденная в поселении Журовка ископаемая компания домашних зверей при сорока трех собаках располагала опять-таки всего одной кошкой.

Снова прошло несколько сот археологических лет, и в VI — VII веках кошка появляется в лесных краях — останки ее найдены при раскопках мерянского поселения вблизи Ярославля, а также в древнем Пскове. Приблизительно в это же время она объявляется в северо-западных краях — в Литве и Латвии. Археологи относят самые ранние находки прибалтийских домашних кошек к V — VIII векам н. э.

Затем, в VII — IX веках, кошка попадает в Старую Ладогу, в тот же период она была уже известна в Среднем Поволжье, а в X — XIII веках — в землях Древней Руси. Археологические находки ее отмечены в Новгороде, старой Рязани, Москве, Подмосковье, Киеве. А вот в древнерусском охотничьем городе Гродно, скрытом дремучими лесами с изобилием дикого зверя, домашняя кошка не была известна вплоть до XIII века.

Интересные находки сделаны при раскопках погребений X — XI веков в Ярославском Поволжье. Ученые вскрыли там около 600 курганов, из которых 200 выделялись одной особенностью — в них найдены останки жертвенных животных. И только в двух курганах из 200 (интересно', что оба раза это были женские погребения) найдены кошачьи кости.

История домашней кошки на Руси будет неполной, если не упомянуть еще о двух любопытнейших археологических находках. Одна из них сделана при раскопках старой Рязани — богатого древнего русского города, жестоко разоренного татаро-монголами в 1237 году и более не поднявшегося из пепла на прежнем месте. Здесь интересны не столько найденные в слоях XII века останки целой компании — семи кошачьих особ, сколько находка тонкой резной костяной пластинки в виде стилизованной кошки. Полагают, что некогда она могла украшать весьма ценную вещь — переплет рукописной книги. Пластинка обнаружена в жилище, которое ученые склонны считать домом-мастерской древнего мастера-костореза.

Любопытно, что манерой исполнения этот первый на Руси кошачий портрет напоминает русскую деревянную резьбу более позднего времени. Будто и затейливые львы на наличниках русских крестьянских изб XVI века резаны той же привычной рукой, что и древняя кошка на костяной пластинке из старой Рязани. Когда-то считалось, что такую манеру резьбы занесло на Русь с Запада вместе с книжными картинками, но вот находка столь древнего кошачьего портрета заставляет пересмотреть это мнение.

Другая необыкновенная находка относится к тем же суровым и драматичным временам нашей истории — разорению древнего Киева татаро-монголами в декабре 1240 года. Город погиб в огне, и лишь следы пожарищ встречаются при раскопках слоев того времени.

Целый комплекс обгоревших остатков жилищ разведан археологами в Киеве, все они сильно повреждены, но одно из них, самое интересное, к счастью, сохранилось лучше других. Найденные в жилище замечательные своей редкостью и назначением предметы — заготовки и осколки всевозможных поделочных камней — дали основание назвать его «мастерской художника».

Когда возник пожар, хозяев мастерской не было дома — запертый ими много веков назад уцелевший замок и по сей день крепко удерживает несуществующую дверь. Однако отлучились они не насовсем и даже не надолго, ибо внутри оставались многие ценные даже по нынешним временам вещи, но, главное, взаперти было оставлено живое существо — кошка. Тщетно пыталась выбраться она из огня, да так и погибла в горящем помещении — полуобгоревший скелет ее найден на полу мастерской.

Самое примечательное, что хозяйка кошки — мы даже знаем, что это была девочка, — не забыла о своей любимице и попыталась спасти ее. Неведомо как пробралась она сквозь пожар к своему дому — он был уже совсем рядом, но преодолеть последние метры ей не удалось. Девочка погибла у своего дома под обвалившимся горящим зданием. Подле жилища художника найден детский скелет, на руке у девочки сохранились три стеклянных браслета, а в кулачке, пожалуй, был ключ, рассыпавшийся в прах.

Столь же печальная участь постигла и другую кошку, обгоревший скелет которой найден позднее еще в одном хорошо сохранившемся жилище того же комплекса. Но то было совсем отличное от «мастерской художника» помещение. Остатки большого деревянного ларя и россыпь горелых зерен разных злаков на полу не оставляют сомнения в том, что там хранились запасы хлеба. И кошка, стало быть, погибла «на службе».

 

Три гривны за кошку

Если отвлечься от романтики археологических находок и перейти, как говорят, к прозе жизни, то выяснится нечто неожиданное. Сугубо официальные документы Московской Руси говорят о том, что кошка представляла в былые времена весьма ценное имущество. И стоила она громадных денег.

В старину на Руси рублей и копеек еще не знали, а оценивали стоимость вещей и тяжесть проступков, противных закону, в гривнах, ногатах и кунах. Самой крупной, так сказать, купюрой служила гривна, которая представляла чаще всего слиток серебра весом около 205 граммов. Естественно, что пользоваться гривной при повседневных расчетах было примерно так же удобно, как стрелять из пушки по воробьям. Поэтому гривна могла делиться на более мелкие доли — либо на 20 частей (тогда они назывались ногатами), либо на 50 частей (в этом случае их звали кунами). Наименование более мелких долей гривны — куна — произошло от названия распространенных меховых шкурок — куньих, которые служили когда-то, еще до появления металлической монеты, деньгами на Руси.

Ногата, не говоря уже о гривне, представляла собой немалые деньги. В древнем Киеве при князе Ярославе сооружалась церковь, но работа шла не так проворно, как того хотелось бы князю. Тогда он приказал возвестить на торгу, что за работу будут платить по ногате в день, «и бысть, — как сообщает летописец, — множество делающих». Выходит, что ногата была суммой, весьма даже солидной для дневного заработка, которую мог себе позволить выплачивать лишь великий князь, да и то в исключительных случаях — строились ведь первые храмы только что крещеной Руси. Поросенок или баран стоил в те времена ногату, раб — 5 гривен, а за куну можно было даже скромно пообедать.

Не сохранилось прямых свидетельств того времени о цене, которую давали за кошку. Да это и не столь важно, ибо до нас дошел иной замечательный документ, в котором точно определена относительная ценность по тогдашним меркам и кошки, и собаки, да и всех других домашних животных Древней Руси. Это своеобразный свод законов, который историки называют «Правосудье митрополичье».

Он является одним из древнейших исторических документов на Руси, в котором упомянута кошка как домашний зверь. Она появляется в статье, определяющей наказание —денежный штраф — за хищение домашних животных.

Естественно, что величина штрафа зависела от ценности украденного животного и косвенно говорила о его стоимости. Вот какие штрафы взимались со злоумышленников — татей — в XIV веке за хищение живности и как соответственно ценились тогда домашние животные: «За голубя платить 9 кун, за утку 30 кун, за гуся 30 кун, за лебедя 30 кун, за журавля 30 кун, за кошку 3 гривны, за собаку 3 гривны, за кобылу — 60 кун, за вола 3 гривны, за корову 40 кун, за третьяка 30 кун, за лоныцину полгривны, за теля 5 кун, за барана ногата, за поросенка ногата, за овцу 5 кун, за жеребца гривна, за жеребенка 6 ногат». Каковы цены?!

А кошка оценивалась, таким образом, в три гривны — так же, как и незаменимый в крестьянстве вол. Кошка приравнивалась к трем резвым скакунам или к целому стаду баранов! Одна лишь собака ценилась еще столь же высоко. Чтобы заработать 3 гривны, даже при сказочном жалованье, положенном князем Ярославом строителям древней киевской церкви, надо было трудиться не разгибая спины два полных месяца.

Видимо, имелся свой крепкий резон у наших предков, отдавших первые по важности три места таким несопоставимым на сегодняшний взгляд животным. Одинаково незаменимы были они в крестьянском хозяйстве тех времен, выполняя каждый свою ответственную роль — вол был незаменим на хозяйственных работах, кошка охраняла хлеб, собака стерегла стадо и дарила счастливую охоту.

Статьи о наказаниях за хищения домашней живности есть и в других судебниках. Если сравнить такие статьи из более ранней по времени написания

«Русской правды» и созданного позднее «Правосудья митрополичья», то выяснится, что они совпадают. И тут и там указан тот же перечень животных, те же штрафы, за одним лишь исключением — в «Русской правде» отсутствует упоминание о кошке. Все другие животные есть, а кошки нет! Удивительный этот факт можно истолковать таким образом, что в XI веке кошка еще не являлась распространенным домашним существом, хищения ее были крайне редки и составляли скорее исключение, нежели правило.

Но уже к XIV веку она стала заметным деловым домашним животным. Первыми оценили кошку в этом качестве святые отцы и, дабы пресечь участившиеся хищения ценного зверя, поставили его под защиту подходящей статьи церковного свода законов. Но и тогда еще кошачье поголовье на Руси было невелико, о чем красноречиво свидетельствуют громадные размеры охранных штрафов.

Любопытно, что одной этой охранной статьи составителям «Правосудья митрополичья» показалось недостаточно. Ведь кошку могут не только украсть, но и запросто убить. Поводов для этого у простого люда тогда имелось немало. На редкостное создание смотрели косо. Кошка — животное подвижное и любознательное, с вредоносными и бесовскими повадками, шныряет по чужим погребам, чуланам да птичникам, а владеют ею лишь богатые дома. Все зло идет от них, так не грех и отплатить им.

И вот в судебник включается единственная в своем роде во всем русском законодательстве статья: «А кто собаку убьет, ли кошку — вины гривна, а собаку даст вместо собаки, а кошку — вместо кошки». Удивительно читать эти выполненные славянской вязью слова древнего закона, столь ревностно защищавшего обыденных в наши дни животных. Ничего подобного более на Руси не встречалось никогда. Невольно вспоминаются суровые законы Древнего Египта, каравшие смертью за убийство кошки, и средневековые указы принца Уэльского, бравшие под защиту это существо. Есть своя глубокая закономерность в таком уважительном отношении к домашней кошке в разных (но непременно земледельческих) краях на определенном этапе их истории.

 

Кот Алабрыс. Лубок, конец XVII века
Кот Алабрыс. Лубок, конец XVII века
Кот Московского царя
Кот Московского царя. Гравюра Голлара, 1661 год
А. Венецианов Девочка с котенком
А. Венецианов. «Девочка с котенком». 20-е годы XIX века (местонахождение неизвестно, в Третьяковской галерее сохранился черно-белый негатив)

 

Естественно, что такой дорогой предмет был не по средствам даже зажиточным людям, не говоря уже о бедняках. Поэтому первоначально кошка, как редкая диковина и своего рода полезный предмет роскоши, попадала лишь в богатые дома. Однако, принятая вначале с горячим интересом, она, похоже, быстро утрачивает расположение своих имущих боярских и княжеских покровителей и начинает постепенно «просачиваться» в круги победнее.

Такой внешне не показной зверь не мог, конечно, сравниться по своей декоративной привлекательности и производимому впечатлению с другими существами, составлявшими гордость какого-нибудь боярского дома. Бояре да князья любили удивлять и потешать гостей домашними медведями, сворой гончих псов, скакунами, охотничьими соколами или редчайшими тогда заморскими попугаями либо павлинами.

Их всех можно было показать в деле, чего никак нельзя сказать о кошке. Она блистает иными талантами и может быть достойно оценена лишь в сравнении с себе подобными. Да и трудно было ужиться этому независимому зверю взаперти, в тщательно оберегаемых боярских теремах, светлицах да хоромах.

В наше время обыкновенная кошка ничего не стоит. Тому, кто возьмет лишнего котенка, еще и спасибо скажут. И мы, избалованные этой всеобщей распространенностью привычного зверя, совсем забыли его истинную ценность. Бывают, однако, в истории редчайшие моменты, когда она возрождается на миг во всей своей первозданной весомости.

Блокадный Ленинград... Тяжкие испытания выпали на долю людей, но не менее страшными были они для зверья, всегда сопутствующего человеку в его городской жизни. В дневниковых записях писателя Л. Пантелеева о блокадной зиме 1941/42 года есть скупые строки об «осажденном городе... где вымерли все кошки и собаки. Где вымерли даже мыши и птицы». Люди выстояли. Выстояли, победили и фактически начинали жизнь снова. Среди больших и малых примет возрождения городской жизни, увиденных Л. Пантелеевым в январе 1944 года, была и такая: «Котенок в Ленинграде стоит 500 рублей. Вероятно, приблизительно столько же он стоил бы до войны на Северном полюсе». Если вспомнить, что зарплата, скажем, городского сторожа составляла тогда рублей 120, а килограмм хлеба продавался с рук за 50 рублей, то, может, и перетянут на весах истории эти ленинградские послеблокадные 500 рублей те невероятно щедрые 3 гривны, в которые оценивало кошку «Правосудье митрополичье».

 

Кошка в русской живописи и литературе

Если самый ранний период кошачьей истории на Руси освещается археологией, средний — еще и летописными источниками, то более поздние сведения о ней дают произведения живописного искусства.

Первое красочное изображение кошки в русской живописи принадлежит кисти замечательного художника Венецианова. Картина, которую он создает около 1825 года или несколько позднее, называется «Девочка с котенком». Специалисты отмечают необыкновенно тонкую работу кистью и высокую одухотворенность, свойственные этому двойному портрету. Вероятно, именно его с легким пренебрежением упомянет впоследствии В. М. Гаршин в своем рассказе «Художники». Упомянет о дамах на выставке, которые «проплывут к следующей картине, к «Девочке с кошкой», смотря на которую скажут: «Очень, очень мило» или что-нибудь подобное».

Даже в самых полных изданиях с красочными репродукциями картин Венецианова «Девочка с котенком» всегда воспроизводится в черно-белом цвете. Драматическая судьба постигла эту картину. Оригинал ее, хранившийся в одной частной коллекции, бесследно исчез в вихре событий революции и гражданской войны. Сохранилось лишь упоминание о картине в выставочном каталоге да черно-белый негатив ее в Третьяковской галерее. Неизвестно ни одной цветной репродукции картины.

Но теплится все же надежда найти эту замечательную работу Венецианова. Много лет пытается установить ее дальнейшую судьбу тонкий знаток творчества Венецианова известный искусствовед Татьяна Алексеева, любезно сообщившая автору историю картины. Однако поиски «Девочки с котенком» пока безрезультатны. Нет ли в твоих позабытых тайниках, уважаемый читатель, чего-либо могущего помочь в этих поисках?

Более подобных картин, столь представительно изображающих кошачью персону, в большой русской живописи не встречается. Лишь десятилетием позднее Федотов включит кошку в композицию знаменитых шедевров — «Свежий кавалер» и «Сватовство майора».

«Свежий кавалер», кухарка и кошка составляют на ней слаженный ансамбль обитателей некоего дома. Убога жизнь в этом запущенном доме, убоги его обитатели, убоги их интересы — выше писаний Фаддея Булгарина не поднимается любознательность хозяина. Но он честолюбив, болезненно честолюбив, и первая вожделенная награда (лишь «крестик», как пренебрежительно обозначил ее Федотов) затмила собой все. Чиновный служака опьянен столь значительным для него событием.

«Новый кавалер не вытерпел: чем свет нацепил на халат свою обнову и горделиво напоминает свою значительность кухарке», — писал о сюжете своей картины Федотов. Тупой, чванливый азарт (на первоначальном эскизе картины это была лишь самодовольная ухмылка) исказил его лицо. А кошка на драном стуле потягивается в его сторону (наши предки были твердо убеждены, что если кошка «на человека тянется», то это к обнове), как бы предвещая очередные «обновы», которые логически назревают на наших глазах, — недалекий честолюбец не остановится ни перед чем. «Первый крестик» все расставил по своим местам и определил точное место герою, ну а кошкин «прогноз» показывает, что все еще впереди.

Вспомним, как истово доверяла «преданьям простонародной старины» Татьяна Ларина («русская душою» — это о ней сказал Пушкин):

 

Жеманный кот, на печке сидя,
Мурлыча, лапкой рыльце мыл:
То несомненный знак ей был,
Что едут гости.

 

«Кошка моется — гостей замывает (зазывает)», — записал некогда в своем знаменитом сборнике В. Даль. Эта примета является, наверное, одной из самых древних, стойких и распространенных среди прочих, связанных с кошкой. И снова невольно возникают в памяти творения великого и точного мастера Федотова, его знаменитое «Сватовство майора».

Помните: в купеческом доме переполох и суета, в купеческом доме гости. И не обычные гости — приехал (снизошел-таки!) жених, он ждет ответа, момент решающий. Быть или не быть... Непроизвольное движение невесты полно отрицания, его можно толковать как «не быть». Несмотря на усилия и фальшивый восторг свахи и осуждающее «дура!» на устах матери, согласие не ладится, мы видим два несоединяемых звена цепи, два лагеря. Картина насыщена динамикой поз, жестов, взглядов, мыслей. Все в движении в этом доме, где, по словам Федотова, «одно пахнет деревней, другое харчевней».

И лишь кошка, которой — и только ей — преднамеренно отдан весь передний план картины, степенно и уверенно «замывает» гостей. Именно она вводит нас в ближайшее будущее и позволяет узнать то, что сейчас неясно еще самой невесте, — быть гостям! — стало быть, состоится эта корыстная и нелепая свадьба. Вот где подлинное замковое звено, прочно скрепляющее распадающиеся было части картины!

Любопытно, что сам Федотов не в пример некоторым знатокам его творчества и толкователям «Сватовства майора» отвел кошке должное место в своей рацее (объяснении) картины:

А вот извольте посмотреть:

 

Внизу картины,
Около середины,
Сидит сибирская кошка.
У нее бы не худо немножко
Нашим деревенским барыням поучиться —
Почаще мыться:
Кошка рыльце умывает,
Гостя в дом зазывает.

 

Уходили в прошлое времена «Правосудья митрополичья», и кошка постепенно становится все более демократичным, если можно так выразиться, существом, чему в живописи и графике можно найти немало подтверждений. Мы уже не встретим ни одного упоминания или изображения кошки в компании с мало-мальски знатным лицом. Зато на тех картинах, где она присутствует, кошка предстает участницей самых разных сцен простонародной жизни или изредка, как у замечательного художника Кустодиева, жизни купеческого сословия.

Когда в XVIII веке начали распространяться русские народные картинки — лубки, кошка попала в число их полноправных персонажей. Вот она на лубке, который называется «Блинщица». Громадная русская печь, главная принадлежность блинщицы, занимает почти всю избу, а на печи особняком расположилась кошка. Да и где же ей еще блаженствовать! У блинщицы печь никогда не стынет, это большое удобство, да и из блинных припасов кое-что лакомое всегда перепадет. Вот и счастлива кошка по-своему.

Кошачью особу можно видеть также на другом лубке, который входит в целую серию «Доброе и худое домоправительство». Полна иронии сопроводительная подпись к этому лубку: «Муж лапти плетет, а жена нитки прядет, обогатеть хотят: огня не гасят». У ног жены сидит кошка, а возле мужа расположилась собака. Как тут еще раз не вспомнить известную русскую пословицу: «Баба да кошка в избе, мужик да собака на дворе». Народное поверье, что хозяйке близка кошка, а хозяину — собака, существует с древнейших, возможно, первобытных времен, когда главной обязанностью мужчины была охота и вообще добыча съестного, а женщина своим трудом создавала и поддерживала то, что зовется у людей домашним очагом.

Уже эти два лубка говорят о том, что кошка давно перестала быть редкостью. Она обычна не только в доме блинщицы, живущей если не богато, то все же зажиточно, но и в доме бедняков, которые лишь «обогатеть хотят».

