На суше и на море 1987(27)

Юрий Юша

ДВА РАССКАЗА

Ту беременную акулу поймали на закате солнца. Оно окрасило багровым цветом нависшие над горизонтом облака, и огневые предзакатные блики играли в стеклах иллюминаторов исследовательского судна «Орион», дрейфовавшего в море Фиджи с научной аппаратурой за бортом.

Выловил акулу инженер экспедиции Владя Данилец, и на него сейчас с восхищением поглядывал Алексей Семейкин, практикант мореходки. А Данилец, коренастый, крепко скроенный и невозмутимый, широко расставив свои сильные ноги-тумбы, отдыхал в сторонке после борьбы с огромной рыбиной.

Кому же еще, как не ему, поймать эту трехметровую хищницу! Владю все знали как страстного рыболова. Каких только крючков Алексей у него не видел! И большие тунцеловные с яркими стеклянными глазками для привлечения рыбьего внимания, и маленькие заглотыши на ставриду, и тройные, как якорные кошки, крючья на корифену, и разноцветные японские кальмарницы, и, наконец, выкованные самим Данильцом большие акульи крючки на стальных тросиках с вертлюгами. Владя никогда не прозевает рыбалку. Лишь судно ляжет в дрейф для научных исследований — он уже на корме со своим заветным деревянным чемоданчиком, в котором аккуратно разложены всевозможные рыбацкие принадлежности. Откроет его — и чародействует, что-то нашептывая под нос, словно оракул. Несколько минут — и снасть готова.

И никогда Владя не оказывался, как говорят рыбаки, в пролове. То надергает на обед кальмаров всей команде, то вытащит красавицу золотую макрель, то подтянет к борту манту. Вот недавно Алексей наблюдал, как у него часа три ничего не ловилось, но Данилец упорствовал, менял снасти и все-таки изловчился — вытянул из морских глубин зубастую акулу.

А с акулами у Влади особый счет. Он рассказывал Семейкину, как однажды встретился с двумя под водой, нырнув за кораллом на барьерном рифе. И хотя они его не тронули, но Данилец столько страху натерпелся и наглотался воды с перепугу, что теперь не может не мстить им за пережитый ужас и унижение.

Владя всегда сам разделывал рыбу. Вот и сейчас, держа в левой руке сигарету, он орудовал острым широким ножом с наборной рукояткой, знакомым всему экипажу «Ориона». Акула была уже поделена. Плавники и хвост — на суп для любителей, зубастые челюсти Данилец великодушно даровал Алексею, чтобы тот сделал из них сувенир, а печень, как всегда, шла на жаркое с картошкой для заступающей в ночь вахты, в которой числился и сам Владя.

Но пока хищница была еще живая. Она временами упруго била хвостом и разевала треугольную пасть, такую белую снаружи и изнутри, будто она была выстлана ватманской бумагой. Глядя на акулу, поверженную, но не посрамленную, молодой моряк убеждался воочию, насколько эта прожорливая тварь может быть опасна в воде для незащищенного человека.

Всего час назад акула привычно плавала в своей стихии, и Алексей увидел ее, когда она, лениво шевеля плавниками, подплыла к тросу, на котором лебедкой поднимали драгу. Огромная тупорылая рыбина деловито обнюхала стальной канат, сделала широкий круг и ткнулась в канат мордой еще раз, как бы проверяя на прочность.

Это был прекрасный экземпляр акульей породы более трех метров длиной, с белесым старым шрамом на широкой тупой голове, напоминавшей большую совковую лопату. Хищница плавала около судна степенно и величаво, чувствуя себя полноправной хозяйкой и владычицей. Темная лоснящаяся спина, белое, как манишка, брюхо, которое акула показывала на крутых разворотах, и побелевшие, видимо, от старости кончики плавников, словно манжеты, выглядывавшие из рукавов, придавали ей вид затянутого во фрак джентльмена. Вокруг акулы, будто бравые матросы в тельняшках, увивались ее верные прислужники — три юркие полосатые рыбы-лоцмана. А неподалеку от этой живописной группы суетливо шныряли, словно бульварная шпана, несколько крикливо-ярких золотых макрелей. Низко над водой носился кругами, кося вниз то одним, то другим глазом, фрегат с могучими, косо изломанными крыльями. Это было обычное окружение матерой хищницы — прихлебатели, кормящиеся с ее стола.

Когда акула второй раз подплыла к туго натянутому тросу, идущему из четырехкилометровой глубины, Владя забросил крючок с насаженным на него кальмаром. Акула среагировала быстро. Приманка еще погружалась, когда в глубине мелькнуло белое брюхо прожорливой рыбины, и капроновый фал, оканчивающийся куском стального троса с крючком, натянулся. Данилец намотал фал на утку. Началась изнурительная для рыбы борьба. Алексей и еще один матрос встали рядом с Владей, готовые прийти ему на помощь.

Алексей невольно напрягся и раскраснелся от охватившего его волнения. Он и робел, и жалел акулу, и стеснялся этой своей робости и жалости, стараясь скрыть свои, как он считал, постыдные для него — рослого и сильного парня — переживания от товарищей.

Между тем Данилец действовал спокойно и со знанием дела. Он, стараясь избегать резких рывков, постепенно подтягивал мечущуюся рыбину к борту, подматывая фал на утку. Рыболов предусмотрительно сбрасывал несколько раз фал с утки, когда акула особенно энергично начинала бесноваться, но потом снова упорно укорачивал толстую капроновую леску. Наконец минут через двадцать рыба затихла. Тогда потребовалась помощь.

Алексей с приятелем — длинным и худым матросом Толей — подтянули акулу к борту настолько, что страшная, с немигающими глазами голова ее более чем наполовину приподнялась из воды. Голова мощно, с придыханием хрипела, напомнив Алексею звуки горна деревенской кузницы.

И эти неуместные здесь, в океане, звуки, и широченная белесая пасть, со скрежетом кусающая стальной трос, были ужасны. Акулий рот и мощные челюсти, высекавшие из троса искры, поразили воображение молодого моряка. Никогда прежде он не видел и не представлял себе ничего подобного. Острые, как бритвы, треугольные зубы располагались на челюстях в семь рядов. Этих треугольничков Алексей насчитал потом во рту хищницы более двухсот.

Акульи зубы — это нечто особенное и ни с чем не сравнимое. Они располагаются на суставах и могут подниматься и опускаться, выдаваться вперед и западать, точно живут своей обособленной жизнью. Вся поражающая воображение акулья пасть чрезвычайно пластична. Упругие хитиновые челюсти могут изгибаться по всем направлениям. Благодаря этому акула может как бы вывернуть свой рот наизнанку, выставив вперед все свои зубы. Вот почему, на удивление китобоев, хищница шутя выгрызает в абсолютно гладком и твердом, как железо, боку кашалота чрезвычайно ровные, круглые лунки. Более совершенного и страшного для всего живого режущего инструмента Алексей и представить себе не мог.

Он с помощью Толи едва удерживал в метре от своего лица дергающуюся на леске акулью голову и рад был бы бросить ее, но боялся осуждения Данильца. А тот, не торопясь, как будто даже лениво и тем не менее точно и расчетливо опустил по натянутому струной фалу петлю-удавку, которая соскользнула по обтекаемой голове до передних плавников. Владя крепко затянул петлю под жаберными щелями. На этой удавке они втроем и вытянули хищницу на борт судна. Перевалившись через фальшборт, рыба гулко шлепнулась о палубу и затрепыхалась, изгибаясь стальной пружиной. Все, кто был вокруг, бросились врассыпную, с опаской поглядывая на акулу издали.

Жила она долго. Ее могучее, совершенных форм тело более часа не хотело расставаться с жизнью. Чувство страха в душе Алексея уступило место невольному восхищению. Трехметровый веретенообразный корпус огромной рыбины с каплевидной головой был плотно сбит, упруг и чрезвычайно подвижен. Извиваясь на жесткой деревянной палубе, акула била вертикальным, похожим на двухлопастное весло хвостом и загребала широкими ластовидными плавниками. Когда рыба затихла, Алексей осмелился провести по ней ладонью. Акулья кожа была жесткой и шершавой, словно наждачная бумага. Матрос вспомнил, что жители Океании используют ее для шлифовки своих деревянных идолов и ритуальных масок.

Акула была бы прекрасна, если бы не этот жуткий белый рот, не эти зеленоватые, под цвет океана, глаза, даже здесь, на палубе «Ориона», исполненные неукротимого чувства собственного превосходства над всем живущим.

— Акула, бытует мнение, за всю свою жизнь ни разу не останавливается, — сказал Толя. — Если она перестает плыть, то камнем идет на дно и в конце концов задыхается. Ведь акула не как все рыбы — у нее нет плавательного пузыря и жаберной мускулатуры. Вода омывает ее жабры самотеком только при движении. Я читал об этом.

К беспомощно распластанной на палубе акуле подошел электрик Николай Петухов. В правой руке он держал пожарный багор с острым и длинным наконечником. Алексей недолюбливал электрика и смотрел сейчас на него неприязненно. Этот человек любил насмехаться над новичками на судне. Шутки его были грубы и злы. То он, как бы нечаянно, скамейкой под коленки ударит, то, подкравшись сзади, гаркнет над ухом какую-нибудь команду, то незаметно в суп перцу насыплет. Алексей подозревал, что и к акуле электрик подошел, чтобы поглумиться. Так оно и вышло. Петухов часто и беспорядочно втыкал в рыбу острие багра, выкрикивая:

— У-у, хищница! У-у, людоедка!

И вдруг акула, конвульсивно содрогаясь всем своим мощным телом, начала рожать. На мокрой и скользкой палубе появился один акуленок, потом второй, третий... Это были точные копии своей родительницы, только очень уменьшенные, в ладонь длиной. Акулята энергично извивались на деревянном палубном настиле, разлетаясь в разные стороны.

Алексею стало до слез жалко израненную, все еще живую рыбу и ее детенышей. Он схватил оцинкованную ванну, в которой ученые промывали образцы пород, поднятые со дна, наполнил ее водой из пожарного рожка и стал собирать туда акулят. Их оказалось двадцать один. Заодно матрос отодрал от палубы и бросил в ванну трех черненьких рыбок-прилипал, которые путешествовали на боку акулы по морям-океанам, живя ее подачками. Акульи мальки беззаботно и жизнерадостно плавали в ванне, а прилипалы присосались к ее стенкам.

— Ой какие хорошенькие! — воскликнула буфетчица Таня, склонившись над ванной. — Давайте их выпустим.

— Ты что? Попадись ты им, когда подрастут, — они тебя пожалеют? — С этими словами электрик ловко выхватил одного акуленка из ванны и с размаху шлепнул его о палубу.

Малек дернулся и затих. Электрик наклонился за вторым. Однако Алексей неожиданно оттолкнул его и тихо, но решительно сказал:

— Не тронь!

Молодой матрос был на голову выше электрика и вид имел в этот момент грозный и неприступный. Электрик стушевался. Но тут же снова схватил выпавший из рук багор.

И тогда вмешался Данилец, который до этого времени молча наблюдал за происходящим и курил одну сигарету за другой. Он подошел к электрику и веско произнес:

— Не изгаляйся! Отойди!

Владя забрал у Петухова багор, ополоснул его в ванне и повесил на место, на пожарную доску у лебедки. Затем он, не торопясь, подошел к еще живой акуле со своим широким ножом на красивой наборной рукоятке и, тщательно примерившись, вонзил его в левый бок под плавник, нащупывая лезвием акулье сердце. И все увидели, когда Владя его нащупал: жизнь в акуле внезапно остановилась, как останавливаются часы, у которых лопнула пружина. Умело и аккуратно вырезав у огромной туши хвост, плавники, печень и челюсти, Владя деловито, по-хозяйски подошел к ванне с акулятами.

— Яблоко от яблони недалеко падает. Этих тоже надо к ногтю, — заявил он и опустил в ванну руку, чтобы поймать акуленка, но тут же резко выдернул ее из воды. С укушенного, словно разрезанного ножом, указательного пальца в ванну капала кровь. Учуяв ее, маленькие хищники заметались как бешеные.

— Ничего, сейчас откусаетесь у меня, — сказал Владя.

Он туго обмотал кровоточащий палец носовым платком и натянул на руку брезентовую рабочую рукавицу, которая акулятам была не по зубам. Вытащив из ванны малька, Данилец прижал его к палубе и резким взмахом ножа отсек голову.

И в это время на палубе появился начальник экспедиции.

— Опять акулу изловили, да еще с акулятами? — укоризненно обратился он к Данильцу. — Я же просил вас прекратить лов акул. Ведь в пищу мы их не употребляем. Это варварство — лишь ради печени губить таких совершенных животных.

— Но ведь они — хищники! Столько рыбы пожирают! И человека не пощадят — только попадись им, — возразил Данилец.

— А вы видели, как корифены плавают рядом с акулами и не боятся их? — интригующе спросил начальник экспедиции.

— Рыба — она рыба и есть. Глупая, потому и не боится. Но я сам видел, как акула гонялась за корифенами, — стоял на своем Владя, пытаясь достать из ванны очередного малька.

— Гонялась? Что ж, не спорю. Но вряд ли поймала. Все здоровые и сильные обитатели моря легко увертываются от акульих зубов, которые страшны лишь для ослабленных. Поедая больных и старых рыб, акулы выполняют тем самым роль морских санитаров.

— Ну а человека? Ведь эта тварь слопает любого.

— И тут вы не правы, Данилец. Море для человека не его стихия, он в ней не живет. Это во-первых. А во-вторых, акулы нападают на людей в исключительно редких случаях, и элементарные меры предосторожности полностью исключают для них перспективу быть укушенным акулой. Так что тут проблемы не существует.

В это время Данилец наконец-то нащупал в ванне акуленка. Но расправиться с ним не успел. Начальник экспедиции подошел к Владе вплотную и гневно сказал:

— Немедленно прекратите это свинство! Отпустите мальков! Пользуясь замешательством Данильца, Алексей схватил ванну и выплеснул ее содержимое за борт. Затем оторвал от стенок прилипал и тоже выбросил в море. И на душе у него стало легко и весело. Молодой моряк с ликованием наблюдал, как акулята, оказавшись в родной стихии, бросились врассыпную и исчезли в глубине. А рыбки-прилипалы сразу метнулись к борту судна и прилепились к нему своими широкими присосками. «Теперь будут питаться отходами с нашего камбуза», — подумал Алексей, искренне радуясь такому исходу дела. И он уже по-другому посмотрел на Данильца, который стоял с недовольным и даже злым видом. Чтобы не сказать ему что-нибудь обидное, Алексей отвернулся.

Панцирь морской черепахи

«Орион» проводил гидро- и биологические изыскания среди атоллов и рифов Кораллового моря.

Тихий океан заштилел. Белое солнце выжимало последние капли смолы из нового дощатого настила палубы. Легкая просинь небес, казалось, спаялась с остекленевшей синью океана. Жара стояла удушающая.

В салоне капитанской каюты тихо и уютно ворковал кондиционер, обвевая благодатной прохладой разгоряченные лица участников экспедиции. Капитан собирал командиров: первого помощника, старпома, стармеха и начальника экспедиции с заместителем.

Последним явился на совет глава научного состава доктор биологических наук Вячеслав Иванович Гущин. Он был в шортах и расстегнутой до пояса влажной рубашке. Вытирая клетчатым платком свою крупную облысевшую голову, начальник экспедиции по-свойски спросил капитана:

— Ты что, Петрович, по поводу вчерашнего ЧП протрубил сбор?

— Совершенно верно, — отозвался наш капитан Казимир Петрович Красковский. — Иначе не назовешь как «чрезвычайное происшествие». Сейчас старпом обо всем доложит. Прошу, Николай Иванович.

— Вчера, в девятнадцать часов двадцать минут, — начал старпом, — боцман Деменок доложил мне, что, придя на стук и треск, раздававшиеся в коридоре нижних жилых помещений команды, увидел, как научный сотрудник Шевцов ломал дверной замок своей каюты, в которой закрылся его сосед по каюте старший электрик Курносов. Шевцов бил по двери топором, снятым с пожарной доски, и перебранивался с Курносовым, требуя впустить его. Боцман отобрал топор у научного сотрудника и приказал электрику открыть дверь. Войдя в каюту, Деменок увидел на столе пачку перевязанных шпагатом целлофановых пакетов. Курносов развязывал их и бросал пакеты по одному в открытый иллюминатор. Научный сотрудник Шевцов из-за спины боцмана схватил пакеты и убежал в лабораторию.

Я тотчас вызвал к себе обоих скандалистов, чтобы разобраться в обстоятельствах дела. Шевцов объяснил, что эти пакеты нужны ему для упаковки каких-то образцов, а Курносов сказал, что выбрасывал их, так как научный сотрудник захламлял ими каюту. Доложив о случившемся капитану, я по его приказанию расселил Шевцова с Курносовым, поменяв местами электрика с мотористом Будыто. Вот и все.

— Не понятно, — задумчиво произнес начальник экспедиции. — Для упаковки образцов у нас достаточно специальных контейнеров, заготовленных еще в институте. И все делается по инструкции.

— Мне тоже не ясно, — подхватил стармех, — зачем электрику нужно было развязывать пакеты, когда он мог их все сразу выбросить в море через иллюминатор. Поддразнивал, что ли, Шевцова? Я полагаю, что они повздорили из-за какого-то пустяка, возведя его в принцип.

— Мне кажется, стармех прав, — сказал заместитель начальника экспедиции, загорелый до черноты, высокий худощавый человек. — Пустяк мог послужить поводом для ссоры, а затем вступил в действие психологический фактор замкнутого пространства. Но сейчас меня интересует — что это за пакеты? Я занимался материально-технической подготовкой экспедиции и никаких целлофановых пакетов для образцов в рейс не брал.

— Это использованные пакеты из-под порционных фасованных продуктов, — пояснил старпом. — Буфетчица Ирина собирала их по просьбе Шевцова.

— Вот что, Николай Иванович, — обратился капитан к старпому, — что-то не разобрались вы толком, в чем суть. Ну-ка вызовите боцмана и буфетчицу.

Старпом включил общесудовую трансляционную установку.

— Боцману Деменку и буфетчице Синельниковой явиться в каюту капитана, — строгим голосом произнес он.

— Вот результат вашей затеи расселить по каютам вперемежку команду судна и научный состав экспедиции, — сказал заместитель начальника экспедиции, глядя на первого помощника капитана. — Да, да, Игорь Михайлович, разнородность занятий, интересов, психологическая несовместимость. Я предупреждал.

— Не говорите мне о какой-то надуманной психологической несовместимости, Олег Владимирович. Я в нее не верю. Интересы у нас, моряков и ученых, общие — итоги рейса. Этот инцидент еще ни о чем не говорит. Разберемся. Кстати, — не удержался первый помощник от соблазна подпустить шпильку начальнику экспедиции. — Вот вы, Вячеслав Иванович, давно обещаете прочитать для команды популярную научную лекцию о ваших работах и все никак не соберетесь. А морякам было бы весьма полезно послушать вас.

— Я категорически на стороне первого помощника, — вмешался капитан. — Давно уже — и не ваша экспедиция первая — мы практикуем для сплачивания всего коллектива совместное поселение. Польза такой меры доказана временем. Кроме того, это диктуется необходимостью оптимальной организации борьбы за живучесть судна и спасения людей в аварийных ситуациях.

— Я вполне согласен с вами, — поддержал капитана Гущин. — Мой заместитель несколько недопонимает сути дела. А лекцию обязательно прочту. Завтра же. И Олег Владимирович прочтет. И другие. В общем научпоп мы наладим. Это дело нашей чести.

Тут раздался негромкий, осторожный стук в дверь. На пороге появилась буфетчица Ирина Синельникова.

— Можно? — робко спросила она, смущаясь перед скоплением судового начальства.

— Пожалуйста, Ира, садитесь вот сюда, — приветливо указал ей на стул капитан.

Следом вошел боцман Деменок, которого на судне любовно называли Егорычем. Этот крупный, несколько располневший старый моряк с добрым славянским лицом тяжело дышал и на ходу застегивал пуговицы форменной куртки.

— Что там с дверью каюты? — обратился к нему Красковский. — Большое повреждение?

— Не очень, Казимир Петрович, — с готовностью ответил боцман. — Прямо с утра Николай, то есть плотник наш, отремонтировал, елка-палка. Облицовочный материал у нас нашелся. В общем дверь как новая, елка-палка.

— Хорошо, — сказал капитан. — У меня, Ирочка, к вам вопрос будет. Шевцов с Курносовым, говорят, повздорили из-за каких-то пакетов целлофановых, которые якобы вы им давали. Вы ничего нам не скажете по этому поводу?

— Ну, недели две назад Шевцов зашел на камбуз, когда я накрывала столы, и спросил, мол, бывают ли у нас целлофановые пакеты из-под провизии и куда мы их деваем? Я сказала, что бывают из-под огурцов, овощного и мясного рагу, специй и что мы их выбрасываем в отходный бак, а потом за борт. Ну, Толя, то есть Шевцов, все расспрашивал, сколько этих пакетов набирается. Даже взял карандаш, бумажку и сел за стол, подсчитал. Шестьдесят—восемьдесят штук в день. И попросил, чтобы я пакеты собирала и ему отдавала. А мне жалко, что ли? Я и собирала. Даже мыла. А вчера Володька, то есть электрик Курносов, говорит, ты пакеты мне отдавай, а не Шевцову. А я говорю, дудки — Толя первый попросил. И вообще я терпеть не могу Курносова, придиристый такой, кого хочешь из терпения выведет.

— Надо же, из-за паршивых пакетов передраться, елка-палка, — не утерпел боцман. — Не верится что-то. Я думаю, из ревности, из-за тебя, Ирочка, поцапались. Ты, елка-палка, Анатолию все глазки строишь, а Володька-то наш от тебя без ума. Всем известно.

— Скажете тоже! — покраснела Ирина. — Вовсе не из-за меня. И я так думаю, что не из-за пакетов даже. Многие говорят, пакеты совсем ни при чем, — многозначительно добавила буфетчица и замолчала.

— Это кто же говорит, Ирочка, если не секрет? И в чем, по-твоему, суть дела? — спросил первый помощник капитана.

— Моторист Будыто говорит. Панцирь черепахи Шевцов с Курносовым не поделили. Вчера в конце дня плавали на шлюпке, поймали черепаху и потом потрошили ее на шлюпочной палубе. Чуть до драки не дошло. Спросите у Петра, у моториста Будыто то есть. Он видел.

— Ладно, Ирочка, — сказал капитан, — вы свободны. А вы, боцман, останьтесь. Стармех, вызовите Будыто.

— Он на вахте. — С этими словами старший механик подошел к столу и, сняв телефонную трубку, набрал номер. — Андрей, подмени Будыто у главного двигателя. Пусть он зайдет в каюту капитана.

— Послушайте, старпом, — сказал капитан, — до сих пор я смотрел сквозь пальцы, когда вахтенные штурманы, и вы в том числе, разрешали на шлюпке ловить черепах, но теперь, видимо, придется запретить это дело.

— Но, Казимир Петрович, — возразил старпом, — мы даем такое разрешение, когда судно в дрейфе и шлюпка под бортом для нужд биологов. Им разрешено собирать всякую живность. Опять же панцирь красивый и суп для команды...

— Я разрешил отлов нескольких черепах, так сказать, в интересах науки, — вмешался в разговор начальник экспедиции. — Но их препарирование находится у нас на уровне самодеятельности.

— При чем здесь наука, Вячеслав Иванович! —сказал с иронией старший механик. — Я скажу прямо. Черепаха — это редкая во всех отношениях, замечательная штука. Какой панцирь! Какой сувенир из Южных морей! Я сам себе такой добыл. Сверху оливково-зеленый с белесым ободком по краю, а снизу желтоватый, под слоновую кость, темнеющую к ластам. А какой черепаховый суп, братцы, я едал на острове Тофуа! Аборигены готовили по-своему, «кумаори» называется. Хотите расскажу, как это делается?

Никто не возражал. Все знали стармеха как знатока Южных морей Тихого океана, проплававшего здесь уже добрых два десятка лет, и мастера рассказывать о разных необыкновенных приключениях и экзотических вещах. И даже Гущин простил ему его иронию.

— Кумаори готовится в земляной печи, которая, как вам известно, в большой чести у местных жителей. Но печь делается не совсем обычно. Роются две ямы соответственно размерам черепахи — в тот раз попалась метра на полтора в диаметре. Так вот, одна яма узкая, другая широкая, и разделяются они тонкой перемычкой. В узкую яму ставится на ребро черепаха, а в широкой разводится огонь и раскаляются камни. Когда жару достаточно, перемычка рушится и черепаха валится спиной на раскаленные камни. Ее покрывают пальмовыми листьями и засыпают песком. Все садятся вокруг и ждут. Наступает момент, когда из-под песка начинает веять непередаваемым ароматом. Он все сильнее и сильнее, а аппетит все больше и больше.

Наконец яму вскрывают и нижнюю — теперь она сверху — часть панциря спиливают. Приступаешь к трапезе с дрожью в руках. Бульон — божественный, белое мясо тает во рту!

— Во излагает, елка-палка, аж слюнки текут! — не удержался боцман.

— И панцирь, и черепаховый суп — все это, конечно, замечательно, но к делу не относится, — резюмировал капитан и, обратившись к Гущину, попросил: — Сформулируйте, пожалуйста, почетче свое научное кредо в отношении черепах. Что это за изучение их на «уровне самодеятельности»? Если есть научная необходимость, будем добывать их и исследовать, как положено, регламентированно, в интересах дела, а не на суп и сувениры.

— Видите ли, Казимир Петрович, —осторожно начал начальник экспедиции, — дело в том, что с этим вопросом не все до конца ясно. Я хочу его вынести на заседание нашего ученого совета, которое состоится через два дня. А суть в том, что часто встречающиеся на нашем пути черепахи ведут себя необычно. Во-первых, черепахи из породы бисса — а это именно они — здесь не должны бы появляться. Они обитают в прибрежных водах на глубине до шести метров, где питаются в основном водорослями зостеры и талассии. Медузы и моллюски им служат лишь в качестве прикорма. Во-вторых, они не должны бы так легко даваться в руки. Несмотря на свою медлительность, биссы очень чутки и осторожны, они уходят на глубину и затаиваются при малейшей опасности.

Правда, черепахи совершают дальние миграции к местам кладки яиц, иногда до тысячи миль и более, и тогда их можно встретить далеко в открытом море. Но это случается не часто, и осторожности биссы отнюдь не теряют.

В общем явление, с которым мы встретились, требует проработки. А как вы знаете, Казимир Петрович, нашей научной программой допускается внеплановое исследование необычных и неожиданных экологических ситуаций в океане. По нашему с вами усмотрению. Я думаю, на ученом совете мы и решим, заниматься нам черепашьей проблемой или нет.

— Хорошо, — согласился капитан, — а теперь вернемся к нашим баранам. Петр Игнатьевич, — обратился он к мотористу Будыто, который вошел в каюту несколько минут назад, — что вы нам можете сказать о вчерашней ссоре научного сотрудника Шевцова и старшего электрика Курносова? И присядьте, пожалуйста, вон на тот свободный стульчик.

— А что я могу сказать? Я стоял и смотрел, как Шевцов разделывал черепаху. Так это ловко у него получается. Длинным скальпелем вынимал через шейное отверстие в панцире внутренности и рассматривал. Я у борта стоял в сторонке, курил и, о чем Шевцов с Курносовым переговаривались, толком не разобрал. А потом на высоких нотах заспорили, тут я все слышал. Шевцов говорит: «Я тебе, как другу, о своем открытии рассказал, а ты, подлая душа, вон что надумал. Не сделаешь этого». А Курносов отвечает: «Сделаю! Нам еще два месяца в этом районе плавать. Мне панцири нужны!» А Шевцов в ответ: «Не будет тебе панцирей, бессовестный ты человек. И этот тебе не отдам. Лучше вон Петру подарю». На меня, значит, показывает. А Володька-то Курносов за грудки Шевцова хватает, и в драку. Я вмешался, разнимаю. Курносов — бугай здоровый, раза в два поболе будет Шевцова. Схватил он панцирь — и ушел. Ничего с ним не поделаешь.

До панцирей он очень охоч. В вентиляционной шахте уже семь штук припрятал. Там и место укромное, и воздухом их протягивает, подсушивает. Ребята говорят, зачем тебе столько, хоть бы поделился по-братски. Куда там, самому, говорит, нужны на сувениры.

— Ну я покажу ему панцири! — воскликнул старпом.

— И от работы стал отлынивать, — сокрушенно сказал стар-мех, — чуть какая остановка, так Курносов сразу на верхний мостик, все в море черепах высматривает. Пора его приструнить.

— С Курносовым все ясно, а с Шевцовым не совсем, — подвел итог капитан. — Ну-ка, старпом, вызовите обоих.

— Ну, Курносов, елка-палка, проявил себя, — сказал боцман. — Я и раньше замечал за ним рваческие замашки: в Сингапуре жевательной резинки накупил сверх всякой меры, ребятам рассовывал, чтобы таможенный досмотр пройти. Теперь вот панцири, елка-палка, ни у кого нет, а у него, глядь, целая партия.

— А что же Шевцов? — задумчиво задал риторический вопрос начальник экспедиции. — Он толковый и добросовестный научный работник. Видать, натолкнулся на какую-то проблему с этими злополучными черепахами.

— Ну, с Шевцовым вы разберетесь сами, как-никак он ваш подчиненный, — сказал капитан и обернулся к первому помощнику. — А вот Курносова, Игорь Михайлович, мы упустили. Семь панцирей успел припрятать! И почему я только сейчас узнаю про эти сверхнормативные закупки жевательной резинки? А, Игорь Михайлович?

— Все поставим на свои места, Казимир Петрович, — заверил первый помощник. — Подключим общественность, комсомольцев...

Один за другим в каюту вошли Шевцов и Курносов. Широкоплечий, чернобровый и краснощекий старший электрик был спокоен и самоуверен. Шевцов волновался и нетерпеливо порывался начать разговор:

— Я должен объяснить все по порядку...

— Ну что ж, объясняйте, коль вам не терпится, — согласился капитан. — Но я вам подкину первый вопрос в качестве ориентира вашего повествования. Что это за пакеты вы собирали в своей каюте и в чем суть ваших разногласий с Курносовым?

— Начну с самого начала. Я, так сказать, обратил внимание на необычное поведение и, так сказать, физическое состояние черепах местной породы бисса.

— А нельзя ли прямо, конкретно ответить на вопрос? — поморщился капитан, многозначительно поглядывая на часы.

— Нет. Прошу меня выслушать, так как все, о чем я буду говорить, так сказать, взаимосвязано.

— Ну, ладно, валяйте.

— Так вот, биссы нам попадались какие-то больные, так сказать, полудохлые. Я их вскрывал и тщательно обследовал внутренние органы. Ничего особенного, все в норме. Девять черепах изучил. И вдруг меня осенило. Я обратил внимание на одну деталь, которой раньше, так сказать, не придавал значения. В содержимом желудков всех вскрытых девяти животных были комочки целлофановых пакетов. Они, так сказать, как внутренние панцири, перекрывали желудочные пилорусы, и черепахи гибли от непроходимости пищеварительного тракта. А глотают черепахи целлофан весьма охотно, принимая его, так сказать, за плавающих медуз, которые служат им излюбленным лакомством. Я подсчитал, что только на нашем судне в день, так сказать, выбрасывается за борт шестьдесят — восемьдесят пакетов. Стал их собирать, чтобы выбросить, так сказать, в мусор-ницу на берегу.

— А Курносов, значит, решил на этом деле поживиться, елка-палка, — догадался боцман.

— Ты вот что, Шевцов, — сказал начальник экспедиции, — ты срочно составь мне короткую научно обоснованную записку об этих своих исследованиях. Мы эту проблему поставим в ЮНЕСКО.

— Сукин ты сын, Володька! — возмутился боцман. — Люди благородное дело затевают, а ты... ты, елка-палка, позоришь нашу команду. Вот тебе мой сказ: принесешь панцири ко мне в такелажку. Все до единого, понял? Отдадим их нашей подшефной школе и в краеведческий музей.

— Принесу, Егорыч! — ответил весь красный Курносов. — Ну их к богу в рай эти панцири...