Глава восемнадцатая
Водораздел между северными и южными реками - Глубокая долина - Деревенский мост - Источники на склонах долины - Река Касаи - Отсутствие диких животных - Необоснованное требование Катенде - Большое оскорбление - Владелец моста, взимающий пошлину - Алчные проводники - Затопленные долины - Плаваем в Нуана Локе - Мои люди мигом бросаются на помощь - Замечания макололо о плодородных невозделанных долинах - Разница в цвете кожи у африканцев - Прибытие в деревню Чибокве - Наглое требование старшины - Окружают наш лагерь - Требование - Их вопрос - Возможность боя - Как он был предотвращён - Изменение нашего пути - Лето - Лихорадка - Ульи и проводник - Инстинкт деревьев - Ползучие растения - Отсутствие шипов в лесу - Растения, которые находят только в заброшенных садах - Скверные проводники - В осаде - Ещё беспокойство - Задержаны Йонгой Панзой - Его деревня - Беда от торговцев бангала - Мои люди упали духом - Их решение и предосторожность
Когда мы 24 февраля доехали до не затопленной наводнением земли, находящейся за равниной, то узнали, что, здешние деревни признавали власть вождя Катенде. Мы открыли, что та почти совершенно плоская равнина, которую мы проехали, образует водораздел между южными и северными реками, потому что мы вступили теперь в область, все реки которой текут в северном направлении, впадая в р. Касаи, или Локе. Мы находились теперь недалеко от этой реки, а все реки, через которые мы переезжали до сих пор, шли на юг.
Проводники, которых нам дал Катема, вернулись обратно, дойдя с нами только до первой деревни. Местные жители повели нас на северо-северо-запад, и мы впервые после Колобенга спустились в настоящую глубокую долину. На расстоянии 300 и 400 ярдов [275 - 365 м] от верхнего края равнины по дну долины бежал поток.
Мы перешли через этот поток по деревенскому мосту, который после дождей был весь скрыт под водой, доходившей нам до пояса. По обе стороны потока растёт много высоких деревьев. Многие из них достигли 60 или 80 футов [18 - 24 м] в высоту; ковёр из цветов украшал под ними землю. Поднявшись на противоположную сторону, мы подошли через два часа к другой, такой же красивой, долине с журчащим потоком посредине. Может быть, кому-нибудь покажется, что, обращая особое внимание на такую маловажную вещь, как встречающиеся на пути долины, я занимаюсь пустяками, потому что в каждой-де стране много долин, но так как они были ветвями той, по которой течёт Касаи, или Локе, и как сама эта река, так и все её притоки берут воду со склонов этих самых долин, то мне можно извинить особое внимание к своеобразному характеру поверхности страны, изборождённой долинами.
По склонам долин то здесь, то там встречаются медленно просачивающиеся из земли источники, окружённые группами таких же вечнозелёных прямых деревьев с крупными листьями, какие мы видим по обе стороны потоков. Эти места покрыты сплошным ковром травянистой растительности и имеют характер скорее болот, чем источников. Их вода медленно стекает в поток. На берегах так много этих источников и болот, что они придают ландшафту местности особый характер.
Группы деревьев около источников имеют всегда мягко закруглённую форму, и стволы у них - высокие и прямые, в то время как деревья, растущие на равнинах, - низкорослые и чахлые.
Едва ли можно сомневаться в том, что вода, застаивающаяся по целым месяцам на равнинах, впитывается в землю и находит себе путь к ручьям и рекам, выходя местами наружу в виде просачивающихся из земли болот; разница между деревьями, растущими в долинах и на равнинах, хотя те и другие - разных видов, может объясняться очень просто: деревья, растущие на равнинах, обязаны своим слабым развитием скорее тому, что они в продолжение года страдают больше от засухи, чем от избытка влаги.
К вечеру мы пришли в д. Кабинжде. Утром 27-го числа старшина Кандженке охотно дал нам провожатых. Мы бодро прошли небольшое расстояние, оставшееся до р. Касье, Касаи, или Леке. По приказу старшины нам было выделено два человека для переправы через реку. Касаи - необычайно красивая река, очень похожая на реку Клайд в Шотландии. Склон долины мягко спускается к реке на протяжении приблизительно 500 ярдов [около 460 м] и зарос прекрасным лесом. Сама река имеет около 100 ярдов [90 м] в ширину; мягко извиваясь, она протекает среди красивой узкой зелёной долины по направлению к северу и северо-востоку. И там, откуда она шла, и в той стороне, куда было направлено её течение, всюду на её пути растущий около неё лес чередовался с роскошными лугами, покрытыми высокой травой. Люди, переплывавшие со мной реку, указывая на её течение, говорили: "Хотя бы вы плыли по ней месяцами, вы вернётесь назад, не увидев конца реки".
Место нашей переправы через реку находилось на 11°15'47" ю. ш., но нам не удалось определить долготу, так как погода была очень облачной.
Держа курс на запад в течение целого дня (29-го), мы дошли до одной деревни, находившейся во владениях Катенде, и убедились, что мы находимся в стране, где у нас не может быть никакой надежды на мясное питание, потому что один из наших проводников поймал себе крота, шерсть на котором была светлоголубого цвета, и двух мышей и приготовил себе из них ужин. Тщательность, с которой он завернул свою добычу в какой-то большой лист и подвесил на копье, показала нам, что здесь нам не придётся рассчитывать на крупную дичь. Мы не видели никаких признаков существования здесь крупных животных. Проходя через деревни, попадавшиеся нам далее по пути, мы часто видали, как мальчики и девочки занимались откапыванием и ловлей этих крошечных четвероногих.
На следующий день после нашего прибытия Катенде прислал за мной, и я, имея сильное желание увидеться с ним, прошёл с этой целью около трёх миль в сторону от нашего лагеря. Когда мы приблизились к деревне, то в это время шёл дождь, и мы, не ожидая формального разрешения на право входа в деревню, вошли в одну хижину. Спустя долгое время после того, как мы через посыльных дали знать о себе главе населения, нам было передано, что за разрешение на проезд через его страну ему, в качестве уплаты, нужно было дать или раба, или бивень слона, или бусы, или медные кольца, или дорогую раковину. Нам сказали, что без такого подарка никому не разрешалось не только проезжать, но даже увидеться лично с этим вождём. Мы спокойно объяснили им свои обстоятельства и велели передать ему, чтобы он не надеялся "схватить покорную корову за рога", как гласит туземная поговорка, соответствующая нашей пословице: "из камня не добудешь молока". В ответ на это Катенде прислал сказать нам, чтобы мы шли обратно и что он возобновит переговоры с нами на следующий день.
Я не мог удержаться от громкого смеха по поводу беззастенчивой наглости этого дикаря и, возвращаясь к себе под проливным дождём, не падал духом. Негостеприимное отношение к нам со стороны этого вождя подействовало на моих друзей удручающе, но когда они завели беседу с одним из слуг Катенде, тот предложил им дать Катенде какую-нибудь небольшую вещь, чтобы попытаться сделать его сговорчивее. Перебрав все свои рубашки, я выбрал для подачки самую плохую из них и передал Катенде приглашение притти и выбрать у меня что-нибудь ещё, но добавил, что когда я приеду к своему вождю голым, и у меня спросят, где моя одежда, я буду вынужден признаться, что оставил её у Катенде. Рубашка была отправлена к нему, и вместе с его слугой пошли некоторые из моих людей. Они скоро вернулись. Рубашка была принята, и нам обещали, что на следующий день пришлют проводников и провизию. Вождь выразил, кроме того, желание видеть меня на обратном пути. Мне сообщили, что он очень толстый.
Торговцы, которые приходят сюда, держат себя, невидимому, очень робко и уступают каждому предъявленному к ним требованию. Мой человек, увидев, что один из местных жителей очень похож на его знакомого, назвал его в шутку по имени последнего, объяснив при этом, почему он так назвал его; это было сочтено за большое оскорбление, и с него потребовали большой штраф. Когда дело было доложено мне, то я не нашёл, что наш человек причинил какой-нибудь вред и сказал всем своим, чтобы они просто ничего не отвечали "оскорблённому". Тот был совершенно обезоружен этим, потому что туземцы чувствуют свою силу только в обстановке скандала, когда от слов, сказанных противником в запальчивости, разгораются страсти друзей будто бы обиженного человека. В данном случае, покричав немного, туземцы сказали нашему человеку, что всё будет в порядке, если они выменяют у него что-нибудь, но тот не стал даже разговаривать с ними, и они ушли с вытянутыми физиономиями.
Я и мои люди были совершенно изумлены требованием платы за разрешение на проезд и полным пренебрежением вождя к общепринятым обычаям гостеприимства. Задержанные проливным дождём целых два дня на месте, мы почувствовали, что для путешествия по этой стране в дождливый период от нас требуется порядочный запас терпения.
Мы отправились в путь, не видевшись с Катенде и переправившись через небольшую речку Сенгко, около которой мы отдыхали, подошли через два часа к другой речке, Тотело, которая была побольше первой. Через неё был перекинут мост. На дальнем его конце стоял негр, который потребовал с нас плату за проход по мосту. Он сказал, что это его мост, его тропинка, что проводники - его дети и что если мы не заплатим ему, то он не пустит нас дальше. Для меня было такой неожиданностью встретить в этих местах частицу цивилизации, что я несколько секунд стоял, уставившись на дерзкого взимателя пошлин, пока один из наших людей не снял с рук три медных браслета и не предложил их в уплату за всю партию людей. Негр был лучше, чем показалось нам с первого взгляда, потому что он сейчас же пошёл в свой сад и принёс нам в подарок листья табака.
Когда мы ушли довольно далеко от деревень, то проводники, данные нам Кандженке, сели и сказали нам, что перед нами - три дороги и что если мы сейчас же не дадим им мануфактуры, то они предоставят нам самим выбирать лучший путь. Так как я нанял их только потому, что они знали все тропинки между деревнями, находившимися на нашем пути, и всегда возражал, когда они вели нас не в сторону Лоанды, то я предпочёл, чтобы мои люди продолжали путь без проводников, предоставив самим себе избрать дорогу, которая должна была вести нас в правильном направлении. Но Машауана, опасаясь, как бы мы не заблудились, попросил у меня разрешения отдать проводникам его собственную материю, и они снова пошли с нами вперёд с радостными криками: "аверие! аверие!"
Во второй половине этого дня мы подошли к долине, которая была с милю шириной и наполнена прозрачной, бегущей по ней водой. Люди переходили её вброд по горло в воде, а мы трое, переправляясь на быках, промокли до самого пояса, потому что наши грузные быки не могли плавать. Помимо всего этого случилась гроза, сопровождаемая сильнейшим ливнем; долину совсем затопило, и мы провели наступившую ночь в мокрых одеялах, дрожа от холода.
На следующий день нам встретилась другая долина, около полумили в ширину, с небольшой и, в данное время, глубокой и быстрой речкой посередине; течение её было направлено на северо-восток к р. Касаи. В средней части этой речушки, где находилось русло протекающего здесь в обычное время ручья, течение было таким быстрым, что мы переходили через неё вброд, держась за быков. В остальных болотистых местах долины вода доходила нам до пояса. Каждый из нас с трудом волочил ноги по этой отвратительной трясине, держась за ремень, которым было привязано к быку одеяло, служившее седлом.
Эти болота, расположенные параллельно потоку, были самыми обширными из всех, виденных нами: они раскинулись на целые мили вдоль обоих берегов. Быстрота течения была здесь весьма значительной, густая трава на берегах потока полегла так плотно, что вода не могла размывать почву и не теряла поэтому своей прозрачности. Когда мы вышли на другой край долины, то увидели, что здесь местами на поверхность выступил железистый конгломерат, который образует покров, лежащий на других породах на огромном пространстве к югу и к северу от этого места. Наши быки кусали его зубами, как будто они были удивлены появлением камня в такой же степени, как и мы; быть может, конгломерат содержал в себе какой-нибудь минерал, в котором они нуждались. С тех пор, как мы оставили Шинте, мы нигде не встречали камня. Поверхность страны покрыта здесь толстым слоем очень плодородной аллювиальной почвы чёрного цвета.
После полудня мы пришли к другой речке Нуана Локе (или Дитя Локе), через которую вёл мост. Идя по этому затопленному водой мосту, люди заходили в воду по грудь и должны были пускаться дальше вплавь. Некоторые из них предпочитали итти до конца, держась за хвост быка. Я хотел сделать так же, как они, но, когда мы дошли до глубокого места, то прежде чем я мог слезть с быка и взяться руками за руль, бык внезапно бросился вслед за своими товарищами и так глубоко ухнул в воду, что я не успел ухватиться за ремень; если бы я дернул узду, то бык скорее всего повернул бы назад. Поэтому я отправился на другую сторону один. Когда мои бедные товарищи увидели, что я остался один, они страшно встревожились, и двенадцать человек бросились ко мне вплавь на выручку, и, как только я добрался до берега, один из них схватил меня за руку, а другой подхватил всего меня. Когда я встал, то было очень трогательно видеть, как они все наперебой хлопотали около меня. У некоторых из них, когда они побросались с моста в воду на помощь мне, унесло течением плащи. Когда я был уже вне опасности, то они достали со дна часть моего имущества, оброненного мной второпях. Они громко выразили своё удовольствие, увидев, что я могу так же плавать, как и они. Я испытываю глубокую благодарность им за ту готовность, с которой они кинулись в воду, чтобы спасти, - как они думали, - мою жизнь. Мне было тяжело плыть от намокшей и облипавшей меня одежды, а они, будучи нагими, могли плавать быстрее. Плавают они по-собачьи, а не по-лягушачьи, как мы.
Вечером мы переправились через небольшой ручей Лозезе и дошли до деревень некоего Касаби, в которых мы могли достать себе маниок в обмен на бусы. Жители деревень пытались напугать нас рассказами о глубоких реках, через которые нам предстояло переправляться на нашем пути. Я сушил свою одежду, поворачиваясь кругом около костра. В ответ на попытки напугать нас рассказами о глубоких реках, мои люди только смеялись: "Мы все можем плавать; кто переправил белого человека через реку, как не он сам!" Я гордился этой похвалой.
Суббота, 4 марта. Доехали до окраин территории вождя Чибокве. Мы переправились через речки Конде и Калузе. Первая представляет собой небольшой, но глубокий поток с бесполезным мостом через него. Долины, по которым текут обе эти речки, необыкновенно плодородны. Мои спутники постоянно выражали сожаление по поводу того, что эти долины не возделываются человеком: "Какая прекрасная страна для скота! Тяжело видеть, что эти плодородные долины остаются без посевов!" Когда замолкли эти слова, то я пришёл к мысли, что вся причина, по которой у жителей такой прекрасной страны не было скота, заключается в деспотической власти управляющих ими вождей, не позволявших простому народу приобретать, держать и разводить домашних животных. Долгое размышление привело меня потом к предположению, что в богатой, плодородной стране Лоанды прежде, наверное, кишмя кишели цеце, но когда люди истребили диких животных, которыми эта муха существовала, то голод заставил её улететь отсюда. Так как балонда, владея огнестрельным оружием, уже очистили большую часть страны от диких животных, то мы прибыли, наверное, как раз в то время, когда стало возможным разведение домашнего скота. Отсюда - хорошие успехи, достигнутые в этом отношении Катемой, Шинте и Матиамво. Несмотря на то, что ни тот, ни другой, ни третий не знают, как нужно обращаться со скотом, в их успехах нет ничего удивительного.
Количество населения в центральных частях страны можно считать большим только по сравнению с (Кэпской колонией или страной бечуанов, а количество обрабатываемой земли по сравнению с той, которая еще ждёт плуга, ничтожно. Страна изобилует потоками воды, которые в случае необходимости можно использовать для ирригации с самой минимальной затратой усилий. Целые мили плодородной земли лежат совершенно бесполезными, потому что здесь нет даже диких животных, которые поедали бы травяной корм и отдыхали бы в тени вечнозелёных рощ, попадавшихся нам по пути. Не у всех людей, живущих в центральной области, кожа одинаково чёрного цвета. У многих из них существует предрасположение к бронзовому цвету, а у других кожа имеет такой же светлый оттенок, как у бушменов, которые - напомню - представляют собой доказательство того, что одна жара сама по себе не может создавать черноту кожи. Только одновременное действие жары и влажности усиливает и закрепляет чёрный цвет. Где бы нам ни встречались люди, которые веками жили в жарких, влажных областях, они всегда бывают самого чёрного цвета. Но из этого очевидного правила имеются исключения, которые вызываются передвижениями как целых народов, так и отдельных людей. У макололо, например, среди племён центрального влажного бассейна кожа имеет какой-то болезненно-жёлтый оттенок по сравнению с цветом кожи коренных жителей этого бассейна. Те батока, которые живут на высоких местах, кажутся по цвету кожи настолько светлее своих соплеменников, живущих по рекам, что их можно принять за какое-нибудь другое племя, однако их язык и обычай удалять верхние передние зубы не оставляют места для сомнений в том, что это один и тот же народ.
Оставляя в стороне влияние местности, жары и влажности, я считаю, что туземное население южной части континента в отношении цвета кожи распределялось по пяти продольным полосам. У жителей морского побережья как на востоке, так и на западе она очень тёмная; затем идут две полосы с населением, имеющим более светлую кожу; каждая из этих полос находится приблизительно в трёхстах милях от побережья; из них западная полоса, изгибаясь, охватывает пустыню Калахари и страну бечуанов; затем идёт центральный бассейн, который имеет население снова с очень тёмным цветом кожи. Мнение это приводится здесь отнюдь не в качестве абсолютно достоверного. Я привожу его только потому, что такое географическое распределение цвета кожи поразило меня самого, когда я проехал через всю страну. Если моё мнение неправильно, то единственно оттого, что миграция "этих племён, согласно локализации наречий, на которых говорят разные племена, совершалась как раз вдоль этих линий, определяющих указанное деление.
Наречия, на которых говорят жители крайнего юга, готтентоты или кафры, имеют близкое родство с теми, на которых говорят племена, живущие непосредственно на северных их окраинах. Одно наречие незаметно переходит в другое, и родство их легко проследить и сразу распознать. Если наречия самых крайних пунктов юга и севера, как, например, кафров и племен, близких к экватору, легко поддаются сравнению, то гораздо труднее признать тот факт, что все они принадлежат только к двум семействам языков. Исследование корней, входящих в состав всех этих наречий, расположенных по географическому принципу, показывает, что они постепенно переходят одно в другое и между крайним востоком и крайним западом в этом отношении нет такой большой разницы, как между крайними пунктами севера и юга.
25 марта, достигнув деревни, управляемой Нджамби, одним из князьков племени чибокве, мы намеревались спокойно отдохнуть в воскресенье. К этому времени у нас вышла вся провизия, и я приказал убить одного из более слабых быков. Желая быть в хороших отношениях со всеми, мы послали Нджамби хребтину убитого быка с рёбрами, сопровождая наш подарок пояснением, что в тех местах, откуда мы едем, это обычная дань вождям и что мы всегда оказывали честь людям его положения. Он прислал нам изъявление своей благодарности с наглым требованием: презрительно приняв присланное ему мясо, он потребовал, чтобы мы дали ему раба или быка, ружьё, порох, мануфактуру или раковину, а в случае нашего отказа он объявил о своём намерении препятствовать нашему дальнейшему пути. Мы ответили, что если бы даже у нас и были требуемые им вещи, то никто не имеет права облагать данью проезжих людей, которые не занимаются торговлей рабами. Слуги, посланные им с таким поручением, сказали, что когда их посылали к мамбари, то они всегда получали от них для своего господина мануфактуру и что теперь они ждут от меня того же или чего-нибудь другого взамен неё.
Мы слышали, как некоторые из этих чибокве заметили: "У них всего только пять ружей". Около полудня Нджамби собрал всех своих людей и окружил наш лагерь. Они намеревались отобрать у нас всё. Мои люди схватили свои копья и встали в оборонительную позицию, в то время как молодые люди чибокве извлекли мечи и яростно размахивали ими. Некоторые даже направляли на меня ружья и кивали друг другу головой, как бы желая сказать: "Вот как мы разделаемся с ним". Я сел на свой складной стул, держа на коленях двухствольное ружьё, и пригласил сесть вождя. Когда он сел передо мной на землю вместе со своими советниками, я спросил его, какое преступление мы совершили, если он должен был притти к нам с оружием. Он ответил, что когда один из моих людей Пицане сидел утром у костра и плюнул, то часть его слюны попала на ногу одного из его людей, и он хочет, чтобы мы уплатили ему за эту провинность, предоставив ему в качестве уплаты раба, быка или ружьё. Пицане подтвердил, что слюна действительно попала на ногу одного из чибокве, и в доказательство того, что это была простая случайность, он прибавил, что как раз перед этим он дал этому человеку кусок мяса, желая с ним подружиться, и что он сам своей рукой вытер слюну, когда она попала на ногу этого человека. Относительно предъявленного к нам требования дать раба, я заявил, что все мы готовы скорее умереть, чем сделать рабом кого-либо из наших спутников, что мои люди могли бы так же отдать меня в рабство, как я их, потому что все мы - свободные люди. "Тогда вы можете дать ружьё, которым вы убили быка". Так как до нас и теперь донеслось замечание его людей, что мы располагаем только пятью ружьями, то мы отказались. Они намеревались ограбить нас. Отдав им ружьё, мы тем самым помогли бы им в этом. Они отрицали, будто бы хотят нас ограбить, и сказали, что требуют только обычной дани. Я спросил их, по какому праву они требуют уплаты за разрешение ходить по земле. Если бы мы шли по их полям и огородам, мы платили бы за это, но за хождение по земле, которой не касались их руки, мы платить не будем. Они не пытались возражать на это, потому что мои доводы вполне соответствовали их собственным идеям, и снова возвратились к преступлению, совершённому Пицане. Мои люди стали просить меня уступить и дать что-нибудь Нджамби. Спросив вождя, действительно ли он считает преступлением этот нечаянный плевок и получив утвердительный ответ, я дал ему одну из своих рубашек. Молодые люди чибокве были этим разочарованы и, размахивая мечами, начали громко кричать, требуя большой пени. Пицане, чувствовавший себя виновником этого неприятного происшествия, просил меня прибавить ещё чего-нибудь. Я дал нитку бус, но на этот раз запротестовали советники Нджамби, и мне пришлось добавить ещё большой носовой платок. Чем больше я им уступал, тем больше возрастали их требования, и при каждом новом требовании с их стороны их вооружённые воины поднимали крик и принимались бегать вокруг нас, махая оружием. Один молодой человек вздумал инсценировать нападение на меня сзади, но я быстро повернул дуло своего ружья ему в лицо, и он удалился. Я указал на него вождю, который велел ему уйти в сторону.
Мне не хотелось, чтобы произошло кровопролитие. Для меня не подлежало сомнению, что хотя наши противники, хорошо вооружённые мечами и ружьями, были многочисленнее нас, но я со своими макололо, опытными бойцами, мог бы прогнать вдвое большее число врагов. Тем не менее я старался избежать кровавого столкновения. Мои люди были совершенно не подготовлены к такому зрелищу, но вели себя удивительно хладнокровно. Вождь и его советники, приняв моё предложение сесть, попали, в сущности, в ловушку, потому что мои люди спокойно окружили их и дали почувствовать, что у них не оставалось ни одного шанса уйти от копий макололо. После этого я сказал, что если их не могло удовлетворить моё предложение им одной вещи за другой, то, очевидно, они хотят вступить с нами в бой, в то время как нам необходимо только спокойно пройти через их страну, что они первые должны начать бой и понести за это ответственность; мы не вступим в бой, если они не начнут сами. Сказав это, я некоторое время сидел молча. Это были минуты мучительного испытания; я знал, что чибокве будут целиться прежде всего в белого человека; стараясь скрыть своё волнение и имея четыре ружья, готовых к немедленному действию, я спокойно смотрел на дикую сцену вокруг себя. Выражение лиц у чибокве, которых вообще нельзя назвать красивыми, нисколько не выигрывало от обычая спиливать свои зубы до самого корня. Поняв, что им грозила большая опасность, чем мне, вождь и его советники не пожелали последовать нашему предложению начать бой первыми и затем увидеть, что могли сделать мы. Возможно, что на них произвело сильное впечатление зрелище хладнокровно производимых моими людьми приготовлений в ожидании кровавого дела.
Чибокве, наконец, поставили вопрос таким образом: "Вы пришли к нам не так, как приходят все, и утверждаете, что вы имеете дружественные намерения. Как мы можем убедиться в вашем дружелюбии, если вы не дадите нам чего-нибудь из вашей пищи, а вы не возьмёте нашей? Если вы дадите нам быка, мы дадим вам то, что вы пожелаете, и тогда мы будем друзьями". По настойчивым просьбам моих друзей я дал им быка, и когда они спросили меня, что я хотел бы получить от них, то я сказал, что нам больше всего необходима пища. К вечеру Нджамби прислал нам очень небольшую корзину муки и два или три фунта мяса от нашего же быка, прося извинения в том, что у него нет птицы и очень мало других продуктов. Но я был им благодарен, так как мы добились самого главного и могли итти дальше, не пролив ни одной капли человеческой крови.
В самый разгар скандала несколько чибокве украли мясо из шалашей, устроенных моими людьми. Могориеи, один из макололо, смело вошёл в их толпу и вырвал из рук одного из них мозговую кость. Немногие бывшие с нами батока перепугались, и если бы началась драка, они, наверно, убежали бы. Я считаю, что, в общем, мои люди вели себя замечательно. Мы действовали, руководствуясь принципом миролюбия, и описанное происшествие показывает, в каком свете рассматривалось наше поведение. Нас принимали за людей, подставляющих ногу другим и отбивающих у местных жителей их доход. Они привыкли получать от каждого из работорговцев, проезжавших через их местность, одного-двух рабов, и теперь наш спор об их праве на это с негодованием рассматривался ими как нарушение того, что считалось у них законом и долгом.
6 марта. Нам сказали, что людей, живущих к западу от чибокве, подвластных Нджамби, часто посещают работорговцы. По мнению наших проводников, данных нам Кандженке, у меня так часто будут требовать рабов, что я дойду до берега без единого человека; поэтому я решил изменить направление и пойти на северо-северо-восток, надеясь на то, что где-нибудь севернее я найду выход к португальскому поселению в Кассандже. Сначала мы двинулись прямо на север. Деревни Касаби были от нас направо, а Касаи - налево.
На протяжении 12 миль [22 км] мы переправились через несколько небольших, но в данное время переполненных водой потоков с их обычными болотистыми берегами. Где бы вода ни застаивалась долго, она всегда меняет свой цвет благодаря железной ржавчине. Однажды мы увидели антилопу "наконг"; в этом краю это явление редкое. Долины украшались здесь не виданными мной до сих пор красивыми цветами.
На пути к северу мы могли наблюдать разницу между сезонами. В Курумане лето почти уже кончалось, а в Линьянти была вторая половина лета; здесь же мы были как в середине лета; фрукты, которые мы ели на Лиамбье, здесь были ещё совершенно зелёными. А теперь мы приближались к области, обитатели которой пользуются преимуществами, предоставленными им двумя дождливыми сезонами и двумя урожаями, первый раз - когда солнце идёт на юг, и второй - когда оно отступает назад на своём пути к северу, как это было в настоящее время.
8 марта. Один из моих людей забыл на месте ночлега одну или две унции пороха [30 - 60 г] и ходил за ними обратно несколько миль. Мне пришлось ждать его. Так как одежда на мне после переправы через поток вся промокла, то пассивное ожидание на месте вызвало у меня жестокий и продолжительный приступ лихорадки. Это причинило мне большое огорчение, потому что на следующий день, когда мы подъехали к ручью Чигуне, протекавшему по прелестной долине, то небо, к нашему удивлению, было совершенно ясное и светила луна, но моё физическое состояние создавало такую путаницу в мыслях, что, пробившись несколько часов, я едва мог получить из наблюдений над луною нужные данные. Чигуне впадает в Лонге, а Лонге, в свою очередь, в Чигомбо, являющуюся притоком р. Касаи. Те, кому известны трудности определения высоты, времени и расстояний и вычисления их на бумаге, посочувствуют мне в этом и в других подобных случаях. Когда мы были около Чигуне, жители одной деревни принесли нам воск для продажи и, узнав, что мы хотим мёду, ушли и скоро вернулись с целым ульем. Все пчёлы в этой стране находятся во владении туземцев, которые ставят всюду ульи.
Мы всё время едем то по открытым полянам, то по густому лесу. Интересно наблюдать у деревьев нечто похожее на вполне развившийся инстинкт. Одно дерево, выделяющее, когда оно бывает срублено, млечный сок, имеет вид обыкновенного дерева и не проявляет никаких признаков ползучих растений, если оно растёт на лугу; когда оно растёт в лесу, то сначала также бывает похоже на обыкновенное дерево, а затем выпускает одну ползучую ветвь, которая обвивается вокруг соседнего, поднимается по нему на 30 или 40 футов [9 - 12 м], т. е. до высоты окружающих деревьев, и тогда раскидывает собственную крону и использует полностью солнечные лучи. В тех частях леса, в которых деревья растут ещё гуще, оно совсем превращается в ползучее растение и сразу же использует своего высокого соседа, обвивая его со всей энергией, присущей живому существу. Это растение не имеет такой энергии, как настоящие паразиты, но когда оно бывает вынуждено бороться за обладание местом, то его можно принять по ошибке за настоящее ползучее растение.
Тропы в этом лесу очень узкие, и масса гигантских ползучих растений, часто толщиной с человеческую ногу, препятствует езде по ним. Существует, наверное, какая-нибудь причина, по которой они в некоторых областях предпочитают обвиваться вокруг деревьев и ползти по ним в форме спиральной нити. Если встать лицом к дереву на одном берегу Чигуне, то можно видеть, что ползучее растение обвивается вокруг него слева направо, а на противоположном берегу наоборот, - справа налево. Я думал, что это явление находится в связи с движением солнца, которое в один сезон находится к северу, а в другой - к югу от растения. Но на Лиамбье я видел, что ползучие растения обвивают стебель тростника одновременно с двух сторон, образуя на нём узор, подобный переплёту сандалий.
Замечательной особенностью растительности в этих лесах является отсутствие колючек. Есть только два исключения из этого правила: один - орешник, близкий к виду Nux vomica, и низкорослый кустарник, очень похожий на сарсапариль, который, кроме колючек, осыпан также гроздьями жёлтых ягод.
Отсутствие на кустах колючек особенно заметно для тех, кто был на юге, где их имеют многие растения и даже деревья. На юге колючки бывают всевозможной величины и формы: прямые, тонкие и длинные, короткие и толстые. Есть колючки и в форме крючка и притом такие твёрдые, что могут разрезать кожу, как ножом. Благодаря этому придатку происходит распространение семенных коробок. Плоская семенная коробка одного растения, похожая на монету, снабжённая в центре двумя колючками, лежит на земле, готовая прицепиться к ноге какого-нибудь животного, которое на неё наступит и будет целыми днями носить её. У семенной коробки другого растения [Uncaria procumbens] так много колючек в форме крючков, что когда животное случайно прикоснётся к ней, то она обязательно крепко прицепится к нему.
Когда эта коробка случайно овладевает на целые месяцы боком быка, то он, порою, вскакивает и ревёт от боли и чувства своей беспомощности.
Если какой-нибудь участок леса расчищается под сад и этот сад потом покидается его владельцем, то на месте сада обязательно вырастет растение, листья которого очень похожи на листья имбиря и ведёт упорную борьбу с массой папоротника за обладание почвой. Мы наблюдали это явление на всём пути до самой Анголы. Оно свидетельствует о громадной разнице в климате этих мест и страны бечуанов, в которой нигде не увидишь папоротников, за исключением одного или двух его засухоустойчивых видов. Вышеупомянутое растение цветёт красивыми розовыми цветами, сидящими на нём очень близко к земле. Оно даёт яркокрасные плоды, наполненные семенами; сок плодов имеет очень приятный кислый вкус.
После Чигуне мы переправились через Лонге, и так как был пасмурный день и солнца не было видно, то наши проводники, сбившись с пути в лесу, взяли направление на запад; идя в этом направлении, мы вышли к р. Чигомбо, которая шла на северо-северо-восток. В определении направления мои люди руководствовались только солнцем, и не видя его целый день, они решили, что мы идём обратно к Чибокве. Как часто бывает, сбитые с толку, они долго спорили между собой о том, где взойдет завтра солнце. На следующий день, как только дождь стал слабее, мы направились на северо-восток. Было бы лучше путешествовать только с помощью компаса, потому что проводники пользовались боязнью моих людей заблудиться в своих целях и угрожали бросить их, если не получат от них сейчас же подачки, а мои люди никогда не покидали пределов своей страны, разве только для грабежа и избиений. Когда они приезжали, бывало, в какую-нибудь деревню, то они избивали большую часть её жителей и уводили с собой нескольких молодых людей, которые служили им в качестве проводников до следующих деревень. Наше путешествие было для них первым опытом противоположного образа действий. У них не было с собой щитов, и они чувствовали себя беззащитными среди алчных чибокве.
13-е. Мы прошли несколько миль, но были вынуждены сделать остановку на берегу одного из рукавов Лоаджимы, другого притока р. Касаи. У меня повторился сильный приступ лихорадки. До поздней ночи я находился почти в коматозном состоянии, и когда мне необходимо было выйти из своей палатки, то я был очень удивлён, увидев, что мои люди соорудили небольшую ограду, а у некоторых были в руках копья; они вели себя так, как часовые на посту. Я узнал, что мы окружены врагами. Несколько чибокве, после предъявления излюбленных требований - раба, быка, ружья или бивня слона, залегли недалеко от входа в ограду. Мои люди приготовились к защите на случай ночного нападения, и когда чибокве хотели узнать место, где я лежал больным, то мои люди отказали им в этом надлежащим образом. Утром я вышел к чибокве и заговорил с ними. Они учтиво беседовали со мною относительно намерений сделать эту страну доступной для торговли и т. д. Они считали, что перспектива дружбы с нами понравится их вождям; они хотели бы теперь только обменяться со мной знаками дружелюбия и поэтому предложили мне трёх поросят, выражая надежду на то, что я не откажусь принять их. Здесь вообще имеют обыкновение преподнести подарок и затем потребовать себе то, что понравится. Нас предупредили об этом наши проводники. Поэтому я попытался отказаться от подарка, спросив их, не съедят ли они одного поросёнка вместе с нами. Последовал ответ, что они не смеют согласиться на это. В надежде на то, что они не посмеют упрекнуть меня в недостатке дружеского чувства, я предложил им тогда в качестве подарка со своей стороны бритву, две нитки бус и двенадцать медных колец, собранных моими людьми. Они ушли сообщить об этом своему вождю. От сильной слабости и головокружения я не был в состоянии двигаться, и мы пробыли на этом месте до вечера вторника (14-го), когда чибокве вернулись от своего вождя с поручением, изложенным в очень ясных словах: он может принять от нас только человека, слоновую кость, ружьё или даже быка; у него есть всё, кроме быков; он, с своей стороны, даст мне с радостью всё, что мне угодно. Так как всё это было сказано очень вежливо, и если бы мы отказались, то не могли бы помочь себе ничем, кроме как кровопролитием, то я отдал им одного самого слабого быка. Я сказал своим людям, что жизнь любого из них мне дороже всех наших быков и что единственной причиной, которая заставила бы меня вступить в бой, могло быть только желание спасти жизнь и свободу большинства. Все они признали это правильным и сказали, что если бы чибокве первые задели нас, то вина пала бы на их головы.
Дожди помешали нам возобновить наше путешествие раньше четверга. Опасаясь неожиданного нападения на нас, мы шли, держась вплотную и не допуская никого отставать далеко позади других. Много миль прошли мы во мраке леса в полном молчании, но ничего тревожного не случилось. Попалась какая-то деревня, которая была совершенно пуста. Я чувствовал себя слишком больным, чтобы беспокоился о том, нападут на нас или нет. Лил проливной дождь, но все торопились уйти как можно скорее от неприятного соседства, и поэтому мы не остановились в этой деревне. Мрак, царивший в лесу, мешал вовремя видеть свисающие сверху ползучие растения, и поэтому Пицане, Могориси и я, которые ехали верхом, часто зацеплялись и путались в них, а когда бык чувствует, что его всадник может слететь с него кувырком, то его никак нельзя остановить, и поэтому мы часто падали на землю. В добавление к этим злоключениям мой Синбад вдруг поскакал стремительным галопом, узда оборвалась, и я упал назад, ударившись теменем о землю. В самый момент падения Синбад успел ещё лягнуть меня в ногу. Приступы лихорадки повторялись с таким упорством, что я стал худым, как скелет. Одеяло, служившее мне седлом на быке, было мокрым не только в дождь, но также и под знойными лучами солнца, и, благодаря разгорячённой шкуре быка, от непрерывной едкой испарины с меня сползла вся кожа, которая то подживала, то снова воспалялась.
В пятницу мы дошли до одной деревни, раскинувшейся на берегу р. Лаоджимы. Население её оказалось вежливым. Весь день мы были мокрыми до нитки, потому что переправлялись через реку. Мост, который вёл через неё, а также мост через другой поток, который мы переходили в полдень, были под водой благодаря наводнению, вызванному дождями. Вода везде была совершенно прозрачная. У следующего перехода мы были встречены группой враждебно настроенных людей, которые отказались пропустить нас дальше. Я приказал своим людям продолжать итти своим путём, но наши враги с громкими криками развернулись перед нами фронтом. По численности наши силы были приблизительно равны, поэтому, став во главе своих людей, я двинулся с ними вперёд. Тогда некоторые из наших врагов бросились бежать в свою деревню якобы за порохом, а другие принялись кричать, что к ним заезжают все торговцы, и мы тоже должны посетить их.
У этих людей было много стрел с железными наконечниками и несколько ружей. Иногда мы дошли до края леса, я приказал своим людям сложить в середину всю поклажу и, если наши враги не откроют огня, срезать несколько молодых деревьев и как можно быстрее соорудить ограду для укрытия, ничего не делая неприятелю, если только они не нападут на нас. Затем я спешился и, выступив вперед по направлению к человеку, возглавлявшему наших противников, показал ему жестом, как я легко мог бы убить его и сказал: "я боюсь убивать". Он приложил руку к сердцу, указал вверх и сказал тоже: "я боюсь убивать; но приди в нашу деревню, пожалуйста, приди!" При таком положении дела этот весьма почтенный негр Йонга Панза подошёл ко мне вплотную, и я пригласил его и всех других сесть, чтобы обсудить всё дело. Оказывается, эти люди, подобно всем другим племенам, живущим поблизости к португальским поселениям, считают, что они имеют право требовать плату от всех, кто проходит через их страну, и теперь, хотя Йонга Панза и не мог быть серьёзным противником для моих людей, он всё-таки решил не отказываться от своего права без борьбы. Довольный тем, что не произошло столкновения с противником, я перешёл с людьми ближе к деревне.
Причина, по которой эти люди прониклись убеждением, будто бы они вправе требовать плату за проезд через их местность, заключается, вероятно, вот в чём: они совсем не видели никаких торговцев, кроме тех, которые занимаются работорговлей или имеют рабов. А работорговцы всегда находились в большой зависимости от благосклонного отношения к ним вождей, через земли которых они проходили: если бы вожди предоставили беглым рабам убежище, то от торговцев в любой момент могли бы убежать все их рабы, и они могли бы совсем лишиться своей собственности. Поэтому, чтобы обеспечить себе содействие вождей, торговцы принуждены заискивать перед ними. Торговцы пускают в ход все средства также и для того, чтобы побудить вождей расставаться со своими собственными людьми, и притом с теми, кто, по общему признанию, является главной основой их могущества. Когда торговец возвращается из внутренней Африки с закованными в цепи рабами, то для каждого вождя, если бы он захотел, было бы так легко снять цепи с восьми или девяти беспомощных людей, что торговец, желая обеспечить доброжелательное отношение вождя к себе, вынужден задаривать последнего подарками. Независимые вожди, не понимая, почему так стараются добиться их благосклонности, становятся чересчур претенциозными и высокомерными в своих требованиях и с величайшим презрением относятся к белым людям.
Племя бангала, к территории которого мы теперь подошли, несколько лет назад дошло до того, что заставило португальских торговцев платить за воду, за лес и даже за траву; для того, чтобы требовать уплаты штрафа, придумывались всевозможные предлоги. Торговцы терпеливо подчинялись этим требованиям. Мы неожиданно столкнулись с системой, совершенно неизвестной в той стране, откуда шли мои люди. Если бы не было работорговцев, то туземцам не пришла бы в голову мысль о требовании уплаты за прохождение через страну. Там, куда работорговцы ещё не проникли, посещение иностранцев считается высокой честью.
Деревня старого йонги Панзы (10°25' ю. ш., 20° 15' в. д.) небольшая. Она окружена высокими вечнозелёными деревьями, увешанными красивыми гирляндами вьющихся растений. Йонга Панза прислал нам пищу, а вслед за этим - козла. Это считается хорошим подарком, потому что здесь очень мало домашних животных, несмотря на то, что имеются все условия для их разведения. Я предполагаю, что эта страна, подобно стране Катемы и Шинте, была, наверное, областью распространения цеце, и лишь недавно, с проникновением сюда огнестрельного оружия и последующим истреблением диких животных, стало возможным держать здесь, кроме коз, и других домашних животных. Мы и португальцы не знали бы, наверное, ничего о существовании этого смертоносного насекомого, если бы не многочисленные передвижения пастушеских племён, которые имели место вследствие вторжения зулусов.
Во время вышеописанных волнующих сцен я всё время забывал о своей лихорадке, но как только я почувствовал, что опасность для нас миновала, она вернулась ко мне. 20-го числа старый Йонга Панза предъявил нам такое же требование уплаты за проезд, какое было предъявлено прежде со стороны чибокве. Я предложил ему раковину, подаренную мне Шинте, но Йонга Панза сказал, что он слишком стар для украшений.
Мои люди пожертвовали всеми своими украшениями, и я предложил ему все свои бусы и рубашки. Хотя мы пришли в эту деревню против нашей воли, всё-таки дело нельзя было уладить иначе, как отдав им быка и один из бивней слона. Все мы пали духом. Не было ничего удивительного в том, что туземным экспедициям из внутренней Африки вообще не удавалось достигнуть берега. Мои люди так приуныли, что некоторые из них хотели возвращаться назад. Перспектива быть вынужденным вернуться назад теперь, когда мы находились уже у самого порога португальских поселений, была для меня чрезвычайно мучительной. Исчерпав все свои силы, чтобы убедить моих людей не возвращаться обратно, я заявил им, что если они возвратятся, то я пойду вперёд один. После этих слов Могориси решил остаться со мной. Он сказал: "Мы никогда не бросим тебя. Не падай духом. Куда бы ты ни повёл нас, мы пойдём за тобой. Мы были взволнованы только несправедливостью этих людей". Все остальные присоединились к нему и утешали меня неподражаемо простыми, безыскусственными, от души идущими словами: "Все мы - твои дети, мы не знаем никого, кроме нашего вождя Секелету и тебя, и мы умрём за тебя; мы не вступили в бой только потому, что ты не хотел этого; наши слова о возвращении назад вырвались у нас от крайней горечи и от сознания, что мы ничего не можем сделать; но если наши враги нападут на нас, ты увидишь, на что мы способны". Один из быков, которого мы предлагали чибокве, был ими отвергнут потому, что он утратил часть своего хвоста. Они думали, что мы отрубили эту часть и вложили в остаток хвоста какое-то магическое средство. Когда я предложил своим людям навлечь и на остальных быков такое же подозрение и тем обеспечить их от покушений на их целость, то моё предложение было встречено взрывом хохота. У четырёх быков, остававшихся ещё в нашем распоряжении, хвосты скоро оказались чрезвычайно короткими, и хотя никто никогда не спрашивал нас, было ли у них в культе магическое средство или нет, нас больше никто не беспокоил требованиями отдать быка!
|