ВОКРУГ СВЕТА № 4 АПРЕЛЬ 1977 НАУЧНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ЖУРНАЛ ЦК ВЛКСМ ПУТЕШЕСТВИЙ, ПРИКЛЮЧЕНИЙ И ФАНТАСТИКИ Журнал основан в 1861 году В ЭТОМ НОМЕРЕ: АН-22 НАД ТЮМЕНСКОЙ ЗЕМЛЕЙ БАМ, КОСМОС, ЗЕМНЫЕ НЕДРА: НОВЫЙ ОБЛИК СТАРОЙ ПРОФЕССИИ ЭКСПЕДИЦИЯ «АДЖИМУШКАЙ». РАССКАЗ О РАЗВЕДЧИЦЕ-КОМСОМОЛКЕ НЕЧЕРНОЗЕМЬЕ: НАСТОЯЩЕЕ И БУДУЩЕЕ СЕЛА АЗАПОЛЬЕ КАК СОХРАНИТЬ БАЛХАШ И ДЕЛЬТУ РЕКИ ИЛИ! МАРШРУТАМИ ПЯТИЛЕТКИ В. МОИСЕЕВ «АНТЕИ» ПРИЛЕТАЮТ ЗИМОЙ Гул ночного аэродрома, казалось, сконцентрировался где-то высоко в одной точке и висел в морозном небе. Он существовал словно сам по себе, не нарушая земной тишины. Может, оттого мы, киевляне, шагая сейчас по бетонной полосе, испытывали чувство, будто мы очень далеко и этот заснеженный тюменский аэродром находится где-то на краю света. А может, это ощущение было вызвано тем, что экипаж, поднятый среди ночи, разомлевший от долгой езды на автобусе, все еще полусонный, не мог привыкнуть к холоду: мороз пробирался за воротник, жег уши под ногами хрустел снег. Летчики шли к «Антею». Машина стояла в стороне от взлетной полосы, у темной стены ночи. И хотя она была освещена с высоты лучами прожектора и взбухшими от плотного морозного воздуха собственными бортовыми огнями, ее округлое, грузное тело оставалось за пределами света. На расстоянии «Антей» был похож на спящего кита. В длинном чреве «Антея», как в трюме баржи, выстроились трактор, машина, бульдозер и экскаватор. Гремели команды такелажников, взад-вперед сновали люди; стоя на высоких стремянках по бортам, копались в проводах и агрегатах механики. Заканчивала работу ночная смена. Ан-22 с техникой на борту готовился улететь в Нижневартовск. Еще вчера уголок тюменского аэродрома напоминал причалы морского порта. «Чебурашки» и «драконы» (так на аэродроме называют бульдозеры и экскаваторы), газотурбинные станции на колесах, домики для буровиков, разноцветные контейнеры... Не хватало только моря. Но зато вовсю светило морозное небо. Два десятка человек работали у пасти входного люка. Погрузкой руководил высокий, плотный человек в потертой куртке и стоптанных унтах. Его можно было со стороны принять и за бригадира, и за грузчика... Это был старший инженер Александр Павлович Эскин. Эскин еще в тридцатые годы работал с Олегом Константиновичем Антоновым. Именно тогда он установил мотор на его первый самолет — планеролет ЛЕМ-2. Во время войны в Сибири они строили десантные планеры и «Крылатый танк». Прошло немало лет с тех пор, а Эскин по-прежнему вместе с Антоновым... Я смотрю на мощные формы «Антея», вспоминаю ЛЕМ-2 и хочу найти родство, связь между этими двумя машинами. Ведь они обе предназначались для перевозки грузов, да и внешне чем-то похожи. Только двигатели — несравнимых мощностей... С той «лемовской» поры антоновские машины проходят через руки Эскина. Он был в первых экипажах всех Анов, летал на Ан-22 и 27 февраля 1965 года, когда этот самолет впервые поднялся в воздух. У него опыт многих испытаний на Чукотке, в Якутии, Сибири, на Дальнем Востоке, в Средней Азии, в Париже... Александр Павлович проверял места креплений техники на настиле корабля, натяжение стальных тросов. Когда к рампе самолета подполз «болотник», что легко идет по здешней топи, а зазор между машиной и стенками люка был несколько миллиметров, я спросил Эскина, как совместить с такими габаритами ювелирную точность при погрузке. Александр Павлович рассказал, что после первых полетов вот с такими грузами самолет вернулся домой с помятой рампой. Рассчитывался он на иную, колесную технику, а пришлось возить машины с гусеницами. «С поломанной рампой домой не возвращайтесь», — сказали тогда экипажу. После придумали специальные наезды, настилы. Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель СССР Юрий Курлин. В семь пятнадцать утра наш самолет вырулил на старт. Уже заметно посерело, но в кабине управления все еще фосфоресцировали бесчисленные стрелки и шкалы приборов, и ярко освещенное здание тюменского аэровокзала выплывало из поблекшей ночи приземистым прямоугольником с башенкой диспетчеров наверху. Убегал вдаль двойной пунктир огней взлетной полосы. Там, в конце, огни сливались в одну светящуюся точку, и на нее летчик Юрий Курлин нацелил свой двухсотдвадцатитонный корабль. Сквозь небольшой иллюминатор я видел погруженные ночью машины, и мне казалось, что самолет не осилит этот вес. Но так только казалось, ведь Ан-22 поднимал в рекордном полете более ста тонн груза. Под нами поплыло серое снежное поле. Высота медленно нарастает, внизу плывет покрытое снегом болото; на нем большими овалами темнеет лес. Светлой лентой изгибается Тура... Неожиданно в штурманскую рубку ворвалось солнце. Небо чистое, дымка пропала, и под нами, как на карте, проплывает ледяное кружево рек и озер. Нет-нет да мелькнет под крылом буровая. Трудно прокладывать к буровым дороги среди этих непроходимых топей; летом грузы возят по рекам, а вот зимой, когда Тура, Тобол, Иртыш, Обь замерзают, сюда на помощь северянам прилетают киевские «Антеи». ...А все началось с того дня шестьдесят девятого года, когда начальник Главтюменнефтегаза Виктор Евгеньевич Муравленко позвонил Олегу Константиновичу Антонову. К тому времени тюменцы вплотную приступили к освоению нефтяных и газовых месторождений. Позади остались разведка, поиск, первые фонтаны. Уже вошел в строй нефтепровод, соединяющий Усть-Балык с нефтеперерабатывающим заводом в Омске... Но чтобы полностью освоить месторождение, нужно было перейти на индустриальные методы строительства и оборудование собирать прямо на местах, а для получения электроэнергии установить газотурбинные электростанции. И вот в конце 1968 года электростанции из Запорожья привезли в Тюмень; пришла еще разная землеройная техника — экскаваторы, бульдозеры; перед нефтяниками встал серьезный вопрос: а как все это хозяйство переправить дальше? Ждать лета и сплавлять по реке, а потом снова ждать, но уже морозов, и зимником тащить к промыслам? Тогда-то генеральному конструктору и позвонил Муравленко: «Пришлите на помощь «Антей». Антонов согласился. Еще задолго до разговора с Муравленко он со свойственной ему скрупулезностью разбирал, просчитывал возможности применения «Антея» в одной упряжке с вертолетами Ми-10 для освоения природных богатств Сибири и, вероятно, мысленно видел свое детище на прорубленных в тайге просеках, замерзших торфяниках и иных созданных наскоро аэродромах. Настала пора проверить самолет на практике. Нижневартовск, куда предстояло перевозить грузы из Тюмени, только строился, аэродрома тогда не имел, и решили сажать машины прямо на снег, среди тайги. На полосу длиной всего в тысячу четыреста метров. Она начиналась от непромерзающего болота и кончалась обрывом.... Вот на такой взлетно-посадочной полосе проходил трудовые испытания «Антей». Вскоре воздушный мост Тюмень — Нижневартовск действовал с регулярностью железной дороги. ...Поднимаюсь по лесенке в кабину пилотов. Втянув голову в плечи, как-то обмякнув в своем командирском сиденье, дремлет Курлин. Отдыхает после напряженного взлета. Второй пилот, прикрыв стекло фонаря от солнца газетой, держит штурвал. Сидящий за спиной командира радист прильнул к наушникам. Но вот командир повернул голову в спортивной шапочке, на которой очень непривычно выглядели наушники, поправил натиравший шею ремешок ларингофона, сладко потянулся и, приподнявшись в кресле, разминаясь, быстро окинул взглядам приборную доску своей машины. Вот эту самую машину, «единичку», как называют ее в КБ, он первый поднимал в воздух. Ему было тогда тридцать три года, и на его счету имелась лишь одна новая машина — Ан-24, да и то он летал на ней вторым пилотом. Курлин в испытатели пришел из Аэрофлота. Он был первым на Украине летчиком с инженерным образованием, ему прочили тогда быстрое продвижение по службе и не отпускали в испытатели. Но он все-таки ушел, закончил школу летчиков-испытателей и стал теперь Героем Советского Союза, заслуженным летчиком-испытателем СССР. У летчиков понятие «повезло» — значит получить сложную работу. И Юрию Курлину выпала такая работа: он поднял в воздух Ан-22... С полгода, а может, и больше он присматривался к машине, рулил по аэродрому. Рулежки эти всему экипажу надоели, и бортинженер предлагал: «Давай взлетим, а потом скажем, что рулили». Все смеялись и продолжали рулить и рулить, свыкаясь с машиной, пока не подошел знаменательный для экипажа, для КБ день — 27 февраля 1965 года. О полете никто не объявлял, Но перед вылетом все поле было черно от собравшихся людей. Такова традиция всех КБ. — Мы, конечно, немного волновались, — вспоминает Курлин, поворачиваясь в своем сиденье, отчего наушники слегка сползают в сторону... Первый полет продолжался полтора часа, и в нем экипаж делал то, что обычно не принято делать в первых полетах. — Мы даже убрали шасси, — говорит бортинженер Владимир Михайлович Воротников и сейчас, спустя столько лет, не удивлялся, как это бывает, и не осуждал своей дерзости. — Нам предлагали убрать носовую стойку, чтобы легче было покидать самолет в случае чего. Но мы решили: раз одну, так и остальные. Ну не выйдет какое-то одно колесо, так и черт с ним; посадим без него, их у нас вон сколько... После первого полета только в испытательной аппаратуре дымок легкий пошел. Но это пустяк, который даже нельзя отнести к дефектам. — Садились мы на другом аэродроме, наш был мал, и вот я вижу, — это Курлин вспоминает, — как механик, встречающий нас и показывающий дорогу на стоянку, приплясывает от радости. Помашет флажками, и снова в пляс, и так до самой остановки. ...Я смотрю во все глаза на щитки и пульты машины, той самой «единички», что потом в течение ряда лет проходила сложнейшие испытания. Включая и те, когда Курлин, Кетов и Воротников работали на режимах, близких к срыву в штопор, и инженер признавался, что только с третьего полета начинал понимать что к чему, а до того почти неосознанно носился вверх-вниз из кабины в кабину, проверяя приборы. И посадка с остановленными одним, двумя, тремя двигателями отрабатывалась на этой машине. А однажды, выключив на высоте тридцати метров все четыре силовые установки и зафлюгировав винты, экипаж приземлил уверенно и точно тяжеленный «Антей» в Борисполе, на аэродроме под Киевом. На этой вот «единичке» Курлин искал обледенение чуть ли не по всей стране, и самые редкие, самые маловстречающиеся условия, когда машина покрывалась льдом при минус 30, он нашел на большой высоте в районе Батуми и отработал, как говорят летчики, методику выхода из этого положения. Садились на высокогорных аэродромах с различным покрытием — льдом, галькой, песком, грунтом, при температурах на земле от минус 45 до плюс 45. Курлин говорил: «Мне кажется, что темных мест в машине уже не осталось. Мы провели тысячи трудных посадок, и не было поломок ни машины, ни полотна взлетно-посадочных полос, хотя садился такой тяжелый корабль...» — Пора запрашивать Нижневартовск, — говорит Курлин радисту и начинает снижение. Впереди в сероватой дымке показались факелы горящего газа. — Самотлор, — замечает второй пилот Юрий Кетов. — А вот наш первый аэродром. — Я следую взглядом за его рукой и вижу заснеженную лросеку в тайге. Это та самая полоса, что упиралась в болото и обрыв. Уже набегает земля, навстречу прозрачному фонарю несутся деревья, сугробы снега, под самолетом появилась полоса. Я стою за штурманом, затаившись, жду момента касания — это ведь самый важный миг полета, не зря авиаторы желают друг другу счастливой посадки. Не полета, а посадки. Жду. Толчка все нет и нет, и только когда «Антей» слепка закачался, видимо, на стыках и неровностях бетонки, я понял, что момент приземления уловить было невозможно. Курлин «притер» машину мягко и плавно: такая посадка еще в шестьдесят пятом году удивила и восхитила Bceix участников парижского Салона авиации и космонавтики. Когда я вернулся к летчикам, там дружно щелкали тумблерами, отключая приборы и системы. Но на одном пульте, бортэлектрика, работа продолжалась: подъемным механизмам грузового отсека нужно было питание, и Михаил Прокофьев и ч Раченко оставался на своем месте. Раченко тоже из первого экипажа и был в рекордных полетах. В грузовом отсеке уже пыхтит трактор, отворяется люк, наземь спрыгивают технари, хозяева грузов — работники передвижной мехколонны. И вновь работа закипает... Экипаж торопится обратно, ему нужно еще дважды прилететь в Нижневартовск. «Единичка» вырулила со стоянки, а в это время над аэродромом, в дальнем его углу, появился другой «Антей». «Антей» приземлился, под его колесами вспыхнул синеватый дымок — и за самолетом, над полосой, взметнулась снежная пыль. Она еще не улеглась, как «единичка» снова подняла этот колкий снежный туман своими мощными винтами, ушла на взлет, набрала высоту и скрылась за аэродромом, над темневшим вдали лесом. ГРИГОРИЙ ХОЗИН, кандидат исторических наук КАТАСТРОФА, КОТОРОЙ МОГЛО НЕ БЫТЬ ДЕНЬ ГНЕВА В один далеко не прекрасный для Америки день 1976 года в штате Айдахо рухнула огромная плотина на реке Тетон. Бурный вал устремился в долину, снес несколько населенных пунктов. Погибло девять человек, более тысячи получили увечья. Общий ущерб оценивается в сумму свыше миллиарда долларов. Вот что рассказал свидетель катастрофы — профессор географии Дейл Ховард. «Я, моя жена Линда и трое наших дочерей ехали в гости к родителям. Около 10 часов 15 минут 5 июня мы остановились недалеко от Тетонской плотины и вышли на смотровую площадку полюбоваться на огромное насыпное сооружение длиной три тысячи и высотой триста семь футов (один фут равен примерно трети метра. — Г. X.). Я начал делать обычные туристские снимки, как вдруг заметил, что на месте «заплатки» в теле плотины стало расти отверстие. Сначала оно увеличивалось очень медленно, позже через него стал пробиваться поток воды. Когда моя дочь увидела растущее мокрое пятно на плотине, она спросила мать: «Как ты думаешь, мы должны сообщить об этом властям?» Мать ответила: «Не думаю, что это может быть столь серьезным, иначе кто-нибудь уже совал бы свой палец в эту дыру». Но моя жена ошиблась. То был пролог драмы. Около 11 часов в район аварии были вызваны по тревоге два гусеничных бульдозера. Водители направили их вниз по склону плотины и попытались засыпать растущую пробоину галькой. Но вскоре один из них застрял в грязи. Другой бульдозер пришел к нему на помощь и отчаянно пытался вытянуть из расширяющейся ямы. Водители бульдозеров едва успели выскочить из кабин, как обе мощные машины были поглощены разбушевавшейся стихией, а затем выброшены в долину далеко внизу. Моя жена стояла в оцепенении, дети плакали — им казалось, что наступает конец света. Происходило действительно что-то ужасающее. Отверстие в плотине выросло до огромных размеров, через него уже был виден дневной свет, а вниз неслись огромные обломки сооружения. Плотина стала напоминать естественный мост. И вдруг в 11 часов 57 минут все это рухнуло с ужасным грохотом и кануло в ревущем потоке. Устремившиеся в долину воды реки крушили все на своем пути. Когда лавина достигла здания электростанции в долине, то попросту разнесла его на части. Вода подхватила огромную нефтяную цистерну и понесла, как пробку. В долине виднелись красивые заросли американских тополей — их вырвало с корнем и унесло, как спички. Затем поток ринулся на равнину. Это напоминало картину художника-сюрреалиста. По мере того как вода поглощала фермерские поля, над ними поднималось мрачное облако пыли, которое закрывало дымкой пространство протяженностью три-пять миль». КТО ВИНОВАТ? Трагедия — всегда трагедия, где бы и с кем бы она ни случилась. В истории страны было немало катастроф, поразивших воображение американцев. Страшный пожар, испепеливший Чикаго, и пылевые бури, обрушившиеся на Великие равнины Америки в 30-х годах, вошли в список национальных трагедий. Разными были причины подобных бедствий: разбушевавшаяся стихия; человеческая недальновидность; злой умысел. С чем же американцы столкнулись на этот раз? Катастрофа в штате Айдахо всколыхнула всю Америку. Газеты, еженедельники, научные журналы на все лады обсуждали случившееся, пытались выяснить причины, найти виновных. Орган Американской ассоциации содействия развитию науки журнал «Сайенс» тоже опубликовал " пространную статью. Из нее можно узнать, что Тетонская плотина строилась как многоцелевое гидротехническое сооружение. Она должна была обеспечить снабжение обширного района водой для ирригации, создать защиту от наводнений. На плотине предполагалось возвести электростанцию, а искусственное водохранилище должно было обеспечить благоприятные условия для отдыха на воде. Строительство плотины велось в глубоком узком каньоне реки Тетон, впадающей в реку Змея, на расстоянии около 44 миль от водопада Айдахо в юго-восточной части штата. Созданное плотиной искусственное водохранилище простиралось вверх по каньону почти на 17 миль. Для того чтобы построить это многоярусное сооружение, потребовалось свыше 10 миллионов кубических ярдов различных естественных строительных материалов, которые были взяты из района в основании водохранилища. Центральная часть плотины представляла собой конструкцию из глины, наносных пород, песка, гравия и булыжника, плотно утрамбованных мощными катками. Все это образовало своеобразную основу сооружения. Эксперты Бюро рекламации — федерального агентства США, отвечавшего за строительство, были единодушны во мнении, что эта основа плотины была в полном смысле слова водонепроницаема. Неполадки начались сразу же после завершения строительства. По мере наполнения резервуара из трещин в горной породе, находившейся под основанием плотины, начали просачиваться струйки воды. Это не вызвало особых опасений, поскольку с такими явлениями часто встречались при строительстве гидротехнических сооружений. Было решено, что Тетонской плотине не грозит опасность. 5 июня в 8 часов 30 минут утра были обнаружены две протечки на правом склоне вблизи плотины: одна на стыке плотины с правым склоном, приблизительно в 130 футах ниже водослива; другая — в районе опоры нижнего бьефа вблизи дна сооружения. Строители пытались заполнить отверстия обломками породы и таким образом отвести поток воды от плотины. Самому сооружению плотины, по всей вероятности, не грозила опасность, поскольку не наблюдалось эрозии горных пород. Затем вдруг произошло то, что описано в рассказе профессора Ховарда... Такова фактура событий. Но почему произошла катастрофа? КОЛОКОЛА ТРЕВОГИ Многие видели в кино и на снимках макеты крупных плотин, которые предполагается построить в нашей стране. Уменьшенные в сотни раз точные копии этих сооружений скрупулезно изучаются инженерами, все многократно рассчитывается с учетом вероятных и даже, казалось бы, невероятных ситуаций. Рассчитывается и проверяется не только надежность сооружений. Оценивается весь комплекс данных о горных породах, почве, растительности, природно-географических и социально-экономических особенностях района. Все тщательней исследуются возможные последствия строительства, изучаются те изменения, которые оно вызовет. Госплан не утвердит ни одного крупного проекта, в котором не были бы учтены не только соображения надежности и экономической эффективности, но и требования охраны окружающей среды, рационального использования природных ресурсов. Так обстоит дело у нас. Америка по праву пользуется авторитетом крупнейшей научно-технической державы. Действительно, можно ли отказать американской науке и технике в возможности решить ту или иную крупную техническую проблему современности, будь то полет астронавтов на Луну, расшифровка генетического кода или создание сколь угодно мощной гидросистемы? Естественно, что те же плотины в Америке рассчитывают и строят, соблюдая необходимые меры предосторожности. Кстати, ответственное за сооружение Тетонской плотины Бюро рекламации, защищаясь от обвинений, напомнило критикам, что за три четверти века своего существования оно возвело более 300 крупных плотин, среди которых свыше 250 насыпные, типа Тетонской. И ни одной катастрофы... Значит, нелепая случайность? И прав журнал «Тайм», который писал: «Теоретически то, что случилось, не должно было произойти. Но это произошло». Однако из публикаций, в том числе того же «Тайм», выделилась одна примечательная деталь. Первые ассигнования на строительство Тетонской плотины были утверждены конгрессом в 1964 году. И с самого начала проект вызвал противоречивые суждения. Группы общественности, выступавшие в защиту окружающей среды, утверждали, что резервуар водохранилища поглотит 17-мильный участок реки Тетон, где раньше проводили время любители ловли форели, и затопит район, в котором обитают олени, лоси и другие представители животного мира. Чиновники Бюро рекламации уверяли, что возможность контроля за наводнениями и перспективы использования водных ресурсов для нужд ирригации намного превысят ущерб окружающей среде, который причинят строительство и эксплуатация плотины. В 1973 году — за три года до завершения строительства и катастрофы — в суде штата разбирался иск, возбужденный против строительных компаний местной группой защитников природы. В ходе судебного заседания геолог Ш. Пил-так предупредил, что плотина может дать течь вследствие того, что горные породы в районе, непосредственно прилегающем к строительной площадке, имеют ярко выраженную пористую структуру. Вскоре после катастрофы профессор геологии университета штата Монтана Р. Карри сообщил, что в докладе об опасностях землетрясений в этом районе, представленном в 1972 году Геологической службой, указывалось также и на то обстоятельство, что почва на одной стороне предполагаемого района строительства плотины была значительно мягче, чем на другой. Это означало, что после заполнения резервуара более мягкая почва уплотнится сильнее. Карри заявил: «Все это должно было вызвать небольшой разрыв у основания плотины, а когда нижняя ее часть начнет пропускать воду, будет повреждена основная насыпная конструкция. В результате откроется отверстие, в которое устремится порода, покрывающая плотину, и вся конструкция плотины рухнет. Все это было предсказано еще три года назад, и так действительно случилось». Тот факт, что многие ученые предвидели возможность катастрофы и предупреждали об этом власти, принимавшие решение о начале строительства, произвел особенно сильное впечатление на американскую общественность. Об этом писали многие влиятельные органы печати, но, к сожалению, уже после катастрофы. Газета «Вашингтон стар»: «Геологи, занимающие посты в правительственном аппарате, еще три года назад предупреждали Бюро рекламации, что проект плотины на реке Тетон в штате Айдахо был опасным и что начинать строительство нельзя. Но все их предупреждения проигнорировали, а в субботу плотина рухнула...» Еженедельник «Ньюсуик»: «Одним из самых трагических элементов катастрофы было то, что об этом предупреждали заранее». Предупреждали о том, что сама по себе неплохая инженерная конструкция не соответствует условиям данной местности. Что плотина возводится без надлежащего экологического обоснования, если понимать под экологией — а так и надо понимать — все соотношение комплекса природных условий среды с преобразующей деятельностью человека. «ДЕМОН НТР» И ЗАКОНОМЕРНОСТЬ СЛУЧАЙНОГО Можно ли, опираясь на один случай, говорить применительно к современной Америке об особом типе катастроф, порожденных пренебрежением к экологической стороне дела? История противоречий между американским, точнее капиталистическим, способом хозяйствования и природной средой корнями уходит в далекое прошлое... Едва ли не первое предупреждение об опасности такого противоречия было сделано еще на заре века не кем иным, как президентом США Теодором Рузвельтом: «Природным ресурсам нашей страны, — говорил он, — угрожает полное истребление, если мы будем продолжать их эксплуатацию старыми опустошительными методами... Настало время серьезно задуматься над тем, что случится, если исчезнут леса, будут исчерпаны запасы угля, железа, нефти, газа, если будет продолжаться разрушение почвы сточными водами, вызывающими загрязнение рек, истощение полей и затруднения в навигации». Призыв услышан не был. И мог ли быть услышан? «Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты», — предупреждал К. Маркс, подчеркивая, что нет такого преступления, на которое не пошел бы капиталист даже под страхом виселицы, когда он видит возможность получить большую прибыль. Даже под страхом виселицы... Сейчас проблема охраны окружающей среды введена в США в ранг критических. На ее решение выделяются огромные средства из федерального бюджета, бюджетов штатов (другими словами — из кармана налогоплательщика). Вынуждены, однако, раскошеливаться и монополии. Но примечательная возникла теория. Некоторые ученые пытаются сейчас списать многие ошибки и просчеты утилитарно мыслящих предпринимателей на современный технический прогресс, представить дело таким образом, что сама научно-техническая революция создает предпосылки для разрушительного вторжения в природу, которая, не выдерживая темпов прогресса, отступает, причиняя тем самым зло человеку. В частности, выпущенный в США справочник «Факты и тенденции мирового развития» обращает внимание читателей на то, что рост экономики и усложнение взаимосвязей элементов комплексных технических программ и проектов стали причиной увеличения опасности для больших групп населения и крупных географических районов. Подтверждением этого авторы справочника считают возросшее число аварий самолетов, пожаров на нефтепромыслах, утечек радиоактивных веществ, заражения окружающей среды вредными отходами химического производства, которые по своим последствиям близки к крупным катастрофам. Действительно, на современном этапе научно-технической революции масштабы деятельности государств достигли «глобального измерения» и стали соизмеримыми с природными процессами. Но вспомним историю Тетонской катастрофы. Проект с самого начала оценивался как рискованный. Но и расчеты ученых, и аргументы общественных движений в защиту природы, здравый смысл, наконец, — все было принесено в жертву ради удовлетворения близоруких требований заинтересованных в проекте строительных, да и не только строительных, компаний. То, что эта и ей подобные истории не частный случай, что «демон НТР» тут ни при чем, признают наиболее дальновидные зарубежные исследователи проблем взаимодействия техники, общества и природы. В частности, сотрудник одного из американских колледжей К. Станкел пишет: «Уже сейчас становится ясно, что природа накладывает ограничения на технику. Человек не может безнаказанно выбирать устройство или (технологический) процесс, который рождает его щедрая изобретательность. Краткосрочный технологический триумф может обернуться в более долгосрочном плане экологической катастрофой». Просчет проекта, ориентированного на интересы прибыли, стал причиной Тетонской катастрофы. Недостаточно продуманное инженерное решение начали реализовывать ради «больших денег» и тем самым возложили на природу в этом районе невыносимое бремя. И в этом случае, как в зеркале, отразился куда более общий закономерный процесс. В Америке за последнее десятилетие были приняты важные, хотя, быть может, и запоздалые законы, направленные на охрану окружающей среды. Это вселяло оптимизм. Выступая в 1970 году при обсуждении «Закона о чистом воздухе», сенатор Э. Маски заявил, что этот закон должен обеспечить возможность «всем американцам во всех районах страны дышать чистым воздухом». Однако прошло пять лет, и тот же Э. Маски вынужден был пойти на горькое признание: «Имеющаяся в настоящее время информация (по состоянию на март 1975 года.— Г. X.) свидетельствует о том, что речь идет уже не об обеспечении чистого и здорового воздуха по всей стране; напротив, наш воздух становится повсеместно более загрязненным». Подтверждением правоты сенатора может служить карта территории США, продемонстрированная журналистам директором Агентства по охране окружающей среды Р. Трейном. Из нее следовало, что в 158 из 247 контрольных районов США стандарты качества воздуха нарушались по крайней мере по одному показателю. В сентябре tl976 года министерство юстиции США обратилось в Федеральный суд с требованием взыскать с корпорации «Крайслер» более 91 миллиона долларов за нарушение положений «Закона о чистом воздухе». Корпорации предъявлено обвинение в том, что она продала 9185 автомобилей «плимут» и «додж», двигатели которых не отвечали установленным стандартам в отношении загрязнений воздушного бассейна. Быть может, выпуская свои автомобили, компании забыли о законе? Мысль более чем наивная... Между прочим, американские экономисты подсчитали, что для обращения экологического кризиса вспять страна, как минимум, должна в течение десятилетия выложить несколько сот миллиардов долларов. Значительную часть требуемой суммы должны выделить монополии — простому налогоплательщику это новое бремя не под силу. Монополии, значит, и «Крайслер» тоже... Некоторые зарубежные ученые и политические деятели в последние годы стали часто употреблять термин «экологическая катастрофа», пытаясь отвлечь внимание населения от истинных причин аварий, подобных Тетонской. Это, как видим, уже другой вариант «демонической деятельности НТР». С природы, как говорится, и взятки гладки: никто не виноват, если какая катастрофа и случится. Слепое буйство то ли природных, то ли научно-технических стихий — неизбежная плата за прогресс... Технический гений современного человечества может, без преувеличения, творить чудеса. Способен он обратить вспять и экологический кризис. Нелепо думать, что в той же Америке не накоплен интересный и ценный научно-технический опыт борьбы за сохранение среды обитания. В этом мы убеждаемся, сотрудничая с США в деле охраны среды, что идет на пользу как нам, так и США: проблема приняла глобальный характер. Но техника — это еще далеко не все. Главное зависит от социально-экономического устройства общества и диктуемых этим устройством норм отношения человека к природе. Как соотносится капиталистический способ хозяйствования сегодня с требованиями экологии — в этом не мешает разобраться потщательней. Вот почему мы и взялись за «экологическое расследование». И наш анализ еще далеко не завершен. Е. ФРОЛОВА, наш спец. корр. Фото В. ДУБИНИНОЙ ВЕРНУТСЯ ЛИ ДЕЛЬФИНЫ ? Вместе с дрессировщиком Гоги Иосава мы подошли к малому бассейну Батумского дельфинария. У борта