На суше и на море 1963(4)

Вера Ветлина

Живая кровь Земли

Очерк

У колыбели

Там, где черноземы кубанских степей, теряя свой масляный блеск, выходят на стык Черно-го и Азовского морей, рождаются горы Большого Кавказа. Их сероватые пологие складки тут еще не ломают земную гладь. Только дальше, уходя на юго-восток, набираются и набираются они силы, пока не подопрут своими громадами небеса.

В этих громадах, у вершин Эльбруса, тонким горным потоком начинает свою жизнь Кубань. Ручеек к ручейку собирает она по пути и, пока пройдет вдоль хребта к его началу, станет могучей рекой. Ей уже тесно в просторных берегах: через край переливаются воды, разбредаются по плавням. Словно бы уже и ни к чему ей больше речки и ручейки, догоняющие ее у самого конца.

Среди таких речек мало кому приметна речушка, пробирающаяся к Кубани недалеко от тех мест, где гордая река щедро выливает свои воды в Азовское море. Петляет речушка по балкам предгорий, несет на север, к Кубани, и свою скромную дань. Весной еще пошумит, а летом и не отыщешь ее. Так себе, блуждающий ручеек. И название вопросительно-неопределенное: Кудако. А подумаешь, не будь Кудако и ей подобных, была ли бы Кубань Кубанью?

Места по Кудако тихие, тоже мало примечательные на первый взгляд. Степь уже кончилась, горы не начались. Когда по пути на Тамань видишь среди невысоких холмов возле поселка Киевского одинокую нефтяную вышку, не задерживается и на ней заинтересованный взгляд. Вышка как вышка — целые леса таких повырастали теперь на Кубани. А к этой-то вышке, неприметной, как Кудако, среди множества рек, не подойти нельзя. Подойдешь и увидишь под ее сквозным металлическим куполом четырехгранный обелиск с надписями на плитах:

«Здесь,— напоминает одна из надписей,—16 февраля 1866 года из скважины, проведенной А. Н. Новосильцевым ударным способом с металлическими обсадными трубами, забил первый нефтяной фонтан России».

«Долина реки Кудако является колыбелью нефтяной промышленности России»,— продолжают эту мысль высеченные на другой стороне обелиска слова И. М. Губкина — основателя советской науки о геологии нефти.

И, наконец, высказывание отца русской химии Д. И. Менделеева: «Имя первого бурильщика Кубанского края А. Н. Новосильцева, надо думать, не забудется в России».

Новосильцев, Губкин, Менделеев... Три имени на обелиске. Представляется символичным, что стоят они рядом тут, как стояли у колыбели российского нефтяного дела творческая инженерная мысль, передовая геологическая наука и русская химия, опередившая трудами Менделеева свой век.

Первой скважине полковника Новосильцева на Кудако, начатой бурением в 1864 году, скоро исполнится сто лет. Примерно в эти же годы, несколько раньше, первую американскую скважину пробурил в Пенсильвании близ Тайтусвиля капитан Дрэк. С этих буровых и ведется нефтяная промышленность двух крупнейших нефтяных держав мира — Советского Союза и Соединенных Штатов Америки.

Первый бурильщик

Кто же он, первый бурильщик Кубанского края?

Биография Новосильцева, человека несомненно примечательного и незаурядного, еще не написана, она ждет внимательного исследователя. А мне просто хочется представить себе: каким он был? Листаю книги по истории нефтяной промышленности, роюсь в справочниках и энциклопедиях, вчитываюсь в сухие отчеты финансовых ревизоров, наблюдавших за Новосильцевым, и в слова участия и поддержки, какими напутствовал Новосильцева великий Менделеев. Постепенно, словно на старой мозаичной картине, в которой не хватает многих частиц, проступают четко одни куски, другие -дополняются воображением.

Мне представились юность и первые зрелые годы Ардалиона Николаевича Новосильцева, чем-то схожие с тем же периодом жизни графа Льва Толстого. Отпрыск древнего дворянского рода, сын высшего чиновника, графа, облеченного особым доверием царского двора, юнкер Петербургского кавалерийского полка, Новосильцев ведет светский образ жизни. Прерывается петербургская жизнь назначением: двадцатитрехлетнего офицера направляют на Северный Кавказ, глухую окраину России, где давно уже тянется война.

Нелегкой, надо полагать, была перемена. Человеку слабой души ничего не стоит пойти под откос. Новосильцев видно нашел свое место. В рапортах начальству скоро отмечаются особые заслуги молодого офицера в боях при десанте у Анапы, затем при опасном походе вдоль берега Черного моря. Это приносит ему первый орден и славу отчаянного храбреца.

Беспокойная воинская жизнь затянулась почти на четверть столетия.

Наконец заключен мир. Уланскому полковнику Новосильцеву уже под пятьдесят. Можно бы вернуться в столицу — еще сохранились связи при дворе — или вести спокойную жизнь в родовом имении. Он остается на Кубани,

* * *

Не раз пройдена за годы службы вдоль и поперек земля, омываемая Кубанью. Привык к ней, привязался. Многое тут увидено, передумано. Богата, ой как богата эта молодая и буйная земля! Всем богата — и лесами, и хлебом. И горючим маслом — нефтью. Он видел ямы с бурой вязкой жидкостью на Тамани и возле гор, у степных дорог. Горный инженер Кош-куль, слыхал он, полагает, будто источники горного масла, тянутся по всему закубанскому краю. Но в станицах фотоген, или фитажен, как его тут называют, редкость. Его жгут только богатые станичники, остальные сидят с каганцом, в котором горит сало или подсолнечное масло.

А как добывается нефть! Ему вспоминается летний день, оцепеневшая от зноя, в дрожащем мареве степь. Тишина. Недалеко от дороги, по которой он едет, у одинокой ямы молчаливая кучка мужиков. Двое накачивают в колодец мехами воздух, другие двое вытаскивают оттуда ведром землю. И вдруг — песня. Приглушенная, тоскливо однообразная, она доносилась откуда-то из глубины.

— Кто поет-то? — спросил он тогда, подъезжая к мужикам. — Землекоп, ваше благородие, какой колодец роет, Чтоб

слыхать нам было, когда обомрет.

Песня неожиданно оборвалась. Все бросились к колодцу, вытягивают веревку, на конце которой привязан парень. Одежда его в грязи, лицо посинело, глаза закрыты. Парня развязывают, кладут на землю. А к вороту покорно подходит другой землекоп, постарше. Он привязывает себя к веревке и, сев на край ямы, соскальзывает в глубину. Тем временем начал приходить в себя парень, вытащенный из колодца. Новосильцеву не забыть острой жалости, пронизавшей его тогда, Он наклонился к парню, достал фляжку:

— Испей, братец.

Тот сделал несколько жадных глотков и, вытерев рукавом рот, сел. Его черед снова спускаться в ядовитую яму придет, когда оборвется песня товарища.

* * *

Изо дня в день долбят так колодец. Уходит на это два, а то и три года. Хорошо, если с толком, если пробьются наконец к нефти, а то и попусту весь этот мученический труд.

— Нет, так добывать нефть нельзя,—делает он вывод. Новосильцев решает: «Для пробы нефтяного грунта» надо

идти на глубину «через буровые скважины/ выдалбливаемые в земле большим и тяжелым долотом, приводимым в движение паровою или какою-либо другою машиною». Стенки скважины для предохранения от обвалов укрепить обсадными трубами.

Десятки, сотни таких скважин пробурить по всему Кубанскому краю мечтает он, при промыслах «устроить машины, фабрики, заводы и жилые строения». Он убежден и старается внушить властям, что «при его способе разработки нефти и при устройстве фабрик, заводов для делания свечей, красок, мыла и тому подобных необходимых вещей для хозяйства беднейший из жителей будет иметь возможность пользоваться и приобретать необходимое для домашнего обихода, а впоследствии доставить заселяемому краю выгодный источник дохода».

Новосильцев добивается разрешения на аренду земель по нижнему течению Кубани, раздобывает локомобиль, трубы, инструменты, стаскивает все в одно место и приступает к бурению. Огорчения начинаются с первых шагов. То и дело выходит из строя инструмент в руках мужиков, привыкших иметь дело с лопатой и кайлом. Непредвиденные затруднения — то обвалы, то затопление — подстерегают в грунте при переходе на глубину, которой не достигали вручную.

Первая скважина оказалась бесплодной: только признаки нефти. За ней последовали неудачи на второй, третьей... Черное золото требовало терпения, оно не давалось в руки. Буровые врезались в землю по балкам и склонам, в долинах речек, бегущих к Кубани. Все как одна скважины оказывались пустыми или давали нефти до смешного мало.

* * *

Так миновало два года. Даже те, кто искренне поддерживал новое дело, теперь отводили глаза, когда полковник уверял их, что нефть на Кубани есть, обязательно должна быть. А недоброжелатели, которых оказалось куда больше, открыто насмехались над незадачливым золотоискателем, бессмысленно копающимся в земле. Новосильцев вежливо раскланивался с теми и другими и, упрямо сжав губы, продолжал делать свое.

Пошел третий год. Наступил февраль, как обычно на Кубани, неустойчивый, с резкими северными ветрами и по-весеннему жарким солнцем. На урочище Кудако шла проходка тринадцатой по счету скважины. Ничто и в ней не вызывало особых надежд. Уже пройдена глубина, на которой забил фонтан Дрэ-ка,— двадцать один метр, пройдено две глубины — ничего. На пятьдесят пятом метре бурильная труба уперлась в слой плотного известняка.

— Як, дальше будемо бить, чи може на цому пошабашим? — держа в руках шапку, подошел к Новосильцеву хмурый десятник.

Новосильцев, исхудавший и загоревший до черноты, потер в раздумье седеющие виски. Глубокая складка легла на переносицу:

— Будем бить дальше.

Богатство, обернувшееся бедой

Снова размеренно заработала буровая. Вдруг из скважины раздался глухой шум. В следующий момент из нее вылетели двухсаженные железные штанги вместе со столбами песка и мелких морских раковин, вслед за ними с ревом вырвался тяжелый черный фонтан. Он перемахнул через конус вышки и грузным водопадом ринулся на землю. Густые радужные потоки понеслись по склонам в Кудако. Люди бросились перегораживать запрудами речку, делавшую тут крутую петлю, чтобы, отрезав часть русла, превратить его в нефтяной резервуар. Черная лавина прорвала запруду и вместе с водами Кудако устремилась в Кубань.

Новосильцев приказал делать запруду в другом месте. Величественный фонтан по-прежнему неторопливо раскидывал в вышине свой тяжелый сноп и с глухим плеском обрушивал на землю в каждые сутки по двести тонн черного золота. Второй запруды хватило ненадолго. Нефть переполнила отведенный ей рукав и, перевалив через борт, поползла на соседние пахотные земли. Это было нежданное богатство, обернувшееся бедствием. Много суток бушевал фонтан. Люди сбились с ног, и все же тысячи тонн нефти унесла в море беспокойная Кубань. Гул первого русского фонтана разнесся по стране, привлек внимание к Кубани.

Постепенно добыча на Кудако поустроилась. Окрыленный долгожданным успехом, Новосильцев словно помолодел. Теперь всю свою энергию он отдает строительству нефтеперегонного завода, задуманного давно. Давно выбрано для него и место — Таманский полуостров, бывшая фанагорийская крепость. Что место найдено наилучшее, сомнений нет. Сам полуостров наверняка богат нефтью. Еще в древние времена тут было вырыто множество колодцев для сбора земного дегтя. Кубань — дешевая и удобная дорога для переброски сырой нефти на Тамань из любого места края. А от Тамани открыты морские пути во все концы земли.

И вот на высоком берегу Керченского пролива вырастает большое каменное здание с железной крышей. В нем сомкнутые ряды печей, перегонных кубов, трубчатых аппаратов. Проходя сквозь них, нефть превращается в тяжелое ламповое масло — петролеум, более легкую нефтяную эссенцию — фотоген и, наконец, в самый легкий минеральный спирт — то отменное горючее, которое в столице называют шандорином и употребляют в великосветских домах и при царском дворе.

Разноречивые слухи о новом предприятии идут в Петербург. Кажется невероятным, чтобы в кубанской глухомани, чуть ли не на краю света и так быстро мог быть создан первоклассный завод. Не подвох ли? По заданию Министерства финансов к Новосильцеву для обследования направляется профессор Горного института Г. И. Романовский.

Профессор с искренним доброжелательством относится к начинаниям Новосильцева и хотел бы не обмануться в ожиданиях. Но увиденное поразило и его. Он пишет министру: «Я видел очень много дистиллярных заводов в Америке и Европе и по справедливости должен сказать, что фанагорийский завод по обширности зданий и аппаратов уступает весьма немногим иностранным заведениям такого рода... На заводе везде порядок, чистота и деятельность; праздных и не понимающих свое дело распорядителей и мастеров не заметно».

Завод может перегонять в год до двух миллионов пудов нефти. Ее хватит пока на Кудако. Вслед за счастливой тринадцатой скважиной там удачно пробурены и другие. И все же дистиллярное производство то и дело стоит: не хватает сырья. Дороги — «вот что держит теперь. Новосильцев едет тем путем, каким доставляется на завод нефть — от промысла до Тамани, все девяносто верст. Видит, тянутся по черноземно-глинистому бездорожью тяжелые бочки с нефтью, через увалы предгорий, через плавни Кубани и болотистые долины речек. Надрываются лошади. Возницы в задубевших от пота и нефти рубахах, с испитыми от лихорадки лицами плечом подпирают телегу с шестидесятиведерной бочкой, когда затонет по ступицы в грязи,

«Надо сплавлять нефть по Кубани,—решает Новосильцев,— а к ней от промысла пробивать дорогу».

Он вкладывает чуть ли не последние средства, получает ссуду. Летом 1868 года около пятисот землекопов вышли на плавни строить насыпную гать, возводить через речки мосты, В пятьдесят тысяч рублей обошлось строительство,

— О це добра дорога,—говорили потом станичники и старались свернуть на нее всякий раз, когда надо было ехать на юг от Кубани.

Одновременно Новосильцев покупает в Одессе старенький плоскодонный пароход в сорок лошадиных сил и три железные баржи к нему для перевозки нефти водой. Пароход обходится еще в пятьдесят тысяч рублей — последних, что мог собрать Новосильцев, завязнув в долгах. По пути в Керченский пролив, у берегов Крыма, пароход попадает в шторм. Чудом он не идет ко дну, прибивается к берегу. Но две из трех барж разбиты, и их заводят для ремонта в Балаклавскую бухту.

Наконец преодолены все препятствия. От станицы Варени-ковской пароход отправился в первый рейс. Баржи налиты нефтью, привезенной с Кудако по новой дороге. Доставка облегчилась и стала вдвое дешевле. Новосильцев погружен теперь в новые планы: проложить от промысла до Тамани трубы на деревянных устоях и по ним перекачивать нефть. Это было бы еще дешевле производству и принесло бы великое облегчение людям. Он прикидывает стоимость. Обойдется такой маслопровод не меньше как тысяч тридцать пять.

Таких денег нет. И вообще у него, как оказалось, ничего уже нет. Через два года истекает срок аренды. Но он давно уже не хозяин в этих местах — со следующего же года, после того как забил фонтан на Кудако. Земли на Кубани Александр II пожаловал за заслуги в кавказской войне высшим воинским чинам. Кудако и окрестные места стали собственностью генерала Евдокимова. Тот, не отказавшись от прибыльного дела, оборудованных промыслов, не хотел, однако, утруждать себя излишними хлопотами — приказал нефть с Кудако продавать на месте.

Но старый полковник еще не хочет сдаваться. Он бурит скважины в Капустинской балке на Тамани и находит на глубине в сто шестьдесят метров очень легкую, отличную по качеству нефть. Правда, ее немного, надо идти на большие глубины — денег на это нет, в ссуде отказано. С великим трудом он получает разрешение и в 1873 году начинает поиски в Ильской долине, где много старых, заброшенных нефтяных колодцев. Все пять буровых дали тяжелую маслянистую нефть. Ее надо качать насосами.

Снова Новосильцев посылает в Петербург ходатайство о ссуде, выкладки, расчеты. Нужно не так много денег. Расходы быстро окупятся, ссуда будет возвращена, ведь нефть уже есть и наверняка будет найдена по всей Ильской долине. Петербург отвечает молчанием. Ему уже надоел этот неугомонный чудак, который гоняется за нефтью там, где ее, по мнению иностранных специалистов, нет. В том году, когда Новосильцев нашел ильскую нефть, по ту сторону Кавказского хребта, на Апшероне, забили мощные фонтаны, открывшие бакинскую нефть и надолго приковавшие к ней всеобщее внимание.

Вокруг Новосильцева все туже затягивается кольцо непонимания. Все яснее отчужденность и тех, кто прежде там, наверху, в силу сословных связей помогали ему. Порой он близок к отчаянию. Все состояние вложено в дело, которому какие-то злые силы не дают ходу. Сказываются годы — Новосильцеву уже за шестьдесят, дает себя знать непомерное напряжение многих лет. У него все меньше друзей, все меньше сил, чтобы отбиваться от нападок недоброжелателей. Впереди одинокая старость и нищета. И тут раздался смелый голос в защиту его начинаний. Это был голос молодого Менделеева.

Светоч в потемках

Магистр химии и преподаватель столичного университета в двадцать три года, а в тридцать шесть — крупнейший философ-натуралист, поразивший современников гениальным открытием периодической системы элементов, Менделеев был уже всемирно-известным ученым. С широтой всеобъемлющего ума увидел он в трудах Новосильцева и других пионеров нефтяного дела знамение времени.

На его глазах рождалась новая, неизвестная до того область человеческой деятельности — нефтяная промышленность. Он ясно видел ее великое будущее. И со свойственной ученому неукротимой энергией и последовательностью включился в новое дело. На Парижской всемирной выставке его внимание привлекают стенды, показывающие быстрое развитие нефтяного дела в Америке. Он отправляется в Пенсильванию, чтобы увидеть все своими глазами. Внимательный ученый и неутомимый путешественник, он различает в первых успехах американских промыслов ростки технического прогресса. Но за ними — хищническая погоня за прибылями, культ бизнеса, пресыщенное самодовольство одних, «истощенные лица, отчаяние во взоре» других. «Новая заря не видна по ту сторону океана»,— делает ученый горькое заключение.

Вернувшись из Америки, Менделеев едет на Кавказ. Очевидно, он встречается с Новосильцевым. В том же, 1876 году появляется его книга «Нефтяная промышленность в североамериканском штате Пенсильвании и на Кавказе». Корректуру этой книги Менделеев посылает Новосильцеву.

С жадностью вчитывается старый полковник в каждую строку. Это же и его мысли, и его раздумья, только окрыленные светом великого ума. Здесь и программа большой нефтяной промышленности России, и призыв к деятельности, и гордость за богатства своей страны, и горечь за российскую отсталость, и надежда.

«У нас,—утверждает ученый,—нефтяные местности не менее обильны и не менее, если не более, надежны, чем в Америке». И Россия должна, преодолев косность, вступить на путь развития большой нефти. Кто решится сказать,— восклицает Менделеев,— что на притоках Кубани дело не пойдет со временем так же, как развилось оно на притоках Аллегани? Но когда? Тогда, когда спохватятся и вспомнят, что богатство не достается с одними акциями, облигациями, концессиями и тому подобными операциями, а создается только там, где берут от природы то, что нужно людям».

Необходимо, настаивает Менделеев, усилить на Кавказе деятельность бурения: «В Баку и на Кубани всего проведено по 30, много по 40 буровых скважин. В Пенсильвании их 12 000. Число наших в 200 раз меньше, а количество нашей нефти всего в 15 раз меньше американской. Вникните в это отношение».

Расширить поиски нефти в России, оборудовать промыслы современными устройствами: «Бурдюком, арбой, бочками — нельзя обойтись при развитии дела... от колодцев надо провести трубы... при них обзавестись станциями с большими резервуарами, с сильными насосами. Дело это требует не жадных, желающих все захватить в руки, а расчетливых людей, капиталов и знания». Он призывает оказывать государственную поддержку пионерам нефтяной промышленности — Новосильцеву и В. А. Кокореву, пробурившему первые скважины в Баку.

— Пионер поневоле — на все один,— повторил Новосильцев в задумчивости фразу из книги и отложил верстку в сторону. Перед глазами прошли годы борьбы в одиночку за нужное, очень нужное России дело.— Нет, Дмитрий Иванович, дорогой, теперь не один, теперь с вами вместе.

Он по-военному выпрямил начавшую сутулиться спину:

— И мы еще повоюем!

Храбрый, опытный воин, он не видел своего главного, смертельного врага, против которого бессилен и великий Менделеев. Этим врагом был иностранный капитал, рвавшийся к нефтяным богатствам России.

Через год, задавленный долгами, вконец разоренный и больной, Новосильцев умер на чужой постели, в Симферополе, куда поехал по делам.

Менделеев видел этого врага. И ему по-человечески больно за Новосильцева. «Сам я слышал от Ардалиона Николаевича,— пишет он позднее,— всю историю его кубанских предприятий... понимаю типическую поучительность истории происшедшего с Новосильцевым... Придет время расцвета русской промышленности и объяснит те причины и привычки, которые сламывали в русском прошлом даже столь предприимчивых и сильных по характеру людей, каков был А. Н. Новосильцев».

Смерть старого полковника открыла иностранным дельцам дорогу на Кубань.

В те дни, когда окрыленный поддержкой Менделеева Новосильцев готовился к новым боям, в купе экспресса мистер Тведдль листал выдержки из книги великого химика в переводе на английский. Американец направлялся на Кавказ. Вскоре Министерство финансов России получило ходатайство Твед-для. Он просит разрешения на строительство нефтепровода, соединяющего бакинские и кубанские месторождения с Черным морем и на концессию земель в пятидесятиверстной полосе от нефтепровода. Он хотел бы получить право разведки, добычи и переработки нефти на отчуждаемой территории и торговли нефтепродуктами в России и за границей.

Это была столь бесцеремонная попытка захвата всех нефтяных богатств России, что и российское правительство, не отличавшееся дальновидностью, вынуждено было в концессии отказать. Но кубанскую нефть Тведдль все же захватил. В марте 1879 года, через три месяца после смерти Новосильцева, ему с разрешения правительства было передано все нефтяное хозяйство края.

Д. И. Менделеев, продолжавший пристально следить за развитием нефтяного дела в России, побывал через год у Тведдля. Перед этим, приступая к научному исследованию нефти, он совершил большое путешествие по Северному Кавказу и Закавказью.

Кубань вновь привлекла внимание ученого, «Здесь нефти надо ждать много,— подтверждает он еще раз, — здесь она расположена по длинной прямой линии, параллельной хребту и идущей около предгорий, примерно по направлению установленному Новосильцевым».

Самоуверенность Тведдля при ограниченном кругозоре, его попытки повернуть дело на американский манер раздражают ученого. Тведдль, по его мнению, «чересчур рассчитывает на свою деятельность, ему едва ли охватить то, что он забрал». Кубанский орешек и в самом деле пришелся Тведдлю не по зубам. Из сорока скважин удачными оказались лишь шесть. Надежды Тведдля на легкую наживу не оправдались, и он покинул неласковые берега Кубани. Вместо него хозяйничать , на нефтепромыслах стало французское акционерное общество, просуществовавшее на Кубани без особых успехов до начала XX века.

Вскоре Баку с его мощными источниками, а затем Грозный надолго отвлекли внимание нефтяных дельцов от Кубани. Твердый орешек остался нераскушенным. Ветшали постройки, иссякали фонтаны, на промыслах упадок и застой.

— Без светоча науки и с нефтью будут потемки,—любил повторять Д. И. Менделеев.

Уничтожением этих потемок он занимался до конца жизни, И до конца жизни верил в большое будущее кубанской нефти, видел мысленным взглядом «вторую Калифорнию на Таманском полуострове».

