Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1976(16)


ОЛЕГ КУЗНЕЦОВ

ПОГОНЯ

РАССКАЗ

Карлом его прозвал ворон, одиноко живший в елях за вырубкой,в запущенном гнезде. Завидев зверя, птица всякий раз кричала медленным грудным голосом: «Карр...» Затем в горле у нее как-то по-особенному булькало и получалось: «Карр-лл!».

Это был тихий, безо всякого выражения крик, казалось ни для кого не предназначенный,— просто ворон говорил самому себе: рысь выбралась из логова, я ее вижу. К зверь в свою очередь знал, что птица видит именно его, и это так же верно, как то, что он уже не под выворотнем, а на нем.

Вещун был стар и пунктуален; по вечерам, когда зверь, отоспавшись за день, отправлялся на промысел, ворон неизменно оказывался на месте, и привычно-равнодушное «Карр-лл!» доносилось из густой путаницы еловых крон. Это было неприятно охотнику, который пуще всего ценил тайну, но Карл все-таки часто и подолгу жил под полусгнившим выворотнем, в самом комеле которого нашел уютное дупло, теплое и сухое в любую погоду и очень удобное тем, что из него можно было одним махом выскочить на лежащий ствол, откуда великолепно просматривалась вся местность вокруг.

Карл знал, что равнодушие ворона притворное. Пройдоха, каких мало, ворон в действительности всегда был не прочь узнать, куда отправился зверь или откуда явился. А подсмотрев, иной раз лакомился остатками зайца или глухаря. Это было бы еще ничего (много ли он съест?), но он оставлял после себя вороний свой дух, невыносимый для брезгливого Карла и потому лишавший добычу всякой привлекательности. И ее доедал этот ворюга, иногда воюя при этом с подоспевшей оравой сорок и ворон.

Однажды Карл едва не разделался с вороном. Дело было осенью, зверь лежал, почти зарывшись в ворох опавшей листвы, и в каких-нибудь полутора десятках метров увидел птицу, клевавшую добытое зверем не спеша и с достоинством. Карл в два прыжка оказался у места пиршества. Но ворон, чья жизнь, видимо, никогда ранее не висела на столь тонком волоске, проявил спасительную ловкость. Едва заслышав шелест, листвы под вскочившим на ноги зверем, он, не тратя времени на испуганный крик, отчаянно забил крыльями и оторвался от земли. Карл сделал третий прыжок, почти вертикальный, ударил, но попал лишь по хвосту.. Пара рулевых перьев стала его трофеем.

Карл испытал тогда жгучее желание еще раз подстеречь ворона, но сначала не выпадало такого часа, который не жаль было бы потратить на такую засаду, а потом уж он привык к ворону и пожалуй, даже проникся к нему чем-то вроде симпатии.

Лежа в логове, Карл имел обыкновение тщательно обследовать все звуки, возникавшие вокруг. Проскакал ли заяц, протянул ли над деревьями вальдшнеп, полевки ли затеяли возню в траве, — все эти сведения были отнюдь не безразличными для того, чей жизненный успех находился в прямой зависимости от подобной осведомленности. Гнездо старого ворона было расположено близко, и поэтому даже мельчайшие события, происходившие в нем, не могли ускользнуть от внимания рыси. Вот ворон, устраиваясь на ночлег, что-то проворчал с раздражением, наверное, посетовал на постель, ставшую слишком жесткой для стариковских косточек; вот, видимо уже осердясь, ударил клювом, и даже попытался выдернуть из слежавшейся дряхлой постройки какой-то особенно докучливый прутик; вот прилег наконец, да с таким горестным вздохом, какой мало кто слышал у ворона.

Но уже с месяц ворона было не слыхать. Он откочевал на юг, зная наверняка, что надвигающаяся зима в здешних местах может для него оказаться последней. Выдался год оскудения тайги — тяжкий год, каким изредка природа испытывает все живое.

В такой год ветры свирепы, морозы жгучи, жара вызывает страшные лесные пожары, а уж если льют дожди, то с намерением потопить все и вся. В такой год мор косит зверей, насекомые не просыпаются от зимней спячки и даже многие деревья, когда зазеленеют по весне их собратья, напрасно тянут с мольбой ветви к солнцу — им уже не одеться листвой...

Но зато когда такой год, как бы пресытясь проклятиями людей и бессловесными страданиями животных, уходит наконец, сила природы внезапно удваивается, и тогда вместо каждой погибшей травинки вырастают три, и наступает чудесное изобилие зверя и птицы.

Тревожные признаки такого страшного года Карл заметил еще весной: погибли зайчата первого помета, погубил их нелепый майский мороз. А потом стали пропадать и взрослые зайцы. Карл, бывало, пропустив матерого косого на жировку и точно зная, какой Дорогой он будет возвращаться, заляжет в засаду, ждет с терпением, но не скачет заяц! Тогда охотник, чтобы выяснить в чем Дело, отправится по слабеющему запаху заячьего следа да и доберется до косого, который, оказывается, стал уже добычей мрачной компании, среди которой иной раз можно было увидеть и чванливо выступавшего ворона. Карл, в жизни своей не прикасавшийся к падали, подходил, разве чтобы только пугнуть крылатых...

К началу осени муки голода, раньше почти не известные Карлу, стали для него обычным состоянием. Все чаще его поискам добычи сопутствовала неприятнейшая тишина, а когда в октябре выпал первый снег, первозданная белизна этого покрова, без чьих-либо следов, была последним подтверждением свершившейся катастрофы.

Сосед Карла, вдосталь поживившийся погибшими лесными обитателями, улетел, пе дожидаясь даже, когда иссякнет зловещий урожай смерти. Ворон всего повидал па своем веку. Карл же, всего лишь семилетний зверь, еще ни разу не попадавший в серьезные переделки, откладывал кочевку в иные края: сомнительным представлялось их благополучие. Тощая день ото дня, он носился по тайге, покрывая огромные расстояния и сбивая лапы в кровь. Вскоре от былой гордости холеного хищника, привыкшего быть хозяином положения, не осталось ничего. Порой он поедал полусгнившую падаль, которую в другое время далеко обошел бы стороной. Какая-нибудь шалая сорока, с треском пересекавшая ему путь, приводила его в волнение. Карл готов был преследовать ее хоть сутки, не сознавая, что такая безрассудная трата сил не окупится даже в случае удачи. В конце концов то, что давно поняли многие, дошло и до упрямого зверя: надо уходить.

И все же Карл медлил... В тщетной надежде посетил еще разок места особенно счастливых охот, дважды дневал под выворотнем... И не знал, что сил и времени осталось только в обрез для бегства.

В сущности Карл был уже обречен, но он как бы верил в чудо, ждал его. И миновал еще день...

И вдруг сквозь дрему — Карл лежал в логове под выворотнем — услышал шаги на дальнем краю вырубки. Глаза хищника, давно не отражавшие ничего, кроме серого цвета печали, вспыхнули ярким золотом. С этого мгновенья все звуки, возникавшие от движения неизвестного животного, стали достоянием его обостренного слуха. Карл впитывал в себя шелест снега, шуршание травы, хруст ломающегося сучка, но, чем больше он вслушивался, тем плотнее прижимался к своему ложу: увы, у пришельца была слишком тяжелая поступь!

Некоторое время неизвестный приближался, но неожиданно, описав небольшое полукружие по вырубке, резко подался в сторону. Затем опять замедлил шаг, но все же удалялся...

Карл не выдержал. Один лишь миг, и он, неслышный, как привидение, уселся на ствол выворотня. Ровный боковой поток воздуха всколыхнул пряди пепельно-голубоватой шелковистой шерсти, заиграл ими, отчего могло показаться, что шкура несколько велика зверю.

Был предвечерний час серенького дня, и хищник ничем не выделялся на окружающем фоне.

Сидя, Карл вытянул шею и увидел поверх невысокого подлеска медленно скользящую тень. Так и есть, это был лось — и громаднейший! Над его головой, издали казалось, отдельно от нее, плавно плыли рога, увенчанные многими остриями.

Лось уходил. Еще минута, и его силуэт растает среди бурых стволов. Отчаянно затрепетав всем телом, Карл порывисто наклонился как бы для того, чтобы спрыгнуть, но лапы не подчинились, будто срослись с грубой корой.

И вдруг плавность походки лося нарушилась: по нему пробежала дрожь. Если бы стояло лето, она не произвела бы на Карла никакого впечатления: шкура копытных частенько передергивается, когда их одолевает гнус. Но был уже ноябрь; лось мог так задрожать только от иной боли — от той, что лишает сил в бегстве п драке. Лось ранен — хищнику это стало ясно еще до того, как Дрожь унялась.

Вскоре лось исчез из виду. Гибкое кошачье тело, будто приобретя текучесть, перелилось с дерева на снег, даже не зашуршавший код его тяжестью, и тихо заструилось в том направлении, где скрылся лось. В дальнем углу вырубки Карл сразу отыскал четкие пятины следов, казалось еще теплых — так свеж был их парной, Терпкий запах. Зверь внимательно обнюхал один след, второй, третий, словно ощупывал их, чтобы запомнить каждый изгиб. Четвертый след оказался с кровью.

Красную капельку-льдышку Карл вначале осторожно лизнул, но, не в силах сдержаться, тотчас подковырнул клыком, и она оказавшись во рту и мгновенно растаяв, подразнила отдаленным вкусом пищи. Он не распробовал этот вкус, лишь возбудился и, уже не обращая внимания на следующие несколько чистых следов, скакнул на дальний след, возле которого, заметил еще одно красное пятнышко. Проглотил и его и опять ощутил отдаленный, могущий лишь навести на воспоминание вкус крови.

Лось шел где-то впереди, неподалеку Карл все время слышал его. То и дело попадавшиеся капли крови возбуждали преследователя. Расстояние, разделявшее зверей, быстро сокращалось, а когда Карл добрался до того места, где лось задрожал, и нашел там целый островок промокшего снега, еще не успевшего застыть, осмотрительность, с которой хищник начал погоню, была забыта. Зверь только сунул морду в липкое месиво и, будто опьянев, вскачь помчался по следу.

Карл, однако, не был бы рысью, если бы в открытую ринулся в нападение. Азарт на некоторое время ослепил его, заставив преувеличить беззащитность лося, но вид мелькнувшей в просвете бурой махины моментально напомнил о приемлемой для рыси охоте. Снова превратившись в расплывающееся на сумрачном снегу голубоватое облачко, Карл метнулся в сторону. Частый ельник разделил зверей.

Карл хорошо изучил свои владения, ему достаточно было слышать хруст тонкого снежного наста и хриплое дыхание лося, чтобы не только. знать, где сохатый находится, но и угадывать его дальнейший путь. Лось будет идти напрямик, пока дорогу ему не преградит река. Переплывать ее он не станет: слишком крут противоположный берег; сохатый повернет налево, его след ляжет вдоль глубокого изгиба реки... А там, где. она выпрямляется,— груда нанесенных половодьями деревьев, настоящая трущоба, не раз служившая для засад...

И Карл, сдерживая азарт, не стал идти по следам лося, а пустился, срезая его путь, прямо к завалу. Но успел сделать лишь несколько шагов. Оглушительные звуки потрясли окрестности. Невольно припав к земле, Карл резво отпрыгнул и ощерился, встречая неожиданную опасность. И опять — треск, грохот. Что-то происходило там, куда ушел лось.

Карл замер, выжидая. И тут стой пронесся по тайге,— стой, какой издают только падающие деревья. Это сосна-калека, та самая, подрубленная у основания. Когда-то крепкоклювая птица желна, наверное преследуя желтого древоточца, выдолбила ямину почти до самой сердцевины. Дерево усохло, но, залив рану смолой, все-таки продолжало расти — и много лет! А теперь лежит, широко раскинув бронзово-желтые сучья. И лось, видно взбесившись от боли, сокрушает все вокруг. Опять бьет его болезненная, дрожь.

Щум падающего дерева мог бы нагнать страху и на медведя, во Карл испытывал только сильнейшее напряжение. Он был готов и к отражению удара, и к стремительному отступлению. Затеянная засада была, конечно, забыта.

