На суше и на море 1983(23)

РУДОЛЬФ БУРУКОВСКИЙ

КАУРИ - СВИДЕТЕЛИ ИСТОРИИ

Заметки конхиломана

Моллюски... Это очень большая группа животных. По числу видов она уступает лишь насекомым. Науке известно сейчас около 126 тысяч видов современных и 45—50 тысяч вымерших видов моллюсков Много! Но что возникает в нашем воображении при этом слове: моллюски?.. У одних—образ чего-то скользкого и неприятного вроде слизняка (кстати, тоже моллюска), ползущего после дождя по лесной тропинке и оставляющего за собою влажно блестящую полоску слизи... Другие вспоминают прекрасную раковину, подобную той, которую Константин Паустовский сравнивал с окаменевшей пеной нежнейшего розового цвета. Каждый представляет свое. А я не могу все это разделить.

Среди моллюсков есть всякие: и красивые, и так себе, и просто противные; полезные и вредные; безобидные и смертельно опасные, а многие, между прочим, даже вкусные! Древние говорили: «Habent sua fata libelli» — «Книги имеют свою судьбу». Я хочу сказать: «Habent sua fata conchi». Моллюски и их раковины тоже имеют свою судьбу. И я—человек к ним неравнодушный—не перестаю поражаться: каким удивительным образом, казалось бы, самая простая раковина может воздействовать на человеческие умы, отражаясь в истории, фольклоре, искусстве, языке! А если я для вас не авторитет, то познакомьтесь с мнением других. Выдающийся современный математик Г. Вейль, говоря о раковине Туррителы, восклицает: «Поистине замечательно, насколько точно ширина следующих один за другим витков этой раковины подчиняется закону геометрической прогрессии!» Как видите, можно «поверить алгеброй гармонию» и, не разрушив при этом ее очарования, лишний раз изумиться тому, как за бесконечной изменчивостью форм живой природы скрываются строгие законы. А вот что пишет Карел Чапек: «Чудесна и величественна природа, и я, неутомимый паломник по картинным галереям и музеям изящных искусств, должен признаться, что наибольшее наслаждение я получил от созерцания раковин и кристаллов в Естественноисторическом музее». И далее: «...раковины лучше всего, потому что вид у них такой, будто игривый дух божий, вдохновленный собственным всемогуществом, сотворил их для своего развлечения. Розовые и пухлые, как девичьи губы, пурпурные, янтарные, перламутровые, черные, белые, пестрые, тяжелые, как поковка, изящно-филигранные, как пудреница королевы Мэб, гладко обточенные, покрытые бороздками, колючие, округлые, похожие на почки, на глаза, на губы, стрелы, шлемы и ни на что не похожие, они просвечивают, переливаются красками, как опалы, нежные, страшные, не поддающиеся описанию... Когда я проходил затем по сокровищницам искусства, осматривал коллекции мебели, оружия, одежды, резьбы, фарфора... я снова видел: чудесна и величественна природа. Все это те же раковины, но возникшие по иной божественной и необходимой прихоти. Все это создал нагой мягкотелый слизняк, трепещущий в творческом безумии... Так будьте же подобны природе: творите, творите прекрасные, удивительные вещи с бороздками или витками, пестрые, прозрачные. Чем больше вы будете творить, тем ближе вы будете к природе. Нет ничего величественнее природы!» По-моему, к этому нечего добавить!

Я часто но делу и без дела открываю свой коллекционный шкаф, выдвигаю ящик за ящиком и в который раз уже пересматриваю свою коллекцию. Когда коллекционируешь достаточно долго и когда твоя коллекция из средства занять свободное время превращается в часть твоей жизни, каждая из ракушек обзаводится чем-то вроде шлейфа из коротких или длинных историй. И, открывая ящик за ящиком, я выпускаю их на волю, и передо мною встают картины, виденные мною самим на африканских берегах, всплывают слышанные и читанные истории. Каждый раз я словно открываю их заново. Их много. И несколько таких историй, найденных мною в коллекционном шкафу, я и хочу вам предложить.

...На базарной площади Ломе — столицы республики Того возвышается странное здание. Почему оно странное, я понял не сразу. Только потом до меня дошло, что в многочисленных оконных проемах нет стекол, и, хотя сквозь них видно было, что внутри буквально кишат люди, здание производило впечатление нежилого, особенно по контрасту с бурлящим вокруг многоцветным африканским базаром. Но оказалось, что базар продолжается и внутри здания. Мы убедились в этом сами. Там тянулись бесконечные ряды мелочных лавчонок. Чего там только не было! Мы шли, шли, и глаза разбегались! И вдруг... На прилавке перед дебелой красавицей африканкой лежит куча ракушек. Это были раковины типичной обитательницы мелководий Индийского и Тихого океанов — монетарии монеты. Бросались в глаза рядом с новехонькими ракушками, сверкающими как будто полированными боками, побелевшие и ставшие даже пористыми от старости экземпляры. Через сколько рук они прошли? Наверное, никто и никогда не сможет сказать.

Вот история ракушек лишь одного вида—монетарии монеты. За свои несколько тысяч лет она самым причудливым образом переплелась с историей многих народов. И честное слово, заслуживает целой книги. Но вот несколько ее фрагментов.

Далекая от моря провинция Северо-Западного Китая Ганьсу. Здесь эти раковины были известны уже несколько тысяч лет назад. Их находили и в местах древних поселений, и в более поздних захоронениях вместе с медными предметами и бусами из мрамора и полудрагоценных камней. Они встречались в таких количествах, что заставили даже скептиков поверить в существование уже в те времена проторенных торговых путей из Ганьсу к морскому побережью, где обитают эти моллюски. Популярность монетарии монеты в Китае была так велика, что еще в бронзовом веке ракушка получила свое воплощение в искусстве. Изготовлялись, например, целые ожерелья, но не из раковин, а из золотых изображений в натуральную величину. Монетарии в течение нескольких тысяч лет составляли непременную деталь в орнаментальной росписи на керамической посуде Ганьсу. Но мало этого. Именно здесь еще за полторы тысячи лет до нашей эры их стали использовать в качестве меновой единицы. Раковины добывали на островах Рюкю и морем везли в Китай. Позднее они проникли в том же качестве в Корею и Японию. О том, какое значение монетария монета играла в повседневной жизни Китая на протяжении двух с лишним тысяч лет, красноречиво говорит, например, наличие в письменности этой страны двух специальных иероглифов. Они возникли еще в старокитайской письменности во времена династии Шан и назывались «пей». В современном китайском языке эти иероглифы являются корнями более чем двухсот слов, охватывающих круг понятий, связанных с деньгами, куплей, продажей и другими терминами торговли и денежного обращения.

Когда к началу нашей эры в Китае появились медные деньги, они стали вытеснять ракушки. Однако и в конце XIII века Марко Поло писал о провинции Юньнань: «Вместо денег у них в ходу белые морские раковины, те самые, что вешают собакам на шею. Восемьдесят таких раковин равняются одному серебряному сайе или двум венецианским грошам». Кстати, в провинции Юньнань монетария в качестве средства оплаты продержалась до конца XIX века.

В Индии монетария монета получила имя «каури», под которым теперь известны среди коллекционеров и остальные представители ее обширной родни. Появившись в Индии и прилегающих к ней районах еще до начала нашей эры, наибольшее распространение каури получили между IV и VI веками. Их ввозили с Мальдивских островов и с берегов Персидского залива. Постепенно стоимость каури падала. В середине XIX века в глубинных районах Индии несколько тысяч каури равнялись одной рупии.

Везде, где обесценивались каури-деньги, эти ракушки использовались для изготовления украшений, в частности сбруи слонов, верблюдов, лошадей и ослов.

Именно в этом качестве каури—местное название «вад»—были популярны у арабов. Их так и называли: «ослиные ракушки». Саади писал:

Если б жемчуга звенели в каждой капельке капели, Сонмы ракушек ослиных на дорогах бы блестели.

И среди прочего товара везли караваны в своих вьюках множество каури. Одни из них шли из Ормуза (существовавшего когда-то на побережье Персидского залива большого портового города) к южному побережью Каспийского моря, в порт Мазендеран. Там их перегружали на суда, плывущие на север, к устью Волги, в город Итиль. Оттуда каури везли вверх по Волге, до Булгар — столицы Булгарского государства, располагавшегося недалеко от устья Камы, где их перекупали славянские купцы. Они плыли на своих лодках вверх по реке до системы волоков и добирались до самой реки Волхов. А оттуда—прямой путь на Балтику и остров Готланд, имевший самые широкие связи со всей Европой. Стоит ли удивляться, что каури находили в захоронении скандинавской принцессы раннего средневековья и что в обычае мастеровых по всей Западной Европе было обшивать фартуки этими ракушками?

Кстати, в Древней Руси каури знали очень хорошо. И пусть не подумают прочитавшие в повести Н. С. Лескова «Зверь» о том, как барин садится «...на седло, покрытое черною медвежьею шкурою с пахвами и паперсями, убранными бирюзой и змеиными головками», что речь идет действительно о змеях. Так, а еще ужовками, жуковинами или жерновками на Руси называли каури. Популярность была не случайной. В так называемый безмонетный период (XII— XIII века) имевшие хождения на Руси монеты (главным образом арабские серебряные дирхемы*, или куфические монеты, как их еще называли) стали исчезать из обращения. Их превращали в слитки— гривны, а поступление новых монет прекратилось. Ввоза других зарубежных монет тоже не было, и в торговле приобрели значение валюты наряду с шиферными пряслицами каури. Они надолго заменили деньги на северной Руси. Еще и сейчас их находят в погребениях новгородской и псковской земель, а также в своеобразных кладах, иногда вместе с куфическими монетами. И так продолжалось до второй половины XIV века, когда в денежное обращение вернулась металлическая монета.

Другие караваны арабских купцов в течение нескольких сотен лет шли через Персию, Аравийский полуостров, Египет до Судана, откуда затем направлялись на юг и на запад. Там, на берегу реки Нигер, в 1180 году возник крупный центр торговли — город Томбук-ту, лежавший на перекрестке множества торговых путей. Так каури стали завоевывать область озера Чад и реки Нигер. Сначала их охотно брали на украшения, а в конце концов раковины монетарии монеты стали опять средствами платежа, «валютой».

В XIII веке привезенные с берегов Персидского залива ракушки стали грузить на венецианские суда в портах восточного Средиземноморья и доставлять в Марокко. Оттуда их несли верблюды по знаменитому караванному пути через Сахару, вместе с не менее знаменитой сахарской солью—в Томбукту и в страны бассейна Нигера.

Когда на сахарных плантациях Нового Света понадобилась рабочая сила, начался своеобразный бум. Купцы словно обезумели. Они по дешевке скупали мальдивские каури на месте их добычи, везли в Гвинею, скупали рабов и переправляли их в Америку.

В Центральной и Западной Африке имела хождение монетария монета. В то же время на восточном побережье Африки была широко известна монетария аннулюс. Правда, она не служила средством оплаты. На острове Занзибар из нее делали украшения. В Уганде для этого же использовали снизки из каури по сто штук в каждой. Но в середине XIX века французские и гамбургские купцы ввозят этот вид каури в Гвинею, и с неожиданным успехом. Добыча его была дешевле, чем на Мальдивских островах, да и путь от Занзибара до мест сбыта—в два раза короче.

* Дирхем—старинная арабская монета, равнялась 2,97 грамма чистого серебра, чеканилась с 695 года. Дирхем применялся в торговле арабов с другими странами, в том числе с Древней Русью в IX—XIII веках.— Прим. ред.

Вот несколько цифр. В старых торговых книгах указывается, что в 1721 году с Мальдивских островов в Африку вывезли 150 миллионов раковин, в 1800 году—950 миллионов, в 1858 году—с одних лишь Филиппин больше миллиарда раковин монетарии аннулюс! Всего в течение XIX века в Западную Африку ввезли по меньшей мере 75 миллиардов ракушек общим весом 115 тысяч тонн. Если уложить их рядком вдоль экватора, они бы 37 раз обернулись вокруг Земли или четыре раза протянулись бы от Земли до Луны.

Непрерывный ввоз раковин на западное побережье Африки не мог не сказаться на «курсе» каури. Одно время они вполне официально сопоставлялись с европейской валютой. Так, в XIX веке в Камеруне сто каури приравнивались к одному пфеннигу. Но затем стоимость каури стала неуклонно падать, и это длилось до тех пор, пока они не потеряли полностью значение средства оплаты. И сейчас лишь в отдельных местах ранее столь обширных областей Западной и Центральной Африки (страна Хауса в Нигерии, в некоторых местах Заира и Анголы) каури сохранили слабую тень своего значения. Теперь они непременный атрибут сказок. Фольклор да сохранившиеся ритуальные и танцевальные маски, украшенные орнаментом из каури,— вот все, что напоминает о былом их значении в жизни многих народов. И красавица на рынке Ломе продает их поштучно и горстями на амулеты, украшения любителям и на потребу многочисленных гадалок. Они сидят на базарной площади и, если захотите, с помощью каури за гроши предскажут вам все что угодно...

Трудно выбрать немногое из моря былей и небылиц, сказок, поверий, анекдотов и даже стихов, которые посвящены ракушкам! Я вытаскиваю из шкафа и просматриваю ящик за ящиком... Вот мурексы, одновременно и строгие, и причудливые по своим очертаниям. Среди них—скромный мурекс брандарис. Я купил три раковины этого вида на рынке в Неаполе, выбрав из большой кучи. Она шевелилась, и я представил себе кучи брандарисов где-нибудь в приморском античном городе, Финикии или Древнем Риме. Ударами камня раковину разбивают (любой конхиломан, я уверен, при этом вздрогнет), мясо освобождают от осколков и бросают в котел. В нем будут варить драгоценную краску пурпур. Для получения одного грамма краски нужно десять тысяч моллюсков! Когда Александр Македонский захватил в городе Сусе сокровищницу персидских царей, в ней нашли десять тонн пурпура. Любители арифметики могут сами подсчитать, сколько миллиардов раковин для этого понадобилось!

Но зато ткани, окрашенные пурпуром, не выцветали по 200 лет. И Тит Лукреций Кар недаром писал:

Раковин пурпурных сок сочетается с шерстью столь тесно, Что никогда от нее отделиться он больше не может. Как бы ты шерсть отбелить ни старался потоком Нептуна, Даже все волны морей не отмоют пурпуровой краски.

Следующий ящик. Вот лежит раковина, которую в Индии называли чанк, панчаянья, валамиури, в Тибете—дунгхор, дун-кар -ей-чил, в Китае — ю-суань-бай-лэй, а по-латыни—турбинелла пирум. Ее редкие левозавернутые особи—один из священных символов бога Вишну. А рядом с ней лежит раковина, в норме левозавернутая: карибский бусикон контрариум. Он чем-то, хотя и гротескно, напоминает турбинеллу. И не зря голландцы когда-то ввозили их в Индию, а местные жители, не разбиравшиеся в систематике моллюсков, простодушно принимали их за левозавернутый чанк и платили немалые деньги!

В этом же ящике — харония нодифера—труба Тритона греческой мифологии, туманный горн греческих рыбаков, букцина римских войск. Рассказывают, что легендарный Минос, желая вернуть себе бежавшего от него и скрывавшегося великого мастера Дедала, разослал по всей ойкумене гонцов с харониями. Они предлагали всем желающим задачу: продеть нить сквозь все извивы раковины. Минос не без основания считал, что лишь хитроумному Дедалу это под силу. Царь надеялся, что он не сможет устоять перед такой головоломкой и выдаст себя. Так и случилось. Дедал «смоделировал» Кносскии лабиринт и Тезея в нем: взял муравья, привязал к нему нитку и пустил внутрь раковины. Козявка пробежала насквозь, протащив за собою нить.

Следующий ящик. Конусы. Правильность их геометрической формы поначалу даже шокирует. Но при почти абсолютном геометрическом подобии как разнообразна их окраска и размеры — от малютки конуса кокцинеллы с Новой Каледонии до гиганта конуса прометеуса с побережья Западной Африки. А рядом с ними— грозный конус географус. Его укус смертелен для человека. И из его раковины делают свои деньги жители архипелага Бисмарка.

А вот кусок дерева, изъеденный шашнем. Этот моллюск, которого иначе называют корабельным червем, известен с давних пор! «Summa calamitas navia» — «Наивысшее бедствие кораблей» — так охарактеризовал его Карл Линней. О нем писали такие знаменитости древности, как Витрувий, Колумелла, Плиний, Теофраст, Полибий, Аристофан, Цицерон и Овидий. И не так давно о нем писал Константин Паустовский в повести «Черное море».

Последний ящик (а сколько я пропустил!)... Ципреи. Овальные, сверкающие своей фарфоровидной поверхностью. Как бы исписанные таинственными письменами арабики, похожие на птичье яйцо турдусы. (Быть может, их в средневековой Японии называли коясугай—«раковина, помогающая при родах». Женщины во время родов держали раковину в руке, веря, что она сохранит жизнь ей и ребенку).

А вот эта голубовато-серая, с парными черными пятнышками у переднего и заднего краев раковины... Ципрея лурида. Она похожа на какую-то неведомую зверушку. У женщин античного Средиземноморья лурида считалась священной, женской ракушкой. Верили, что она предохраняет от бесплодия. И звали ее и некоторые другие виды ципрей ласково: порцелла, порцеллета, то есть свинка. И не зря, когда Марко Поло привез из Китая фарфор, итальянцы назвали его порцелланом. Так и зовет его на разных языках—итальянском, французском, немецком, польском, английском и т. д.— почти полмира!

Я беру в руки ципрею пантерину, жительницу Красного моря и Восточной Африки. Вот уж кого не обидела судьба человеческим вниманием! Она служила талисманом еще 4000 лет назад в Древнем Египте. Ее находят в захоронениях времен Древнего Рима по всей Европе: во Франции, Швейцарии, Южной и Северной Германиях, Австрии, Англии и Польше. Я сам держал в руках осколок, найденный в Крыму среди развалин Пантикапея. Находили пантерину и во время раскопок древнего Мерва в Средней Азии. В Древней Греции она считалась священной раковиной Афродиты, в Риме — Венеры, а в Карфагене — богини Танит.

Подумать только, через сколько рук должны были пройти эти раковины, чтобы проникнуть столь далеко от мест своего обитания! В Древнем Египте с ее помощью делали папирус, а в средние века, как пишет знаменитый Абу Рейхан Мухаммед ибн Ахмед аль-Бируни, их называли «минкаф» и подвешивали на шею лошадям или лощили ими золото.

А вот... но поставим ящик на место и закроем шкаф. Потому что нет конца этим историям! Кто же виноват, что среди тех бесчисленных ниточек, тянущихся из глубин веков и сплетающих вокруг драматической истории человечества тонкое кружево былей и небылиц, найдется не одна, связанная с раковинами.