Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1977(17)


Валерий Зуев Трасса к Гилюю

Валерий Зуев

Трасса к Гилюю

Рассказ

Лучи неяркого сентябрьского солнца дробились в завивах речной струи, вскипавшей на каменистом перекате, бликами отражаясь на черном, покрытом пятнами лишайников срезе береговой скалы, круто поднимавшейся над быстрой рекой. Скала венчалась небольшим куполообразным возвышением, и на нем, у края обрыва, замер сохатый. Вся его фигура воплощала силу и покой. Высокие мускулистые ноги твердо держали крупный, плотный, словно литой, корпус. Густая коричнево-бурая шерсть, покрывавшая спину, бока и живот зверя, переходила на шее в клочковатую жесткую бороду, придававшую лосю величавый, патриарший вид.

Уже многие годы лось был хозяином и этой скалы, и тайги, подступавшей с правобережья к каменистому перекату, и поросшего сочными травами пойменного луга, лежащего выше по течению, где береговые откосы расходятся и река делает несколько крутых излучин.

Другой берег сохатый не считал своим владением. Там была марь — болото, поросшее жесткой, режущей губы осокой да мелкой кустарничковой березкой. Обоняние раздражали резкие запахи, ноги беспрестанно вязли во мху и болотной жиже.

Лишь изредка, в погожие осенние дни, после долгих летних дождей, пронизывающих влагой даже густую лосиную шерсть, приходил сохатый на обрыв реки под стройную лиственницу и стоял, вглядываясь в заречные дали, чутко улавливая доносящиеся издалека трубные звуки свадебных песен соперников, давно уже изгнанных им из своих угодий.

Вот и теперь, слегка наклонив голову с короной мощных рогов, смотрит он на бескрайний простор заречья, на синеющие вдали гряды сопок.

Сентябрьские утренники уже выжелтили листву березняка, зажгли огненные факелы осин, нежно позолотили кроны лиственниц. Пересвистываются молодые рябчики, уже подросшие, но пока еще держащиеся выводками около своей заботливой мамы-курочки. Изредка над рекой появляются стайки уток: родители, готовясь к дальнему пути, облетывают своих питомцев.

И мелодичное попискивание рябчиков, и свист утиных крыльев, и ропот речной струи — все было знакомо и привычно слуху лося.

Но вот в эту гамму звуков вкрался какой-то новый, пока еще чуть уловимый, но совсем не знакомый. Чуткие уши зверя дрогнули. Еще мгновение сохатый стоял в той же спокойной позе, лишь чуть более напрягши мускулы, и вдруг вскинул голову: налетевший порыв ветра донес звенящие удары. «Бамм, бамм, бамм!» — звучало где-то далеко за марью. Один из отростков рога задел сук лиственницы, и на сохатого струей потекла нежно-желтая хвоя, ложась на спину, шею, придавая шерсти золотистый оттенок. Но сохатый не замечал ничего, весь обратясь в слух. Инстинкт подсказывал зверю, что подобные звуки может издавать лишь рука человека. И медленно, как бы нехотя, сохатый сошел со скалы, похожей на пьедестал, и легким, упругим шагом направился в глубь зарослей прибрежного березняка.

— Прилетите в Тынду, сразу идите в штаб экспедиции,— напутствовал нас начальник отдела изысканий.—Там уже ждут не дождутся вас. Сроки горят.

То, что сроки горят,— это и так ясно. Уже лето в разгаре, а мы еще только пакуем багаж. Но почему сроки горят именно из-за нас—вот что было непонятно. Только приехали с трассы на западе, как «горит» уже трасса на востоке.

Было бы в году 24 месяца, да все летние, да с хорошей погодой, то и тогда бы, наверное, не успевали управляться.

— А мы не должны быть рабами обстоятельств. Следует сознательно выбирать себе работу,— говорил о сложившейся ситуации Алексей Звонарев, мой соратник по предстоящему делу на «горящей» трассе. Знакомы с ним мы были всего несколько дней, но подобных советов я уже успел получить немало. Напористая деловитость Алексея меня удивляла, так как он всего лишь несколько месяцев назад окончил институт и вроде бы не мог еще приобрести практических навыков. Но, так или иначе, я вскоре почувствовал, что попал в крепкие и, нужно сказать, надежные руки. Нам с удивительной быстротой, без всяких проволочек выделили новейшие приборы, ранее тщательно лелеемые кладовщиком, новую спецодежду, палатки, блещущие синим и зеленым верхом. Отправив багаж, мы через несколько дней добрались до Тынды.

...В широком распадке, между его склонами, покрытыми стройными, как свечи, лиственницами, стоят добротно срубленные дома. Распадок — долина таежной речки — вливается в еще более широкую долину крупной реки, подступающей вплотную к крайним домам. Тут же, под домами, белые песчаные пляжи, намытые рекой, чуть подальше — галечниковая коса. На противоположной стороне—старица, где с кряканьем полощутся утки.

На пляже нежатся под солнцем ребятишки, время от времени ныряющие в реку и с визгом выскакивающие из обжигающе-холодных струй, отливающих зеленоватой синевой, что присуща потокам, бегущим от горных ледников. Ледников здесь нет, а река набирает свою синеву от талых вод вечной мерзлоты, процеженных плотным фильтром каменных россыпей, войлоком трав.

У галечной россыпи, пристроившись на плоских вершинах больших камней, чернеющих над поверхностью воды, стирают белье женщины.

Но мы — изыскатели, и воображение подсказывает нам совсем иную картину. Крайний ряд домов поселка потеснился: берег реки оконтурила насыпь железной дороги. Ажурный железнодорожный мост, соединяющий берега реки. За рекой рельсовый путь дробится и образует целую сеть — железнодорожный узел. Гудки локомотивов, грузы, пассажиры.

Когда мы разыскали начальника экспедиции Петровича, он с дружеским рукопожатием поволок нас в комнату, служившую ему резиденцией, столь энергично, что даже Алексей растерялся.

На столе, приютившемся у окна, лежала карта с нанесенной на нее трассой. Начинаясь у станции БАМ, трасса красной линией поднималась вдоль изгибов реки Ольдой к ее верховьям, скользя между возвышенными лесистыми увалами, перепрыгивала хребет Янкан, сбегала с него, вдоль маленьких речушек с поэтическими названиями — Пурикан, Геткац подходила к реке Тынде и шла вниз по течению то одним, то другим ее берегом. Недалеко от места слияния Тынды с Гилюем трасса веером расходилась: на север—к далекому Чульману, на запад—к Байкалу и на восток — к Тихому океану.

Трасса пролегает через множество ручьев и речек. Здесь лягут мосты. И для каждого из них нужны данные об уровнях воды, скоростях течения. Вот здесь-то слово за нашей гидрологической партией.

Петрович, приложив палец к трассе чуть севернее станции Бам, медленно провел им вдоль красной линии, довел до точки пересечения с Гилюем и многозначительно взглянул на нее.

— Вот здесь вы должны быть к концу лета. С запада на трассе—ленинградцы, с востока—новосибирцы. Если мы не выйдем к переходу через Гилюй, образуется разрыв в месте стыковки. Ясно?

— Будем, если дадите человек десять рабочих, повара и завхоза,— безапелляционно заявил Алексей.

Петрович мельком взглянул на него, хотел, видно, что-то сказать, но промолчал, только неопределенно хмыкнул.

— Трудновато,— с сомнением заметил я.

— Нужно,— строго подытожил Петрович.—Даю вам вездеход, рабочих сами наберете. Завхоз подъедет позже. Время от времени вертолет буду присылать с продуктами.

Тайга клубилась всеми возможными оттенками зеленого цвета. Через два дня езды с небольшими остановками для отдыха, измученные тряской, добрались мы до верховьев маленькой речки Нюкжи, откуда нам предстояло двигаться вдоль трассы. Вездеход, доверху загруженный экспедиционным имуществом, тяжело переваливаясь на рытвинах, полз по узкой просеке, проложенной вдоль трассы. Как ни спешили мы со сборами, все же канитель с получением имущества, добычей недостающих припасов, закупкой продуктов, наймом рабочих задержала нас еще на пару недель, столь недостающих обычно в конце изыскательского сезона.

После суматохи последних дней появилась наконец возможность спокойно осмотреться, поближе познакомиться с теми, кого объединил наш маленький отряд.

Алексей, выйдя из вездехода, сдвинул брови и начал по обыкновению строгим голосом отдавать распоряжения, как приступить к разбивке лагеря. Но наши рабочие, первыми выскочившие из кузова, и без его указаний сноровисто разбирали имущество. Были они из местного эвенкийского зверосовхоза, исполнительные и аккуратные. Самый крепкий из них на вид—Петя. Осенью ему придет призыв в армию, вот он и решил поработать в летние месяцы с изыскателями. Он потомственный охотник — промысловик, тайга для него—дом родной.

Стал разводить костер наш повар Петро, черноглазый богатырь, обладающий помимо завидной физической силы еще и немалым чувством юмора. Мягкий украинский акцент сразу выдавал его национальность. До встречи с нами Петро работал в другой изыскательской партии, но, по его словам, не поладил с начальством.

— Орет, як скаженный,—коротко отозвался он о начальнике этой партии.

Отошли в сторону и о чем-то тихо разговаривают две подружки— Вера и Нина, жительницы Тынды. Приехали на каникулы домой из Иркутска, где учатся в техникуме. Отправились с нами посмотреть мир, а заодно и деньжат заработать. Присел на кочку Серафим—самый старший и опытный из нас. Вместе с ним мне приходилось мокнуть и мерзнуть лет десять назад на северных реках, и уже тогда у него за плечами было немало сложных экспедиций. Серафим—страстный рыбак, ищущий и ловящий рыбу везде, где только можно. Обычный девиз рыбаков: «Была бы рыба, а уж мы ее поймаем» — в его устах звучал так: «Была бы вода, а рыбу я найду».

Вот и сейчас его серые глаза внимательно присматриваются к течению ручья, а мягкие черты лица, тронутого оспинами, отражают напряженное раздумье. Встав с кочки, Серафим окинул нас взглядом и, убедившись, что его помощь пока не нужна, пошел к воде, на ходу вынимая из кармана намотанную на коробок леску.

Из вездехода не вышла только Галка—второй наш инженер. Она пристроилась в углу кабины. отдохнуть с дороги. Как и Алексей, она только что окончила вуз, но по характеру—его полная противоположность. Светловолосая, светлоглазая, всегда спокойная, она не любит распоряжаться, вообще как-то выделяться. У нее свой талант, порой даже с лихвой компенсирующий отсутствие организаторских способностей,—музыкальный слух и приятный голос.

А вот и водитель нашего вездехода Володя Каплинский, невысокого роста, с тонким профилем. Слегка прищурив серые глаза, сосредоточенно протирает ветошью дверцы кабины, капот и крылья машины, заляпанные грязью, а на его темном пиджаке с блестящими пуговицами ни единого пятнышка. Всегда элегантен, аккуратен, в доброжелательном настроении. Кончил свою работу, подошел к ребятам, ставящим палатку, подвинул колья, что-то поправил, и палатка стала сразу ровнее и приятнее.

Лагерь разбили на поляне возле ручья. Местность поражала своей дикой красотой. Ручей вытекал из-за увала, огибая который делал крутую излучину. Выше излучины долина ручья сужалась, образовывая глубокий каньон с обрывистыми склонами, сложенными мрачным, красновато-бурым камнем. По обрывам каньона лепились тоненькие лиственницы. Ниже ручей терялся в густом кустарнике, из которого в отдельных местах проглядывали замшелые вершины каменных глыб. Здесь и там пламенели куртины цветущего шиповника. Пологие склоны долины пестрели разнотравьем. В мочажинах, у выхода грунтовых вод, бросались в глаза изумрудные пятна водолюбов. А вокруг—тайга. Стройные буровато-коричневые стволы лиственниц, увенчанные пышной и одновременно прозрачной кроной, кряжистые ели. По опушке, вдоль ручья, отдельными группами росли невысокие березы и осины.

Быстро поставили палатки, сколотили из тонких прямых лиственничных стволов стол и скамейки, натянули тент—вот и столовая. На перекладине, укрепленной между двумя рогатулями, повесили новенькие, блестящие пока котел и чайник. Жарко запылал костер из сухого валежника. Синеватый дымок легким облаком расходился над поляной и таял в ветвях деревьев.

Пользуясь хорошей погодой, мы, не теряя времени, взялись за работу. Я пошел с нивелиром вниз по течению ручья и дальше по реке. Серафим занялся съемкой участка под будущий мост, а Алексей направился с измерениями вверх по ручью.

Первые дни на новом участке всегда трудные. Сказывается и новизна обстановки. Ведь на свете нет двух одинаковых речек. У каждой свои «черты характера», свой норов—то обрывистый берег, то стремительное течение, то километровые разливы. Нужно ко всему этому приспособиться, чтобы быстрее и проще произвести измерения. Еще труднее «притираются» друг к другу характеры людей, вчера еще не знакомых, а сегодня идущих одной тропой, связанных одной целью. И не только связанных, но и зависящих друг от друга и в работе, и в отдыхе. Ведь вокруг тайга. Ни магазина, ни кино, ни милиции. И нужно быть особенно честным и одновременно требовательным и к товарищам, с которыми трудишься, и в особенности к себе. Иначе возникнут трещинки, которые, разрастаясь, развалят не только коллектив, но и работу. А у нас времени в обрез. Все это понимали, но, как довольно быстро выяснилось, по-разному.

Однажды после ужина у мерцающего костра неспешно обсуждали мы планы на ближайшие дни. Серафим готовил к засолке хариусов, составляя весьма сложную смесь из листьев багульника, хвои лиственницы, веточек брусники и даже кусочков коры молодых сосенок, что, по его авторитетному мнению, вполне заменяло лавровый лист, корицу и другие специи.

Петя с интересом приглядывался к манипуляциям Серафима.