Некоторое время тайгой владела тишина. Затем лось, опять,нарушая логику событий, резко рванулся, направляясь прямо нахищника. Карл, не, признававший встреч, инициатором которых не был бы он сам, юркнул в одну сторону, но, поняв, что не успеет скрыться в ближайшей крепи, кинулся в другую. Только и там не нашел укрытия. Он, заюлил, прижимая в досаде уши, и тут в прогалине, в каком-нибудь десятке метров, возник лось. Он тотчас же увидел рысь, застывшую в полуобороте, ощетинившуюся, зашипевшую, и тоже остановился. Рогом соперника у него был пропорот бок; множество странных мелких ранок, наверно причинявших жестокие мучения и мешавших животному кормиться, кроваво лохматились на морде.: Секунду или две лось стоял как бы опешив, не веря новой своей беде, потом направил темные раковины ушей на скорчившегося внизу хищника и лишь тогда, словно убедившись, на слух в реальности происходящего, всхрапнул, вскидывая передние ноги и уже в воздухе метнув их в сторону. Через минуту шум раздвигаемой громадным телом лесной чащи стад стихать вдалеке.

Но еще до этого Карл, приняв небрежный и даже чуть сибаритский вид, мягким шагом направился в противоположную сторону. Он в точности походил на самого себя, каким был с полгода назад. Даже выглядел сытым и, вполне возможно, на время перестал чувствовать голод.

Конечно, это была игра. Но перед кем? Перед одной-единственной синицей, которая, внезапно появившись, вспорхнула, звонко тренькнула и исчезла.

Лишь перейдя вырубку и наткнувшись на гущину ельника, Карл, видимо не улавливая больше лосиного бега, забеспокоился, понюхал зачем-то нетронутый снег и через минуту уже аккуратно ставил лапы в промежутках между отпечатками копытных следов, словно боялся затоптать их. Эта аккуратность была внешним проявлением великой терпеливости, которой вооружился охотник.

Как ни странно, лось, сперва столь похожий на заблудившегося, Ударясь в бегство, обнаружил знание местности и пошел не вправо, где оказался бы внутри речной петли, а напрямик, и тем лишил Карла возможности устроить засаду возле завала. Впрочем, хищник, ничуть этим не смущаясь, продолжал преследование, причем вовсе не спешил нагнать лося. Он, казалось, заботился лишь о том, чтобы сохранить определенную дистанцию. По каким-то верным признакам он угадывал, где лось ускорял или замедлял шаги, и делал то же самое. Так он достиг груды искореженных деревьев; вода Реки холодно блеснула сбоку и исчезла; впереди была тайга и тайга! беззвучно всасывающая глухой своей зеленью тусклый свет угасающего дня.

Карл нырнул в завал; пробежав по одному стволу, прыгнув на другой, исчез где-то в глубине трущобы и вдруг появился на причудливо искривленной старой коряге, громоздившейся поверх всего этого хлама. Тут он прилег, глянув на открывшуюся сверху местность.

Карл не мог видеть лося, который давно уже скрылся за деревьями, и вообще не надеялся увидеть что-нибудь стоящее. На корягу он забрался единственно из привычной любознательности, как вдруг увидел нечто такое, отчего начал сжиматься, будто врастая в старое корневище.

На доступном для выстрела из дробового ружья расстоянии, то есть метрах в тридцати, прислонясь к дереву, стоял человек. И ружье висело у него поперек груди! Лицо человека было обращено в сторону Карла, он не видел рысь лишь потому, что у него были закрыты глаза.

Броситься очертя голову прочь или попробовать улизнуть потихоньку? Ни на то, ни на другое Карл не решался. Неподвижная фигура охотника в темно-сером, ватнике с каждой минутой теряла свою чужеродность среди сумрачных елок и, казалось, уже не таила никакой опасности. Только обращенное к Карлу бледное пятно лица с зыкрытыми глазами с огромной силой притягивало внимание зверя. Он постарался еще сильнее прижаться к коряге, когда эти глаза начали медленно открываться. К счастью, человек глянул себе под ноги. .

— О-ох,— вздохнул он, с трудом отталкиваясь спиной от дерева.— Давай, Володька, иди ж таки...— и заковылял, едва волоча ноги.

Не скоро рысь осмелилась выбраться из завала и приблизиться к следам лося, от которых, увы, мало чего осталось: они пропали под следами стоптанных сапог. Зверь, конечно, не мог знать, что человек давно преследует раненого лося — не один день. Впрочем, явный признак этого преследования — крайняя усталость охотника — не ускользнул от внимания зверя и, возможно, придал ему смелости: с полчаса промаявшись на месте, Карл тихо поднялся и, ступая будто на цыпочках, пошел по следам. Это был уже не зверь-добытчик, не гордый хищник, а существо, которое может надеяться только на милостыню.

День быстро угасал; подморозило. Тонкий слой снега превратился в белую корку, сквозь которую кое-где пробивались травинки, шишки и острые краешки разного таежного мусора. Ломаясь под ногами человека и лося, корка издавала самые фантастические звуки: визжала, стонала, грохотала. Напуганный лось делал рывки, удалялся, и тогда слышались только шаги человека. Но сохатого ненадолго хватало: обессиленный, он останавливался и стоял, пока расстояние между ним и охотником не делалось угрожающим. И тогда снова начиналась дуэль звуков, но выстрела, обещавшего Карлу поживу, все не раздавалось... И вот сумерки сгустились так, что глаз человека уже по мог разглядеть мушку ружья.

Погоня прервалась, Карл еще некоторое время различал звуки, говорившие о том, что охотник собирает сушняк и разводит костер, а лось ушел вперед и тоже, кажется, остановился. Потом в тайге наступила тишина, нарушаемая только потрескиванием огня.

Снежный наст, проваливавшийся под тяжестью человека и лося, не издавал ни звука под мягкой кошачьей лапой, окаймленной широкой бахромой шерсти, которая, касаясь земли, мгновенно предупреждала зверя о том или ином ненадежном предмете, который может хрустнуть. Карл, великий мастер бесшумного движения, даже заледеневшую былинку не ломал, успевая при первом прикосновении к ней отдернуть лапу.

Уверенный, что его не услышат, он предпринял весьма рискованное и вряд ли нужное действие: подкрался поближе к мигавшему в просветах деревьев огоньку нодъи. Он увидел охотника, который, сидя, сушил у огня качавшуюся от жара портянку; рядом стыл закопченный котелок с варевом. Карл наблюдал долго. Охотник вдруг поднял голову и пристально посмотрел в темноту: ему показалось, что там блеснули две желтые искры. Он отложил портянку, в руках у него оказалось одноствольное ружье. Человек задумчиво гладил ложу ружья ладонью, а сам все поглядывал в сторону, Карла.

— Да нет, показалось,— наконец пробормотал он.

Карл только хотел удостовериться, что охотник в ближайшее время не намерен трогаться с места. Осторожно отступив в тайгу, зверь быстрым, размашистым и совершенно беззвучным шагом направился туда, где, по его расчету, находился лось, и вскоре стал свидетелем странного поведения сохатого: стоя среди редких тонкоствольных сосен, лось медленно, монотонно раскачивался... Четко вырисовывались рога, посеребренные только что показавшимся месяцем; они казались колеблемой ветром ветвью старой ветлы.

Карл приблизился. Лось все так же стоял и качался. Карл медленно пополз и сократил расстояние до сохатого так, что мог бы преодолеть его в три прыжка. А лось все стоял и качался!

Было в этом что-то неправдоподобное. Но Карл слышал дыхание лося, чувствовал терпкий запах живого тела с примешивавшимся дразнящим запахом крови, и этого было вполне достаточно, чтобы не поддаваться никаким сомнениям. Он сжался, чуть даже отпрянув назад,— приготовился к броску. А лось просто спал. Долгая погоня, раны и голод потребовали этого отдыха. Может быть, видел он солнечный сон золотой осени? Но уже созрел расчет трех прыжков: первый и второй — легкие и неслышные, третий — стремительный, чтобы взвиться в воздух и ударить всеми четырьмя лапами в холку жертвы.

И вдруг невероятный грохот раздался над Карлом. Казалось, в ужасе ринулись врассыпную сосны, затряслась земля, а воздух стал гулким и твердым, как металл!

Виновником был глухарь — птица чрезвычайно грузная. Он тут облюбовал ночевку — на толстой ветке. Он видел, как пришел и встал лось, но, жалея свое удобное ложе, предпочел выждать. Конечно, было уже не до сна, глухарь внимательнейше наблюдал за сохатым и даже прозевал появление рыси. Внезапно заметив Карла, который был знаком ему по двум-трем опасным встречам, глухарь не выдержал и взлетел.

Мгновенно проснувшийся лось понесся как очумелый. А приготовившийся к нападению Карл, забыв обо всем, с азартом гончей помчался за сохатым. Он бежал, пока не выдохся, и раза два почти нагнал лося. Тот вначале все порывался постоять, отдохнуть, но уразумел вскоре, что с новым преследователем шутки плохи, и оставил эти попытки. Вскоре он намного опередил рысь.

Из опасения, что сохатый скроется из виду, Карл тоже вынужден был лишить себя всякого отдыха. Как бегун он, конечно, уступал длинноногому копытному, и погоню, длившуюся всю ночь, никак нельзя было назвать состязанием равных. Уже после десятка километров по однообразной мелкорослой еловой тайге Карл еле плелся, то и дело хватая снег. Он даже разбил губы о ледяную корку и ронял капли крови. Лось ранним утром вышел к реке и немедля переплыл ее. Охотник в сером ватнике, добравшийся до этого места только к вечеру, прочитал по следам, что у него появился неожиданный конкурент, тоже, видимо, сильно отставший от лося. Обнаружив, что лось переправился через реку, четвероногий преследователь пришел в неистовое волнение. Он бегал взад и вперед по берегу, садился, ложился, а потом поплелся прочь по краю плеса.

— Что, дрянь этакая, испугалась холодной-то водички?! — позлорадствовал охотник.

Надо сказать, этот охотник, которого все называли Володькой, не первый раз за этот день ругнул рысь. Он ее ругал почти беспрерывно — и про себя, и вслух, и, пожалуй, желание пристрелить ее было у него даже сильнее желания догнать лося. Да и как не разозлиться? Вмешательство хищника грозило свести на нет результаты трех дней погони за подранком.

В этом месте река была не шире тридцати метров, но глубока, быстра, с бешеными водоворотами. Вид ее, однако, не смутил охотника. Невдалеке, у излучины, он приглядел затор бревен и направился туда, на ходу вытаскивая из-за пояса топор. Видно, пришло в голову соорудить плот. У затора он опять увидел следы рыси и проворчал в сердцах:

— Ишь, и здесь шастала.

Тяжелая работа предстояла парню: бревна были крепко затерты, заклинены. Но весело зацокал острый топор, поплыла по черной воде желтая щепа.

Да только недолго топор тюкал... С северо-востока надвинулась тяжелая, с чернотой туча, в воздухе закружились снежинки. Володька с вызовом глянул на тучу. Увы, вид ее обещал основательный, снежный заряд, а это значило, что через десять минут и волку не сыскать следов лося.

Володька подумал-подумал, заткнул топор за пояс, ружье повесил на плечо — стволом вниз. По правде говоря, он испытывал не одну лишь досаду, но и облегчение. Дело охотничьей чести — не оставлять на произвол судьбы подранков. И потому он три дня преследовал лося, чтобы прекратить его страдания. Теперь же из-за снегопада хочешь не хочешь, а надо возвращаться. Но он и себе не признался бы, что доволен таким исходом дела, и вовсю костил рысь, сваливая на нее вину за свои неудачи.

— Есть же твари! Ни себе ни другим! — бормотал он, не допуская и мысли, что хищнику удалось перебраться через реку и продолжить погоню.

Охотник ошибался. В эти самые минуты Карл далеко-далеко, на обширном мерзлом болоте, шел по следам лося.

Утром зверь, и правда, довольно долго маялся на берегу; потом, найдя подмытую течением, склонившуюся над водой ель, забрался на нее, не надеясь, впрочем, ни на что: ель вряд ли перекрывала даже треть реки. Забравшись на самую ее вершину, Карл вглядывался в недосягаемый берег, вертел коротким хвостом и разок даже мяукнул. Он словно молил берег, чтобы тот приблизился.

Но чудес в жизни не бывает, зато непредвиденные случайности совершаются то и дело. Видно, ели вышел срок: под тяжестью зверя корни, еще державшиеся за сушу, затрещали. Забулькали в воду комья земли, ель легла на воду, река ее подхватила. Величественная, как корабль, она начала медленно разворачиваться. В ветвях ее вершины барахтался зверь. К счастью, у Карла хватило сообразительности отцепиться от вершины, которая под его тяжестью погрузилась в реку. Он очутился на чистой воде, и тут , ему поневоле пришлось плыть. Сперва он, в панике шлепая лапами, устремился назад, но, проплыв два-три метра, уверовал в свои силы и пустился к вожделенному противоположному берегу. Выбравшись немного ниже того места, где вылез лось, Карл, на ходу отряхиваясь, фыркая и чихая, разыскал следы сохатого и углубился в тесноту тайги.

Преследуемый, по-видимому, как и Володька, считал водную преграду неодолимой для рыси.. Он шел медленно, часто останавливался, что давало возможность отдохнуть и Карлу, сильно ослабевшему от непосильной гонки и голода. За весь этот день ему только раз удалось поживиться мышью, которую он мимоходом поймал среди гнилых развалин каких-то давным-давно оставленных людьми строений. Мышь оказалась дымчато-серой, домовой; как угадывал Карл, здесь квартировала целая колония ее собратьев. Лишенные привычной близости человека, их поколения плодились, кое-как кормясь тем, что давала тайга, но не переселялись в нее, будто надеясь, что прежние хозяева еще вернутся.

Мизерная добыча, изумительная, однако, на вкус, и таинственные шорохи, весьма красноречивые для опытного уха, в другое время обязательно соблазнили бы Карла покараулить часок-другой где-нибудь среди рухнувших стропил. Но сейчас хищник непреклонно проследовал мимо заманчивых угодий, как бы понимая, что даже все здешние мыши не спасут его от голодной смерти.

А сохатый держал путь все вперед и вперед. Лишь раз, заподозрив что-то или повинуясь врожденной осторожности, он сделал петлю и вышел на свой след в том месте, где прошел с полчаса назад. Окажись тут следы рыси, и он пустился бы в бегство, но Карлу повезло и на сей раз: он все еще был на значительном расстоянии от преследуемого.

После этой проверки лось побрел не торопясь, по-видимому, знакомой дорогой. К вечеру тайга стала реже, и вскоре началось громадное болото, как следует еще не замерзшее, опасное даже для такого «вездепроходца», как лось.

На хрустких трясинах и кочках неважно чувствовал себя и Карл. Он начал медлить, то и дело присаживался, не пропуская ни одного твердого островка, словно бы мучился нерешительностью перед принятием важного решения.

Вокруг стояли уже только одиночные деревья, хилые, казалось, едва живые, они вяло клонили по ветру тощие вершины. Уже где-то впереди шуршали тростники; уже из-за высоких кочек возникали вдруг весьма обширные пространства грязно-синего бугристого льда. Пробираться становилось все труднее. Сохатый дважды с шумом проваливался в топь, но упрямо не менял направления.

В час, когда сумерки стали сжимать безбрежный болотный простор, Карл, воспользовавшись тем, что лось опять ухнул в какую-то яму и долго барахтался в ней, ускорил шаги, обошел шумевшего копытного слева и оказался на его пути.

Странный, необъяснимый поступок... Жизненные угодья Карла простирались по ту сторону реки, на этом берегу ему почти не приходилось бывать, и откуда бы ему знать, что лось среди болота ищет такое место, где можно не опасаться никаких врагов? Карл как бы задумал выгнать лося на твердую почву, чтобы спокойно продолжать бескровную, но обещающую успех охоту.

Лось появился из сгущавшегося сумрака — мокрый, мотающий вверх и вниз головой, не разбирающий дороги, отчаявшийся. Карл, целясь на всякий случай чуть мимо, ринулся навстречу. Шипенье мерзлой осоки привлекло внимание лося. Он разглядел стремительно скользящее тело, фыркнул, отпрянул, попал ногой в какую-то ямину, почти повалился на бок и вдруг взлетел под действием неизвестно откуда взявшейся силы. И началась опять гонка! Но теперь звери понеслись назад, прочь с болота.

Бочажины, в которых лось только что беспомощно барахтался, сейчас не были препятствиями. Несколько раз он с размаху погружался в них, разбрызгивая воду и разбрасывая лед, подобно взорвавшемуся снаряду, но тотчас взмывал в воздух, словно фантастическое существо.

Рысь, тоже почувствовавшая прилив энергии в новой вспышке охотничьего азарта, мчалась, почти не разбирая дороги. Некоторое время зверь почти не отставал от сохатого.

И вот конец болота. Лось, а вскоре и рысь углубились сначала в мелкорослую тайгу, потом, преодолев отлогий подъем, оказались среди корявых толстоствольных сосен. Тут сначала рысь, а через минуту и лось окончательно обессилели. Карл, пройдя немного на заплетающихся, дрожащих ногах, лег куда попало, машинально лизнул израненную лапу. Лось же рухнул, словно кляча, нашедшая свой конец в рабочей упряжке. Их разделяло каких-нибудь сто метров.

Стемнело. Под покровом ночи снеговая туча, вынудившая повернуть назад охотника Володьку, подобралась и к зверям. Не в пример Володьке, сразу понявшему, что начинающийся снегопад погребет следы лося, Карл, прекрасно видя, что отпечатки копыт неумолимо исчезают, ничуть этим не обеспокоился. Впрочем, все его внимание поглощали кровоточащие лапы: в азарте погони он изранил их о лед.

Зализав раны, Карл стал вылизывать шкуру, в которой не оставалось сухого волоска. А время шло... И вскоре в распоряжении рыси остался единственный след лося — тот, который она прикрывала своим брюхом...

Карл поднялся. Недоумевая, он сделал несколько шагов, быстро вернулся к лежке, тщательно обследовал сглаженный его телом отпечаток копыта, еще раз попытался найти следы, но тщетно...

Страшно разволновавшись от недобрых предчувствий, Карл бросился напрямик через рыхлый снег туда, где, по его расчету, должен был находиться сохатый. К его удивлению, в том месте громоздилась куча хвороста, в которой мог найти убежище только мелкий зверь. Карл все-таки обследовал ее и, не найдя никаких признаков лося, обыскал все вокруг, постепенно расширяя радиус поисков. Добрался даже до болота, но и там ни звуков, ни запахов живого... Только монотонно шуршал снегопад...

Глубокой ночью измученный хищник примирился с неудачей и решил наконец позаботиться о ночлеге. Выбрал разлапистую сосну, с трудом вспрыгнул на нижний толстый сук, вытянулся на нем, но вскоре холод заставил искать другое ложе. Увы, еще долго продолжалось перескакивание с сука на сук. Лишь под утро Карлу Удалось пригреться, изогнувшись у шершавого ствола.

Его сон, наполненный событиями погони, вначале был тревожен, но потом он уснул довольно крепко. Свет утра, когда Карл проснулся, открыл ему молчаливую тайгу. Кругом было пушисто, бело, прозрачно, и лишь что-то незначительное, какой-то мелкий штришок упрямо не гармонировал с торжественно-спокойным пейзажем. Карл, потянувшись, чуть изменил позу штришок с новой точки зрения стал темным пятном. Карл невольно напрягся, начиная о чем-то догадываться, но в этот момент, выдвинувшись из-за деревьев, пятно стало лосем.

Сохатый сделал несколько вихляющих, неверных шагов, согнул в коленях передние ноги и плюхнулся на брюхо. Рыхлый снег волнами растекся вокруг него. Увенчанную тяжелыми рогами голову лось горделиво откинул назад, но она не удержалась в этом положении и стала медленно падать вперед, пока не свесилась в покорном поклоне.

Рысь, вытянув шею, жадно ловила все эти знаки обреченности и странно сама вдруг преобразилась. Ничто в ее внешности уже не говорило об истощении и усталости. Только что свисавшая клочьями шерсть распушилась; силой налились напруженные лапы, а глаза засияли желтым боевым огнем. Хищник был готов к нападению.

Но хрустнул, ломаясь от выпущенного когтя, кусочек коры, качнулась, осыпая снег, ветка... Уши лося встревоженно ожили, повернулись в сторону Карла, и тот затаился, несмотря на весь свой пыл. Тогда лось повернул голову и пристально посмотрел на крону сосны, но ничего не увидел сквозь пышную хвою. Он поднялся и побрел, словно выполняя надоевшую обязанность, к дереву.

Он сам выбрал этот путь и сам приостановился на белом снегу, прямо под толстой веткой. И хищник кинулся вниз.

Но что-то предрешило неудачу нападения. Карл летел слишком медленно: словно парус Или парашют, мех, распушившись,задержал его в воздухе, – может быть, на какую-нибудь долю секунды, но задержал! И затем, когда последовал удар, назначением которого было оглушить жертву своей неожиданностью, он оказался не резким и не мощным. Откуда было знать Карлу, что за эту осень он растерял чуть ли не половину веса!

А неудачи на этом не кончились. Карл должен был сразу выпустить когти, чтобы укрепиться на спине жертвы. Он так и сделал, но когти скользнули по шкуре лося. Неимоверным усилием Карл все-таки зацепился, но весьма ненадежно — почти поперек спины лося, на крупе. И положение еще больше ухудшилось, когда сохатый ошарашенно рванулся в путаницу ближайших кустарников. Тут рысь чем-то подцепило, приподняло и развернуло к хвосту. Затем лось выскочил на относительно просторный участок. Глазам Карла предстала дико приплясывающая, удирающая назад тайга,

У сохатого оказалось еще достаточно сил, чтобы мчаться бешеным аллюром. Сосны мелькали, норовя слиться в сплошную рыжую стену. Одним прыжком лось перемахнул речонку, тянувшуюся в сторону болота. За речонкой встала круча — он с хрипом, похожим на рычание, ринулся на приступ. Взмыленный, в минуту поднялся наверх, на редколесное плато,— там бы ему и упасть, но он, словно стрела от спущенной тетивы, мощно оттолкнулся от изогнутого края плато и полетел, рассекая воздух.

А Карл? Лихой наездник, прильнув к спине лося, сжавшись, не напоминал уже зверя — серый лишай, бородавчатый нарост или деревянный гриб-трутовик! Пожалуй, только вблизи можно было рассмотреть, что это живое существо, испытывающее немалый страх: торчала шерсть на загривке, усы щетинились, уши были прижаты назад, да и вся почти влитая в спину лося морда казалась сплюснутой.

Тысячу раз он мог, не подвергаясь риску, спрыгнуть. Почему он так и не сделал этого? Кто скажет?!

Между тем редколесье кончалось. Опять высокие ели удивленно вытянули тонкие макушки, сзади на них толпою напирали товарки. Густела тайга. Сохатый, притерпевшись к боли, причиняемой когтями рыси, вдруг встал. Хрипящий, он повернул назад морду,скосил налитый кровью глаз. Он сначала не увидел рыси, но Карл шевельнулся, приподнялся, намереваясь изменить положение своего тела. И тогда лось грянулся спиной оземь и начал кататься,высоко взметнув ноги. Раздался хрип лося, треск ломаемого валежника.

Что же, погибла рысь, раздавлена, не успев даже испустить предсмертного вопля?..

Лось вскочил. По его хребту двигалась от крупа к голове огромная кошка. Она пригнулась, чтобы ее не достали нависшие рога. . Сохатый ринулся вперед.

Скачка вновь вынудила Карла приникнуть к лосю, превратиться в неживой нарост, в гриб-трутовик.

Они врезались в гущу елей. И гуща вдруг расступилась, обнаружив бесконечную прямую просеку, будто нарочно созданную для бешеного бега.

Избушка над берегом — тихая, будто нежилая. Но если приглядеться, над ржавой железной трубой, обложенной у основания камнями, струится теплый воздух. Значит, есть в избушке люди; они обед приготовили, а трубу закрыть позабыли...

По черной реке кое-где плывут ватные комья сала. Река готовится стать и, наверное, приморозит причаленную к берегу, чуть ли не наполовину наполненную водой лодку.

Вокруг тайга и тайга. Нет места даже для маленькой луговинки, все вокруг деревья собой заступили, стеной надвинулись на реку.

Только и есть некоторое пространство, где глаз не упирается в тайгу, как в стену,— это вокруг избушки. Тут расчищено. Под снегом угадывается огородик; за плотом из жердей ограничен участок, похожий на загон, для коровенки. Для нее же, видно, срублен хлевок; сейчас дверь его распахнута и зияет чернотой.

В избушке, точно, готовили обед и даже уже пообедали, хотя никак не скажешь, что это кого-нибудь порадовало: пятеро парней уныло разбрелись из-за стола — кто прилег на топчан, кто барабанил пальцем по оконному стеклу, кто увлекся затрепанной книжкой. За столом с горой грязной посуды остался парень с рыжеватой бородкой, в очках, одно стеклышко у которых треснуто. Он суров, пожалуй даже зол.

— Так,— сказал парень тоном, обнаруживающим, что он здесь начальник.

И хотя после этого «так» последовала многозначительная пауза, избушка никак не реагировала, только тяжко-ленивый вздох послышался с нар, из-за завесы табачного дыма.

— Есть работа!

Кажется, чуть-чуть пошевелились, однако никто даже не посмотрел в сторону говорившего.

— Будем расчищать площадку для вертолета!

Из-за клубов дыма показалась спутанная борода,, и наивный голос произнес:

— А ведь он и так сядет, Николай Иваныч. Вертолет-то...

— Не разговаривать! Сбор через три минуты. Захватить все имеющиеся лопаты.

— Во дает!

Тот, кого назвали Николаем Ивановичем, встал, накинул на плечи куртку, вышел, хлопнув дверью, но тотчас открыл ее и, заглядывая в избу, сказал, уже не тая раздражения:

— А дежурному — мыть посуду!

Черт знает что! Коллективная хандра, повальное свинство! Вот так бригада! И погода ни на что не похожа: мрак, тоска, сыро, xoлодно... Николай Иванович Бутович, инженер, леса по первому году, с бессильной яростью смотрел на застывающую реку, на молчаливую тайгу.

Состояние инженера было тем самым, которое неизбежно наступает в конце четвертого месяца полевых работ, когда план уже выполнен, а на руках у тебя изнывающая от скуки орава молодых лоботрясов. Из харчей же осталось одно пшено. И вертолет прилетит не раньше будущей недели. Груда топоров ржавеет в сенях, к ним никто не притрагивается даже для того, чтобы нарубить дров. Лень, апатия.

А тут еще Володьки-бригадира нет четвертый день. Николай Иванович ни одним словом не осмеливается выказать перед бригадой своего беспокойства, а оно сосет, и лезут на ум кое-какие параграфы инструкции по технике безопасности... К черту! Если он завтра не явится, надо искать!.. Хотя, конечно, скорее вся бригада вкупе с инженером леса заблудится в тайге, чем Володька...

Между тем в избушке началось какое-то движение. Вскоре ее как бы даже затрясло от зычного хохота. Через минуту в дверях выросла громоздкая фигура.

— Слышь, Николай Иваныч, чё Алферову приснилось! Будто Володька убил во такого глухаря! Во, с лопату!

Бригада кучно вываливалась из дома. Толкались, галдели. Алферова, великого специалиста засыпать где угодно и в каком угодно положении, бросили в сугроб, чтобы очухался. И Николай Иванович, радостно вздохнув, подумал, что бригада у него все-таки подобралась хорошая, с ней работать можно. И тут вдруг все пятеро замерли в самых разных позах, а Алферов, даже стоя на коленях. Бутович обернулся.

Из тайги, прямо на людей, шел лось. Собственно, он не шел, а бежал рысью, но с такою тяжкой медлительностью двигались его ноги, так долго он приближался, что, казалось, он стоит на месте.

Морда зверя была окровавлена, кровь виднелась на боках. И люди не сразу разобрали, что именно выступает горбом на его спине. Но тут желтые, горящие ненавистью рысьи глаза полоснули по людям.

— Ах ты, нечисть! — тонким голосом крикнул Алферов.

И тут же вопль вырвался у всех, взвились лопаты, люди бросились к лосю. Древнее как мир чувство, забытое горожанами, но обязательно просыпающееся в каждом при встрече с диким зверем, охватило парней. Нет, это не просто волненье. И даже не охотничий азарт...

Лось отпрянул, понесся, оказался в полукольце бегущих, горланящих людей. Замелькали лопаты, выхваченная из изгороди жердь. И тут злобно шипевший все время Карл не выдержал, прыгнул в сторону, но не учел движения лося и очутился перед двумя людьми, со скрежетом скрестившими над ним лопаты. Он заметался, и вдруг заметил манящее темное убежище. Он рыскнул к нему, нырнул, в темноту, Позади раздался грохот запираемой двери. Затем ее подперли лопатой.

А лось, повалив изгородь, медленно брел, в тайгу. Кто-то сбегал в избу за карабином, но он оказался без патронов: их Николай Иванович хранил в известном ему одному месте. Для Карла от мира остался квадратик скудного оконца, прорубленного, на высоте человеческого роста. В этот квадратик влезла бы домашняя кошка, но не рысь, и все же Карл не отводил взгляда от этого квадратика и готовился уже прыгнуть к нему.

Но тут кто-то из бригады, жаждущий рассмотреть плененную рысь, вспомнил об оконце. Разумеется, дверь приоткрыть никому не приходило в голову, потому что о коварстве и свирепости рысей все были наслышаны. Но оконце — другое дело, и к нему тотчас же прильнул самый любопытный из членов бригады.

— Сейчас она тебя по глазам-то — бац!

Но такие реплики парня не напугали. Он молча, затаив дыхание, вглядывался в темноту хлева, пока его не оттерли потерявшие терпение товарищи. Впрочем, никто ничего, кроме горящих глаз зверя, не увидел: заглядывая, каждый сам себе загораживал свет. И тогда притащили электрический фонарик, и желтый луч скользнул по Карлу, прижавшемуся в углу.

После того как первое жгучее любопытство было удовлетворено, стали решать, что делать со зверем. Кое-кто довольно настойчиво подступился к Николаю Ивановичу с требованием выдать припрятанные, патроны, на что инженер отвечал, что патроны и карабин, согласно инструкции, предназначены только для сигнальных и оборонных целей.

— Один всего патрончик! Для хищника! Да спишешь! — с шумом подступали к Бутовичу.

И он вроде как начал сдаваться:

— Одним патроном не попадешь...

— Да я хоть в левый глаз, только дай!

— Один, разве...

Но в бригаде существовали и другие мнения:

— Пуля от карабина, да с такого расстояния... Да от рыси мокрое место останется.

Бутович, услышав про «мокрое место», неожиданно разозлился, даже топнул:

— Ни одного не дам! — И напористо зашагал прочь, к избушке, и, входя в нее, опять хлопнул дверью. Возле хлева еще долго спорили.

— А я говорю, надо веревкой, чтобы не испортить шкуру!

— Тебе бы самому веревку на шею!

— Зверь будет сидеть до возвращения Володьки Бурмистрова! — крикнул, выглянув из избушки, Николай Иванович.— На этом собрание объявляю закрытым!

— Это верно, — послышались голоса.— Володька эти дела знает, охотник!

Постепенно интерес к рыси иссяк. В окошко вновь смотрели на Карла клочок неба да верхушки ближних елей. Но он уже не обращал на все это внимания; когда гомонившие парни отдалились, зверь осторожно приподнялся, подошел к стене, обращенной к тайге, и внимательно осмотрел ее...

Ближе к вечеру где-то вдалеке послышался стук моторки. Первым ее услышал Алферов:

— Гадом буду, дядя Вася едет!

Все снова высыпали на берег, наперебой зычными голосами требуя тишины, стали прислушиваться.

Дядя Вася Сычогер был лесником в здешних краях и хозяином этой таежной усадьбы. До недавнего времени он вместе с женой жил в избушке, имел в хозяйстве небольшой огородик и коровенку. Но с апреля, как раз с момента приезда,бригады, все у дяди Васи пошло прахом. Жена, поддавшись на уговоры снохи, уехала в Котлас нянчить внука; коровенку, потерявшую способность давать молоко, прирезали на мясо для бригады, а сам дядя Вася, бросив на произвол судьбы огород, выпросил отпуск, съездил в Котлас, пожил там недельку в трехкомнатной квартире у сына и вдруг страстно, захотел выйти на пенсию и жить в городе. Но пока ему не находилось замены, и он в третий раз за лето и осень ездил Добиваться правды в лесничество, в Усть-Талую, за триста километров вниз по течению реки.

Мотор, то удаляясь, то приближаясь, тарахтел еще не меньше часа, прежде чем лодка, пройдя все изгибы реки, наконец показалась. И сразу же все увидели, что в ней не один, а двое.

— Да это же Володька! Во-лодь-ка! Ура!

Ну конечно, только Володька способен перехватить «попутку» в огромной тайге! Бутович улыбался, как все, но и завидовал этому пареньку, который, несмотря на то, что был на целых пять лет его, Бутовича, моложе, пожалуй, слишком часто, хотя и нисколько не обидно, проявлял свое превосходство.

Лодка причалила. Володька выскочил на берег. Парни, наперебой рассказывая новости, шутя и гомоня, тормошили бригадира, тянули его в разные стороны, как муравьи добычу. Он же, никого в особенности не слушая, устало улыбался. Увидев строгое лицо Бутовича, отстранил парией, подошел.

— Ты извини, Николай Иваныч, так получилось...— только и сказал он в оправдание за свою четырехдневную отлучку.

И наверное, случившееся с ним за это время так и осталось бы Для всех тайной, если бы его не потащили смотреть плененную рысь. Услышав, как она появилась, Володька покачал головой:

— Вон оно что... Это я в лося пальнул. Раненый он был, видать, подрался. Смотрю, добить надо, все одно сгинет, да, понимаете, патрон не тот сунул, с мелкой дробью, пятым номером. Опять только поранил. Все одно пропадет... Догнать бы надо, да вон дядя Вася говорит, вертолет завтра будет — по домам, значит. О пленнике, сидящем в хлеву, не было больше разговора. Но дядя Вася среди застольной неторопливой беседы вдруг сказал с какой-то печалью:

— Хороший оморочо... Токо шибко худой... Один из парней схватил кусок колбасы со стола.

— Я отнесу! Что это мы — как звери!

— Однако не ходи,— посмотрев на колбасу, сказал дядя Вася.— Его такой колбаса есть не хоти. Его живой мясо давай,кровь.

...А Володька, когда все заснули, встал и вышел из дома. Проснувшийся в этот момент Николай Иванович, не придав такому обыденному поступку никакого значения, повернулся на другой бок, чтобы снова заснуть, как вдруг услышал шевеление на печке и увидел, что дядя Вася сел, свесив ноги.

— Володька оморочо шибко смотри...— непонятно сказал он, видимо зная, что Бутович не спит.

«Да зачем?! Черт знает что!» — хотел сказать Николай Иванович, но как раз тут ему показалось, что он слышит, как Володька отставил лопату, припиравшую дверь хлева, затем эта дверь скрипнула... И Володька вошел в хлев, не притворив ее. И голос бригадира послышался.

— Что такое? Спятил он? Да рысь его!..— Бутович соскочил с нар.

— Твоя спи спокойно, Николай Иванович,— быстро сказал дядя Вася.

— Спокойно?!

Карл в эту минуту увидел перед собой проем распахнутой двери и в нем тайгу и голубеющий под луной снег. Он слышал потрескивание ломаемых рекой мелких льдинок, его уже коснулось движение воздуха, не смешанного с чужими запахами, но он ничему этому не верил, потому что ничто из этого ему не принадлежало. Рядом стоял человек.

Володька нетерпеливо шевельнулся. Карл чуть отпрянул, ощетинился. Дверной проем раскрылся еще шире. Треск льдинок, тайга и свет луны властно позвали к себе...

В следующую секунду Карл коснулся снега, и его ноги, сами выбрав направление, радостно предались бегу. Еще некоторое время он ощущал над собой деспотическую власть человека и пригибался, и опускал голову, но затем выметнулся из-под этой власти, как из-под падающего дерева, и понял, что свободен.

Выбежавший из дома Николай Иванович успел увидеть метнувшуюся в темь тайги рысь и сказал с укором Володьке: , — Отпустил!.. А ребята?

— Я им объясню... Ну что это?! Тот пропадет, и эта пропадет — нельзя так!

Николай Иванович неожиданно для себя чему-то обрадовался. Чему? Он никак не мог понять. Наверное, тому, что завтра будет вертолет, что прекрасно прошел первый в жизни самостоятельный полевой сезон, что Володька и на будущий год будет работать с ним ?— как обещал, так и сделает...

— Ну, черт с ней. Пошли спать.

Дядя Вася все еще сидел, свесив с печки ноги, но, когда они вошли, вздохнул по-стариковски, стал укладываться. Бутович еще долго ждал, что он что-нибудь скажет, но дядя Вася... уже храпел.

Наутро Карл вновь наткнулся на следы лося и пустился по ним, аккуратно ступая между отпечатками копыт. До самого вечера он шел полный внимания, торопился, а когда этот первый солнечный денек зимы стал меркнуть, громкий крик над головой заставил его испуганно рыскнуть.

— Карр-лл!

Ну да, это был он, ворон. Черная тень плавно отделилась от вершины ели, спланировала куда-то вперед, чуть наискосок, будто показывая дорогу.

Об авторе

КУЗНЕЦОВ ОЛЕГ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Родился в 1936 году в Москве. Литератор. В соавторстве с И. И. Акимушкиным работал над созданием пятитомника «Мир животных» (издательство «Молодая гвардия», 1971—1975). Автор повестей «Тарбаганьи приключения», «Похождения хитрого Соленонсиса», ряда рассказов, очерков, статей. В нашем ежегоднике выступает второй раз. В настоящее время закончил повесть «Сразу после войны» и работает над новыми рассказами о животных.



 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу