На суше и на море 1962(3)

Л. Файнберг

Поездка на Таймыр к нганасанам

Очерк

Фотографии автора

КОГДА говоришь с кем-нибудь о путешествиях по Заполярью, от тебя ждут или рассказов о промышленных гигантах, выросших на Севере за годы Советской власти, или увлекательного повествования о необычайных приключениях, о встречах с непохожими на жителей средней полосы людьми, о схватках с дикими зверями. Многое можно увидеть на Крайнем Севере. Есть там и рудники, и шахты, и большие заводы, и города, выросшие в пустынной тундре за последние двадцать-тридцать лет; случаются с людьми на Севере и необычайные приключения, можно встретить там и диких зверей, и старого шамана, и охотников, будто бы сошедших со страниц журнала «Мир приключений».

Но не о них поведу я рассказ, не о промышленных стройках и не о приключениях, а о том будничном, но от этого не менее манящем и увлекательном Севере, который видел я сам, когда бывал в экспедициях на Таймыре. Почти все знают о гордости Таймыра — Норильске, о его прямых улицах и домах со всеми удобствами, о его промышленных предприятиях, о самой северной в мире железной дороге Дудинка — Норильск.

Я не хочу обижать норильчан, они по праву любят Норильск и гордятся им, но ведь он только пятнышко на карте огромного полуострова Таймыр.

А мне хотелось бы рассказать о сельском Таймыре, о Таймыре бескрайних тундр и темных лиственничных лесов, самых северных лесов на Земле, о колхозных поселках, разбросанных на сотни километров один от другого, о мужественных людях, приехавших с разных концов страны, чтобы помочь народам Таймыра — нганасанам, энцам, долганам, эвенкам — совершить гигантский скачок от родового строя вчера в коммунистическое завтра, рассказать о самих этих народах, словом, обо всем, что я видел в этих пока еще довольно редко посещаемых приезжими местах.

Впервые я попал на Таймыр в 1957 году. Но, впрочем, буду рассказывать по порядку. Я работаю в секторе Америки Института этнографии. Занимаюсь индейцами Амазонки. Когда я кому-нибудь объясняю, в чем заключается моя работа, я всегда говорю так: «Вы смотрели фильм «Охотники за каучуком»? Помните индейцев с луками и стрелами, скрывающихся в прибрежной чаще и подстерегающих лодки с белыми путешественниками? Вот изучением этих-то индейцев я и занимаюсь. Изучая их, легче понять историю и жизнь наших далеких предков — людей каменного века. И интересное это дело — заниматься индейцами и не такое уж далекое от нашей сегодняшней жизни, как может показаться на первый взгляд. Знание социального устройства и религии индейцев помогает спорить с теми зарубежными учеными, кто пытается доказать, что и частная собственность, и вера в единого бога присущи природе человека, что они вечная и незыблемая основа его существования. Значит, заниматься американскими индейцами не только интересно, но и полезно. Я хорошо все это знаю, а Север почему-то тянет к себе. В его суровом безмолвии, в его заснеженных просторах мне всегда виделось больше романтики, чем в буйной пышности амазонских лесов, в их пряной экзотике.

Занимался я тропиками, а мечтал о Заполярье. На Таймыр отправляется экспедиция нашего института, и я еду в ее составе. Нас всего трое: начальник экспедиции Борис Осипович Долгих, высокий, неторопливый человек лет пятидесяти, знающий по именам чуть ли не всех таймырских старожилов; фотограф Вячеслав Карев — худой, с желтоватым цветом лица, ни минуты не могущий посидеть на месте; и я, немного ошеломленный суматохой сборов и мыслями о том, чего я не умею делать. А не умею я многого: не умею колоть дрова, не умею топить печку, не умею говорить по-нганасански. Гораздо проще было бы перечислить, что я умею. Список бы получился значительно короче. Торопливые сборы — и мы уже в вагоне скорого поезда Москва—Владивосток. Незаметно за хорошей беседой, за книгами прошло четыре дня.

Вот и Красноярск. Такси везет нас по вечерним улицам к Енисею. Там, почти на самом берегу, стоит, будто гость, пришедший из далеких южных стран и так и не вернувшийся домой, здание в стиле древнеегипетских храмов. Это Красноярский краеведческий музей. По обеим сторонам широкой пологой лестницы, ведущей к входу в музей, лежат старинные бронзовые пушки, обращенные дулом к Енисею. Они молчаливо напоминают о временах покорения Сибири казаками. Но сейчас не время смотреть. Нам отвели комнату в небольшом домике во дворе музея, и мы перетаскиваем туда наше имущество: спальные мешки, рюкзаки. Комната совершенно пуста. Развертываем спальные мешки, раскладываем их в ряд, под голову кладем рюкзаки вместо подушек — и наши походные кровати готовы. Рюкзак совсем неплохая подушка, скажу я вам, если, конечно, голова не попадет на кружку, топорик или еще какой-нибудь столь же «мягкий» предмет. Борис Осипович и Слава ложатся спать, а мне что-то не хочется. Слишком много новых впечатлений. Выхожу во двор. В нем много зелени. Это скорее не двор, а небольшой сад. При свете луны он кажется даже немного таинственным. В окнах музея темно, а у ворот на скамеечке одиноко сидит сторож. Подсаживаюсь к нему. Он неторопливо заводит беседу. Его предупредили, кто мы такие, но он хочет узнать подробнее, куда мы едем и зачем. Минут через пятнадцать он поднимается и отправляется в обход вокруг музея. «Знаете, наш садик любимое место парней и девчат. Ворота запрешь, через забор перелезают. Непорядок. Из городского парка их выгоняют в одиннадцать вечера. Вот и идут сюда».

Но сегодня все тихо. Не слышно шепота влюбленных пар, приглушенного смеха и поцелуев. Все спит вокруг: люди, птицы, деревья. Только звезды мерцают в вышине, а на Енисее им мигают в ответ красные и зеленые огоньки бакенов. Тихо дышит огромная река, и кажется, что она тоже спит, как и люди, отдыхает, набираясь сил к новому трудовому дню. Пора и мне на покой. Возвращаюсь в нашу комнату и мгновенно засыпаю. А утром сразу после завтрака бежим за билетами. Мы поплывем на теплоходе «Валерий Чкалов» — трехпалубном красавце, построенном для нашей страны в Германской Демократической Республике.

Взяв билеты, идем в музей. Чего в нем только нет: и чучела животных, ныне живущих в Красноярском крае, и скелет мамонта; и древние каменные орудия, и совершенные угольные комбайны; модели парусных кочей русских землепроходцев стоят рядом с моделями дизель-электроходов; макеты казачьих острожков с макетами благоустроенных колхозных поселков.

Если вам когда-нибудь представится возможность поехать в Красноярский край, побывайте сначала в краеведческом музее — это ворота в край.

Съездили мы и на правый берег Енисея. Старый Красноярск, как вы, может быть, знаете, расположен на левом берегу реки. Но в последние годы на правом берегу строители один за другим возводят жилые кварталы, сажают деревья, разбивают скверы, открывают магазины, детские сады и ясли. И недалеко то время, когда новый правобережный Красноярск перерастет старый город. Но пока еще на правом берегу довольно неуютно. Много пыли, строительного мусора и чувствуется какая-то неустроенность и незавершенность. Город продолжает строиться.

На следующий день мы отплываем. Каюта у меня чудесная — одноместная, со всеми удобствами. Но разве можно оставаться в ней, когда вокруг раскинулся могучий Енисей. За кормой быстро уходит вдаль Красноярск, а впереди ярко блестит на солнце вода, синеют по берегам леса, а над ними, как клочья ваты, плывут на север небольшие облака. И мы плывем на север. Целыми днями стою я на палубе и гляжу на; меняющийся пейзаж. Все суровее становятся леса по берегам, все реже попадаются распаханные поля, а затем они и совсем исчезают. Мимо проплывают низменные, заросшие высокой травой и кустарником острова. А то вдруг увидишь на берегу одинокую избушку бакенщика и задумаешься, как-то он живет зимой. Остается ли в своем доме и ходит на охоту, или уезжает в какое-нибудь большое село? А теплоход тем временем все идет вперед. Шире становится река, крепкий ветер бьет в лицо и ерошит волосы, а над головой, на мачте, как пойманная непокорная птица, бьется вымпел Енисейского пароходства. Разные люди плывут на север под этим флагом. Девушка-геолог из ' Ленинграда с медно-рыжими волосами, горный инженер из Норильска, белобрысый парнишка-корреспондент из Омска. Мне почему-то кажется, что это его первая самостоятельная поездка, и он полон желания увидеть как можно больше и обо всем написать в свою газету.

А теплоход все идет вперед. Редеет лес по берегам, солнце почти не спускается за горизонт. Близится конец пути. Мы уже прибыли в Игарку, а оттуда до Дудинки рукой подать — километров двести. В Игарке теплоход стоит довольно долго, поэтому отправляемся на берег посмотреть город. Для этого надо подняться по высокой деревянной лестнице, ступеньки у которой почему-то лежат не горизонтально, а под углом. Удивительно неудобно идти. Наконец мы наверху, над высоким обрывом. Уже двенадцать часов ночи, но совсем светло. Полярный день в самом разгаре. На улицах много народу. Слышны шутки и смех. Где-то раздаются удары мяча. Косматые добродушные лайки бродят целыми стаями по улицам. Незабываемый колорит придают городу деревянные мостовые и дома из свежевыструганных досок. Игарка — город дерева. Здесь все сделано из дерева, и поэтому не удивляешься, когда видишь вывески: «Курить воспрещается». Когда мы возвращаемся к пристани, сверху лестницы нам открывается изумительный вид на игарскую протоку, забитую сплавным лесом, на иностранные лесовозы, пришедшие сюда со всех концов земли, и на сумрачный, чуть подернутый дымкой Енисей.

А на следующий день мы в Дудинке. Перед революцией это было небольшое русское село, а теперь Дудинка шумный, беспокойный город, крупный транспортный узел и центр Таймырского национального округа. Всю навигацию разгружаются у причалов суда, привезшие товары для колхозов Таймыра и для Норильска. А затем огромные красные, черные, зеленые, похожие на доисторических чудовищ портовые краны грузят в трюмы судов и барж продукцию Норильского полиметаллического комбината. Ни днем, ни ночью не утихает шум в грузовом порту. Медленно поворачиваются мощные краны, юрко снуют маневровые паровозы, перекликаются люди. Хотелось бы получше познакомиться с жизнью Дудинки, но некогда. Наш путь лежит в глубь Таймыра, где живут нганасаны, в недалеком прошлом одна из самых отсталых народностей Сибири.

И вскоре небольшой АН-2 поднимается из Дудинского аэропорта и берет курс на восток. От Дудинки до Волочанки, центра Авамского района Таймыра, где живет большая часть нганасан, около четырехсот километров. Самолет летит над тундрой. Под крылом сверкают бесчисленные озера, почти сливаясь в одно огромное, переливающееся водное зеркало. Пасущиеся внизу олени настораживаются, и пастухи запрокидывают головы, заслышав гул мотора. Отдыхающие гуси взлетают с песчаных отмелей. Зеленый ковер между озерцами ласкает глаз. Тундра живет и радуется теплу, солнцу.

Но вот вдали показалась река и рядом с ней небольшие домики. Это и есть Волочанка. Она стоит на берегу Хеты, голубой лентой прорезающей весь Авамский район. Приземляемся на небольшом поле, заменяющем здесь аэродром. Самолет несколько раз подпрыгивает на кочках и останавливается. К нему спешит группа молодежи. Они провожают своих товарищей, окончивших Волочанскую школу-десятилетку и уезжающих теперь на учебу в Красноярск и Ленинград. Быстро пролетят студенческие годы, и они вернутся в родные места и будут помогать своим народам — нганасанам и долганам — строить новую жизнь.

В районном управлении сельского хозяйства мы знакомимся с его начальником — Олегом Николаевичем Красно-польским. Он советует поехать в колхоз имени Шмидта, расположенный у впадения в Хету ее притока Боганиды. «Чтобы изучать нганасан, вам лучше всего поехать в колхоз имени Шмидта, — говорит Олег Николаевич. — Правда, нганасаны в нашем районе есть еще в одном колхозе — имени Калинина, но в него, кроме нганасан, входят долганы и энцы. Есть нганасаны также в колхозе «Путь к коммунизму», но это уже не у нас, а в соседнем Хатангском районе. И потом опять же там колхоз не чисто нганасанский, а долгано-иганасанский».

Соображения Олега Николаевича кажутся убедительными, и мы решаем на следующий же день отправиться в колхоз имени Шмидта. А пока можно пройтись по поселку посмотреть, как выглядит районный центр, расположенный в глубине тундры. Волочанка невелика: в ней меньше тысячи жителей и всего две улицы, застроенные одноэтажными деревянными домами. В единственном двухэтажном здании разместились райком КПСС, райисполком и районное управление сельского хозяйства. В самом центре поселка стоит здание школы, а немного поодаль от нее, на самом краю тундры, со всех сторон окружающей поселок, расположен интернат, где на полном государственном обеспечении живут школьники из колхозов района.

Продолжая свою прогулку, мы любопытства ради зашли в магазин Рыболовпотребсоюза. Кроме продавца, там было двое посетителей. Один из них, невысокий полный человек лет пятидесяти, со слегка начинающими седеть темными волосами, что-то объяснял по-долгански стоявшему рядом с ним коренастому колхознику. Мы не понимали, что он говорит, но удивительно добрые лучистые глаза, словно озарявшие теплым светом его усталое лицо, невольно привлекли к себе наше внимание. И я тихонько спросил у продавца, кто этот человек. Оказалось, что это Илья Сергеевич Акопов — председатель долганского колхоза, расположенного рядом с Воло-чанкой. Еще в Дудинке нам называли Акопова в числе лучших председателей колхозов Авамского района. Перед войной судьба забросила его, уроженца Армении и сантехника по специальности, на Таймыр. Немало лет он проработал в Норильске, затем был директором промкомбината в Волочанке и, наконец, в конце 1956 года по решению районной партийной организации был направлен в отстающий волочанский колхоз. До этого колхозу в течение нескольких лет очень не везло на председателей. Среди них были случайные и неопытные люди, развалившие колхозное хозяйство. В результате неделимый фонд колхоза уменьшился, стоимость трудодня упала, снизился интерес колхозников к общественному хозяйству. Тогда-то председателем колхоза и был избран И. С. Акопов. За три года колхозники под его руководством вдвое увеличили неделимый фонд своего хозяйства, вдвое повысилась и стоимость трудодня.

Мы увидели Акопова около магазина, беседующего с колхозником, который был нагружен многочисленными свертками. Чувствовалось, что долган внимательно прислушивается к словам председателя. Когда спутник Ильи Сергеевича удалился, мы подошли и представились ему. Нам хотелось понять, в чем секрет успехов этого человека, не имевшего ни сельскохозяйственного образования, ни большого опыта работы в колхозе. И поэтому с радостью приняли приглашение Ильи Сергеевича зайти к нему домой, посидеть, поговорить.

Через несколько минут мы были у маленького домика, стоявшего на самом краю обрыва, над Хетой. Пройдя через небольшие сени, мы попали в кухню, отделенную сатиновой занавеской от жилого помещения. Илья Сергеевич познакомил нас со своей женой, миловидной черноглазой долганкой, уроженкой Волочанки. Увидев нас, она сразу засуетилась на кухне, и вскоре в комнату стали доноситься ароматы стряпни. «Почему вы не сделаете дверь из кухни в комнату вместо занавески?» — спросил Борис Осипович у Акопова. «Не могу,— ответил тот. — В домах у многих колхозников тоже висят занавески между комнатами. Прежде чем сделать дверь себе, я должен поставить такие же двери в домах всех колхозников, а на это в колхозе пока нет средств. Я твердо убежден, что председатель не имеет морального права жить лучше рядовых колхозников. О них он должен заботиться в первую очередь, а не о себе. Если он всегда будет так поступать, то колхозники сами позаботятся о нем».

Что это не громкая фраза, я имел случай убедиться несколько месяцев спустя, когда сидел в здании правления колхоза и прислушивался к беседе пастухов с Ильей Сергеевичем. Один из них попросил аванс на покупку телогрейки. Денег в колхозной кассе в это время не было. Тогда Акопов отдал пастуху свою телогрейку. Бросилось мне в глаза и то, что сапоги у председателя колхоза были хуже, чем у рядовых колхозников. Оказывается, на колхозном складе было мало сапог, а Илья Сергеевич считал, что новую обувь себе он может выписать только после того, как обеспечит ею пастухов и охотников, «которым, — как говорил он, — больше и дальше ходить», чем ему, председателю. Но, впрочем, все это я увидел гораздо позднее, пока же мы сидели у Акопова, ели пельмени и говорили о путях развития колхозного хозяйства на Крайнем Севере, об улучшении быта пастухов и охотников и о многих других, иногда частных, но существенных для колхоза вопросах.

Было поздно, когда мы попрощались с Ильей Сергеевичем и пошли в школьный интернат, где нам была отведена для ночлега свободная комната.

На следующее утро мы отправились в Усть-Боганиду на моторной лодке колхоза имени Шмидта. Моторные лодки — единственное средство сообщения по Хете летом. Река очень мелководна, и поэтому не только пароходы, но даже большие катера могут ходить по ней только весной и в начале лета, пока не спала высокая вода. Летом же на большей части реки можно проехать только на верткой местной лодочке-ветке да на плоскодонной мелкосидящей моторке. Моторные лодки на Хете совсем не похожи на те роскошные быстроходные суда, которые стремительно проносятся мимо вас на глубоких реках. На Хете — это обычная лодка, посредине которой на днище стоит неприкрытый никаким кожухом мотор в три или шесть лошадиных сил. Под винтом поставлена металлическая лыжа, которая предохраняет его от поломок, когда лодка царапается дном о камни, а это, как мы скоро смогли убедиться сами, случается нередко. Двигается такое суденышко со скоростью хорошего пешехода, а против течения и того медленнее. Никакого единого «флота» на Хете нет, у каждого ведомства своя лодка: у милиции — ярко-зеленая, у промкомбината — черная, густо просмоленная, у почты — синяя, цвета морской волны. Нас же повезет, как я уже сказал, лодка колхоза имени Шмидта. Итак, мы садимся в привязанный к ней плоскодонный баркас, который здесь называют неводником, и вот мы снова в пути.

У мотора сидит нганасанский юноша Тимофей Чунанчар. Зимой он учится в Дудинке в школе колхозных кадров на отделении механизации, а летом проходит практику в своем родном колхозе.

Наш неводник до бортов завален оконными рамами и стеклами к ним, свежевыструганными дверьми и другими частями для строящегося в Усть-Боганиде клуба. Слава едет в моторке вместе с Тимофеем, а мы с Борисом Осиповичем примостились на корме неводника. Борис Осипович правит кормовым веслом, а я вычерпываю жестянкой воду из лодки — она изрядно протекает, в перерывах смотрю по сторонам. Хета оказалась шире, чем я представлял, в некоторых местах от берега до берега явно не меньше километра, но плыть по ней трудно — уж очень она мелка. Многочисленные песчаные косы вдаются далеко в реку, а за ними синеет лес. На Енисее на этой же широте голая тундра, а здесь густые лиственничные леса простираются по обе стороны реки.

Пока я любуюсь окружающим видом, все вокруг внезапно темнеет и начинает дуть сильный встречный ветер. Лодка тяжело подпрыгивает на волнах, а затем плюхается вниз, поднимая фонтаны брызг. Вода перехлестывает через борт. Тимофей поспешно перекладывает руль, и мы приближаемся к берегу, почти ежеминутно задевая днищем о камни. Мы плывем у обрывистого, спускающегося к воде ступеньками берега, то и дело приходится объезжать кучи камней и земли, стволы деревьев, видимо, недавно упавших в воду. Другие деревья еще не упали, но судьба их решена. Они склоняются к самой воде, и часть корней уже обнажилась. При первом же оползне они разделят участь своих погибших товарищей. Оползни бывают чаще всего весной, когда потоки талой воды низвергаются с берегов в Хету, унося с собой куски почвы.

Из задумчивости меня выводит возглас Бориса Осиповича:

«Смотрите, как прибывает вода в лодке, вычерпывайте скорее!» Я принимаюсь усердно черпать, но уровень воды продолжает повышаться. Тяжело груженная лодка все глубже оседает в воде. Дальше плыть становится рискованно. Подходим к берегу, осмотрев лодку, обнаруживаем, что у нее сильная течь в левом борту. Приходится всем пересесть ближе к правому борту, и дальше мы плывем с сильным креном так, чтобы щель в левом борту оказалась над водой. В результате нас, конечно, еще сильнее захлестывает с правого борта. Вскоре брезентовые плащи промокают насквозь, и мы начинаем дрожать от холода. Но вот снова выглянуло солнце и осветило все вокруг радостным сиянием, ветер стихает, и мы быстро, то есть со скоростью не семь, а девять километров в час, двигаемся к нашей цели — Усть-Боганиде.

Теперь можно поговорить и с другими пассажирами неводника. Я до сих пор не сказал, что мы не единственные, кто едет в Усть-Боганиду. Туда же направляются две девушки Лина и Валя. Лина три года проработала фельдшером среди нганасан и теперь хочет попрощаться со своими друзьями перед отъездом домой в Красноярск, а на смену ей направили выпускницу Ачинского медицинского техникума Валю. «Ой, как трудно было мне сначала, — рассказывает Лина.— Местного языка я не знала, а русский многие нганасаны знают плохо. Говорят так, что с непривычки ничего понять не могу. Да и не доверяли мне сначала. Если где роды, ни за что не пустят помочь принять ребенка. Потом освоилась, стало лучше. Плохо, что нам ничего не объясняют, когда направляют сюда, на Север».

Да, это действительно плохо. Вот передо мной в лодке сидит Валя. Она только что кончила техникум, любит свою специальность, но ведь она ничего не знает ни о Севере, ни о народе, с которым ей по меньшей мере несколько лет (обычный срок договора три года) придется делить и радости и горести. Валя даже не знает, как сурова зима в центре Таймыра, и не взяла с собой ничего теплого. Но это еще полбеды, теплые вещи она и здесь купит. Гораздо хуже, что Валя не знает обычаев людей, которых она будет лечить. От многих ошибок, взаимных недоразумений и огорчений избавило бы ее хотя бы элементарное знакомство с культурой нганасан, с бытующими еще среди них религиозными пережитками и пережитками родового строя. А пока она со всем этим познакомится и нганасаны к ней привыкнут, пройдет три года, и пора будет уезжать. Может быть, она найдет здесь человека по сердцу и тогда останется, а не найдет, скорее всего уедет. Разве не лучше было бы посылать на Крайний Север не сем-надцати-восемнадцатилетних девушек сразу после окончания учебы, а фельдшеров более взрослых, с опытом работы па своей специальности, которые сами захотели на продолжительный срок поехать на Север. Предварительно их следовало бы направлять на специальные курсы, хотя бы кратко знакомить с историей и культурой народа, к которому они поедут, а также со спецификой работы в условиях Крайнего Севера.

Тем временем близится конец пути. Вдали на обрывистом мысу, образуемом слиянием Боганиды с Хетой, постепенно вырисовывается несколько домиков. Когда мы подъезжаем поближе, слышится лай собак. Одна за другой они мчатся к берегу. За ними спешат люди. А еще через несколько минут лодка тыкается носом в берег, и мы сразу оказываемся среди группы радостно оживленных мужчин. Многие из них знают Бориса Осиповича, но не видели его много лет. Живописное впечатление производят эти люди с темными прямыми волосами и смуглыми, скуластыми лицами, в гимнастерках и темных брюках, заправленных в резиновые сапоги. Особенно-бросаются в глаза женщины, стоящие кучкой немного поодаль от мужчин и с молчаливым любопытством смотрящие на нас. Несмотря на теплый летний день, они в меховых парках и бакарях *, а на груди висят начищенные до блеска серповидные медные украшения.

* Бакари — высокая меховая обувь.

ФОТО. Енисей — острова «кораблики»

ФОТО. Тундра в районе поселка Волочанка

ФОТО. Девочки нганасанки

ФОТО. Фаина Турдагина и Людмила Чунанчар

ФОТО. В оленеводческую бригаду прибыла почта

ФОТО. Ловля оленя маутом (арканом)

ФОТО. Вид на Енисей («Щеки»)

ФОТО. Зимнее жилище (балок) оленевода

ФОТО. Семья охотника нганасанина

ФОТО. Река Хета у поселка Усть-Боганида

В то время как Борис Осипович разговаривает со своими старыми друзьями, я отвечаю на вопросы своих новых знакомых, а они хлопают по плечу и задают один вопрос за другим: «Зачем нашу землю приехал? Что делать будешь? Долго ехал?» А над нами тучей вьется мошкара, радуясь нежданной поживе. Борис Осипович стоически переносит этих кровопийц, я же непрерывно верчусь, хлопаю себя по лицу и шее, без видимого ущерба для мошки, но зато причиняю изрядную боль себе. Наконец, не выдержав, распаковываю рюкзак и достаю накомарник. Одев его, я снова могу стоять спокойно. К Борису Осиповичу подходит заместитель председателя колхоза имени Шмидта Иван Порфирьевич Аксенов. Он предлагает нам устроиться в доме правления колхоза. В нем только что прошел ремонт, и он пока еще пустует. Нганасаны помогают внести вещи вверх на косогор и складывают их около нашего будущего жилья. А затем нас все оставляют, чтобы мы могли спокойно устроиться. Это не заняло много времени, и вскоре мы со Славой выходим на улицу, чтобы хоть немного осмотреться.

Вечереет. Красноватое солнце висит над лесом, начинающимся метрах в пятидесяти за домами. А между ними и лесом стоят островерхие чумы нганасан. Немного правое под косогором виднеется небольшое озеро. Диск солнца, отражаясь в тихой воде, будто плавает в ней. Еще правее узкой водной дорожкой тянется Боганида. Через несколько десятков метров она кончит свой путь, слившись с матерью-Хетой.

Весь пейзаж дышит миром и покоем. Один за другим гаснут костры в чумах. Пора спать. Завтра первый день полевой работы. Надо хорошо отдохнуть перед ним. Но мы еще долго не можем уснуть.

Борис Осипович заметно волнуется: «Тридцать лет прошло с тех пор, как я впервые поехал в экспедицию, — говорит он, — и все-таки каждый раз нервничаю, когда приступаю к полевой работе. Ничего не могу с собой поделать. Все время сверлит голову мысль, удачным ли будет полевой сезон, все ли выполню, что наметил. Вдруг ошибусь в выборе информаторов, да мало ли что еще может быть. А ведь сделать нам надо много. Во-первых, необходимо выполнить нашу основную задачу — изучение современной жизни нганасан. Мы должны подсказать местным работникам, как устранить те недостатки, какие еще есть в жизни нганасан, как помочь им быстрее двигаться по пути социализма.

Во-вторых, нельзя нам забывать и об изучении старой культуры нганасан. — Тут Борис Осипович на минуту замолкает, приподнимается на локте и задумчиво смотрит куда-то вдаль, будто видит то, что я уже не смогу увидеть: старое нганасанское стойбище начала двадцатых годов, когда Советская власть еще не стала прочной ногой в глубине таймырских тундр, шамана, бьющего в бубен, и безграмотных темных нганасан, внимающих ему. Затем, будто очнувшись, он продолжает: — Старая культура нганасан быстро уходит в прошлое.

То, что мы не опишем сейчас, через десять лет уже будет поздно описывать. А в старой культуре много интересного. Возьмем, например, исторические предания нганасан. Разве, не зная их, можно понять, как создалась эта народность. А ведь каждый народ, пробуждающийся к новой жизни, обязательно спрашивает, откуда он произошел. И ответить на этот законный вопрос должны мы, этнографы.

А сколько других интересных тем ждут еще своего исследователя. Например, очень важно досконально изучить и описать все приемы охоты и оленеводства нганасан, вырабатывавшиеся веками. Надо сохранить ценные навыки и знания, которые накопили нганасаны за время их жизни в Заполярье. Это не только покажет всем, какой вклад внесли и продолжают вносить нганасаны в освоение Енисейского Севера, но и поможет самим нганасанам в строительстве новой жизни, и было бы очень хорошо, если бы студенты зоотехнических факультетов, специализирующиеся по оленеводству, изучали бы не только научные книги по своей специальности, но и книги, обобщающие практические знания и опыт северных народностей—нганасан, долган, ненцев, чукчей, коряков и других. Да, это было бы очень полезно», — повторяет Борис Осипович и замолкает. Комната погружается в тишину. Она будто наплывает на меня, и я быстро засыпаю.

А с утра к нам приходит Иван Порфирьевич, и мы договариваемся с ним, что он будет освобождать от работы нужных нам колхозников. Сам Иван Порфирьевич соглашается рассказать о создании колхоза имени Шмидта и его хозяйстве.

«Наш колхоз, — говорит он, — был создан в 1936 году. Вскоре на среднем течении реки Боганиды был построен хозяйственный центр. Здесь разместились правление колхоза, магазин, склад, хлебопекарня. Но выбранное для хозяйственного центра место оказалось очень неудобным, и на реке Ду-дыпте, у впадения в нее Пайтурмы, был создан новый колхозный поселок. Но и его местоположение оставляло желать много лучшего. Леса поблизости не было, так что приходилось возить его издалека, да и связь с Волочанкой была очень плохой. Поэтому пришлось нам снова перебираться, и на этот раз мы построили поселок прямо на берегу Хеты у впадения в нее Боганиды. Здесь очень удобно: и лесу вокруг много — взгляните в окно, сами увидите — и с районным центром связь хорошая, и завозить товары к нам теперь гораздо проще, чем раньше, и вывозить колхозную продукцию стало легче.

Колхоз наш занимается в основном оленеводством и охотой. В стадах колхоза около трех с половиной тысяч оленей. Они дают нам и мясо, и шкуры, ну и как транспорт олени, конечно, тоже незаменимы. Не будь у нас оленей, трудно было бы охотиться на песца. Территория-то ведь у нашего колхоза огромная. К северу она тянется километров четыреста, да и в ширину около восьмидесяти. Пешком ее не обойдешь. На песца мы охотимся при помощи пастей * и капканов. От сдачи государству пушнины колхоз получает хорошие доходы. Например, даже в 1956 году, когда песца было довольно мало, пушнина дала колхозу около пятидесяти тысяч рублей. Но главная отрасль колхозного хозяйства все же не охота, а оленеводство, оно в последнее время дает нам до полумиллиона рублей в год. Рыболовством колхоз тоже занимается, но в небольших размерах и больше для внутреннего потребления. Рыбы в реках и озерах, правда, немало, но уж больно сложно и дорого ее вывозить. А кроме того, и сами колхозники предпочитают свои исконные занятия — оленеводство, охоту на диких оленей и песцов —- рыболовству».

* Пасть — ловушка давящего типа: тяжелое бревно падает на песца, когда он заденет насторожку.

Когда Иван Порфирьевич закончил свой рассказ о колхозе и ушел, мы решили пойти посмотреть жилища нганасан. Все нганасаны, за исключением двух-трех семей, живут в чумах, и многие пока что не хотят переселяться в постоянные дома. Сказывается сила вековой привычки, да и трудно сразу отказаться от чума. У него, конечно, немало недостатков, но зато чум можно возить с собой, а без передвижного жилища коренному оленеводу нганасану не обойтись, даже если у него есть постоянный дом в поселке.

Нганасанский чум представляет собой эллипсоид с конической вершиной. Остов чума кроется выделанными и сшитыми между собой оленьими шкурами — нюками. Чтобы войти в чум, нам пришлось нагнуться и приподнять край одного из нюков. Внутри было полутемно и дымно. Над костром, горевшим посередине, висели на горизонтальном шесте котел с варившимися в нем рыбным супом и большой медный чайник, потемневший от копоти. Дым ел глаза, драл горло, и неудержимо хотелось кашлять, а еще лучше выскочить на свежий воздух, И чем больше становилось дыма, тем стремительнее уменьшалась моя симпатия к чуму, как к почти незаменимому передвижному жилищу оленеводов. Лишь отвернув край нюка, прикрывавшего вход, и впустив в чум свежего воздуха, я смог немного оглядеться.

Напротив входа за костром лежали дрова, там же хранилась домашняя утварь. Около входа стоял низенький столик. Пространство по обе стороны от костра вправо и влево от входа было покрыто сплетенными из травы циновками, на которых лежали подстриженные оленьи шкуры. На одной из них мы и сидели, скрестив ноги, что, честно говоря, довольно утомительно без привычки. Были в чуме и некоторые приметы нового: несколько книжек, местные газеты, будильник,, зеркало, но в основном обстановка была старой, традиционной. Очень трудно превратить чум в современное культурное жилище; по своему типу он не приспособлен к такой метаморфозе; даже встать во весь рост в чуме невозможно из-за наклонных стен. Потому-то уже много лет, и особенно интенсивно в последние годы, ведется большая работа по созданию для пастухов современных типов передвижного жилища и по переводу нганасан и других малых народов Севера на оседлость.

Теперь нганасаны живут зимой не в чумах, а в балках. Балок — это своего рода домик на полозьях, крытый оленьими шкурами. Его тянут четыре-шесть оленей.

Выйдя из чума, мы пошли посмотреть, как нганасаны строят здание колхозного клуба. Колхозная плотничья бригада работала старательно, но неумело, и строительство шло медленно. «Юре! — окликнул Борис Осипович высокого худого нганасана, — нравится тебе быть строителем?» — «Однако, шибко тяжело работать, — ответил Юре. — Лучше тундру ходить, колхозных оленей пасти, диких стрелять». Потом мы говорили и с другими строителями на ту же тему. Все они предпочитают пасти оленей, ловить рыбу, ремонтировать пасти для песца, а не обтесывать бревна и строить дома. И дело тут не только в природных склонностях, а й в том, что непривычные к обращению с топором и фуганком нганасаны работают очень медленно. Оплачивается же труд по тем же нормам и расценкам, что и в других колхозах нашей страны. Не удивительно поэтому, что нганасаны на стройке зарабатывают меньше, чем на охоте, а колхозу строительство обходится дорого, потому что оно растягивается на длительный срок. Разве не лучше было бы организовать районную строительную бригаду из плотников — мастеров своего дела. И строительство бы пошло быстрее, и колхозников не надо было бы отвлекать от решающих участков колхозного производства — оленеводства и охоты.

Вечером к нам пришел знаток нганасанского фольклора в религии, племянник одного из «великих» нганасанских шаманов Атакай Турдагин. Засветилась на столе маленькая керосиновая лампа, разогнав сумрак вокруг него, но оставив темными углы комнаты, и Атакай начал свой первый рассказ о великанах людоедах — сигие. матери-земле — моу-нямы и злых подземных стариках — сырада-нгуо.

Много старых легенд и преданий мы услышали от Атакая за время пребывания в Усть-Боганиде. Часто к нам заходил и Нумаку Чунанчар, симпатичный старик с добрыми глазами и неизменной трубкой в зубах. В отличие от Атакая он неважно разбирался в фольклоре, но зато мог досконально рассказать об организации колхоза у нганасан, первым председателем которого он когда-то был. Нумаку и теперь трудится в строительной бригаде. Тимофей Чунанчар, первый нганасанский моторист, — это его сын. Кроме сына у Нумаку есть еще две дочери, которые учатся в школе.

Навещали нас и другие нганасаны. За исключением ночи, мы почти никогда не бывали одни. Или у нас были гости, или мы шли в гости к нганасанам. Незаметно за беседами с колхозниками, за изучением их быта и культуры летело время. Так прошли полтора месяца. И однажды, выйдя утром на улицу, мы увидели, что идет снег. Было это в конце августа. Длинными стали вечера. Холодный ветер заставлял зябко поеживаться. Через несколько дней нам предстояло покинуть полюбившихся нам нганасан и поехать в волочанский колхоз для изучения другого народа Таймыра — долган. Но прежде чем уехать, надо было продумать наши предложения руководителям района и округа по улучшению работы среди нганасан.

Нганасан очень мало, всего около семисот человек, в том числе в колхозе, где мы побывали, более двухсот. Кроме колхоза имени Шмидта, нганасаны, как мы уже говорили, живут и работают еще в двух колхозах Таймыра — имени Калинина и «Путь к коммунизму». В конечном счете нганасаны, вероятно, сольются с соседними народностями, но пока что они не проявляют такой тенденции и, очевидно, долго еще сохранятся как самостоятельная этническая группа. Поэтому мы предложили объединить всех нганасан в пределах одного колхоза и сельсовета и открыть в поселке объединенного колхоза специальную школу для нганасанских детей. Это создало бы наиболее благоприятные условия для дальнейшего культурного расцвета нганасанской народности. Ну, а для подъема уровня жизни колхозников нганасан, по нашему мнению, надо было бы выдавать им не менее половины заработка натурой — оленьим мясом, шкурами и рыбой. Конечно, это как раз обратное тому, что делается сейчас почти во всех колхозах нашей страны, где совершается переход к исключительно денежной оплате. Но ведь и условия у нганасан совершенно особые. До революции они были одним из самых отсталых и изолированных от внешнего мира народов Сибири, и следы этого прошлого, несмотря на огромные успехи, достигнутые ими за годы Советской власти, полностью еще не изгладились.

Зачастую нганасаны не умеют правильно распределять полученные за работу в колхозе деньги, вот и получается в их собственном личном хозяйстве, как говорится, разом пусто, разом густо. Поэтому сейчас нганасанам еще рано переходить на чисто денежную оплату трудодня.

Не вдаваясь в научные подробности, скажу еще об одном из того нового, что удалось узнать. При детальном знакомстве со старой культурой нганасан и ее сравнении с культурой других народов Севера Борису Осиповичу Долгих, а потом и мне бросилось в глаза несомненное сходство в старых приемах охоты, покрое одежды, играх и многих других чертах культуры между нганасанами и живущими за много тысяч километров к востоку от Таймыра эскимосами Аляски и Канады,, и это не случайное совпадение. Видимо, в далеком прошлом у нганасан и эскимосов были какие-то общие предки. Скорее всего ими были древнейшие обитатели Северной Азии — охотники за дикими северными оленями, совершавшие вслед за стадами этих животных далекие перекочевки.

Так, мы в беседах и спорах подводили первые итоги своей работы, а за окном все шел снег. Белой нежной пеленой он скрыл еще недавно ярко-зеленую траву и темный мох, маленькие кристаллики засверкали на огненно-красных листьях карликовой березы, у берегов озер образовалась ледяная кромка, а посередине рябили воду утки, готовясь к отлету. Стаи птиц потянулись к югу, солнце все быстрее стало совершать свой привычный круг и исчезать за высокой стеной нахмуренного, насторожившегося в преддверии холодов леса. Нганасаны стали перебираться из чумов в балки, кончалась быстротечная северная осень, наступала долгая полярная зима. Настало утро, когда мы попрощались с милым Нумаку,. со сказочником Атакаем и с другими друзьями, спустились к берегу Хеты и сели в поджидавшую нас моторную лодку. На воде было очень холодно, лодка обледенела, сильный встречный ветер вздымал фонтаны брызг, и они сосульками замерзали на лице и одежде. Впереди были новые люди, новые проблемы, новые споры и раздумья.