На суше и на море 1973(13)

Бессмертной памяти Германа Мелеилла

ЖОРЖ БЛОН

ВЕЛИКИЙ ПУТЬ КИТОВ

фрагменты из книги

— Фонтан!

Этот возглас китобоев веками разносится над океаном. Так кричали матросы, заметив кита с верхушки мачты, еще задолго до времен Моби Дика, тот же крик раздается с марса современного китобойного судна:

— Фонтан! Вон там фонтан!

Пассажиры чудесного плота «Кон-Тики», который течением Гумбольдта уносило через Тихий океан, с поэтической точностью выразили чувства, овладевшие ими при первой встрече с китом: «Мы вздрогнули, услышав, как позади нас что-то запыхтело, будто лошадь плыла, и вот на нас пристально смотрит огромный кит. Он в такой близости, что нам видна вся внутренность его дыхала, сиявшего, как лакированный башмак. Странно, право же, слышать это дыхание посреди моря, где все живые существа не имеют легких и плавают в полном безмолвии, подрагивая жабрами. Настолько странно, что нас вдруг охватывает жаркое сочувствие к нашему троюродному брату, который, как и мы, отважился уйти так далеко в море».

А между тем это необыкновенное морское животное, с такой же температурой крови, что и у нас, вот уже на протяжении нескольких столетий человек преследует с жестоким упорством, убивает, заставляя умирать в страшных мучениях. Китобои слышат, как хрипит загарпуненный кит, задыхаясь кровью пробитых легких. Очень долгое время люди нападали сперва на грудного детеныша кита, чтобы завладеть потом и его матерью. Впоследствии этот способ охоты был запрещен, но лишь потому, что мог привести к полному истреблению вида. По той же причине, и не по какой иной, охота на китов была ограничена и регламентирована. И если в наши дни начали применять электрический гарпун, убивающий кита мгновенно, то делается это вовсе не из гуманных соображений, а потому, что обломки взрывного гарпуна, застрявшие в теле животного, нередко портят инструменты при разделке туши.

Почему же такая жестокость? Прежде всего потому, что кит — это целое сокровище, а для некоторых людей нет более мощной движущей силы, чем алчность. Но существует и еще одна причина — огромные размеры кита. Как видно, они обернулись против него.

Кит самое крупное из всех животных, населяющих или населявших нашу планету; среди ископаемых остатков люди еще не находили подобного гиганта. Взрослый синий кит нередко достигает тридцати метров в длину, кашалот — двадцати двух. Но цифры — это всего лишь отвлеченные сведения. Надо увидеть кита своими глазами, чтобы испытать потрясение. Длина синего кита равна длине четырех автобусов, а высота — с двухэтажный дом. Один его язык весит столько же, сколько целый взрослый слон. Вес его костей — двадцать две тонны, мяса — пятьдесят тонн, жира — двадцать пять. Если бы это животное можно было положить на чашу весов, то на другую, чтоб его уравновесить, потребовалось бы поставить тридцать шесть слонов, или же население целого городка в две с половиной тысячи жителей.

Когда человек видит кита даже в море, то есть наполовину скрытого водой, он испытывает чувство, которое трудно передать словами. Сам я видел кита один раз в жизни, в Атлантическом океане на широте Гибралтара. Наверное, то был кашалот. Сначала я даже поверить не мог, что вижу животное. Морские волны разбивались о бурую спину, словно о плавучий островок, и я пережил волнение, совершенно мне незнакомое. Это было, можно сказать, чувство космического порядка. То же самое, наверное, переживают люди, присутствующие при землетрясении или возникновении вулканического острова. Пока я приходил в себя, кит скрылся под водой, и я больше его не видел. Опыт мой был слишком кратковременным.

Пассажиры «Кон-Тики», которые видели китов вблизи несколько раз и в течение более долгого времени, почувствовали к ним симпатию, потому что не имели ни средств, ни намерений нападать на них и еще, на мой взгляд, потому, что и дело, и условия, в которых они находились, возвращали их к своего рода первобытной невинности, то есть дружескому участию ко всякой божьей твари, и они увидели кита таким, каков он есть на самом деле: большое, по-своему мирное животное. Однако и дело их, и условия были совершенно исключительными.

У человека, ступившего на борт китобойного судна, при виде кита сразу же или почти сразу возникает чувство воинственного задора, что отчасти объясняется страхом, как и у всякого вооруженного человека, идущего на врага — живой или неживой объект, который им определен как враг. На борту китобойца при одном лишь виде «чудовища» всю команду охватывает невероятное возбуждение, что никак нельзя объяснить только жаждой наживы, и эта лихорадка разгорается с такой же силой в сотый раз, как и в первый. Швейцарский профессор Ренэ Гарди, человек просвещенный и миролюбивый, плававший однажды на таком корабле, рассказывает, как он готовился к страданиям от ужасного зрелища загнанного и загарпуненного кита. Но, по его признанию, он вместо этого почти тотчас же был охвачен всеобщим возбуждением, кричал и бесновался вместе с другими, и так было каждый раз.

Человек уже несколько столетий охотится на китов, и однако за этот долгий срок он узнал о них очень мало. Еще и сейчас кит остается для нас во многих отношениях загадочным, и это тоже связано с его гигантскими размерами. Кита, выброшенного на берег или вытащенного мертвым на палубу корабля, человек может осмотреть, расчленить, сосчитать все его кости, но до сих пор невозможно поймать большого живого кита и держать его в аквариуме под постоянным наблюдением.

До последней четверти прошлого века, чтобы узнать о поведении крупных китообразных в их родной стихии, приходилось довольствоваться рассказами моряков-китобоев героической эпохи. Эти люди отправлялись в море на своих утлых суденышках, метали гарпун рукой и, что самое главное, подходили к киту на очень близкое расстояние. Рассказывая потом о своей охоте, они иногда кое-что приукрашивали, кое-что просто придумывали или же, наслушавшись невероятных историй, сами чистосердечно верили в них. Но чаще всего это были умные наблюдатели и правдивые рассказчики, многое из их свидетельств оказалось верным.

Позднее на борту китобойных судов появляются ученые. Они впервые составляют точное и подробное описание убитых китов, способствуя развитию анатомии (особенно остеологии) и классификации китообразных. Но о живых китах ученые открывают только то, что можно увидеть с палубы корабля. Другими словами, они увидели нисколько не больше, чем видели до них китобои, а порой даже и меньше. Опыт научных наблюдений позволил им исправить некоторые ошибки, а избыток уверенности помог наделать новых.

После первой мировой войны начинают снаряжать специальные океанологические экспедиции для изучения миграций и повадок различных морских животных, в том числе и китообразных. Только путем очень тщательной проверки и сопоставления собранных за два века наблюдений современным ученым удалось добиться определенных знаний об этом некогда сказочном животном. В одних отношениях эти знания отличаются точностью и полнотой, в других — они еще недостаточно полны, а иногда основаны лишь на предположениях. Я постараюсь использовать только те сведения, которые в наши дни могут считаться вполне достоверными.

Возьмите карту Аргентины и посмотрите на ее восточный берег, примерно у сорок пятой параллели. Вы увидите, что подписи там не налезают друг на друга, а разделены значительным чистым пространством. И, отступя от берега, вы увидите те же чистые пространства: Патагония, дикие горы, обдуваемые ветрами плато. С севера на юг проложена дорога. Вы можете сесть у обочины и подождать автобус. Вероятно, вы его прождете день или два, а может, и больше.

Побережье еще пустыннее. Нанесенные на карту подписи — это названия, которые в давние времена мореходы и открыватели давали мысам, которые они видели с борта корабля, заливам, куда они иногда заходили запастись пресной водой, или устью какой-нибудь реки. Вдоль этого берега от залива к заливу отчаянно пробивались корабли Магеллана. Берег не менялся в течение веков. Едва ли какое-нибудь из европейских побережий сможет дать вам представление о такой уединенности — обращенная к морю сероватая пустыня...

Кругом, куда ни глянь, тянутся однообразные пляжи, окаймленные бахромой бурых водорослей. Волны Атлантики вал за валом набегают на песок и на камни, усеянные пустыми раковинами, скелетами каракатиц, рыбьими и птичьими костями. Иногда среди водорослей запутается выброшенный морем побелевший кусок дерева. Ни одна живая душа, наверное, никогда не увидит этого обломка. Следующий большой прилив снимет дощечку и отдаст морским волнам, а те опять начнут без конца швырять и таскать ее, пока не изотрут совсем.

Единственные обитатели побережья — птицы: чайки, ржанки, крачки, буревестники, крохали, плавунчики. В перелетную пору, когда птицы только что прибывают сюда, влажный серый песок сразу покрывается мириадами следов птичьих лапок, воздух наполняется пронзительными криками. Некоторые виды выводят здесь птенцов. Когда наступит положенный срок, они улетают, их сменяют другие. И так всегда, без всяких перемен.

Зимой — июль, август, сентябрь — побережье становится еще пустыннее. Волны, рожденные за тысячи миль отсюда и возросшие под дыханием бурь, с яростью бросаются на берег. По зимнему небу стремительно несутся большие птицы, раскинув неподвижные крылья. Неожиданно одна из них делает крутой поворот и, словно пикирующий бомбардировщик, бросается вниз, на вздымающуюся поверхность водяных гор, и тут же с рыбой в клюве снова взмывает ввысь под крики всей стаи.

Даже зимой на смену бурям время от времени приходит затишье, как считается в этих краях. Нескончаемые гряды пенистых валов не набегают больше на берег, их сменяют тяжелые, длинные волны зыби да монотонный прибой. И целыми днями над землей и над морем льется дождь.

Однажды в зимний день птицы увидели двух китов — двух синих китов Антарктики. Чайки и буревестники, постоянные гости открытых морских просторов, заметили их первые, возможно, еще миль за двести. Киты направлялись прямо к берегу. Их огромные аспидно-серые спины, будто два мощных тарана, пробивали морскую зыбь. Птицам сверху были целиком видны очертания двух тел, двух обтекаемых сигар тридцати метров в длину. Одна из них чуть побольше другой — это самка. Киты плывут бок о бок с божественной легкостью. Морская вода скользит вдоль линий их тела, замечательного по своим гидродинамическим особенностям.

Незаметно никакого движения плавников, и наблюдатель, находящийся на уровне морской поверхности, мог бы спросить: какая же сила движет эти огромные массы? Но птицы прекрасно различают сквозь тонкий слой воды движущий механизм каждого кита — его хвост. Этот горизонтально расположенный хвост ходит сверху вниз и снизу вверх и может также производить поперечные движения, перекручиваясь с огромной силой и гибкостью. В общей совокупности эти полувинтообразные движения с одной и с другой стороны и перемещают кита вперед. Ни один механизм, созданный руками человека, не смог бы производить впечатления такой плавности. Горизонтальный хвост — отличительная особенность всех китообразных, к какому бы семейству они ни принадлежали.

Впереди каждой из двух сигар в воздух время от времени поднимается струя белого тумана, узкая у основания и широкая на верхушке — в виде пальмы. Призрачное деревце поднимается на пятнадцать метров над уровнем моря — высота дома в несколько этажей. Это и есть «фонтан», всегда извещающий китобоев о появлении кита. Фонтан бьет из дыхал — двух сближенных ноздрей, расположенных в верхней части головы. Сразу скажем, как он образуется. Каждые шесть — восемь секунд кит выталкивает из своих легких несколько кубических метров нагретого и насыщенного водяными парами воздуха. Воздух этот затем расширяется, и понижение температуры, как результат расширения, вызывает конденсацию пара. Пар превращается в туман и капельками ниспадает в море. В течение веков мореходы заблуждались относительно этого явления. Они считали, что кит выпускает таким способом воду, которую заглатывает через рот.

Птицам было видно, как киты, вдыхая и выдыхая воздух, проплыли метров двести — триста у самой поверхности моря и потом нырнули. Нырнули на небольшую глубину, снова показались на поверхности, выпустили фонтан и опять нырнули, раз, и другой, и третий. После четвертого появления на поверхности и четвертого фонтана киты начали производить движения совсем иного рода. Эти необычные движения следует описать поточнее.

Две головы, такие огромные и, однако, складные, приподнимаются одновременно над водой и тотчас опускаются носом книзу. На поверхности показываются спины, или, вернее, каждый из них появляется на поверхности начиная с плеч, затем плечи погружаются вслед за головой, а на свет выходит продолжение сияющей спины и опять исчезает. Каждая спина, изогнутая дугой, катится в воде, как большое колесо. Вращение это кажется нескончаемым. У всех, кто видел его хоть раз, перехватывало дыхание, спирало в груди. Ничто не дает такого ясного представления об огромности животного, как эти движения. Когда спина перекатывается и исчезает, на воде появляется белый пенистый след: на поверхность выходит хвостовой плавник и в свою очередь скрывается под водой, за ним наконец показывается хвост — два больших треугольника, причлененные к телу одной из своих вершин. Хвост плещет по воде, иногда немного выступает из воды. В это время голова животного находится уже на глубине двадцати метров, и затем под углом в шестьдесят градусов кит устремляется вниз. Теплокровное животное, дышащее легкими, кит погружается в холодные и мрачные глубины, куда многие рыбы никогда не заходят. Для синего кита это глубины от ста восьмидесяти до двухсот метров. Он спускается туда за планктоном.

Тогда уже птицы теряют китов из виду. Зато их круглые и жадные глаза прекрасно видят рыбу, косяки рыбы, плавающей в верхних слоях воды. Они выслеживают неосторожных рыбешек, доверившихся волне, выносящей их слишком близко к поверхности моря. Но дальше определенной глубины птицы уже ничего не различают, и сама поверхность моря, обведенная круглым, как тарелка, горизонтом, кажется беспредельной сине-зеленой пустыней под серым, в снеговых тучах небом.

Птицы могут знать и могут не знать, что киты рано или поздно снова появятся над водой. Вероятно, они это знают. Уж не раз, отдавшись на волю ветра, дующего в сторону суши, они видели, как киты выныривают снова примерно через полчаса после исчезновения. Синий кит может находиться под водой в течение сорока минут.

Вскоре оба кита одновременно вынырнули из воды, и в воздух тотчас взметнулись два фонтана. Несколько минут киты рассекают морские волны, потом снова начинают нырять на небольшую глубину. И снова необыкновенное вращение, перед тем как уйти на большие глубины. Вот каким образом плавают в море крупные киты.

На широте сорок пятой параллели зимние дни коротки. Море вскоре становится однообразно серым и все больше и больше приобретает свинцовый оттенок. Потом, когда в небе померкнет последний свет, море станет черным, как сажа. Птицы перестают летать над ним и спокойно опускаются на его поверхность, словно на твердую землю. Море колышет их на своих волнах, как легкую пробку. Когда приходит ночь, птицы прячут голову себе под крыло и погружаются в сон.

Но оба кита бодрствуют. Они продолжают плыть в сторону берега со скоростью, превышающей обычную (от шести до восьми узлов), с какой они плавают, когда им ничто не угрожает и некуда спешить. Теперь же их скорость достигает двенадцати узлов.

С наступлением дня киты продолжают плыть все в том же направлении и с той же быстротой. Над морем снова кружатся чайки и буревестники, к ним теперь присоединились и другие птицы — прилетевшие с берега плавунчики. Еще до того, как киты появятся в виду берегов, плавунчики, уведомленные об их приближении своим инстинктом, спешат в открытое море. Эти птицы очень любят «китовых вшей», паразитических рачков, которые нередко массами поселяются у китов на спине. Как только кит показывается на поверхности, птицы садятся ему на спину и начинают склевывать рачков. При погружении кита они взлетают в воздух и ждут нового всплытия. Когда же кит ныряет на большую глубину, птицы поднимаются чуть повыше и все вместе летят в том же направлении, в каком следует кит. Они неторопливо описывают в воздухе круги, немного удаляются в сторону и возвращаются снова, совсем как собаки, бегущие вслед за прохожим,— в данном случае за прохожим невидимым, но присутствие которого они ощущают все время. Как только киты вынырнут, плавунчики уже тут как тут и сразу же садятся им на спину.

Они опускаются лицом к ветру, как самолет при посадке, а когда киты выбрасывают фонтан, обходят его с обеих сторон. Порою один из китов раскрывает свой огромный рот, чтобы подкормиться планктоном, и тогда готовые сесть птицы видят прямо перед собой этот туннель, огороженный сверкающей стеной из трехсот роговых пластин сине-черного цвета. Нисколько не сбавляя скорости, кит секунд тридцать продолжает держать рот открытым, вбирает внутрь одну-две тонны морской воды и закрывает рот снова. Сокращая мускулы щек и горла и поднимая трехтонный язык, кит выгоняет воду сквозь пластины китового уса, задерживающие планктон. Вот так питаются крупные киты, когда плывут по поверхности моря. Но как все происходит, если киты разыскивают пищу на больших глубинах, и как они при огромном давлении выгоняют изо рта воду (и выгоняют ли?), спросите их сами.

Оба кита все еще плывут в прежнем направлении. На второй день на горизонте появляется берег — едва приметная серая линия. Птицы уже, конечно, видят его, и с борта корабля он был бы замечен, но видят ли его своими глазами киты, трудно сказать. Слух у них исключительный, а вот зрение слабое. Глаза кита, чудесные темно-карие глаза с голубыми отблесками, слишком малы для животного такой величины. Расположены они по бокам головы, сразу же за углами рта. Зрительный луч образует с его телом угол в сорок пять градусов, так что кит, вероятно, прямо перед собой ничего не видит. Кроме того, хрусталик его глаза сильно собирает световые лучи, и поэтому, когда кит плавает на поверхности моря, зрачки у него превращаются в очень узкую полоску. Короче говоря, на глубине он должен видеть гораздо лучше, чем на дневной поверхности.

Но если наши киты и не видели берега, они все же знали, где он находится, так как плыли к нему очень уверенно. Каким-то образом они узнавали о близости берега и о подъеме морского дна. По мере приближения к земле киты все меньше оставались под водой и ныряли уже не так глубоко. Мили за две до берега они дружно сбавили ход, будто два корабля перед тем, как бросить якорь.

Не отставая друг от друга, киты проникли в один из заливов с многочисленным птичьим населением и сразу принялись с небольшой скоростью плавать из одного конца залива в другой, как будто что-то искали или ждали с кем-то свидания. Миля на север, миля на юг. Быстрые и ловкие повороты, точно у пловца в спортивном бассейне. Мало-помалу самка начинает опережать своего партнера. Спустя час она уже решительно вырывается вперед, самец отстает от нее на несколько метров. И маневры продолжаются: миля на север, миля на юг. Чего ищут киты в этом унылом заливе, чего ждут?

Маневры длятся весь день. Незадолго до наступления темноты самка, вместо того чтобы просто очередной раз повернуть от берега, начинает делать круги на небольшом пространстве, все время в сопровождении самца, а потом направляется в открытое море. Самец теперь нагоняет ее, и оба кита плывут рядом, набирая скорость и выбрасывая фонтаны. Постепенно их гладкие, блестящие спины растворяются среди потемневшего моря.

Еще раз наступает рассвет. Это уже третий день, и оба кита снова тут, в заливе. Над ними опять с криками носятся птицы, а они часами все плавают и плавают по заливу, теперь уже следуя друг за другом. Если б за ними наблюдал человек, он наверняка бы потерял терпение и попробовал выяснить, что привлекло китов в этот залив и что они собираются делать. Но нетерпелив один лишь человек, а животные умеют ждать. Все должно свершиться согласно закону природы, без спешки, в положенный срок. Некоторые птицы в этом заливе, может, уже и раньше видели такие же действия китов, а может, не видели. Во всяком случае они вели себя одинаково — летали и кричали, как им положено. Счастливые плавунчики склевывали рачков с китовых спин и, конечно, не ломали себе голову над вопросами.

К середине дня ход событий резко изменился.

Плывущая впереди самка замедлила скорость и застыла посреди залива, вернее, остановилась на месте, слегка шевеля боковыми плавниками и хвостом, чтобы ее не сносило к берегу. Спутник принялся плавать вокруг нее.

Самка все время слегка погружалась в воду и возвращалась снова, равномерно выбрасывая свой фонтан. Плавунчики каждый раз взлетали в воздух и опять садились ей на спину. Иногда она немного поворачивалась набок, обнажая часть живота. Живот у синих китов совсем не похож на их спину. Он весь покрыт мраморным рисунком — серовато-синими и черными прожилками с белыми пятнами и, что самое главное, весь изборожден продольными складками. Они начинаются от нижней челюсти и тянутся вдоль тела на три четверти его длины. Складки эти напоминают меха гармоники и играют к тому же сходную роль: позволяют коже живота растягиваться или сжиматься в зависимости от того, сколько животное поглотило планктона. Живот кита, о котором мы говорим теперь, был слишком вздут и сильно растянут.

Несомненно, кит этот страдал от боли. Он начинал выбрасывать фонтаны все более неравномерно, как загарпуненное животное, которое отчаянно старается уйти от китобоев. Потом вместе с фонтаном стали вырываться тяжкие, как из органной трубы, вздохи.

Самец, конечно, услышал эти звуки и забеспокоился. Он в волнении плавал вокруг своей спутницы, отклонялся в сторону, возвращался к ней опять, почти касаясь ее тела, и вдруг направлялся в открытое море, как бы не в силах больше выносить это зрелище, потом, опомнясь, возвращался обратно, и его фонтан тоже начинал бить с неравномерными интервалами. Кит волновался все сильнее, колотил хвостом по воде, иногда успокаивался на минутку, но потом тревога охватывала его с новой силой.

Самка оставалась все на том же месте. Теперь ее раскачивания из стороны в сторону стали быстрее и заметнее, а вздохи все громче. Корабль перед гибелью, подающий сигналы бедствия,— вот что она напоминала. Но никто не шел ей на помощь. Плавунчики у нее на спине продолжали взлетать по временам на несколько метров в воздух и опускались снова, занятые только своими рачками. И посмотрите на небо: там, вверху, собралась стая крупных птиц. Они шумят все громче и неугомоннее, предвкушая роскошное пиршество, которое готовится для них. С неба хлопьями падает снег. Морская зыбь неустанно набегает на берег.

Вдруг самка перестала дышать. Долгая судорога прошла по всему ее телу, потом все движения прекратились, и ее немного отнесло в сторону. Птицы сверху увидели, как замутилась вокруг нее вода, принимая сероватый оттенок.

Самка, однако, была живая, все еще живая, у нее снова шевелились ласты. Самец медленно плавал вокруг, как раз по краю помутневшей, непрозрачной воды.

Его подруга выбросила высоко в воздух фонтан и на этот раз без тяжких вздохов. Вещество, замутившее воду, начало понемногу расплываться, его относило к берегу.

Когда вода снова стала прозрачной, птицы разглядели в море еще одну сигару, как бы приклеенную к животу слегка повернутой набок самки. В длину она достигала семи метров.

Новорожденный китенок не был инертным существом. Своими плавничками и хвостом он производил инстинктивные движения, что позволяло ему держаться у живота матери. Рот его, пока еще лишенный китового уса, но уже с довольно солидным языком, был повернут в нужную сторону, совсем рядом с сосками, которые он вскоре начнет сосать.

Появившееся на свет животное не долго остается беспомощным. Еще кормясь грудью, китенок быстро становится крепким и проворным молодцом и начинает плавать около своей матери, для начала рядом с нею, повторяя все ее движения, кроме одного: он не раскрывает рта, чтобы глотать планктон, так как питается материнским молоком. У китового молока желтоватый цвет, едкий и маслянистый вкус. Китенку оно кажется превосходным. Чтобы покормить детеныша, мать останавливается или сильно сбавляет ход, поворачивается немного набок и выпускает соски, которые обычно втянуты внутрь и почти незаметны. Когда китенок насытится, она втягивает соски обратно и плывет дальше, а малыш пристраивается рядом с нею. Несмотря на свой юный возраст, китенок вместе с родителями погружается и ныряет на большую глубину. Прежде чем нырнуть, он набирает своими дыхалами побольше воздуха, и тот поступает в легкие через гортань и дыхательное горло без связи с ротовой полостью. Отличные клапаны, данные ему природой, наглухо закрывают дыхательные каналы, не позволяя проникать туда воде даже под большим давлением. Возвратившись на поверхность, китенок выбрасывает фонтан, такую же «пальмочку» из капелек тумана, как и у родителей, только немного поменьше, но уже прекрасной формы, что свидетельствует о его крепком сложении.

Мать с китенком всегда плавают в сопровождении отца, хотя некоторые авторы и утверждали, что после появления на свет детеныша синий кит покидает самку. Однако это неверно, за исключением редких случаев. Обычно же киты с малышом всегда плавают парой.

Наша чета курсировала сначала по заливу, невдалеке от берега, потом вышла в открытое море. В южных районах киты с наступлением зимы поднимаются к северу, чтобы спариваться и производить на свет своих детей в менее холодных водах. Весной они возвращаются обратно. Еще одна причина таких сезонных миграций — поиски пищи. Усатые киты перемещаются вслед за планктоном.

Я думаю, в наши дни всем известно, что такое планктон. Моряки собирают его очень тонкой сетью и с удовольствием едят, считая, что по вкусу он напоминает черную икру. Это вещество, рассеянное в морской воде и временами придающее морю красный, оливково-зеленый, желтый цвет и вызывающее фосфоресценцию, состоит из миллиардов живых организмов, очень мелких или микроскопических растений и животных. В зависимости от времени года и местных условий планктон перемещается, подчиняясь сложным законам, которые ученые пытаются определять все с большей точностью. Планктон представляет начальное звено в пищевой цепи океана. Селедка и макрель, например, питаются планктоном, а сами в свою очередь служат пищей другим рыбам. Усатые киты питаются непосредственно планктоном. Очевидно, они разыскивают такой планктон, где больше всего содержится рачков черноглазок Euphausia superbа. Взрослый кит поглощает фантастическое количество планктона. В желудке синих китов его иногда находили до двух тонн.

Китенок, рождение которого мы видели, до семи месяцев будет довольствоваться молоком матери. Как видно, это совсем неплохое для него питание, и он крепнет с невероятной скоростью, чего не дала бы никакая другая пища. Если бы мать могла взвешивать его, она бы увидела, что он почти все время прибавляет по четыре с половиной килограмма в час, то есть больше ста килограммов за день.

Наше маленькое семейство направляется теперь на север, следуя параллельно побережью. По пути им встречается одна, потом другая, потом еще несколько таких же, как и они, пар с детенышем, то есть на море показываются иногда три фонтана, два больших, один поменьше. Киты обнаруживают присутствие себе подобных благодаря замечательному слуху, улавливающему все колебания, передаваемые водой. Но они продолжают свой путь, не приближаясь к другим семьям,— вероятно, из-за того, что у них нет никаких новостей для сообщения, да и вообще от природы они довольно сдержанны.

Киты плывут на север до сороковой параллели. В этих широтах они, конечно, обнаруживают, что вода стала слишком теплой, планктон не таким обильным или не таким вкусным, и поэтому они уходят подальше от берегов. В этих местах собирается много китов, не только синие киты, но и другие китообразные, принадлежащие к разным семействам, родам, видам и разновидностям.

Стайками по десять или двенадцать животных плавают финвалы, или большие полосатики. Это киты исключительно быстрые и ловкие, у них темная спина и белый или желтый живот. Размером они поменьше синих китов (двадцать пять метров), тоже с пластинками китового уса, но далеко не так разборчивы в пище. Финвал, питающийся обычно планктоном, непрочь, когда представится случай, проглотить тысячу-другую мелких селедок. Нашему семейству встретился здесь также и малый полосатик — кит, похожий на финвала, только вдвое меньше (двенадцать метров). О повадках финвалов сказать пока что нечего, в целом они довольно сходны с повадками синих китов.

В один прекрасный день — когда наши киты плавали в виду земли — вдруг появилось какое-то нелепое и смешное китообразное, напоминавшее скорее карикатуру на кита. И это животное не только не думало скрываться, но, кажется, наоборот, всеми силами старалось быть заметным. Оно становилось в море вертикально, наполовину высунувшись из воды, смешно двигало несоразмерно длинными боковыми плавниками. Половина тела, выставленная из воды, была черного цвета, живот в крупных неровных складках, и, что самое главное, плавники и очень большая голова горбача (так называется этот кит) покрыты противными на вид бугорками и шишками, вроде огромных бородавок. А ведь, наверное, ему кажется, что он прекрасен и грациозен. Во всяком случае резвый горбач не страдал от комплекса неполноценности. Совсем наоборот.

Синие киты сразу сумели определить причину возбуждения горбача: справа от него на море показался фонтан и из воды выступила черная, такая же как у него, спина и большая голова в бородавках. Горбач стремился завлечь эту даму. Для него, так же как для синих китов и финвалов, это была пора любви. Наглотавшись разной рыбы и всего того, что ему удалось поймать (однажды в желудке горбача нашли шесть бакланов), он был в подходящем расположении духа, чтобы мечтать о маленьком страшненьком горбаче, которого на следующий год мать и он будут лелеять в течение положенного им природой срока. На зов любви горбач откликается более пылко, чем все другие китообразные. Когда приходит пора, он забывает обо всем на свете. Китобои это хорошо знают, они подбираются к нему сзади, когда он в таком вот возбуждении поднимается из моря, и бросают гарпун.

Бедный, некрасивый и смешной горбач, каким он может быть трогательным при некоторых обстоятельствах. Даже суровые китобои бывают взволнованы, увидев, что он не уходит от своей умирающей, загарпуненной подруги, неуклюже старается поддержать ее своими ластами, стонет в ответ на ее хрип и остается там, в замутненной кровью воде, до тех пор, пока другой гарпун в конце концов не настигнет и его и завершит в смерти эту преданность.

Кто знает, почему самка не платит ему такой же преданностью? Почему сразу же, как только почует предсмертные муки своего спутника, она бросает его и уходит. Для вида, может быть, самка представляет большую ценность...

Итак, пока длится зима, наши синие киты плавают в тех же водах, что и другие китообразные, которые, как и они, рассекают морские волны, ныряют, выбрасывают фонтан в виде пальмы. Но однажды над морем поднялся совсем непохожий на другие фонтан. Он был не менее мощный, но взлетал не вертикально вверх, а наклонно, под углом в пятьдесят пять градусов. Потом около этой косой струи море забурлило, покрылось белой пеной, как будто под напором мощного форштевня, и на поверхность всплыл кашалот, борец морей.

Да, если бы кашалот смог окинуть внутренним взором всю свою жизнь, он бы увидел непрерывный ряд битв начиная почти с рождения, во всяком случае с того времени, когда он перестал питаться молоком матери.

Прежде всего битва за жизнь, то есть за корм. Кашалот не принадлежит к тем потребителям планктона, которым достаточно только раскрыть свой огромный рот. Он преследует очень живую и Подвижную добычу — крупных и мелких кальмаров и осьминогов. Охотится он за ними на больших глубинах. Эти животные вооружены страшными щупальцами с присосками и роговым клювом. Все тело кашалота и в особенности его большая голова вдоль и поперек исполосованы глубокими рубцами, свидетельствующими, что поиски корма не всегда бывали для него мирным занятием.

Податливый китовый ус не позволил бы кашалоту сражаться с кальмарами и пожирать их. Поэтому на вооружении у него пятьдесят настоящих зубов из очень крепкой кости, самые крупные шириной до двенадцати сантиметров. Все зубы расположены в нижней челюсти, каждому из них в верхней челюстной кости соответствует тоже очень крепкая альвеола. У этого кашалота зубы уже не были белые и блестящие, как во времена его молодости. Они пожелтели и выщербились, но действовали по-прежнему как железные тиски, и кашалот умел ими пользоваться. Его охотничья сноровка непрерывно совершенствовалась от постоянной практики.

Кашалот, не в пример синим китам, животное не моногамное. Достигнув зрелого возраста, он должен бороться также и за то, чтобы удовлетворить свой инстинкт размножения. Скитаясь по морям, пробиваясь сквозь штормы, кашалот ищет и находит небольшие стада самок, склонность которых он вполне бы мог завоевать, но каждое такое стадо ведет и обороняет сильный и ревнивый хозяин, совсем не склонный терпеть близость отважных холостяков. Желанный гарем кашалоту нужно завоевать в жаркой схватке, где будут пущены в ход мощные удары головы и страшные укусы. После нескольких бесплодных попыток кашалоту в конце концов удается сломить сопротивление уже не очень молодого султана, и тот, весь израненный, покидает поле битвы. Самки без всяких уверток, не колеблясь принимают владычество нового хозяина. У кашалота самка в два раза меньше самца, она достигает в длину двенадцати метров.

Какая чудесная жизнь начинается тогда для кашалота! Во главе своих десяти жен он плавает по земному шару, по шару, на три четверти покрытому морскими просторами, а приютившиеся на суше люди думают, что они им владеют. Правда, султан-физетер* не выходит за пределы сороковых параллелей ни к северу, ни к югу, отдавая предпочтение морям теплым и умеренным. Но у кого из земных султанов были когда-нибудь подобные владения: Атлантика, Тихий океан, Индийский океан? За время своих путешествий кашалот, можно сказать, познал все: бескрайнее море под грозовым небом, бушующее от горизонта до горизонта; девственную водную пустыню, где немыслимо даже понятие берега и где стадо все же плывет без страха и надежды, чувствуя себя как дома, рассекает высокие волны, ныряет и пускает фонтаны; знойное заштилевшее море, где он мог вволю предаваться лени среди своих жен, действительно как восточный владыка в окружении резвящихся отпрысков.

* Физетер — старинное название кашалота. Теперь это слово стало его научным родовым названием — Physeter catodon.

Кашалоту со всем его семейством не раз приходилось огибать на большой глубине опасные мысы, усеянные обломками кораблей. Там, на этих кладбищах, среди остовов затонувших судов, они охотились за кальмарами. В проливах между островами кашалот различает шум прибоя у рифов, шум набегающих на песок волн. Без колебаний и просчетов, точнее любого лоцмана он прокладывает себе путь через опасные проходы и ведет за собой свое стадо.

Ни поиски корма, ни постоянная борьба за корм не приносят возмужавшему теперь самцу ни горя, ни забот. Для него это скорее спорт, и он черпает в нем естественную радость, испытывая свою силу и ловкость, как хорошо вооруженный и тренированный охотник. И битвы, которые теперь в свою очередь ему приходится вести против встречающихся время от времени бравых холостяков, он годами ведет без всяких опасений. В избытке сил кашалот торжествует над противниками и раз от раза испытывает все большее удовольствие, сознавая себя владыкой и хозяином жен. Да, это продолжается многие годы, поистине прекрасные годы. И нашему физетеру посчастливилось ни разу не встретить человека, жадного человека с железным гарпуном. Он мог бы с ним встретиться, но этого не случилось. Море велико, как говорят моряки.

Время точит горы. Как же ему не сокрушить всякое живое существо? Но однажды кашалот вдруг почувствовал, что ему труднее стало справляться с противником. Битва длилась теперь гораздо дольше. Но все же нападавший и на этот раз признал себя побежденным. Весь израненный, он скрылся в морских просторах. Кашалот, тоже потрепанный, некоторое время с яростью выпускал фонтаны, потом, желая убедить самого себя в своей победе, подплыл к одной из подруг и в ее обществе снова обрел утраченное спокойствие.

Другие битвы тоже пока кончались в его пользу. Но время шло, и кашалоту казалось, что поединки теперь стали чаще и тянулись дольше, хотя на самом деле все оставалось по-старому. Просто убывало мужество кашалота.

И вот пришел день, когда на нашего султана напал молодой соперник, показавшийся ему очень сильным и воинственным. Кашалот доблестно защищался. На этот раз он тоже еще был уверен, что одержал победу. Но видимо, его противник не разделял такого мнения, потому что вскоре вернулся и опять вступил в бой не на жизнь, а на смерть. Два кашалота, две громады по пятьдесят тонн, яростно бросались друг на друга, сшибались мощными лбами. Слышался страшный заглушённый стук мокрых тел. Проскочив один мимо другого, они поворачивались и ударяли хвостами по воде. Это были настоящие пушечные выстрелы. Противники снова сшибались и кусали друг друга, так что хрустели их челюсти и дыхание переходило в рев. Вокруг сражавшихся кипело и бурлило море, а самки тем временем, отступив метров на триста в сторону, покачивались легонько на волнах.

Кашалот вдруг почувствовал нечто ему совершенно незнакомое. На секунду он перестал быть единой живой массой, охваченной яростью, и, как будто его раздвоили, внезапно осознал каждое свое движение. С этой секунды он потерпел поражение. Уверенность покинула его, и он сразу почувствовал, что противник теснит его все сильнее и сильнее.

Знаменитый физетер остался на море один. Он плыл куда глаза глядят, нырял на небольшую глубину, старался восстановить нормальный ритм дыхания, как будто возвратился с огромных глубин. А мили за две от него уплывало стадо его подруг, следуя за своим новым повелителем.

Наш физетер перестал быть султаном и превратился в старого отшельника, как называют таких китов моряки. Многим охотникам за кашалотами пришлось с ними познакомиться. Сколько гарпунов было унесено старыми отшельниками, сколько судов опрокинуто, подброшено в воздух, разнесено в щепки хвостом! Моби Дик и другие киты, разбивавшие, так же как Моби Дик, ударом головы солидные парусники (факты достоверные), были старыми отшельниками.

Боевой дух может покинуть кита, когда дело касается битвы за обладание гаремом, тут действует суровый и прозорливый закон естественного отбора. Но там, где речь идет о защите своей жизни или преследовании жертвы, старые отшельники продолжают оставаться на высоте. Просто завершилась одна пора жизни и начинается другая. Кашалот дожил до этой поры. А так как он следовал естественному закону, не испытывая напрасных сожалений, не цепляясь глупо за то, что было и чего больше не должно быть, одним словом, живя настоящим, он не чувствовал себя ни униженным, ни горемычным. И может быть, скитаясь снова в одиночестве по необъятному морскому простору, он даже испытал смутное чувство вновь обретенной свободы.

Но не будем себя утешать: возраст всегда приносит с собой какие-нибудь неприятности. Кашалот, освобожденный от любовных страстей, избавленный от поединков, иногда все же испытывал раздражение, какую-то досаду. И вот почему: его изводили паразиты.

Плавать по теплым и умеренным морям очень приятно, но известно, что и всякая нечисть тоже любит тепло. Живущие на черно-коричневой спине кашалота китовые вши, размером с лесной орех, не очень ему докучают, и, кроме того, всякий раз, как кашалот хоть немного приближается к берегу, плавунчики избавляют его от них, по крайней мере частично. Но на спине его селятся и более неприятные обитатели: например, морские желуди Coronulae — усоногие рачки, которые ввинчиваются глубоко под кожу, в слой жира, несколько других видов усоногих рачков и особенно противный представитель веслоногих Penella. Это очень подвижные длинные черные ленты, которые цепляются за кожу своими головными рожками, словно крюками, да к тому же еще норовят выбрать самые нежные места: губы, уголки рта. Рассерженный кашалот может сколько угодно трясти своей массивной головой, он все равно не избавится от зуда и раздражения. Все его большое тело становится похожим на корпус старого корабля, который никогда не чистили.

Случается, что киты, встретив по пути корабль или крупный обломок, подплывают потереться об него, как корова о дерево. Кашалоту ни разу не представился такой случай, но опыт и инстинкт подсказывали ему, что, если наведываться временами в более холодные воды, можно почти полностью избавиться от всех своих паразитов. Теперь, когда заботы о гареме остались позади, ничто ему больше не мешает отправиться туда. Он пересекает тропик Козерога и держит курс на юг. Вот тогда-то наши синие киты и повстречались с ним.

В то время кашалот испытывал лишь одно сильное чувство — чувство необыкновенного голода, что легко объяснить: оказавшись в более холодных водах, ого организм начинает защищать себя, увеличивая толщину жирового слоя, предохраняющего тело; жир этот не может образоваться на пустом месте, отсюда и аппетит. А между тем кальмаров стало меньше в этих холодных водах, так что кашалоту приходилось усиленно охотиться.

В то утро, когда ему встретились синие киты, он уже несколько раз нырял на глубину, а успех был так себе. После глубинных погружений кашалот должен полностью обновить запас воздуха, максимально обогатиться кислородом, как атлет после затраченных усилий. Кит делает вдохи и выдохи, слегка ныряет, возвращается на поверхность, снова вдохи и выдохи, и так шестьдесят или семьдесят раз подряд. Упражнения эти длятся минут десять — двенадцать. Восстановив силы, кашалот думает, конечно, только об одном: нырнуть снова, надеясь на более счастливую охоту.

Перед тем как нырнуть, он опускает голову в воду и сгибает свое массивное тело. Хотя кашалот поменьше синего кита, момент его отправки на глубину выглядит еще более внушительно. Спина его изгибается колесом, переворачивается, и на поверхность выходит хвост. Над водой вертикально вверх поднимается вся задняя часть тела с величественным двойным треугольником на конце. Именно это великолепное зрелище всего охотнее запечатлевали художники прошлого столетия, и лучшим среди них остается Гарнерей. Охотились в то время в основном на кашалотов. Если вам когда-нибудь попадется старинная гравюра — «Ныряющий кит» с таким вот поднятым кверху хвостом, знайте — это кашалот. Полсекунды длится такой момент, потом устремленный к небу двойной треугольник рассекает водную поверхность, и все разом исчезает.

Нырните под воду и опуститесь вглубь на несколько метров. Над вами поверхность моря — светлый потолок, сияние которого быстро убывает, под вами — полный мрак. Вы сразу чувствуете неодолимое желание вернуться на поверхность. Большинство людей имеют в этом деле лишь ничтожную практику. Возрастающее с глубиной давление не позволяет им значительно уйти от поверхности. На каждые десять метров глубины давление увеличивается на одну атмосферу. На глубине двадцать метров мы испытываем давление более трех килограммов на один квадратный сантиметр — это почти максимум того, что может вынести наше тело без специальной одежды. Чтобы опуститься глубже, человек должен надевать скафандр и снабжаться кислородом.

Кашалот, нырнув отвесно вниз, почти сразу достигает глубины сорок метров, где испытывает давление в пять атмосфер. Ловец жемчуга Виктор Берж рассказал, как на такую глубину спустился однажды водолаз и вдруг, ударившись о скалу, повредил свой скафандр. Вода хлынула внутрь. Когда водолаза подняли на поверхность и сняли с него скафандр, вместо тела там оказалась бесформенная масса, жутко напоминавшая колбасный фарш. А пловец-кашалот, всего четверть минуты назад разгуливающий по морской глади, достигает этой глубины, не испытав ни малейшего неудобства, и продолжает опускаться глубже. Многие виды рыб, привыкшие жить в верхних слоях воды, здесь ему уже больше не встречаются.

С глубины семьдесят метров в морскую толщу перестают проникать красные, тепловые лучи солнечного света, так же как оранжевые и желтые. Свет здесь приобретает синевато-зеленый оттенок. Кашалот видит теперь вокруг себя рыб только очень светлой окраски, стекловидных, похожих на призраков, и студенистых медуз. Он ясно различает их всех, потому что его сильно суженные зрачки концентрируют световые лучи. Морские водоросли, затянутые сюда подводным течением, уносятся все в одну сторону, словно на ленте невидимого конвейера.

Восемьдесят метров... сто метров... сто пятьдесят метров. Глубже ста пятидесяти метров водолазы почти не спускаются. На этой глубине исчезают зеленые лучи, становится еще холоднее. Кашалот от холода, очевидно, не страдает. Видит он здесь так же, как наверху, а может, и лучше, и все еще продолжает опускаться вниз. На глубине двести метров он без задержки пересекает рубеж, за которым исчезают все формы растительной жизни. Триста метров! На этой глубине кашалот испытывает давление тридцать два килограмма на квадратный сантиметр.

Глубоководные рыбы безнаказанно переносят огромное внешнее давление лишь потому, что такое же самое давление существует во всем их теле и даже внутри тканей. Устанавливается равновесие. Эти рыбы приспособились к жизни под давлением в десятки килограммов на квадратный сантиметр, так же как мы к атмосферному давлению. Если их увлечь на заметно большие глубины, чем места их обитания, они расплющатся, а если поднять вверх, лопнут. У этого общего правила бывают исключения. Некоторые обитатели глубин, например осьминоги, могут довольно быстро подниматься почти к самой поверхности моря. И те паразиты, которых кашалот таскает на себе, тоже очень хорошо переносят изменение глубины. Но ведь ткани организма этих животных имеют такую же структуру, как у рыб, и дышат эти животные тоже жабрами, тогда как кашалот — не рыба и не осьминог. Он такое же теплокровное млекопитающее, как вы да я, дышит легкими, и его огромное сердце бьется внутри закрытого организма, наполненного большим количеством воздуха, вдыхаемого на морской поверхности.

В теле кашалота столько же выходных отверстий, сколько и у любого млекопитающего. Мы легко можем представить себе все эти отверстия герметически закрытыми во время ныряния посредством природных клапанов, таких же эффективных, как клапаны подводных лодок. Но корпус подводной лодки сделан из очень толстых стальных листов, а не из податливой плоти, куда может вонзиться гарпун, брошенный рукой человека.

У кашалота внутри его большого черепа — сверху и справа от канала, идущего от дыхала к легким,— расположена полость, вместившая в себя около тонны светлой маслянистой жидкости, называемой спермацет (в старину китобои считали ее семенной жидкостью, отсюда и название). Теперь ученые определили, что именно посредством этого органа и этой жидкости животное герметически закрывает дыхало во время ныряния. Есть предположение, что кашалот использует эту жидкость также и для увеличения удельного веса, чтобы легче было опускаться в глубину. Но препарирование пока не позволило узнать, каким же образом это происходит. Короче говоря, мы еще не разгадали, какими способами и средствами пользуется кашалот, чтобы противостоять давлению. Добавим к этому, что спермацетовый резервуар есть только у кашалота. Другие китообразные, надо полагать, глубже двухсот метров не ныряют.

Итак, физетер достиг глубины триста метров. Сквозь такую толщу воды могут проникать только синие и фиолетовые лучи, то есть глаз человека здесь почти ничего не видит. Присутствие тут этих лучей зафиксировано при помощи светочувствительных приборов. Вполне вероятно, что и глаз кашалота может улавливать темные лучи спектра и что он продолжает видеть вокруг себя рыб. Рыбы теперь попадаются красные, бурые и черные, изредка серебристые. Медузы, светлые в верхних слоях, принимают здесь темно-бурую окраску. Кашалот все еще продолжает спуск.

Долгое время думали, что на больших глубинах, за пределами нескольких сот метров, простирается совершенно темная холодная морская пучина, где нет никакой жизни. С усовершенствованием методов исследований мнение это изменилось. В конце прошлого века ученым, плававшим на специальных кораблях, удалось исследовать драгой морское дно на глубинах две и три тысячи метров. Были подняты со дна кораллы и другие живые организмы. Позднее ученые стали исследовать глубины, спускаясь туда в толстых металлических батисферах. Было установлено, что жизнь существует на всех уровнях, и ученые их успешно исследовали. Перед ними в лучах прожекторов крутились тучи планктона, проплывали рыбы. Все морские животные, которых человек теперь мало-помалу открывает, кашалотам, конечно, были известны уже тысячи лет.

Физетер достиг глубины пятьсот метров. Вокруг него шныряют черные и темно-фиолетовые рыбы. Живая подводная лодка не задерживается ради них и продолжает погружаться. На глубине шестьсот метров кит попадает в зону, где светочувствительные приборы уже не улавливают ни единого луча спектра,— пучина, абсолютно, математически темная.

Глаза кашалота не могут больше ему служить, и он начинает продвигаться при помощи других средств, как лоцман, ведущий судно при плохой видимости. Ученые предполагают, что китообразные могут общаться между собой посредством звуковых волн, и теперь точно известно, что на больших глубинах, считавшихся прежде безмолвными, постоянно пробегают такие волны. Их испускают рыбы. Кашалот улавливает эти звуковые колебания. Кроме того, ему, конечно, точно известны собственное местоположение и нужное направление, иначе бы он не рискнул забраться в эти места.

Кашалот покинул морскую поверхность больше четверти часа назад и продолжает спускаться вниз, в пучину леденящего мрака. Обитающие там животные обнаруживают друг друга по вибрации или же обшаривают щупальцами пространство вокруг себя. Они преследуют друг друга с беспримерной жестокостью — поочередно то жертвы, то охотники, потому что на таких глубинах ни одно живое существо не может отыскать растительную пищу. Страшные, утыканные колючками рыбы набрасываются на других рыб, едва ли меньшего размера, чем они сами, глотают их, пропихивая через свое растянутое горло, и часто бывают проглочены сами, еще не успев переварить жертву.

Посреди абсолютной темноты вспыхивает вдруг изумрудный огонек. Неподалеку от себя кашалот видит животное, похожее на длинную сигару со светящимися, словно иллюминаторы, отверстиями. У некоторых глубоководных рыб есть фонарики, которые они могут зажигать по своему желанию, чтобы привлечь добычу. Конечно, они в то же время рискуют привлечь к себе внимание охотника, но что можно добыть без риска? Кашалот этим рыбам не страшен: цель у него другая. Теперь он заметно уменьшил угол погружения, но все еще продолжает идти вниз.

До 1932 года ученые, за исключением одного, утверждали, что китообразные не могут нырять глубже ста метров. Самые щедрые из них отводили для кашалота двести метров.

— Это уже чрезвычайный подвиг и даже непостижимый,— говорили они.— Допустим, что кашалот смог бы вынести огромное давление, существующее на большей глубине, но он все равно бы погиб при возвращении на поверхность. Его легкие не сумели бы выделить азот, растворившийся в крови во время спуска. В капиллярах образовались бы пузырьки газа, а это означает немедленную смерть от остановки кровообращения. Разумеется, ни один кит не станет нырять при таком риске на очень большую глубину.

— А все-таки,— уверяли китобои,— нам не раз приходилось измерять длину линей, которые увлекали за собой загарпуненные кашалоты, нырявшие на полной скорости почти отвесно вниз. По нашим наблюдениям, некоторые из них достигали глубины восьмисот метров.

— Это совершенно невозможно. Вы представляете, какое давление испытывал бы кашалот на такой глубине? Больше восьмидесяти четырех килограммов на квадратный сантиметр. Его бы раздавило.

Единственный цетолог, не разделявший этого мнения, был немец Кюкенталь. Он говорил (в 1900 году): «Кашалот может нырнуть на тысячу метров». Он-то и оказался прав. В 1932 году вдали от берегов Колумбии работало специальное судно «Олл Америка», устраняя повреждение подводной телеграфной линии. На поверхность для починки был поднят отрезок кабеля и вместе с ним весь опутанный кабелем мертвый самец-кашалот. Очевидно, животное попало туда как в ловушку и, несмотря на все усилия, не могло выпутаться. Кабель был поднят с глубины тысяча шестьдесят два метра.

Кашалот не был расплющен давлением. Он погиб как утопленник, не имея возможности вернуться на поверхность и глотнуть воздуха. Но если он по собственной воле так смело спускается до тысячи шестидесяти двух метров, значит, он понимает, что это можно делать без риска для жизни при возвращении.

Иногда кашалоты едят рыбу, но основная их пища — кальмары и осьминоги. Существует много разных видов этих животных, мелких и крупных. Все они охотятся за своей добычей — рыбами или ракообразными — с помощью щупалец, снабженных присосками. Они парализуют жертву, душат ее, закупоривая ей жабры, и раздавливают, потом разрывают тело на куски и отправляют в рот. Осьминог опасен для противника даже более крупного, чем он сам. Рыбакам Океании приходилось наблюдать в прибрежных водах сражения между осьминогами и акулами. Осьминог набрасывает на акулу свои щупальца, и от их прикосновения рыба становится почти безумной. Опутанная щупальцами, она с такой силой бросается на скалы, что часто оба хищника погибают. Более счастливым акулам удается укусить осьминога в голову, победа тогда бывает на их стороне.

Осьминог — чудовище во всех произведениях художественной литературы. О нем, так же как о нырянии кашалота, люди науки часто высказывали скептические слова, полные убежденности: «Осьминог — любимое детище склонных к сенсациям романистов, репортеров, поэтов...» Когда авторы легендарных рассказов, а вслед за ними матросы, рыбаки, водолазы заявляют, что видели гигантских спрутов, все они слишком преувеличивают или просто привирают, как это часто бывает. Может, для купальщиков и существует какая-то опасность столкновения с крупным экземпляром, «но эта опасность лишь психологического порядка, что связано с неприятным видом животного и его скользким прикосновением». Так говорила Наука до того дня, когда (в 1875 году) был пойман осьминог с телом трехметровой длины и шестиметровыми щупальцами толщиной у основания с бедро человека и присосками величиной с блюдце.

— Ах! Ах! — сказали ученые, ничуть не сконфузясь.— Вот интересная разновидность рода Octopus. Назовем ее Architeutis princeps.

С тех пор были обнаружены еще более крупные осьминоги, в основном в ночное время, а это может служить доказательством, что для подъема в верхние слои воды они предпочитают пользоваться темнотой. Американская естествоиспытательница Рашель Карсон лично брала по этому поводу интервью у норвежского этнографа Тура Хейердала, когда тот вернулся из плавания на «Кон-Тики». В темные ночи Хейердал и его товарищи не раз видели среди животных, более или менее фосфоресцирующих, «огромное тело неровных и меняющихся очертаний и размеров, казавшееся больше плота, который имел величину примерно одиннадцать метров на шесть». Рашель Карсон считает, что эти крупные животные могли быть осьминогами или кальмарами. Осьминог имеет восемь щупалец, кальмар — десять.

Кашалот вовсе не стремится к одним гигантским кальмарам. Он непрочь погрызть и мелких, было б их только побольше. Но вот когда мелких становится мало, голод естественно заставляет его отправиться на глубину поискать себе блюдо поосновательнее.

Теперь физетер пребывает на глубине от семисот до тысячи метров. Он достиг мира, для нас едва ли вообразимого, такого же чуждого человеку, как самые отдаленные планеты. Кашалот плывет вдоль горного кряжа, который поднимается со дна океана, минует перевалы, ныряет в глубокие долины. Очертания их он угадывает в полной темноте. Время от времени тут загораются светящиеся рыбы, будто звезды вдруг вспыхивают в черном пространстве, где не существует нашего солнца. Яркая вспышка, светящийся след — и снова абсолютный мрак, о котором даже на минуточку подумать страшно.

Обогнув одну из скал, кашалот застыл на месте: он обнаружил кальмара.

Кальмары и осьминоги передвигаются в воде задом наперед, как ракета, выгоняя воду через трубку-сифон. Они умеют также передвигаться большими шагами по дну на своих щупальцах. Вот когда они разгуливают так, словно огромные призраки, кашалот часто и захватывает их врасплох. Он знает, что для него это самый удобный случай: наброситься на противника, не дав ему времени занять оборонительную позицию. Эту элементарную тактику нигде нельзя осуществить более эффективно, чем в океанских пучинах.

Кашалот не видел кальмара, но сумел определить расстояние до него и направление. Если бы он не мог этого делать, то давно бы умер от голода. Теперь он все еще оставался на месте, чтобы со всей возможной точностью засекать волны, испускаемые при движении животным, и чтобы самому не производить никаких колебаний. Кашалот чувствовал, как приближается кальмар, несмотря на все помехи, которые вносили плавающие по соседству рыбы, воспринимал это так ясно, как мы слышим шаги. Судя по мощности волн, кальмар должен быть порядочным. Кит находился в таком же сосредоточенном напряжении, как хищный зверь, готовый сделать прыжок. Его большое сердце сильно билось.

Мощность волн ослабела, и потом они вдруг исчезли совсем. Кашалот понял, что кальмар тоже застыл на месте. Должно быть, кое-что почуял. Может, уже обнаружил огромную массу тела кашалота, отражавшую другие звуковые волны. Единственное, что надо было делать,— ждать. Ждать и слушать. Океанская пучина полна этих напряженных ожиданий, исполненных алчности или тревоги. Кашалот знал, что запас кислорода позволяет ему оставаться под водой еще более получаса.

Вдруг среди непроглядной тьмы буквально взорвалось светящееся облако. Сквозь засверкавший планктон кашалот в одно мгновение ясно разглядел кальмара. Огромное животное, и так близко, всего в нескольких саженях. Тело его находилось в вертикальном положении, щупальца горизонтально выброшены вперед. И между ними билась огромная рыба. Именно кальмар и произвел взрыв светящегося облака. Эти животные, пускающие в светлой воде чернила, в темноте выбрасывают сильно светящуюся жидкость, чтобы испугать и ошарашить свою жертву.

С силой напрягая все свои мускулы, кашалот бросился в атаку. Хвост его перекрутился в воде, сжатой восемьюдесятью атмосферами. Слишком поздно! Кальмар уловил первое движение, а может быть, тоже сумел разглядеть своего врага при свете. Оставив рыбу, он приготовился к обороне — повернулся лицом к кашалоту и вытянул вперед щупальца. Кашалот бросился на него с открытой пастью и — промахнулся.

Если вы видели когда-нибудь подвижного боксера, который уклоняется и увертывается от стремительно нападающего противника и в то же время изводит его прямыми ударами левой, вы сможете представить себе кальмара перед кашалотом — с той только разницей, что у кальмара Onychoteuthis десять рук, которые могут достигать шестиметровой длины. Он отклоняется назад и вбок, выбрасывает струю воды из сифона, шевелит щупальцами.

Кашалоту чаще всего приходилось встречаться с такими кальмарами, которые, вступив в бой, тут же поспешно удирали, выбрасывая, как из пожарного шланга, струю воды. Этот же кальмар не отказывался от боя. Он уклонялся, увертывался, но не отступал. Сделав поворот одним взмахом хвоста, кашалот снова застыл на месте. Он знал, что кальмар прямо перед ним и угрожающе шевелит щупальцами. Всеми силами избегать щупалец и хватать прямо за тело — вот как надо действовать. Но это нелегко. Вокруг противников все еще светилась вода.

Под углом в сорок пять градусов кашалот бросился в правую от кальмара сторону и с силой рванулся влево. Но противник его был более проворным. Кашалот почувствовал, как прошлись по его хвосту щупальца. Он увернулся от них, сделав резкий рывок вверх, вдоль отвесной скалы. Однако надо было не только избежать парализующего прикосновения, но и победить противника, съесть его. Повернувшись, кашалот обнаружил кальмара все на том же месте. Его большое липкое тело слегка двигалось, словно мягкий занавес, под прямым углом к извивавшимся щупальцам. Противники опять стояли друг против друга. Битва началась снова.

Кашалот прилагал все усилия, чтобы увернуться от щупалец. Он хорошо знал, насколько усложнится борьба, если кальмар сумеет присосаться хоть одним щупальцем. Щупальца Onychoteuthis имеют по одному или по два ряда присосок, окруженных роговыми крючками. Череп кашалота был весь покрыт шрамами — следами ран от таких вот когтей.

Битва продолжалась. Кашалот наступал, кальмар по-прежнему увертывался, стараясь закрепить первое щупальце. Кашалота подгонял голод, разгоравшийся от близости жертвы все сильнее, однако великан не терял контроля над своими движениями. Опыт, вынесенный из многочисленных битв, закрепился в быстрых и точных рефлексах. Но кашалот знал, что время работает против него. Огромная мускульная энергия, какую ему приходилось затрачивать, быстро поглощала кислород, тогда как кальмару достаточно было оросить из сифона свои жабры. Нельзя надеяться на изматывание противника. А если бы кальмар вдруг задумал спастись бегством, кашалот едва ли смог бы его поймать. Свет от выпущенной кальмаром струи быстро мерк.

Кашалот еще раз бросился в атаку и еще раз почувствовал взмах щупалец над своей головой. Но на этот раз щупальце присосалось. Один из противников должен был погибнуть.

Спасти кашалота могла только стремительная атака. Во что бы то ни стало надо размозжить кальмару голову, прежде чем он успеет закрепить другие щупальца. Его страшный противник, конечно, не мог не знать об этой тактике и соответственно защищался: четыре его щупальца что есть силы извивались сзади, чтобы удерживать тело на достаточном от зубов кашалота расстоянии, тогда как остальные метались над головой противника, стараясь зацепиться присосками. Кашалот сильным взмахом хвоста продвинулся вперед и в то же время затряс открытой пастью, направленной на кальмара. Теперь к его черепу присосалось уже два щупальца. Он чувствовал, как впиваются в него, словно буравчики, когтистые присоски. На лбу у себя он также чувствовал выпущенную сифоном струю, что давало кальмару возможность держаться пока на расстоянии. Любой ценой надо было преодолеть этот напор.

Как раз в тот момент, когда кашалот почувствовал, как присасывается третье щупальце, ему удалось ухватить пастью, немножко наискосок, скользкое упругое тело кальмара. Приклеилось четвертое, пятое щупальце.

Кашалот держал в челюстях целый метр туловища кальмара. Однако щупальца (еще одно только что закрепилось) сжимали ему голову, точно намордник. Одно закрывало глаз, другое противно шевелилось в дыхале. Кашалот сознавал, что может задохнуться, если не примет быстрого решения. На какую-то долю секунды он разжал челюсти и рванулся вперед, стараясь укусить кальмара в голову. До черепа он не добрался, но захватил лицевую часть головы и щеку, зажав одновременно и сифон. Тиски были крепкие.

Между челюстями кашалот ощущал трубку сифона, а на губе бульканье воды, которую кальмар все еще тщетно пытался выпускать. Напряжение щупалец отчаянно росло, они сковывали кашалота и причиняли ему мучительную боль. Но, усиливая напряжение, кальмар готовил себе удушье, так как отверстие, позволявшее ему орошать жабры, находилось в пасти кашалота.

Тьма снова стала непроглядной. Кашалот стискивал челюстями мясо кальмара и глотал сок еще живого противника. Еще живого... Однако кашалот чувствовал, что кальмар слабеет. Судорожно бившийся еще минуту назад сифон больше не наполнялся. Кашалот открыл и снова закрыл свою пасть. Череп кальмара исчез в ней вместе с глазами. Теперь кашалот принялся есть мясо кальмара, которое было у него во рту. Напряжение щупалец ослабело, и они разжались.

Насытившийся кашалот возвращался к поверхности моря. Кожа его в нескольких местах была разодрана крючьями противника, но, подумаешь, важность! Через несколько дней раны зарубцуются, а кальмары не все будут такие большие и жесткие, как этот. Кроме того, кашалот не очень тревожился о будущем: когда желудок полон, все кажется прекрасным.

И будет еще лучше, все будет просто чудесно, когда кашалот сможет наконец выдохнуть из легких отработанный воздух и набрать свежего. Кит поднимается вверх со скоростью, которую человек пока не смог определить, но для кита она вполне обычна. Вот уже глубина шестьсот метров, пятьсот, четыреста. Начинают появляться фиолетовые лучи, потом синие. Кашалот попадает в темно-синюю воду, она все светлеет и становится зеленой. Вокруг все больше и больше блестящих рыб, а вверху уже угадывается светлый потолок, за пределами которого живут птицы и все божьи твари, созданные после рыб. Ледяная, темная планета глубин уходит из мыслей кашалота, и вот он возвращается, несравненный путешественник, дышащее легкими млекопитающее, к освещенной поверхности, которую его собратья-млекопитающие могут покидать лишь ненадолго. Потолок светлеет и светлеет, сюда проникают уже все лучи дневного светила. В бурном клокотании и всплесках кашалот разрывает потолок, и наконец, наконец-то (какое облегчение!) струей необыкновенной силы он выбрасывает негодный, отработанный воздух и вдыхает божественно чистый зефир. Какая свежесть, какое изумительное ощущение!

Кашалот слегка ныряет, возвращается на поверхность, пускает фонтан, снова жадно вбирает воздух, ныряет еще раз, возвращается, пускает фонтан, опять вдыхает воздух. Как бы насытиться, наглотаться этой живительной кислородной свежести? Кашалот плывет по волнам и с очень точными интервалами выбрасывает в море свою косую струю, тот фонтан, по которому его узнают китобои. Но сегодня их нет на море, горизонт чист. Над волнами носятся птицы, а огромное море принадлежит рыбам, рыбам и большим китам, которые вовсе не рыбы и которые тем не менее тысячи лет плавают в море, по морским просторам и морским глубинам.

Идут дни, одно время года сменяется другим, а море тоже знает времена года. Когда зима подходит к концу, темное, зимнее море в середине дня становится светлее. Под белой пеной на гребнях зеленых волн появляется прозрачность. С каждым днем солнечные лучи проникают в воду все дальше, и из глубин поднимается жизнетворный планктон. Микроскопические растения начинают быстро размножаться. Синие киты, которых мы покинули в момент встречи с кашалотом и которые всю зиму плавали против берегов Южной Америки, паслись теперь, словно большие коровы, в этом море питательного корма вместе со своим детенышем, сосавшим еще молоко матери.

Бурное кипение жизни в морских водах никогда не прекращается. Миллиарды микроскопических животных, расплодившихся под благотворным влиянием тепла, тоже поднимаются на поверхность. Молодые веслоногие рачки, морские черви, креветки величиной с булавочную головку жадно поедают растительный планктон и сами становятся пищей для рыб и крупных китов. Розовые, красноватые, желтые, зеленые поля планктона растекаются по поверхности моря, разносятся во все стороны морскими течениями, и наши киты неутомимо плывут вслед за этими потоками в сопровождении косяков серебряных рыб.

Налетают и уносятся весенние штормы, дни становятся длиннее, и приходит время, когда киты замечают, что морские луга стали уже не такими тучными. В умеренных водах наступает затишье, летний спад. Пора покидать эти места и возвращаться в более холодные воды, где жизнь еще бьет ключом.

Какое-то время киты неуверенно кружат в прежних широтах, потом решительно разворачиваются и берут курс на юг.

Посмотрите еще раз на карту, на голубое пространство вокруг антарктического континента. Там разбросано несколько островов, на которых люди различных наций водрузили флаг своего государства. Южная Георгия, Южные Оркнейские острова, Южно-Шетландские острова, Земля Александра I, Кергелен — все эти затерянные в океане земли более или менее похожи друг на друга. Зимой их окружает припай, продувают беспощадные полярные ветры; летом они чуть прогреваются — на них больше скал, чем земли,— и лишь немногие оживляются на короткий срок кое-какими цветами. Море вокруг островов всегда холодное.

Наши синие киты миновали Фолклендские острова, обогнули кипящие пеной скалы Шаг и, следуя за обширными полями планктона, повернули на восток. Но не успели еще показаться на горизонте снежные зубчатые горы Южной Георгии, как киты уловили вибрацию корабельных винтов и сменили направление — снова взяли курс на юг и разыскали себе новые поля планктона.

Пока они спокойно паслись там, продвигаясь с небольшой скоростью, в небе над ними стали собираться птицы, а вскоре покормиться на спинах китов явились плавунчики. Значит, неподалеку были Южные Оркнейские острова.

Первые плавунчики прибыли с острова Коронейшен. Киты приблизились к этому острову и несколько дней кружили у населенного пингвинами берега, плавали, ныряли, пускали фонтаны среди не обращавших на них внимания тюленей. Несмотря на обилие рыбы, планктон в этих краях не скудел, жизнь казалась прекрасной. Все еще кормившийся молоком матери китенок быстро подрастал и креп. Он уже достигал двенадцати метров в длину. Над морем рядом с двумя родительскими фонтанами гордо поднимался и его фонтан, примерно на две трети их высоты.

Если судьба пощадит нашу семью китов, если их минует гарпун китобоев и не растерзают хищные киты — косатки, они по-прежнему будут плавать в бескрайнем океане и встречать на своем пути в точности такие же семьи, как они сами.

Китенок будет расти около своих верных родителей, станет более ловким и сильным. В семь месяцев, достигнув к той поре шестнадцати метров в длину, он бросит сосать материнское молоко и начнет плавать с широко раскрытым ртом, втягивая морскую воду, насыщенную планктоном. «Когда китенок станет совсем большим, мать отведет его к другим китам. Вот тогда-то она и расстанется со своим детенышем, у которого начнется своя собственная, активная жизнь». Это почти все, что мы можем сказать в настоящее время о начале такой жизни.

Во время южного лета синие киты собираются в Антарктике. Возможно, именно там мать говорит своему отнятому от груди китенку: «Ну, теперь иди, поиграй со взрослыми». Молодые киты обоего пола некоторое время живут стадами или стайками. Китобои в этих краях встречают всегда одних лишь молодых китов, однако это еще не вполне проверено. Зато совершенно точно известно, что в два года кит становится взрослым в полном смысле этого слова. Чуть позже его встречают в обществе самки. Выбор подруги у моногамных китов, очевидно, не сопровождается жестоким соперничеством и битвами, как у кашалотов. В пору любви молодая пара устремляется в менее холодные воды, и там в соответствии с законом природы все начинается снова, жизнь следует своим чередом.

Сколько же лет живут киты? Точно мы этого не знаем. Раньше говорили сто лет, потом двадцать, теперь цетологи считают: около пятидесяти лет. Эта цифра получена в результате сложных вычислений, куда входят данные биологических наблюдений и основы теории вероятностей. Примем эту цифру, поскольку мы можем противопоставить ей только свое неведение. А как кончают свою жизнь киты, умирающие естественной смертью? Об этом мы знаем еще меньше. Возможно ли умереть от старости на этой морской арене, где борьба между видами так упорна и постоянна? Надо ли считать, что старого, неспособного защитить себя синего кита непременно сожрут косатки, а старого кашалота задушат щупальца гигантского кальмара? Все это очень неясно, а море велико. Обитающие на севере Тихого океана котики, когда их сокрушает старость, пускаются с наступлением зимы последний раз в бушующее море и погибают среди высоких волн.

Мне кажется, вполне можно себе представить, как синий кит, доживший без тяжких драм до конца своих дней, уставший патриарх, выбрасывает наконец последний свой фонтан, а потом, покачиваясь в одиночестве на волнах, позволяет своему большому телу наполниться водой и начинает погружаться в море все дальше и дальше, до тех глубин, где спят потонувшие корабли, которых никогда не увидит человек.

Перевод с французского Л. ДЕРЕВЯНКИНОЙ

ОБ АВТОРЕ

Французский писатель Жорж Блон родился в 1906 году в Марселе. Образование получил в Версальском лицее и Мореходном училище в Гавре. До второй мировой войны работал в редакции еженедельника «Кандид», в военное время — лейтенант французского флота.

После войны Жорж Блон целиком отдается литературному творчеству. Его перу принадлежит значительное число романов, документальных повестей, научно-популярных произведений. Особенное признание получили его военно-исторические книги, посвященные событиям первой и второй мировых войн («Марна», «Верден», «Гибель гитлеровской Германии» и др.). По словам критиков, Жорж Блон наделен особым даром воспроизводить высокодраматические события. Его документальные повести гораздо сильнее захватывают воображение читателя, чем иная беллетристика. Умение не просто показать события, но как бы заставить жить их заново оказалось неоценимым качеством и при создании научно-популярных произведений. В основном это книги о животных (китах, тюленях, слонах, бизонах), в них писатель как бы прослеживает «судьбу» этих животных на нашей планете. Жорж Блон уже публиковался на страницах нашего сборника в 1965 году (статья «Мореплаватели без компаса»).