— Вот не понимаю, зачем хариуса ловишь? —спросил он.— Мелочь какая-то. И вообще рыба — не добыча. Сохатого взять, марала — вот это охота. Я ведь в совхозе охотничал, участок свой у меня был как раз недалеко отсюда.— Петя мечтательно потянулся.— Хорошо на зверя идти одному, без собаки. Выследишь тропу к солонцу, тихо-тихо ждешь ночью. Не пришел сохатый. Ждешь второй раз — опять нет.— Петя улыбнулся и сощурил свои и без того узкие карие глазки.— Но не уходил еще зверь от меня. И сохатины добывал, и по мешку белок сдавал за зиму. В совхозе не раз премию получал за пушнину.— И внезапно помрачнел: — А скоро, однако, уйдет зверь. Теперь уже сколько народу ходит по тайге. Вернусь из армии, уйду дальше в тайгу, там еще много места свободного,— закончил Петя.

Отгорел закат, сумерки скрыли вершины деревьев, в небе затеплились голубоватые искры звезд. Тихие шелесты, долетающие из глубины леса, звучали аккордами какой-то мягкой, навевающей покой песни.

Рабочие ушли в свои палатки, и я тоже собрался было вслед за ними, и тут подсел Алексей.

— Слушай, что это ребята у нас балуются? Вчера днем обедать сели. Я им просеку велю рубить, а они сидят и жуют. А сегодня целый час чай распивали. Ты их приструни. Спешить нужно.

Действительно, обычно на изысканиях после плотного завтрака работают с небольшими перерывами без обеда до конца дня. Не тащить же с собой в лес посуду и продукты. В крайнем случае сунешь утром в карман бутерброд, пожуешь его днем, да и хорош. Но ведь и запретить хотя бы чайку вскипятить в обед тоже нельзя. Тут все зависит от доброй воли человека.

Я промолчал. Подошла Галка. Узнав, о чем разговор, коротко вздохнула:

— Была я на Кавказе, с альпинистами. Так там тянешься в связке, тянешься, до того устанешь, что и обедать неохота. Но то ведь отдых. А здесь работать нужно. А какая работа, если людей весь день без еды держать?

— Хочешь работать без обеда, сам с ребятами и договаривайся,—твердо сказал я Алексею. Тот хмыкнул и чуть насмешливо взглянул на меня.

— Ну ладно, сам разберусь.

Костер стрельнул последними искрами, и рыжие язычки пламени спрятались в угли, оранжево высветив их изнутри. А на небе разгорался двойной обруч Млечного пути. Мы разошлись по палаткам.

В трудах прошла неделя, работа на участке подходила к концу. В один из дней, позавтракав, мы, как обычно, собрались и отправились по делам. Стояла сухая, безветренная погода, солнце щедро заливало тайгу потоками горячих лучей. Чистый воздух, напоенный смолистыми, чуть горьковатыми запахами хвои, бодрил и придавал силы переносить даже надоедливое приставание мошек и комаров, так и норовивших вцепиться в любой открытый участок тела. Но вот небо стало затягиваться дымной хмарью — где-то горела тайга. Закончив нивелировку, я со своими рабочими—тындинскими девчатами вышел к просеке, и мы стали поджидать Володю.

Стемнело, а вездехода все не было. Посоветовавшись, решили идти к лагерю пешком. Как меняются лесные дороги с наступлением ночи! Днем идешь словно по ковру из хвои, а в темноте на той же тропе что ни шаг — валежина, камень, а то и ямы откуда-то появляются. Да и жутковато! Что-то трещит, шевелится, гукает. Совсем приуныли девчата. И вдруг из-за деревьев блеснули фары вездехода.

— Что так поздно приехал?—начал было я с неудовольствием, но, присмотревшись, увидел, что лицо Володи в саже, куртка порвана и во многих местах прожжена.

— От пожара спасались,— устало ответил Володя и коротко рассказал, что огонь подошел к самому лагерю. Пришлось снимать палатки, собирать имущество и перебираться подальше от огня на другой берег ручья, за сырую луговину.

— И у ребят неладно,—добавил он немного спустя.— Петро с Алексеем разругались, еле разнял их.

А вот и палатки, кое-как поставленные на новом месте. На бревне у костра увидел Петро, рядом с ним Серафима. Алексея не было видно. Петро о чем-то спорил с Серафимом.

Я подошел, дружески толкнул повара в плечо:

— Шумишь?

— А чего не шуметь, обидели меня. Ухожу в Тынду, пиши записку, нехай заплатят заработанное.

— Да куда ты ночью пойдешь?

— Уйду, не люблю, когда на меня кричат.

Кое-как я успокоил Петро и отправил спать, а сам стал выяснять подробности происшествия.

С утра Алексей с рабочими отправился на съемку. Попросил и Петро помочь рубить просеки. Дойдя до места, они почувствовали, что горит уже совсем рядом. Только начали прорубать визирки— узкие просеки для съемки, как с левого берега ручья вымахнуло по вершинам деревьев пламя. Верховой пожар, достигнув языками берега реки, погас. Но зато огонь пошел низом, вдоль самой воды. Жарко вспыхнул валежник, нанесенный в паводок, сухой бурьян. Пока огонь не пересек ручей, следовало поспешить к лагерю, где долина, расширяясь, переходила в заболоченную пойму. Но Алексей рассудил иначе. Работы здесь оставалось на несколько часов, и он решил ее закончить. Заставил ребят дорубить визирки. А огонь пошел по другому берегу, отрезав путь вниз. От горящих по обоим берегам лиственниц шел нестерпимый жар. > Осталась одна дорога—прямо по руслу, по воде. Кое-как пробрались сквозь дым и гарь. Выйдя в безопасное место, ребята стали упрекать Алексея за упрямство, а он сгоряча назвал их лодырями и трусами.

На другое утро мы крупно поговорили с Алексеем.

— А что же, я должен был бросать работу на полпути?! — упрямо настаивал он.— Ведь теперь туда не подойдешь, все горит!

— Так, по-твоему, лучше людей в огонь посылать? Из-за тебя все рабочие разбегутся,—разозлился и я.

— Знаешь что, с тобой не то что до Гилюя, до Тынды не дойдешь. А я сказал, что буду осенью на Гилюе. И дойду туда. Смотри, я один сделал столько же, сколько вы с Серафимом вдвоем. Все из-за ваших обедов, на месте топчетесь,— зло глядя на меня, бросил Алексей.

— Получается, вроде ты один работаешь, а мы все только мешаем. Так, что ли?

— Мешать не мешаете, а следовало бы давно уже отсюда выбраться. Был бы я начальником партии, вы бы все шевелились как надо.

Что правда, то правда. Работать быстро и безошибочно Алексей умел, в этом я убедился, просматривая материалы его съемок. Все в журналах чисто, ни одной ошибки или поправки. Потому-то и спорить с ним было трудно.

Петро я еле уговорил остаться, хотя бы до первого рейса вездехода в Тынду за горючим и провизией.

Спустя несколько дней мы с Алексеем побывали на месте нашей старой стоянки. Все вокруг было подернуто сизой дымкой. Над долиной ручья поднимались хвостатые шлейфы дыма. Вдоль русла не было теперь пышного кустарника, цветущего ковра трав. Вся долина была загромождена почерневшими от дыма, присыпанными пеплом каменными глыбами.

— Смотри, выгоришь вроде этой россыпи, одни камни в душе останутся,— заметил я Алексею.

Тот не ответил, лишь исподлобья глянул на меня.

Воспользовавшись сухой теплой погодой, мы прошли довольно большой участок и решили привести в порядок материалы съемок.

К тому же Петрович сдержал свое слово и прислал нам с вертолетом свежие продукты. Правда, начальник экспедиции не выполнил своего второго обещания, о завхозе. По рации вертолета я связался с Петровичем и напомнил об этом, но в ответ услышал добродушное рокотание: мол, и так обойдетесь. После этого голос начал набирать силу, и уже угрожающий бас вопрошал меня:

— Что это у вас там творится? Не забывай — сроки горят!

И, видимо убедившись, что собеседник прочувствовал ответственность момента, металл снова сменился добродушным рокотом:

— Я там вам одного парня послал, ты уж пригляди за ним. Так к нам спустился прямо из-под облаков новый рабочий Саша.

Сын одного из руководителей экспедиции, перейдя в десятый класс, поехал с отцом на лето на изыскания.

Парень толковый, начитанный и шустрый, но с некоторым апломбом столичного жителя. Любит с важным видом выспрашивать у Нины и Веры их впечатления о прочитанных книгах. Девчата, выросшие в Тынде, послабее разбираются в тонкостях зарубежной литературы. Но девочки себя в обиду не дают и отыгрываются на его незнании природы.

Мь: собирались отдохнуть два дня и место для лагеря выбрали получше, поставив палатки у устья Ольдоя, на сухой высокой каменистой гриве, поросшей мелким осинником. Река тихо шумела под обрывом. Под прозрачным небом шелестела листва осин, совсем как в родном Подмосковье. Но вот сначала легкой пеленой, а потом клубящимися клочьями по небу поползли облака. То Тихий океан слал своих гонцов—влажные ветры, проникающие на многие тысячи километров в глубь Азиатского континента.

Первый дождь прошел быстро, и омытая тайга заблагоухала влажно и пряно.

После обеда я залез в кузов вездехода обработать длиннющие ряды чисел в нивелировочном журнале. Стемнело. В вездеходе уютно светила маленькая лампочка; мягко шумела тайга, потрескивал костер. Вначале от костра доносились обрывки обычного вечернего разговора. Но вот понемногу стала разгораться песня. Как всегда, начали ее Галка и Володя. Остальные поддержали.

Ночь рассыпает звезды для нас
На черном бархате неба.

Это Галкин голос.

Я не забуду блеск твоих глаз,
Как далеко бы я ни был,

— раздается мягкий Володин баритон.

Звезды мерцают, горят в вышине,
Мечты поверяя друг другу.
Может быть, вспомнишь и ты обо мне,
Доверясь звезде, как другу.

Я не выдержал, бросил журнал и вылез из кузова.

Отблески взвивающегося оранжевыми языками пламени падали на сидящих у костра. В сгустившихся сумерках растворились очертания деревьев, ночь соединила воедино небо и землю и поменяла их местами. Летящие искры казались звездным роем, а звезды в черной вышине — остывающими углями костра.

Вместе с костром угасла и песня. Тихо, спокойно шелестели струи Ольдоя. Но вот, заглушая их, под налетевшими порывами влажного ветра зашумела листва деревьев, звезды на небе стали гаснуть, закрываемые наползающими облаками. Вздохнув, я снова взялся за непослушные ряды чисел в журнале.

Дожди, принесенные муссонами, с небольшими перерывами шли уже вторую неделю. А с ними начался и летний паводок. По крутым склонам пересеченной местности быстро стекает вода, вздуваются ручьи, речки. Ольдой уже не шумел, а просто рычал. Впадая в ТГынду, струи его, сопрягаясь с более мощным потоком, закручивались, образуя воронку, в которой облепленные хлопьями рыжей пены кружились карчи—обломки деревьев. На реке был карчеход—специфическое для таежных рек явление. Быстрое течение постоянно подмывает берега, глыбы грунта сползают вниз вместе с деревьями и кустарником. Начинается паводок, мощнее делается поток. Река подхватывает упавшие деревья с торчащими во все стороны сучьями и корнями, несет их, бросает друг на друга, ломает, и вся поверхность реки покрывается плывущими сучьями, целыми стволами, корневищами, подобными многоруким чудовищам. Плывут карчи, забивая протоки, оседая на мелях и перекатах.

Особенно много древесного мусора скапливается возле крутых излучин реки. В таких местах образуются настоящие завалы в несколько метров высотой. Течение уплотняет их, забивает промежутки между крупными карчами мелким мусором: ветками, листвой, травой. Образуется запруда. Через некоторое время струя, ударяясь о такую запруду, начинает размывать берег, и постепенно река прокладывает новое русло. Древесный завал обсыхает, и вся его масса становится похожей на какой-то диковинный корабль, севший на мель.

Шли дожди, и мы, как говорится, кисли в палатках. Все вещи стали волглыми. Спальные мешки отсырели. За ночь высушишь мешок теплом своего тела, а вечером залезешь в него — будто в мокрую простыню заворачиваешься. Настроение у ребят стало падать. Петро, по-прежнему встававший раньше всех, уже с трудом собирал всю компанию на завтрак. Есть не хотелось. Кое-как поковыряв кашу ложками, все снова забирались в палатки. Один Серафим не терял времени даром. Позавтракав, надевал болотные сапоги, накидывал плащ с капюшоном и отправлялся вверх но Ольдою. К обеду появлялся с добычей. Обычно он не очень охотно делился с нами своими рыбацкими думами. Но вот как-то, вернувшись с рыбалки, Серафим возбужденно стал рассказывать о необычном случае, происшедшим с ним в тот день. Он добывал хариусов чаще всего на искусственную мушку—тонкое перышко, в котором запрятан маленький крючок. Ловля на мушку—дело весьма тонкое. На леске нет грузила, и вся снасть поэтому невесомая. А закинуть ее нужно далеко и точно, туда, где, по расчетам рыбака, стоит и ждет не дождется, чтобы его выловили, красавец хариус.

Серафим рассказал, что напал на целую стаю этих рыб. Вытащил одного хариуса, другого, и вдруг перышко с крючком оборвалось. А запасного, как на грех, нет. Что делать? Отрезал ножом клок своих волос и—дело пошло!

Ребята заинтересованно слушали Серафима, и даже Петя, противник столь неинтересного, по его мнению, занятия, как рыбалка, стал выспрашивать подробности.

— Ну что за заботы,— внезапно произнес Алексей.— Вот сколько я тебя знаю, а все у тебя рыба да рыба. А где жизнь?—Алексей привстал с раскладушки, на которой лежал, протянул вперед руку, жестко вытянул ребро ладони.—Вот я так иду. В школе — староста, в институте—диплом с отличием. Пришел на работу—тоже держу линию. Кончим эту трассу — на другую начальником отряда поеду. Через года три начальником партии буду. Так нужно держать, а не хариусов ловить. И сейчас вот ждем погоды, а дело стоит. Звал сегодня ребят работать, говорю: «Чем больше сделаем, тем и заработаем больше. Да домой раньше вернемся». Ведь им тоже, наверное, уже осточертело по тайге мыкаться. Да разве с ними договоришься? Дождь, мол, сыро.— Алексей снова откинулся на раскладушке.

Серафим промолчал, но, видимо, слова Алексея несколько задели его самолюбие, поскольку сам он, несмотря на возраст, был только старшим техником. Война прервала его учебу. Но и без диплома Серафим был весьма уважаемым работником.

— Расскажите еще что-нибудь про рыбалку,—попросил Петя. Серафим подумал, взглянул на меня и начал вспоминать.

— Есть такая река в Кировской области—Луза. Хорошая река—широкая, тихая. Старицы, озера. Щуки там по пуду. А карасей и вообще за рыбу не считают. Ну вот, лет десять назад попали мы на эту Лузу. Идти нужно было вниз по течению километров триста до города—тоже Лузы, а уже июль на исходе. Начальником партии был у нас Краснов — просто огонь.

Когда в Москве обсуждали этот объект, планировали за два сезона сделать работу. Краснов говорил: «Давайте аккордно оплату, за одно лето сделаю». Ну, начальство так и решило. И установил Краснов норму — Пять километров в день по реке. А рабочие были у нас из леспромхоза, народ ершистый, многие из заключения пришли. Но работали дружно. Ведь и деньги хорошие были обещаны. Что же Краснов придумал! Шли мы вдоль реки, а весь багаж на плоту. Там и кухня. Позавтракаешь, котелки да чашки на плот, отчаливают его от берега, и плывет себе наш дом по реке. На плоту печка, дымок из трубы вьется, обед повариха готовит. Прошел плот пять километров — причаливает к берегу. Хочешь не хочешь, иди с работой до самой кухни. Если не успел за день, на следующий приходится возвращаться, догонять плот чуть не бегом.

Так и шли. Дождь не дождь, а плот все вперед уплывает. А надо сказать, что селения на Лузе были тогда километрах в двадцати-тридцати друг от друга. И продукты брали с тем расчетом, чтобы от одного магазина до другого хватило. Ну, да какие там продукты? Крупа, мука да треска соленая. Рыбой в основном кормились. И вот в конце сентября занепогодило. Холодно, дождь. Где-то рядом поселок должен быть, но не у реки, а километрах в семи. К нему гать—бревенчатый настил по болоту. Да гать-то старая, гнилая, половины бревен нет, того и гляди, в трясине увязнешь. Дорога к поселку новая посуху за болотом проложена. Нужно бы за продуктами туда сходить, да Краснову времени жалко—целый день пропадет. А у нас ни хлеба, ни соли.

Повариха наловчилась вымачивать треску и варить из нее суп, а на воде, в которой треска вымачивалась, варить и кашу. Но каша эта большей частью в реку летела. И вокруг плота целая стая мелочи вилась—голавлики, язи, плотвички. Закинул удочку — и тут же тащи добычу, но мелочь. А потом все той же соли нет, чтобы варить или жарить.

И вот подходит ко мне один парень—Толик его звали — и говорит: «Через пару дней пешком уйдем, надоело, не хотим больше с Красновым работать!»

Серафим умолк, слушатели, придвинувшись к нему, с интересом ждали продолжения.

— Ну, так что же дальше? — не вытерпел Саша.

— А дальше вот что. Говорю Толику: «Зови ребят, пойдем порыбачим. На прощанье хоть рыбы свежей поедим да с собой в дорогу возьмете». Пошли, поставили жерлицы, покидали спиннинг, добыли порядочно. Холодно, дождь, а ребята так разохотились, что в лагерь никак не затащу обратно. Толик просто вцепился в спиннинг. Говорю ему: «Уж третий месяц работаем на реке, что же раньше-то не ловил рыбу?»

«Где ж ее ловить было, когда бегом за плотом бежали, пропади он пропадом»,— отвечает. И пристал ко мне: «Подари спиннинг или продай». «Ну ладно,— говорю,— в Лузу придем, там и подарю». Посмотрел на меня Толик, ничего не ответил. Вернулись в лагерь, сделали коптилку, рыбу на осиновых дровах посмолили — целый мешок получился. На следующий день поднялись—и вниз, с работой. Через несколько дней кончили. Под белыми мухами уже. Вот такая рыбалка была...

Серафим умолк.

— Ну, а Краснов-то? — вновь спросил Саша.

— А пока мы рыбу ловили, он в поселок по гати ушел, а оттуда в город. Там мы и встретились.

— Так что же, сбежал? — поинтересовался Алексей.

— Да нет, просто ушел,— ответил Серафим.

— Все же непонятно, почему ребята снова за работу взялись,— заметил Саша.

Серафим не ответил.

— А очень просто,— пояснил я за него.— Серафим им сказал, что Краснов будет ждать в Лузе да заранее попросит баню хорошенько истопить.

Некоторое время все молчали, размышляя над моими словами.

— Ну, наверное, это шутка. Если Краснов не смог заставить работать, то разве баней заинтересуешь людей? — заметил Саша.— Все-таки нужно было их заставить работать.

— Точно,— поддержал его Алексей.— Только так и нужно действовать.

— А вот Серафим по-другому действовал. Ведь это он посоветовал Краснову из лагеря уйти и на себя всю работу взял,— не выдержал я. хоть и не хотелось говорить того, о чем Серафим не счел нужным сам рассказать.

— А ты откуда все это знаешь?—спросил Алексей.

— Да вместе с Серафимом на Лузе кашу с соленой треской ел. Алексей посмотрел на Серафима, и во взгляде его появилось какое-то новое выражение.

— Да, хорошее это дело — банька,— произнес он, мечтательно потягиваясь.—Давайте тоже попаримся, когда к Гилюю выйдем. Там вроде какая-то избушка около трассы есть. Соорудим каменку, жару нагоним.

Идея понравилась, и все наперебой стали строить планы будущей грандиозной бани.

— Завтра с утра на съемку пойду,— прервал разговор Серафим.— Натянем тент над теодолитом, сначала на открытом месте работать будем, где посуше, а там посмотрим. Возражения есть? — Их ни от кого не последовало.

На другое утро отправились на съемку. Работали до обеда и возвратились промокшие, но довольные. На следующий день снова пошли под дождь. Серафим так невозмутимо работал, словно и такая погода ему нипочем. И, как бы устыдившись, дождь стал сыпать пореже, проглянули кусочки синего неба.

Снова начали пробираться мы вдоль речек, где по галечниковым косам, где прямиком по густому тальнику с ветвями, увешанными, словно бородами, клочьями травы и тины, нанесенными паводком.

Вот тянется каменистая коса, ровная, чистая. Россыпь отшлифованной гальки, плотно слежавшейся, словно укатанной тяжелым катком. Какое разнообразие камней! Молочно-белые, желтоватые, серые окатыши кварца. Смолисто-черные базальты. Полосатые, слоистые обломки лав и среди них настоящая яшма. Янтарно-желтые, словно медовые, халцедоны. Идешь, как по минералогической коллекции. Но вот коса, как ей и положено, заканчивается острым клином. Либо возвращайся и обходи тихий залив между берегом и косой, заросший рогозом, либо напрямик, вброд. Когда вода теплая, это не страшно, но чаще она ледяная.

Не лучше идти и по кустарнику, растущему обычно на террасе, протягивающейся узкой полосой выше русла. К воде тянется не только тальник с гибкими ветвями и узкими блестящими листьями, но и шиповник, и крапива, и другие колючие и жалящие растения.

Кое-как проберешься сквозь эту живую изгородь, и открывается зрелище широкого зеленого пойменного луга, изрезанного сетью стариц и проток. И снова задача—то ли брести напрямик, то ли делать длиннющий крюк, обходя все эти препятствия.

Лучше всего ведут съемку в таких условиях люди, выросшие у реки. Наши тындинские девчата Нина и Вера всегда спокойно смотрели на густейший «чепурыжник» и ловко пробирались сквозь него, через завалы карчей или переходили встречную протоку по Шаткому стволу упавшего дерева. Не уступал им и Саша, хотя и вырос в большом городе.

Мы так сработались вчетвером, что не надо было даже слов тратить. Махнешь рукой — сразу реечник на нужную точку переходит. Трасса вывела нас на болотистый берег. Выше по течению река накатывается на скалистые обрывы правобережья и, как бы убедившись в своем бессилии, поворачивает в сторону широкой поймы и размывает ранее отложенные ею же глинистые грунты с прослоями песка и торфа. Выглядит срез такого берега весьма красиво. Черно-бурые пласты торфа обрамлены светло-желтыми линзами песка. Песок из-под торфяного пласта часто вымывается, и тогда торф черным козырьком выступает над самой рекой.

Но идти по такому берегу—сплошное мучение. Весь он раскис от грунтовых вод, оползает в реку громадными глыбами.

Нина с Верой шли низом, у самой воды, то и дело увязая в илистой жиже. Саша предпочел пробираться верхом. Поставит рейку около воды, я сделаю отсчет, и он карабкается на берег. Проберется там до следующей точки измерения и спускается к воде.

Вот я в очередной раз махнул рукой, показывая направление съемки, Сашка подошел к краю обрыва и вдруг исчез, как сквозь землю провалился.

Почувствовав неладное, я бросил нивелир и поспешил к Саше. Обогнув небольшой мысок, я увидел, что он барахтается в воде. Все его попытки ухватиться за выступы грунта не удавались. Земля сыпалась под руками, и Саша, приподнявшись, снова сползал в реку. В это время подоспели Нина с Верой. Соединенными усилиями мы втащили его на берег.

Оказалось, что глыба, на которой он стоял у края обрыва, обломилась. Падение обошлось благополучно, если не считать ссадин да здоровенного синяка на лбу.

Разведя костер, мы сушили Сашину одежду, а он согревался, исполняя вокруг костра замысловатый танец, сопровождаемый воинственными криками.

В это время подошел со своими рабочими Алексей. Узнав о происшедшем, он строго отругал Сашу за неосмотрительность, а потом, отойдя в сторону, поманил меня.

— Ты присматривай за Сашей. Парень больно шустрый, как бы действительно чего не стряслось. Надо, чтобы он до бани с нами дошел.

Я вначале не понял, о какой бане идет речь, а потом вспомнил недавний рассказ Серафима. Видно, запала в душу Алексея эта баня.

Август, а с ним и лето были на исходе. Тайга наполнилась новой жизнью. Глухарки вывели свои подросшие выводки из густых зарослей на осветленные места, поближе к поспевающим ягодникам, к журчащим ручьям. Все чаще раздавались резкие хлопки крыльев: заслышав наши шаги и голоса, заботливые мамы, маскируясь за деревьями, перелетали с глухарятами в безопасное место.

Зато доверчивее были молоденькие рябчики. Быстро семеня маленькими ножками, они при виде человека поначалу разбегались, прячась в траву и кусты, а потом потихоньку начинали подходить ближе, с любопытством вертя головкой.

Рябчики из выводка, жившего около нашего лагеря, настолько свыклись с присутствием людей, что копошились в траве прямо перед палатками. А отдельные смельчаки вспархивали на обеденный стол и разгуливали по нему. Как-то неловко было охотиться на столе за доверчивыми птицами, поэтому если мы и добывали дичь, то где-нибудь в стороне. Главным добытчиком стал, конечно, Петя. Нельзя было не поражаться его умению безошибочно определять места кормежки, ночевки дичи. Да, разные это вещи—быть просто охотником или же сыном тайги. Особое пристрастие было у Пети к малокалиберной винтовке. Даже при охоте на рябчиков Петя не пользовался дробовиком. Твердо уперев приклад в плечо, он без промаха попадал в такую цель, в которую и дробью-то не всегда угодишь.

Но однако, охота не радовала Петю. Что-то тревожило его, ходил он сумрачным. На мои расспросы отвечал односложно. Но вот с нивелиром шли мы однажды вдоль ручья, обходя его заболоченную пойму. Петя по обыкновению внимательно осматривался, наслаждаясь, видимо, чтением книги, название которой—тайга. Внезапно он остановился, пристально всмотрелся в заросли кустарника и негодующе хмыкнул. Я взглянул в ту сторону, но ничего не заметил. В это время порыв ветра принес с собой волну резкого, неприятного запаха. Среди зеленых ветвей лежала разлагающаяся туша лося. Метрах в десяти от него—второй палый лось, поменьше.

— Вот, смотри, лосиха с лосенком,— зло произнес Петя. Глаза его сурово сузились, на скулах заходили желваки.

— Отчего они пали?

— Как от чего? В петли попали, не видишь разве? Присмотревшись, я увидел, что заднюю ногу лося, чуть выше копыта, сжимает удавка тронутого ржавчиной тонкого стального троса.

— Браконьеры петель наставили на солонце, лосиха попалась, а с ней теленок был, уйти боялся и тоже погиб. Я петли и раньше здесь встречал. А все, видно, одни и те же люди их ставили. Мы их спугнули — сами ушли, а петли бросили. Найти бы этих людей,— Петя сжал кулаки.

Вечером мы обсуждали увиденное. Петя не мог успокоиться.

— Вот видишь, говорил я, все зверье эта дорога погубит. Ну как сохатому жить, когда вокруг люди? Да были бы охотники. А то ведь браконьеры. Ну, попадись они мне!

— Вот ты говоришь,— вмешался Алексей,— браконьеры здесь охотятся. Сколько раз ты замечал их следы, пока мы со съемками идем?

— Раза три-четыре,— ответил Петя.

— Ну, а самих-то хоть раз видел? — в своей обычной напористой манере продолжал выспрашивать Алексей.

— Да нет, не замечал.

— Ну и куда же они делись?

— От нас, наверное, уходили каждый раз.

— Ну вот то-то,— удовлетворенно заметил Алексей.—Люди идут по тайге — браконьеры уходят. Главное, линия должна быть. Мне бы пойти сюда егерем — ни один браконьер близко бы не подошел!

Петя уважительно взглянул на Алексея. Видимо, для него, выросшего в тайге, был нов подобный ход мыслей.

— Однако, верно,— произнес он, задумчиво покачивая головой.— Если порядок будет, так и зверю уходить не надо.— И его карие глазки повеселели.

Я понимал Петино настроение. Ведь очень трудно переломить в себе сложившиеся привычки, принять необходимость изменений, столь глубоко преобразующих сам образ жизни.

— Вот видишь,—обратился я к нему,—люди тайге не враги. Сам знаешь, враг тайге — браконьер. Или ты хочешь, чтобы и дальше здесь только зверь хозяйничал?

— Ну, а что, разве пушнину добывать—это плохо? Не нужна она разве?

— Да отчего же не нужна. Но ведь кроме пушнины сколько всего еще здесь добыть можно. Пойдет дорога на север, к Чульману. Знаешь, сколько в Якутии запасов каменного угля?

— Слышал, много, вроде, находят.

— Не просто много. Самые большие в мире месторождения. И дальше на север, к Якутску, пойдет трасса. А там золото, алмазы. А потом куда путь трассе?

— Не знаю,—честно признался Петя.

— А потом к Алдану. И крайняя точка—Магадан. А там олово, цинк, свинец. Вся Якутия и Чукотка будут опоясаны железной дорогой. У вас в совхозном поселке электричество есть?

— Движок работает по вечерам.

— Так вот, не движок будет, а линии электропередачи вдоль всей дороги. Сейчас с Енисея, Ангары, Зеи энергия пойдет, а там и на Лене гидроэлектростанции построят. Уголь, руда, лес. Только дорог нет. На оленях много не увезешь. Конечно, на поезде к Магадану еще не скоро поедем. Да ведь каждый день все ближе к нему подходим!—И я хлопнул Петю по плечу.— И сохатого, и белку сбережем.

Петя, размышляя, видно, над услышанным, с обычным прищуром взглянул на щетинящиеся лиственничным редколесьем откосы сопок, чередой уходящие к северу, словно острым взглядом охотника видя далекие, пока еще не пройденные сотни и тысячи километров будущих трасс и дорог.

Через несколько дней трасса ушла за большую излучину Тынды, протянулась вдоль высокого скалистого берега и далее направилась прямо к Гилюю.

Нам не терпелось достичь этой прямой, но кончились продукты. А обещанного вертолета все не было. Что за напасть!

Алексей стал было в своей обычной манере, с металлом в голосе, отдавать рабочим распоряжения: кому и с кем идти назавтра, но я прервал его, заметив, что без хлеба, сахара и масла не уйдешь.

— Ну, ладно,— предложил я,— переходи завтра из лагеря поближе к месту работы. После дождя грибов много да и дичи хватает, собирай да стреляй.

Такая перспектива Алексея не прельстила, и металл в его голосе сменился обычными человеческими нотами.

Через день над лагерем появился вертолет. Сделав круг, он снизился и завис над поляной. И тут, усиленный мегафоном, перекрывая звон винта, раздался голос Сашиного отца.

— Где Саша? — вопрошал он о сыне.

Саша стал размахивать руками, сигнализируя о своем присутствии.

— Собирайся, пора в Москву, в школу. Да и холодно в тайге уже. Вертолет легко перепорхнул поближе к палаткам и плавно приземлился. Воспользовавшись случаем, я по рации соединился с Петровичем.

— Ну уж немного осталось вам. Давай, жми,—рокотало в эфире.— Если закончите до снега, успеем еще перебросить вас на Зею, горит там участок, понимаешь,— поощрял Петрович.

Я поспешил окончить разговор и зарекся не выходить больше на связь до самого окончания работы. Этак до самого Сихотэ-Алиня, пожалуй, доберешься. Выгрузив горючее и продукты, вертолет, приняв на борт Сашу, взмыл в воздух и исчез за вершинами деревьев.

Теперь мы были готовы к последнему броску. Дорог каждый день. По утрам стенки палаток дубели от инея, а недопитый вечером чай превращался в бурую льдышку. Приближалась зима. К тому же с каждым километром трасса уводила все дальше к северу, навстречу ледяному дыханию вечных снегов Станового хребта.

Это чувствовалось и по окружающему ландшафту. Все более однообразной становилась растительность. Пышные елово-лиственничные леса с зарослями березника сменились на увалах изреженной тайгой из невысоких лиственниц, а березы с осинами, как бы уберегаясь от холодных ветров, теснились в нешироких долинах рек. Все большее пространство занимала марь.

Чтобы почувствовать, что такое марь, нужно пройти по ней летом хотя бы несколько километров. Высокие кочки, покрытые мхом, осоками и кустарником, а между ними блестит вода—это кочкарниковая марь. Идешь по ней, прыгаешь с кочки на кочку, ноги цепляют кусты, проваливаются в мочажины, вязнут во мху.

Несколько иначе выглядит травянистая марь — широкие ровные пространства, покрытые темно-зеленым ковром сочных болотных трав и осок. Идти по такой мари еще тяжелее. Ее поверхность колышется, «дышит». Кочки, плохо ли, хорошо ли, все же держат человека, а здесь на каждом шагу увязаешь в топи. И неожиданно под слоем трясины ноги упираются в твердый грунт. Это мерзлота, порождающая марь. Слой грунта, расположенный выше мерзлоты, оттаивающий летом и замерзающий зимой, постоянно насыщен влагой, отчего здесь и образуется болото.

Марь — это царство кустарничковой березки и сибирского багульника, зарослей голубики. Все здесь: и сыроватый, какой-то вялый воздух, и шелестящие струи ручьев, и даже древние глухари со странной для птицы бородой из топорщащихся перьев и мохнатыми лапами — все пропитано смешанными, чуть горьковатыми йодистыми запахами. Особенно насыщенными, словно бы вязкими, становятся запахи мари во время долгих летних дождей. Весной марь в разливе трепетно-розовых красок цветущего багульника. Осень рассыпает по голубичникам крупные, с горошину, сизые ягоды. Вразброс стоят невысокие лиственницы с уродливыми высохшими вершинами. Как только корни дерева попадают в слои, охлажденные мерзлотой, оно начинает засыхать—сначала вершина, а потом и сучья. Мелкое расположение корней приводит и к тому, что, чуть развернет лиственница крону, валит ее порыв ветра. Поэтому много деревьев лежит, погрузившись в торфяной тюфяк.

Вот по такой мари, увязая на каждом шагу, пробирались мы с Галкой, делая нивелировку. Измучались и мы, измучались и рабочие. Нивелировка—дело тонкое. Счет идет на миллиметры. А здесь какая точность? Все усилия упереть во что-нибудь твердое треногу с нивелиром не дают никаких результатов. Утвердил одну ногу—ползут в мох две другие. Наконец установил все три; чуть пошевелился, а штатив вбок пополз. От ходьбы по трясине пот струится в три ручья, но нельзя ни засучить рукава, ни расстегнуть куртку: мошка одолевает.

Галка росточку небольшого, так что вдвое труднее шагать по мари. Но не подает виду, сосредоточенно смотрит в нивелир, записывает данные в журнал, потом прибор на плечо—и дальше. Прошли, вернее, проползли всего километра два и совсем выдохлись. Сели отдохнуть на толстый ствол поваленной лиственницы. Пощипали созревающие ягоды голубики, посмотрели вокруг. Марь, словно громадное зеленое блюдце, раскинулась в плоской котловине.

Чтобы не тратить зря времени, подсчитали результаты измерений. Сверили. Между моими и Галкиными расхождение в три раза больше допустимого. Посидели еще, помолчали. Главное в эти минуты—не дать волю чувствам. Каждый в равной мере мог ошибиться. А в глубине сознания, словно червь, хочет пробиться мысль о небрежности другого.

— Ну, пойдемте,— поднялась Галка, вздохнула, выдернула нивелирную треногу из болота, положила на плечо и пошла, увязая чуть не по колено, к исходной точке сегодняшнего маршрута.

На следующий день осилили все же марь. На этот раз все было точно. Галка весело улыбнулась.

— Когда сидели вчера на бревне,— вспомнила она,—до того свирепый у тебя вид был, что я даже испугалась—не утопил бы в болоте. Алексей, пожалуй, так бы и сделал,— засмеялась Галка.— А все же каторжная была работа,— посерьезнела она.

Я подумал о том, что самым трудным порой бывает не преодоление физической усталости. Не сказать нескольких обидных слов, сдержаться—вот в чем иногда главное. Без этого не пройти ни марь, ни тайгу.

Когда пришли в лагерь, ребята уже грузили в кузов вездехода имущество — спальные мешки, инструменты. Последний переезд— и Гилюй. Скоро уже наши палатки, выцветшие, истершиеся, встанут возле чистых шумящих струй, растворивших в себе горьковатые запахи тайги, розовые блики багульника, синь и хмарь таежного неба. Володя осторожно двинул машину и повел вездеход по каменистому руслу речушки. Не успели проехать и километра—треск: гусеница соскочила с траков и безжизненной лентой распласталась на камнях. Володя вылез из машины и сокрушенно покачал головой. Езду по каменистым россыпям не выдержали даже стальные гусеницы. Из кузова тут же выскочил Петя, подал Володе инструмент. Алексей, как всегда, руководил, указывая, кому за что взяться.

«Бамм, бамм, бамм»,— зазвенело над марью. Звонко бьет металл о металл, далеко летит весть о приходе человека. Вот в последний раз ударил Володя кувалдой, и на землю упал обломок стержня, соединяющего звенья гусеницы.

— Давайте, хлопцы, чайку попьем,— обратился к ребятам Петро, который уже успел соорудить костер.

— А что, можно и попить,— отозвался Алексей.

— Да нет уж,— вмешался я.—До Гилюя доберемся, там и пообедаем.

— Гилюй, Гилюй! — возмутился неожиданно Алексей.— Не уйдет твой Гилюй. Дай ребятам поесть спокойно.

Серафим многозначительно кивнул головой. Галка подмигнула мне.

— Что я слышу?—глядя на Алексея, изумленно воскликнул Володя.— Еще немного, и вы поменяетесь ролями с Серафимом!

— Да брось ты,—махнул рукой Алексей.— Ведь в последний раз, может быть, вместе сидим.

Пришлось садиться пить чай и мне.

Гремя гусеницами, выполз наш вездеход к полосе густого прибрежного леса, тянувшегося вдоль реки. Прорубив просеку и подогнав машину к самой воде, мы на лодке переправились через Гилюй. Вплотную к полосе прибрежной гальки подступали обрывы черного камня, отшлифованного быстрым течением. Кое-как, хватаясь за ветви кустарника, по расщелине поднялись на обрывистый берег. Золотой разлив тайги затопил открывшиеся нам дали. Под ногами пружинил толстый слой опавшей хвои.

Петя по обыкновению внимательно осмотрелся и заинтересованно пошел вдоль обрыва. Я тоже поглядел вокруг, но не заметил ничего достойного внимания, за исключением порхнувшего вдали рябчика. Однако я невольно залюбовался открывающимся с этого места великолепным пейзажем. Бескрайние таежные просторы были изукрашены волшебными красками осени. Но мой спутник сосредоточенно смотрел только под ноги. Пройдя с десяток шагов, Петя остановился и еще раз осмотрелся.

— Однако, сохатый ходил,— произнес он. —Что ему здесь нужно было?

Я наконец рассмотрел в хвойной подстилке какие-то вмятины. Очевидно, это и были следы лося.

Петя сделал еще несколько шагов и повернул к возвышавшейся над самым склоном берега небольшой куполообразной площадке, увенчанной стройной лиственницей.

— Вот он где стоял. Нас, наверное, встречать выходил.

Внезапно Петя насторожился.

— Однако, собака лает.

Действительно, через несколько минут из-за дерева выбежала серая, с рыжими подпалинками лайка. А следом за ней появился и ее хозяин — плотный бородач. Увидев нас, он радостно улыбнулся:

— Москвичи?

— Москвичи,— ответил Петя.

— И ты из Москвы?—удивился бородач, видя перед собой самого настоящего эвенка.

— Ну, почти, — смущенно улыбнулся Петя.

— Стрижов, начальник ленинградской партии, — протянул мне руку бородач. — Километрах в двух стоим отсюда, вас поджидаем. Услышали — вездеход гремит, вот и захотелось встретить.—И снова довольно улыбнулся. Потом, посерьезнев, продолжал: — Нам передали из Тынды, чтобы вы сразу, как окажетесь здесь, связались со штабом.

И вот я опять слышу знакомый бас Петровича.

— Давай, давай, — звучал в наушниках его голос,— не задерживай. Сейчас вертолет за вами вышлю. Ты с Галей и Серафимом прилетай, а Алексей с рабочими пусть остается и заканчивает. Как думаешь, справится?

— Попробовать можно, — после некоторого раздумья ответил я.

— Спроси его, рыба-то хоть там есть? — уныло подсказывал мне Серафим.— Вот ведь жизнь. И когда только домой попадем?

— Есть рыба, есть,— рокотал Петрович.

— Ну, это другое дело,— повеселел Серафим. Простившись с ленинградцами, в ожидании вертолета вышли к реке. Петя, подойдя к обрыву, остановился и стал смотреть в заречные дали. Присоединился к нему и Петро. Бурые заросли осоки, желтые куртины кустарниковых березок перемежались полосами сочной зелени еловых перелесков, тянувшихся вдоль долин маленьких ручьев, прорезающих марь. Дальние сопки окружали котловину, словно замыкая ее каменным поясом. Скоро разорвет этот пояс дорога, словно живая струя пройдет по мари, вдохнет в нее, в окружающую тайгу тепло человеческих рук.

— Однако, хорошо,— сказал Петя, улыбнувшись.—И сохатому есть где кормиться, и железной дороге места хватит.— И, подумав, добавил: — После армии приду сюда мост строить.

— Слушай, друже,— обратился к нему Петро.—Да ведь по цей дороге ты прямо в Винницу к нам доихать сможешь. Найдем тебе гарну дивчину, женим.

Оба рассмеялись, довольные.

А чуть в стороне стоял Володя. Возле него прислонилась к золотой лиственнице Галка.

Ночь рассыпает Звезды для нас,—

донесся до меня знакомый мотив.

Из-за деревьев послышался рокот вертолета.

Алексей подошел ко мне и кивнул в сторону Галки.

— Увидишь Петровича, скажи, чтобы Володю в нашей партии оставили. Сам он просить не будет. А нужно им вместе быть.— И Алексей улыбнулся.

Улыбка преображала его. Глаза, обычно холодно и колюче смотревшие на собеседника, делались доверчивыми, открытыми.

— А как же баня?—вспомнил вдруг он.

— Ничего, впереди еще много бань будет,— утешил я его.—Только ты здесь полегче с людьми, в огонь не толкай.— И я протянул ему на прощанье руку.

— Будет из парня толк,— произнес Серафим, усаживаясь в вертолете.— Вот померзнет еще на Зее, поостынет, поймет, что к чему.

Вертолет взмыл в воздух, сделал круг над Гилюем и пошел на восток вдоль великой магистрали, кусочек которой стал уже частицей нашей жизни.

Тында — Беркакит, 1970—1974 годы


 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу