Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1973(13)


ЯРОСЛАВ ИВАШКЕВИЧ

ЛЕБЕДИНОЕ ГНЕЗДО

Очерки



Между Балтикой и Северным морем лежит древнее лебединое гнездо, названное Данией; здесь родились и рождаются лебеди, чьи имена никогда не забудутся...

Из сказок Андерсена



ПЕЙЗАЖ

Дания — страна равнинная, в ней нет ни гор, ни больших рек, и все же ландшафт ее волнист и разнообразен. Страна как будто составлена из отдельных кусков — Ютландского полуострова и пятисот островов, однако обитаемы из них всего лишь сто. У каждого острова, в особенности у крупных, свое лицо. Даже такие близкие соседи, как Зеландия, Фюн, Лолланн, Фальстер, Мён, связанные сейчас мостами, по-разному формировались геологически, по-разному развивалась там культура, и потому теперь каждый из них сохраняет свой неповторимый облик.

Да и самой Ютландии — этой части Европейского континента— присущи многие черты, свойственные скорее острову. G материком ее соединяет лишь узкая полоса Шлезвига (перерезанная, кстати, Кильским каналом), а в своей наиболее «датской» части — ближе к центру и на севере, где она доступнее с моря, чем с суши,— Ютландия вполне похожа на остров. Большие острова окружены сотнями маленьких островков, словно громадный кит маленькими рыбешками. Отдаленность от густонаселенных мест и тишина, столь необходимые порой людям творческого труда, придают этим местам особую прелесть. Поэтому многие из островков превратились в своего рода обители, где ищут уединения писатели, художники и даже служащие министерства иностранных дел.

Вся Дания — смесь созданной веками утонченной культуры с неким первобытным началом, неизменным, пока продолжается борьба человека с природой. В этом и очарование датского пейзажа, сочетающего цивилизацию с извечной силой морской стихии.

Море — вот та стихия, которая изваяла датский ландшафт и которая главенствует в этом ландшафте. Море повсюду. Невозможно найти красивый пейзаж, чтобы где-то не виднелось море; всюду взгляд свободно проникает вдаль, лишь на горизонте встречая туманную полоску суши. Видна то Швеция, то из Зеландии — Мён, то с Фюна за Малым Бельтом — ютландские порты и заливы. Не следует только представлять себе здешнее море как нечто серое, плоское. Порой ему случается и бушевать, оно покрывается белыми россыпями гребней, порой же — чаще, чем можно бы подумать,— бывает синим и безмятежным, как Тирренское море.

Не раз во время моих поездок в Данию я видел синюю морскую гладь, над ней солнце, источавшее непривычный жар, и тогда покрытое белым песком побережье казалось чуть ли не океанским берегом Африки.

Однажды, когда я забрался на самый отдаленный мыс полуострова Ютландия, на конечную точку суши, осенний день напоминал скорее лето где-нибудь на юге. Мыс Скаген славится прекрасной осенней погодой, которой он обязан близости Гольфстрима.

Скаген — очень своеобразное место, и тот, кто хоть раз побывал там, до конца жизни не забудет его пейзажей. Перебравшись через Лим-фьорд (кстати, не фьорд, а узкий пролив, отделяющий север Дании от массива Ютландии), попадаешь в удивительный край песков и рыбачьих поселков, дюн, укрепляемых искусственными насаждениями, и дамб, насыпанных среди вересковых зарослей...

Вдоль западного берега мыса на десятки километров тянется огромный, широкий пляж. Здесь уже явствен прилив. По пляжу можно ехать очень долго — утрамбованный и гладкий, он не уступает первоклассному шоссе. Природа здесь хоть и однообразна, но очень красива: открытое до самого горизонта море, над пляжем тысячи птиц — чайки, утки, чирки, чибисы; жалобно крича, они громадными стаями пролетают над водой, опускаются на волны, тучами взмывают в небо.

Дюны отделяют пляж от полей, заслоняют поселки, и пляж в своей унылой бесконечности кажется одиноким, покинутым. То тут, то там на песке среди дюн чернеет рыбачья лодка, оставленная у дороги, ведущей к рыбачьей деревне.

Мыс Гренен — уже за городком Скаген, там, где кончается земля (собственно, не земля даже, а белый вздымающийся, точно лепешка на сковороде, песок), — покрыт сплошь высокой сухой, жесткой травой, мешающей движению неугомонных песков.

Среди колких стеблей, в месте, где видны оба встречающиеся здесь моря, мы находим еле заметный в высокой траве надгробный камень. Поэт Хольгер Драхман (1846—1908), друг французских коммунаров и автор поэмы «Английские социалисты», исполненной чисто датского юмора и датской жизнерадостности, завещал похоронить себя тут. Одинокая могила романтична; невольно представляешь ее осенней бурной ночью, когда море ревет и грохочет и когда здесь, наверное, бывает жутковато.

Мыс Гренен — самая-самая «оконечность» суши — очень необычное место. Когда стоишь на нем, по правую руку — серые воды Балтики, по левую — темные и бурные просторы Северного моря. Удивительное это зрелище — смотреть, как встречаются волны двух морей, как сталкиваются друг с другом, как накладываются один на другой разного цвета валы, словно ладонь на ладонь, словно лист на лист, словно одна человеческая судьба на другую.

Все западное рыбачье побережье Ютландии — пустынные дюны. И на все побережье один лишь порт Эсбьерг, правда важный, служащий выходом в Англию. Против города лежит остров Фапё. Жители этого острова ведут свой род от голландских поселенцев. Рыбачки на Фанё ходят в национальных костюмах. (Местные жители утверждают, что это по меньшей мере средневековое платье.) И до чего же они живописно выглядят, когда, стоя на берегу, высматривают, как столетия назад, своих отцов, мужей и братьев.

На острове Фанё (в Норбю) есть известное рыболовецкое училище. Таких училищ в Ютландии несколько.

Причудливое впечатление производят порты Эсбьерг и Норбю: будто огромные гривы гигантских дикобразов, они ощетинились сотнями, тысячами мачт рыбачьих лодок. На пирсах сидят погруженные в раздумье матросы и рыбаки, ожидая выхода в море.

Совсем иной восточный берег Ютландии, изрезанный множеством фьордов. А надо сказать, датские фьорды сильно отличаются от норвежских. Там вода узкими языками проникает меж высоких скал. Здесь фьорды свободно простираются между живописными холмами, среди возделанных полей. Каждый фьорд — великолепная гавань, и поэтому на берегах выросло множество маленьких портовых городков. Там расположены Обенро, Коллинг, Вайле, Раннерс, Мариагёр, Хорсенс...

Когда едешь но отличному шоссе, бегущему большей частью вдоль моря, эти города встречаются на пути. Все они похожи друг на друга — светлые, чистые, застроенные разноцветными, будто игрушечными, домиками. Кое-где попадаются и высотные дома, но они совсем не гармонируют с идиллическим ландшафтом...

Голубые гладкие фьорды заходят дальше портовых набережных, вторгаются в глубь волнистой суши и иногда напоминают реки. На фьордах полным-полно лодок, пароходов, байдарок, настоящих «эскимосских» каяков. Вокруг городков раскинулись тщательно возделанные поля, то тут, то там виднеются крестьянские дворы, изредка мелькнет окруженный парком дворец богача. Встречаются и церкви. Все они на один образец: спереди большая тяжеловесная колокольня, за ней обширный неф, сзади приделана апсида. Трудно разобраться, какие из них новые, какие старые. Новые строят похожими на старые, старые же, реставрированные и вычищенные до блеска, кажутся совсем новенькими. Они ие страдали от чужеземных нашествий, лютеранская реформа проявилась преимущественно в иконоборстве, но сейчас в известных соборах и сельских церквушках отыскивают и реставрируют старинные украшения. Деревенские церкви, конечно, самые красивые. Некоторые из них — в Борре, в Форевайле, в Стюнс Клинт — были построены в XII— XIII веках. Церковные колокольни возвышаются на холмах над каштанами и буками среди однообразия полей.

Поля обрабатываются только механически. На громадных тучных пастбищах живописными пятнами выделяются стада коров. В Зеландии большинство коров красной породы, в Ютландии — черно-белой. Спокойно смотрят они на проезжающие машины. Девять месяцев в году коровы проводят под открытым небом, здесь их доят, здесь подкармливают концентратами.

Над полями носятся чайки. Непривычно смотреть, как по вспаханной борозде за трактором шагают не черные грачи, а белые чайки. Над зелеными лугами, над пшеницей, над овсом — всюду чайки.

Случается, автомобиль спугнет великолепного фазана, и тот взмывает в воздух характерной «свечой». Ютландский пейзаж производит впечатление достатка и спокойствия, но временами и утомительного однообразия. От тоски спасает море, возникающее то в виде голубого простора, то в виде полосы фьорда.

Почти в самом узком месте Малого Бельта стоит город будущего — Фредерйсия. Ядром города была крепость, в ближайшее время ему предстоит во много раз расшириться. Расположенная на перекрестке Копенгаген — Эсбьерг (прямой путь на Лондон) и дороги, ведущей с юга на север Ютландии, Фредерисия приобретает все большее значение. Поскольку датское правительство приступило к плановому строительству сети городов, можно ожидать, что строительство Фредерисии будет вскоре завершено. Глубины возле Фредерисии такие большие, что в порт заходят даже океанские пароходы; Фредерисия наряду с Копенгагеном и Орхусом стала главным центром импорта горючего.



Рис. Дания



Неподалеку от Фредерисии был построен первый датский мост, соединяющий остров с материком. Это мост в Миддельфарте, он связывает остров Фюн с Ютландией. Мост очень высок, и вид с него открывается в самом деле удивительный: поезд выскакивает на мост из букового леса, и вдруг перед вами — к северу и к югу — ясный простор Малого Бельта. Берега Бельта круты, многочисленные острова и полуострова загромождают море. Последний раз я проезжал там светлым, хотя и поздним вечером во второй половине лета: море было словно из алюминия, берега темно-зеленые, и всюду — на берегах, на холмах, на пароходах, в Фредерисии, в далеком Вайле — горели огоньки. Простор и сияние... На редкость красивое место.

В Дании спорят, какой из больших островов, Фюн или Мён, больше напоминает сказочную картину давних времен. По-моему, в пользу Фюна говорит уже одно то, что этот «круглый, словно роза», остров в самой своей сердцевине хранит чудесный городок Оденсе, где увидел свет Ганс Христиан Андерсен и где, несмотря на модернизацию, все по сей день выглядит так, что могло бы служить местом действия большинства сказок великого датского писателя.

Центральная точка острова — собор святого Кнуда, образец чистейшей датской готики, украшенный позднее прекрасной скульптурой Клакса Берга (1520 год) — изображением короля Христиана II и его отца короля Ганса. Однако посетителей Оденсе больше привлекают дом, в котором родился Г. X. Андерсен, маленький, тесный домишко, кажется даже не настоящий, хотя очень похожий на настоящий, с очаровательным двориком, где поставлен андерсеновский аист, и музей Андерсена — старинные дорожные сундучки и шляпные картонки, сопровождавшие этого неутомимого путешественника в его странствиях по Италии, Греции, Турции. Если бы эти сундучки могли говорить!

Из окна гостиницы виден фьорд, портовые угольные склады (уголь польский!), лодки и суда, снующие взад-вперед. На прозрачном зеленовато-сером фоне воды все это кажется сошедшим с картины Брейгеля. Все типично северное, вроде бы напоминающее Голландию и Северную Германию, и в то же время совершенно другое.

Интересно бы проследить, каким образом каждая страна изменяет на свой лад архитектурные моды и стили. Как северонемецкая готика (из Любека, например) превращается в датскую или польскую? Благодаря чему общий образец обретает национальный характер? Ведь дело не в материале: он один и тот же — кирпич. Но почему внутренности собора в Оденсе или в Орхусе воспринимаются как подлинно датские? В чем сущность национального характера искусства? Не знаю...

На острове Фюн больше развито сельское хозяйство, чем промышленность. Города уютны и живописны. Маленькие, КаК 5 На-пример, Фоборг на юге, восхитительны своим чисто датским колоритом. Белые стены, розоватая черепица, прусская кладка с черными балками — все сверкает, словно только что вымытое. И кругом — цветы.

Так уж получалось, что, сколько раз я ни переправлялся на пароме из Зеландии на Фюн и обратно, всегда стояла ясная летняя погода. Возможно, такая погода — редкость для здешних мест. Но стоит мне только вспомнить Большой Бельт, как возникает ощущение чуть ли не тропической жары и перед глазами встает море, гладкое, будто темно-синяя простыня. На паром, куда загружают вагоны и автомобили, шумными порывами налетает ветер. Стаи чаек кружат над паромом и, пронзительно крича, требуют подачек; устав махать крыльями, они отдаются во власть ветра, упорно относящего их в сторону. На палубе веет влажным и пронзительным холодом. Но море удивительно гладкое и голубое. Таким оно и осталось у меня перед глазами.

Переезд с Фюна на Зеландию длится больше часа. Большой Бельт здесь широк. От морского воздуха не только у меня одного разыгрывается аппетит. Буфет во всеоружии встречает проголодавшихся пассажиров. Типичная датская еда: пиво и к нему «smo-errebroedy» — большие ломти белого или, особенно здесь любимого, черного хлеба с креветками, мясом, овощами. («А у вас в Польше знают черный хлеб?» — спросила у меня одна датчанка.) Потом кофе и «wienerbroedy» — так называют здесь сдобные булочки.

Недавно на таком же пароме я переправлялся через Мессинский пролив из Калабрии на Сицилию и обратно. Вот когда мне предоставилась возможность сравнить темпы погрузки поезда на паром в Италии и в Дании. Разница удивительная, пожалуй, еще и потому, что дело происходило на юге Италии. Хотя несложная процедура повторяется несколько раз в день, в Мессине не обходится без совещаний, споров, недоразумений, можно подумать, что все происходит впервые после сотворения мира. В Дании переезд идет незаметно, быстро, гладко и без криков. Обожаю переправляться на датском пароме!

На «столичном» острове Зеландия всюду сказывается близость Копенгагена. В этом громадном городе живет почти четверть населения Дании. Вокруг столицы вращается вся жизнь страны; в Копенгаген, к месту осуществления своих надежд, устремляются все и отовсюду. Так шел в Копенгаген Г. X. Андерсен, так шел пивовар Якобсен, основатель Карлсберга, так поспешал туда каменотес из Исландии — отец Бертеля Торвальдсеыа.

Ландшафт Зеландии чаще всего равнинный и плоский. Здесь множество дорог, шоссе, автострад, расходящихся во все стороны от столицы, но поля такие же зеленые, как и повсюду в Дании, а на пастбищах щиплют траву или задумчиво жуют жвачку, как и в других местах страны, такие же коровы. Кое-где в зелени лугов виднеется красный клюв нового агрегата для уборки и сушки сена. Эту ярко-красную машину с забавно торчащим наподобие клюва элеватором все называют здесь «Вигго Кампман», по имени и фамилии премьера, при котором, то есть сравнительно недавно, стали ею пользоваться. Говорят, машина экономит много труда и очень практична. Сено поступает уже спрессованным в кирпичики, которые после просушивания удобно закладывать в кормушки. Такие агрегаты я видел и в Италии, только там их не называли «Фанфани».

Одно из самых красивых мест Зеландии — побережье от Копенгагена до Хельсингёра и до старинного замка Кронбог, в котором будто бы жил принц Гамлет. Но еще более своеобразна красота северного побережья острова — от Хельсингёра до Гиллелайе, иначе — побережье Каттегата. С любого места пляжа хорошо виден шведский, высокий здесь берег. Кажется, ничего не стоит забросить камень через Каттегат на другую сторону, но это, конечно, только кажется...

Сразу за Хельсингёром, ныне уже в черте города, расположился старинный морской курорт Мариенлист. Это типичный для конца XIX века, уже вышедший из моды «курзал».

В нескольких километрах за Мариенлистом лежит местность Хольбек с ее характерным для Дании сочетанием моря, пляжа, леса и старинной усадьбы. Есть неподалеку и озера. Старый, задумчивый дом в Хольбеке — прекрасный пример постройки XVIII века, в равной мере подражавшей чужим образцам и проникнутой национальным духом, постройки, как бы сформированной окружающей природой, соседством рыбачьих хижин, на которые смотрит старинный фасад, и одновременно испытавшей на себе влияние вкусов местного строителя и планировщика. Так возникло то, что выразило самую сущность датского пейзажа.

Парк переходит в буковый лес, неподалеку виднеется летний домик знаменитой датской актрисы XIX века госпожи Хейберг, за усадьбой — службы, утопающие в розах «Маршал Ниль», которых не найти больше нигде; мода на цветы, подобно моде на собак и на песенки, проходит очень быстро. В парке у самой дорожки растет громадный каштан. В конце XVIII века хозяйка дворца госпожа Шиммельман писала своей приятельнице: «Пишу это письмо в тени старого каштана».

Каштан состарился еще больше. Зато он многое повидал на своем веку: он видел, как потомок дамы, писавшей письмо, передал дворец «в пользование» гитлерюгенду и как над старинной датской крышей развевалась свастика. Но он видел также, как изгнали прежнего владельца и вместо флага со свастикой на крыше заалел «Dannebrog», как старинный дворец превратился в кипящий жизнью центр молодежного движения. Через дорогу у пляша выстроились старые рыбачьи хижины с соломенными крышами и большими светлыми окнами. После перестройки их приспособили под дачи для отдыхающих из Копенгагена.

Дворец в Хольбеке и окружающая его природа — приветливая и спокойная летом, очень суровая зимой (никогда не забыть мне снежную бурю, которую я пережил в Каттегате) — вошли в мое творчество, порой даже помимо моего сознания. Картина белого дома над бурным морем родилась в моем воображении раньше, чем я познакомился с Данией. Я изобразил ее в одном из своих романов, написанном в 1920 году, словно предчувствуя, что Дания станет столь близкой моему сердцу...

...В Хольбеке отчасти развивается действие и моей датской новеллы «Солнце в кухне». Помню, как пахло сеном в тот воскресный день, когда в газетах появилось сообщение об убийстве Рема и циничное коммюнике, подписанное Гитлером. Запах сена смешался с запахом крови, а ясный день омрачили грозные, черные тучи. Мир мог понять тогда, что такое немецкий фашизм, но не захотел. Воспоминания об этом дне тоже как бы навсегда срослись для меня с прелестным Хольбеком.

За Хольбеком начинаются пески, почти как в Скагене. Северозападный ветер не дает расти деревьям, но если выдастся погожий день, то белый песок в сочетании с синим морем создает такую гармонию красок, что увидеть нечто подобное можно разве только на далеком юге.

Стоит при мне упомянуть о «средней» Зеландии, и я не могу удержаться от улыбки. Невольно вспоминается мне чудесная песенка, исполнявшаяся в «мое время» знаменитой дивой в Копенгагене. Песенка о том, как юноша пригласил девушку на прогулку, повел в лес, поцеловал, объясняя ей, что все это «старинный народный обычай, принятый в средней Зеландии».

Так вот, средняя и восточная Зеландия очень красивы. Этому немало способствуют живописные озера Фуре-сё и Эрсун-сё и прекрасный, глубоко вдающийся в сушу Роскильде-фьорд. На его берегу стоит древняя столица Дании Роскильде, прославленная своим кафедральным собором с характерными остроконечными башнями. Собор великолепен: огромный, окруженный королевскими усыпальницами, но... до того аккуратно вычищенный, так скрупулезно реставрированный, что кажется чопорным и холодным. Сразу чувствуется, что жизнь датчан никоим образом не связана с его традициями.

Копенгаген расширяется и застраивается, в основном его северная часть. Раньше здесь простирались леса с вкрапленными кое-где городками, сегодня все слилось воедино. Леса в Дании большей частью буковые. Бук — прекрасное дерево с серебристым стволом и густой зеленой листвой. Осенью буковые леса краснеют, как у нас в Татрах, но здесь деревья более старые, выращенные давным-давно. Особенно живописны раскидистые буки в «Dyrchave» — зверинце-парке, что на севере столицы.

Среди этого полугородского-полулесного пейзажа нелепо торчат современные высотные дома-башни. Их можно увидеть и в Зоргенфри, где некогда была летняя королевская резиденция. А всего в нескольких километрах от автострады вдруг встречаешь настоящий деревенский домик, такой древний, что не верится, будто в нем может быть электричество, радио, телевизор.

В такой старинной усадьбе живет мой давнишний приятель, бургомистр города Люнгбю, организатор популярных выставок изобразительного искусства, которые он устраивает в новой великолепной ратуше. Дворец в Эрехольме, пруд, ипподром за домом, старый заводик напротив, высокие деревья, спокойствие,и тишина совсем рядом с Копенгагеном — все это необычным образом укладывается в единое целое. Здесь можно найти не только радио и телевизор, но и богатейшую библиотеку, и офорты Пикассо, и великолепную столовую, переделанную из древней кухни. Словом, немного старины и полная современность — это очень характерное для Дании сочетание.

К югу от Зеландии расположены острова Лолланн и Фальстер. Разъединенные узкой полоской моря (Гульборгзунд) и давно уже связанные мостами, они составляют как бы одно целое. Остров Фальстер соединяется с Зеландией гигантским, самым большим в Европе, мостом длиной три с половиной километра. Как и мост, соединяющий Зеландию с островом Мён, он построен уже на моей памяти.

Большой мост (Сторстромсбро) производит внушительное впечатление. Смелость его конструкции, разделенной посередине тремя арками, легкость, с какой пролеты покоятся на мощных быках, делают его прекрасным произведением архитектуры. Беловатый на сером фоне моря, обоими концами опирающийся на тающую в тумане землю, мост лучше всего смотрится с воздуха.

Лолланн и Фальстер, или, как здесь принято говорить, просто Лолланн-Фальстер,— острова целиком сельскохозяйственные. На их плодородной земле выращивают сахарную свеклу.

Лолланн — остров сахарных заводов и уютных маленьких городков, таких, как Марибо и Наксков. Здесь можно узнать датчан, простых, сердечных людей. Здесь можно, как это сделал известный датский писатель Герман Банг (1857—1912), когда ему опостылела столица, рано лечь в постель, всласть выспаться, встать с петухами и отправиться на прогулку — каждый день одной и той же дорогой через весь городок к порту и обратно. Эти тихие города мало изменились со времен Банга.

...Когда для обработки свекольных полей стало не хватать рук, рабочую силу начали завозить из Польши. Здесь поселилось большинство рабочих-поляков: и те, кого в Дании застигла первая мировая война, и те, кто остался в этой стране, признав ее своей второй родиной.

Среди польских рабочих, сначала сезонных, затем постоянных, родился и вырос датский писатель Хильмар Вульф *. Он посвятил польским «батракам» много теплых слов, с уважением и пониманием отнесся к их судьбе. В своем романе-трилогии Вульф описал жизнь польских рабочих перед первой мировой войной и в период между войнами.

* С творчеством X. Вульфа советский читатель знаком по его автобиографической повести «Солнечный бродяга». М., 1960.

Роман этот — история сложных взаимоотношений между жителями острова Лолланн (датчане называют их лолликерами) и прительцами из Польши. Конфликты исподволь улаживаются, и поляки начинают играть существенную роль в крестьянском обществе «свекольных островов». Первый том трилогии озаглавлен «Дорога в жизнь», второй — «Хлеб жизни», третий — «День обещания».

Сам Хильмар Вульф нашел свою «дорогу в жизнь» в «польских» городах и городках, таких, как Марибо и Наксков, где начало формироваться сознание польского рабочего. Постепенно из неквалифицированных, бедных, чудаковатых иностранцев образовалась прослойка, оказавшаяся очень полезной для экономической и общественной жизни Дании.

...В своей новой отчизне поляки играют прогрессивную роль, они, безусловно, имеют определенный вес в датском обществе. Понадобилось бы обширное исследование (кстати, уже начатое), чтобы определить взаимодействие столь несхожих характеров, как польский и датский...



ГОРОД

И вот я снова сижу в кафе «Фраскати». Передо мной простор площади и громадное из красного кирпича здание ратуши с высокой башней на крыше, построенное в стиле конца XIX — начала XX века. Рядом еще башни — многоэтажной гостиницы «Эспланада» и страхового общества «Абсалон». Площадь полным-полна народу: как всегда летом, здесь много заграничных автомобилей, уйма туристов, порой весьма экстравагантного вида.

Часы на ратуше каждые пятнадцать минут вызванивают несколько тактов мелодии, целиком ее можно услышать через каждый час. Своеобразный мотив, состоящий всего лишь из четырех комбинаций четырех пот, легко запоминается. Эти звуки стали для меня как бы позывными Копенгагена, позывными, будящими сложнейшие ощущения, связанные с этим городом. В свое время я был в нерешительности, не зная, стоит ли упоминать о «копенгагенских колоколах» в моих стихах. Ведь мое восприятие этой мелодии чисто субъективно. Но разве любое слово в стихах не есть всего лишь иероглиф, который слушатель или читатель расшифровывает по-своему? Так было всегда. И я оставил «копенгагенские колокола» в моем стихотворении: пусть говорят каждому то, что он сумеет досказать себе сам.

Хотя с моего наблюдательного пункта глазу доступны только ратуша, площадь перед ратушей и высокие дома вокруг площади, я без труда могу перечислить все, что меня окружает. Итак, сразу за спиной у меня парк «Тиволи», царство безмятежности и добродушного датского юмора, за «Тиволи» железнодорожный вокзал, старый, но просторный, заранее рассчитанный на оживленное туристское движение. Напротив вокзала упирается в небо современное здание скандинавской авиакомпании «SAS» с гостиницей «Меркурий». Бульвар Андерсена ведет мимо Глиптотеки и Научного общества через новый мост на остров Амагер и к аэродрому; а вот там, в едва заметном пролете впереди,— Стрегет, живописный торговый центр, возникший из вытянутых в одну линию маленьких улочек. Улочки приводят к следующей площади и устремляются все дальше и дальше к морю...

Копенгаген — один из самых своеобразных городов в мире. В Копенгагене, если его сравнивать с балтийскими столицами, нет ничего ни от надменности Стокгольма, ни от величественности Ленинграда, ни от экзотики Хельсинки. Нет, Копенгаген не походит ни па какой другой город, он единственный в своем роде, у него собственный стиль. Это неповторимое своеобразие, пожалуй, придает городу Копенгагенский порт, глубоко вдающийся в материк, а вернее, пересекающий его. И вот, идущие по морю суда словно бы проходят сквозь город, корабельные трубы дымят над крышами домов, а самая что ни на есть «портовая» улочка Нюхавн, прижатая к каналу, выскакивает на Королевскую площадь и упирается в официальное, чопорное здание французского посольства — подлинный дворец XVIII века.

Мой самый любимый, «собственный» вид, связанный с тысячью впечатлений, с сокровеннейшей атмосферой северного города,— это вид на Амалиенборг с Бредгаде. Все четыре дворца ансамбля Амалиенборга построены архитектором Нильсом Эйтведом (1701 — 1754). Эйтвед учился у Понпельмана в Дрездене и, говорят, бывал также в Польше. Не потому ли так близко нам его прекрасное творение?

Королевская резиденция Амалиенборг — это правильной формы квадратная площадь, четыре угла которой срезают четыре одинаковых дворца в стиле Людовика XV. Посередине возвышается очень красивый памятник Фредерику V работы француза Сали. Бронза памятника сплошь покрыта зеленоватым налетом, всадник сидит на искусно вылепленном коне. Датчане утверждают, что это лучшая в мире конная статуя. Всякий раз, когда смотришь на площадь со стороны Бредгаде, за дворцами вырисовываются очертания корабля. Он то стоит на месте,' то движется, и чудится, будто его кремовый корпус и черная с красной полосой труба забрались куда-то очень высоко, выше серых крыш Амалиепборга.

Сочетание дворцовых построек в стиле рококо с современными линиями корабельных корпусов вносит особую поту в городской пейзаж, определяет индивидуальность стиля Копенгагена.

Другой такой штрих — ярко-красные куртки почтальонов. На фоне серых городских стен (особенно в столь частые здесь пасмурные дни) цвет курток словно оживает, приобретая удивительную насыщенность.

Копенгаген не лишен очарования и в туманную, ветреную погоду, когда порой весь день приходится жечь свет. Однако в моих воспоминаниях город живет во всей красе быстротечного лета. Ни с чем не сравнимы длинные летние дни и почти белые ночи, изобилие распускающихся в эту пору цветов — сирени, дрока, жасмина, розы, заполняющие газоны и палисадники, взбирающиеся на заборы, и, наконец, июньские традиционные празднества, полные старинного очарования.

В первую очередь рассказ пойдет здесь о выпускниках средних школ. В автомобильно-велосипедную толчею неожиданно вклинивается простая крестьянская телега или громадная грузовая платформа, запряженная парой отличных битюгов (откуда только они их берут?). Разукрашенные зелеными ветками телеги и платформы битком набиты недавними школьниками. Сдав последние экзамены, они сразу же превращаются в студентов. Девушки и юноши надевают белые студенческие шапочки с красным околышем и с песнями и радостными возгласами разъезжают по городу. Встречают их повсюду приветливо: прохожие улыбаются, машут руками, даже шоферы и те не очень возмущены нарушителями порядка. На Новой королевской площади студенты соскакивают с телег. Здесь стоит конная статуя Христиана V, которую в обиходе называют запросто «Конь». Я всегда считал ее довольно неуклюжей, но в последний раз она почему-то показалась мне более изящной. Выяснилось, что скульптор Ламоро, сооружая в 1688 году этот памятник, отлил его в свинце. В летние дни свинец постепенно «таял», конь оседал, ноги у него стали укорачиваться. В 194(5 году статую увезли в арсенал, а на ее месте появилась копия из более стойкого материала. Сейчас «Конь» выглядит куда лучше. Студенты берутся за руки и водят хороводы вокруг памятника. Таков неизменный ежегодный ритуал, обязательный для всех поступающих в высшие учебные заведения. Веселье длится ровно три часа.

...В последний раз, когда я наблюдал пляски на траве возле статуи, мне неожиданно пришло в голову, что пляшут-то дети тех, кого я видел здесь в первую весну, проведенную мною в Копенгагене. Весело прыгая вокруг языческого коня, в жизнь просилось новое поколение. Поступить в высшее учебное заведение — это значит войти в жизнь, а она в эти минуты кажется юнцам необычайно таинственной и привлекательной.

К традиционным летним празднествам Копенгагена надо причислить и обряд разжигания костров в ночь на Ивана Купалу. Зрелище удивительное: ночь так и не спускается на город в этот вечер, вода сверкает особенным, фосфоресцирующим блеском, вбирая в себя сияние белой ночи. Вдоль всего побережья Зунда и Каттегата взвивается в небо высокое пламя, горят чучела колдуньи-зимы. На сером фоне моря пылают костры, взрываются ракеты, вспыхивают разноцветные фейерверки — традиционное датское увеселение.

В этот вечер пожарники несут специальные дежурства, и работы у них невпроворот. Порой им приходится разгонять молодежь, чересчур усердно исполняющую языческие обряды.

Вообще у пожарных в Копенгагене забот более чем достаточно. Одна из самых распространенных в Дании аномалий — пиромания. «Поджигателей» здесь великое множество, начиная с молодых и кончая стариками. Пиромания стала своеобразным социальным заболеванием, и правительство всерьез озабочено подобной проблемой. В печати то и дело встречаются рассуждения по этому поводу. Однако психологические корни «болезни» еще не исследованы.

Копенгаген весь устремлен к морю, весь связан с морем, весь изрезан морскими каналами или же озерами. В самом центре города плещутся три продолговатых озера, они соединены друг с другом, пересечены мостами и улицами. На озерах не переводятся стаи диких уток, лысух, норвежских уток, водяных курочек и лебедей. Живые, подвижные птицы придают всем окрестным улицам своеобразный характер.

Каналами окружены и остатки старой цитадели, сооруженной у самого моря. Это живописное место сегодня не производит устрашающего впечатления, напротив, в его рвах, зеленых валах, въездах на бывшие подъемные мосты есть нечто сказочное. Ветряная мельница, сохранившаяся на склонах цитадели, еще более усугубляет это впечатление. Изображение этой старой мельницы кисти Гогена висит в местном: Музее изящных искусств. Известно, что Гоген был женат на датчанке и приезжал в Копенгаген, занимался здесь живописью на натуре — это были его первые, еще очень робкие шаги. Отсюда такое большое количество ранних картин художника в Копенгагене, хотя здесь немало его полотен также и других периодов. Когда Гоген бежал из Лондона в Париж и начал свою «большую» жизнь, его жена с сыновьями вернулась в Копенгаген. Один из них, Жан Гоген, был выдающимся скульптором; его фарфоровые скульптуры, цветные, очень яркие, обжигались на Королевском фарфоровом заводе. Прекрасный тритон Жана Гогена установлен в плавательном бассейне в Эстерброгаде; из пасти тритона струится голубая вода. Другая его скульптура украшает старинный парк в Ольборге. Жан Гоген умер в 1961 году.

Каналом омывается и Христиансборг, древнейший центр Копенгагена, где некогда стоял королевский замок, много раз сгоравший и восстановленный. Здесь же находятся Национальный музей и Королевская библиотека. Наибольший интерес в Национальном музее представляет, пожалуй, отдел надгробий. На некогда окрашенных камнях сохранились скандинавские рунические надписи, из которых не все еще прочитаны. Расшифрованные надписи рассказывают об истории Дании дохристианских времен. На одном надгробии читаем: «Рангильд, сестра Ульфа, поставила этот камень и высоко подняла его в память супруга своего Гунульфа, красноречивого мужа, сына Нерве. Мало было равных ему по знатности рода. Проклятие тому, кто передвинет этот камень или унесет его, чтобы поставить на его место другой». Ну чем не баллада?

Во дворе Национального музея установлена копия известнейшего рунического камня, оригинал которого хранится в Еллинге. Два самых знаменитых камня Дании стоят у входа в еллингскую церковь. Тот, что поменьше, поставлен королем Гормом в память жены Тыры. А надпись на большем, раскрашенном камне гласит: «Харальд Король велел поставить этот памятник в честь Горма, отца своего, и Тыры, матери своей, тот самый Харальд, что завоевал всю Данию и Норвегию и сделал датчан христианами».

Здесь же, на острове Слотсхольм, в помещении, переделанном из старой королевской конюшни,— музей Торвальдсена. Великий скульптор погребен посреди внутреннего дворика.

Должен сознаться, что просторное и украшенное огромной башней здание Христиансборга, где сосредоточены всякого рода официальные помещения, в частности королевские залы для приемов, не произвело на меня особого впечатления. Зато удивительно хороши окрестности библиотеки и само библиотечное здание. Уютные садики, увитые зеленью стены, постоянно проглядывающие море и оживленный порт — все, вместе взятсз, составляет очень «датскую» картину. Забредший в эти места прохожий с радостью обнаружит здесь тень старой Дании.

На окружающем Христиансборг канале раньше располагался рыбный рынок. Пожалуй, это был самый колоритный рынок, какой мне довелось видеть, кроме разве что рынка в Палермо. На воде рядами стояли баркасы, и рыбачки прямо с лодок торговали свежей рыбой, креветками, крабами и всевозможными морскими деликатесами. Предприимчивость и энергия бойких рыбачек вошли в поговорку. Стоило только кому-нибудь попытаться ущемить их права, рыбачки тотчас же отправлялись в Христиансборг жаловаться королю. И почти всегда добивались своего. Теперь рынка, к сожалению, больше нет. Лишь по особым дням с утра на канале покачиваются один-два баркаса. Но это всего лишь дань традиции. Настоящий рынок переведен в другое место. А в память о старых торговых рядах на берегу канала поставлена статуя рыбачки — работа Свейструпа Мадсена — в характерном костюме, детали которого еще сегодня можно увидеть в одежде последних торговок рыбой.

У самого моря, вдоль цитадели, тянется узкий бульвар — излюбленное место прогулок иностранцев и датчан, знаменитая Лангелинне. Украшенный скверами, цветочными клумбами и скульптурами (именно здесь сидит Русалочка), этот яркий, оживленный бульвар — одно из самых веселых мест на земном шаре. Отсюда широко открывается вид на порт и его окрестности; море покрыто снующими во все стороны лодками, байдарками, яхтами. То и дело к пристани подходит корабль: из Швеции, из Ютландии или откуда-нибудь издалека. Издавая негромкие гудки, проплывают новейшие теплоходы. Здесь же приютился небольшой порт для частных парусных и моторных лодок, маленьких комфортабельных яхт. В «морском» комфорте для меня почему-то заключена особая притягательная сила, и я с огромным удовольствием прогуливался вокруг маленького порта, заглядывая в яхтенные каюты.

...Бегущая вдоль моря дорога на Хельсингер, по обе стороны которой теснятся самые красивые домики предместья, сегодня уже полностью слилась с городом. Старые дома и современные — некоторые из них построены гениальным Арне Якобсоном — окружены газонами и палисадниками самых различных форм и видов, но непременно утопают в розах. В Хельсингер лучше всего выбираться в июне: едешь в сумерках длинного, нескончаемого вечера, по одну руку от тебя море, по другую — изобилие цветов.

Раньше во всех направлениях вели точно такие прямые дороги. Теперь все спуталось в сложных переплетениях автострад, шоссе, мостов и объездов. Пригородные шоссейные дороги — вот что больше всего изменилось за последние десятилетия. И я, признаюсь, в глубине души жалею о прежних дорогах.

Раньше путь вел по Фредериксбергу (часть Копенгагена, выделенная сейчас в самостоятельную общину), по дивному фреде-риксбергскому парку, мимо зоологического сада, по шоссе, ведущему в Роскильде, и, когда вдали показывались остроконечные башни Роскильдского собора — пантеона, где покоятся поколения датских королей, сворачивал на Фордингборг. Там стояла старая приземистая харчевня, где можно было недурно подкрепиться пивом с бутербродами. Харчевня есть и поныне, но она стала почему-то неуютной, словно приуныла, затерявшись в переплетении новых дорог. Одно удовольствие было ехать по старой дороге, вспоминая, что еще Андерсен проезжал здесь в своих бесконечных странствиях, что все, кто отправлялся «на юг», оглядывались с фредерикского холма на освещенные утренними лучами башни города.

Сегодня идущие в обход центра многочисленные запутанные объезды-«ринги», известные только опытным шоферам лазейки, благодаря которым можно избежать пробок, убили идиллический дух предместий, лишили грустной прелести последние минуты расставания с городом.

Подъезжая к нему теперь, прежде всего видишь высотные дома, которых прежде не было и в помине. Великолепный район Беллахой возник сравнительно недавно; громадные серого цвета башни разбросаны среди прекрасных газонов и скверов. Построенные на холме, они возвышаются над городом. Этот новый район — одно из «чудес» современной датской архитектуры.

Мне лично больше по душе невысокие дома из стекла и легких конструкций, гармонирующие со старыми домиками, с крытыми соломой и утопающими в розах рыбачьими хижинами, переделанными в комфортабельные жилища. Ну, да ведь моя приверженность к старине известна.

Именно подступы к городу в наибольшей мере повлияли на изменение облика столицы. Городской центр остался прежним. До такой степени, что на Бредгаде, например, те же магазины, что и тридцать лет назад. И тот же трамвай — первый номер — курсирует по улице.

Наверное, поэтому я с таким удовольствием гуляю по издавна знакомым местам, заглядываю в книжный магазин и букинистическую лавку Хеста, где можно найти все старые и новые книги. Раньше тут стоял памятник незнакомому господину в цилиндре, а теперь высится конная статуя Христиана X, который изволил царствовать в «мое время». Не без иронии взирал я на бронзовую фигуру короля-гиганта (в нем было 2 метра 2 сантиметра), восседающего на коне, и вспоминал, каким видел его в последний раз на балу в Христиансборге, когда он помогал слугам убирать с подоконников грязные тарелки. Ровно в полночь тогда гостей пригласили в особый зал, и король собственноручно преподнес каждому чашку шоколада. Это означало, что пора отправляться домой, ведь шоколад, как принято было считать в XVIII веке, вызывает крепкий сон.

Бредгаде приводит нас на большую Новую королевскую площадь. Слева — узкий канал Нюхавн. Улицы по обе стороны канала застроены небольшими разноцветными домиками конца XVIII и начала XIX века. Именно здесь была последняя квартира Г. X. Андерсена. Сейчас в первых этажах и подвалах открыты кабачки и ночные заведения, куда заглядывают моряки и всякий портовый люд. Нюхавн не пользуется доброй славой, но живописен он по-прежнему, особенно вечером, когда зажигается неон, звучит музыка и на тротуарах стоят моряки со своими девушками.

Вокруг Новой королевской площади расположились Королевский театр, гостиница «d'Angleterre» и магазин «du Nord». Два последних, как явствует из самих названий, восходят еще к тем временам, когда французский язык был общепринятым в Дании. Сегодня во всех Скандинавских странах он отступил перед английским.

Королевский театр построен в 1874 году в традиционном «опер-ном» стиле на месте старого здания XVIII века. Старое было красиво, новое — уродливо и банально.

В этом здании разместились опера и драматический театр,; последний располагает еще и «малой сценой». Надо сказать, что, хотя опера и драма вполне хороши, наивысшей похвалы заслуживает здешний классический балет, пользующийся огромным успехом. К сожалению, лучшие танцоры изменяют ему, перебираясь на Запад и в Америку.

Гостиница «d'Angleterre» теперь вполне современное здание, но сам отель стоит здесь с незапамятных времен — о нем упоминает Андерсен, в нем останавливался Торвальдсен. Терраса гостиницы — самое «шикарное» место в Копенгагене. В полдень здесь можно увидеть «всех». Иногда я захожу сюда на рюмку сухого мартини (к этому еще подаются и бутерброды с креветками), но уже не встречаю ни одного знакомого лица, хотя посетители будто и не изменились с далеких «моих» времен: дамы — пожилые и расфуфыренные, а мужчины — вылитые чиновники из краковского кафе, только более элегантные и совсем уже дряхлые.

Зимой все переселяются с террасы в бар при гостинице. Когда-то здесь можно было оказаться рядом с королевскими братьями и кузенами, с крупными дельцами с судоверфи «Бурмейстер ог Вайн» или из Восточно-Азиатской компании, а также с представителями всесильной и вездесущей датской печати.

Магазин «du Nord», крупный «солидный» магазин в стиле XIX века, выгодно отличается от бойких, но уступающих ему по качеству товаров универмагов «Иллум» или «Фоннесбех».

Гостиницу и магазин разделяет узкая улочка Стрегет. Здесь начинаются самые фешенебельные магазины, самые роскошные витрины... Стрегет дважды обрывается, вливаясь в большие площади. Вблизи одной из них стоит церковь св. Николая с прекрасным зеленым шпилем на колокольне. На другой площади — кафедральный собор, украшенный скульптурами Христа и двенадцати апостолов — знаменитым творением Торвальдсена. Рядом находится здание суда «Dommirel» с высеченными на фронтоне первыми словами статута короля Вальдемара: «Государство да зиждется на законе». Между двумя этими площадями, уже на самой Стрегет, стоит деревянная готическая церковь Святого духа. В церкви до трех часов утра открыта «консультация для самоубийц», которые могут зайти туда и поговорить с дежурным пастором на тему: а стоит ли?

Особенно хороша Стрегет в декабре. Поперек улочек развешаны еловые гирлянды. Сверкают праздничные витрины; на площадях, за стеклами больших магазинов стоят зажженные елки. Оживляется движение: к торжественному празднику «Juledag» все должны получить подарки, всем нужно отправить поздравительные открытки. Нечто похожее можно наблюдать в декабре на виа Фраттина в Риме. Только там — все краски и движение, здесь нее, в окутанном туманами городе, царит чисто северное рождественское настроение. Все кажется ожившей сказкой Андерсена. Может быть, если поискать, встретишь и девочку со спичками.

Через узкую горловину Стрегет все движение выплескивается на громадную площадь Ратуши. За нею, позади ресторана «Фра-скати»,— вход в «Тиволи». Этот расположенный в самом центре города луна-парк красноречиво свидетельствует о детских увлечениях жителей Копенгагена. Чего только там нет! В маленьких павильонах — тиры — здесь стреляют не патронами, а при помощи фотоэлемента,-— всевозможные аттракционы, испытание на ловкость, бильярды, силомеры. В павильонах побольше — кафе. В самых больших — ресторан высшего разряда, роскошный «Нимб», окруженный тысячами разноцветных лампочек, и громадный концертный зал.

Знаменитый «Тиволи», не похожий ни на один другой луна-парк в мире,— своего рода ключ к психологии датчан. Старомодный, немного провинциальный, но оборудованный согласно требованиям современного комфорта, пестрый, разнородный, но с безупречно налаженным порядком — «Тиволи» отражает истинный характер датчан. Главное в нем — отсутствие нервозности. Оно проявляется во всем: в ресторанном застолье, в играх, в танцах. Может быть, датчане любят «Тиволи» именно как зеркало, в котором могут увидеть самих себя.

Когда-то участники датского движения Сопротивления, чтобы помешать захвату датских, военных кораблей, потопили у входа в порт судно. Немцы в отместку сожгли ресторан на Лангелинне и «Тиволи». «Тиволи» восстановлен в точности таким, каким был прежде, только на месте деревянного помещения, где раньше устраивались концерты, высится просторный современный зал.

Среди павильонов, киосков, кафе растут цветы, бьют фонтаны. Струи разноцветной воды кажутся освещенными лампой Аладдина...

И все же более скромные затеи «Тиволи» куда милее моему сердцу. Крохотный летний театрик с занавесом в виде павлиньего хвоста. В театрике разыгрывают балеты и пантомимы с неизменным Пьеро — символом самого «Тиволи», точь-в-точь как сто пятьдесят лет назад. Спектакли наивны: и трогательны.

Нравится мне и примыкающий к концертному скромный танцевальный зал, где можно освежиться пивом. Это место свиданий моряков с их подружками. Танцевальный зал — заведение на редкость благопристойное; танцующие пары неукоснительно соблюдают правила хорошего тона. По нашим понятиям, они развлекаются даже чересчур манерно, без всякого огонька. Входная плата (кстати, здесь плата только за вход; в танцзале в Дюрехавес-бакен полагается платить оркестру 25 эре за каждый танец; тех, кто не уплатил, вылавливает в толпе специальный представитель оркестра) отпугивает хулиганов, которых в Дании вообще мало, куда меньше, чем, например, в Швеции.

За танцующими можно наблюдать с балкона. Зрители просиживают здесь долгие часы за бутылкой пива. Однажды и я засиделся на балконе со своим приятелем. За соседним столиком расположилась семья иностранцев с тремя красивыми дочками. На балконе разрешается танцевать, и мой приятель пригласил одну из них. В конце концов наши столики объединились. Соседи оказались семьей промышленника из Лиона, путешествующей по Скандинавским странам в собственном «кадиллаке». Мы прониклись взаимной симпатией и разговорились. Отец интересовался Польшей, а каждая их трех дочерей непременно хотела танцевать с моим спутником. Спохватились мы, только когда начали гасить свет, и опрометью выскочили из зала. Кругом огни были потушены, киоски закрыты. Феерический облик парка внезапно преобразился. Мы быстро шли по опустевшим дорожкам вдоль пруда, над которым погасли разноцветные фонари. Автобус должен был дожидаться нас только до половины первого.

Мы бежали по незнакомой мне части парка — газон, поросший невысокими кустами георгинов, среди кустов еще горели лампочки и били маленькие, вровень с кустами, фонтаны. Это было чудесное зрелище. А может быть, только казалось чудесным.

Едва мы очутились на площади перед ратушей, как с башни поплыла моя любимая мелодия, печальный мотив из четырех нот, четырежды повторенных в разных комбинациях.

По темному городу мы ехали на Лангелинне, где тогда стоял наш лайнер «Баторий». За нами в полутьме оставались «Тиволи», площадь Ратуши, бульвары и разноцветная Стрегет — будто закрытая книга ярких, красочных и вместе с тем мудрых сказок Андерсена.

Перевод с польского Э. ВАСИЛЕВСКОЙ

ОБ АВТОРЕ

Ярослав Ивашкевич, видный польский писатель и общественный деятель, родился в 1894 году на Украине. Он изучал юриспруденцию в Киевском университете, одновременно занимаясь музыкой в консерватории. Свое первое стихотворение Ивашкевич опубликовал в 1915 году в журнале «Перо», выходившем в Киеве на польском языке. С 1918 года Ивашкевич живет в Варшаве.

В творчество Ивашкевича представлены чуть ли не все литературные жанры: романы, повести, рассказы, стихи, пьесы, эссе, критические статьи. Писательский труд и редакционные обязанности — с 1955 года он бессменный редактор литературного ежемесячника «Твурчость» («Творчество») — Ивашкевич сочетает с неутомимой общественной деятельностью. Депутат польского сейма, руководитель Союза польских писателей, председатель польского Комитета защиты мира — вот далеко не полный перечень его общественных функций. Ивашкевич — лауреат четырех Государственных премий. В апреле 1970 года ему была вручена Международная Ленинская премия «За укрепление мира между народами».

Советские читатели хорошо знакомы с творчеством Ивашкевича — новеллиста, романиста и поэта. Его произведения многократно издавались и переиздавались на русском, украинском, грузинском и других языках народов СССР.

Книга путевых очерков Я. Ивашкевича «Лебединое гнездо» (1962), фрагменты которой публикуются в нашем сборнике, не просто мимолетные впечатления литератора от очередной туристской поездки. Дания — страна, открывшаяся писателю впервые еще в начале 30-х годов, когда он, находясь на дипломатической службе, провел здесь несколько лет. Посетив Данию снова много времени спустя, писатель располагал обширным материалом, позволившим ему нарисовать картину столь милой его сердцу страны. Авторский рассказ о современной Дании не лишен, однако, некоторой субъективности суждений.







 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу