На суше и на море 1973(13)

ВЛАДИМИР РЫБИН

ПОТЕКУТ НОВЫЕ РЕКИ

Очерк

Белая борода у жителей пустыни признак не старости, а скорее мудрости. У мираба Ораза Меляева белая, как хлопок, борода и лицо в глубоких морщинах, словно земля, иссушенная солнцем. Но ему всего 57 лет, и глаза у него молодые, лукавые.

— Когда я был мальчишкой, слышал от стариков такую сказку,— неторопливо говорил он, теребя бороду.— Будто бы давным-давно было время, когда люди жили где хотели. А потом решил бог навести порядок, чтобы у каждого народа было на земле свое место. И начал делить землю. Туркмены ухитрились получить огромный кус — за год не обойдешь. Потом стал бог делить солнечное тепло. И опять туркмены не сплоховали, выпросили столько солнечного тепла, что на всех с лихвой хватило. А потом кто, пригревшись на солнышке, задремал, а кто пошел бродить по своей большой земле. А в это время стал бог воду делить. И достались туркменам только горные ручейки да соленые озера, которые никто брать не хотел...

Ораз Меляев поднял голову, и его бороду тотчас взметнул, растрепал сухой ветер пустыни.

— Так вот и жили тем, что бог дал,— сказал он, лукаво улыбаясь.— А потом услышали русскую поговорку: «На бога надейся, а сам не плошай», решили распорядиться по-своему.

При последних словах он посмотрел поочередно в три стороны, словно показывая глазами то, чем «по-своему распорядились» туркмены. Там, куда он смотрел, зеленели хлопковые поля вплоть до темневшей на горизонте полоски тополей у дальней дороги. В другой стороне шевелились под ветром заросли ивы и за ними рыбьей чешуей сверкала гладь Каракумского канала. И еще Ораз Меляев посмотрел на небольшой зеркальный круг, стоявший неподалеку, над которым пыхтел паром черный чайник.

— Будем чай пить,— сказал Ораз Меляев.

Он подошел к своей «солнечной кухне», разлил чай по пиалам, и мы стали наслаждаться ароматным зеленым напитком.

Далеко в поле гудели комбайны, на канале стучали дизели самоходных барж, вдалеке у домов кричали ребятишки. Там в кипени молодых садов тонули улицы главной усадьбы целинного совхоза «Москва».

ВОПЛОЩЕННАЯ МЕЧТА

Туркмены говорят: «Где кончается вода, там кончается земля» В прошлом не раз бывало, что земля, лишенная воды, умирала. Засыхали сады и травы. Города, выдержавшие натиск вражеских полчищ, распахивали ворота горячим ветрам пустыни. Люди бросали дома, уходя туда, где была вода, и белые барханы врывались в улицы, под слоем пыли хоронили древние храмы, высохшие арыки, опустевшие дороги.

И поныне встречаются среди песков развалины заброшенных поселений. Некоторые из них были покинуты тысячелетия назад. Эти остатки былой жизни среди безводья Каракумских песков многие века питали легенды о великой Амударье, которая некогда текла через пустыню к Каспийскому морю. И возникала надежда на чудо, способное повернуть Аму на запад, возродить жизнь в мертвых оазисах.

Издавна туркменский народ связывал надежды на осуществление этой мечты с Россией. В начале XVIII века один из мудрых туркмен, Ходжа Непес, добрался до Петербурга и изложил царю Петру дерзновенную мечту своего народа о том, чтобы повернуть Амударью в Каспийское море. Царя это заинтересовало, так как позволило бы открыть новый, выгодный путь в Индию. Петр I снарядил даже экспедицию, чтобы разузнать, как можно осуществить такой проект.

Но прошло еще полтораста лет, прежде чем началось действительное изучение проблемы. Во второй половине прошлого века русские географы и инженеры, проведя в Закаспии ряд географических рекогносцировок, открыли цепочку солончаковых котловин, уходящих на северо-запад, в глубь Каракумов. В 1890 году академик В. А. Обручев доказал, что эта цепочка не что иное, как остатки древнего русла Аму. В 1908 году инженер М. Н. Ермолаев опубликовал первую техническую схему использования этих впадин для создания водохранилищ и транскаракумского канала в Мургабский и Тедженский оазисы.

Однако все такие проекты в дореволюционной России обречены были пылиться в архивах. Лишь после Великого Октября, в 1928 году, был сооружен первый канал, и амударьинская вода стала сбрасываться во впадины Келифского Узбоя. В дальнейшем проводились новые исследования в юго-восточных Каракумах. В 1952 году был готов технический проект, и два года спустя началось строительство самой большой в мире рукотворной реки — Каракумского канала.

С первых же дней строительство велось поистине фантастическими темпами. Менее чем через пять лет по четырехсоткилометровому руслу вода пришла в Мургабский оазис. От Мургаба до Теджена — 140 километров — строители прошли за полгода, от Теджена до Ашхабада — 256 километров — за восемь месяцев. Одновременно были построены многие тысячи километров коллекторно-дренажной сети, подводящих каналов, лотков, трубопроводов. Гидростроители, не имевшие прежде опыта работы в песках, осваивали новое дело на ходу и при этом внесли немало новшеств. Так, бульдозеры, которые всегда рассматривались в качестве вспомогательных машин, здесь стали главными. Благодаря им были перекрыты все нормы прокладки русла. Даже саму амударьинскую воду строители взяли в союзники. Они подготавливали так называемую пионерную траншею, пускали в нее воду, которая стремительным течением промывала, расширяла канал. Оставалось только подправлять русло с помощью земснарядов.

В 1962 году большая вода пришла в Ашхабад. В городе, где проблема водоснабжения всегда была самой насущной, появились фонтаны. Возникли водохранилища, пляжи, лодочные станции. В магазинах стали продаваться байдарки, лодочные моторы, рыболовные снасти. Теперь уже никто не удивляется камышу, растущему по соседству с саксаулом, чайкам, парящим над барханами. Ашхабадские пионеры уже планируют шлюпочные походы в Аральское море и мечтают о плавании на Каспий.

Но Каракумский канал в полном смысле слова сооружение искусственное. Естественные силы природы, вступив в противоборство с этим грандиозным гидротехническим творением, начали ставить перед учеными одну задачу за другой, и каждая из них оказывается трудноразрешимой.

ПЕРВЫЕ КИЛОМЕТРЫ

Мое путешествие через обводненные Каракумы начиналось там, где берет свое начало канал,— в поселке Головное. В тот день на канале гулял шторм. Горячий ветер пустыни гнал белые барашки, бил частыми волнами в сыпучие берега. Заместитель начальника «Каракумстроя» Ораз Буграев показывал мне водозаборные сооружения и шлюзы. Мутная вода шумела у заслонок, пенилась, крутилась тысячами водоворотов, стремительно уносилась вдаль.

— Уровень воды у Ашхабада на пятьдесят метров ниже, чем здесь,— сказал Буграев.— Потому и течение такое быстрое. Но если бросить в воду щепку, то она только через месяц приплывет к нашей столице,— такие тут расстояния...

По другую сторону от водозабора вода казалась неподвижной и густой. Это была Амударья, вернее, протока, подведенная от реки. Сама Аму виднелась у горизонта, матово поблескивая. А на всем расстоянии до нее там и тут стояли земснаряды, опустив в воду свои трубы-хоботы.

Этот первый километр канала пользовался особым вниманием. Амударья — река своенравная. В прошлом не раз случалось, что она за одну ночь подмывала десятки километров берега, губила сады и поселки. Бывало и так, что река кидалась в другую сторону, пробивала себе новое русло, и селения, находившиеся на берегу, вдруг оказывались в стороне от воды. Такова Амударья. А Каракумский канал — ее дитя со всеми наследственными пороками.

Вероятно, так же происходило и тысячелетия назад. Река вдруг отшатнулась от своего древнего русла, отгородилась от него перемычками, обрекая на гибель цветущие оазисы. И теперь Амударья затянула бы илом входы в канал, если бы это допустить. До десяти, а временами и больше земснарядов непрерывно работает на подводящих руслах. Свыше трех миллионов кубометров грунта ежегодно вымывают они на берега. С тех пор как началась эта непрерывная борьба с рекой, на берегах образовались целые сопки, и теперь гидростроителей все больше беспокоит, куда девать новые миллионы кубометров донного песка и ила.

Мы спустились с высокой стенки шлюза в белый катер, спокойно миновали тяжелые ворота. А потом катер привстал над водой, оперся на свои подводные крылья и помчался по стремнине, обгоняя юркие лодки и медлительные самоходные баржи. Уносились назад бугристые, заросшие редкой серой травой барханы. Вспугнутые цапли тяжело взмахивали крыльями, взлетали над рекой и на крутых виражах уходили к берегам, сплошь поросшим зелеными стенами камыша. Утки то и дело выпархивали из прибрежных зарослей, торопливо махали крыльями, стремительно уносились прочь. Ветер, казавшийся горячим на берегу, здесь, на реке, был прохладным, заставляя прятаться под ветровое стекло.

— Накиньте, продует на скорости,— сказал водитель и вытащил из-под сиденья самый настоящий тулуп.

Эта сибирская одежда настолько не вязалась с представлениями о раскаленных песках, что я невольно улыбнулся.

— Здесь — пустыня,— снисходительно пояснил водитель.— Днем, бывает, и в самолете, на высоте, задыхаешься от жары, а ночью и дома мерзнешь. В иную зиму и морозы бывают, канал замерзает так, что на машинах переезжаем.

Я накинул на плечи тяжелую дубленку и скоро оценил эту предусмотрительность старожилов. Но каждый раз, когда катер сбавлял скорость, солнце напоминало о себе, заставляло сбрасывать тулуп.

Должность у нашего водителя Ивана Ивановича Граевского называлась солидно — старшина-моторист. Но сидел он за обычной баранкой, и все перед ним было такое же, как в кабине «Волги». Поэтому я называл его шофером, на что Граевский не обижался. Впрочем, и обязанности у него были прямо шоферские, ибо катер использовался здесь как служебная машина.

Иван Иванович приехал на Каракумканал из Ленинграда в тот самый год, когда газеты впервые заговорили о грандиозной стройке в пустыне. Работал бригадиром на земснаряде, потом мотористом на глиссерах, а с 1963 года, когда появились эти «речные такси», пересел за руль катера.

— Помню ли Ленинград? Можно ли его не помнить? — говорил Граевский.— Как в отпуск, так туда. А жить лучше здесь. Привык к своей работе, чувствуешь, что ты нужен, а это главное. Да и рыбалки такой на севере нет, и охоты тоже, и дынь таких не бывает. Нравится мне здесь. Вот если б только не песчаные бури! Знаете, что такое песчаная буря? Страшная штука. На двор выйти невозможно. Окна — наглухо, а пыли дома — на палец. Но это не часто и не надолго...

На широкой голубой глади канала песчаные бури трудно было представить. Вправо и влево уходили протоки, заросшие камышом, в низинах угадывались другие протоки и озера без числа. Это те самые заполненные водой котловины Келифского Узбоя, по которым когда-то текла Амударья.

Время от времени Граевский сбрасывал скорость и включал задний ход. Сначала я не обращал внимания на эти «балетные па», потом заинтересовался ими.

— Травы много плавает,— объяснил Иван Иванович,— цепляется за крылья, снижает скорость. Но это что! Вы бы раньше поглядели!..

И он начал рассказывать знаменитую в этих местах историю о том, как рыба спасла канал.

ПЕРВЫЕ ПРОБЛЕМЫ

Да, вначале многим специалистам пришлось изрядно поломать голову над этой проблемой. Туркмены говорят: «Родит не земля, а вода». Вода, пришедшая в пустыню, в первый же год начала интенсивно «родить»... водоросли и всякую другую водную растительность. Канал еще только начал действовать, а над ним уже нависла угроза полного зарастания. Ведь здесь, под щедрым солнцем пустыни, водные растения каждые сутки вытягиваются на десять — пятнадцать сантиметров. Пробовали скашивать зелень косилками — получалось дорого и неэффективно. Пробовали «тралить» ее с помощью троса, который волочили по дну два трактора, идущих по обоим берегам канала. Но приходилось каждую минуту останавливаться и очищать трос. А сорванные водоросли уплывали вниз и там создавали настоящие запруды. Инженеры предлагали построить специальную машину для очистки канала. Но пока бы ее сконструировали, канал мог превратиться в цепочку тихих зарастающих прудов.

Выход оказался до удивления прост. Выручили ихтиологи, вовремя вспомнившие о существовании травоядных рыб. В 1959 году в маленький поселок Карамет-Нияз была завезена с Дальнего Востока первая партия личинок белого амура. Через два года созданный здесь рыбопитомник выпустил рыбок в канал. И скоро проблема зарастания Каракумского канала перестала существовать. Белый амур оказался достаточно прожорливым: он за день съедал столько растительности, сколько весил сам.

Ихтиологам удалось решить и другую проблему, связанную с травоядными рыбами, известными на весь мир своим капризным характером — нежеланием жить в чужих водах. Сейчас белый амур размножается в канале в естественных условиях, а туркменские рыборазводные предприятия стали крупными поставщиками растительноядных рыб во многие районы нашей страны.

Эти живущие в воде «мелиораторы» экономят миллионы рублей, расходовавшиеся прежде на очистные работы, и сами по себе — отличное дополнение к рыбному меню. Вот как характеризовал этих рыб президиум Академии наук СССР в одном из своих постановлений: «Включение растительноядных рыб в число важнейших объектов прудовой культуры и озерно-речного рыболовства важно для решения крупных народнохозяйственных проблем: производства физиологически полноценных и дешевых белковых продуктов питания, мелиорации водоемов (борьба с зарастанием оросительных и сбросных каналов, водоемов — охладителей тепловых электростанций и др.), биологической очистки воды и улучшения санитарного состояния водоемов... Потребляя первичную биопродукцию, эти рыбы тем самым способны утилизировать солнечную энергию и элементы минерального питания растений с весьма высоким коэффициентом полезного действия, превосходя в этом отношении, по-видимому, всех домашних животных».

Вот каковы эти удивительные рыбы, чье триумфальное шествие по стране началось здесь, на Каракумском канале.

Я видел белого амура в тот момент, когда мы подходили к берегу у небольшого поселка Нички. Рыба выпрыгнула из воды возле самого борта, блеснула чешуей и тяжело плюхнулась в воду. О точных размерах ее судить не берусь, ибо известно, какой кажется ушедшая из-под носа рыба. Но Граевский заверил меня, что в ней пуд, не меньше.

— Чего она прыгает? — удивился я.

— Тени боится. Эта ее прыгучесть — сущая беда для рыбаков: рыба перемахивает через край сети. А ко мне однажды вот так прямо в лодку запрыгнула...

— Ну и как, вкусная?

— Отличная рыба...

В Ничке, где была остановка на ночлег, мы ели всякую рыбу — и щуку, и сазана. А белого амура попробовать не пришлось, видно, в тот день все эти рыбы повыпрыгивали из сетей.

Ничка — небольшой поселок, расположенный, пожалуй, в самом пустынном месте этой водной дороги. Поселку десять лет, он, как и большинство здешних населенных пунктов, рожден каналом. Населения в Ничке — до полутора тысяч человек. Живут в нем в основном гидромеханизаторы.

Главный инженер СМУ «Гидромеханизация» Валентин Гаврилович Пазенко — один из тех, кто работает тут с самого начала строительства. Он показал мне схему этого участка канала с десятками прямоугольничков — земснарядов.

— Канал, как Амударья,— сказал он,— заносит фарватеры, размывает берега. Чуть недоглядишь — прорвется в соседнюю межбарханную котловину.

Но гидромеханизаторы здесь не только для наблюдения за капризным каналом, они постоянно, километр за километром, расширяют его, готовят русло для будущей большой воды. Ведь поток ее с каждым годом увеличивается и скоро достигнет 750 кубометров в секунду, что почти в четыре раза больше, чем несет, например, Волга у города Калинина.

Мы причаливали к некоторым земснарядам, осматривали каюты с тысячами бытовых мелочей, подолгу глядели, как хлещет из труб серая пульпа, заливая низины. Иногда взбирались на барханы, сминая ровные ряды ветрового свея, и сразу попадали словно бы в жерло раскаленной печи. Здесь, в зажатых горячими склонами межбарханных котловинах, была настоящая пустыня с ее тысячелетней тоской о воде. И просто не верилось, что в нескольких десятках метров — целая река.

ВСТРЕЧА С «ПУСТЫННИКАМИ»

На одной из остановок я ушел от канала дальше обычного. Мягкие барханы совсем заглушили шум земснаряда. Вокруг стояла первозданная тишина, лишь ветер посвистывал, перекатывая песчинки по извилистым волнам песчаной ряби. Вокруг было только два цвета: синее небо и белые с желтизной пески. И солнце казалось частицей раскаленного бархана, такое же белое с чуть уловимой желтизной. И совсем немного надо было воображения, чтобы представить себе неведомую планету, безводную и безжизненную. Я карабкался по сухой осыпи бархана, чувствуя сквозь подошвы горячий жар песка. Я дал волю воображению, представляя себя первооткрывателем далеких миров, жаждущим встречи с неведомой цивилизацией.

И в этот момент я вдруг увидел на вершине бархана несколько странных металлических сооружений, напоминавших не то жилища лилипутов, не то неизвестные приземлившиеся летательные аппараты.

Я наклонился, чтобы получше разглядеть эти таинственные конструкции, и вдруг услышал приглушенный расстоянием окрик:

— Э-эй, не трогайте там!

На вершине соседнего бархана стояла женщина и махала мне рукой.

Через четверть часа я уже сидел под тентом и пил зеленый чай с сотрудниками Института пустынь Туркменской академии наук. Рядом на песке лежали точно такие же сооружения из белой шести — пескоуловители. Их привезли в пустыню для того, чтобы изучать закономерности движения песков.

...Песчинку за песчинкой гонит ветер по горячему склону. Мириады их скользят по неровной поверхности барханов, свиваются змейками, напоминающими снежную поземку. И легкое это движение превращается в неотвратимое наступление тяжелых песчаных гор, угрожающих засыпать канал. Как их остановить? Самое надежное — закрепить барханы растительностью. Было перепробовано много способов. Лучшим оказался весьма простой — настил из хвороста, под защитой которого за два-три года на песке успевает сформироваться травяной покров. Но этот способ не везде выручает. И сотрудники Института пустынь бродят по пескам, продолжают свои исследования.

Мы сидели на мягком песке, пили чай и говорили о Каракумах. Велика, угнетающе однообразна пустыня. Невольно думаешь о человеке, оказавшемся ее пленником. «Птица летит через Каракумы — теряет крылья, человек идет через Каракумы — теряет ноги»,— говорит туркменская пословица. Только страх перед бесконечностью этих белых, желтых, бурых песков мог породить их название — Каракумы, «черные пески».

Но «пустынникам», как в шутку именуют себя сотрудники Института пустынь, этот страх, должно быть, неведом. Месяцами и даже годами они живут среди барханов, лишенные элементарных бытовых удобств. И ухитряются вести серьезную научную работу, помогающую потом осваивать безжизненные земли.

Среди встретившихся мне научных работников оказалась Герой Социалистического Труда академик Нина Трофимовна Нечаева, отдавшая борьбе с пустыней сорок лет жизни.

Нина Трофимовна выросла среди пышных лесов и лугов Смоленщины. Еще в юности она увлекалась ботаникой. Она видела неистовую силу жизни в каждом стебельке и все хотела знать: есть ли предел этим непостижимым способностям всего живого приспосабливаться к самым неблагоприятным условиям?

Не удивительно, что вскоре после окончания института она попала в Каракумы, где среди опаленных солнцем песков — передний край борьбы за жизнь.

В 1934 году двадцатипятилетний ботаник Нечаева уходит в глубины Каракумских песков в свою первую экспедицию.

Все было в тот раз: и блуждание по бездорожью без надежного проводника, и встречи с остатками басмаческих банд, и ужасающая летняя жара, и отчаяние, когда последняя надежда — колодец оказывался пересохшим. Но при всех условиях она вела научную работу. В каждой былинке, уцепившейся за бархан, Нина Трофимовна видела бездну интересного для исследований. И она привезла из пустыни такой богатый материал, который впоследствии лег в основу при составлении первых геоботанических и пастбищных карт Туркмении.

Нину Трофимовну влекли самые отдаленные, казалось бы, самые безнадежные участки пустыни. В 1937 году Нечаева уезжает в безводные полынно-солянковые районы Северо-Западной Туркмении, откуда до ближайшей железнодорожной станции было 170 километров, а до колодца — 25. Ела верблюжье мясо, пила чал — верблюжье молоко. Не из особой любви к экзотическим кушаньям, а потому, что больше нечего было есть, а воды недоставало. Но она много работала для того, чтобы начать освоение этих пустынных мест. Теперь на полынно-солянковых пастбищах Северо-Западной Туркмении расположены богатые каракулеводческие совхозы.

Потом Нечаева уезжает в глубину песчаных пастбищ, которые преобладают в Туркмении. В результате были разработаны теоретические основы пастбищеоборотов для песчаных пустынь и написано «Практическое руководство», которое Министерство сельского хозяйства СССР рекомендовало колхозам и совхозам республик Средней Азии и Казахстана.

Затем Нина Трофимовна предпринимает широкие исследования растений пустыни, чтобы определить возможности их окультуривания. Много лет ушло на это, но к числу растений, поддающихся возделыванию в условиях пустыни, прибавилось больше 70 дикорастущих трав и кустарников. Было доказано, что они могут высеваться, как и давно окультуренные, и давать урожаи в четыре — шесть раз больше, чем на естественных пастбищах. Теперь этими ее работами руководствуются каждый раз, когда планируют увеличение поголовья овец при создании искусственных пастбищ.

Нечаева работает над картой пастбищ Туркмении, создает формулу-уравнение, позволяющее по метеорологическим условиям с высокой точностью вычислить предстоящий урожай трав. Она забирается в самое пекло пустыни и создает там Каракумский стационар, потому что ее по-прежнему интересуют растения, живущие в самых неблагоприятных условиях...

Член десятка ученых советов, участница многих международных конгрессов, она по-прежнему своим основным местом работы считает не письменный стол, а безбрежные равнины пустынь.

Я распрощался с «пустынниками» и пошел через барханы туда, где, по красивому выражению поэта Николая Доризо, «гасит свежая вода песок — сухой огонь пустыни».

И снова мы помчались на нашем «речном такси» мимо крутых барханных осыпей, стекающих в канал, мимо ворчливых земснарядов и медлительных самоходных барж.

БЕДСТВИЕ, КОТОРОГО НЕ ПРОИЗОШЛО

За Ничкой пустыня вплотную подступает к каналу. Здесь реже зеленые камышовые полосы у берегов. Лишь кое-где на голых склонах висят кусты саксаула с их судорожно изогнутыми стволами, напоминающими о постоянной отчаянной борьбе за существование, которую приходится вести здесь всему живому. Раза два на вершинах барханов мы видели верблюдов. Они стояли неподвижно, словно изваяния, высокомерно глядели на реку, перегородившую старую караванную тропу. А иногда вокруг расстилался только белый, желтый, серый песок. Барханы круто обрывались в воду, образуя неширокие отмели у берегов.

Извечное противоборство земли и воды здесь особенно заметно: вода то и дело размывает берега. Это явление, называемое дейги-шем, потребовало организовать на канале специальную службу наблюдения, снабженную необходимой техникой для аварийных работ.

На Амударье случались дейгиши — настоящие стихийные бедствия. Например, в 1934 году река прорвала дамбы сразу в пятидесяти двух местах, хлынула в оазисы, затопила полосу земли шириной до десяти и длиной в сто километров. На Каракумском канале таких дейгишей не бывало. Но и здесь вода не раз прорывалась в соседние межбарханные котловины.

В одном месте мы увидели начало дейгиша. Река глотала берег по четыре метра в час. Но уже спешили к размыву катера со специальными понтонами. Эти несложные сооружения, как рассказали гидромеханизаторы, не только способствуют прекращению размывов, по и создают новые условия для отложения наносов.

И все же вода во многих местах профильтровывается сквозь песок, создавая по соседству озера и мочажины. Бороться с этим бедствием необычайно трудно. Не оденешь же весь канал в бетон! Потери воды от фильтрации, особенно вначале, были настолько велики, что ученые срочно засели за расчеты, намереваясь выяснить, сколько же драгоценной влаги поглотит пустыня. И облегченно вздохнули, выяснив закономерность, свидетельствующую о постепенном уменьшении фильтрации...

Мы все плыли да плыли по быстрой воде, вспугивая уток в прибрежных камышах. Цапли неторопливо поднимались над песчаными берегами и, не в силах обогнать быстроходный кате]), временами подолгу летели параллельным курсом, словно эскортировали нас. Верблюды на барханах равнодушно поворачивали голову вслед за катером. Местами среди молодых тополей и верб, высаженных вдоль канала охранять берега, виднелись добродушные морды коров. Странно было видеть почти что рядом верблюдов и коров, влаголюбивые тополя и белые, иссушенные солнцем склоны барханов.

У поселка Захмет мы поднырнули под высокие мосты — шоссейный и железнодорожный, свернули влево, в широкую медлительную протоку. И скоро уперлись в стену насосной станции. Пять труб двухметрового диаметра спускались к воде, словно хоботы огромных слонов, спрятавшихся за бугром, шумно пили воду. Это был искусственный исток реки Мургаб.

Естественный исток затерян где-то в горах Афганистана. Река сбегает в пустыню и исчезает, тонет в песках, словно в море. Но прежде она успевает напоить небольшую полоску земли. И на этой полоске поколения туркменских земледельцев создали оазис, крупнейший в Каракумах.

К Мургабскому примыкает другой оазис, образовавшийся в незапамятные времена вдоль небольшой речки Теджен. Оазисы — лишь зеленые пятнышки на необозримом лике пустыни. Но в этих небольших районах начинал в древности складываться один из важнейших центров человеческой цивилизации. Археологи раскапывают остатки богатых поселений, существовавших здесь почти пять тысяч лет назад.

«Вода — это жизнь»,— с незапамятных времен говорят туркмены. Это подтверждают историки, отмечая, что с обмелением рек связана гибель многих оазисов. Существует, например, предположение, что обезвоживание Теджена и Мургаба, случившееся четыре тысячелетия назад, погубило богатый Геоксюрский оазис и, «сдвинув народы», послужило первым камнем лавины переселений, известных в истории под названием «арийское завоевание Индии».

Теперь часто говорят о том, что человек все больше освобождается от капризов природы. И когда сталкиваешься с конкретным фактом такого освобождения, невольно поражаешься и восхищаешься величием и могуществом человека.

Так случилось со мной в тот раз, когда я смотрел на необычный исток реки — пять труб-хоботов, сосущих воду из Каракумского канала.

Создание этой насосной станции тоже связано с прихотями природы. Зимой 1966 года гидрологи, прогнозирующие запасы вод, предсказали катастрофически маловодное лето. В этом не было ничего удивительного; в прошлом такое случалось многократно. И гибли посевы, и пустели поселки. Но теперь существовал Каракумский канал и достаточное количество мощной техники. По решению правительства Туркмении было предпринято большое строительство. Сотни бульдозеров в короткий срок вырыли сорокашестикилометровый канал, на котором были возведены три насосные станции, способные перекачивать на тридцатиметровую высоту пятнадцать кубометров воды ежесекундно.

К тому времени, когда подступила летняя жара, канал был готов. Воды Каракумского канала хлынули в пересохшие русла Мургаба и Теджена.

Говорят, седобородые аксакалы часами простаивали тогда у берегов, удивленно цокали, покачивали головами:

— Ай-яй, сколько живем — никогда не видели и не слышали, чтобы реки текли вспять.

Каракумская вода вошла в оросительную сеть Мургабского и Тедженского оазисов, напоила поля. В тот год Туркмения собрала хлопка больше, чем когда-либо за всю предыдущую историю...

Бежит большая вода по Туркмении, проносится под мостами, шумит у мостовых опор, ныряет под заслонки многочисленных арыков. А там, где среди селений бывшего Геоксюрского оазиса археологи раскопали остатки искусственного водоема, быть может самого древнего в нашей стране, ныне разлилось крупнейшее в Туркмении Хауз-Ханское водохранилище — Царь-озеро. Здесь водная гладь — до горизонта, здесь можно заблудиться на лодке в камышовых зарослях и насмотреться на непуганые утиные стаи. Хауз-Ханское водохранилище — это аккумулятор воды: в страдную пору обильных поливов оно почти целиком разливается по арыкам.

За Тедженом канал сужается, но он еще достаточно многоводен и все так же быстр. Катера на подводных крыльях здесь могли бы расходиться, не снижая скорости. Но они здесь не ходят. Поэтому пришлось пересесть на «газик» и ехать дальше берегом по отличному шоссе, идущему вдоль канала. Слева — далекий горизонт сгорбился подступившими хребтами Копетдага, справа — великая равнина, потрясающая своей бескрайностыо, без деревца, без холмика. Серебряные мачты высоковольтной линии электропередач были единственным, на чем останавливался взор, уставший от однообразия пустыни.

ПОТЕКУТ НОВЫЕ РЕКИ

— Ай, спасибо государству за воду, большое спасибо!..

От кого только не слышал я эту фразу! Несколько раз ее повторил в нашем долгом разговоре и мираб Ораз Меляев, рассказавший мне свою грустную сказку о роковой предопределенности безводья в Туркмении. Сказку, получившую столь оптимистичное продолжение в жизни.

— Что тут раньше было? Солянка красная, да полынь, да пыль кругом. Теперь молодые приезжают — поселок красивый, хлопок растет, река течет, будто всегда так было. И хоть из пустыни иные, а на воду глядят как на песок: если много, значит, не жалко, пей да лей сколько хочешь. Пить-то пей, а лить ее как попало нельзя, беда может случиться...

И в совхозе «Москва», где работает Ораз Меляев, и в другом совхозе — «Теджен», где мне тоже пришлось побывать, я почти не встречал людей, знавших эти места до канала. Потому что не было тут не то что совхозов — ни деревца, ни единого дома. А теперь только эти два совхоза сдают государству свыше 20 тысяч тонн хлопка.

Велик Каракумский канал, широки земли по его берегам. По мне не сразу удалось найти колхоз, существовавший тут с «доканальных» времен. И вот однажды я приехал в село Мехинли, где расположена главная усадьба колхоза имени Ленина. Правда, само село тоже новостройка. В 1958 году, когда уже стало ясно, что амударышская вода придет в эти места, колхоз начал строить новый большой поселок. Асфальтовые дороги, показавшиеся роскошью после извечной степной ныли, Дом культуры, магазины, средняя школа, водопровод, проведенный в каждый двор,— все это привлекало людей из окрестных аулов, стоявших по берегам мелкой речушки, сбегавшей с предгорий Копетдага.

В 1963 году большая вода оросила колхозные поля. Резко увеличились площади под хлопчатником, под зерновыми, под бахчевыми культурами. Прежде колхоз собирал хлопка по 130 тонн, теперь — в десять раз больше. Доходы колхозников увеличились в три раза.

Все эти годы бессменно руководит колхозом энергичная женщина Шекер Оразмухаммедова. Она депутат Верховного Совета СССР. У нее орден Ленина— за расширение колхозных полей на базе Каракумского канала и орден Октябрьской Революции — за успешное выполнение заданий восьмой пятилетки.

Целый день Шекер возила меня на своем «газике» по хлопковым полям, изрезанным сетью арыков, сходящихся к главной артерии-каналу, высказывала свои надежды и свои беспокойства.

— Вода течет на поля, вода в песок уходит, соленая вода вверх поднимается — поля портит. Раньше только о воде думали, теперь и о земле думать надо. Спасибо, ученые помогают за землей следить, без них было бы трудно...

Мы ездили на харман, трогали серые кипы хлопка — самого ценного из вырабатываемых в нашей стране — тонковолокнистого, шелковистого. «Газик» то и дело останавливался, Шекер выходила из машины, отдавала распоряжения, решала свои колхозные дела.

На площади возле Дома культуры мы встретили двух стариков в таких огромных папахах, что от одного вида их становилось жарко.

Самые старые мехинлинцы,— сказала Шекер.

Как было с ними не поговорить? Мы подошли, обменялись неторопливыми церемониалами взаимных приветствий, и я задал свой неизменный вопрос: как они относятся к переменам, происшедшим за последние годы.

— Ай, спасибо Шекер за канал,— сказал один из них, назвавшийся Курбаном Овезовым.

— Государство надо благодарить,— поправила его Оразмухаммедова.

Курбан подумал и снова заулыбался:

— Ай, спасибо, Шекер, прямо домой вода пришла... Другой старик, Ханы Аннамамедов, не вмешивался в беседу и, лишь когда Курбан умолк, вставил свое:

— Прежде, если пересыхала речка, люди уходили искать воду. А теперь река сама пришла к людям. И в сказках такое никто не придумывал...

За века у жителей пустыни вода стала главной темой и в песнях, и в сказках, и в неторопливых застольных беседах. Удивительно ли, что появление в пустыне целой реки до сих пор поражает воображение и старых, и молодых.

...А рукотворная река бежит дальше — к Ашхабаду, разливается широкими водохранилищами, качает на своей блескучей спине прогулочные лодки и поплавки рыболовов-любителей, ныряет в многочисленные водозаборы и, заметно похудев за городом, устремляется дальше вдоль холмистых предгорий Копетдага. В нескольких десятках километров за столицей Туркмении канал совсем растекается по арыкам и трубопроводам и, подобно большинству рек пустыни, исчезает без устья.

Теперь гидростроители не спешат с новыми километрами канала. Они расширяют русло на всем протяжении — готовят дорогу для будущей большой воды. Перестраивают гидротехнические сооружения, создают новые и улучшают старые подводящие каналы и дренажную сеть.

А тем временем ученые продолжают свои исследовательские работы на канале — этой гигантской лаборатории.

Веками мечтали дехкане о большой воде. Но мечта есть мечта, она не могла дать опыт земледелия при большой воде. Когда мечта сбылась, оказалось, что без помощи науки далеко не все земледельцы готовы принять и разумно использовать большую воду. И кое-где случилось так, что обильные поливы привели к излишней фильтрации, к подъему соленых грунтовых вод и даже к засолению почв. Ученые уже дали рекомендации, как остановить этот процесс. Но существует много других проблем, которые еще должна решить наука. Преобразование природы в таких грандиозных масштабах ставит массу новых вопросов, на которые не знает ответа вековой опыт местного земледелия.

А ведь Каракумский канал — это еще не самая большая вода. Пройдет несколько лет, и в засушливые степи, в пустыни Средней Азии, и в том числе в Каракумы, протянутся новые каналы — от великих сибирских рек. Один из них, как предполагают, обогнет с востока Аральское море и мощным потоком вольется в изнывающие от безводья пустыни.

Еще никогда на Земле не разрабатывалось таких грандиозных проектов преобразования природы. Осуществление их, несомненно, вызовет к жизни новые проблемы, которые придется срочно решать. И тогда опыт строительства и эксплуатации Каракумского канала может оказаться незаменимым.

ОБ АВТОРЕ

Рыбин Владимир Алексеевич. Родился в 1926 году в Костроме. Окончил факультет журналистики МГУ. Член Союза журналистов СССР. Работал корреспондентом журнала «Советский Союз», много путешествовал по нашей стране. Выступает в различных жанрах — очерк и рассказ, фотоочерк и поэзия — во многих журналах, газетах, альманахах. В 1972 году в нашем издательстве вышла книга его путевых очерков «По древнему пути «из варяг в греки»». В сборнике «На суше и на море» публикуется четвертый раз. В настоящее время работает над новой книгой очерков «Были «черных песков»».

К очерку Владимира Рыбина

«ПОТЕКУТ НОВЫЕ РЕКИ»

Мираб целинного совхоза «Москва» Ораз Меляев Гигантские трубы для насосных станций

Хороша рыбалка на Каракумском канале

На земли, некогда брошенные людьми, пришла новая жизнь

На хлопкосборочном пункте. Хлопок нового урожая Искусственным истоком Мургаба называют эту насосную станцию

Транспортная артерия в пустыне