Пробный камень

Через год после смерти Менделеева, в 1908 году на Майкопских промыслах появился бедно одетый человек средних лет, в студенческой фуражке с эмблемой Петербургского горного института. Он работал в геологической партии, в свободные часы ходил по промыслам, присматривался к нефтяным делам.

Дела были явно неважны. Разведка где попало, по-американски — «на дикую кошку». Дельцы, проходимцы облепили промыслы, ведут вокруг нефтяных месторождений мышиную возню: разгораживают и перегораживают участки заявочными столбами, продают и перепродают клочки земли. О деле, о самой нефти не думает из них никто.

— Столбопромышленники,— иронически бросает человек и, встряхнув густой русой шевелюрой, снова берется за геологические инструменты.

На следующий год этот плотный, прочно скроенный человек с острым взглядом исследователя и крепкими руками крестьянина снова появляется у буровых скважин предгорий; через два года его видят шагающим от одного грязевого вулкана к другому на Тамани. Бедняцкий сын и сельский учитель, горбом своим пробившийся к знанию и лишь в тридцать девять лет получивший диплом инженера-геолога, Иван Михайлович Губкин основательно, по-хозяйски взялся за кубанскую нефть.

— Прежде всего по боку «дикую кошку».

Он проводит множество исследований и на основе их составляет структурную карту майкопского нефтяного района — карту подземного рельефа. Карта должна обозначить возможные «ловушки» нефти, установить закономерности в их размещении. И вот приходит первое открытие. В геологической науке господствует так называемая антиклинальная теория, согласно которой залежи нефти всегда находятся под своеобразной покрышкой изогнутых куполом плотных пород. Губкин впервые в мире обнаружил совсем иную по форме залежь. Она похожа на длинный речной рукав.

— Здесь проходила древняя речная долина, погребенная под позднейшими наслоениями,—утверждает Губкин.—Такие долины могут быть крупными хранилищами нефти.

Настороженно встретили столпы науки это смелое утверждение начинающего геолога. Но скважины, пробуренные по указанию Губкина, дали мощные фонтаны, начав новую историю майкопской нефти. Через шестнадцать лет подобные рукавообразные залежи были обнаружены в Америке и названы там шнурковыми.

Это открытие, подкрепленное стройной теорией, и метод построения структурных карт выдвинули И. М. Губкина в ряды крупнейших геологов-нефтяников мира. Губкин разгадал на Тамани тайну грязевых вулканов как спутников нефти, и, пользуясь этими вехами, геологи отыскали немало новых месторождений. Отец советской нефтяной геологии, ученый-коммунист И. М. Губкин многое сделал для Кубани. И Кубань, в свою очередь, стала тем пробным камнем, на котором оттачивался и мужал его могучий самобытный талант.

Три имени на обелиске в тихой долине Кудако: Новосильцев, Менделеев, Губкин...

Не забылись потомками имена и дела тех, кто стоял у колыбели нашей нефтяной промышленности, приближающейся к своему столетнему юбилею. Миллионы новых вышек поднялись за это время по всей стране. Смелые и упрямые люди выводят на поверхность все новые родники черного золота. И самые обильные — в последние годы. Почти за сто лет существования нашей нефтяной промышленности добыча нефти к 1955 году была доведена до 71 миллиона тонн. А за последующее пятилетие увеличилась еще на 77 миллионов тонн. Столетний путь пройден за пять лет! Часто мы перестаем замечать в повседневной жизни данные нам природой блага, если они есть в достатке. Только лишившись, люди способны оценить их полной мерой. Одно из таких богатств — нефть, бурая, неприятно пахнущая, тяжелая жидкость. В тысячах изделий входит она в нашу жизнь и, словно кровь, живая кровь Земли, питает каждую клетку огромного организма — народного хозяйства страны. Советский Союз уже занял по добыче нефти второе место в мире и уверенно настигает Соединенные Штаты. Наша страна завоевала неоспоримый приоритет во многих областях мировой нефтяной науки и техники. Об этом говорилось на Всемирном нефтяном конгрессе в Нью-Йорке. А по запасам нефти, в этом теперь не сомневаются и за рубежом, мы твердо занимаем одно из первых мест в мире.

Но долгий и многотрудный путь к большой нефти не завершен. Еще более крутые его подъемы, определенные XXII съездом партии, впереди. Поиски сейчас идут повсюду — на Кавказе и в Татарии, в башкирских степях и на таежных сибирских просторах. Идут они и на Кубани — родине нашей нефти. Я отправляюсь по их путям.

Ищу нефтяную реку

Земля кубанская! Нет такой поры, когда не радовала и не удивляла бы она щедрой своей красотой. И ранней весной, когда над пробудившимися полями гуляют теплые ветры, а станицы, умытые дождями и обласканные солнцем, по самые крыши захлестнуты белым кипением садов. И поздней осенью, когда хорошо поработавшие поля уходят на покой. Одни из них, вспаханные на зиму, лоснятся знаменитым кубанским черноземом, таким жирным, «шо замисто масла на хлиб можно класты». На других уже пробивается молодой пушок озимых: будущий хлеб, о котором позаботились сегодня.

Я еду кубанскими дорогами в летнюю страду, в самую веселую и трудную для хлебороба пору. Без конца и края проплывают мимо геометрически точные квадраты стогектарок, на которые разлинована лесными полосами вся кубанская степь. В квадратах рис и подсолнечник, свекла и конопля, арбузы и клещевина, чинные шпалеры виноградников и непроходимые заросли кукурузы — богатый набор земных плодов, ожидающих своей очереди на живом конвейере уборки. И первый, вступивший на конвейер,— хлеб: тонкие ручейки кубанской пшеницы, текущие от комбайнов, реки ее в бегущих по всем дорогам грузовиках, наконец — море в бетонных берегах элеваторов, куда впадают все хлебные реки.

Еще одно запомнилось. Вдоль дороги, которой мы едем уже не один десяток километров,— шпалеры деревьев, бросающих на раскаленную ленту шоссе неширокую еще тень. «Озеленение». Унылое, пресное слово, которым часто обозначают чахлые прутики, воткнутые по обочинам равнодушной рукой.

Гут «озеленение» иное. В длинных рядах — абрикосовые деревья, увешанные оранжево-розовыми плодами, словно праздничными фонариками. Никаких оград у деревьев, полных плодов. Кто-то сажал, кто-то выхаживает этот райский сад. Не для себя для всех, едущих по дорогам. Хочешь утолить жажду, остановись, подойди к дереву. Шофер нашего автобуса так и сделал: слегка тряхнул одно дерево, посыпался золотой дождь. Все набрали себе горсти бархатных ароматных плодов.

Такой встает перед моими глазами сегодняшняя трудовая, земледельческая Кубань. Кубань - кормилица. А среди полей и садов, по речным долинам и балкам — легкие ажурные вышки, устремленные к небу. Это прорастает Кубань индустриальная, нефтяная. Я держу путь к этим вышкам. Прежде всего в те места, где почти столетие назад поднимались одни из первых вышек Новосильцева. Еду в Ильскую долину.

Час с небольшим рейсовым автобусом по трассе Краснодар — Новороссийск, и вы сворачиваете в поселок нефтяников Черноморский. Вдоль улиц многоэтажные жилые и общественные здания. Мелькают афиши: во Дворце культуры спектакли краевого драматического театра. Проплывают броские витрины магазинов. Белые трубки ламп дневного света распростерлись над улицами и скверами. Хороший, обыкновенный хороший город. Но пока ничего, что напоминало бы о главном занятии местных жителей — о нефти.

Естественно, прежде всего хочется увидеть то, ради чего возник этот город. Поэтому первая моя просьба к Владимиру Федоровичу Маркову, главному геологу Управления «Черноморнефть», которое ведает всеми окрестными промыслами: нельзя ли посмотреть на добываемую тут нефть.

— Ну что же,— загадочно улыбнулся тот,— попытайтесь. Можно съездить хотя бы на ближайшие и самые старые наши промыслы — на Зыбзу и в Глубокий Яр.

Довольно долго мы едем степью, пересеченной холмами и балками. Чувствуется близость гор, сизо-голубым силуэтом встающих на южном горизонте. Затем дорога углубилась в одну из балок, и глазам открылась такая картина. Низкий и редкий дубняк расползся по склонам. А по дубняку другой лес — черных вышек с острым зигзагом лестниц внутри ажурного каркаса. Так густо угнездились вышки в балке, что скорее не дубняк, а они создают тут лесной пейзаж.

Тишина и неподвижность в этом металлическом лесу. Ни дымка, ни шума мотора, ни людей. Да работает ли промысел? Присмотревшись, замечаю, что почти возле каждой вышки размеренно и неторопливо долбит землю массивная стальная голова с тупым клювом. Подойдя ближе, можно увидеть в клюве конец туго натянутой штанги. Мне говорят: это станки-качалки с восьмисотметровой глубины качают нефть. Она идет подземными путями через групповые нефтесборники вон в те огромные серебристые резервуары, откуда, тоже под землей,-в Краснодар, на нефтеперерабатывающий завод.

Можно ли, побывав на текстильной фабрике, не увидеть тот ситец или мадаполам, который она вырабатывает? Или на угольной шахте не заметить уголь, на металлургическом заводе — раскаленный металл?

На нефтепромысле, к своему огорчению, я не увидела черных нефтяных рек. Даже ручейка. Надо было верить на слово: бесчисленные качалки вычерпывают из земли нефть, а не кивают головами попусту.

Убеждаться в этом можно лишь косвенно. Мы зашли в небольшую будку, затерявшуюся среди леса вышек, как избушка лесника в бору. В прохладной тишине будки щиты и диски циферблатов, рычаги и кнопки. Посередине серый наклонный стол с небольшим экраном и длинным рядом кнопок. Ясно: в будке пульт управления. Светлоглазая девушка, дежурный оператор Валя Макеева, дирижирует пультом. Она немного стесняется посторонних, но все же охотно выполняет обязанности гида.

— Вот это динамоскоп,— показывает на серый стол.—' Здесь мы производим пуск и остановку скважин, всегда можем видеть, как они работают. Хотите посмотрим какую-нибудь скважину, ну, например, эту.

Валя нажимает кнопку с трехзначным номером, и на темном экране появился крохотный зеленый огонек. Он побежал по экрану и, оставляя светящийся след, начал чертить параллелограммы. Бот зеленый червячок пополз по длинной стороне прямоугольника:

— Видите,— поясняет Валя, — это подъем наполненного насоса.. А теперь короткая сторона — это выкид. Теперь, смотрите, опять длинная — пустой насос пошел вниз А вот он дошел до конца, опять наполнился. Скважина работает нормально. Так я могу проверить все сто двадцать скважин, которые подключены к нашей телеустановке. Могу пустить или остановить любой станок-качалку. Вот подите с Иваном Григорьевичем к какой-нибудь скважине.

Иван Григорьевич Лиходедов, невысокий человек скромной наружности, оператор по наладке средств автоматики. Он — маг и волшебник. Ему беспрекословно подчиняется вся точнейшая и тончайшая техника, совершенно мне непонятная и поэтому вызывающая благоговейное уважение. А совсем недавно был Иван Григорьевич, местный кубанский житель, оператором по добыче. С тяжелой сумкой за плечами вышагивал десятки километров ежедневно по холмам и балкам, в зной и непогоду.

— Двадцать станков-качалок у меня в подчинении было,— рассказывает он,— к каждой хоть раз в день подойти, за ручку поздороваться надо. Домой, бывало, со смены без ног приходишь.

Теперь у Ивана Григорьевича под началом вшестеро больше скважин, а на ноги не жалуется.

Мы подошли к скважине. Лиходедов взял трубку полевого телефона, вызвал Валю.

— Сейчас она остановит насос.

Действительно, раздался легкий щелчок на щите управления скважиной, и насос застыл в неподвижности. Еще щелчок — подчиняясь невидимому приказу, снова закивал он своей тяжелой головой.

Две телеустановки командуют теперь всеми скважинами третьего промысла. Автоматы хозяйничают в резервуарах. Чтобы определить дебит, то есть мощность нефтяного потока, выкачанного из недр, замерщица раньше лазила по гигантским цилиндрам резервуаров, рулеткой измеряла, как повышается в них уровень нефти. Теперь это делают фотоэлементы. Автоматизируется котельная. Она будет работать на замке, а ко-; чегары переквалифицируются тоже на какие-нибудь трудные моему пониманию профессии.

А что, подумала я, пожалуй не так уж и плохо, что не увидишь тут нефтяных рек, живописно представленных в старых книгах. Пусть текут себе невидимыми руслами, подчиняясь умным механизмам. Лишь бы не иссякали.

Миллионотонные остатки

Скважины, как и люди, живут и умирают. Век их не очень. долог: пятнадцать — двадцать пять лет у однопластовых скважин, столько же и у многопластовых, черпающих нефть как бы из нескольких подземных этажей.

Промыслы «Черноморнефти» на Зыбзе и в Глубоком Яру по возрасту старые, им перевалило за полтора десятка лет. Они, казалось бы, сделали свое, большего с них не возьмешь. Многие и считают их умирающими, не подающими больших надежд. Ведь и вся Ильская долина в общем-то старовата: служит без малого сотню лет. Пора ей на покой.

Самвел Самсонович Франгулян с этим не согласен:

— Кто сказал, что скважины не могут жить два раза? Аб-сурд — закапывать под каждую вышку целое подземное хозяйство, пробивать к ним дороги, а потом бросать готовую нефть.

Оказывается, считалось нормальным, что скважина выкачивает только треть, в лучшем случае половину запасов нефти. До семидесяти процентов ее остается в пласте как мертвый, неизвлекаемый запас. Так было всегда и всюду: техника не позволяла выкачать больше.

Самвел Франгулян пришел в эти балки, когда только поднимались тут первые вышки. Был рабочим, потом оператором. Сейчас он заведует третьим промыслом. Он помнит те первые послевоенные годы, когда на освобожденную Кубань потянулись эшелоны с семенной пшеницей для одичавшей земли, со станками и машинами. В эшелонах вместе с агрономами и хлеборобами ехали разведчики нефти. Им предстояло вновь открыть кубанскую нефть, которая была нужна стране в ту пору не меньше, чем кубанский хлеб. Разведчики пришли в старую Ильскую долину, в те места, где бурил еще Новосильцев, а потом многие годы хозяйничали иностранные концессионеры. Разыскали новые залежи. Нефти, тяжелой, маслянистой, оказалось много, и лежала она неглубоко, всего на пятьсот-девятьсот метров. По Зыбзе и Глубокому Яру поднялись многие сотни вышек — вырос металлический лес.

— Надо было сразу дать стране много нефти,— вспоминает Франгулян,—пока другие, разрушенные кубанские промыслы восстанавливались. Поэтому бурили скважины так, чтобы как можно быстрее освоить залежь.

Промысел сослужил свою службу. Но вот добыча пошла на спад, активный запас кончился. Тогда нефтяники «Черноморнефти», следуя более раннему примеру хадыженских промыслов Кубани, решили активизировать «мертвые» остатки. В одних местах стали выжимать на поверхность нефть, подпирая пласты снизу водой. В других закачивали под большим давлением в недра воздух. Он выпирает нефть, давя на нее сверху. Только по двум промыслам «Черноморнефти» таким путем извлечено около миллиона тонн остаточной нефти. Меры по поддержанию пластового давления, как называют нефтяники все эти приемы помогают извлекать миллионотонные остатки и на других промыслах Кубани

Надо сказать, в этом вопросе кубанские нефтяники на переднем крае одной из крупнейших общих проблем современной нефтяной науки и практики. Во всем мире в старых выработках таится вдвое больше нефти, чем извлечено из них за все время существования нефтяной промышленности. Заставить недра отдать то, что уже пройдено скважинами и взято на учет, но пока не дается в руки — большая задача, над решением которой бьются ученые-нефтяники не одной нашей страны.

Не все удается извлечь из недр при помощи воды или газа. Тяжелая, инертная нефть остается. Возможен лишь один путь: придать ей внутреннюю энергию подъема.

На Хадыжах и в «Черноморнефти» начались опыты по закачке в нефтяной пласт растворителей. Они должны растворить нефть, отделить ее от вмещающих пород, как снимаем мы, скажем, масляное пятно на костюме бензином. Ведь нефтяное месторождение — не подземное озеро, как многие полагают. Это пласт пористой породы, пропитанный нефтью, словно губка. Растворенная нефть станет легкой и свободно поднимется на поверхность. Расчеты показывают, что с помощью растворителя можно извлечь всю нефть залежи. Но чтобы получить ее практически, надо пройти сложный путь поисков, на котором неудачи и разочарования, наверное, будут более частыми попутчиками, чем удачи.

Мне подумалось: а ведь и всю Кубань в целом некоторые деятели, в том числе довольно видные, рассматривают как старые нефтяные выработки, давшие все, что могли. Появилось даже нечто вроде теории об иссякании здешних нефтяных пластов.

В самом деле Колыбель российской нефти — Кубань — отмечает столетие своей нефтяной промышленности. Сто лет от колыбели — солидный возраст, ничего не скажешь. Непросто тут тягаться с молодыми, рвущимися вперед восточными нефтяными районами.

Я продолжаю свой путь по кубанским нефтяным долинам, старым и новым. Всюду встречаю людей, отнюдь не удрученных такой ситуацией. Наоборот, они полны энергии и надежд, словно только-только начинают открывать Кубань нефтяную. И открывают без громких слов. Валентин Васильевич Толмачев, главный геолог конторы бурения «Черноморнефти», рассказывал, как они в свое время «подкинули к старым промыслам кое-что новенькое».

В те годы, когда пошли на подъем промыслы Зыбзы и Глубокого Яра, переживающие свою «вторую молодость», юго-восточнее поселка Черноморского и ближе к горам по указаниям геофизиков были заложены две разведочные скважины — на въезде в станицу Калужскую и в станице Ново-Дмитриевской.

Праздничный день второго мая 1949 года у жителей Ново-Дмитриевской прошел беспокойно. Среди дня, когда в полном разгаре шло па улицах первомайское гулянье, раздался необычный гул. Он шел откуда-то из-под земли. Вдруг прямо среди станицы из скважин вырвался газовый фонтан. Как в смерче, закружились в нем камни и песок, вылетели из скважины, а потом провалились в тартарары бурильные инструменты.

Через восемь месяцев газовый фонтан еще большей мощности вырвался в станице Калужской. Он выбрасывал каждые сутки по три с половиной миллиона кубометров газа!

Тяжелые дни довелось пережить тогда калужанам. Жителей из той части станицы, которая примыкала к скважине, пришлось временно, в целях безопасности, выселить. Во всей станице было запрещено зажигать огонь, топить печи. Это в . январе-то, в самый разгар зимы! Но и при таких строгих мерах опасность была велика. В газовом фонтане достаточно было камешкам, летящим с бешеной скоростью, удариться друг о друга или о металлический корпус вышки и выбить искру, чтобы все вокруг взлетело на воздух.

Два с половиной месяца, это сколько минут? Каждая из них могла быть последней для горстки людей, вступивших в единоборство с дьяволом, прорвавшимся на волю. Любая неосторожность, любой неверный шаг стали бы роковыми. Газ — не только динамитная бочка колоссальной разрушительной силы. Это, если хлебнуть ненароком, мгновенный и смертельный яд.

Два с половиной месяца, днем и ночью, шла война с фонтаном. Нефтяникам помогало все население станицы. Выдержка и организованность в конце концов победили. Фонтан был укрощен, запрятан в стальные трубы. Станица вернулась к нормальной жизни, колхозники взялись за свои работы. Стояла на дворе весна, надо было выезжать в поле.

Фонтаны в Ново-Дмитриевской и Калужской стали своеобразным салютом, который отметил рождение в начале 50-х годов нового богатого нефтяного месторождения — Ново-Дмитриевского. Газовые, нефтяные, газоконденсатные фонтаны затем прорывались в этом районе один за другим. Вскоре разведчики передали эксплуатационникам солидную территорию, дающую фонтанную, самую дешевую нефть. А затем, когда границы месторождения были определены и промыслы окончательно посажены на место, нефтяники перешли к штурму глубины.

_________

* В некоторых местах, на глубинах, превышающих1500 метров газ встречается не в чистом виде , а смешанный с парами тяжелых углеводородов. Такие месторождения называются газоконденсатными. Конденсат, выделенный из этой смеси, представляет собою ценней-шее сырье для химической промышленности. Его иногда называют "белой нефтью".

Живая кровь Земли

В те же годы на дороге, проложенной сто лет назад Новосильцевым для доставки нефти от промысла Кудако к станице Варениковской на водную магистраль — Кубань, каждый день можно было видеть пробегавшие еще затемно небольшие автобусы. Они плотно набиты крепкими загорелыми парнями в брезентовых спецовках и высоких забродных сапогах-вездеходах. Парни высаживались на болотистом берегу Кубани, перебирались в поджидавшие их баржи и катера, отправлялись вверх по реке, затем к противоположному берегу. Там, среди топких плавней, на сухом островке хутора Ханьков, в яблоневом саду виднелись островерхие палатки. К ним, пересев с барж на тракторы, запряженные в стопудовые сани, и направлялись через трясину парни из Ахтырской.

Палатки в яблоневом саду, тоже чуть не доверху набитые промазученными, прокопченными дымом костров парнями, были штабом, откуда полутысячная армия нефтяников начала штурм прикубанских плавней. В них незадолго до того, в самом начале 50-х годов, разведчики открыли и оконтурили крупнейшее газонефтяное месторождение, названное по ближайшим станицам Анастасиевско-Троицким...

В приазовских степях, там, где Кубань, завершая свой почти тысячекилометровый путь, обрастает плавнями, на берегу ее стоит Славянск. Мне понравился этот новорожденный город, просторный и зеленый. Славянск, еще несколько лет назад числившийся станицей, славен многим. К нему примыкает давний и заслуженный совхоз «Сад-гигант». Славянск— как бы яблочная столица, известная и за рубежами страны. Здесь, по соседству, на плавнях образцово ведется рисосеяние. Но не это главное. Присмотришься к транспортным потокам, и видишь, что большинство машин заворачивает на одну из центральных улиц — к конторе «Приазовнефти». Сюда, как некогда в Рим, ведут почти все местные дороги. А отсюда свои пути — на бывшие плавни, где разместились промыслы Анастасиевско-Троицкого месторождения.

«Спутник» обегает по своей орбите, по кругу, пятьдесят два километра. Кому надо на какой-нибудь из промыслов, садится возле конторы «Приазовнефти» в «спутник». Этой машиной, регулярной как часы, доставляют на промыслы людей и почту. Если надо попасть туда вне расписания «спутника», можно ехать какой-нибудь попутной «разлетайкой» — грузовиком с брезентовым тентом. А в назначенное время, к смене и после смены, по шоссейным дорогам мчатся в бригады и из бригад вереницы автобусов с рабочим людом.

Мне надо на третий промысел, Троицкий, в бригаду коммунистического труда, которую возглавляет Александр Яковлевич Поддубный. Небольшое путешествие на «спутнике», и мне говорят: приехали. Вылезаю и с недоумением оглядываюсь. Где же промысел? У Поддубного, сказали мне, восемьдесят две скважины. По моим предположениям, если не лес, то, по крайней мере, рощица вышек должна быть. Причем у него, как и на всем Анастасиевско-Троицком месторождении, добыча фонтанная — значит, должны быть и фонтаны. Пока не вижу ничего, кроме чисто побеленной конторки. Молодой плодовый сад возле нее и цветничок с подметенными дорожками. Неподалеку несколько высоких металлических цилиндров с горизонтально проложенными трубами. Вот и все. А кругом широкая, мало чем приметная равнина.

Высокий, молодой. Густые, сросшиеся черные брови, как говорят, признак твердости характера. Открытое хорошее лицо, белозубая улыбка.

— Поддубный.

Он жмет руку, и я чуть не вскрикиваю от боли. Хрустнули суставы, побелели пальцы. Характер — не знаю, а рука у этого Поддубного, наверное, подстать прославленной в свое время руке его могучего однофамильца. Железная рука!

Поддубный смущенно улыбается:

— Извиняюсь, не рассчитал.

Знакомимся. Рассказываю о цели приезда, прошу показать мне промысел:

— Это, наверное, далеко?

— Нет, почему же, вот тут вокруг и промысел. Не похоже?

— А вышки, а фонтаны?

— Вышек нет, сдали в архив. А фонтаны для верности из труб не выпускаем. Прямо по трубам они идут на те вон групповые (он показал на цилиндры), оттуда в нефтепровод. Видите «елку»? О то и есть фонтанная арматура.

Он повел меня к небольшому сооружению из труб, не-сколько напоминающему издали велосипедную раму. Вблизи это трехметровый отрезок трубы, надетый на скважину. В него врезаны две горизонтальных трубы—«струны». На «струнах» несколько круглых задвижек — что-то вроде маленьких автомобильных «баранок», вот и все.

— Работает «елка», когда все нормально, на верхней «струне»,— поясняет бригадир.—Нижняя на случай аварий. Задвижки регулируют поступление нефти, а саму нефть мы слушаем.

Поддубный взглянул на манометр, слегка повернул одну из задвижек. Потом приложил ухо к трубе. Я последовала его примеру. «Струна» звучала! Она несла шелест бегущего потока. Живая кровь Земли пульсировала упруго и ровно. Мой спутник, для которого все это отнюдь не было, как для меня, открытием, продолжал пояснения:

— Открытый фонтан теперь — редкая авария. За него нагорит кому надо по первое число. Вышка — тоже пережиток. В бурении они нужны, на старых промыслах еще держатся. Вышки, это что? Приспособление для ремонта, верно? Зачем же такую гору дефицитного металла держать столько лет над каждой скважиной: когда-то потребуется? У нас на промыслах, если нужен ремонт, вызываем «бакинец-2М», агрегат такой на гусеничном ходу. Отремонтировал, уехал, на промысле ничего лишнего, порядок.

Мы пошли к групповой, к тем высоким цилиндрам, в которые подается нефть от многих скважин. Двое возле групповой сосредоточенно мастерят что-то: черный кучерявый паренек в красной клетчатой ковбойке и жилистый крепкий старик в выгоревшем пиджачке. Это, говорит бригадир, Володя Некрут, самый младший в бригаде — слесарь, токарь и спортсмен, а самый старший — семидесятичетырехлетний плотник и слесарь Иван Евсеевич Безродный.

— Еще раз здорово, орлы,— подходя, приветствует их Поддубный.—Чего домой не едете, время давно вышло?

— Кончаем,— поднимаясь и вытирая ветошью руки, отвечает младший орел.—Тут мы с Иваном Евсеевичем придумали одну штуку, потом покажем.

Иван Евсеевич, скользнув по нас цепким взглядом, продол-жает, стоя на коленях, прилаживать что-то.

— Не желает вот человек на пенсию,—нарочито громко, чтобы слышал, говорит о нем Поддубный.— Спокойной жизни сторонится.

— Та шо я буду робить на той пензии,—вскидывается старик.— Биля хаты лавкой штаны рвать, чи шо?

Он кончает работу, аккуратно складывает инструменты, подходит.

— Я тебе, Лександро Яковлич, душевно прошу,— продолжает он миролюбиво,— нэ кажи ты мени билыпе, будь ласка, про ту пензию, хай вона сгорыть.

— Ладно, Евсеич, не буду,—прячет улыбку тот.—Значит, договариваемся при свидетелях: работать тут вместе аж до самого коммунизма?

— Та про мэнэ шо? — пришел старик совсем в доброе расположение духа.—Хай буде и до коммунизму.

За день пребывания на промысле я увидела, как богат он хорошими людьми. Это не только Володя Некрут и Иван Евсеевич, ломающие головы над очередным усовершенствованием. Каждый четвертый на промысле постоянно занимается рационализаторской работой.

Это Федя Муковоз. Феде пришлось работать непрерывно сутки, людей не хватало. Но когда пришел автобус со сменой, в нем не оказалось товарища, который должен был сменить Федю. Сменщик заболел. Федя остался на вторые сутки —за товарища.

На исходе вторых суток прибежал из соседней бригады паренек: «Что делать, Федя, пробка песчаная в скважине, может авария случиться. Не подмогнешь? Некого больше позвать». Федя остался и на третьи сутки.

Это Тамара Ветр. Замерщицу Тамару на одной из дальних скважин застала гроза. Девушка спряталась неподалеку в кустах, надеясь переждать. Вдруг где-то рядом ослепительно сверкнула молния, и сейчас же возле скважины появился огонь. Пожар! Тамара знала, что значит это слово для скважины, полной нефти и газа. Она принялась тушить расползающееся пламя, но увидев, что одна не справится, бросилась напрямик через потемневшие топкие плавни: «Скорее, скорее позвать людей на помощь, не дать скважине загореться!» Тамара то и дело проваливалась в трясину, падала, расцарапывая руки и колени, и снова бежала. Она успела вовремя. Скважину спасли.

Это десятки совсем разных по характеру и возрасту людей, для каждого из которых производство стало своим домом, где надо, чтобы все было как можно лучше. Это, наконец, сам Поддубный, бригадир и парторг промысла — душа всего нового, передового, что видишь тут на каждом шагу. Его бригада первой, еще в 1960 году завоевала звание коммунистической. Теперь и весь третий промысел носит звание коллектива коммунистического труда.

Четвёртый горизонт

Я собиралась уезжать с промысла, когда к конторке подошла машина — Конев, главный инженер управления приехал.

С Валентином Дмитриевичем Коневым мы уже знакомы. Он рассказывал мне в Славянске об истории промыслов, о том, как была тут, в прикубанских плавнях, открыта нефть, как шло ее освоение. Вся история у него на глазах. В «Приазовнефти» Конев с самого начала, с тех времен, когда бурились первые скважины.

Наш общий разговор, к которому присоединяется и старший инженер промысла Иван Иванович Чубов, возвращается к тому, как начинали.

— Все, что отсюда видно,—обводит Чубов широким жестом равнину,—когда, мы пришли сюда, было залито водой. Болото: торф, под ним трясина. Камыши в несколько метров вышиной, дикие кабаны в них прятались, лягушки хором орали. Поверите, всего шесть лет назад вот в этих самых местах нефтяники убили подряд восемнадцать кабанов! Змей множество было. Трактора иногда кучами выворачивали, А около скважин сазаны водились — вода стояла местами до двух с половиной метров.

Я с новым интересом оглядываю обширную, до самого горизонта, равнину, словно чудом превращенную из хляби в твердь.

— Как осваивали? — продолжает Чубов.— Начали разбуривать на возвышенных местах. Поставили четыре насоса на понтонах, вырыли два канала. От реки дамбой отгородились. Валили камыш, тракторами перепахивали где посуше. Так на всех наших промыслах. Людей было мало, очень мало, работали сутками, но по восемь-десять скважин вводили каждый месяц.

— Помнишь, Иван Иванович,— вступает Конев,— как в Анастасиевской три трактора затянуло, одни трубы торчали. Что там тракторами, верхом, бывало, не всегда проедешь. Я сам однажды ехал верхом ночью да угодил в котлован. Еле вылез, за лошадиный хвост уцепился.

— А Аствацатурова, бывшего главного инженера, помните, в Ханькове подъемным краном из грязи вытаскивали? Хорошо кран поблизости оказался, будку с хлебом рабочим через канал краном передавали.

За комическими эпизодами в воспоминаниях бывалых людей огромная, неизмеримая и самоотверженная работа нефтяников. Они отгораживались от капризной реки, два-три раза в год выходившей из берегов, разрушавшей все их труды, и бурили скважины, прокладывали дороги и строили дома. Это была, выражаясь языком поэта, действительно работа адова. Здесь не было длинного рубля. Не было ни одного дня спокойной жизни в этой комариной трясине. Поэтому закреплялись, врастали корнями в эту неласковую землю те, кто не побоялся кровяных мозолей. Слабые, нестойкие быстро ретировались. Отстоялся крепкий, надежный коллектив.

Восемнадцать километров в длину, три километра в ширину — около пяти с половиной тысячи гектаров. Такой кусок новой земли подарили нефтяники стране, выжав из нее несколько миллионов кубометров гнилой воды. Солидный кусок жирной, полноценной целины, на которой с каждым годом увереннее поселяются колхозные хлеба, кукурузные и свекловичные плантации.

Нефтяники — первопричина того, что колхозная станица Славянская стала городом Славянском с газом и водопроводом, с асфальтом и многоэтажными зданиями. Но все это— побочные участки их преобразовательской деятельности. Главное—выросли на отвоеванной у плавней земле нефтяные «елки». В короткий, предельно насыщенный отрезок времени созданы промыслы, вооруженные передовой техникой. Они заняли видное место в добыче всей кубанской нефти.

Плавневая целина оказалась в этом смысле просто кладом. Шесть горизонтов, шесть нефтяных и газовых этажей открыли тут разведчики в 1952—1954 годах. Из них самый бесценный — четвертый горизонт. О нем я услышала еще в Краснодарском филиале Института нефтегазовой промышленности.

— Это наша драгоценность — четвертый горизонт «Приазов-нефти»,— сказали мне.— Уникальное месторождение, дающее редкостные по качеству масла. Сам пласт интересный, трехслойный. Снизу нефть подпирается водой, сверху на нее давит огромная газовая шапка в десятки миллиардов кубометров. этот естественный мощнейший компрессор позволяет вести фонтанную добычу.

Нефтяники «Приазовнефти» продолжают наступление. Фронт их работ уже развернулся на двести километров. Разведочные буровые разбрелись по окрестным местам и особенно густо по Таманскому полуострову. Тамань, названная в свое время Менделеевым второй Калифорнией, привлекает их пристальное внимание. На нее, как на будущую кладовую нефти, указывал Губкин, предупреждавший, однако, что доберется к нефти на Тамани лишь тот, кто овладеет большими глубинами.

Не станут ли нефтяники «Приазовнефти», Колумбами этой новой Калифорнии?.

Снова у колыбели

Следующая моя остановка в путешествии по стопам кубанской нефти в станице Каневской, на севере края. Ее называют газовой столицей Кубани. Несколько лет назад о газе в Краснодарском крае никто всерьез не думал. Известно, что он всегда сопутствует нефти. С каждой тонной нефти из скважины вырывается несколько десятков кубометров газа. Его так и называют: попутный.

Попутчик этот хлопотный и опасный, оставлять на воле, без присмотра нельзя: отравит воздух, может вызвать взрыв и пожар. Поэтому, как только буровая начинает давать нефть, попутный газ отводят по трубе в сторону и подносят огонь. Вспыхивает факел, который будет полыхать до тех пор, пока не иссякнет скважина. Еще недавно в кубанской степи, то и дело встречались негасимые огни. Неумные пииты воспевали их в свое время как маяки индустрии. А теперь всякий знает, что горит это не что иное, как золото, сырье для тысяч наиценнейших изделий химии, которое мы еще не научились использовать по-хозяйски.

И вот я в Каневской, у колыбели газовой индустрии края.

Когда кубанской нефти исполнится от рождения сто лет, газовая промышленность будет отмечать скромную дату: шестилетие. Я хожу по газовым промыслам, оборудованным современнейшими механизмами (а промыслов только по окрестным местам шесть), и думаю: не обгоняет ли шестилетнее дитя свою почтенную мамашу — промышленность нефтяную? У дитяти крепкая жизненная хватка и богатырский рост.

Вот она, первооткрывательница, скважина № 1, неподалеку от Каневской. В июне 1958 года ударил из нее мощный газовый фонтан. Первый в этом районе. А через год Кубань дала стране больше миллиарда кубометров невидимого топлива. К концу семилетия она будет давать больше двадцати миллиардов кубометров в год. Север края оказался насыщенным газом. Разведанные запасы составили четыреста миллиардов кубометров. Такими месторождениями могут похвастать немногие страны мира.

Новорожденный богатырь уже успел произвести в крае целый переворот. Кубань стала самым газифицированным районом страны. Отсюда, от Каневской, ведет начало тысячекилометровое кольцо газопроводов. Дешевое и легкое топливо идет по этому кольцу к сотням промышленных предприятий края, в городские квартиры и дома колхозников. Отсюда, из Каневского узла, протянулся газопровод на Ростов, в Донбасс, в Москву и Ленинград. Почти тридцать миллионов кубометров в сутки — могучая река, Ниагарский водопад кубанского газа проносится этой магистралью на север страны. Краснодарский край становится главной кочегаркой промышленных центров Российской федерации.

Но и это не все. Газ, лишь появившись на свет, ведет за Собою на Кубань промышленность будущего- химию. Подни маются корпуса предприятий, которые станут делать из газа множество красивых и нужных людям вещей. Расточительные факелы потухнут!

Так как же с «теорией» об иссякании кубанских недр? Мы говорим об этом с главным геологом Управления нефтяной и газовой промышленности Краснодарского совнархоза Сергеем Тихоновичем Коротковым. Ученик и последователь И. М. Губкина, он отметил в прошлом году тридцатилетие своей геологической службы на Кубани.

— Еще в 30-х годах,— говорит он,— Иван Михайлович настойчиво твердил нам, начинающим геологам, что нефть Кубани надо искать не только в верхних, миоценовых отложениях, но и постараться проникнуть в нижние горизонты, на более древние отложения, включая мезозой.

Прошедшее тридцатилетие и было временем, когда разведчики нефти осваивали все большие и большие глубины. Открытые за это время Хадыженское, Ильско-Холмское, Ново-Дмитриевское, Анастасиевско-Троицкое месторождения — ступеньки кубанских геологов в глубь земных слоев. Открытие на севере края целого района газоконденсатных месторождений — еще одна ступенька вниз. Залежи найдены в глубоких мезозойских пластах. За это выдающееся открытие С. Т. Короткое вместе с группой кубанских геологов, геофизиков и буровиков удостоен Ленинской премии.

Мое путешествие по путям кубанской нефти закончилось. Прошло несколько месяцев. Вдруг в одной из радиопередач слышу: «На Кубани открыто новое крупное месторождение газа — Некрасовское». Через некоторое время в газете заметка краснодарского корреспондента ТАСС: «Теологи Кубани одержали еще одну трудовую победу в честь Пленума ЦК партии. Недалеко от станицы Ладожской открыто новое газовое месторождение...»

Некрасовская, Ладожская — знакомые названия! Вспомнилась поездка на восток Кубани. Бессонная станица Темиргоевская — штаб нефтеразведки глубокого бурения № 2. А вокруг нее, в степи, далекие ночные огни — сгустки света, похожие на одинокие маяки. Мы едем к ним, и каждый сгусток света превращается в вышку разведочной буровой, освещенную огнями. Их несколько, буровых: Темиргоевские, Усть-Лабинские, Некрасовские, Ладожские... Возле каждой — незатихающий гул моторов, сосредоточенные лица людей. Сквозь обвалы и обводнения, через тысячи преград и неожиданностей разведчики пробивались на новую, еще не испытанную глубину. Они бурили уже второй год, днем и ночью, в летний зной и зимнюю стужу, но смогли мне тогда сказать лишь о своих разочарованиях. Однако надежда не покидала их.

Так, значит, надежда победила? Хочется узнать об этом больше и точнее. Пишу в Краснодар, в Объединение нефтяной и газовой промышленности. Ответ приходит незамедлительно: «Да. Некрасовская скважина № 1 на глубине в 3550 метров вскрыла три газовые залежи. По ориентировочным данным, запасы газа в этом месторождении составляют больше 60 миллиардов кубометров. На Усть-Лабинской площади также вскрыто крупное газовое месторождение. Открыта новая крупная газовая провинция». Итак, еще одна победа, теперь на востоке. Она подтверждает предположение ученых, что кубанские недра — это единый газовый бассейн, таящий колоссальные запасы. У колыбели его открытия стоит сегодня трудовая Кубань.