| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |

На суше и на море 1977(17)

Ступив на берег Итаки после двадцатилетних странствий, Одиссей, одинокий и беспомощный, в лохмотьях нищего, нашел приют у старого пастуха. Вечером старик попросил незнакомца рассказать о себе. И Одиссей поведал свою вымышленную историю. Пират с острова Крит, он сражался в Троянской войне и, к счастью, остался жив. Вот этот рассказ.

«Лишь один месяц провел я безмятежно дома с женой и детьми, как меня снова охватило страстное желание совершить набег—снарядить корабли, найти верных людей и повести их к берегам Египта. Девять кораблей стояли наготове, а набрать команду не стоило труда.

Мы пировали целых шесть дней, быков у меня было вдоволь для жертвоприношений и для еды. На седьмой день подняли якорь и покинули Крит. Дул попутный северный ветер, и мы полным ходом шли вперед, будто скользили по течению быстрой реки. Жизнь на кораблях шла своим чередом. Мы коротали время на палубах, предоставив ветру и рулевому держать курс. Больных не было. Через пять дней вошли в реку Египта и бросили якорь.

Оставив людей для охраны кораблей, я послал часть команды разузнать все, что можно. Но посланные мной люди, забыв обо всем, обуреваемые алчностью, бросились грабить селения, убивать мужчин, уводить в плен женщин и детей. Весть об этом достигла города. На заре, услышав крики и плач, горожане вступили в схватку с нами. Пешие и конные заполонили долину, засверкала медь доспехов. Мои люди не смогли отбиться. Зевс Громовержец наслал на них страх, в панике бежали они, и смерть была повсюду. Многие погибли, остальные попали в рабство».

Одиссей, желая остаться неузнанным, намеренно рассказывал о событиях, которые были столь повседневными в те времена, что у слушателя не могло возникнуть сомнений в их истинности. Да, пиратство — обычное явление в XIII—XI веках до н. э., когда торговля Микенского мира пришла в упадок. Таким оно было на заре истории.

Наше шаблонное представление о пиратах рисует нам смуглого, усатого негодяя во главе шайки головорезов, которые нападают на беззащитные купеческие суда, захватывают драгоценности, отбирают часть пленных для продажи в рабство, а остальных топят в море, заставляя идти с завязанными глазами навстречу верной гибели по доске, положенной на борт.

С этим типом пиратов (включая обычай расправы с несчастными пленниками) мир, как мы увидим, хорошо познакомился в более позднее время. Но история Одиссея свидетельствует, что в далеком прошлом пираты совершали набеги на прибрежные города, напоминая этим больше викингов X века, чем берберийских корсаров XVIII. Они нападали целыми флотилиями: команде одного корабля не по силам было разграбить даже деревушку. Добыча на берегу была несравненно богаче, чем на море. В городах пираты захватывали скот, разную утварь, ценные украшения, иногда изделия из золота и серебра, но в первую очередь женщин и детей. Их можно было выгодно продать на невольничьем рынке. Сам же набег не был слишком опасным предприятием, несмотря на его авантюризм и трудность возвращения на перегруженных судах. Проникнуть под покровом ночи в гавань, бесшумно работая веслами, обмотанными тряпками, тщательно, профессионально разведать все нужное, внезапно атаковать на заре и поспешно возвратиться на корабль, а потом еще несколько часов изнурительной работы веслами — и каждый оставшийся в живых морской разбойник становился намного богаче, чем был сутки назад. При нападении же на купеческие суда пиратам нередко случалось обнаруживать, что здесь нет других материальных ценностей, кроме строительного камня, леса или дешевой глиняной посуды. Да и для работорговцев молодые девушки и мальчики, которых можно было быстрее обучить домашней работе, чем бывалых матросов купеческих судов, представляли гораздо более заманчивый товар. Работорговля в ту эпоху была основой пиратства. Это относится и к последующим столетиям даже тогда, когда пиратам уже было чем поживиться на кораблях, груженных ценными товарами.

Любой город мог стать добычей этих разбойников. Разумеется, особенному риску подвергались богатые места. Хитроумный Одиссей не случайно избрал Египет ареной своей вымышленной истории. Страна фараонов уже не была реальной политической силой, но Великий Нил, ежегодно орошающий и оплодотворяющий земли, обеспечивал экономическое благоденствие страны; цветущие египетские селения притягивали алчные взоры пиратов. Даже в эпоху своего расцвета Египет подвергался набегам: в документах Тель эль-Амарна упоминается о разбое пиратов из Малой Азии.

Едва покинув Трою, по пути домой Одиссей и его спутники поддались искушению заняться грабежом, хотя их корабли были доверху нагружены награбленным добром. Повторяем, это считалось естественным в ту эпоху. Спустя пять веков греческий историк Тацит писал: «В древности греки и другие народы, жившие на побережье и на островах, начали заниматься пиратством, как только научились пересекать моря. Они нападали на города без крепостных стен и селения и грабили их. Разбой был их основным занятием: в те времена пиратство еще не клеймили позором, более того, эта профессия считалась почетной... Поэтому города на островах и материковом побережье строили, опасаясь пиратов, как можно дальше от моря».

Все, что мы говорим о жизни в этот период,— повсеместные «рейды» пиратов, испытания, выпавшие на долю купцов, слабость Древнего ЕЛитта—живо описано в одном из тех уникальных документов, которые время милостиво пощадило.

В Древнем Египте и многих соседних странах писчим материалом служил папирус, который изготовлялся из стеблей одноименного травянистого растения, в изобилии покрывавшего берега Нила. Из сотен тысяч древнейших египетских манускриптов лишь считанные единицы сохранились до наших дней. Свитки папируса разрушаются под воздействием влаги. То, что хотя бы часть из них как-то сохранилась, объясняется удивительно сухим климатом Египта. Сотни, иногда тысячи лет лежали свитки в безводных песках, пока случайно их не находил феллах или археолог, производящий раскопки.

В начале нашего века египетские феллахи, разыскивая топливо, случайно откопали поврежденный временем свиток папируса; в конечном счете он попал в руки ученых. Часто папирусы не оправдывали их надежд, так как в них сообщались уже хорошо известные факты. Сколько горьких разочарований переживал археолог, когда вдруг обнаруживал, что прекрасно сохранившийся свиток, которым он с таким трудом завладел, не что иное, как еще одна копия «Илиады» или «Книги Мертвых» — египетской библии.

Однако на сей раз папирус оказался уникальным. Он содержал тщательно составленный отчет египетского жреца, по имени Унуамон, который примерно в XI веке до нашей эры был послан с поручением в сирийский город Библ. Эта сенсационная находка пролила свет на многое. Отчет Унуамона позволил в какой-то степени представить жизнь купца того времени.

Унуамон был родом из Фив на Верхнем Ниле и носил титул Старший Зала Храма Амона*. Видимо, он занимал высокий пост в культовой иерархии, так как именно ему было дано важное поручение.

Ежегодно в дни священного праздника в Фивах по Нилу проплывала барка с божеством Амоном. И, очевидно, появилась необходимость построить новую барку, но в Египте нет леса, дерево нужно было везти из другой страны. Знаменитые кедры Ливана тысячелетиями служили прекрасным материалом для этой цели. Верховный жрец Египта Херихор выбрал для столь ответственной миссии Унуамона.

В те времена Древний Египет переживал один из периодов упадка в своей многовековой истории. Страна даже не представляла собой единого государства. В Фивах, где жил Унуамон, правил Рамзес XI, которому подчинялся только Верхний Египет; в Танисе, небольшом городе в районе дельты, была резиденция царя Несубанебдеда, правившего Нижним Египтом. Поэтому Унуамон прежде всего спустился по Нилу и прибыл во дворец в Танисе, где представился царю и его жене Танетамон и заручился их помощью. Он привез рекомендательное письмо от Херихора, что служило своего рода верительными грамотами или паспортом, и был радушно принят царствующей четой. Правда, правители Нижнего Египта не расщедрились настолько, чтобы снарядить для Унуамона отдельный корабль, но устроили его на судно, направлявшееся в Сирию, и дали наказ капитану Менгебету оказывать особое внимание знатному пассажиру. 20 апреля, через пятнадцать дней после того, как Унуамон покинул Фивы, Менгебет приказал поднять якорь, и корабль поплыл вниз к устью реки, а затем, как пишет Унуамон, «спустился в Великое Сирийское море».

* Амон — верховное божество Древнего Египта.

Первое время не было никаких происшествий, и, когда судно зашло в первый порт, казалось, удача будет сопутствовать Унуамо-ну в его путешествии. Это был город Дор, несколько южнее Кармиля, где уже многие годы существовало поселение пиратов племени тжекер. Их предводитель Бедер поспешил отправить посланцу жрецов «50 хлебов, кувшин вина и часть бычьей туши». Унуамон, как сообщается в папирусе, не страдал недостатком самомнения и принял дары как должное. Он, возможно, искренне обрадовался вкусной еде. На судне вряд ли его потчевали чем-либо лучшим, чем сухари и сушеная рыба. К тому же есть основания полагать, что Унуамон, выросший на верхнем Ниле, вдали от моря, страдал морской болезнью с самого начала пути и не мог притронуться к пище, как только корабль вышел в открытое море. И вот на стоянке в порту — такой дар. Особенно желанным для путников оказалось вино; в Египте его было мало, да и качества невысокого. Сирия же издавна славилась своими винами.

Одарив Унуамона яствами, Фортуна улыбнулась ему в последний раз, чтобы надолго оставить его. Последующие строки повествования рассказывают об ужасном несчастье, которое повлекло за собой целую серию других. Унуамон очнулся от короткого сна, в который погрузился, подкрепившись вкусной едой и вином, и вдруг обнаружил, что... Но лучше слово предоставим ему самому. «Потом,—пишет он,— сбежал негодяй из команды, прихватив с собой сосуд с золотом весом 5 дебен (около 1,5 фунта), 4 сосуда с серебром весом 20 дебен, мешок серебра—11 дебен; всего он стащил 5 дебен золота, 31 дебен серебра». Таким образом, у бедняги украли все до последней монеты, включая деньги, выданные ему на дорогу, и те, которые доверил Херихор на покупку кедровых стволов. Оставалась только одна ценность — надежно спрятанное в каюте небольшое изображение Амона—покровителя путешественников. Он был получен Унуамоном от Херихора в день отъезда и должен был помогать во всех перипетиях долгого путешествия. Оба жреца, несомненно, ожидали от покровителя многого.

При сложившихся обстоятельствах Унуамону оставалось только одно. Утром он отправился во дворец к Бедеру и заявил ему: «Меня ограбили в вашей гавани, а раз вы владыка этой земли, то должны помочь найти мое добро». Египтянин чувствовал, что его аргументы не очень-то убедительны, поэтому тут же добавил: «Ведь деньги принадлежат Амону-Ра, верховному богу, а также Несубанебдеду, Херихору и другим правителям Египта». Другими словами, Унуамон заявил, что кража совершена не у частного лица, а пострадала казна государства и поэтому, дескать, это международный скандал.

Бедера, конечно, нелегко убедить подобными аргументами, но, будучи, по-видимому, сговорчивым, он возразил: «Если бы вор, проникший на корабль, был моим подданным, я бы дал вам деньги из собственной казны, пока он не попался в мои руки. Но он с вашего судна. Это меняет дело. И все же подождите несколько дней, а я попытаюсь что-нибудь выяснить».

Прождав девять дней, Унуамон забеспокоился. В этом месте папирус попорчен, и можно только догадываться по обрывкам фраз, что же в действительности произошло. Видимо, настойчивость египтянина переполнила чашу терпения Бедера, и он, отбросив вежливость, дал выход своим чувствам. Унуамон принимает решение продолжить путь, полагаясь уже только на священную силу божества Амона, который, конечно же, поможет ему привести в порядок финансовые дела.

Последующие события, однако, показали, что египтянин и сам был не прочь проявить в этом инициативу. В порту Сидон, находившемся между городами Тир и Библ, Старший Зала Храма Амона, по-видимому, не упустил случая вернуть свои тридцать дебен серебра. Он напал на людей из племени тжекер и завладел их деньгами. Папирус в этом месте также поврежден, но последовательность событий легко прослеживается. Можно ли было предположить, что высокочтимый египетский жрец оказался способен на вооруженный грабеж? Весьма вероятно, он и сам не допускал подобной мысли, когда в благословенный день ступал на сходни судна, доставившего его в Танис. Успокоить же собственную совесть оказалось нетрудно: если его деньги были украдены в гавани племени тжекер, то и отобранные им монеты принадлежали тому же племени. Очевидно, таково было веление Амона.

Если Унуамон думал, что наступил конец его несчастьям, то он жестоко ошибался. Не успел корабль бросить якорь в гавани Библ, где он собирался купить кедровые стволы, как ему передали короткий, но выразительный приказ царя Библа Закарбаала: «Прочь из моей гавани!»

Причина тут могла быть только одна: царь Библа уже получил сообщение от племени тжекер о пришельце-грабителе и не хотел ссориться со своими южными соседями, которые имели репутацию грозных пиратов. Но не таков был Унуамон, чтобы сразу же подчиниться этому распоряжению. Двадцать девять дней провел он в порту, и каждое утро главный начальник порта передавал ему одно и то же распоряжение Закарбаала. Довольно любопытно, что царь Библа не предпринимал никаких других мер. Он не хотел ссориться со своими соседями, но в то же время старался не упустить и выгодной сделки. Поэтому-то Закарбаал и прибегнул к подобной уловке: издал распоряжение, но палец о палец не ударил, чтобы его осуществить. Как мы увидим далее, он не раз использовал такой прием.

Наконец Унуамон сдался и решил покинуть Библ. Менгебет уже покинул гавань, но египтянин нашел другой корабль, направляющийся в Египет. Он оплатил проезд, перевез на судно имущество и оставил там своего секретаря. Сам же задержался на берегу, ожидая ночи, чтобы под покровом темноты незаметно пронести в каюту свое сокровище—изваяние Амона. «Я ждал темноты,— пишет он,— надеясь, что с ее наступлением смогу пронести божество на корабль и ни один глаз не увидит его». Но тут произошло нечто неожиданное. Главный начальник в порту объявил, что Закарбаал ждет Унуамона к себе на следующее утро для беседы. Вполне понятно, что у египтянина закрались кое-какие подозрения. Унуамон пишет, что он так возразил начальнику: «Разве не ты приходил сюда каждое утро с приказом убраться прочь? А теперь ты требуешь, чтобы я остался. Корабль уйдет без меня, а потом ты снова прикажешь покинуть гавань?» Закарбаал на это обоснованное возражение приказал задержать корабль. Унуамон по-своему объясняет столь неожиданную перемену в отношении к нему царя Библа. Накануне вечером, когда Закарбаал совершал жертвоприношение, один из юношей в свите царя внезапно забился в припадке и пронзительно закричал: «Внесите бога сюда! Приведите пришельца, который привез его! Это Амон послал его из Египта и привел сюда». Так свидетельствует Унуамон, пытаясь этим доказать всесильную власть священного Амона, которая достигла даже царского двора в Библе. Но мы склонны предполагать, что причина здесь более существенная — некоторое количество серебра, захваченное известным нам способом и позвякивающее теперь в карманах Унуамона. Египтянин, как мы уже можем судить, был не таким человеком, чтобы во всем полагаться на бога Амона. Вряд ли он провел двадцать девять дней в гавани сложа руки. Однако припадок юноши мог быть также инсценирован Закарбаалом, чтобы завершить маленькую комедию, которую он разыгрывал четыре недели. Царь, как показали дальнейшие события, был весьма деловым человеком, обладавшим и чувством юмора, о чем Унуамон не подозревал. Царю хотелось сбить спесь с чванливого чужестранца. Несомненно царь получил истинное удовольствие, заставив Старшего Зала Храма Амона мучиться в неизвестности, ожидая решения своей судьбы. Поступив таким образом, Закарбаал мог также соблюсти, так сказать, протокольные требования по отношению к соседнему племени тжекер. Но царю было уже не до шуток, когда оказалось, что потенциальный заказчик собирается покинуть гавань. Поэтому-то Унуамон и был срочно вызван во дворец.

«Он встретил меня,— пишет Унуамон,— у окна в верхней комнате. За его спиной простиралось Великое Сирийское море, и волны разбивались о стены дворца». Унуамону не свойственно останавливаться на подобных деталях. Очевидно, на этот раз беседа и обстановка, в которой она протекала, оставили неизгладимый след в его памяти. Египтянин начал беседу с любезностей, как было принято на его родине. Но Закарбаал—делец до мозга костей— сразу же приступил к самой сути. «Когда ты покинул Египет?»—спросил он. «Вот уже пять месяцев и один день»,— ответил египтянин, возможно, с горечью, ибо на всю поездку требовалось самое большее две недели. Затем последовал вопрос, которого так опасался Унуамон. Но, должно быть, в первые минуты беседы он понял, что если Закарбаал заставил его около месяца ждать в порту и теперь столь бесцеремонно допрашивает, то уж неизбежно спросит об этом. «Где,— последовал вопрос царя,—письмо верховного жреца Амона, которое должно быть у тебя?» Конечно, отправляясь в путь, Унуамон имел это письмо, но в момент беседы оно находилось в Танисе: он показывал его правителю Нижнего Египта, а потом забыл взять с собой. Унуамону ничего не оставалось, как выложить все начистоту: «Я отдал его Несубанебде-ду и Танетамон»,— ответил Унуамон. Вполне вероятно, что его лицо было таким, как у водителя, когда он сообщает регулировщику движения, что оставил свои водительские права дома. Закарбаал усмотрел в этом прекрасный случай устроить сцену. «Очень рассердился»,—пишет Унуамон. Легко можно представить, что царь почти довел себя до исступления, разыгрывая это театральное представление. Он сказал египтянину: «Что я слышу! У тебя нет письма! А корабль и команда, которые тебе дал Несубанебдед? А не передал ли он тебя капитану этого чужеземного судна, чтобы он убил тебя и выбросил за борт?» Унуамон ответил: «Что заставляет тебя думать, что это не египетский корабль? Все команды Несуба-небдеда египетские. У него нет сирийских моряков». Царь сказал: «Здесь в гавани двадцать судов, торгующих с Несубанебдедом. Разве не известно, что в Сидоне, где ты был, стоят еще пятьдесят судов, торгующих с Уркет-Эль?» Это замечание попало в цель: большая часть египетских грузов перевозилась на чужеземных судах. Унуамону это было хорошо известно. Он признается, что «в этот критический момент хранил молчание». Закарбаал достаточно позабавился. Наступил момент приступить к делу. «Зачем ты здесь?» — спросил он. «Я прибыл сюда,— ответил Унуамон,— за стволами для священной барки Амона-Ра, владыки богов. Твой отец и твой дед поставляли кедр, теперь очередь за тобой».

У царя были на руках все козыри. «Конечно, поставляли,— ответил он в самом лучшем расположении духа,—и, если ты заплатишь мне, я тоже сделаю это. Ведь когда моя семья выполнила прежний заказ, фараон—да благославят его боги—послал шесть кораблей, груженных египетскими товарами. А что ты привез для меня?» И, задавая этот вопрос, Закарбаал не мог устоять перед соблазном еще раз помучить несчастного египтянина: он вызвал секретаря и приказал принести старые книги учета. Затем стал читать список товаров, пункт за пунктом. И должно быть, их было много, ибо суммарный итог поступлений составлял 1000 дебен.

На протяжении своей истории Ливан не раз длительное время принадлежал Египту, и тогда фараонам не было нужды покупать кедровые стволы, правители просто брали дерево для своих целей.

Однако сейчас положение коренным образом изменилось. Закарбаал, достаточно натешившись беседой, с улыбкой напомнил Унуамону об этом обстоятельстве. «Если бы моя собственность принадлежала правителю Египта,— сказал он,— и я был бы его слугой, ему не нужно было бы платить деньгами... Но я не твой слуга и не слуга твоего господина. Мне стоит сказать одно лишь слово, и стволы будут на берегу, но где корабли, которые должны перевезти их? Где канаты, чтобы стянуть их? Ну и в глупую же историю ты попал!» Услышав это саркастическое замечание, Унуамон окончательно вышел из себя: «Неправда! Совсем не глупо, что я здесь! Каждое судно на реке принадлежит богу Амону, а также море и Ливан, который ты называешь своей собственностью. Кедры растут только для церемониальной барки Амона, ибо все корабли принадлежат ему. И это он, Амон-Ра, приказал Херихору, моему господину, отправить меня. А ты, ты заставил Великого бога ждать двадцать девять дней!» Дав волю своему негодованию, Унуамон закончил так: «Теперь отправь своего секретаря к Несуба-небдеду и Танетамон. Они пришлют необходимые деньги. Твои люди должны передать им мои слова: «Одолжи мне деньги до моего возвращения, я отдам весь долг до последней монеты» ».

Именно это и хотел услышать Закарбаал. Должно быть, он знал от своих агентов, что египтянин действительно имел при себе только каких-то тридцать дебенов серебра. Теперь же ему за товар дадут любую цену, которую он назначит. Секретарь был немедленно отправлен в Египет, и Закарбаал, положив в свой ларец в качестве аванса большую часть денег, которые Унуамон «позаимствовал» у племени тжекер, разрешил погрузить на корабль дерево для некоторых весьма важных частей барки: киля, ахтерштевня, форштевня и других. Несубанебдед и Танетамон поступили так, как и говорил египтянин: через сорок восемь дней секретарь возвратился на корабле, груженном товарами, даже простое перечисление которых производило весьма сильное впечатление: 4 кувшина и 1 чаша золота, 5 кувшинов серебра, 10 одежд из королевского полотна, 10 кусков прочного южноегипетского полотна, 500 свитков папируса, 500 шкур, 500 мотков веревки, 20 мешков чечевицы, 30 корзин рыбы.

Секретарь привез также вещи лично для Унуамона, в том числе одежду. (Возможно, последний крайне нуждался в ней, так как не предполагал ранее, что будет отсутствовать более полугода.) «Царь был очень рад,— отметил Унуамон,— и выделил триста человек и триста быков для заготовки стволов». Через восемь месяцев после отплытия Унуамона от родных берегов штабеля кедровых стволов лежали на берегу, готовые к погрузке. Но даже и тогда Закарбаал не мог отказать себе в последней шутке. «Знаешь,—сказал он Унуамону,—ты в лучшем положении, чем посланцы фараона Хаму сета. Мои предки держали их здесь семнадцать лет, и они умерли здесь... Эй ты,— обратился царь к слуге,— покажи ему могилы!» Это было уже слишком. «Нет,— взмолился измученный Унуамон,— пожалуйста, я не хочу видеть это». Видимо, чтобы собраться с духом, египтянин пустился в длительные разглагольствования о том, как будет горд Закарбаал заключить сделку с самим Амоном и его помощниками, божественным и земным (священным изображением бога и самим Унуамоном), и надо бы увековечить ее, воздвигнув монумент из камня, на котором высечь всю эту историю. «Вот и прекрасно»,—согласился Закарбаал. Но судьбе не было угодно, чтобы дела Унуамона шли гладко. Именно теперь, когда все, казалось бы, устроилось наилучшим образом— стволы были на берегу, царю была уплачена часть денег в счет общего платежа, обе стороны договорились, что остаток будет выплачен позднее, и Унуамон уже собирался отдать распоряжение начать погрузку, неожиданно в гавани появилось одиннадцать судов и во дворце получили такое послание: «Арестуйте Унуамона и задержите корабль, не отпускайте его в Египет». Если бы эта история происходила не за шесть веков до возникновения греческого театра, можно бы подумать, что это типичная греческая трагедия, в которой судьба неотвратимо обрушивается на человека как раз в тот момент, когда он близок к счастью* чтобы осуществить возмездие за содеянное когда-то зло. На судах приплыли пираты племени тжекер, чтобы совершить правосудие и получить свои тридцать дебен серебра, захваченные у них почти год назад. Унуамон, который только что беззаботно рассуждал о монументе, где будет высечено его имя, не выдержал—сел на берегу и заплакал. Очевидно, он так горько причитал, что царь послал секретаря выяснить, в чем дело. «Сколько еще мне быть здесь? — заливался слезами Унуамон, указывая на корабли.—Разве не видишь, что они идут, чтобы арестовать меня?» Унуамон дошел до такого отчаяния, что Закарбаал забеспокоился. В конце концов заказчик заслуживал некоторого уважения. Он послал Унуамону барана, два кувшина вина и египетскую танцовщицу, по имени Танетнот.

Будем считать, что Унуамон с удовольствием отведал мяса и вина и несколько рассеялся в обществе Танетнот, хотя наступающий день не сулил ему радости. Закарбаал не хотел терять заказчика, особенно потому, что за ним еще имелся должок, и в то же время нельзя было обострять отношения с опасными соседями. Его решение свидетельствует об искусстве, которое он проявлял и раньше,—идти на чрезвычайно любопытные компромиссы. «Я не могу арестовать посланца бога Амона на территории моей страны,— сказал он представителям племени тжекер,—но давайте я выпровожу его, а вы его догоните». Другими словами, царь собирался выполнить свои обязательства перед Унуамоном и не выдать его пиратам. Однако ему надо было ухитриться не обидеть и последних. Он дал возможность кораблю египтянина выйти в море несколько раньше пиратских, чтобы предоставить сомнительный шанс уйти от погони.

Значительная часть папируса настолько повреждена, что читать его почти невозможно. «Закарбаал погрузил меня на судно,— пишет Унуамон,— и отправил. Ветер донес нас до земли Алазия*».

* Алазия—Кипр или северное побережье Малой Азии.

Ветер, который погнал корабль в противоположную от нужного курса сторону, был, видимо, юго-восточным, штормовым, столь-обычным для Сирийского побережья. Унуамон посчитал это за очередное несчастье в длинном списке испытаний, которым подвергла его судьба, но в действительности, вероятно, этот ветер и оказался его спасителем: пираты племени тжекер не стали утруждать себя погоней за египтянином, потому что корабли их были слишком легки, или же они решили, что шторм и так сделает свое дело.

Когда основательно потрепанное бурей судно подошло к берегу, местные жители мгновенно взобрались на него и вытащили Унуамона с явным намерением прикончить его. Надо полагать, они испытали немало бедствий от набегов пиратов и приняли корабль за пиратский. Однако судьба сжалилась над Унуамоном. Его ввели в царский дворец, и он увидел царицу. Оказалось, что один из сопровождавших ее людей говорит по-египетски. И тут Унуамон смог наконец объясниться. В этом месте папирус обрывается, а с ним и эта оригинальная история, которая дошла до нас. Мы не знаем, как Унуамон добрался до родных берегов, благополучно ли прибыли кедровые стволы, получил ли Закарбаал когда-нибудь свои деньги. Мы только знаем, что Унуамон действительно попал домой, иначе его отчет никогда бы не "появился на свет.

Долгое время после возвращения Унуамона в Фивы суда продолжали приходить из Сирии в Египет, доставляя дерево и вино в обмен на текстиль, папирус и шкуры.

И всюду, где появлялся купец, появлялся и пират. К югу от Библа племя тжекеров занималось разбоем, как самым заурядным делом. От берегов Греции отправлялись в путь купцы, которые среди других товаров везли оригинальные гончарные изделия, постоянно обнаруживаемые археологами при раскопках на островах Эгейского моря и в прибрежных районах Западной Азии. От этих же берегов уходили в море пираты, которые приводили в трепет жителей всего восточного побережья Средиземного моря. Несомненно, пиратство начало вытеснять торговлю. Правители Микен, Пилоса и других городов Греции посылали теперь в море эскадры пиратов вместо флотилий мирных купеческих судов. В страхе уходили народы с побережья в глубь материка. К началу первого тысячелетия до нашей эры морская торговля сосредоточилась в руках бизнесменов древнего мира—финикийцев. Но их история принадлежит уже более позднему времени.