Но особенно приглянулась кошка купеческому сословию. Да и кто лучше скряги купца, товары которого беззастенчиво портились мышами, мог оценить бескорыстную кошачью службу! Без кошки мышиный разбой был безнаказан и не столько разорителен для дела, сколь несносен для купцовой амбиции. Его, продувного бестию и надувалу, запросто обводили вокруг пальца какие-то грызуны!

Когда в начале нынешнего века Московская дума решила навести порядок в торговом Охотном ряду, «первым делом, — писал великий знаток старой Москвы В. Гиляровский, — было приказано иметь во всех лавках кошек. Но кошки и так были в большинстве лавок. Это был род спорта — у кого кот толще. Сытые, огромные коты сидели на прилавках».

Не иначе как потомки все тех же купеческих любимцев попадались Сергею Есенину в один очаровательный сентябрьский день 1925 года, когда он, задорный и веселый, гулял по Москве со своей сестрой-школьницей Шурой. Извозчик катил и катил неторопливо по московским улицам, Есенины посматривали вокруг, шутили, ребячились, а на улицах нежились кошки.

«Столько кошек, — вспоминает сестра поэта Александра Александровна Есенина, — мне как-то не приходилось встречать раньше, и я сказала об этом Сергею». Это позабавило Есенина, и он затеял веселую игру — считать всех попадавшихся на пути кошек. День ли выдался необыкновенный, душа ли поэта была раскована и вольна шутить, но он сам по-ребячьи увлекся игрой.

Впечатления от этой замечательной прогулки не растворились в суете будней. Запечатленные Есениным, они стали строфами ласкового, почти свободного от пронзительной есенинской грусти стихотворения, которое живо передает настроение того дня и владевшие поэтом чувства.

Посвящено стихотворение сестре Шуре:

Ах, как много на свете кошек,

Нам с тобой их не счесть никогда.

Сердцу снится душистый горошек,

И звенит голубая звезда.

Наяву ли, в бреду иль спросонок,

Только помню с далекого дня —

На лежанке мурлыкал котенок,

Безразлично смотря на меня.

Я еще тогда был ребенок,

Но под бабкину песню вскок

Он бросался, как юный тигренок,

На оброненный ею клубок.

Все прошло. Потерял я бабку,

А еще через несколько лет

Из кота того сделали шапку,

А ее износил наш дед.

Кошачье племя, со своей стороны высоко ценя изобильную купеческую жизнь и уважительное отношение, довольно любезно относилось к Купцовым домам и домочадцам. Не случайно мы можем видеть на некоторых парадных портретах кустодиевских дородных купчих и картинах провинциального быта весьма довольных жизнью кошек. Впрочем, кошка у Кустодиева является тонким инструментом, предназначенным для выражения более глубоких мыслей.

Вот его картина «Купчиха за чаем». Поначалу все великолепно и по-купечески истово в ней: пышная и по-своему очаровательная красавица — настоящая «мисс купчиха», как сказали бы сегодня, праздничное сияние самовара, блеск фарфора и шелка, пышность снеди, холодная складчатая свежесть скатерти... Все так ослепительно, чисто, добротно, умиротворенно и приятно для глаза. Взор, правда, силится хоть что-нибудь прочесть на безмятежном лице купчихи, но никакое движение мысли или души не одухотворяет его. Между тем, освоившись с первыми яркими красками картины, мы замечаем подле купчихи кошку. Ох уж эта кошка!

Ее приторно-угодливая поза, комичная позиция на высоком неподобающем пьедестале, куда кошка взгромоздилась в порыве подобострастия, и даже блеклый колорит ее шубки придают совершенно иное направление первоначальному благостному впечатлению. Обывательщина, неуловимо присутствующая в деталях картины, как бы кристаллизуется вдруг явлением кошки, и вот уже глаз выделяет лишь пышный цвет провинции и красочное мещанство.

Уберите кошку — исчезнет неуловимая ирония, исчезнет некий противоположный полюс и порождаемое им внутреннее напряжение сюжета, картина обретет безоговорочную и слащавую серьезность. Поразительно мастерство художника, сочетавшего свое восхищение земными красками и формами с отточенной иронией по отношению к мещанской сути их реальных воплощений. Вот что может выразить умело поданная кошка.

 

Домашний друг великих людей

Но давайте покинем бездуховную провинцию, выйдем на свежий воздух и обернемся к солнцу.

Бесконечно далек от духа мещанства и провинции выдающийся русский композитор А. П. Бородин. «Мне чрезвычайно по душе была, — вспоминал П. И. Чайковский, — его мягкая, утонченная, изящная натура». А между тем Бородин весьма симпатизировал кошачьему народцу. Случилось так, что и жена его Екатерина Сергеевна благоволила к этим существам. Н. А. Римский-Корсаков, бывавший в гостях у Бородиных, оставил красочные воспоминания об этой привязанности великого композитора.

Невозможно не привести следующие строки из них, согретые тончайшим юмором и деликатной иронией: «Несколько поселившихся в квартире котов разгуливали по обеденному столу, залезали мордами в тарелки или без церемонии вскакивали сидящим на спину. Коты эти пользовались покровительством Екатерины Сергеевны; рассказывались их разные биографические подробности. Один кот назывался Рыболов, потом) что зимою ухитрялся ловить лапой мелкую рыбу в проруби; другой кот назывался Длинненький — этот имел обыкновение приносить за шиворот в квартиру Бородиных бездомных котят, которых он где-то отыскивал и которым Бородины давали приют и пристраивали их к месту. Были еще и другие, менее замечательные особы кошачьей породы.

Сидишь, бывало, у них за чайным столом, кот идет по столу и лезет в тарелку; прогонишь его, а Екатерина Сергеевна непременно заступится за него и расскажет что-нибудь из его биографии. Смотришь, другой кот вспрыгнул уже Александру Порфирьевичу на шею и, разлегшись на ней, немилосердно греет. «Послушайте, милостивый государь, это уже из рук вон!» — говорит Бородин, но не шевелится, и кот благодушествует у него на шее».

Бородин прекрасно разбирался в психологии своих любимцев. Его описание характеров конкретных кошачьих личностей отличается тонкостью наблюдения и кажется вышедшим из-под пера журналиста. Когда композитор поселился однажды летом у своих знакомых в имении Житовке, он не преминул сообщить в письме к Екатерине Сергеевне такие подробности тамошней жизни:

«Нас давно уже ждали и встретили предупредительно. Первая встретила кошка, которая поняла сразу, что приехали господа, для которых, значит, отворят дверь в квартиру, куда кошке без хозяев доступа не было. Она приласкалась к нам и встала около самой двери; только что открыли последнюю, она мигом юркнула туда и в комнатах уже начала расточать мне и Гане восторженные ласки: вскочив на шею, курныкала, лизала, прикусывая легонько мои уши, тыкаясь носом в щеки...»

Общение с этим своеобразным мирком, вероятно, помогало Бородину установить добрый душевный комфорт, который бывает столь необходим для творчества. Вообще творец, мыслитель обычно предпочитают для своих раздумий уединение, ночную тишь, осеннее умиротворение природы либо скверную погоду. Лишь тогда тончайшая впечатлительность художника естественно освобождается от напрягающих ее посторонних внешних сил и свободно обращается к голосам своего внутреннего мира. Все мы знаем о золотой болдинской осени Пушкина, но не многие, вероятно, помнят вот эту строчку его письма, отправленного из Болдина друзьям: «...осень чудная, и дождь, и снег, и по колено грязь...» «А мне хочется снега; в дурную погоду работается приятней», — писал с томящего юга Чехов.

Странное дело, живое существо — кошка отнюдь не нарушает своим присутствием сосредоточенности художника. Скорее наоборот, дружественным и ненавязчивым участием это создание вносит какой-то мистический творческий уют в холодное одиночество писательского уединения. Совсем как это получилось у любимицы Куприна Ю-ю.

Если помните, так звали одну в общем-то обычную кошачью особу, жившую много лет назад. Ю-ю не блистала никакими выдающимися качествами и не оставила бы после себя никакой памяти. Но ей посчастливилось быть любимым домашним существом замечательного русского писателя А. И. Куприна и навечно остаться в его произведениях добрым духом счастливых мгновений творчества.

Рассказ «Ю-ю» Куприна автобиографичен: «...я писал по ночам: занятие довольно изнурительное, но если в него втянуться, в нем много тихой отрады.

Царапаешь, царапаешь пером, вдруг не хватает какого-то очень нужного слова. Остановился. Какая тишина! Шипит еле слышно керосин в лампе, шумит морской шум в ушах, и от этого ночь еще тише... Где я: в дремучем лесу или на верху высокой башни? И вздрогнешь от мягкого упругого толчка. Это Ю-ю легко вскочила с пола на стол. Совсем неизвестно, когда пришла.

Поворочается немного на столе, помнется, облюбовывая место, и сядет рядышком со мною у правой руки...

Я опять пишу быстро и с увлечением. Порою, не шевеля головою, брошу быстрый взор на кошку, сидящую ко мне в три четверти. Ее огромный изумрудный глаз пристально устремлен на огонь, а поперек его, сверху вниз, узкая, как лезвие бритвы, черная щелочка зрачка. Но как ни мгновенно движение моих ресниц, Ю-ю успевает поймать его и повернуть ко мне свою изящную мордочку. Щелочки вдруг превратились в блестящие черные круги, а вокруг них тонкие каемки янтарного цвета. Ладно, Ю-ю, будем писать дальше.

Царапает, царапает перо. Сами собою приходят ладные, уклюжие слова. В послушном разнообразии строятся фразы...»

Конечно, из воспоминаний близких людей известно, как работал Куприн, как он знал и любил животных. Но это все-таки слова других. Ю-ю же помогла взглянуть на затаенные стороны личности Куприна его глазами. Как знать, сколько нужных, уклюжих, как он говорил, слов было найдено писателем в те часы творчества, когда Ю-ю неназойливо помогала ему своим молчаливым участием. Не будь ее, мы никогда бы не узнали маленьких тайн творчества писателя, и чуть бледнее высветился бы его образ.

Самые, пожалуй, проникновенные слова дружеского признания, обращенные к бессловесному спутнику творческих удач и вдохновения, можно найти в томике стихов одного замечательного русского поэта. Любой человек гордился бы этим дружеским обращением, будь оно адресовано ему:

 

Не ворчи, мой кот-мурлыка,

В неподвижном полусне:

Без тебя темно и дико

В нашей стороне;

Без тебя все та же печка,

Те же окна, как вчера,

Те же двери, та же свечка,

И опять хандра...

Поэтом, написавшим эти удивительные строки, был Фет. Абсолютно искренний и серьезный Фет, даже тенью иронии никогда не смутивший прозрачность выраженных им чувств и мыслей. Замкнутый и непроницаемый внешне Фет, чья нежная и чуткая душа творца воплотилась в тончайших полутонах его неповторимых стихов.

Фетовские стихотворения сотканы из личных переживаний, чувствований, ощущений поэта, но крайне редко в них можно встретить такое вот проявление чувства по-мужски дружеской приязни. К кому? К тому, кто был для Фета символом каких-то светлых, созидательных, духовных мгновений жизни, а для нас навсегда останется просто безымянным котом-мурлыкой. Но ведь не приходит же никому (да и не придет никогда) в голову нелепый вопрос — провинциален ли Фет?

Очень любил животных Б. М. Кустодиев. И упоминавшиеся ранее кошки на картинах Кустодиева тоже имеют, подобно легендарной Ю-ю, свою жизненную предысторию. Очень даже возможно, что художник писал их с тех четвероногих особ, которые обитали в его доме.

В последние годы жизни художника мучившая его болезнь обострилась, он не мог самостоятельно двигаться и только сидел иногда в кресле, которое передвигали по дому. В это время, чтобы как-то рассеять и порадовать Кустодиева, ему подарили ангорскую красавицу кошку Кэтти. Подарок был сделан Софьей Васильевной Шостакович, семья которой была дружна с семьей Кустодиевых.

Трудно было избрать более уместный подарок. Забавные проделки Кэтти и ее котят были для смертельно больного художника не просто возней домашних зверей. Они отвлекали Кустодиева от тяжких мыслей, поддерживали оптимизм и тем самым на какое-то время отодвигали его от приближающегося края бездны. «За день до папиной смерти, — вспоминает дочь художника Ирина, — когда его вывезли в мастерскую, вечером Кэтти вдруг прыгнула к нему на колени, стала обнюхивать, облизала ему лицо, голову, точно прощалась с ним, точно чувствовала, что он не жилец».

Наше время выявляет новые грани взаимоотношений человека с его стариннейшим домашним другом. Во многих странах мира действуют общества, объединяющие любителей этого грациознейшего существа, регулярно проводятся выставки кошек, выводятся новые породы их. А не так давно в Швейцарии открыт едва ли не первый в мире Музей кошек.

Всего этого пока еще нет в наших краях, но зато есть другое — интереснейшие коллекции изделий рук человеческих, посвященных домашней кошке или украшенных ее изображением. Знакомясь с этими коллекциями, поражаешься изобретательности человеческой фантазии, равно как и той степени внимания, какой люди одаривают это существо. Оказывается, кошачий лик присутствует ныне во множестве окружающих нас предметов, будь то фантики от конфет, почтовые марки, книжные знаки, торговые и спичечные этикетки, открытки, игрушки, сувенирные статуэтки, игральные карты, ковры и прочие вещи, не говоря уже о бисере рассыпанных по страницам различных изданий стихов, метких сравнений, рисунков и карикатур.

Известно по крайней мере два таких содержательных собрания, о которых в свое время упоминалось в газетах и журналах. Составлены они людьми, соединившими в себе страсть коллекционера с любовью к своенравному домашнему зверю.

Одно из них принадлежит известному ученому, потомственному археологу В. М. Массону, живущему в Ленинграде. Как рассказывает хозяин коллекции, все началось несколько десятилетий назад с отчеканенной из бронзы кошечки с цветком в зубах, подаренной ему в один памятный день. Но недаром говорится, что лиха беда начало. Сегодня уже более двух с половиной тысяч разнообразнейших кошек, не живых, естественно, а запечатленных в металле, фарфоре, керамике, на ткани, бумаге и других материалах с трудом умещаются в двухкомнатной квартире.

Бывая за рубежом, В. М. Массой непременно привозит из разных стран сувениры, пополняющие его коллекцию. Немало их дарят друзья, коллеги и просто люди, знакомые с этим удивительным собранием. Коллекция пополняется, живет, и почти каждый экспонат ее имеет, как и в любой другой коллекции, созидаемой любовью, свою особую историю. Но не только вещественная сторона отличает это собрание. Память ученого хранит множество любопытных сведений и фактов, складывающихся в пеструю мозаику многовековой истории домашней кошки.

И вот эта незримая, к сожалению, половина коллекции, быть может, и составляет наиболее интересную часть ее. Остается надеяться, что со временем она, зафиксированная типографскими литерами на бумаге, станет доступной многим тысячам читателей, порадует любителей домашней кошки и раскроет многообразную роль ее в жизни людей.

Знакомство с другой коллекцией приведет нас в литовский город Шяуляй. Некогда Шяуляй был известен разве что жителям Литвы. Ныне он стал крупным промышленным центром, где выпускаются сложные изделия, расходящиеся по всей стране и идущие на экспорт. Сегодня Шяуляй знают многие далеко за пределами Советской Литвы.

И тем более примечательно, что дальнейшему росту известности этого города способствовали присущая шяуляйцам выдумка, юмор и некоторым образом кошки. Однажды — это было в сентябре 1985 года — газета «Известия» опубликовала фотоснимок, изображающий двух забавных кованых котов на черепичной крыше старого дома. Краткая подпись под снимком гласила, что в этом шяуляйском доме размещается аптека, что ценящими юмор шяуляйцами аптека названа «Валерьянкой» и что забавные коты на крыше служат лучшим указателем ее месторасположения. Действительно, их фигуры видны со многих точек города и неизменно вызывают добрую улыбку. Кованые коты стали своего рода шутливой визитной карточкой Шяуляя.

Вот с них-то можно и начать рассказ о местной коллекции рукотворных кошек, которая сегодня насчитывает более десяти тысяч всевозможных экспонатов. Хозяйка коллекции — заслуженный работник здравоохранения Литовской ССР, глава крупного учреждения провизор Ванда Каваляускене. Не без ее активного участия «взобрались» на крышу аптеки и застыли в качестве эмблемы озорные коты, поэтому их вполне можно причислить к экспонатам упомянутой коллекции.

«Родители, — вспоминает В. Каваляускене, — с детства прививали мне любовь к животным и природе. И хотя мы жили в городе, у нас в доме всегда была кошка, а во дворе — собака...» Долгое время в доме жили Муркис и Жулик — два дымчатых красавца с осанкой английских лордов.

Первым в коллекции стал длинноусый черный кот из металла, привезенный два десятка лет назад из Закопане, затем к нему прибавился скромный деревянный котенок, кошки из мрамора, глины, стекла и другие. Сейчас в коллекции есть экспонаты из всех социалистических стран, а также других стран Европы, из США, Японии, Австралии, Египта, Сенегала... В коллекции — сотни стихов о кошках, десять тематических подборок с вырезками из газет, картины художников-профессионалов и народных мастеров.

В скромный домик на тихой улице часто наведываются школьники и взрослые. Шяуляйцы знают, любят и ценят эту коллекцию, и выражением их внимания к ней явилась большая выставка, которая была развернута в 1983 году в Шяуляйском доме работников просвещения. Многочисленные записи в книге отзывов — восхищенные, удивленные, заинтересованные — говорят о том, что выставка никого не оставила равнодушным. Для многих она явилась откровением и позволила увидеть в обыкновенной домашней кошке не просто банальное существо, но выразительную частицу человеческой культуры.

Однако представительной коллекции давно уже тесно в трехкомнатной квартире, и перед шяуляйцами открывается благодарная возможность проявить последовательность и организовать оригинальный музей — первый в стране Музей кошки. Есть ведь в Каунасе знаменитый Музей чертей, хотя представленный в нем объект не блещет своим вкладом в сокровищницу человеческой культуры.

Говоря о нынешнем времени, нельзя не вспомнить и старшего нашего современника писателя Н. С. Тихонова, который, отложив однажды перо публициста, подарил всем нам «Удивительные маленькие истории» о живших рядом с ним бессловесных друзьях. «Я не хочу погружаться, — писал Тихонов, — в особый мир тропиков или других далеких стран, где живут неведомые нам животные. Нет, речь пойдет о тех живых существах, которых мы видим и знаем, которые живут возле нас».

В числе прочих персонажей есть там и сиамская кошка Лемура, как представил ее Тихонов — «мать наших котов... особа очень своенравная, гордая, самолюбивая и предприимчивая». Не один ли из этих «наших котов» гордо позирует на плече Тихонова на известной фотографии, которой открывалась публикация удивительных историй?

А быть может, это любимец поэта Маус, проживший долгий кошачий век, целых 24 года? Именно ему посвятил Тихонов проникновенные строки, говорящие о смерти, но прославляющие верность и дружбу:

Не стало старого кота... Когда узнал я, Я так мучительно себе представил Полночный сад, щенка и Мауса в траве, Неповторимость августовской ночи, Всего живого дружбу до конца... И Мауса, шагнувшего неслышно В бессмертную природы тишину.

А маленькие истории поистине удивительны отраженной в них тончайшей наблюдательностью автора, его глубоким пониманием психологии зверья, мудрой добротой и уважением к окружающему нас живому миру.

 

 


 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу