Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1970(10)


ФЕНЬКА

В. Тарасова

ФЕНЬКА

Рассказ

Много лет брожу я по таежным звериным тропам. Безмолвие этих мест нарушается лишь криками птиц да шумом стремительных горных речек. В длинные вечера у костров часто слышала я рассказы охотников, проживших жизнь в тайге, о нравах и повадках животных. Но никто не поведал истории, подобной той, что произошла в нашем геологическом отряде.

В конце июня мы плыли на резиновых лодках по далекой таежной речке. Десятки километров тянется, извиваясь, ее сияющая лента. Лодка весело скользит по быстрым синим струям шивер, замедляя ход на тихих, задумчивых плесах. Широкая долина с обширными болотами местами заросла редкой лиственницей. Все дремлет в знойном мареве, лишь назойливо гудят комары да шумит река на перекатах.

Время от времени тишину нарущает звонкий, азартный лай нашей собаки Тайги. Она бежит по берегу и вспугивает выводки диких гусей. А их тут множество. На каждом повороте реки мы видим одну и ту же

картину: по берегу носится Тайга, высоко в воздухе мелькает тень гусака, а на воде мечется гусыня, самоотверженно стараясь отвлечь внимание собаки от выводка. В травянистых зарослях ныряют золотистые пушистые комочки. Гусята еще совсем крошечные: им два-три дня. Как поплавки, там и сям торчат из воды их острые треугольные хвостики. Гусята уверены, что спрятались. Мы смеемся, глядя на них, таких трогательно беззащитных глупышей. Пусть живут и растут до осени. Но тогда уж пусть не попадаются.

Мы пристали к берегу там, где только что Тайга вспугнула гусиное семейство. Один гусенок выскочил на берег и, смешно ковыляя, побежал по гальке, а потом, устав, спрятал голову под камушек и замер. Мы подошли к гусенку. Он не шевелился. Тогда кто-то взял его в руки, подержал с минуту и выпустил на свободу. Глупый маленький гусенок и не подумал улепетывать — заковылял вслед за людьми. Мы прибавили шагу, а птенчик, растопырив крылышки-култышки и отчаянно запищав, бросился нас догонять. Когда же мы сели в лодку, гусенок поплыл за ней. «Иди к маме!» — кричали мы хором и гнали гусенка к его выводку. Но не тут-то было. Несколько часов мы плыли по реке. У каждой новой гусиной семьи мы отпугивали гусенка, надеясь, что он пристанет к чужому выводку. Птенец упрямо плыл за нами.

Тайга давно уже сидела в лодке и рвалась на привязи, глядя на птенца.

К концу дня общими усилиями гусенка отогнали, и быстрой струей его отнесло в сторону. Проплыв еще немного, мы стали лагерем. Прошло два дня. На третий нас разбудил яростный лай Тайги. Мы не поверили своим глазам: наш маленький герой что есть силы плыл к лагерю. Едва успели схватить Тайгу. Ее глаза горели зеленым огнем охотничьего азарта. Гусенок, ничего не понимая, направлялся прямо к собаке. Я подставила ладони, и птенец, будто только этого и ждал, прыгнул прямо в них и притих.

Мы устроили совет и решили, что, уж коли гусенок так настойчив и никого, кроме нас, не признает, пусть остается, примем его в члены нашей геологической семьи. Только каждый с грустью подумал, что недолго ему с нами жить — ведь в основном лагере кроме Тайги будет еще восемь охотничьих собак.

Вскоре мы поплыли дальше. Тайга снова сидела в лодке на привязи и скулила. Гусенку сделали гнездо в кастрюле и поставили ее в другую лодку. Но в гнезде ему не сиделось. Он бегал по лодке, ловил комаров, выпрыгивал за борт и лихо плыл по бурунам и стремнинам, не отставая ни на шаг. Так прошел день. К вечеру мы приплыли в основной лагерь. В нем нас ждали товарищи, а с ними и собаки.

Что делать с гусенком? Все обступили нас. Собаки — молодые щенки и Тайга наперебой лезли к птенцу, которого я держала в руках. Ни на что хорошее не надеясь, я посадила гусенка на землю возле Тайги и, держа собаку крепко за шиворот, стала гладить свободной рукой то ее, то гусенка, приговаривая: «Тайга, ты хорошая, ты умница, гусенок маленький, его нельзя трогать». И тут произошло удивительное. Тайга из азартно-злобной стала озабоченной, добродушной. «Появилось материнское выражение»,— заметил кто-то.

Собака потянулась к гусенку, обнюхала и лизнула его под хвостиком, как щенка. Мы не верили своим глазам. Затем она спокойно отошла и углеглась у костра. Чтобы закрепить дружбу, я положила гусенка возле Тайги. Собака вскинула голову, озабоченно понюхала птенца, подняла заднюю лапу, носом подтолкнула под нее гусенка и накрыла его лапой. Так она поступала со своими щенятами. Щенки Джек и Белый вертелись вокруг Тайги. Гусенку скоро надоело лежать под лапой. Он вылез и побежал в сторону. Тайга стремительно вскочила, ощетинилась, оскалилась и, грозно рыча, куснула сначала Джека, а затем Белого, бросившихся к гусенку. Щенки, взвизгнув, убежали прочь. Тайга, видимо решив, что урок усвоен, спокойно отошла от гусенка. И щенки действительно не решались трогать птенца, хотя с интересом следили за каждым его движением. Иногда, забывшись, кто-нибудь из щенят пытался завязать более близкое знакомство с гусенком, особенно игрун Белый, но Тайга, неотступно следовавшая за своим подопечным, весьма недвусмысленно начинала рычать и показывать клыки. Таким же образом Тайга поступила и с шестью собаками проводников, которые вскоре появились в лагере. Псы стали далеко обходить гусенка, делая вид, что он им глубоко безразличен. Даже лихой гусятник Валет и хитрый Амнунда, вечно голодный и никогда не упускавший случая полакомиться, стыдливо отворачивались и, опустив хвосты, отходили в сторону при виде птенца.

Гусенок же, казалось, не знал чувства страха. Целыми днями он крутил у палатки, ловко ловил комаров и паутов. Собак и человеческие ноги он рассматривал как место, где можно покормиться, так как вокруг всегда вилось облако комаров. Боясь раздавить птенца, мы постоянно об этом помнили. Стоило собаке лечь, гусенок был уже тут как тут. Деловито и методично он начинал обирать комаров от носа до хвоста.

Дерзкий гусенок вскоре стал промышлять у собак и их пищу. Было страшно смотреть, как из пасти, которая могла проглотить его в одну секунду, птенец деловито вытаскивал лакомые кусочки рыбы и мяса. И собаки, всегда такие злые и жадные, во время еды позволяли ему это. Иногда они мирно продолжали есть, иногда же отступали от миски, оставляя гусенку его добычу. Джек сразу же уходил, как только у миски появлялся гусенок. Собаки проводников держались в стороне, и с ними гусенок трапезу не разделял.

Свойство огня гусенок освоил не сразу. Неоднократно влезал в костер, и мы едва успевали его оттуда выхватить. И только когда здорово обжег лапку, понял, что с огнем шутки плохи. Но костра не боялся и холодными вечерами мирно грелся возле него вместе с людьми и собаками. Любил спать и у меня за пазухой.

Когда стали думать, как назвать гусенка, сошлись на одном — Фенькой. В птице было ярко выраженное женское начало. Гусенок целыми днями толокся на кухне, заглядывая во все кастрюли и сковородки, умудряясь стаскивать рыбу даже с горячей сковороды. Когда месили тесто, совал туда свой длинный нос. Если кто-нибудь стирал, тоже начинал трепать в воде какую-нибудь тряпочку. Был страшным чистюлей, то и дело разбирал клювом свой пушок, а затем перышки. Так и назвали гусенка Фенькой.

А уж говорунья была Фенька! Все время, даже сладко подремывая у костра, она издавала звуки. Они были разнообразными и всегда имели совершенно определенное значение. Если Фенька была мирно настроена и делала что-то для себя приятное — щипала травку, ловила комаров,— доносилось: «Ту-ту». Так же она отзывалась, если, потеряв ее из виду, кто-нибудь звал: «Фенька, где ты?» Когда же она была голодна и не могла ничего промыслить, то меланхолично произносила: «Пум-пум-пум». Если это не помогало, раздавались требовательные, сердитые и очень громкие крики: «И-уи! И-уи!» Гусенок растопыривал крылышки, начинал махать ими и хватать клювом людей за руки и одежду.

Когда Фенька подросла, она уже по-иному заставляла обращать на себя внимание. Проголодавшись за ночь, она на рассвете развивала бурную деятельность, поднимая в лагере ужасный шум. Прежде всего Фенька принималась за натянутые, как струны, веревки растяжки палатки. Затем переходила к пуговицам клапанов. К этому времени Фенька стала большой сильной птицей, и от ее проделок палатки ходили ходуном. Все просыпались. Раздавалось ворчание, недовольные возгласы. Но Фенька не унималась. Она находила «ударные инструменты» — таз, бидон или ведро. Методично ударяя по ним клювом, Фенька озорным глазом поглядывала вокруг и ждала эффекта. В ее сторону из палаток летели шапки, сапоги, тапочки. Но это ее не смущало — Фенька обладала железным характером. Чаще всего для предупреждения «народного гнева» я поднималась и шла пасти Феньку или давала ей чего-нибудь поесть. С детства Фенька боялась одного — потеряться. В лагере или около лодок, которые, видимо, привыкла считать неотъемлемой принадлежностью человека, она могла оставаться и в одиночестве. Но стоило Феньке потерять лагерь или людей из виду, ее охватывало беспокойство. В стороне от лагеря она не сводила со спутника своих круглых, настороженных глаз. И если он в шутку прятался, Фенька в панике начинала бестолково бегать, раскрыв крылышки, и издавала пронзительные, отчаянные крики. И стоило ей снова увидеть человека, как она тут же успокаивалась. Повзрослев, Фенька не избавилась от этой боязни потеряться, но кричала уже не «И-уи», а краткое басовитое «Га». Крикнет и оглядывается. А потом бросается на поиски.

Даже на реке Фенька ни на секунду не отставала от лодок. Однажды мы плыли по очень бурному участку реки. Лодки стремительно несло. Фенька в тот день избрала мою лодку и неотступно плыла за кормой. Приближался один из самых больших на нашем пути порогов. Рев его слышен был издали. Я плыла за лодкой радиста — лучшего нашего «морехода». Вот его лодка уже плывет через порог. Мою лодку подхватило и понесло. Я не успела сманеврировать, и меня бросило на камень. Лодка накренилась и остановилась. Кругом с диким ревом неслись потоки воды, перекатываясь через камни. Я растерялась, не зная, что предпринять, и вдруг увидела Феньку, которая отчаянно боролась с течением. Меня поразило, сколько в этом маленьком тельце силы. Клюв у нее был широко раскрыт — видимо, она звала на помощь. Еще мгновение — и Фенька, уцепившись за какой-то одной ей видимый подводный камень, прижалась к моей лодке. Глядя на нее, осмелела и я. Встала одной ногой на камень, за который зацепилась Фенька, и толкнула лодку. Течение подхватило ее и понесло. Я упала на дно лодки и схватилась за весла. Но как только я смогла оглядеться, сразу же увидела Феньку, плывущую за моей лодкой.

Когда мы разбивали временный лагерь, Фенька оставалась ждать нас у лодок или ковыляла за нами, лезла на крутые склоны, часто съезжала на животе по осыпям, но вновь карабкалась вверх.

Проводники с большим интересом относились к этой птице и часто говорили: «Однако Фенечка гусей понимать не будет. Человека понимать только будет». И правда, казалось, что она хорошо усвоила отдельные слова. Свое имя запомнила сразу. Стоило сказать: «Фенька, пойдем!» — и она сейчас же, что бы ни делала, послушно направлялась к зовущему. Так же хорошо она знала слово «на». Услышав его, тут же поднималась и тянулась к рукам. Очень не любила слово «нельзя». Оно приводило ее в ярость. Когда Фенька подросла, отношение к собакам у нее изменилось. От мирного сосуществования она перешла к агрессивным действиям. В ней появилась какая-то ненависть к собакам. При их приближении Фенька начинала взволнованно кланяться, гоготать. Сначала собакам нравилось, как она теребит их шерсть, и они, добродушно улыбаясь, подставляли ей бока. Тогда Фенька стала искать наиболее уязвимые места, хватая их за уши, нос, а Тайгу за больную лапу. Собаки начинали скулить, рычать и уходили прочь, но никогда не кусали птицу. Терпеливее всех переносила Фенькины издевательства Тайга. Боясь трагической развязки, мы прогоняли собак от Феньки, а она торжествующе кричала им вслед, стараясь еще раз ухватить за хвост. Мне надоело Фенькино нахальство, и я стала гнать не собак от Феньки, а наоборот. Но стоило сказать: «Фенька, нельзя трогать собак!» — как она буквально стервенела, приходила в страшное возбуждение. Шея ее вытягивалась, глаза делались лютыми, она махала крыльями и даже шипела, как змея. Но зато собаки явно злорадствовали и ликовали в такой момент.

Я все думала, откуда эта ненависть, и потом поняла, что мы сами привили ее, постоянно отгоняя от Феньки собак и покрикивая на них.

Все помыслы гусенка, особенно в раннем возрасте, были сосредоточены на набивании своего зоба. Он был всегда раздут, как шар. Фенька ничего не упускала, ела все подряд: комаров, паутов, хлеб, рыбу, мясо, траву, глотала громадные рыбьи кости. Сначала я в ужасе выхватывала их из клюва, но, как оказалось, они не приносили птице никакого вреда.

Фенька постоянно ставила нас в тупик. Мы, например, долго ломали голову: почему она не любит плавать? Целый день толчется на берегу, а в воду одна ни за что не полезет. Другое дело, если кто-нибудь из нас забредет в речку, тогда и она будет плавать. Но Далеко не заплывала. Вот за лодкой в любое время и на любое расстояние следовала с удовольствием. Видимо, она считала, что нормально плавать люди могут только на лодках.

Пока Фенька была покрыта одним пушком и по ночам мерзла, я брала ее спать к себе в палатку. Обычно Тайга, спасаясь от комаров, лежала тут же в своем углу. Я подкладывала Феньку к ее теплому животу. Тайга накрывала гусенка задней лапой, предварительно обнюхав и лизнув. Фенька, пригревшись, засыпала. Но стоило мне взяться за спальный мешок, Фенька вылезала из-под Тайги и бурно требовала устроиться на ночь со мной: махала своими крылышками-култышками, пронзительно кричала свое «И-уи!», взбиралась на мешок. Она умела добиваться своего и никогда не шла на уступки. Как только я ложилась, она сейчас же примащивалась на плече, вытягивала шею и прятала голову за моим ухом. Только так, и никак иначе! Устроившись, она мирно запевала самую восхитительную по нежности и удовлетворенности колыбельную песню. Я готова была, на любые неудобства, лишь бы услышать эту лучшую из песен. Иногда в благодарность за тепло и уют Фенька платила мне лаской. Я никогда раньше не знала, что птицы умеют ласкаться. Делала она это так: начинала очень нежно пощипывать клювом щеку, губы, ухо, волосы, а потом волнообразно скользила своей бархатной шеей по лицу, шее.

Когда Фенька подросла, покрылась перышками и перестала мерзнуть, она стала спать где-нибудь за палаткой, но так, чтобы слышать людские голоса. К осени, когда ночи стали темными и холодными, ее снова потянуло в палатку. Мы не разрешали ей влезать туда. Она это очень быстро усвоила и стала поступать так. Протянет свою длинную шею, найдет мою голову, потреплет за волосы, ощупает клювом лицо и уши, в виде особого доверия сунет нос мне в кулак и засыпает. А под утро начинает теребить меня, чтобы ее покормили.

Фенька быстро разузнала, что крупа хранится в мешке, и научилась развязывать его. Она так напрактиковалась в этом, что, когда однажды в ожидании вертолета я ее привязала за ногу, она моментально распустила все узлы. Делала она это очень деловито, действуя ловко своим крепким клювом.

И вот новая забота — крылья у Феньки большие, красивые, другие гусята уже на взлете, а она и не думает летать. Почему? Слишком отяжелела на наших харчах? Вроде бы нет. Ленится? Или, может быть, берет пример с нас, своих «родителей»? Надо учить Феньку летать.

Утром мы, как всегда, идем с ней умываться, но теперь я говорю ей: «Фенька, надо учиться летать». И Фенька не упускает ни одного моего движения. Я поднимаю руки и начинаю ими махать. Фенька тоже расправляет крылья. «Фенька, побежали!» Я бегу по косе и машу руками, а птица, стараясь не отставать, бежит рядом и хлопает крыльями. Мои товарищи покатываются со смеху, по, увидев, как старается Фенька, включаются в эту игру. Солидный, с брюшком радист бежит по берегу, зычно подбадривая Феньку. Научный сотрудник, кандидат наук, подпрыгивает у воды, внушая птице, что надо разгоняться над водой. А Фенька полна внимания и усердия.

Мы «летаем» с Фенькой вторую неделю. Все подтрунивают, что я уже на взлете, а птица никак не может оторваться от земли. Наконец-то — о радость! — Фенька, быстро пробежав, поджимает ноги и летит на высоте полуметра над землей. При взлете у нее вырывается громкий, ликующий, настоящий гусиный крик. Она летит и кричит. Кричим и мы: «Ура! Фенька полетела!»

Пролетев метров пятнадцать, Фенька неуклюже шлепнулась на воду и оглянулась на взволнованных зрителей: «Каково!» А потом вылезла на берег и важно подошла ко мне. Я поздравила ее и в награду дала хлеба, который Фенька с достоинством приняла.

Теперь каждое утро мы командуем: «Фенька, лети!» Полеты ее все увереннее и выше. Каждый день появляется что-нибудь новое. Вот она научилась делать круг. Вот садится уже не только на воду, но и на землю. Вот научилась подниматься с воды.

Лето близилось к концу. Отряды последний раз разошлись по тайге. Отправилась и я в маршрут, а со мной Фенька и Тайга. Стояли мы в стороне от реки на большом болоте. Феньку привезли сюда во вьючном ящике на олене. Всю дорогу она терпеливо сидела там, покряхтывая, и, когда ее окликали: «Жива ли ты, Фенька?» — отвечала жалобно: «Ту-ту, ту-ту».

Скучно Феньке без реки. Целыми днями она ковыряется в крошечном ручейке. Спим мы все трое в палатке, ходим по тайге тоже втроем. Если я ухожу вперед, Фенька тревожно кричит мне «Га», и я жду, пока она, торопливо переваливаясь, между кочками и кустами проберется ко мне. Какая она стала красавица! Из «гадкого гусенка» превратилась в стройную гусыню. Прямо-таки «девушка на выданье». Какие плавные линии тела! Какие громадные крылья! Их размах равен длине обеих вытянутых рук. А какая окраска! Перья крыльев и хвоста коричневато-серые с белой каймой, розовато-коричневые шея и грудь. Белое брюшко и черная спина под крыльями. Клюв темный, лапы желтовато-серые. А бусинки глаз смотрят весело и озорно. И вся она какая-то удивительно жизнерадостная.

Вот мы прошли уже три-четыре километра. Фенька хорошо летает и могла бы преодолеть это расстояние по воздуху, но почему-то не хочет. Может быть, не догадывается: ведь я-то иду — не лечу. Пока что полет для нее нечто особенное — проявление порыва и вдохновения. Надо было видеть, как рано утром, когда мы отправлялись с ней купаться, она поднималась на небольшой бу-горок, вытягивала слегка шею и осматривалась. Во всей ее позе, в радостно-возбужденном взгляде чувствовалось особое счастье. Так она стояла некоторое время. А насладившись предвкушением полета, бежала, раскрыв крылья, и поднималась в воздух. Как празднично радостен и тревожен ее крик! Сделав несколько кругов нац болотом, она садилась около меня и ждала похвалы.

Через пять-шесть километров добрались мы до речки. Как славно нырять, плавать и летать над рекой! Но я иду дальше, и Фенька торопливо вылезает из воды и ковыляет за мной.

На другой день Фенька заволновалась на рассвете и начала теребить меня. Как только мы вышли из палатки, взлетела и, сделав круг, повернула в сторону реки. Скоро стих вдали ее тревожный, зовущий крик. Неужели Фенька улетела навсегда? Прождав напрасно около часа, я пошла дальше вдвоем с Тайгой. Когда мы очутились возле реки, где были накануне, я крикнула: «Фенька, Фенька!» И вдруг раздался ответный крик, мелькнула стремительная тень. Покружившись надо мной, Фенька улетела в сторону лагеря. Вечером я нашла ее в палатке.

На другой день (это был конец августа), проснувшись, я обнаружила, что палатка завалена снегом. Выл ветер, белая мгла окутала все вокруг. Деревья под тяжестью снега скрипели и трещали. Фенька беспокойно металась по палатке, требуя, чтобы я ее выпустила на простор. И не успели мы выбраться из палатки, как она взлетела и исчезла в метели. «Охота пуще неволи, меня бы сейчас никакая сила не заставила купаться»,-— подумала я и отправилась греться в чум к проводникам. Там весело трещал огонь.

Метель не унималась. Днем вернулась Фенька. Она вынырнула из снежных вихрей и села около палатки, голодная и радостная. Мы отправились снова в чум и сидели там дотемна. Какая суровая ночь! Ветер выл. Тяжелые глыбы снега, срываясь с деревьев, падали на полотно палатки. От этих сотрясений вздрагивала Тайга, прижимаясь к моей спине. Тревожно вскрикивала Фенька, примостившаяся на моем плече. Так лежали мы всю ночь, согревая друг друга. На другой день случилась беда. Фенька рано начала суетиться и тормошить меня. Мне не хотелось вылезать из теплого мешка, и я выпустила ее одну из палатки. Мне показалось, что она улетела. Но когда я пошла в чум греться, услышала какой-то необычно жалобный голос Феньки. Она лежала на снегу, раскинув крылья. Я бросилась к ней. Вся голова птицы была в крови, глаз заплыл. Из клюва капала кровь. Оказывается, пока я спала, Фенька отправилась к чуму. Там, свернувшись клубком, спал Валет. Феньке это очень не понравилось, и она стала его щипать. Валет, обороняясь, щелкнул зубами и прихватил ее голову. Он, конечно, не хотел обижать птицу. Валет был очень смущен, и, хотя мы его не били, а только стыдили, он прятался во всех углах, поджав хвост.

Феньке было очень худо. Валет прокусил ей дыхательные пути. Из клюва капала кровь, и птица дышала с хрипом и свистом. Она не могла ни пить, ни есть. Целый день, не шевелясь, пролежала Фенька в чуме за моей спиной, и, только если я выходила за чем-нибудь из чума, она, тревожно крича, ковыляла за мной.

Несколько дней боролась Фенька за свою жизнь. Она терпеливо переносила мое лечение, хотя ей было, наверное, очень больно. Постепенно она стала пить, а потом и есть. На третий день попробовала полетать и, сделав небольшой низкий круг, чуть не разбилась о дерево. Глаз у нее заплыл и казался вытекшим. Движения были неверными.

Пришли из маршрута наши товарищи и ахнули, увидев Феньку: такая она была печальная. Неуверенно, неуклюже лазила по сугробам или сидела в крохотном ручье. Видимо, ее томил жар.

Вскоре мы собрались на новое место. Фенька безучастно лежала в сугробе, но, когда мы сложили палатки, заволновалась, засуетилась и вдруг полетела. Мы с беспокойством наблюдали за ней. Сделав два круга над лагерем и чуть не ударившись о деревья, она села около нас. У всех щемило сердце, когда мы смотрели на печальную Феньку, когда-то такую задиристую и веселую.

Несли ее на руках по очереди. И вот снова на речке. Фенька преобразилась. От воды не отходила. Она стала быстро поправляться. И — о радость! — открылся глаз.

По-прежнему Фенька сопровождала нас в маршрутах. И теперь уже не ковыляла за людьми, а перелетала с места на место. Впервые услышав звук вертолета, Фенька страшно перепугалась. Я взяла ее на руки, и она, вся дрожа, прижалась ко мне. Постепенно она привыкла к железной птице, и, когда нам пришлось лететь на вертолете, Фенька сидела у меня на коленях совершенно спокойно. Раз люди были с ней — беспокоиться нечего. Меня поражало в Феньке удивительное доверие к людям. Она во всем на них полагалась. Даже больше, чем собаки. Те, правда, тоже быстро привыкли к вертолету и, как только замечали, что мы собираемся грузиться, старались первыми занять место, чтобы их не оставили в тайге.

И вот наконец мы летим в маленький поселок Кислокан. Отсюда нас должны были перебросить на базу. В ожидании самолета мы поселились в гостеприимной семье начальника аэропорта. Фенька сразу попала в почетные гости. Она быстро освоилась с домом. С любопытством рассматривала все предметы, щупала их клювом, по-хозяйски расхаживала по комнатам, раскидывая детские игрушки, заглядывала на кухне в ведра и кастрюли. Когда она всем надоела, мы посадили ее в уголок. Я смотрела на нее, и сердце мое наполнялось грустью. Птица, рожденная свободной, так радующаяся полету, дитя тайги, скоро попадет в Москву. Что ждет ее там? Но она не улетела с гусями, а бросить ее в тайге значило обречь на гибель.

Я присела около Феньки. Она доверительно ощупала клювом мое лицо и волосы, потеребила ухо и скользнула шеей по руке. «Пойдем, Фенька, погуляем!» Фенька с готовностью затопталась в своем уголке. Я вынесла ее на ручей за поселком. Как весело засветились ее глаза! Она с жадностью начала вырывать из ила какие-то корешки и еще сохранившуюся зеленую травку. Поплескалась в ручье. Потом Фенька взмахнула крыльями и полетела с радостным, ликующим криком. Сделала круг над лесом и домами поселка, поднялась выше и, увидев с высоты широкую реку, протекавшую в полукилометре от дома, полетела к ней. Сердце мое упало. На реке много людей — пропала Фенька! Я бросилась бежать туда и в это время услышала выстрел. Когда я очутилась на берегу, увидела подплывающую лодку. В ней стоял охотник, держал в руках Феньку и говорил своему приятелю: «Вот здорового гуся добыл!» Я вырвала из его рук Феньку и побрела к лесу. Фенька была мертва. Пуля попала ей прямо в голову. Алая капля крови появилась под глазом. К счастью, она умерла мгновенно, в полете, не узнав, что люди, которым она так доверяла, предали ее. Вся ее поза изображала полет — ноги вытянуты вдоль тела, крылья раскрыты.

Я шла по осеннему опустевшему лесу, прижимая к себе еще теплое Фенькино тельце, и мне казалось, что я потеряла дорогого верного друга. Редкие снежинки реяли над нами. Высоко в небе летела треугольником гусиная стая. Зовущие, тревожные голоса птиц разрывали мне душу.

«Не зовите, серые гуси, Фенька вас не услышит, не полетит с вами,— твердила я.— Она так и не научилась понимать вас и до конца осталась верной человеку!»

Об авторе

Тарасова Вера Борисовна, геолог. Родилась в 1912 году в Москве. В составе геологических партий объездила всю Сибирь и Дальний Восток. Публикуемый рассказ — первое выступление автора в печати с художественным произведением.


 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу