Руал Амундсен. Южный полюс.

НА БАРЬЕРЕ

Четырнадцатого января, на день раньше намеченного срока, мы дошли до великого таинственного явления природы - ледяного барьера. Была решена одна из труднейших задач нашего путешествия - доставлены на место работы здоровыми и невредимыми все собаки. В Кристиансанде мы приняли на судно 97 собак. Теперь число их возросло до 116, и все они могли быть использованы при нашем окончательном походе на юг.

Следующей большой задачей, которая нам предстояла, было найти подходящее место на ледяном барьере для нашей станции. Моим намерением было завезти все - провиант и снаряжение - как можно дальше на барьер, чтобы застраховать себя от неприятной возможности отдрейфовать в Тихий океан, в случае если барьеру вздумается "телиться". Поэтому я считал расстояние в десять миль или 18,5 километров от края барьера достаточным. Но уже судя по первому впечатлению от окружающих условий, показалось возможным избежать в значительной мере такой длинной и утомительной перевозки. Вдоль внешнего края барьер представляет плоскую ровную поверхность. Здесь же, в основании бухты, условия были совсем иные. Будучи еще на борту "Фрама", мы могли легко заметить, что со всех сторон поверхность была очень неровной. Большие возвышенности с долинами шли во всех направлениях. Самая большая возвышенность тянулась на юг в форме высокого куполообразного хребта, высоту которого над горизонтом мы определили примерно в 140 метров. Но следовало предположить, что этот хребет продолжал повышаться еще дальше за пределами нашего зрения.

Поэтому наше первоначальное предположение, что эта бухта обязана своим происхождением лежащей под ней земле, невидимому, оправдывалось. Не понадобилось много времени, чтобы пристать к крепкой кромке льда, выдававшейся от барьера в море километра на два. Все было приготовлено уже давно. Бьоланд привел наши лыжи в полный порядок. И каждый из нас заботился теперь о своей паре. Лыжные сапоги примерялись уже давно и много раз то с одной, то с двумя парами чулок. Конечно, оказалось, что лыжные сапоги были слишком малы. Я считаю положительно невозможным найти такого сапожника, который сшил бы просторную обувь. Но, куда ни шло, с двумя парами чулок нам всегда удавалось справиться, не отходя далеко от судна. Для более же далеких поездок у нас были, как я уже рассказывал, парусиновые сапоги.

Из остального снаряжения для. этого первого похода я упомяну лишь альпийские веревки. Они тоже давно уже были готовы. Длиной они были около 30 метров и сделаны из очень тонкого, нежного как шелк волокна, особенно пригодного для холодов.

После обеда на скорую руку четверо из нас отправились в путь. Эта наша первая вылазка была обставлена весьма торжественно. От нее зависело многое. Погода была самая прекрасная. Тихо, солнечно. На чудесном светло - голубом небе всего лишь несколько тонких перистых облачков. Воздух был пропитан теплом, которое чувствовалось довольно сильно даже и на этой бесконечной ледяной равнине. На ледяном припое, насколько хватал глаз, лежали тюлени - большие жирные горы мяса - пища, которой хватит на многие годы и для нас и для собак.

Поверхность снега была идеальной. Лыжи легко и свободно скользили по свежевыпавшему рыхлому снегу. Но мы после длинного морского пятимесячного плавания были не совсем "натренированы" и потому не могли идти хорошим ходом. Через полчаса ходьбы мы дошли до первого важного пункта - соединения между морским льдом и барьером. В нашем мозгу постоянно рисовалось это соединение. Как оно выглядит? Быть может, это высокий крутой край льда, на который нам с большим трудом придется при помощи талей поднимать свои вещи? Или же это большая опасная расщелина, которую придется далеко обходить? Такие мысли невольно приходили нам в голову. Так или иначе, это огромное и страшное чудовище должно же было противодействовать нам!

Таинственный барьер! Все без исключения отчеты, начиная от дней блаженной памяти Росса и до самого последнего времени, относились к этому замечательному образованию природы с боязливым почтением. Постоянно между строк можно было прочесть одно и то же: "Тш, тише, тише, - это таинственный барьер!"

Раз, два, три - небольшой прыжок, и мы на барьере.

Мы с улыбкой переглянулись. Конечно, все мы подумали об одном и том же: чудовище начало терять часть своей таинственности, ужасающее - часть своего ужаса, непонятное стало вполне понятным.

Мы проникли в свое царство без единого удара мечом. В этом месте ледяной барьер был около шести метров высотой, а переход между ним и морским льдом совершенно заметен сугробами снега, так что подъем был в виде небольшого совсем пологого склона. Это место не могло служить нам никаким препятствием.

До сих пор наше продвижение вперед совершалось без помощи альпийских веревок. Мы знали, что на морском льду нам не встретится скрытых препятствий. Но как будет обстоять дело на барьере, - это другой вопрос. Мы все считали, что лучше связаться альпийской веревкой до того, как привалиться в трещину, а не после этого, и потому при дальнейшем продвижении вперед двое передних связались веревкой.

Мы пошли в восточном направлении по небольшой долинке, образуемой "горой Нельсона" с одной стороны и "горой Ренникена" - с другой. Но мои уважаемые читатели не должны удивляться таким громким названиям и представлять себе какие-нибудь ужасной вышины горы, между которыми мы шли. "Гора Нельсона" и "гора Ренникена" - это просто - напросто два старых тороса, образовавшихся в те стародавние дни, когда огромные ледяные массы беспрепятственно скатывались вниз с ужасающей силой, и наконец в этом месте встретили более могущественное препятствие, схватившее в свои лапы, разбившее их и остановив шее их дальнейшее продвижение. Это, вероятно, было чудовищное столкновение, настоящее светопреставление. Но теперь все было кончено. Мир - печать бесконечного мира покоилась на всем. "Нельсон" и "Ренникен" были только старыми ветеранами, вышедшими на пенсию. Если рассматривать их как торосы, то они были, огромны, и их верхушки поднимались в высоту больше чем на 30 метров. Поверхность вокруг "Нельсона" здесь, в долинке, была совершенно занесена снегом, тогда как на "Ренникене" все еще виднелся шрам, - глубокая трещина или дыра. Осторожно мы приблизились к ней. Неизвестно было, какой она глубины и не находилась ли она в незаметном соединении через долину с "Нельсоном". Но этого не оказалось. При ближайшем исследовании выяснилось, что у этой глубокой расселины прочное, занесенное снегом дно. Между поросами дно было совсем ровное, и оно явилось прекрасным лагерным местом для собак.

Вместе с капитаном Нильсеном я выработал своего рода программу проведения работ, и в ней было сказано, что собак нужно будет как можно скорее перевести на барьер, где они и будут находиться под наблюдением двух человек. Для этой цели мы и выбрали указанное выше место. Старые торосы довольно ясно рассказывали историю этой местности. Поэтому нам здесь нечего было опасаться каких-либо помех. Кроме того, отсюда мы видели наше судно и могли поддерживать постоянную связь с находившимися на нем, что было очень удобно.

Отсюда долинка уклонялась несколько к югу. Отметив вехой место, где должна была быть поставлена наша первая палатка, мы стали продолжать свои исследования. Долинка ровно повышалась и, достигала гребня хребта в 30 метров. С этой возвышенности можно было прекрасно обозревать всю долинку, по которой мы прошли, и другие окрестности. К северу барьер тянулся ровно и одинаково, невидимому, не встречая никаких препятствий, и оканчивался на западе круто - обрывавшимся мысом "Манхюэ", который служил восточной границей внутренней части Китовой бухты и образовывал небольшой удобный изгиб, где мы и нашли место стоянки для своего судна. Вся внутренняя часть бухты повсюду была окружена льдом, льдом и только льдом - ледяным барьером, куда мы ни глядели, белым, белым и синим, синим. Позднее на этом месте, наверное, можно будет наблюдать поразительную игру красок. Все говорило об этом. Гребень возвышенности, на котором мы стояли, был неширок, - я думаю, метров 200; во многих местах снег с него был совершенно сметен ветром, и обнажался голый синий лед. Мы прошли по нему и направились к Фермопильскому ущелью, тянувшемуся от гребня в южном направлении и после совсем небольшого спуска переходившему в большую ложбину, окруженную со всех сторож возвышенностями - настоящую котловину. Обнаженная возвышенность, по которой мы перешли, прежде чем спуститься в котловину, была порядочно-таки растрескана; но трещины были узки и почти совсем занесены снегом, поэтому они были не опасны. Котловина производила уютное и приятное. впечатление и, что всего важнее, казалась безопасной и надежной. Этот участок, за исключением нескольких маленьких с то г о об разных холмиков, совершенно плоский и без трещин.

Мы продолжали идти дальше и вышли на возвышенность, очень слабо поднимавшуюся к югу. Вершина ее, насколько хватал глаз, была ровной и гладкой. Однако, этого было недостаточно. Мы прошли еще немного вдоль по хребту в восточном направлении, не находя, однако, места, которое было бы особенно пригодно для наших целей. Наши мысли вернулись к котловине, как наиболее защищенному месту из всего виденного нами.

С вершины, на которой мы теперь находились, была видна на юге юго - восточная и внутренняя часть Китовой бухты. В противоположность той части припоя, где мы ошвартовались, во внутренней бухте был, по-видимому, довольно торосистый лед. Но ближайшее исследование этой части должно было быть нашей последующей задачей. Котловина нам всем понравилась, и мы единодушно решили выбрать ее своим будущим местопребыванием.

Итак, мы повернули кругом и пошли обратно. Выйти на равнину по собственному следу было легко, и это не заняло много времени.

Исследовав хорошенько местность и обсудив все возможности, мы решили, что участок для постройки дома нужно искать на небольшой возвышенности, поднимавшейся к востоку. Как будто бы это место было наиболее удобным. Мы не ошиблись. Вскоре мы убедились, что выбрали самое лучшее место, какое мог предложить нам барьер. На том месте, где должен будет стоять дом, мы воткнули лыжную палку и затем отправились домой.

Приятная новость, что нам удалось-таки найти подходящее место для дома, была, конечно, встречена с большим удовольствием по всей линии. Каждый в душе ужасался, думая о длинной и утомительной перевозке грузов по ледяному барьеру.

На льду царило большое оживление. Куда ни обернись, повсюду виднелись большие стада тюленей - крабоедов Ведделя. Большого морского леопарда, изредка попадавшегося нам на дрейфующем льду, здесь не было видно. За все наше пребывание в Китовой бухте мы не видели ни единого экземпляра его. Не видели мы никогда и тюленя Росса. Пингвины показывались не очень часто, только изредка то тут, то там можно было встретить отдельные экземпляры, но тем ценнее были для насте немногие, которых мы видели, - почти все пингвины Adelie. Пока мы занимались постановкой судна на швартовы, с воды вдруг поднялась стая пингвинов штук в 10 и села на лед. С минуту они изумленно озирались. Им не каждый день приходилось встречать людей и корабли. Но, невидимому, изумление скоро сменилось желанием посмотреть, что такое тут происходит. Они форменным образом следили за всеми нашими движениями. Только время - от - времени они сердито хрюкали и прыгали по льду. По видимому, их особенно интересовала наша работа по проделыванию дыр в снегу для ледовых якорей. Они толпились вокруг работавших людей, наклонив голову набок и, как видно, находили все это чрезвычайно интересным. Не было заметно, чтобы они хоть сколько-нибудь боялись нас, а мы со своей стороны по большей части оставляли их в покое. Но некоторым все-таки пришлось расстаться с жизнью: нам они нужны были для нашей коллекции.

В тот же самый день происходила весьма интересная охота на тюленей. Три крабоеда осмелились приблизиться к судну, и мы решили, что они должны будут увеличить собой наши запасы свежего мяса. Чтобы обеспечить себе добычу, мы выбрали двух знаменитых охотников. Они стали приближаться к тюленям с величайшей осторожностью, хотя это было вовсе ненужно, потому что тюлени лежали совершенно неподвижно. Охотники подкрадывались ползком на манер индейцев, наклонив до самой земли голову и высоко подняв вверх наиболее мясистую часть своего тела. Это обещает очень многое. Я смеюсь, но все же в пределах приличия. Раздается выстрел. Двое из спящих слегка вздрагивают, но остаются на месте. Третий поступает иначе. Как змея, с удивительной быстротой скользит он вперед среди рыхлого снега. Это уже не стрельба в цель, а охота за настоящей дичью. Результат получается соответственный. Мимо, мимо и еще раз мимо! Хорошо, что у нас много патронов. Один из охотников - человек догадливый: он выпускает все свои заряды и возвращается обратно. Но другой пускается вдогонку за убегающей дичью, Ах, как я хохотал! Мне уже было не до соблюдения приличий. Я буквально катался со смеху. Они несутся по рыхлому снегу: тюлень впереди, охотник сзади. По движениям преследователя я вижу, что он вне себя от злости. Охотник чувствовал, что он ввязался в такое дело, из которого ему теперь не выйти с честью. Тюлень мчался с такой быстротой, что снег столбом взвивался в воздух. Хотя снег был довольно глубок и рыхл, но все же тюлень мчался по его поверхности. Иначе обстояло дело с охотником. Он с каждым шагом проваливался в снег по колени и очень скоро сильно поотстал. Вдруг он остановился, приложился и выстрелил. Позднее он уверял, что все до одной его пули попали. Я, однако, сомневаюсь. Во всяком случае, тюлень не обратил на это никакого внимания и с той же скоростью продолжал мчаться дальше. Наконец, знаменитый охотник вынужден был сдаться и отступить. "Свински живуч", - услышал я, когда он поднялся на судно. Я подавил улыбку, не желая обижать человека.

Что за вечер! Солнце стоит высоко на небе, несмотря на позднее ночное время. Вся эта горная ледяная страна, могучий, убегающий на юг барьер залиты блестящим белым сверкающим светом, до того сильным, что он слепит глаза. Но на севере ночь. Небо, черное, как дым, и серо-стальное у моря, переходит в темно-синее, по мере того как взор поднимается выше; оно все бледнеет и бледнеет и, наконец, переходит в сверкающий блеск барьера.

То, что лежит там позади ночи, - черная как дым масса, - нам известно. Эта часть нами изучена. Там мы победно прошли. Но что скрывает на юге ослепительный день? Ты, прекрасный, зовешь и манишь нас! Да, мы слышим, ты нас зовешь, и мы обязательно придем. Ты примешь наш поцелуй, даже если он будет стоить нам жизни!

На следующий день, в воскресенье, была все такая же прекрасная погода. Но для нас, разумеется, не могло быть и речи о каком-нибудь празднике. Никто из нас не захотел бы потерять зря целый день. Мы теперь разделились на две партии - морскую и береговую. Морская в составе десяти человек заняла "Фрам", тогда как береговая в этот день устраивала себе жилище на барьере на год, на два или насколько уж там придется.

Морская партия состояла из Нильсена, Ертсена, Бека, Сундбека, Людвига Хансена, Кристенсена, Ренне, Недтведта, Кучина и Ульсена; береговая партия - из Преструда, Иохансена, Хельмера Хансена, Хасселя, Бьолана, Стубберуда, Вистинга, Линдстрема и меня. Линдстрем должен был провести на судне еще несколько дней, так как мы пока по большей части должны были питаться на корабле.

По плану, партия из шести человек должна была устроиться в шестнадцатиместной палатке, поставив ее между "Ренникеном" и "Нельсоном", а другая партия из двух человек - поместиться в палатке на участке для дома и начать его постройку. Это были, конечно, наши искусные плотники Бьолан и Стубберуд.

В 11 часов, утра мы, наконец, были готовы к походу. Мы взяли с собой сани с восемью собаками, снаряжение и провиант - всего 300 килограммов. Это была моя запряжка, она первая должна была ринуться в бой, Морская партия в полном составе собралась на палубе, чтобы присутствовать при первом старте. Все было готово для ухода. После бесчисленных наших усилий, или, лучше сказать, после основательной обработки кнутом каждой собаки, нам удалось, наконец, выстроить их в одну линию перед санями с аляскинской упряжью. Ловкий взмах кнутом в знак приветствия, кнут щелкает, и мы пускаемся в путь. Я искоса взглянул на судно. Да, так и есть! - все товарищи выстроились в ряд и любуются нашим стильным стартом. Я не совсем уверен, но, кажется, я поднял довольно высоко голову и посмотрел вокруг с торжествующим видом. Если так, то это было глупо с моей стороны! Мне нужно было немного подождать, наше поражение тогда не было бы таким полным. Мы, действительно, потерпели поражение, это факт! Ведь собаки уже в течение полугода били баклуши, только пили и ели и, по видимому, полагали, что ничего другого им и не нужно делать. Ни одной из собак не приходило в голову, что для них наступила теперь новая эпоха - эпоха трудов и работы. Пробежав всего несколько метров вперед, все они сразу, как по команде, уселись на снег, посматривая друг на друга. На их мордах можно было прочесть самое неподдельное изумление! Наконец, нам, при помощи основательной трепки, удалось заставить их понять, что мы, действительно, требуем от них работы; однако, это не очень помогло. Вместо того, чтобы слушать команду, они затеяли друг с другом яростную баталию. Боже мой, сколько в тот день мы бились с нашими восемью собаками! "Если так будет обстоять дело и при походе к полюсу, - думал я среди всего этого гама,-то нам понадобится ровно год, чтобы добраться туда". Высчитывать, сколько потребуется времени на обратный путь, мне было некогда. Во время всей этой катавасии я снова взглянул на судно. Но то, что я увидел, заставило меня сейчас же отвести свой взор. Товарищи просто - напросто лопались от хохота, и до нас доносились громкие возгласы с самыми обидными поощрениями.

- Ну, если дело пойдет у вас так, то вы доедете к Иванову дню! - кричал один.

- Чудесно, мужайтесь! Не сдавайтесь! - кричал другой.

- Ура, вот теперь дело пошло на лад! - и т, д.

Наш воз стоял на месте, как пригвожденный. Казалось, дело было совершенно безнадежным. Общими усилиями всех людей и животных нам удалось, наконец, опять сдвинуться с места. Итак, нашу первую сапную поездку, собственно говоря, нельзя было назвать триумфом.

Первую свою палатку на ледяном барьере мы поставили между горами "Нельсон" и "Ренникен". Это была большая, прочная шестнадцати местная палатка с пришитым к ней сплошным дном. Вокруг палатки мы растянули треугольником стальные тросы в каждой стороне по 50 метров. Здесь должны были привязываться собаки. Палатку снабдили пятью спальными мешками и .некоторым количеством провианта. Расстояние до сюда, измеренное одометром, равнялось 1,2 мили, или 2,2 километра.

Выполнив эту работу, мы отправились дальше к месту, выбранному нами для станции.

Здесь мы тоже поставили палатку, - такую же шестнадцатиместную палатку, как и предыдущая, - для плотников и разметили место для дома. По условиям местности, мы решили поставить дом в направлении с запада .на восток, а не с севера на юг, как нам хотелось бы, так как, по общепринятому мнению, самые сильные и самые частые ветры дуют с юга. Наш выбор оказался правильным. Господствовавшее направление ветра было с востока, и таким образом ветер ударял в наиболее защищенную короткую стенку дома. Дверь выходила на запад.

Потом мы занялись разметкой дороги от места для дома до расположенной ниже палатки, а, оттуда до судна, ставя темные флажки через каждые пятнадцать шагов. Таким образом, мы могли спокойно ездить между различными местами, не теряя зря времени, если бы наступила непогода. Расстояние от судна до дома было 2,2 мили, или 4,5 километра.

Шестнадцатого января, в понедельник, мы начали работу всерьез. С этого времени 80 собак - шесть упряжек - отвозили к первой палатке весь тот провиант и снаряжение, которые только можно было погрузить на сани, а около 20 собак упряжки Стубберуда и Бьолана - с нагруженными полностью санями ездили к верхнему лагерю. Да, в эти дни нам пришлось-таки здорово повозиться с собаками, чтобы заставить их слушаться. Они постоянно стремились командовать сами и действовать самостоятельно. Не раз рубаха промокала у нас насквозь, пока удавалось убедить их в том, что командование принадлежит нам. Это была утомительная работа, но все-таки нам удалось с нею справиться. Бедные собаки - в эти дни им досталась здоровая трепка!

Рабочее время было у нас в эту пору продолжительным. Редко мы ложились раньше одиннадцати часов вечера, а вставали уже в пять утра. Но это не ощущалось особенно тяжело. Мы все с одинаковым усердием торопились закончить работу, чтобы "Фрам" мог уйти как можно скорее. Гавань наша была не вполне благоустроена. Внезапно откалывалась "пристань", у которой стояло судно, и всем приходилось приниматься за работу, чтобы встать на причал к новой "пристани". Бывало и так: только команда снова заснет, как нужно повторять всю операцию сначала. Ведь лед все откалывался да откалывался, и нашим бедным "морским разбойникам" приходилось постоянно находиться в непрерывной деятельности. Все время быть начеку и спать лишь одним глазом - это сильно треплет нервы. Нашим десяти товарищам за это время досталась тяжелая работа, но они относились к ней с изумительным спокойствием. Они всегда сохраняли наилучшее настроение, и у них всегда была про запас какая-нибудь шутка.

Работа морской партии заключалась в выгрузке провианта и снаряжения для зимовочной партии из трюмов на лед. Работа эта шла удивительно гладко, и редко одной партии приходилось ждать другую.

За время первых дней перевозок все участники партии зимовщиков ужасно охрипли, а некоторые даже совсем потеряли голос. Это произошло оттого, что вначале нам приходилось непрестанно кричать на собак и понукать их, чтобы заставить их идти. Конечно, это обстоятельство дало подходящий повод морской партии окрестить нас. Мы были прозваны "ландсмолистами" (Приверженцы введения ландсмола - местного, провинциального наречия. - Прим. перев.).

Если не говорить о том неудобстве, которое постоянно досаждало морской партии, вынужденной менять место стоянки всякий раз, когда лед обламывался и отдрейфовывал, то надо признать нашу гавань хорошей. Правда, иногда там разводило небольшое волнение, что бывало причиной неприятных ударов, но они никогда не бывали настолько сильны, чтобы повредить судну. Чрезвычайно большим преимуществом было то, что течение в этом участке всегда шло из гавани, и поэтому ледяные горы туда не попадали.

Сообщение между судном и барьером вначале обслуживалось пятью людьми. Плотники были освобождены от езды, так как они строили дом. Один человек должен был нести дневальство в палатке. Нам приходилось возить сани только с половиной упряжки - с шестью собаками. Полная упряжка - двенадцать собак - приводила только к шуму и безобразию-таким образом, за остающимися собаками нужен был тоже надзор, а для этого требовался человек. Дневальный в палатке был обязан также готовить пищу и убирать палатку. Товарищи очень ценили эту должность и строго соблюдали очередь. Она вносила некоторое разнообразие в непрерывные разъезды.

Семнадцатого января плотники начали выравнивать площадку для дома. Мы решили принять все меры предосторожности, какие только можно принимать для того, чтобы дом наш крепко стоял во время сильных антарктических бурь, к которым мы должны были приготовиться. Поэтому плотники раньше всего начали углублять в барьере площадку для дома на метр в лед. Работа эта была нелегкая. Углубившись на 50 сантиметров, они очутились на гладком твердом льду, и дальше им пришлось вырубать его. К тому же, в этот самый день поднялся сильный восточный ветер. Он вес снег по всему барьеру, вздымал его высоко в воздух и засыпал на площадке все то, что наши ребята успевали выкопать. Но чтобы остановить работу наших молодцов, требовалось нечто большее. Из нескольких досок и планок они сколотили "снежный щит" от ветра и устроились так хорошо, что могли потом без всякой помехи продолжать свою работу целый день. К наступлению вечера вся площадка была выкопана. С такими людьми ничего не стоит работать хорошо!

Метель немного мешала перевозке, а так как мы нашли, что аляскинский способ запряжек непрактичен, то отправились на судно и занялись там изготовлением гренландской сбруи для собак. Мы все принялись за это дело. Наш искусник Ренне за месяц сшил 45 комплектов сбруи. Мы же тем временем приращивали к ней спинные гужи и готовили нужные потяги, пока другие сплеснивали из стальной проволоки гужи для саней.

Вскоре у нас была готова новая упряжь для всех саней и собак. В этой упряжи дело пошло на лад, и через несколько дней вся машина заработала плавно.

Мы разделились по палаткам таким образом, что пять человек спало в нижней палатке, а плотники и я - в верхней. Однажды вечером с нами случилась забавная вещь. Мы только что собрались лечь спать, как вдруг услышали у палатки крик пингвина. Мы мгновенно выскочили. Там в нескольких метрах от дверей сидел огромный "императорский пингвин" и отвешивал поклон за поклоном. Получалось полное впечатление, что он явился сюда исключительно затем, чтобы приветствовать нас. Нам очень жаль было столь дурно отплатить ему за любезность; но так уж устроен этот свет!

Так с поклонами он и закончил свою жизнь на нашей сковороде!

Восемнадцатого января мы начали подвозить материалы для дома, и по мере прибытия их на место плотники возводили дом. Мало сказать, что дело шло как по маслу. Одни сани за другими подкатывали к площадке и разгружались. Собаки работали отлично, а каюры не хуже. Подвозка материала шла быстро, и с той же быстротой рос наш будущий дом. Дело в том, что все части строения были заранее перемечены еще дома и разгружались в том же самом порядке, в каком они требовались для постройки. Кроме того, Стубберуд сам строил этот дом и потому знал в нем каждую платочку. Эти дни я вспоминаю с радостью и гордостью. С радостью - потому что за всю эту довольно трудную работу никогда не произнесено было ни одного слова неудовольствия. С гордостью - потому что я стоял во главе таких людей. Ибо это были люди в самом лучшем значении слова! Все понимали свой долг и исполняли его.

Ночью ветер затих, и на утро была превосходная погода - тихая и ясная. Одно удовольствие работать в такие дни! Настроение было прекрасным и у людей, и у собак. Во время этих поездок между судном и станцией мы постоянно охотились на тюленей. Мы стреляли только тех, которые попадались нам по пути. Нам не нужно было давать крюку, чтобы запастись свежей пищей. Порой нам попадалось целое стадо. Тогда мы стреляли тюленей, свежевали их и отвозили вместе с провиантом и материалами. В эти дни собаки обжирались. Им давалось теплых внутренностей, сколько их душе было угодно.

Двадцатого января был перевезен весь материал, и мы могли начать перевозку провианта и снаряжения. Теперь работа шла весело, и сани то-и-дело ездили к судну и обратно. Особенно приятна была поездка с пустыми санями к "Фраму" по утрам. Дорога теперь была здорово наезжена и походила на хорошую норвежскую деревенскую дорогу. Сани катились чудесно, Когда в шесть часов утра выходишь из палатки, тебя сейчас же приветствуют радостным лаем все твои 12 собак. Они визжат и воют взапуски. Тянут и рвут цепи, стараясь вырваться. Прыгают и валяются в снегу от радости. Поэтому мы прежде всего проходили по ряду и здоровались с каждой собакой в отдельности, похлопывая, лаская ее и беседуя с нею. Чудесные животные! Когда ты ласкаешь собаку, она всячески старается выразить свое блаженство. Самые нежные и самые избалованные из наших домашних животных не могут выразить большей преданности, чем эти не прирученные волки. Тем временем другие собаки лают и визжат, тянут и рвут цени, чтобы вырваться и наброситься на ту собаку, которую ласкают первой. Да, они ревнивые, и притом в совершенно невероятной степени!

Пожелав им таким образом доброго утра, принимаешься за упряжь. Тут радостный визг поднимается снова. Как это ни покажется удивительным, но я уверяю вас, что полярные собаки любят свою упряжь. Хотя они знают, что им предстоят труды и невзгоды, но все же они проявляют все признаки величайшего восторга. Спешу прибавить, что это бывает только в домашней обстановке. Длинные утомительные санные поездки меняют дело. Когда приступаешь к запряжке, начинается первая дневная забота. От кормежки накануне вечером и ночного отдыха у собак появляется такой избыток жизненной энергии и доброй воли, что их никак не заставишь стоять смирно. Приходится действовать плеткой, хотя начинать с этого, в сущности, жалко.

Поставив сани надежно "на якорь", удается, наконец, привести в порядок свою запряжку из шести собак. Казалось бы, что поле деятельности теперь свободно, стоит только "отдать концы", чтобы через час быть уже у судна. Однако, не тут-то было! Вокруг лагеря за короткой время накопилась целая масса разных предметов - вроде ящиков, лесного материала, свободных саней и т. п. И вот выбираться из всех этих вещей было великой задачей каждого утра. Наибольший интерес собак проявлялся, конечно, к этим предметам, и чтобы справиться со всей этой штукой, нужно было, чтобы тебе действительно повезло!

Проследим же за таким утренним выездом. Все люди готовы, и собаки запряжены. Раз, два, три - и все сразу срываются с места! Словно ветер несутся они, и не успеешь даже и кнутом махнуть, как уже оказываешься... в куче материалов! Собаки дорвались до мечты всей своей жизни - как можно основательней "обработать" весь этот материал столь свойственным им, а для нас столь непонятным способом. Пока происходит этот процесс, которым собаки занимаются с огромным удовольствием, каюр слезает с саней и начинает распутывать постромки, запутавшиеся за всякие доски, планки и тому подобное, находящееся поблизости. Каюр, по видимому, далек от достижения мечты всей своей жизни, судя по тем выражениям, к которым он прибегает. Наконец, все у него готово! Оглянувшись, каюр сейчас же убеждается в том, что не у него одного на пути встретились препятствия. Там среди ящиков перед ним открывается зрелище, заставляющее его сердце запрыгать от радости. Одна "борода" влипла так плотно, что, по всей видимости, ей еще не скоро выбраться. С торжествующей улыбкой каюр бросается на сани и - марш вперед!

Пока едешь по барьеру, обычно дело идет хорошо. Здесь нет ничего, способного отвлекать внимание собак. Иначе обстоит дело па морском льду. Здесь расположились группами тюлени, лениво греясь на солнце. И тогда может вполне случиться, что твой путь пойдет зигзагами. Если такой запряжке еще свежих с утра собак придет в голову мысль изменить курс и направиться к тюленям, то нужно быть очень опытным каюром, чтобы направить их снова на надлежащий путь. Что касается меня, то я в таких случаях прибегаю к единственному возможному способу спасения - опрокидываю сани. Среди рыхлого снега с опрокинутыми санями собаки быстро останавливаются. Если ты благоразумен, то тогда преспокойно направляешь их в нужную сторону, переворачиваешь сани и едешь дальше. Но, к сожалению, человек не всегда бывает благоразумен. Желание выместить досаду на непослушных бездельниках берет перевес, и тут начинается наказание. Но это не так просто! Когда ты сидишь на опрокинутых санях, то они служат прекрасным якорем, но не так обстоит дело без груза, и собаки это отлично попивают. Пока ты колотишь хорошенько одну, остальные срываются с места, и результат получается не всегда лестный для каюра. Хорошо, если ему удастся снова вскочить на опрокинутые сани, но бывает и так, что собаки и сани уезжают без каюра!

Вся эта возня в ранний утренний час настолько разогревает кровь, что на судно приезжаешь весь в поту, несмотря на двадцатиградусный мороз. Иногда поездка совершается без помех, и тогда дело идет с поразительной быстротой. Собак не приходится понукать: они бегут и без того охотно. Тогда два километра от нижней палатки до "Фрама" можно проехать в несколько минут.

Выйдя из палатки утром двадцать первого января, мы были очень изумлены. Нам казалось, что мы грезим. Мы протирали глаза, открывали их снова; нет, ничего не помогало. "Фрама" больше не было видно. Ночью задувал довольно сильный ветер с метелью. По-видимому, обстоятельства заставили судно уйти. С моря слышался грохот разбивающихся о барьер волн. Мы все же принялись за обычную работу. Накануне капитан Нильсен и Кристенсен убили 40 тюленей. Половину их мы увезли тотчас же. Теперь мы начали увозить остальных. Позднее утром, когда мы были заняты разделкой тюленей, мы услышали давно знакомый нам звук - "пют", "тот", "пют" - стук машины "Фрама", и над барьером показалась наблюдательная бочка. Однако, к своему старому месту "Фрам" не подошел раньше вечера. Сильное волнение заставило его выйти в море.

Плотники усердно строили дом. Двадцать первого января он был уже доведен под крышу и, значит, остающуюся работу можно было производить внутри. Для ребят это было большим облегчением. За это время у них была, безусловно, самая тяжелая работа. Они дрогли и мерзли, но я не слышал от них ни одного слова жалобы. Когда, окончив свою дневную работу, я приходил к ним в палатку, один из них уже занимался приготовлением пищи. Обед состоял всегда из блинчиков и черного, как уголь, крепкого кофе. Как это было вкусно! Вскоре между обоими плотниками - коками началось соревнование - кто из них испечет лучше блинчики. По-моему, оба они были одинаково искусны. Утром у нас опять бывали блинчики. Горячие, хрустящие, нежные блинчики с чудеснейшим кофе, пока я еще не вылезал из спального мешка. И плотники готовили мне завтрак уже в 5 часов утра. Немудрено, что мне нравилось их общество!

Впрочем, жившие в нижней палатке тоже не терпели ни в чем нужды. Вистинг проявил, совершенно исключительные способности в качестве кока. Его специальностью были пингвины и чайки под соусом из сливок.

Подавались они под видом рябчиков и, действительно, напоминали их.

В это воскресенье все мы, за исключением одних дневальных в обеих палатках, отправились на судно наслаждаться жизнью. Мы здорово поработали всю эту неделю.

В понедельник, двадцать третьего января, мы начали перевозить провиант. Ради экономии времени мы решили подвозить провиант не к самому дому, а оставлять его временно на высоком хребте по другую сторону "горы Нельсон", то есть южнее ее. Это место находилось всего лишь в 600 метрах расстояния от дома, но так как на этом участке поверхность была не совсем ровной, то, в общем, мы много выигрывали. Позднее, когда "Фрам" уйдет, мы могли бы перевезти все до самого дома. Однако, на это у нас так и не хватило времени, поэтому здесь был создан наш постоянный главный склад провианта.

Перевозка сюда была сначала несколько затруднительна, Собаки, привыкшие бегать к нижнему лагерю мимо "Нельсона" и "Ренникена", никак не могли понять, почему бы им не поступать так же и теперь. Много раз бывала особенно затруднительна поездка с пустыми санями к судну, С этого места собакам был слышен лай их товарищей за "Нельсоном" в нижнем лагере. И тогда нередко случалось, что инициатива переходила к собакам. Стоило им прийти в подобное настроение - почувствовать склонность к озорству, и справиться с ними было трудно; с этим пришлось познакомиться всем нам без исключения. Никто из нас не избежал такой сверх программной прогулки.

По мере подвозки провианта каждый каюр сгружал его с саней и складывал ящики в том порядке, в каком они должны были лежать. Мы начали с того, что начали выкладывать их на снег по сортам небольшими партиями. Благодаря этому, все можно было легко найти. Нагружалось на сани по большей части 300 килограммов, или шесть ящиков. Всего нам нужно было перевезти около 900 ящиков, и мы высчитали, что должны будем доставить их на место в течение недели.

Все шло в изумительном согласии с планом. В субботу в полдень двадцать восьмого января дом был готов, и все 900 ящиков доставлены на место. У склада провианта был весьма внушительный вид. Вдоль по:склону стояли длинными рядами ящики, каждый за своим номером, поэтому мы быстро могли найти все, что было нужно. А там красовался готовый дом, совсем такой, каким он был у себя на родине в Буннефьорде. Однако, большую разницу в окружающей природе трудно себе представить. Там - зеленый лиственный и хвойный лес и плещущееся море. Здесь лед, лед и только лед. Все же красиво было и там и здесь. Я стоял и раздумывал: "что же я предпочитаю?"

Мысль уносится далеко - пролетает тысячи миль в секунду. .. Лес победил.

Как я уже рассказывая, мы привезли с собой все необходимое, чтобы "привязать" дом к барьеру. Но тихая погода, державшаяся все это время, заставила нас прийти к заключению, что условия здесь не будут, пожалуй, такими уж скверными, как мы предполагали. Поэтому мы удовольствовались тем, что врылись в барьер.

Дом снаружи, был высмолен, а крыша покрыта толем, так что его далеко было видно на фоне белых окрестностей. Вечером мы сняли оба лагеря и переселились в свой дом - "Фрамхейм". Как уютно, красиво и чисто показалось нам все, когда мы заглянули в двери! Всюду блестящий прекрасный линолеум - как в комнате, так и в кухне. Мы имели полное основание быть счастливыми и довольными. Еще одна важная работа была выполнена, и притом за более короткий срок, чем я мог надеяться. Дорога к цели открывалась все больше и больше. Вдали нам уже начал мерещиться замок. Там наша красавица еще спит, но близится время, когда ее разбудит поцелуй!

В первый вечер в доме собралась веселая компания. Играл граммофон, и мы пили за будущее.

Все взрослые собаки были теперь переведены сюда и привязаны здесь к стальным тросам. Бывало, что они развлекали нас музыкой. Но когда они были собраны все вместе, то получался мощный хор, который под управлением того или иного великого певца задавал нам дневные, а что еще хуже - и ночные концерты. Удивительные животные! Что выражали они своим воем? Начинала одна собака, потом другая, затем еще несколько, и наконец - выли все сто. Во время такого концерта они обычно усаживаются поудобнее, задирают головы как можно выше и воют изо всей мочи. В это время вид у них бывает чрезвычайно занятой, и они ничем не отвлекаются. Самым замечательным, однако, бывает способ окончания концерта, А именно: он прекращается сразу по всей линии. Не бывает никаких запаздывающих, никаких заключительных аккордов! Чем объясняется такая одновременная остановка? Я долго наблюдал за ними и изучал их, не находя ответа. Казалось, это была хорошо разученная песня определенной протяженности и с определенным концом.

Обладают ли животные способностью понимать друг друга? Этот вопрос чрезвычайно интересен. Никто из тех, кто долго имел дело с эскимосской собакой, не усомнится в том, что у них есть такая способность. Под конец я так хорошо научился :понимать все издаваемые ими звуки, что, не глядя на собак, только по одному звуку мог сказать, чем они занимаются. Драка, игра, любовь и т. п. - все это сопровождается особым звуком. Если собаки хотят выразить преданность и любовь своему хозяину, то они пользуются совсем иными движениями и звуками, чем в других случаях. Если какая-нибудь из них совершала нехороший поступок - что-нибудь такое, что, как собакам было известно, им запрещалось, например, забиралась в склад мяса, то собаки, которые не могли туда попасть, прыгали вокруг и издавали звуки совершенно иные, чем другие. Мне кажется, почти все мы научились распознавать эти различные звуки. Едва ли найдется другой такой интересный и занятный для изучения зверь, как эскимосская собака.

От своего праотца - волка - они унаследовали инстинкт самосохранения, право сильного, в гораздо большей степени, чем наши домашние собаки. Борьба за существование повлекла за собой раннюю зрелость эскимосской собаки и в совершенно поразительной степени развила ее неприхотливость и выносливость. Ее ум остер, ясен и отлично развит для той работы, для которой она родится, и для тех условий, в которых она воспитывается. Нельзя считать эскимосскую собаку малоспособной потому лишь, что она не умеет служить и не хватает по команде кусочек сахару. Это фокусы, которые так чужды ее трудному жизненному пути, что она никогда им не научится или же научится лишь с большим трудом.

Среди самих собак существует только право более сильного. Сильнейший правит и беспрепятственно делает все, что хочет. Ему принадлежат все! Более слабому достаются только крохи. У этих животных легко возникает дружба, и она всегда связана с чувством уважения и страха перед более сильным. Более слабый из чувства самосохранения ищет защиты у более сильного. Более сильный принимает звание покровителя и, таким образом, приобретает себе верного помощника - всегда имея в виду еще более сильного. Все проникнуто инстинктом самосохранения. То же самое наблюдается и в отношениях собаки к людям. Этот инстинкт научил собаку ценить человека, как своего благодетеля, от которого она получает все жизненные блага. В эти отношения вплетается как будто также и любовь и преданность, но и они при ближайшем рассмотрении тоже зиждутся на инстинкте самосохранения. Как следствие всего этого - эскимосская собака питает гораздо больше почтения к своему хозяину, чем обыкновенные собаки, у которых чувство почтения развивается только из страха перед побоями. Я мог не задумываясь выхватить кусок пищи изо рта любой из своих двенадцати собак. Ни одна из них не сделала бы даже попытки укусить меня. А почему? - Она не осмелилась бы сделать это из опасения не получить в следующий раз ничего! Со своими домашними собаками я, конечно, не стал бы. проделывать такого опыта. Они сейчас же кинулись бы защищать свое добро и не постеснялись бы даже пустить в ход зубы, если будет нужно. И это несмотря на то, что домашние собаки, казалось бы, питают такое же глубокое почтение к хозяину, как и другие. В чем же тут причина? А дело объясняется тем, что их почтение базируется не на серьезном основании - инстинкте самосохранения, а просто на страхе побоев. И в таком случае, как этот, обнаруживается, что основание-то это слишком слабое. Желание есть сильнее страха наказания, и в результате собака скалят зубы.

Через несколько дней появился и последний участник партии зимовщиков - Адольф Хенрик Линдстрем, и теперь можно было считать, что все окончательно устроено. До сих пор он оставался на судне и занимался приготовлением пищи, но теперь он был там больше не нужен. Его искусство будет гораздо больше цениться "ландсмолистами". Самый молодой участник экспедиции, кок Карениус Ульсен, с того времени принял в свое ведение на "Фраме" все приготовление пищи и исполнял эту работу с редкой добросовестностью и уменьем до тех пор, пока мы не прибыли в Хобарт в Тасмании .в мае 1912 года, когда ему снова дали помощника. Прекрасно для двадцатилетнего юноши. Если бы все были такие!

С прибытием Линдстрема в нашем ежедневном обиходе и питании наступил порядок. Из-под новехонького колпачка на трубе весело поднимался дым, подтверждая, что теперь барьер стал действительно обитаемым. Как было приятно, возвращаясь с санями после дневной работы, видеть этот поднимающийся к небу дымок! В сущности, это такой пустяк, но говорит он так бесконечно много!

С Линдстремом у нас появился также свет и воздух. И то и другое составляет его специальность. Прежде всего он повесил на место лампу "Люкс" и осветил нас, что очень способствовало чувству уюта и благоденствия во время долгой зимы. Он позаботился и о воздухе, правда, приняв в компанию Стубберуда. Общими усилиями им обоим удавалось проводить в наше удобное жилище самый чистый и самый свежий воздух барьера во время всего нашего пребывания там.

Это потребовало, конечно, работы, но она их не пугала, Вентиляция была капризной и по временам выкидывала фокусы. Особенно часто это случалось во время полного затишья. Нашей "технической фирме" приходилось немало изощряться, чтобы снова наладить обмен воздуха. Чаще всего они пользовались примусом, подставляя его под вытяжную трубу и накладывая ледяной компресс на трубу, приводящую воздух. Пока один лежал, на животе, подставив примус под вытяжную трубу, и заставлял воздух подниматься в нужном направлении, другой выскакивал на крышу и обкладывал большими кусками снега "приемную" трубу, чтобы гнать воздух по ней вниз, к нам в комнату. Они могли часами возиться с этим, не сдаваясь. Долго ли, коротко ли, но дело кончалось тем, что без всякой видимой причины вентиляция начинала опять работать полным ходом. Нет сомнения, что хороший обмен воздуха во время зимовки чрезвычайно важен для здоровья и благополучия. Я читал об экспедициях, постоянно страдавших от сырости и холода с вытекавшими из этого болезнями. И все это только из-за дурной вентиляции! Если приток свежего воздуха достаточен, то и топливо может быть лучше использовано, и теплообразование, конечно, увеличивается. Если же приток слишком мал, то большая часть топлива пропадает даром, а следствием этого является холод и сырость. Обмен воздуха, само собой разумеется, должен регулироваться по мере надобности, Мы в своем доме пользовались только лампой "Люкс" и кухонной плитой, и у нас в комнате было так тепло, что спавшие на верхних койках постоянно жаловались на жару.

Первоначально в комнате было устроено десять коек, но так как нас было всего девять человек, то мы убрали одну койку и это место использовали для шкафа с хронометрами. В нем было три обыкновенных корабельных хронометра. Кроме того, у нас было шесть обсервационных часов, которые мы постоянно носили при себе и в течение всей зимы тщательно сверяли. Метеорологические инструменты помещались на кухне - это было единственное место, бывшее в нашем распоряжении. Линдстрем занял должность помощника заведующего "метеорологической станцией" во "Фрамхейме" и стал мастером экспедиции по изготовлению инструментов.

На чердак мы сложили все вещи, не переносящие больших морозов, как, например, лекарства, фруктовый сок, варенье, сливки, пикули и приправы, и кроме того - все ящики для саней. Для библиотеки тоже было отведено место на чердаке.

Начиная с понедельника, тридцатого января, мы целую неделю употребили на перевозку угля, дров, керосина и всего нашего запаса сушеной рыбы. За это лето температура колебалась между - 15o и - 20o Цельсия - чудесная летняя температура! Ежедневно мы стреляли много тюленей, и их у нас уже накопилась огромная куча - около 100 штук; они лежали на площадке перед дверями дома.

Однажды вечером во время ужина явился Линдстрем с известием, что нам теперь не нужно ходить на морской лед стрелять тюленей: тюлень сам пришел к нам. Мы выскочили наружу - и действительно: невдалеке от нас к нашей хижине быстро приближался тюлень - крабоед, блестя на солнце, как серебряный. Он подошел прямо к нам - мы сфотографировали его и,... застрелили.

Однажды я наблюдал удивительный случай. Моя лучшая собака "Лассесен" отморозила себе левую заднюю лапу. Это случилось в то время, когда мы уехали на санях. "Лассесен" был "выходной" и, улучив минуту, умудрился отвязаться. Свою свободу он, как и большинство этих собак, использовал для драки. Они любят драться и не могут без этого жить. Он набросился на "Удина" и "Тура" и вступил с ними в бой. В пылу битвы цепи, на которых сидели эти собаки, обмотались вокруг лапы "Лассесена" и затянулись так сильно, что остановили кровообращение. Не знаю, сколько времени собака оставалась в таком положении. Но когда я приехал, то сейчас же заметил, что собака не на своем месте. При ближайшем осмотре я обнаружил отморожение. Целых полчаса я потратил на то, чтобы добиться восстановления циркуляции крови. Я достиг этого, держа все время собачью лапу в своей теплой руке. Сначала, пока липа была нечувствительна, все шло хорошо, но когда кровь снова стала притекать к ней, собаке стало, конечно, больно, и "Лассесен" начал беспокоиться. Он визжал и дергал головой по направлению к больному месту, словно желая обратить мое внимание на то, что он считает всю эту операцию неприятной. Однако, не пытался укусить меня. После лечения лапа сильно распухла, но через день "Лассесен" снова был здоров, только немного прихрамывал на левую заднюю ногу.

Все мои записи в дневнике за это время велись в стиле телеграмм, - вероятно, потому, что у меня постоянно было много работы. Так, в феврале они заканчиваются следующими словами: "Только что приходил с визитом императорский пингвин - попал в кастрюлю!" Вот и вся эпитафия! За эту неделю мы освободили морскую партию от последних псов - около двадцати щенков. На судне была великая радость, когда последняя собака покинула палубу, - и это вполне понятно. При морозе свыше двадцати градусов, какой стоял последнее время, было невозможно содержать палубу в чистоте. Вес сейчас же замерзало. Но даже и в замороженном виде это "вещество" не из приятных! Когда все собаки были переправлены на лед, команда принялась обрабатывать палубу солью и водой, и вскоре мы снова узнали свой "Фрам". Щенков посадили в ящики и отвезли в "Фрамхейм". Здесь мы раскинули для них шестнадцатиместную палатку. Но с первого же мгновения они отказались жить в ней, и нам не оставалось ничего иного, как только выпустить их. Все щенки провели большую часть зимы под открытым небом. Пока тюленьи туши лежали на площадке, они болтались около них. Потом они облюбовали другие места. Палатка, которая была в таком презрении у щенят, все-таки потом пригодилась: там были устроены суки, которым нужно было щениться. Эта палатка слыла у нас под названием "родилки".

Одна за другой ставились шестнадцатиместные палатки, и в конце концов "Фрамхейм" получил очень внушительный вид. Восемь из этих палатою была раскинуты для наших восьми собачьих упряжек. Шесть служили складами, три для сушеной рыбы, одна для свежего мяса, одна для провианта и одна для угля и дров - всего четырнадцать. Они были поставлены по заранее выработанному плану; когда были поставлены все палатки, образовался целый лагерь.

В один из этих дней мы занялись собачьей упряжью, и она была подвергнута значительному изменению. У одного из участников явилась счастливая мысль скомбинировать аляскинскую упряжь с гренландской. Таким образом, у нас получилась упряжь, удовлетворявшая всем требованиям. Потом мы всегда пользовались этой системой, и все пришли к заключению, что она значительно лучше всех других. По видимому, и собакам в ней было удобнее. Они работали в ней легче и лучше - это бесспорно. Теперь мы совсем забыли о стертых местах у собак, так часто образующихся при употреблении гренландской упряжи.

Четвертое февраля было днем, богатым событиями. В тот день мы, как и всегда, выехали с пустыми санями к "Фраму" в шесть с половиной часов утра. Как только передовой достиг вершины холма, он вдруг принялся махать руками и ногами, .жестикулируя, как сумасшедший. Я понял сейчас же, что он что-то увидел, но что именно? Следующий, подъехав, стал махать, еще больше и пытался что-то крикнуть мне, но тщетно. Я все еще ничего не понимал. Но вот очередь подняться на гребень дошла и до меня - понятно, что меня порядочно-таки разбирало любопытство. Оставалось проехать всего несколько метров. Но тут-то все и объяснилось, У кромки льда, южнее нашего "Фрама", стоял, ошвартовавшись, большой барк. Правда, мы уже раньше беседовали между собой о возможности встретить судно капитана Скотта "Терра Нова", когда оно пойдет к Земле короля Эдуарда VII, но все-таки удивление наше было велико. Теперь - настал и мой черед превратиться в "дергунчика", и я уверен в том, что проделал все эти штуки не хуже первых своих товарищей. То же самое повторялось со всеми, кто поднимался на гребень. Что проделывал последний из нас, я в точности не знаю, но думаю, что и он дрыгался! Если бы кто-нибудь со стороны наблюдал за нами в это утро на гребне холма, то, наверное, принял бы нас всех за сумасшедших.

В тот день дорога показалась там чрезвычайно длинной, но вот, наконец, мы доехали, и все разъяснилось. "Teppa Нова" пришла в двенадцать часов ночи. Наш вахтенный только что спустился вниз, чтобы подкрепиться чашкой кофе. Когда он вышел снова на палубу, у края барьера стояли два судна. Вахтенный стал протирать глаза, щипал себя за ногу и всякими способами старался убедиться в том, что он не спит. Однако, нет. Когда он щипал себя за ляжку, - так рассказывал он потом, - было чертовски больно! Значит, он действительно не спал. Поэтому он начал все больше и больше склоняться к заключению, что здесь стоят действительно два судна.

Лейтенант Кэмбл - начальник восточной партии, которая должна была исследовать Землю короля Эдуарда VII, первым явился к Нильсену с визитом. Он рассказал, что они не могли дойти до этой земли и теперь идут обратно к проливу Мак-Мурдо. Оттуда они намеревались пройти к мысу Норт и поисследовать берег там. Как только я поднялся на судно, лейтенант Кэмбл снова пришел на "Фрам", и я услышал сообщение от него самого. Затем мы погрузили сани и снова поехали домой. В девять часов утра мы имели удовольствие принимать у себя в новом доме лейтенанта Пэнналя - капитана "Терра Нова", лейтенанта Кэмбла и врача экспедиции в качестве наших первых гостей. Мы провели вместе несколько весьма приятных часов. Позднее днем трое из нас были с визитом на судне "Терра Нова" и остались там завтракать. Наши хозяева были чрезвычайно любезны и предложили доставить нашу почту в Новую Зеландию. Если бы у меня было время, я охотно воспользовался бы этой дружеской услугой, но у нас в данный момент буквально не было времени для писания писем. Каждый час был дорог.

В два часа дня "Терра Нова" отдала швартовы и покинула Китовую бухту. После этого посещения с нами произошел забавный случай. Почти все мы оказались простуженными. Мы сморкались и чихали. Продолжалось это недолго - всего лишь несколько часов, а затем все прошло.

В воскресенье - пятого февраля - наши "морские разбойники" были у нас в гостях. Нам пришлось принимать их в две смены, так как все сразу не могли оставить судно. Четверо были приглашены к обеду, а шестеро к ужину. Мы не могли угостить их ничем особенным, но мы позвали их не ради угощения, а чтобы показать свой новый дом и пожелать им счастливого пути.

Для всех нас, восьми человек, начало уже не хватать работы (по перевозке вещей с "Фрама", и мне стало ясно, что некоторые из нас будут полезнее я другом месте. Поэтому было решено, что четверо из нас будут заниматься вывозом того немногого, что еще оставалось, а четверо остальных отправятся до 80º южной широты, частью для того, чтобы исследовать ближайшие окрестности, частью для того, чтобы начать завоз провианта на юг. Опять у нас оказались полны руки хлопот. Четверо, продолжавших работу у станции, были: Вистинг, Хассель, Стубберуд и Бьолан. Мы же, остальные, спешно занялись подготовкой к походу. Впрочем, все главное было уже готово. Но у нас еще не было никакого опыта для далеких путешествий. Теперь-то мы и должны были приобрести его. Отправление было назначено на пятницу, десятого февраля. Девятого я отправился на "Фрам" и простился с товарищами. Предполагалось, что, когда мы вернемся, "Фрам" уже уйдет. Я должен был поблагодарить за многое этих славных людей. Я знал, что всем им, почти без исключения, было тяжело оставлять нас в такой интересный момент и уходить в плавание, чтобы долгие месяцы бороться с холодом и темнотой, льдом и бурями, а потом еще раз проделать такой же путь на следующий год, чтобы прийти за нами. Право, это был очень тяжелый труд; но никто из них не жаловался. Все дали обещание сделать все, что было в их силах, для осуществления нашей задачи, а потому исполняли свой долг безропотно.

Я оставил письменный приказ командиру "Фрама", капитану Нильсену. Содержание этого приказа можно выразить кратко: "Выполняйте наш план, как сами сочтете наилучшим". Я знал того человека, которому давал приказ. Более способного и более честного помощника я никогда не мог бы найти. Я знал, что "Фрам" находится в надежных руках.

Лейтенант Преструд и я предприняли небольшое путешествие на юг, чтобы найти удобный подъем на барьер с другой стороны бухты. Морской лед в бухте на этом участке был совсем ровным. Только там и сям виднелось несколько трещин. Странно, что дальше в глубине бухты шли длинные ряды старых торосов. Чем это объяснить? Этот участок был совершенно защищен от моря и, казалось бы, оттуда не могли попасть сюда эти образования. Может быть позднее у нас и найдется время исследовать их. Сейчас времени на это у нас не было. Теперь мы отыскивали лишь ближайший, вернейший путь на юг. Здесь бухта была неширока. Расстояние от "Фрамхейма" до этой части барьера было около пяти километров. Подъем на него был нетруден и хорош, если только исключить несколько трещин. Подъем был недлинным, но, пожалуй, довольно крутоватым. Высота - восемнадцать метров. Очень интересно было взбираться наверх. Что-то мы увидим с вершины? До сих пор еще мы ни разу как следует не видели, каков барьер в южном направлении. Теперь это было впервые.

В сущности, то, что мы увидели, поднявшись на барьер, нас не удивило. Бесконечная равнина, тянувшаяся до крайних пределов на юг, терялась на горизонте. Наш курс, как мы могли видеть, приведет нас как раз на край уже упоминавшейся возвышенности - приметный знак для позднейшего времени. Поверхность снега была превосходной. Неглубокий слой довольно рыхлого снега покрывал твердый подслой и делал его очень удобным для лыж. По состоянию местности мы сейчас же увидели, что выбрали правильный тип лыж - равнинный тип, длинный и узкий. Мы достигли того, чего хотели, - нашли подъем для своего путешествия на юг, и путь был свободен. Это место позднее было отмечено флагом и называлось у нас "местом старта".

По пути туда и обратно мы проходили мимо больших стад спящих тюленей. Они не обращали на нас ни малейшего внимания. Если мы подходили и будили их, они поднимали слегка голову, одно мгновение смотрели .на нас, затем переваливались на другой бок и продолжали спать. Было очевидно, что эти животные здесь на льду еще никогда не встречали врагов. Если бы им нужно было чего-нибудь опасаться, то они выставляли бы свои сторожевые посты, как делают на севере их собратья.

Сегодня мы в первый раз надели меховую одежду. Это было платье из оленьих шкур эскимосского покроя. Но оно оказалось слишком теплым. Позднее мы тоже убеждались в этом. При низких же температурах оно, без сомнения, является самым лучшим. Но здесь, на юге, мы не наблюдали во время своих санных поездок низкой температуры. В тех редких случаях, когда действительно бывал мороз, стоящий упоминания, мы всегда одевались в мех. Но когда мы вернулись домой в этот вечер с рекогносцировки, нам не нужно было и в баню ходить!

Десятого февраля в девять с половинной часов утра отправилась первая экспедиция на юг. Нас было четверо с тремя санями и восемнадцатью собаками по шести собак на каждые сани. Груз состоял приблизительно из 250 килограммов провианта на каждые сани. Кроме того, были взяты провиант и снаряжение для нашего путешествия. Мы не знали даже приблизительно, сколько времени оно продлится, так как все было нам незнакомо. На санях мы везли главным образом собачий пеммикан, предназначавшийся для склада, по 160 килограммов на каждых санях, кроме того немного тюленьего мяса, сала, сушеной рыбы, шоколада, маргарина и печенья. С нами было десять длинных бамбуковых шестов с черными флажками для разметки пути. Из снаряжения мы взяли, кроме того, две трехместных палатки, четыре одиночных спальных мешка и необходимое кухонное оборудование.

Собаки охотно бежали, и мы галопом выехали из "Фрамхейма". По барьеру дело шло хорошо. При спуске на морской лед нам пришлось проезжать между большими торосами по довольно неровной местности. Последствия не замедлили сказаться. Сани опрокидывались то у одного из нас, то у другого. Но все обходилось благополучно. Мы испытывали свои силы, а это всегда полезно. Приходилось также проезжать довольно близко мимо многих стад тюленей, а для собак это слишком соблазнительно. Они кидались в сторону и во весь дух неслись к тюленям. Но на этот раз груз был тяжел, и собакам скоро надоела эта добавочная работа. Посредине бухты мы увидели "Фрам". Лед теперь совсем вскрылся, и судно стояло у самого барьера. Нас провожали четверо наших товарищей, остающихся дома. Прежде всего они желали посмотреть, как мы поедем. Затем, им хотелось помочь нам на подъеме. Мы ведь предполагали, что он нам трудно достанется и нам придется попотеть. И, наконец, наши товарищи должны были поохотиться на тюленей, а здесь для этого было широкое поле деятельности. Куда ни взгляни, всюду лежал тюлень. Большущие жирные звери.

Оставшихся дома я подчинил Вистингу и задал им порядочно работы. Они должны были перевезти с судна остаток грузов и построить большие поместительные сени у западной короткой стены дома, чтобы нам не надо было выходить из кухни прямо на лед. Кроме того, мы предполагали использовать это помещение для столярной мастерской. А охотиться на тюленей они должны были с утра до вечера. Необходимо было запасти достаточное количество тюленей, чтобы у всех - как у людей, так и у животных - было пищи вдоволь. Здесь же тюленей было сколько угодно. Если зимой мы останемся сидеть без свежей пищи, то в этом будем виноваты исключительно сами.

Хорошо, что нам помогли на подъеме. Хотя он был не так уж велик, но стоил нам большого труда. Но у нас было много собак, и когда мы припрягли их в достаточном количестве, то сани были подняты наверх. Интересно знать, что думали о нас на судне? Им было видно, что нам уже здесь трудно подниматься. Что же будет, когда нам придется взбираться на плато? Может быть, им в голову приходила старая пословица: "мастера делает опыт".

На "месте старта" мы остановились. Здесь надо было проститься с товарищами. Все мы были не очень сантиментально настроены. Крепкое рукопожатие и затем - до свидания.

Наш походный порядок был следующий: впереди Преструд на лыжах, чтобы указывать нам направление и придавать собакам бодрости. Дело всегда шло лучше, если впереди кто-нибудь был. Далее шел Хельмер Хансен. Это место - ведущие сани - досталось ему, и он занимал его потом во всех путешествиях. Я знал его еще раньше и считал самым умелым из всех известных мне каюров. Он вез на своих санях главный компас и проверял по нему направление, по которому шел Преструд. За ним следовал Иохансен, тоже с компасом, Наконец, я с одометром (измерительным колесом) и компасом на санях. Я предполагал ехать последним, чтобы всегда видеть все происходящее впереди. Как бы ты ни был осторожен, но все же обязательно бывает, что во время санных поездок иной раз с саней падает тот или другой предмет. Если последний каюр внимателен, можно избежать многих неприятностей, Я мог бы перечислить много очень важных вещей, потерянных во время наших поездок И подобранных потом последним каюром.

Самую тяжелую обязанность и наибольшей труд несет, несомненно, передовой. Ему приходится проторять дорогу и направлять своих собак, тогда как другим остается только следовать за ним. А потому вся честь тому, кто с первого дня до последнего исполнял эту обязанность, - Хельмеру Хансену. Само собой разумеется, незавидна и должность бегущего впереди. У него, правда, не бывает неприятностей с собаками, но идти в одиночестве впереди, ничего не видя вокруг себя, чертовски скучно! Его единственным развлечением являются окрики с передних саней:

- Немного вправо! Влево немножко!

Развлекают его не столько однообразные слова, сколько тот тон, в каком они выкрикиваются. Иногда эти крики звучат одобрительно, и тогда он понимает, что исполняет свою обязанность хорошо. Но иногда от них пробегают по спине мурашки. Кричащему, видимо, хотелось прибавить еще что-нибудь, вроде: "шляпа". Во всяком случае, тон бывал чрезвычайно выразительный.

Совсем не легкая штука идти по прямому направлению в такой местности, где не существует никаких примет. Представьте себе, что вам нужно идти все прямо по огромной, бесконечной равнине в густом тумане. К тому же полное затишье. Снег лежит ровной пеленой без сугробов. Что вы станете делать? Эскимосы умеют справляться с этим, но мы не умеем. Мы начинаем сворачивать то вправо, то влево и доставляем передовому каюру с компасом массу хлопот. Удивительно, как все это действует на психику человека. Хотя каждый участник похода прекрасно знает, что идущий впереди не может сделать ничего лучшего и что, будь сам он на его месте, он проделывал бы то же самое, однако, он все-таки в конце концов начинает раздражаться и думать, что ни в чем неповинный и ничего не подозревающий бегун делает все эти зигзаги только на зло ему. И команда: "немного влево" произносится тогда таким тоном, который выражает нечто весьма нелестное и понимается именно так. Я сам испытал на себе чувства и тех и других. Для каюра же время проходит необычайно быстро. Ему приходится смотреть за своими собаками и следить, чтобы все они работали и ни одна из них не "ловчилась". Его внимание занято и многим другим, связанным с упряжкой, И за самими санями он должен наблюдать непрестанно. Если этого не делать, то не успеешь и оглянуться, как из-за какой-нибудь небольшой неровности поверхности сани уже лежат полозьями вверх. А поднимать опрокинутые сани весом около трехсот килограммов нет никакого удовольствия, и потому, чтобы этим не рисковать, приходится обращать все свое внимание на происходящее вокруг.

От места старта барьер поднимается постепенно и, дойдя до идущего поперек гребня, переходит в настоящую равнину. Здесь на гребне мы еще раз останавливаемся. Наших товарищей не видно, они занялись своей работой. А там вдали в блестящей белой с синим раме стоит "Фрам". Мы только люди. За всем таится неизвестность. Встретимся ли мы снова? И если встретимся, то в какой обстановке? Столь многое отделяет сегодняшний день от нашей следующей встречи! Огромный могучий океан с одной стороны и неизвестные ледяные массы - с другой. Многое может случиться. Флаг развевается по ветру, посылая свое последнее "прости" и исчезает. Мы идем на юг.

Это первое путешествие вглубь ледяного барьера чрезвычайно волновало нас. Путь был совершенно неизвестным, снаряжение еще неиспытанным. Какой-то окажется местность? Будет ли она все время тянуться бесконечной равниной, без всяких препятствий? Или же природа поставит на нашем пути непреодолимые трудности? Правы ли мы в своих предположениях, что в этих областях лучшим средством передвижения являются собаки, или же мы поступили бы правильнее, взяв оленей, пони, автомобили или аэропланы и т.п.?

Мы шли вперед с большой быстротой. Условия пути были замечательны. Собачьи лапы едва оставляли след на тонком слое рыхлого снега. Как раз, чтобы иметь хороший, надежный упор. Состояние погоды было не совсем таким, какое нам было бы желательно в незнакомой местности. Правда, было тихо и тепло и, в общем, очень приятно идти. Однако, освещение было нехорошим. Серая пелена, самое неприятное освещение, если не считать тумана, лежала на всем ландшафте, и поэтому барьер и небо сливались. Не было видно никакого горизонта. Эта серая пелена, несомненно, младшая сестра тумана, чрезвычайно неприятна. Все время находишься в неизвестности, что делается кругом. Совершенно нет теней. Все кажется одинаковым. При таком освещении трудно бежать переднему. Он различает неровности местности только, когда бывает уже слишком поздно, когда он уже сказывается среди них. Это кончается часто падением или же отчаянными усилиями удержаться на ногах. Каюрам легче. Они могут опираться одной рукой о сани. Но они тоже должны обращать внимание на неровности и смотреть, чтобы сани не опрокинулись. Такое освещение действует также очень сильно на глаза, и после нескольких таких дней часто появляется снежная слепота. Объясняется это не только непрестанным напряжением зрения; часто это происходит и от неосторожности. Люди склонны в таких случаях сдвигать очки на лоб, особенно, если стекла у них темные. Впрочем, у нас дело всегда обходилось замечательно хорошо. Только некоторые из нас немного пострадали от этой неприятной болезни. Как ни странно, но у снежной слепоты есть нечто общее с морской болезнью. Спросите кого-нибудь, не болеет ли он морской болезнью, и в девяти случаях из десяти вы получите ответ: "Нет, ничего подобного - просто только болит живот". То же самое, но лишь с некоторым изменением, бывает и при снежной слепоте. Если кто-нибудь является вечером в палатку с воспаленными глазами, и вы спрашиваете его, не снежная ли у него слепота, будьте уверены, что он даже обидится: "Снежная слепота, - нет, что вы, вовсе нет - просто что-то попало в глаз!"

В этот день мы без напряжения прошли двадцать восемь километров. У нас были две палатки, и мы улеглись подвое в каждой. Эти палатки были сшиты на троих, но для четверых они были слишком малы. Пищу готовили только в одной. Отчасти это делалось ради экономики, чтобы побольше оставить на окладе, а кроме того - и надобности особой не было, так как погода все еще была совсем теплая.

Уже во время этого путешествия, да и позднее при всех наших поездках для устройства складов, утренние сборы отнимали у нас слишком много времени. Мы начинали собираться с четырех часов утра, но пускались в путь не раньше восьми часов. Я постоянно изыскивал способы изменить такое положение. Меня спросят, чем это могло объясняться, и я откровенно и честно отвечу, что причиной была собственная наша мешкотность! Во время поездок для устройства складов это было не так уж страшно, но во время главного нашего похода всякая мешкотность должна была изгоняться без всякой пощады!

На следующий день мы прошли намеченные двадцать восемь километров за шесть часов и еще до наступления вечера встали лагерем. Собаки порядочно устали, так как весь день путь наш шел в гору. Сегодня с расстояния пятидесяти шести километров мы видели Китовую бухту. Это свидетельствовало о том, что мы поднялись на довольно значительную высоту. По приблизительному расчету, наш лагерь в этот вечер находился на высоте ста сорока метров над уровнем моря. Такой подъем удивил нас, хотя нам, в сущности говоря, нечего было удивляться, так как в первый же день. когда мы увидели основание бухты, мы предположили, что эта возвышенность должна быть высотой около ста сорока метров. Но, так или иначе, большинство из нас всегда склонно выдвигать собственные теории и открывать что-нибудь новое. То, что видели другие, не имеет для них значения. И мы воспользовались этим случаем, - я говорю "мы", так как и я тоже в этом участвовал, - чтобы выдвинуть новую теорию - учение о леднике, равномерно спускающемся с антарктического плато. Мы уже мысленно видели, как мы равномерно и постепенно поднимаемся до самой вершины и избегаем, таким образом, крутого и утомительного подъема между горами. День был очень теплый - 11º С, и я счел нужным снять с себя все, вплоть до самого необходимого нижнего белья, Наилучшее представление о моем одеянии может дать название, присвоенное этому подъему - "кальсонный склон..."

Стоял густой туман, когда мы проснулись на следующее утро. Чертовски неприятно! Здесь каждый шаг мы делаем по девственной почве, а теперь приходилось действовать вслепую! Казалось, что в этот день мы шли куда-то в бездну. В час дня било доложено, что прямо перед нами земля. Один из шедших впереди меня так взмахнул руками, что я было подумал, что она, должно быть, совершенно необычайных размеров. Я абсолютно ничего не видел, но, впрочем, в этом не было ничего удивительного. Зрение у меня плохое, а земли вообще не существовало. Туман немного поредел, и оказалось, что местность несколько неровная. Фантазия о существовании земли продолжалась до следующего дня, когда мы определенно убедились, что Это была просто спускающаяся туманная завеса.

В этот день мы отличились, превысив намеченные двадцать восемь километров и пройдя все сорок. Мы шли очень легко одеты. Не могло быть и речи о меховой одежде; мы сразу же отказались от нее. Очень легкая одежда из непроницаемой для ветра материя поверх нижнего белья - вот и все, что на нас было. Многие из нас во время этого путешествия ложились в спальные мешки босыми.

На следующий день мы были совершенно поражены наступлением ослепительно - ясной погоды, при полном безветрии. Впервые мы могли теперь хорошенько рассмотреть окрестности. К югу барьер, по видимому, шел ровно и гладко, без подъема. Наоборот, к востоку местность заметно повышалась, - вероятно, как думали мы тогда, к Земле короля Эдуарда VII. Утром мы прошли через первую встреченную нами трещину. По всей вероятности, она была уже давно забита снегом. Расстояние, пройденное нами в этот день, равнялось тридцати семи километрам.

Во время таких путешествий для устройства складов большое удовольствие доставляли нам наши термосы. Мы останавливались среди дня и выпивали по чашке очень горячего шоколада. Чрезвычайно приятно было среди снежной равнины без всяких хлопот подкрепиться чашкой шоколада. Во время окончательного нашего похода на юг с нами не было термосов. Мы не устраивали тогда завтраков.

Четырнадцатого февраля, сделав переход в восемнадцать с половиной километров, мы дошли до 80o южной широты. К сожалению, в эту поездку нам не удалось произвести никаких астрономических наблюдений, так как взятый нами с собой теодолит оказался не в порядке, но последующее наблюдения, повторенные много раз, дали 79o59' южной широты. Мы прошли не так уж плохо, несмотря на пасмурную погоду. Все расстояние до этого места мы разметили бамбуковыми шестами с флагами через каждые пятнадцать километров. Но теперь, не производя, никаких астрономических определений места, мы решили, что этих знаков недостаточно. Поэтому .нам пришлось подумать о каких-нибудь иных заметных знаках. Мы разбили несколько пустых ящиков, и они дали нам некоторый материал для вех, но все-таки этого было далеко недостаточно. Случайно наш взгляд упал на полфунта сушеной рыбы, лежавший на одних из саней - и вехи были найдены! Интересно, размечалась ли когда-нибудь и где-нибудь какая-либо дорога сушеной рыбой?

Сомневаюсь в этом!

Сейчас же по прибытии на 80º широты - в одиннадцать часов утра - мы начали устраивать склад. Он был очень солидно построен и достигал в высоту двух метров. Наст здесь, на 80-м градусе южной широты, резко отличался от всей остальной дороги, по которой мы ехали. Лежащий повсюду глубокий рыхлый снег производил такое впечатление, будто он выпал, по всей вероятности, в очень тихую погоду. Много раз, когда мы проходили мимо этого места, хоть и не всегда, мы находили здесь такой же рыхлый снег.

Устроив склад и сфотографировав его, мы уселись на сани и отправились в обратный путь. Так странно было сидеть на санях и ехать! Этого обычно не бывает. Сидел тоже и Преструд. Хансен ехал передовым, а так как теперь он мог ехать по старому следу, то дело спорилось и без впереди бегущего. На последних санях у нас были сложены вехи. Преструд следил за одометром и через каждые полкилометра подавал сигнал голосом. Тогда я втыкал в снег сушеную рыбу. Этот способ разметки пути оказался замечательным. Сушеная рыба во многих случаях не только направляла нас на верный путь, но и сослужила нам большую службу, когда на следующий раз мы возвращались домой с изголодавшимися собаками.

В этот день мы проехали семьдесят километров и улеглись спать не раньше часа ночи. Это не помешало нам, однако, быть снова на ногах уже в четыре часа для обычных утренних сборов и двинуться в путь в семь с половиной часов утра. В девять с половиной часов вечера мы подъезжали к "Фрамхейму", проехав в этот день сто километров. Мы ехали так не потому, что хотели поставить на ледяном барьере какой-нибудь рекорд, но чтобы вернуться еще до ухода "Фрама" и еще раз пожать руки нашим товарищам и пожелать им счастливого пути.

Но, доехав до края барьера, мы увидели, что несмотря на все наши старания, мы все же приехали слишком поздно. "Фрама" там не было. Это пробудило в нас какое-то странное и тяжелое чувство, почти непонятное, но сейчас же к нам вернулся здравый смысл, и верх взяла радость, что "Фрам" после долгой стоянки благополучно оставил барьер. Мы узнали, что "Фрам" вышел из бухты в двенадцать часов того же дня - как раз в то время, когда мы изо всех сил торопились доехать и еще застать отплывающих.

Эта санная поездка дала нам в достаточной степени возможность судить о будущем. После нее мы были вправе видеть его в розовом свете. Мы подвергли испытанию три важнейших фактора: местность, поверхность ее и перевозочные средства, и результат показал нам, что лучшего нечего и желать. Все было в блестящем порядке. Я всегда высоко ставил собак как упряжных животных. Но после нашего последнего путешествия мое изумление перед этими чудесными животными перешло в восторг. Давайте посмотрим, сколько пробежали в данном случае мои собаки. Четырнадцатого февраля они сделали девятнадцать километров к югу с грузом на санях в триста пятьдесят килограммов. В тот же день пятьдесят километров к северу. Только четыре из них - "три мушкетера" и "Лассесен" - выдержали до конца, "Фикс" же и "Снуппесен" до конца отлынивали. Груз, с которым они начали бежать от 80o южной широты, был следующий: сани 75 килограммов, Преструд - 80 килограммов и я - 83 килограмма. К этому надо прибавить 70 килограммов - вес спальных мешков, лыж и сушеной рыбы. Общий вес - 300 килограммов, или от 70 до 80 килограммов на каждое животное, а в последний день - 100 килограммов. Расстояние, пройденное ими за 24 ходовых часа - 170 километров. Мне кажется, что в данном случае собаки полностью доказали, что на ледяном барьере они вполне пригодны.

На ряду с этим блестящим результатом мы достигли еще многого другого. Прежде всего возник вопрос о длительности утренних сборов. Так дело не может идти во время нашего главного похода. Одно было ясно: нужно сэкономить по крайней мере часа два. Но как это сделать? Следовало об этом хорошенько подумать. Еще одно нужно было обязательно изменить - наше тяжелое снаряжение. Сани делались в расчете на самые трудные условия пути. Местность же здесь была очень легкая, а потому допускала самое легкое снаряжение. Вес саней следовало уменьшить по крайней мере наполовину, а может быть даже и еще больше. Нужно было также переделать и совершенно изменить наши большие лыжные башмаки из брезента. Они были слишком малы и жестки. Их нужно было сделать больше и мягче. Эта часть снаряжения имела такое значение для всего нашего путешествия, что было совершенно необходимо принять все меры, чтобы достичь наиболее удовлетворительных результатов.

Четверо товарищей, оставшихся дома, выполнили за эти дни большую работу. "Фрамхейм", с большой новой пристройкой по западной стене его, почти нельзя было узнать. Эта пристройка шла во всю ширину дома - на четыре метра - и имела три метра по другой стороне. Были вставлены и окна - две штуки - и, когда мы вошли, в помещении было уютно и светло; однако, так это будет недолго. Кроме того, наши строители выкопали вокруг всего дома ров в 70 сантиметров глубины. Он был теперь перекрыт, так как покатая крыша просто-напросто была продолжена до поверхности снега, образуя крышу над ходом. На восточной коньковой стене была прибита на соответственной высоте планка, и с нее проложены на снег доски. Эта новая дощатая крыша была хорошо укреплена по нижнему краю, так как вес снега, который выпадет за зиму, будет, вероятно, велик. Ход сообщался с пристройкой через боковую дверь в северной стене. Он предназначался для склада консервов и свежего мяса. Кроме того, в восточном конце хода у нас получилось прекрасное место, откуда можно было брать снег. Линдстрем мог смело брать сколько угодно чистого снега, тогда как около дома это было невозможно. Здесь сновали наши 120 собак, которые обращали не особенно большое внимание на то, нужна ли нам будет вода для кофе или чая. Из снежной же стойки дома Линдстрем мог, не боясь собак, брать сколько угодно снега. Большое преимущество заключалось еще и в том, что Линдстрему не нужно было выходить за каждым куском льда на бурю и мороз, Теперь до наступления холодов на очереди прежде всего стояло устройство палаток для собак. Мы не могли оставить их на произвол судьбы просто на ледяном барьере. Если бы мы попробовали их там оставить, то убедились бы скоро, что зубы у них острые, как нож. А кроме того, тут было бы слишком ветрено и холодно для них. Во избежание этого, мы углубили пол каждой палатки на полтора метра ниже уровня барьера. Для этой работы пришлось пользоваться главным образом топорами, так как вскоре мы натолкнулись на лед. Такая, уже готовая, собачья палатка имела весьма внушительный вид, если стоять в ней "на полу" и смотреть вверх. От пола до верхушки палатки было пять метров, а диаметр площади пола имел около четырех метров. Здесь в этот обледеневший снег было вбито кругом вдоль стенок двенадцать кольев на равном расстоянии один от другого для собак каждой отдельной упряжки.

Уже с самого первого дня собаки оценили по достоинству свои жилища, и. были вполне правы, так как там им было хорошо. Я не помню, чтобы хоть раз я замечал бы иней на шерсти своих собак, когда они жили в палатке. Здесь у них были все блага - много места, свет, воздух и никакого ветра. Для упора палаточного шеста мы оставили посредине палатки снежную глыбу. Эта глыба была в рост человека. Нам понадобилось два дня, чтобы поставить все восемь собачьих палаток.

Еще до ухода "Фрама" мои товарищи втащили на барьер одну из промысловых лодок. Трудно наперед знать, что может случиться. Худо было бы не иметь никакой лодки, если бы она вдруг понадобилась нам. А если она нам и не пригодится, то беды в этом не будет никакой. Лодка была отвезена подальше на барьер на двух санях, запряженных двенадцатью собаками. Мачта торчала высоко вверх, а потому было издалека видно, где лодка находится.

Пока нас не было, наши четверо молодцов нашли время заняться кроме своей работы еще и охотой, и теперь повсюду были сложены большие груды мяса. Приходилось своевременно позаботиться о палатке для сохранения нашего главного запаса - тюленьего мяса. Его нельзя было оставлять долго без всякой охраны прямо на снегу. Чтобы уберечь эту палатку от собак, мы построили вокруг нее стену из больших снежных глыб в два метра вышины. Собаки сами позаботились о том, чтобы она за несколько дней обледенела, и всякая возможность добраться до мяса была для них исключена.

Недолго мы пользовались домашним уютом. Нужно было опять ехать на юг с новым запасом провианта. .

Отъезд был назначен на двадцать второе февраля. До этого времени нам пришлось основательно поработать. Прежде всего нужно было доставить с главного склада домой весь провиант и приготовить его для путешествия. Сначала мы должны были привести в порядок ящики с пеммиканом, вынуть из них банки, в которых пеммикан был запаян - по четыре порции в каждой, вскрыть банки, вынуть из них эти четыре порции и снова уложить их в ящик уже без жестяной упаковки. Таким образом, мы значительно экономили на весе, а кроме того избавляли себя от будущей возни на морозе. Жестяная упаковка была сделана для перевозки пеммикана через жаркие области, так как я боялся, как бы он у нас не растаял и не стек на дно судна. Вскрытие жестянок отнимало много времени, но мы все-таки закончили работу в срок. Пристройку, мы использовали в качестве упаковочного помещения.

Наше личное снаряжение тоже отняло у нас много времени. Был поднят вопрос об обуви. Большинство из нас стояло за надеваемые поверх всего большие сапоги, но только в новом, улучшенном издании. Были и такие, - их было немного, - которые объявили себя приверженцами исключительно лишь мягкой обуви. В данном случае это не играло столь уж большой роли, так как все знали, что во время нашего решительного похода придется взять с собой большие сапоги, ведь может встретиться необходимость перехода по ледникам. Тем же, кто хотел бы идти в мягкой обуви, предоставлялась поэтому возможность повесить башмаки . на сани. Я ни в каком случае не хотел никому навязывать обуви, которая ему не нравится. Это могло вызвать большие неприятности и было связано с серьезной ответственностью. Поэтому каждому предоставлялось поступать, как он хочет. Я лично стоял за сапоги с твердой подошвой, если только верх сапога можно сделать мягче, а самый сапог такой величины, чтобы можно было найти в нем место для любого количества чулок. Хорошо, что в эти дни сапожный фабрикант не мог заглянуть к нам во "Фрамхейм", да и позднее много раз тоже! Без всякого сострадания в эти великолепные произведения искусства всаживался нож, и весь брезент плюс целая масса лишней кожи вырезались прочь. У меня не слишком большое знакомство с сапожным ремеслом, и потому я с радостью согласился на предложение Вистинга произвести операцию над моими сапогами. Сапог нельзя было узнать, когда они вышли из его рук! Что касается формы, то, конечно, она была гораздо красивее до переделки, но так как форма играет ничтожную роль, если сапоги приятны и удобны, то надо сказать, что после переделки они много выиграли. Толстый брезент был выброшен и заменен тонкой, непроницаемой для ветра материей. Носок был надставлен большими клиньями, так что теперь освободилось место для значительно большего числа чулок. Кроме того, была удалена также одна из многочисленных стелек, которая, таким образом, еще освободила порядочное пространство.

Только теперь мне, наконец, показалось, что моя обувь отвечает всем поставленным мною требованиям: твердая подошва, вполне удобная для крепления Хейер - Эллефсена, на мягкой обуви, нигде не стесняющей ноги. Несмотря на все эти улучшения, мои сапоги еще раз поступили в руки мастера перед главным нашим походом, но тогда уже они стали совершенством. Все другие сапоги подверглись такому же изменению, и наше снаряжение совершенствовалось с каждым днем.

Гардероб был тоже подвергнут ряду мелких изменений, Один мечтал о "шорах" на шапке, другому их не нужно было. Один пришивал защититель для носа, а другой как раз спарывал свой. И оба готовы были пойти на казнь за свою идею. Все эти изменения были не особенно важны, но они соответствовали вкусу и желанию каждого, поднимали настроение и укрепляли уверенность в себе. Обсуждался также и тип подтяжек. Я сам изобрел один, которым одно время чрезвычайно гордился. Я даже добился такого успеха, что один из конкурентов воспользовался моим изобретением, что случается редко. Каждому лестно было стать самому изобретателем, и притом оригинальным. Все, что сколько-нибудь походило на вещь, уже употреблявшуюся раньше, не годилось. Но с нами случилось то же, что с известным крестьянином - старый способ оказался самым лучшим.

Двадцать первого февраля вечером мы опять были готовы тронуться в путь. Сани, числом семь, были нагружены и выглядели довольно внушительно. Обольщенные хорошими результатами прошлой поездки, мы на этот раз слишком загрузили сани - во всяком случае некоторые из них. Мои были перегружены, Я поплатился потом за это - вернее, мои чудесные животные.

Двадцать второго февраля в восемь с половиной часов утра наш караван - восемь человек, семь саней и сорок две собаки - двинулся, и началась самая утомительная часть всего нашего путешествия. Как всегда, мы резво выехали из "Фрамхейма". Линдстрем, который должен был остаться домовничать один, не помахал нам вслед. Лишь только двинулись последние сани, он, сияя от радости, вернулся в дом. Видимо, он почувствовал облегчение. Однако, я прекрасно знал, что вскоре он начнет делать вылазки и посматривать . на место нашего подъема: "да скоро ли они вернутся?"

С юга дул слабый бриз прямо нам в лоб, и небо было затянуто тучами. Свежевыпавший рыхлый снег затруднял ход, и собакам трудно было вытягивать груз. Наших следов - еще от того раза - уже не было видно, но нам удалось найти первый флаг, стоявший на восемнадцатом километре. Отсюда мы шли по сушеной рыбе, которая резко выделялась на фоне белого снега, и разглядеть ее было очень легко.

Мы встали лагерем в шесть часов вечера, пройдя расстоянием двадцать девять километров. Наш лагерь имел внушительный вид - четыре трехместных палатки по два человека в каждой. В двух палатках занимались хозяйством. После обеда погода улучшилась, а вечером небо совсем очистилось.

На следующий день дорога была еще хуже, и собакам приходилось очень туго. За восемь часов пути мы сделали всего двадцать километров. Температура держалась довольно сносная -15ºС. Мы потеряли наши вехи из сушеной рыбы и последние часы шли только по компасу.

День двадцать четвертого начался гадко: свежий ветер с юго - востока с сильной метелью. Ничего не было видно, и нам пришлось прокладывать свой курс по компасу. Хотя мороз был не больше - 18oС, но противный ветер давал себя чувствовать. Весь день мы шли, не замечая ни одного знака. Метель прекратилась к полудню, а к трем часам дня прояснело. Осматриваясь кругом в поисках места для палаток, мы увидели один из своих флагов. Когда мы подошли туда, то оказалось, что это флаг Э 5; все бамбуковые шесты были занумерованы, поэтому мы знали точно, где стоит какой флаг. Э 5 стоял в 72 километрах от "Фрамхейма". Это почти соответствовало пройденному нами расстоянию в 71 километр.

На другой день было тихо и ясно, и температура начала опускаться -25ºС. Однако, несмотря на более низкую температуру, погода казалась значительно теплее, так как было совсем тихо. Мы всю дорогу шли по знакам и рыбе и, окончив свой дневной переход, прошли двадцать девять километров - хорошее расстояние для такой тяжелой дороги.

Еще два дня было ветрено, холодно и туманно, так что мы не могли рассмотреть как следует окрестности. Большую часть пути мы шли по вехам и рыбе. Уже теперь мы пользовались рыбой, как добавочной пищей. Собаки пожирали ее с жадностью. Бегущий впереди вытаскивал каждую встречавшуюся ему рыбину и откидывал ее в сторону. Один из каюров подъезжал, поднимал ее и клал на свои сани. Если бы собакам попалась такая рыба, воткнутая в снег, они сейчас же вступили бы из-за нее в ожесточенную драку. Еще до того, как мы дошли до склада на 80o, собаки начали обнаруживать признаки утомления, - видимо, из-за холодной погоды - 27o и тяжелой работы. По утрам у них плохо слушались ноги, и трудно было заставить собак идти.

Двадцать седьмого февраля в половине одиннадцатого утра мы дошли до склада на 80o южной широты. Склад стоял все в том же виде, в каком мы оставили его, и вокруг него не нанесло никаких сугробов, из чего мы вывели заключение, что здесь все время погода была тихая. Снег, бывший при нашей первой поездке рыхлым, теперь затвердел от морозов. Нам повезло с солнцем, и мы точно определили местонахождение склада.

Проезжая по этим бесконечным равнинам, где совершенно нет никаких примет, мы не раз думали о том, как бы нам отмечать свои склады, чтобы быть вполне уверенными, что мы найдем их потом. Наше завоевание полюса всецело зависело от этих осенних работ, от заброски как можно большего количества провианта подальше на юг и от способа такой отметки складов, чтобы потом можно было находить эти склады наверняка. Потеряй мы их, и сражение, по всей вероятности, было бы нами проиграно. Как я уже говорил, мы обстоятельно обсуждали этот вопрос и пришли к тому результату, что нужно попытаться отмечать склады в поперечном направлении с востока на запад, а не вдоль нашего пути с севера на юг. Идущие вдоль пути вехи легко теряются в тумане, если их ставить недостаточно часто, и можно настолько уклониться от их направления, что потом возникает опасность не найти их снова.

Поэтому, в соответствии с новым решением, мы отметили свой склад на 80º широты высокими бамбуковыми шестами с темными флажками на верхушках. Мы использовали для этого двадцать шестов - по десять с каждой стороны склада. Между каждым флажком было расстояние в 900 метров, так что размеченное расстояние с каждой стороны склада равнялось девяти километрам. Каждый шест помечался особым номером, так что по номеру всегда можно было видеть, в каком направлении находится склад и какое до него расстояние. Способ этот был совсем новый и неиспытанный, но позднее оказалось, что он абсолютно надежен. Само собой разумеется, что еще на станции мы выверяли свой компас и одометр и знали, что можем на них положиться.

Приведя все это в порядок, мы на следующий день продолжали свой путь. Температура все падала по мере того, как мы углублялись в область барьера. Если так будет продолжаться, то будет очень холодно, когда мы станем подходить к полюсу. Снежная поверхность оставалась неизменной - все такой же плоской и ровной. У нас было такое чувство, будто мы все время поднимаемся, но, как оказалось впоследствии, это было одним лишь воображением. С трещинами нам не приходилось иметь дела, и казалось, что мы совсем избежим их. Ведь следовало предполагать, что наиболее растрескавшейся должна быть область у края барьера, но она была уже давным давно оставлена нами позади, а льда мы все не видели. За восьмидесятым градусом широты поверхность была лучше; но у собак ноги уже устали, на них начали образовываться раны, и двигаться по утрам в путь было очень тяжело. У собак ноги изъязвлялись здесь гораздо меньше, чем на морском льду. За это путешествие раны на ногах образовывались, главным образом, когда нам пришлось проходить участки со слабым настом. Он был недостаточно крепок, чтобы выдержать тяжесть собак, они проваливались и ранили себе лапы, а кроме того снег забивался между когтями и крепко застревал там. Гораздо хуже приходится собакам при поездке весной и летом по морскому льду. Острый лед режет им лапы, а в ранки попадает соленая вода - . Для защиты собачьих лап от поранения чуть ли не приходилось надевать им на ноги чулки. Здесь не нужно ничего подобного. Как следствие длинного морского перехода, ноги у собак стали нежнее и мягче обычного и мало выносливы. Во время нашего весеннего путешествия никаких поранений на ногах у собак не наблюдалось, хотя тогда условия были скорее хуже, чем лучше. Вероятно, за зиму ноги у них натренировались.

Третьего марта мы дошли до 81º южной широты; температура в этот день спустилась до -40ºС, что было не особенно приятно. Перемена произошла слишком быстро. Это можно было заметить и на людях, и на животных. Мы разбили лагерь в три часа дня - и сейчас же забрались в палатки. Следующий день предполагалось использовать для постройки и отметки склада. Эта ночь была самой холодной, какую мы наблюдали за время этой поездки, так как, когда мы утром встали, температура была - 45oС. Если сравнить температурные условия в арктических и антарктических областях, то мы увидим, что температура последней неслыханно низка. Ведь начало марта соответствует началу сентября в северном полушария-тому времени, когда лето еще в разгаре. Мы были поражены столь низкой температурой в такое время, когда следовало бы быть еще лету, особенно, если вспомнить о той умеренной температуре, которую наблюдал Шеклтон во время своего санного путешествия на юг. Я сейчас же высказал догадку, что, вероятно, здесь должен находиться местный полюс холода, простирающийся на среднюю часть барьера Росса. Сопоставление с наблюдениями, сделанными на английской станции в проливе Мак-Мурдо, может быть, отчасти выяснит это. Для полного выяснения необходимо знать условия на Земле короля Эдуарда VII. Наблюдения д-ра Моусона, производимые им сейчас на земле Аделя и на барьере дальше к западу, дадут много для освещения этого вопроса.

На 81o южной широты мы оставили склад из четырнадцати ящиков собачьего пеммикана, всего 560 килограммов. Для отметки этого склада у нас не осталось больше шестов. Пришлось для этого разбить несколько ящиков и для отметки воспользоваться досками. В этом случае было лучше что-нибудь, чем ничего. Я лично считал, что этих полуметровых досок будет достаточно, судя по условиям атмосферных осадков, которые наблюдались мною со времени нашего прибытия в эти области. Осадки, наблюдаемые нами, были очень незначительны, если принять во внимание время года - весну и лето. Но если осадки и незначительны в это время года у края барьера, то еще неизвестно, будут ли они такими же осенью и зимой дальше вглубь. Но, как сказано, лучше что-нибудь, чем ничего, а потому Бьолан, Хассель и Стубберуд, которые должны были на следующий день вернуться к мясным котлам Линдстрема, занялись постановкой этих вех. Так же, как и предыдущий, этот склад был отмечен на девять километров в каждую сторону с востока на запад. Чтобы теперь знать, где находится склад, на тот случай, если бы мы в тумане наткнулись на одну из этих досок, на всех досках, обращенных к югу, были сделаны зарубки топором. Должен признаться, что эти небольшие дощечки, быстро пропадавшие из виду на бесконечной равнине, выглядели очень невзрачно, и я невольно улыбнулся при мысли, что им суждено отмечать то место, где хранится ключ от дворца красавицы. Для этой чести .они были слишком уж ничтожны!

Мы же, которым надо было продолжать поход к югу, пока что ленились. В особенности необходим был день отдыха для собак. Однако, мороз помешал им использовать его должным образом.

На следующее утро в восемь часов мы расстались с тремя товарищами, направившимися на север. Одну из своих собак - "Удена" - с большой потертостью (на этой собаке была гренландская упряжь) мне пришлось отослать домой и продолжать путь только на пяти. Они были ужасно худы и, видимо, изнурены. Но, прежде чем сдаться, мы во всяком случае должны были дойти до 82o южной широты. Я долго мечтал, что мы дойдем и до 83º южной широты, но теперь виды на это как будто были ничтожны.

Начиная с 81º, барьер принял несколько иной характер. Вместо совершенно плоской местности, мы в первый же день увидели много небольших возвышений, похожих на стог сена. В тот раз мы не обратили особенного внимания на эти, по видимому, незначительные неровности почвы. Но со временем мы научились держать ухо востро и шли осторожно, когда проходили поблизости от них. В этот первый день своего похода на юг от 81º южной широты мы не заметили ничего. Наст был прекрасный, температура не такая уж плохая -23º, и мы не могли пожаловаться на пройденное расстояние. Но на следующий день мы впервые поняли значение этих маленьких бугров, так как вся местность представляла собою сплошную трещину. Они были не особенно широки, но зато, насколько можно было это видеть, бездонны. В полночь три ведущие собаки Хансена - "Хельге", "Милиус" и "Ринг" - провалились в трещину и повисли на постромках. Счастье, что сбруя выдержала, так как потеря этих трех собак была бы для нас очень чувствительна. Как только следовавшие за ними собаки увидали, что три передних пропали, они сейчас же остановились. По счастью, собаки питали явный страх к этим трещинам и всегда останавливались, если что-нибудь было неладно. Теперь нам стало ясно, что эти стоговидные образования являются следствием давления и что поблизости от них всегда есть трещины.

Почти весь этот день стояла мгла, и видимость была плохая. По временам северный ветер и метель. В промежуток между двумя буранами мы увидели на востоке несколько очень высоких торосов - штуки три - четыре. Расстояние до них мы определили километров в десять. Нам пришлось испытать то самое, что во многих случаях наблюдал и Шеклтон. Утро начиналось хорошей и ясной погодой при температуре - 40o. Немного позднее, около полудня, стало задувать с юго - востока, и к вечеру ветер достиг силы очень свежего. Температура быстро поднималась, и когда в три часа дня мы остановились лагерем, она была только -18º. У места своего лагеря мы оставили в это утро, ящик с собачьим пеммиканом на обратный путь и разметили дорогу на юг дощечками от ящика, ставя их через каждый километр. Пройденное нами расстояние в этот день было всего двадцать километров. У наших собак, в особенности у моих, был жалкий вид - они страшно исхудали. Хорошо еще, если им удастся в лучшем случае дойти до 82o южной широты. Но даже и оттуда обратный путь будет затруднительным. Вечером мы решили удовольствоваться достижением 82º южной широты, а затем вернуться домой.

Во время этой последней части своего похода мы ставили наши две палатки передними стенками вместе, так что дверь одной приходилась в дверь другой. Этим способом мы достигали того, что пищу можно было прямо передавать из палатки в палатку, не выходя наружу, что было большим удобством. Это обстоятельство привело к решительному изменению в системе наших палаток и подало нам мысль о лучшей пятиместной палатке, какая еще когда-либо видела свет в полярных областях. Когда мы лежали в этот вечер в полудремоте в своих спальных мешках, раздумывал о всякой всячине, у нас вдруг явилась мысль, не сшить ли нам палатки вместе так, как они стоят теперь - отпоров передние стенки - ведь тогда получилась бы одна палатка, гораздо больше и поместительнее для пятерых, чем две отдельные палатки, бывшие у нас. Эта мысль была приведена в исполнение, и в результате получилась палатка, которой мы и пользовались во время своего похода к полюсу - во всех отношениях идеальная палатка.

Восьмого марта мы дошли до 82º южной широты. и это было самым большим, на что оказались способны мои пять собак. Как мы увидим потом, даже этого было слишком много. Они, бедняги, были совершенно изнурены. Единственным моим грустным воспоминанием, которое я вынес из нашего пребывания здесь, было сознание, что я загнал своих чудесных животных. Я потребовал от них больше того, что они могли вынести. Одно утешение, что сам я тоже не жалел себя! Сдвигать с места сани в 450 килограммов при измученных животных - не детская забава. И не всегда было достаточно только сдвигать их с места. Подчас нужно было просто-напросто толкать сани, чтобы принудить собак идти. Кнут уже давно перестал пугать их; когда я пробовал бить собак, они только собирались в комочек, стараясь получше предохранить голову; не беда, если попадет по телу. Много раз вообще не удавалось заставить собак идти, и тогда мне приходилось прибегать для этой работы к чужой помощи. Двое толкали сани, а третий нахлестывал кнутом, выкрикивая при этом самые горячие пожелания!

Каким жестоким и бесчувственным становишься при подобных условиях! Как меняется характер человека! Я по природе своей очень люблю всех животных и всегда стараюсь не причинять им вреда. Потому-то и охота совершенно не в моем вкусе. Мне никогда не приходит в голову мысль убить какое-нибудь животное, кроме крыс и мух, - разве лишь ради поддержания жизни. Мне кажется, я вправе сказать, что при нормальных условиях я любил своих собак, и это чувство было, конечно, взаимным. Но данные условия были ненормальны. А, может быть, я сам был ненормален? Часто потом я думал, что так оно и было на самом деле. Ежедневная изнурительная работа и цель, отказаться от которой я не хотел, сделали меня жестоким. Конечно, я был жесток, заставляя этих пять скелетов тянуть чересчур тяжело нагруженные сани. До сих пор я не моту забыть "Тура" - большую превосходную гладкошерстную собаку, издававшую во время пути жалобный вой, чего обыкновенно никогда не услышишь от собаки на работе. Я никак не мог понять причины этого. А может быть, не хотел понимать. Собаку гнали вперед - вперед, пока она не упала. Когда мы потом разрезали ее тушу на части, то увидели, что вся грудь собаки состояла из сплошного нарыва!

Полуденная высота солнца показала, что мы находимся на 81º 54¹ 30", поэтому мы прошли еще десять километров к югу и разбили свой лагерь в три с половиной часа дня на 82o южной широты. За последнее время у нас постоянно было такое впечатление, что барьер повышается, и по общему убеждению мы должны были теперь находиться на высоте 430 метров, поднявшись значительно вверх по пути, идущему к полюсу. Я лично считал, что местность дальше к югу постепенно повышается. Все это однако было, как показали потом измерения высоты, лишь воображением.

Итак, мы достигли своей самой южной широты за эту осень и потому были вполне довольны. Нами было оставлено здесь 620 килограммов провианта - главным образом, собачьего пеммикана. В этот вечер мы больше ничего не делали, а только отдыхали. Погода была холодная, ясная и тихая, - 25o. Пройденное за последний день расстояние - 22 километра.

Следующий день мы провели на месте, строили склад и отмечали его. Отметка производилась таким, же образом, как и на 81o южной широты, с той лишь разницей, что на верхних концах ящичных досок, которыми мы. здесь пользовались, был небольшой лоскут темно - синей материи, чтобы эти знаки были более заметны. Мы очень тщательно укрепили этот склад, чтобы быть уверенными, что он устоит в случае плохой погоды в течение зимы, Я оставил здесь также и свои сани, считая невозможным доставить их домой на своей упряжке. А кроме того лишние сани могли бы потом нам пригодиться на этом месте.

Склад, высотой в 4 метра, был отмечен высоким бамбуковым шестом с флагом, так что его можно было видеть издалека.

Десятого марта мы отправились в обратный путь. Своих собак я поделил между Вистингом и Хансеном. Но от этих "ходячих скелетов" им было мало проку, одна только морока! Остальные три упряжки держались хорошо. Упряжка Хансена почти совсем не пострадала; упряжка Вистинга считалась самой сильной, но его собаки очень исхудал". Однако, они справлялись хорошо. Сани Вистинга были тоже перетружены. Они были даже еще тяжелее моих. Животные Иохансена, первоначально считавшиеся самыми слабыми, в дальнейшем оказались выносливыми. Они не были рысаками, но никогда не отставали. Они придерживались правила: "ну, если я не дойду сегодня, так приду завтра". Все они вернулись домой.

Раньше мы думали, что наш обратный поход будет протекать со всеми удобствами - так, нечто в роде санной прогулки. Но при данных обстоятельствах об этом не могло быть и речи. Нам пришлось удовольствоваться передвижением на своих на двоих. Собакам было вполне достаточно и пустых саней. В тот же день мы прошли сорок восемь километров и дошли - до того места, где был оставлен ящик с пеммиканом; здесь мы и разбили свой лагерь. Холодная, пронизывающая погода при - 32o. Эта погода совсем доконала моих собак. Вместо того, чтобы отдохнуть, они всю ночь дрожали и мерзли. Жалко было смотреть на них. Утром их пришлось подымать, чтобы поставить на ноги. У них не было сил даже на то, чтобы подняться на ноги. Проковыляв таким образом и согревшись, они стали чувствовать себя лучше. Во всяком случае, они уже могли идти наравне со всеми.

На следующий день мы сделали сорок километров. Температура была -36º. Двенадцатого мы миновали склад на 81º южной широты. Большие торосы на востоке были в этот день хорошо видны. Нам удалось запеленговать их, что могло пригодиться впоследствии при определении местонахождения склада. В этот день мы прошли сорок километров. Температура была - 39,5º.

Тринадцатое марта началось при тихой и хорошей погоде, но в половине одиннадцатого утра начался свежий ветер с востока - юго - востока с густой метелью. Чтобы не потерять своего - следа, по которому мы шли до этих пор, мы остановились лагерем переждать непогоду. Ветер завывал. Буря сильно качала палатки, но не могла повалить их. На следующий день ветер задувал по-прежнему и с той же стороны, и мы решили переждать еще один день. Температура, как и всегда при ветре с этой стороны, была всего - 24ºС.

Только в половине первого дня пятнадцатого ветер настолько стих, что мы могли двинуться в путь. Но какое перед нами открылось зрелище! С чего начать, чтобы привести в порядок весь этот хаос? Сани совсем заметены снегом. Кнуты, лыжные крепления и упряжь по большей части обгрызены. Да, нечего сказать, красивое зрелище! К счастью, у нас было много альпийских веревок, и мы починили ими упряжь. Запасными свиными ремнями были починены лыжные крепления. Но хуже дело обстояло с кнутами. Хансену, ехавшему впереди, на всякий случай нужен был хоть какой-нибудь сносный кнут. Для других это было не так уж, важно, хотя иной раз все же могло быть и довольно скверно. Так или иначе, но у Хансена все-таки оказался какой-то кнут, которым он и действовал. Кто-то другой вооружился палаточным шестом; им он пользовался до самого "Фрамхейма". Сначала собаки ужасно боялись такого чудовищного кнута, но вскоре поняли, что достать их этим шестом - напрасный труд, а потому в конце концов не обращали на него ровно никакого внимания.

Наконец, все как будто бы было приведено в порядок. Оставалось только поднять собак и поставить их на места. Большая часть из них уже была настолько равнодушна, что позволила снегу совсем занести себя. Но мало-помалу нам удалось отыскать их всех и поднять на ноги. Однако, "Том" отказался наотрез. Невозможно было поставить его на ноги; он лежал и жалобно скулил. Оставалось только прикончить его. Огнестрельного оружия у нас с собой не было, поэтому пришлось убить собаку топором. Это было легко. Собака издохла бы и от меньшего, чем удар топора.

Вистинг взял собачий труп на свои сани, чтобы довезти его до следующей стоянки и там разделить.

День был пасмурный и холодный. Туман и метель с южным ветром при - 26oС. Однако, нам посчастливилось сразу же по выезде найти свои следы, и мы могли идти по ним. "Лурвен" - лучшая собака Вистинга - упала во время перехода и издохла на месте. Это тоже была одна из тех собак, которая работала, напрягая все время свои силы. Ей ни разу не приходила в голову мысль как-нибудь изловчиться, хотя бы на минуту. Она тащила, тащила, пока смерть не скосила ее. Все - сантименты были давно уже оставлены. Никто и не. подумал о том, что хорошо бы почтить "Лурвена" за его заслуги. Кожа да кости, из которых он теперь состоял, были разрублены на части и поделены между товарищами пса.

Шестнадцатого марта мы прошли двадцать восемь километров. Температура была - 34oС. "Йенса", одного из моих чудесных "трех мушкетеров", пришлось целый день везти на санях Вистинга. Он был слишком слаб, чтобы идти дальше. Вечером мы хотели разделить "Тура" между его товарищами, но не сделали этого из-за нарыва, который был у него на груди. Мы положили труп в пустой ящик и зарыли его. Ночью нас разбудил ужасный шум. Собаки отчаянно дрались, и по их вою можно было легко понять, что дело идет о пище. Вистинг, который умел всегда раньше других выбраться из спального мешка, сейчас же очутился на месте битвы. Оказалось, что собаки откопали "Тура". и теперь собирались им угощаться. Очевидно, они были не особенно разборчивы в пище. Вистинг снова закопал труп, и мы мирно провели ночь.

Семнадцатого был трескучий мороз -41º и холодный ветер с юго - востока. "Лассесен" - одна из моих собак, шедшая без упряжи за санями, осталась в это утро на лагерной стоянке. Мы хватились ее только днем. "Расмус", один из "трех мушкетеров", пал в этот день. Подобно "Лурвену", этот пес вез сани до самого конца. "Йене" был очень плох и не мог есть. Вистинг вез его. В этот вечер мы дошли до своего склада на 80º южной широты и смогли выдать собакам двойные порции. За день пройдено тридцать пять километров.

Местность вокруг изменилась за время нашего отсутствия. По всем направлениям виднелись большие, высокие сугробы. На одном из ящиков склада Бьолан написал нам краткое приветствие. Кроме того, мы нашли и поставленный по уговору с Хасселем знак - снежную глыбу на вершине склада в знак того, что наши товарищи прошли здесь и все оказалось в порядке.

Мороз упрямо держался. На следующий день было -41º. В этот день нам пришлось прикончить последних двух из "трех мушкетеров" - "Улу" и "Йенса". Жаль было тянуть дольше их существование. С ними со страниц нашей истории исчезают и "три мушкетера". Это были три неразлучных друга. Все трое почти совсем черные. На Флеккере, у Кристиансанда, три наши собаки провели несколько недель, до того как мы забрали их на судно; "Расмус" убежал, и поймать его было невозможно. Когда его переставали ловить, он всегда приходил и ложился около своих двух друзей. Только за несколько дней по погрузки собак на судно нам удалось изловить "Расмуса". Он был тогда почти совсем диким. Все трое были привязаны на мостике "Фрама", где должна была находиться моя упряжка, и вот с этого дня и начинается мое более близкое знакомство с этой троицей. Первый месяц они не подпускали к себе близко. Я ласкал их длинной палкой, почесывая им спины. Таким образом, я вкрался в их доверие, и мы стали большими друзьями. Однако, на борту судна они были грозной силой. Где бы ни появлялись эти три разбойника, там сейчас же устраивался скандал. Они любили драться. Это были самые быстрые наши собаки. Когда мы ездили наперегонки на пустых санях вокруг "Фрамхейма", никто не мог поспеть за этой тройкой. Я всегда был уверен, что перегоню всех, когда у меня в упряжке бывали эти три собаки.

На "Лассесена", покинутого нами в это утро, я совсем уже махнул рукой, и мне его было очень жаль, так как это было самое сильное и послушное животное.

Поэтому я страшно обрадовался, когда он вдруг опять появился у нас, и, по-видимому, бодрый и сильный. Мы решили, что он снова вырыл "Тура" и сожрал его. Ведь только пища и могла оживить его. От 80º южной широты до дому он отлично работал в упряжке Вистинга.

В этот день мы извлекли для себя замечательный опыт, который мог пригодиться нам в будущем. Компас на санях Хансена, всегда бывший самой точностью, вдруг начал показывать неверно, во всяком случае его показания не совпадали с пеленгом солнца, светившего, к счастью, в этот день. Мы изменили свой курс в соответствии с пеленгом. Вечером, когда мы занесли в палатку свои вещи, оказалось, что мешок с ножницами, гвоздями, иголками и т. п. лежал рядом с компасом. Нет ничего удивительного, что компас возмутился!

Девятнадцатого марта ветер с юго - востока и температура -43º. "Довольно свежо" - читаю я заметку в своем дневнике. Вскоре после утреннего выступления в путь Хансен увидал наш старый след. У него необычайное зрение! Он всегда видел все раньше других. Бьолан тоже видел хорошо, но ему далеко было до Хансена. Дорога домой была теперь легкой, и мы уже видели ее конец. Однако, на другой день поднялся сильный ветер с юго - востока и заставил нас остановиться. Температура была -34º.

На следующий день, как всегда бывало при юго - восточном ветре, температура поднялась. Двадцать первого марта утром мы проснулись при -9º. Да, это была значительная перемена, и не неприятная! Довольно мы натерпелись от морозов в сорок градусов. В эту ночь погода была удивительная. Сильнейшие порывы ветра с востока - юго - востока и совершенно тихо в промежутках между шквалами. Как будто они налетали с какой-то возвышенности. По пути на север в этот день мы прошли флаг Э 6 и таким образом узнали, что находимся в восьмидесяти пяти километрах от "Фрамхейма". Вечером разбили лагерь .в шестидесяти километрах от станции. Мы рассчитывали пройти это расстояние дня в два, так как собаки очень устали. Но вышло иначе. Утром мы потеряли свой старый след и прошли потому слишком далеко к востоку, поднявшись по ранее упоминавшейся возвышенности. Вдруг Хансен кричит, что он видит впереди что-то необыкновенное - что именно, он не знал хорошенько. В таком случае пришлось искать ответа у того, кто видел гораздо лучше Хансена: у моего бинокля. Итак, был вынут бинокль, старый милый бинокль, служивший мне так много лет. Да, действительно, видно что-то странное! Внизу виднелась, невидимому, Китовая бухта, но что это такое черное, что двигалось там взад и вперед? - Это наши товарищи на охоте за тюленями, - предположил кто-то.

Все согласились. Да, конечно, это было так ясно и отчетливо видно, что тут не могло быть никакой ошибки.

- Я вижу сани, а вот еще сани, а вот и третьи! Мы чуть не плакали от восторга, любуясь их прилежанием.

Вот они исчезают! Нет, опять видны. Странно, как эти парни то вынырнут, то пропадут. Оказалось, что это "Фрамхейм" предстал пред нами со всеми своими палатками. Парни наши преспокойно отдыхали после сытного обеда. Пришлось отереть навернувшиеся на глаза слезы. Теперь мы спокойно могли обсудить свое положение. Вот здесь "Фрамхейм", здесь мыс "Манхюэ", вот Западный мыс и, значит, мы зашли слишком далеко на восток.

- Ура, мы будем во "Фрамхейме" в половине восьмого вечера! - закричал один.

- Да, приходится успокоиться на этом! - воскликнул другой.

Мы двинулись в путь, взяв направление прямо на середину бухты. Должно быть мы забрались довольно. высоко, потому что теперь неслись вниз под гору с такой быстротой, что в ушах свистело. Бегущий впереди не мог поспевать. Он на ходу вскочил на одни из саней. Хансен усердно занимался изготовлением кнутовища, когда вдруг началась гонка. Я мельком увидел его. В это время самое заметное место занимали его подметки. Я же лежал на санях Хансена, покатываясь со смеху! Положение было чересчур забавным. Хансен поднялся, когда проезжали последние сани, и успел броситься на них. У подножья холма мы все сбились в одну кучу: собаки и сани лежали друг на дружке!

Последняя часть пути была довольно длинной. След, потерянный нами ранним утром, мы теперь нашли снова. Одна за другой сушеная рыба высовывалась из-под снега и вела нас прямо вперед. До "Фрамхейма" мы доехали в семь часов вечера - на полчаса раньше, чем рассчитывали. Это был переход в 60 километров - не так уж плохо для измученных собак! Из всей моей упряжки уцелел один лишь "Лассесен". "Уден", отосланный мною домой с 81º южной широты, издох по возвращении домой. Всего мы потеряли за время похода восемь собак. Восемь собак Стубберуда подохли вскоре .по возвращении домой с 81º южной широты. Вероятно, главной причиной был все-таки мороз. Я с уверенностью могу сказать, что, будь у нас умеренная температура, собаки справились бы.

Трое наших товарищей, вернувшиеся с 81º южной широты домой, были вполне здоровы. Правда, в последний день им не хватило спичек и пищи, но на крайний случай у них все-таки были еще собаки. Со времени возвращения домой они застрелили, перевезли, разрезали .на части и убрали пятьдесят тюленей - прекрасно проделанная работа!

Линдстрем за время нашего отсутствия был неутомим. Он все привел в полнейший порядок. В выкопанном вокруг дома ходе он устроил в снегу полки и перенес туда нарезанное тюленье мясо. Только тут было достаточное количество бифштексов для всех нас на все время, которое мы должны были провести здесь. По внешним стенам дома, которые образовывали другую стену хода, он прибил полки, и там были сложены всевозможные консервы. Это было так прекрасно устроено и находилось в таком порядке, что можно было доставать с закрытыми глазами все, что угодно. Здесь было отдельно сложено соленое мясо и сало, в другом месте лежали рыбные консервы - клецки. А вот здесь поблескивала этикетка карамельного пудинга - вероятно, и все другие банки с пудингом были где-нибудь поблизости. Так и есть, вот они стоят рядком, как солдаты в шеренге.

О, Линдстрем, долго ли продержится этот порядок? Конечно, с этим замечанием я в глубокой тайне обратился к самому себе! Я перелистываю свой дневник. В четверг, двадцать седьмого июля, я нахожу следующие строки:

"В провиантском коридоре теперь полный хаос. Как мне вспоминаются те дни, когда без фонаря или без лампы можно было найти все, что угодно! Стоило только протянуть руку за плумпудингом, и наверняка в руке оказывался плумпудинг! И так можно было достать все в департаменте Линдстрема. А теперь - боже ты мой! Мне стыдно рассказывать, что случилось со мной вчера. Я отправился туда в полнейшем неведении существующего теперь положения вещей, света со мной, конечно, не было - ведь все стояло по местам. Я протянул руку и схватил что-то. По моему расчету, это должен был быть пакет со свечами. Но опыт не удался! То, что я держал в руке, ни в каком случае не могло быть пакетом свечей. Я ясно ощущал, что это что-то шерстяное. Я отложил предмет в сторону и прибегнул к старому, испытанному средству, - чиркнул спичкой. Знаете, что это было? Старые грязные кальсоны! А хотите знать, где я их нашел? Среди масла и конфет. "Кнуты, хомуты и съестные припасы". Однако, тут виновен не Линдстрем. В этом коридоре все постоянно сновали взад и вперед с утра до поздней ночи и обычно впотьмах. И если им случалось по дороге уронить что-нибудь, то я не вполне уверен в том, что они останавливались, чтобы положить этот предмет опять на место".

Линдстрем выкрасил в комнате потолок белой краской. Как там было уютно, когда мы в тот вечер ввалились туда! Мошенник давно уже заметил нас, когда мы шли по барьеру. И теперь стол гнулся от всяких вкусных вещей. Больше всего нас манил к себе запах бифштекса и кофе, .и в этот вечер их было уничтожено не малое количество.

Дома! Слово это звучит всегда хорошо, где бы ваш дом ни находился, - в море, на земле или же на ледяном барьере Как мы блаженствовали и наслаждались в этот вечер!

Прежде всего мы высушили все свои меховые одежды. Они порядочно промокли. Скоро сделать это было нельзя. Вещи, подлежавшие просушке, пришлось растягивать на веревках под потолком в нашей комнате, а там, конечно, не хватало места для всего сразу.

Мы приготовили все и ввели некоторые улучшения для своего следующего похода для устройства склада еще до наступления зимы. На этот раз целью нашего путешествия был 80o широты, куда требовалось завести 1200 килограммов свежего тюленьего мяса. Какое огромное значение будет иметь для главного путешествия, если мы сможем накормить своих псов до отвала свежим тюленьим мясом на 80o южной широты! Все понимали это и были полны рвения скорее выполнить задание. Мы снова поднажали со снаряжением. Последнее путешествие научило нас многому новому. Преструд и Иохансен нашли, например, что один двойной спальный мешок лучше, чем два ординарных мешка. Я не стану вдаваться в подробности дискуссии, которая, конечно, возникла по этому поводу. У двойного спального мешка много преимуществ, но много их и у мешка на одного человека. А потому пусть это будет делом вкуса. Впрочем, только эти двое товарищей и пожелали переменить спальный мешок. Хансен и Вистинг занялись осуществлением новой идеи, относящейся к устройству палатки. Не много понадобилось времени, чтобы все у них было готово. Эти палатки по своей форме чрезвычайно похожи на снежную хижину. Они не совсем круглы и имеют несколько продолговатую форму. У них нет плоских сторон. Для атак ветра нет никаких слабых пунктов. В наше личное снаряжение тоже были внесены некоторые улучшения.

Китовая бухта - внутренняя ее часть - от "Манхюэ" до Западного мыса теперь вся замерзла, но мористее ее расстилался широкий и темный океан. Дом наш весь был покрыт снегом. Больше всего для этого потрудился Линдстрем; пурга мало помогала ему в этом. Такое забрасывание дома снегом прекрасно способствует сохранению в нем уюта и тепла.

Наши собаки - числом сто семь - теперь больше всего походят на рождественских свиней, И даже исхудавшие за последнее путешествие начинают приходить в норму. Удивительно, с какой быстротой эти животные толстеют!

Чрезвычайно интересно было наблюдать, как отнеслись наши собаки к своему возвращению домой. Они не проявили никаких признаков удивления, когда мы пришли в лагерь. Как будто они были там все время. Правда, они были несколько голоднее, чем всегда, но в общем, такие же, как обычно. Комична была .встреча "Лассесена" с "Фиксом". Оба они были неразлучными друзьями. Первый был предводителем, а второй слепо повиновался. В наше последнее путешествие я не брал с собою "Фикса", оставив его дома, так как не считал его настолько работоспособным, как это требовалось. И вот за это время он, будучи обжорой, изрядно отъелся. Я с интересом наблюдал их встречу. Не захочет ли "Фикс" воспользоваться случаем, чтобы стать предводителем? Прошло некоторое время, пока они, среди кучи всех остальных псов, не встретились, наконец, друг с другом. Встреча была очень трогательна. "Фикс" бросился к "Лассесену", начал облизывать его и выражать ему все знаки своей радости от встречи и величайшей преданности. "Лассесен" со своей стороны принимал все это чрезвычайно высокомерно, как и полагается предводителю. Без дальнейших разговоров он опрокинул своего большого, толстого друга и некоторое время стоял над ним, - очевидно, чтобы дать ему почувствовать, что он по прежнему остается неограниченным предводителем - несомненным и неоспоримым. Бедняжка "Фикс"! Он выглядел чрезвычайно приниженным, когда поднялся снова. Но это продолжалось недолго; он скоро вознаградил себя, набросившись на другую собаку, с которой знал наверняка, что справится!

Чтобы дать представление о нашей жизни, как она складывалась в это время, я процитирую описание одного из дней по своему дневнику:

"Двадцать пятое марта, суббота. Прекрасная мягкая погода - 14oС целый день. Совсем слабый ветер с юго - восточной стороны. Наши охотники за тюленями из той партии, что вернулись домой с 81o южной широты, уходили сегодня утром и вернулись с тремя тюленями, - - всего шестьдесят три штуки с того времени, как они вернулись 11 марта. Теперь у нас совершенно достаточно свежего мяса и для нас самих, и для всех собак - Нам с каждым днем все больше и больше нравится тюлений бифштекс. Мы все охотно ели бы его за каждой едой, но из осторожности вносим некоторое разнообразие в пищу. К завтраку в восемь часов у нас теперь твердо установлено: "горячие лепешки" с вареньем - кушанье, которое Линдстрем умеет готовить необычайно вкусно. Лучше нельзя подавать и в самом хорошем американском доме! К этому у нас еще бывает масло, хлеб, сыр и кофе. К обеду у нас по большей части подается тюленье мясо (В течение зимы мы, однако, довольно часто пользовались консервами) и десерт в виде калифорнийских консервированных фруктов, сладкого пирога или консервированного пудинга. По вечерам тюлений бифштекс с брусничным вареньем, сыр, масло, хлеб и кофе. Каждую субботу вечером - виски и сигара.

Откровенно признаюсь, что я никогда еще не переживал таких чудесных дней. Все чувствуют себя прекрасно, и у меня полная уверенность в том, что наше. предприятие должно увенчаться успехом.

Какое удивительное чувство, когда выйдешь вечером из дому, увидишь мирный теплый свет лампы в окне маленькой, занесенной снегом хижины и подумаешь о том, что этот мирный н уютный дом находится на грозном и внушающем ужас барьере!

За стенами дома возятся все наши; щенки - круглые, как рождественские поросята, а на ночь ложатся кучками у наших дверей. По ночам они никогда не забираются под крышу. Из них, должно быть, вырастут выносливые животные. Некоторые так толсты, что буквально переваливаются с боку на бок, словно гуси".

Первое южное сияние показалось вечером двадцать восьмого марта. Сияние это было в виде снопов лучей и лент и шло от юго - запада к северо - востоку через зенит. Оно было бледно - зеленым и красным.

Здесь мы наблюдаем много прекрасных солнечных закатов. Совершенно изумительное великолепие красок! Окрестности тоже очень способствуют красоте общей картины. Волшебная бело - синяя страна!

Выступление в последний поход для устройства склада было назначено на тридцать первое марта. За несколько дней перед тем партия охотников на тюленей выходила на лед и застрелила для похода шесть порядочных тюленей. Чтобы облегчить их, они были выпотрошены, и с них срезали ласты. Вес этих шести штук в таком виде составлял, по нашему предположению, около 1100 кило.

В назначенный день в десять часов утра последняя партия вышла в поход, для устройства склада. Она состояла из семи человек с шестью санями и тридцатью шестью собаками. Сам я не принимал участия в этом путешествии. Для начала выдалась замечательная погода, совершенно тихая и ослепительно - ясная.

Когда в семь часов утра в этот день я вышел из хижины, предо мной открылось такое красивое зрелище, что я не забуду его до конца своей жизни! Все окрестности станции лежали в глубокой темной тени от возвышенного гребня, тянувшегося на восток. Но дальше к северу барьер освещался солнцем. Барьер купался в золотисто - красных лучах утреннего солнца. Отливал багрянцем, блестел золотом зубчатый ряд могучих торосов, которые ограничивали наш барьер с севера. Все дышало несказанным спокойствием и миром. А из "Фрамхейма" поднимался тихонько в воздух дымок, оповещая о том, что тысячелетние чары рассеяны...

Тяжело натруженные путники двинулись на юг. Я видел, как они медленно исчезли за гребнем у места старта. После всей этой спешки и тяжелой работы по подготовке похода теперь наступило спокойное время. Правда, не такое уж спокойное, чтобы нам двоим, оставшимся дома, сидеть, сложа руки. Мы хорошо использовали свое время. Прежде всего нужно было привести в порядок метеорологическую станцию. С первого апреля все инструменты уже работали полным ходом. В кухне были повешены два наших ртутных барометра, четыре анероида, термограф и термометр. Для них было отведено особое удобное место в защищенном .и самом дальнем от плиты углу. Для наших наружных инструментов все еще не было никакого отдельного помещения. Но помощник заведующего поспешно занялся его постройкой. Он оказался таким расторопным, что к возвращению партии, устраивавшей склад, на возвышенности уже стояла отличная инструментальная будка, выкрашенная в белый цвет, от которой на далекое расстояние исходило сияние. Флюгер, - образец мастерства - был сделан нашим искусным машинистом Сундбеком. Самая лучшая фабрика не могла бы сделать его красивее и изящнее. В инструментальной будке были установлены термограф, гидрометр и термометры.

Наблюдения производились нами в восемь часов утра, в два часа дня и в восемь часов вечера. Ими занимался я, когда бывал дома. В мое же отсутствие это было обязанностью Линдстрема.

В ночь на одиннадцатое апреля на кухне что-то свалилось, - по заявлению Линдстрема, это было верным признаком того, что сегодня нужно было ждать возвращения наших. А в полдень мы увидели их на возвышенности у места старта. В это время они спускались с такой быстротой, что снег столбом взвивался вокруг них. Через час они были дома. У них было много о чем порассказать. Прежде всего о том, что все было доставлено на склад на 80o южной широты. Затем они поразили меня сообщением, что в семидесяти пяти километрах от станции они наткнулись на местность, покрытую страшными трещинами, и потеряли там двух собак. Это было совершенно изумительно! Ведь мы уже четыре раза проходили через эту область, не встречая никакой такой мерзости! И вот вдруг, когда мы были уверены, что весь грунт крепок, как скала, он грозит все погубить! Оказывается, в пасмурную погоду с плохой видимостью они зашли слишком далеко на запад. Вместо того, чтобы выйти к складу, как это мы делали до сих пор, они спустились в долину, где и наткнулись на такую опасную область, что дело чуть не кончилось катастрофой. Это произошло как раз в местности, похожей на ту, которую мы встретили южнее 81º южной широты, где была масса, мелких холмиков. Поверхность казалась вполне надежной, а это именно и есть самое опасное! Едва лишь они ступили на нее, как откололись большие куски поверхностного слоя, провалившись сейчас же за ними, и разверзлась бездонная пропасть, достаточно широкая, чтобы поглотить и людей, и собак, и сани.

С трудом выбрались они из этого опасного места, направившись к востоку. Теперь мы знали об этом и впредь будем осторожны и не попадем туда еще раз.

Однако, позднее у нас произошла одна еще более серьезная встреча с этакой "свиной дырой", как мы ее назвали.

По дороге пришлось бросить одну собаку. У нее на ноге образовалась рана, и собаку нельзя было использовать для саней. Ее выпрягли в нескольких километрах южнее склада. Они думали, конечно, что собака пойдет за ними. Но у нее на это, невидимому, был другой взгляд. Она больше не показывалась. Некоторые думали, что собака, наверное, вернулась к складу и теперь проводила свои дни спокойно и радостно среди тюленьих туш, привезенных туда с таким трудом. Должен признаться, что такая мысль не особенно мне понравилась. Не исключалась такая возможность, что, когда нам понадобится тюленье мясо, то большей его части уже не будет. Эти наши опасения оказались впоследствии неосновательными. "Кук", как звали собаку, пропал навсегда (У нас был, конечно, и "Пири"! ).

Улучшенное снаряжение оказалось превосходным во всех отношенияхНовая палатка превозносилась до небес. Преструд и Иохансен были на седьмом небе от двойного спального мешка. Я думаю, что остальные были вполне довольны своими одиночными мешками.

Этим закончилась самая важная осенняя работа. Был заложен солидный фундамент. Оставалось только "поднимать сообща" (Из стихотворения Б. Бьернсена, - Прим. перев.).

Резюмирую вкратце всю работу, проделанную нами от четырнадцатого января до одиннадцатого апреля:

Поставлена и оборудована станция на девять человек на несколько лет.

Заготовлена на полгода свежая пища для девяти человек и ста пятнадцати собак. Вес убитых тюленей доходил до 60000 килограммов.

Наконец, распределено 3000 килограммов провианта по складам на 80º, 81º и 82º южной широты. Склад на 80º содержал тюленье мясо, собачий пеммикан, печенье, масло, молочную муку, шоколад, спички и керосин; кроме того, еще разное снаряжение. Общий вес содержимого этого склада равнялся 1900 килограммам. На 81º южной широты оставлено 500 килограммов собачьего пеммикана. На 82o южной широты пеммикан для людей, собачий пеммикан, печенье, молочная мука, шоколад, керосин и разное снаряжение. Вес этого склада доходил до 620 килограммов.