На суше и на море 1984(24)

Этой весной нам предстояло снимать фильм о северном олене

МИХАИЛ ЗАПЛАТИН

ИХ ЗОВУТ ЛАСКОВО — САЛИ

Очерк

Этой весной нам предстояло снимать фильм о северном олене. Собирать киноматериал об интересном животном Севера мы решили у мансийских оленеводов. В апреле они перегоняют оленей сначала к восточным склонам хребта, потом на плоские вершины Урала, где у маток происходит отел — рождение оленят.

Здесь, недалеко от речки Апсии, паслось оленье стадо, которое манси погонят на уральские горные пастбища. Часть оленей — тринадцать животных с пятью нартами — предназначалась для нашего киносъемочного оборудования.

Дальнейший путь в горы должен был пройти мимо жилья других мансийских оленеводов, живущих вблизи «священного» озера Турват, — Самбиндаловых. Там предполагалась длительная остановка для сбора бригады пастухов и снаряжения всего каравана.

В памяти моей навсегда осталось это тихое утро.

Сосновый бор был присыпан легкой снежной пудрой. С неба медленно падали едва заметные снежинки. Мохнатые ветви в утренних лучах заискрились золотом: из-за деревьев поднималось солнце.

Изредка лес оглашался «автоматной очередью» стукача-дятла желны. Было слышно, как где-то в стороне квохчут глухарки от любовной тоски. В тайге зарождался апрельский день.

В лесу залаяли собаки...

— Кто-то от Мониных идет сюда, — прислушался мой спутник Юргенс.

И верно, прошло минуты три, на тропе показался охотник.

— Илья... Сын старика... — сказал я.

Вскоре к нашему стану подошел молодой манси. Пышная шевелюра на голове, ружье наперевес, на ногах нярки — низкая обувь, сшитая из лосиной кожи.

Поздоровались. Предложили гостю кружку чая. Не отказался. Юргенс завел с ним разговор.

Но парень, внезапно прервав беседу, обратился ко мне: — А я тебя знаю. Лет двенадцать назад видел. Ты на Маньпупы-нёр ходил. И отец тебя помнит...

Мне это было приятно слышать.

Припомнился первый поход на Урал и великан в мансийском наряде, с заплетенными в две косички волосами — Николай Ильич Монин. А сын его Илья тогда был мальчишкой.

Узнав, что мы собираемся к его отцу, он обрадовался и засуетился:

— Я скорее домой побегу, пока старик в лес не ушел. Котел с мясом поставлю...

Илья скрылся в лесной чаще. Немного погодя и мы пошли следом за ним. Тропа повела нас по большому бору, растущему на возвышенной гривке вдоль речки Апсии. И вскоре среди сосен показалась просторная поляна с мансийскими строениями — Амсияпауль.

Залаяли собаки. Их сбежалось много. Окружили нас, обнюхивают, но не кусаются, как наши дворняги.

Из избы вышел сам хозяин Николай Ильич в цветастой рубахе, на ногах нярки. Все такой же мансийский колосс — крупный, широкоплечий. Встретил нас радушно.

— Я тебя сначала не узнал, потом вспомнил, — приговаривал он и тряс мою руку.

За двенадцать лет Монин постарел. По-видимому, и я изменился — он пытливо рассматривал мое лицо.

— Наверно, опять на Маньпупынёр собрался? — спросил он меня.

— Нет. На этот раз буду снимать ваших оленей...

— Не забываешь нас. Спасибо, — одобрительно сказал старик. Пока вели разговор перед домом, я успел разглядеть мансийское становище. Хороший бор окружал приют лесных отшельников. Главное жилье — это большая и широкая изба, сложенная из длинных сосновых бревен. Выстроена с соблюдением всех норм мансийской архитектуры: крыша сшита из бересты, сама изба приземиста, словно приплюснута, вход ориентирован на юг. К дому кольцом примыкает изгородь, образующая загон для оленей — пусас. За ним на высоких столбах возвышаются четыре сомьи — амбары для хранения припасов.

Холм, на котором стоит изба, круто спускается к лесной долине Апсии. Речка змейкой вьется в густоте высокоствольного ельника. Под косогором устроена норма — полка, высокий настил для хранения лосиных, медвежьих и оленьих костей.

У пожилых манси сохранился обычай — беречь кости лесных особо почитаемых зверей.

К жилищу почти вплотную был пристроен маленький теремок. Это манькол — женская изба. Терем, как выяснилось позже, в основном выполняет роль родильного дома.

Перед крыльцом основной избы шумел костер. Над пламенем висел большой котел. Мать Николая Ильича, очень старая женщина, деревянным черпаком мешала в нем варево. Готовилось угощение.

Хозяин пригласил в дом.

— Давай заходи... Посидим поговорим, то да сё...

Изба внутри очень просторна. Потолка нет, вверху множество жердей для просушки одежд. Вдоль двух стен сделаны отсеки с нарами — своего рода отдельные комнаты.

Старушка мать и молодая жена сына Анна загремели стаканами, кружками, мисками. Николай Ильич, как глава семьи, давал женщинам распоряжения.

Фото. Отдых на долгом таежном пути

На стол поставили большое деревянное блюдо с дымящейся вареной лосятиной — целая гора. Николай Ильич пригласил к столу:

— Садитесь, мужики. Мяса поедим, чаю попьем, то да сё... Гостеприимство свойственно всем народам мира. Хлебосольство маленького северного народа манси исходит от души и сердца, искреннего желания угодить гостю хотя бы одной кружкой чаю, одной спичкой. И очень трогательно видеть, когда почти ничего не имеющий человек делится с вами последним, что у него есть.

Стол Монина не ломился от снеди, но было вдоволь жирного и вкусного мяса. Чай можно было пить бесконечно. Хозяева с увлечением «пировали» вместе с гостями.

За окном потемнело. Застолье кончилось. Женщины убрали посуду и удалились в свои «комнаты». Мы стали беседовать. Хотелось спросить старика о многом. Мысленно я подыскивал вежливую форму вопроса о лесном отшельничестве.

— Николай Ильич, в Няксимволь не думаете перебираться?

— То же самое мне начальник промхоза Баев предлагал. Зачем, говорит, живешь в лесу? Переезжай в Няксимволь!..

— Ведь вам, наверно, нелегко жить здесь?

— Знаешь, где-то, говорят, есть места богатые, там лучше. Но я это место не хочу бросать. Здесь моя мать не болела, я сам здоровый. Вырастил тут сына. У него никакой болезни никогда не было. Его дети тоже здоровые. Поэтому я думаю, что жить здесь можно и уходить отсюда не надо...

Я старался осмыслить услышанное от старика, найти возражения его доводам и не находил их.

Родина есть родина, даже если она — это крохотная еловая роща на берегу глухого лесного ручья или сосновый бугор — островок среди бесконечных таежных болот. Верхнесосьвинские манси очень привязаны к тем местам, где они родились, где жили отцы, деды, прадеды.

Наши разговоры коснулись и легенд, которые по сей день бытуют среди лесных манси.

Разговаривать мы могли бы и всю ночь, но на дворе залаяли собаки. Николай Ильич вышел из избы и через минуту вернулся.

— Медведь, видно, бродит... Скоро светать начнет... Наверно, поспим маленько?..

В избе наступила тишина. Только едва уловимо шумели за окном сосны.

В ожидании оленьего стада мы несколько дней были гостями Монина. Каждый день незабываемые вечера с интересными беседами до полуночи, ежедневные угощения строганиной из мороженого оленьего мяса и вареной лосятиной и... бесконечный чай.

Вскоре оленье стадо прогнали мимо избы Монина в сторону озера Турвата. Приехали и за нами, чтобы отвезти нас с киноснаряжением к жилью Самбиндаловых.

Мы простились с Мониным как старые добрые друзья с надеждой увидеться вновь.

Становище Самбиндаловых на Малой Сосьве, возле устья Санклингьи, было мне знакомо по предыдущему походу к Уралу. Здесь живет семья второго мансийского «отшельника» — Петра Ильича Самбиндалова, старого друга Монина.

Старику немногим больше шестидесяти лет, он среднего телосложения, на голове густая шапка волос без седины. В его старом доме чисто, уютно, царит атмосфера радушного гостеприимства. Порядок в избе наводят старушка жена и супруга одного из сыновей — Романа.

С Петром Ильичей мы не были знакомы. Вначале он показался нам замкнутым, неразговорчивым, но после двух встреч предстал таким же добрым и словоохотливым, как Монин.

В полукилометре от его избы поселились два младших брата — Олег и Дмитрий. Собственно, они вернулись к бывшему отцовскому очагу, где родились и выросли. Младший брат — Дмитрий — главный оленевод, бригадир, собирает здесь бригаду пастухов и все оленье стадо, кроме того, ждет своего сынка Савву, которого привезут из Няксимвольского интерната.

Мы с Юргенсом поставили палатку на снегу, приготовились к продолжительному пребыванию в стане турватских манси и, конечно, зачастили в дом Петра Ильича.

Фото. Дед знакомит внука с премудростями оленеводства

Как-то утром сын Петра Ильича, Роман, запрягая в нарты оленей, подозвал меня и предложил:

— Поедем со мной на Турват?

Возле нарт уже стояли четыре рогача. Они казались совершенно одинаковыми, но парень называл каждого оленя по-разному: Хома-нёл, Ондатр, Няньсырам и Путвата. Сразу не поймешь значения этих имен, но Роман объяснил их:

— Этот съел у нас несколько буханок хлеба, и мы прозвали его Няньсырам — «любитель хлеба» значит. А у того, смотри, морда, как У ондатры. И стал он называться Ондатр. Который дальше стоит как-то заупрямился: в упряжке не идет, привязали к нартам — упирается. Связали ему ноги, положили на нарты и повезли, как поклажу. С тех пор он Путвата — «подвода» значит. А у четвертого, видишь, какой нос? Ему дали кличку Хоманёл — «курносый»...

Роман, как и отец, был разговорчивым, общительным и добро-Душным парнем. Улыбка редко сходила с его лица. Он походил на отца только ростом и сложением: маленький, худощавый, волосы и брови у него были не отцовские — жгуче-черные.

Он взял длинную палку — хорей, усадил меня на нарты позади себя, и мы помчались по красивой лесной дороге. Мелькали сосны по сторонам, снежные комья из-под копыт летели в лицо.

Озеро Турват находится в семи километрах от избы Самбиндало-вых. Мы лихо пронеслись по дороге среди соснового бора п выехали на болото. За ним показалась снежная гладь Турвата. А за озером во всю длину — «горбатый Нёройка», как еще называют гору Ялпингнёр.

Фото. Караван прибыл к зимовью

Зашумели нарты по льду озера. Олени помчались еще быстрее. Необъяснимый восторг от приволья охватил душу.

— Роман, кати прямо на Ялпингнёр, в гости к самому Нёройке! Он повернулся ко мне. Я увидел смеющиеся глаза и морщинки

возле губ.

— Ты слыхал чего про Нёройку-то?

— Совсем мало...

— Ну ладно. Отец расскажет тебе про него сегодня вечером! Потрескивал лед под полозьями нарт. И от этого шума олени бежали словно ошалелые. Вскоре мы были у дальнего конца Турвата, там, где со стороны Нёройки в озеро втекает «священная» речка Ялпынья.

По старинному поверью, на ней, как и на других речках с названием Ялпынья, манси нельзя было не только рыбачить, но и просто находиться. А Роман преспокойно устроил на ее берегу шалаш, расставил подо льдом сети на язей. И подолгу здесь жил.

Пока он собирал рыбу в мешки, успел мне рассказать, что вверх по Ялпынье й кедраче стоял когда-то идол Сёхрынгойка; что охотники, попадая на ручей Сопратсос, протекающий под «священной» горой, вырубали на дереве особый знак «сопра» — своего рода талисман, разрешающий им охотиться в этих местах; что под горой Ялпингнёр есть другое «священное» озеро — Маньялпингтур, то есть Малое Священное. А воду из «священных» озер пить было нельзя. Сам Роман придерживается этого запрета.

— Где же ты берешь воду, когда живешь здесь? — спросил я. Он неопределенно ответил:

— А в любом ручейке в стороне от озера и речки Ялпыньи...

— Почему же из Турвата нельзя пить воду?

— Не знаю. Старики так велели. Да она и невкусная, я как-то попробовал. — рассмеялся Роман.

Роман погрузил на нарты два мешка стылых язей.

— Ну что, поедем? — сказал он, улыбаясь. — Вечером язей тур-ватских попробуем...

Олени снова помчали нас по ледяному панцирю Турвата.

На столе горела керосиновая лампа. Пар струился от вареных язей, разложенных на деревянном блюде. Из большой миски по избе разносился аромат топленого медвежьего сала. Развалясь на шкурах, Роман тихонько бренчал струнами мансийского музыкального инструмента — санквылтапа.

В эти вечерние часы Петр Ильич рассказывал нам о Нёройке — таинственном владыке, обитавшем на «священной» горе Ялпингнёр. Его якобы видели Устин Самбиндалов из Усть-Маньи и Василь Тасманов с Пелыма.

— Приехали они как-то зимой на Турват. Смотрят — на другом берегу большое стадо оленей пасется. Голов двести. В упряжке три белых быка. На нартах лежит шкура, тоже белая. Рядом стоит высокий мужик с хореем, в белом же совике*. А вместо собаки около него росомаха бегает...

— Росомаха? — переспросил я с удивлением.

— Ну, росомаха. Мужики было направились туда, в стадо. Думали, оленевод какой, незнакомый. И че-то отвернулись в сторону, посмотреть... Потом взглянули опять на озеро — ни стада, ни человека не стало, исчезли. Пришли мужики на то место — следов нет. Как же так, думают, ведь оленей было много, а куда девались следы? Потом стали догадываться: значит, это был сам Нёройка!

Хотя рассказанное стариком — плод фантазии, вызывающей у слушателя улыбку, важно другое — мансийские сказки являются произведением народного творчества, интереснейшей выдумкой людей. В них иногда отражались подлинные эпизоды прошлой жизни манси, самые сокровенные их мысли и мечты. Некоторые мансийские сказки обладают той прелестью, что рассказываются как были. И рождены они в среде древнего уральского племени, которое сохранило в своем устном фольклоре память даже о ледниковом периоде Каменного пояса.

— Рассказывать еще? — спросил Петр Ильич, усмехаясь. — Или на завтра оставим?..

— На другой вечер оставь, — сказал Роман и посмотрел в окно. Тайга уже тонула в темноте. Время было позднее.

* Совик — мансийская легкая мужская одежда из кожи, выделанной под замшу.

Из Няксимволя привезли Савву — сына бригадира оленеводов. Он был взят из интерната за месяц до окончания учебного года. Мальчик всегда проводил лето с родителями в горах Урала, для того чтобы проходить там школу жизни и постигать премудрости оленеводства и охоты.

Отец и мать не против того, чтобы зимой их единственное чадо находилось в школе, но, когда наступает весна и надо гнать оленье стадо на Урал, они забирают сына из интерната. Считают, что Савва должен освоить ремесло предков — мечтают сделать из него первоклассного оленевода и охотника.

По-моему, направление правильное. Профессия оленевода в наше время становится редкостью. Хорошо, если оленевод будет к тому же еще и грамотным человеком, образованным. Родители это понимают: с первым же снегом отправляют на оленях сына обратно в школу.

Савве двенадцать лет. Он совсем не похож на своего отца, черноволосого смуглого брюнета, которого темная шевелюра, большие черные глаза и нервная резкость в движениях делали похожим на цыгана. Мальчик же был светлым шатеном с серыми глазами. В его внешности проглядывалось больше от матери, жены Дмитрия, Евдокии.

Мальчик как мальчик, каких миллионы: немного застенчив, нежен к своей матери и без ума от собак.

Для своего любимца — мохнатого пса Пуни он сколотил конуру в виде крохотного домика: сруб из тонких бревнышек, проложенных сухим мхом, утепленный потолок, островерхая покатая крыша из досочек — все, как полагается. Собаки отвечают мальчишке беспредельной привязанностью. Он — командир среди этой мохнатой компании, состоящей из молодых песиков: Дружка и Розки, элегантного, с длинной белой шерстью Пуни и важного, неторопливого пожилого Паля.

Инстинкт оленевода и охотника у Саввы уже заложен в крови. С рогачами он справляется запросто: его самого за оленем не видно, и что стоит оленю-быку мотнуть рогатой головой — мальчонка отлетит в сторону, но животное повинуется ему. Быть ему оленеводом. И в этом, я думаю, он найдет свое счастье, лишь бы не уезжал из своей родной тайги, без которой ему будет очень трудно.

С приездом Саввы пополнилась и бригада оленеводов. Прибыли еще два пастуха — молодые парни Карп и Алексей, по прозвищу Мань Уляк. Первый — сын коми-зырянина и мансийки, и это сказалось на облике Карпа, второй — манси. Несколько дней они чинили нарты, загружали их мешками, ящиками, тюками, приводили в порядок ремни оленьих упряжек.

На грузовые нарты был поставлен большой, почерневший от времени старинный сундук, густо опоясанный железными ржавыми лентами, — такие можно обнаружить только в дедовских амбарах. Я полюбопытствовал о его содержимом у Дмитрия. Он признался, что в сундуке находится запас боеприпасов для охоты и... пупы, божки, идолы.

— Это для удачи... Старики всегда так делали и нам велели.

При этом Дмитрий хитровато улыбался. Я понимал, что божков он берет не из религиозных убеждений, а ради уважения к старине, к древним обычаям своего народа.

Избушку-манькол я увидел и здесь, в стане оленеводов. В переводе с мансийского это слово имеет самое обыкновенное значение — маленький дом. Такой манькол — принадлежность почти каждой мансийской семьи, живущей в тайге: в стороне от основного жилья находится маленькая хижинка. Такая же, как возле избы Николая Ильича Монина.

И теперь у лесных манси еще можно наблюдать: когда мужчина женится, то непременно сооружает кроме жилого помещения и хозяйственных строений хижину манькол — своеобразный родильный дом.

Это специально для жены, для женщин в семье. И в этом есть определенная разумность обычая и чуткость со стороны мужчин.

Однако, как бы ни был благоустроен манькол у современных лесных манси, он никогда не заменит настоящего родильного дома с квалифицированным медицинским персоналом. Это примитивная изба в суровых условиях тайги с полным отсутствием элементарных средств медицины. Она никогда не гарантирует ребенку безопасности рождения и здоровья роженице. Манькол является жалким осколком уходящей старины и скоро останется жить только в воспоминаниях.

Ежедневное кормление собак было обязанностью жены Дмитрия. Перед тем как раздать еду, она подходила то к одной, то к другой собаке, что-то ласково наговаривала им, гладила головы, низко наклонялась и даже целовала. Животные с удовольствием принимали ласку женщины, всегда тянулись к ней.

Я увидел, что на нарты погружено несколько ящиков со сгущенным молоком. Удивился повышенному аппетиту оленеводов к давно надоевшей мне «сгущенке», но Евдокия разуверила меня:

— Это маленький олень кормить...

Она рассказала, что однажды была «матерью» олененка, сгущенным молоком его выкормила, а потом он бегал за ней по пятам.

Оленеводы обстоятельно готовились на долгие месяцы жизни в горах. Забирали весь домашний скарб: кастрюли, ведра, тазы, чайники, кружки, миски, ложки, мясорубку и даже самовар. Бережно упаковывали радиоприемник «ВЭФ-12». Весь мир будет с ними!

Я впервые увидел кошку здесь, в лесной мансийской избе, что несвойственно, казалось мне, для быта манси. Это был красивый рыжий кот Васька, всеобщий любимец. Особым покровительством он пользовался у Евдокии. В порыве нежности она целовала его в розовый нос.

Дмитрий рассказал мне, что кота они берут в горы ежегодно. Он путешествует с ними по всему Уралу как равноправный член оленеводческой бригады наравне с собаками.

— Ты видишь, сколько мы везем муки, крупы, сухарей? На эту поживу мышей сбегается тьма! А Васька с ними очень хорошо справляется! Всегда сидит возле мешков, как сторож. И кормить его не надо!..

Кота да еще маленького щеночка Кутю к переезду на Урал готовили особо. Для них были выделены теплые шкуры, на каждом — ременный поводок. Кот ехал в горы беречь съестные припасы оленеводов от мышей, а щенок Кутя — проходить суровую Школу собаки-оленегона. Вместе с этими животными оленеводы брали с собой частицу домашнего тепла и радости.

Фото. Малыш учится ловить оленей арканом

Накануне перед выездом выпал снег, похолодало. Дмитрий ждал такого дня: это облегчало нам путь к горам.

— Завтра, наверно, поедем...

Утром, растянувшись по тайге длинным караваном, мы направились к Уралу, чтобы где-то там, в самых горных истоках неведомой речки Путурньи, провести два незабываемых месяца.

Близился май. А возле хребта еще было по-зимнему. К предгорным березнякам с вершин сбегали метровые толщи снега. Еще часто бушевали метели. Стремительная поземка поднимала в воздух снежную пыль, несла ее по склонам и наметала во впадинах глубокие сугробы.

Перед хребтом Дмитрий остановил караван.

— Надо переждать непогоду...

Своим помощникам, Карпу и Мань Уляку, приказал:

— Берегите стадо! Не пускайте в горы!

Оленей задержали в березняке под вершиной Хащьсяхль и там же устроили временный лагерь, чтобы переждать непогоду. Намеченное место для отела находилось за хребтом, на западном склоне. Перевалить Урал мы должны только в ясный день.

— В пургу всех важенок растеряем, — объяснил Дмитрий. Весна настойчиво гналась за нами из тайги. Метель вскоре прекратилась, выдался желанный солнечный день. Над Уралом открылась бездонная синева. Снега слепили глаза. На голых буграх хребта первыми оттаяли каменные россыпи. Среди них белыми мотыльками запорхали куропатки — они не спешили сбрасывать свой зимний наряд.

И уже на пути к самому хребту мы издали увидели в стаде несколько маленьких крошек, еле семенящих за самками, — появились первенцы-оленята.

Перевалили хребет в той части, где он имеет самый низкий прогиб, — вблизи истока реки Северной Сосьвы. С этой седловины просматривались оба склона Урала: на северо-востоке маячил массив «священной» горы Ялпингнёр, а на западе, за Печорой, возвышался вулкановидный Койп.

Караван спустился по склону до первых березок, к овражку, из которого вытекает речка Малая Путурнья. Дмитрий остановил свою головную упряжку, спрыгнул с нарт.

— Здесь и завеснуем! — весело сказал он, оглядывая горное приволье, знакомое ему с детства.

Тайга, протянувшаяся по убегающей вниз речке, с высоты казалась мелким кустарничком. Над долиной высились голые гребни гор. На одной из вершин с плоской макушкой будет проходить массовый отел оленьих маток.

Подошло стадо, окружило нас. Впервые увидели мы новорожденных оленят вблизи. Оказывается, незаметно для нас жена Дмитрия еще в пути подобрала несколько малюток, завернула их в шкуры, уложила на нарты рядом с котом Васькой и щенком Кутей. И этот «детский сад» ехал вместе с нами.

А теперь Евдокия выпустила оленят на снег, нежно гладила и приговаривала:

— Нята... Нята*...

Малютки хрипло захрюкали, как поросята. К ним моментально подбежали матери-оленихи. Всеобщее внимание привлек белый, с серыми пятнами олененок, удивительно похожий на теленка. Розовая мордочка, розовые веки с белыми ресничками и розовые копытца — этот нежный комочек преспокойно лежал на снегу под ногами матери и, казалось, совсем не мерз.

* Нята (манс.) — ласковое название олененка.

К появлению незнакомцев кот отнесся с большим интересом. Он стал подкрадываться к одному из оленят. Этим вызвал беспокойство самки. Опустив рогатую голову, она настороженно следила за происками Васьки.

Оленеводы устраивали лагерь. Этому больше всех радовался щенок Кутя. Он задиристо подпрыгивал под мордами оленей, пытался утащить кожаную оленью упряжку или пытался набедокурить в нашем продовольственном запасе. Песик всюду искал приключений, не забывая неожиданно налетать на кота.

Чаще кот и щенок дружно играли, а потом мирно засыпали Рядышком. Но иногда назойливые приставания Кути не нравились Рыжему Василию — щенку доставалось по носу от острых кошачьих когтей. Он с жалобным визгом искал защиты у Евдокии.

Эта пара, Васька и Кутя, изрядно смешила всех нас.

Фото. На речных зимних дорогах

Вскоре на высоком мысу между двух ложбин появился чум с палаткой, задымил костер. Бригадир с Карпом привезли из тайги на двух нартах сухих еловых кряжей — наш стан будет надолго обеспечен дровами.

Наступало великое таинство в жизни оленей. Начиналась беспокойная пора для оленеводов. Дмитрий торопил своих товарищей скорее угонять важенок на отдельную вершину. Двое парней должны были выделить из четырехсот голов сотню стельных олених, отогнать их от быков и яловых самок на отдельную горку и зорко охранять, а значит, и жить там, в палатке.

Ребята справились с этим заданием. На конечной оттаявшей вершине гребня Ховтсоринёл, отходящего от Уральского хребта в сторону печорской тайги и круто обрывающегося к месту слияния Путурньи с Манской Волосницей, были собраны все оленьи роженицы.

Вовремя успели оленеводы — начался массовый отел. Сколько оленят родилось за одну только ночь! На горной безлесной поляне появилось много бурых комочков. Одни оленята неподвижно лежали, другие, неуверенно передвигая слабыми ножками, тянулись к материнскому вымени. Некоторые уже резвились, играли друг с другом.

— Ну, Карпуня, — сказал Мань Уляк своему другу. — Теперь глаз да глаз нужен...

К вечеру в наш стан ребята принесли одного олененка и отдали на попечение Евдокии. Малютку не приняла мать-олениха, он мог бы погибнуть с голода.

— Это совсем молодая важенка так поступает, — объяснял мне Дмитрий премудрости оленеводства. — Первый отел у нее был. Ей больно, когда олененок начинает сосать. Поэтому она и гонит его от себя...

Тут-то и пригодилось сгущенное молоко в банках. Евдокия снова стала нянькой, «матерью» оленьего ребенка. Он доверчиво тянулся к ней. Не боялся ни нас, ни кота Васьки, ни щенка Кути. Щенок принимал его за своего собрата, нежно облизывал и, теребя за ухо, вызывал играть с ним.

Но олененку в первые дни жизни необходимо молоко своей матери, без него он погибнет. И Дмитрий решил применить крутые меры по отношению к недобросовестной самке. Ребята поймали арканом провинившуюся важенку, привели в стан, связали ремнями ноги, повалили на землю.

Бригадир долго массировал руками вымя самки и сердито приговаривал:

— Я тебе покажу, как бросать ребенка!..

После массажа молоко потекло обильно. Дмитрий велел поднести детеныша и заставил его сосать. Постепенно молодая мать привыкла и приняла свое дитя. Спустя несколько часов они уже не разлучались и были водворены обратно в «женское» стадо.

Трудное настало время для оленеводов — напряженные дни и бессонные ночи. За каждой стельной важенкой присмотр нужен, уход. Каждой свою ласку отдай, каждую охраняй. Волки в эту пору одолевают стадо. Не усмотришь — задавят маток, разорвут оленят. В момент их нападения оленьи самки становятся беспомощными животными, в панике разбегаются, оставляют на произвол своих детенышей. Только это и нужно дерзким хищникам.

Стеречь оленей стали с ружьями. И днем и ночью. Заботы эти легли на плечи Дмитрия, Карпа, Мань Уляка и в какой-то мере на Савву.

Весна настойчиво рвалась в горы. Утренние заморозки творили в природе чудеса. Полярный низкорослый березнячок за ночь покрывался ледяной глазурью и звенел под ногами, как хрусталь. Молодая зеленая поросль травы, едва пробившись, замерзала, одевалась льдом.

Но днем все оттаивало. Застывшие потоки оживали и своим шумом громко оповещали о весне. А вечером опять наступало затишье: ручьи застывали, переставали шуметь. Выходила луна из-за склона. Чистое небо покрывалось звездами.

Эти тихие часы мы коротали у костра.

Мы объезжали на нартах окрестности лагеря для съемки. Из предгорной рощи кривоствольного березняка олени неожиданно вынесли нас на белые просторы Уральского хребта. Перед нами открылись два океана: голубой — в небе и снежный — на земле. Легкие готовы были захлебнуться от обилия воздуха.

Отдохнувшие в стаде быки вихрем мчались по целине. На меня из-под копыт рогачей летели комья теплого весеннего снега. В постоянном ритме движения мотались их рогатые головы.

Фото. Белые олени считались у манси священными

Я держал в руках хорей, как заправский оленевод. Но я не бил им оленей, помня поучительные слова мансийского поэта Ювана Шесталова: «Хорей не палка. Это язык оленевода. Оленевод подумает, передаст мысли хорею. Хорей коснется оленя, и тот знает, что хочет человек».

Превосходные качества оленей я оценил только за одну эту памятную поездку на нартах с Дмитрием и Саввой. Многое узнал об этих без устали бегущих животных, которых манси называют ласково — сети.

Испокон веков мансийские олени рождались на Урале. И теперь каждую весну инстинкт неудержимо тянет их в родные горы. Даже если оленеводы откажутся гнать оленей к Уралу, они и без помощи людей уйдут туда сами. Так поступают лоси и дикие олени — «вор сали» — они каждую весну мигрируют из тайги к Уралу.

Дмитрий рассказал, почему весной с незапамятных времен манси пасут этих животных на плоских вершинах Уральского хребта, называемых ими «ур ала».

Вершины хребта — необозримые оленьи пастбища. Весной там много кормов для животных. Это ценнейший дар природы. Там на открытых местах, защищенных ветрами от гнуса, и происходит главное событие в жизни оленей — рождение потомства.

На подоблачных лугах олененок впервые знакомится с уральским горным привольем, узнает вкус ягеля и запах трав. Там под защитой человека проходит его детство. Там он превращается в оленя. Туда и тянет его каждой весной.

У манси почти религиозное почитание северного оленя. Он всегда считался священным существом, его прославляли в песнях, приносили в жертву богам и духам, как самое драгоценное, что имеет человек. Люди окружили своего рогатого друга беспредельной любовью и заботой.

Он неказист с виду. Природа не наделила его ни красотой, ни грацией: приземист, с короткими ногами. На голове огромный куст рогов, который заставляет его держать голову склоненной к земле. Из всех видов оленей только их северный собрат понуро держит свою голову.

Нравом он безобиден, боязлив, в нем нет звериной агрессивности и хитрости. Порой беспредельно доверчив, не подозревает явной опасности. Однако это, казалось бы, беззащитное существо живет в самых суровых условиях Заполярья, где в году почти девять месяцев — зима. Он привык к холодному климату, доволен скудной растительностью тундры и сжился со многими невзгодами Севера.

Олень не случайно называется северным: шерсть надежно оберегает его от самой лютой стужи. Животное может спокойно лежать на снегу при минус шестидесяти градусах. Меховой покров служит ему хорошей защитой от холода благодаря особому остевому волосу. Если его разрезать и посмотреть под микроскопом — он полый, в виде трубочки, наполненной воздухом. Кроме того, между жесткими остевыми волосами находится нежный мягкий пух. Густой и плотный волосяной покров трудно раздвинуть рукой.

Любопытно устроено копыто оленя. Оно более, чем у других зверей, приспособлено к хождению по болотам и снегу. Половины копыт широко раздвигаются на топкой почве. А имеющиеся выше по ноге два маленьких копытца еще более усиливают поддержку и опору ноги в зыбучих болотах или на глубоком снегу.

Помимо этого между обеими половинами копыта растут в разных направлениях длинные жесткие волосы, так называемые щетки — они также усиливают поддерживающую способность копыт и позволяют оленю передвигаться по скользкому льду.

Северный олень заслужил уважение людей всюду: в тайге и горах Сибири, в тундре и на Уральском Севере. Он, пожалуй, самый выгодный зверь среди животных, которых человечество когда-либо имело: целиком отдавая себя людям, взамен не требовал ничего. Не требует и поныне. Ему не надо заготовлять пищу — он сам находит себе корм. Ему не надо строить хлев — он круглый год живет под открытым небом.

С незапамятных времен олень одевал, кормил, перевозил северян. Да и сейчас для многих северных народностей олень — это транспорт, пища, одежда, обувь и теплая постель — все, что так необходимо и в наши дни человеку, проводящему жизнь в горах, тайге, — охотнику и оленеводу.

Благодаря этому животному и с его помощью древние племена освоили тайгу и арктические районы. Это он повелевал человеку быть кочевником: человек шел за оленем к местам его кормежки и тем самым невольно обживал тайгу и тундру. Своей жизнью этот копытный зверь не раз спасал людей от голодной смерти. Именно развитие оленеводства помогло заселить Север.

Мы разговорились об оленях с Дмитрием. Он убежденно говорил: «Каждая мансийская семья, живет ли она в лесу или на селе, должна разводить своих оленей, хотя бы десятков пять-шесть. И чтобы промхозное начальство поддерживало это дело, помогало оленеводам. Пасти рогачей надо вместе: частных и промхозных».

— На кооперативных, стало быть, началах?..

— Не без денег же разводить оленей! — оживился Дмитрий. — Дело выигрышное как для промхоза, так и для частника. Видишь ли, если олени пасутся вместе, то во время гона они сами увеличивают свое поголовье: частные быки дают приплод промхозным важенкам, а промхозные быки — частным маткам. Глядишь, у тех и у других прирост молодняка происходит быстрее...

Он стал вспоминать:

— Я помню, еще мальчишкой был, в тридцатые годы, наши родители тогда в горах жили подолгу. Сообща с ненцами и коми охраняли свои стада от волков. На выручку друг другу приходили. Веселые праздники справляли вместе. А теперь опустели горы Северного Урала...

— Я думаю, вам надо возродить былое обилие оленей. Ты-то сам как относишься к этому?..

— А я тебе скажу так: какой я манси без оленей! Глаза мои с детства всегда видели эту скотину возле себя. Не представляю без них жизни. Люблю оленей!.. ,

Он поглядел на своего сынка, молча слушающего наш разговор:

— И Савву научу этому. Ему нельзя забывать оленеводство! Паренек улыбнулся, приник к отцу.

Несомненно, рогатый северный друг необходим человеку и будет верно служить ему. Так живи же долго, олень! Ты очень нужен жителям Севера!..

В июне еще белели снега на склонах Северного Урала. Шумные потоки мчались с гор в долины. По уцелевшим снежникам мы готовились на оленях спуститься к тайге — Дмитрий отвезет нас обратно, к Турвату, и снова вернется к своей бригаде.

Оленеводы оставались в горах.

Мань Уляку и Карпу, Дмитрию и Савве с «оленьей мамой» Евдокией предстоит проделать большой путь по Уралу. До первого снега будут они кочевать вдоль хребта в поисках лучших пастбищ для оленей. Еще много тяжелых дней придется пережить оленеводам на уральских горных дорогах.

Пусть же всегда светит им солнце и удачи сопутствуют во всем!