бассейна плескались два отливающих вороненой сталью животных. — Привет, ребятки! — Гоги поднял в приветствии руку. И тут произошло маленькое чудо, которому мы, взрослые, всегда удивляемся как дети. Синхронно и дружелюбно в ответном приветствии взметнулись вверх два крупных дельфина. — Это самые способные наши питомцы — Моряк и Боцман. В нескольких метрах от дельфинария накатывалась на берег и с грохотом отходила крутая черноморская волна. Море еще не успокоилось после ночной грозы. — Вообще-то сейчас дельфинам не до игры. Животные тревожатся в такую погоду и, как правило, работают во время сеанса не всегда четко, — продолжал Гоги, пока мы шли к большому демонстрационному бассейну. Молодой человек с белокурой бородкой сидел на корточках возле синего пластикового ящика и складывал рядками ставриду. — Роин, мой брат, — представил Гоги. — Это он подготовил программу, которую мы сейчас увидим. Ловко жонглируя мячом, к борту подплыл дельфин. Оставил на воде мяч, взметнулся вверх, с шумом поднырнул под него, и через мгновение мяч взлетел высоко над водой. — Василиса. Обожает баскетбол. А Персей — вон тот черный, самый крупный —- это чемпион по прыжкам через обруч. А потом начался спектакль — красочный и веселый. Перед зрителями были животные, которые, казалось, не знали дрессировки — столько непосредственности, живой радости в их движениях. Были не заученные номера, исполняемые за вознаграждение (хотя кучка ставридки у ног Роина уменьшалась после каждого сольного выступления морского артиста), а самозабвенная игра, которая заставляет забыть мелкие неприятности, вроде того шторма. — Как мы еще недооцениваем это понятие «игры», — словно откликнулся на мои мысли Гоги. — Игра в основе своей не развлечение, а, если говорить языком шахмат, просчитывание вариантов решений той или иной жизненной проблемы. Ведь дети, играя, не просто забавляются — они как бы «прощупывают» понятия «добро» и «зло», испытывают себя на сопричастность к чужой беде, воспитывают в себе отзывчивость, мужество, нежность... А сколько практически полезных навыков приобретается в игре. — Да и не только, наверно, приобретается. Игра раскрывает и скрытые способности, и потенциальные возможности играющего... — Безусловно. Все это давно доказано психологами. Именно поэтому наш дельфинарий не только зрелище, но и лаборатория. Играя с дельфином, мы выясняем его способности. Выясняем и стараемся развить, закрепить для дальнейшего. — Кстати, много писалось о том, что у дельфинов хорошая память. Подтверждают ли это ваши «игры»? — Утверждать, что дельфины обладают феноменальной памятью, мы пока не можем. Спустя несколько месяцев они могут кое-что и растерять из выученного: будут, например, помнить, что надо поймать мяч, но забудут, что его надо бросить в корзину. — И еще. Судя по рассказам очевидцев, у дельфинов хорошо развито чувство взаимопомощи. Что вы можете рассказать об этом? Были ли такие случаи в дельфинарии? — Да, конечно. В первой партии доставленных к нам дельфинов была самка с поврежденным во время отлова грудным плавником. Ей помогал молодой дельфин. Он поддерживал ее своей спиной, помогая удерживаться у поверхности воды. Подолгу не появляясь на поверхности, дельфин рисковал задохнуться, но не оставлял своей опеки, пока самка не окрепла. Когда же раненое животное стало плавать самостоятельно, мы, приподняв обтянутую сеткой раму, перевели молодого дельфина в малый бассейн. Сделав круг, дельфин подплыл к сетке и стал биться, требуя впустить его обратно к стае. Начали поднимать раму, но она была довольно тяжелой. В этот момент дельфин устремился в образовавшуюся очень узкую щель. Рискуя быть раздавленным, он боком, вжавшись в дно, протиснулся через щель и сразу же устремился к больной самке. Может быть, это была его мать, а может, просто товарищ. ...И вот еще. Готовилась чистка большого бассейна. Мы снизили уровень воды до одного метра и стали переносить дельфинов в брезентовых носилках в малый бассейн. Осталось два дельфина. И когда одного мы уже положили в носилки, второй вдруг прыгнул и лег рядом. Мы выпихнули его в воду — пусть подождет своей очереди, но он вновь и вновь пытался самостоятельно влезть на носилки, прижаться к товарищу. Или вот совсем недавний случай. Я обучаю Моряка и Боцмана действиям по акустическим командам: мне важно добиться синхронного выполнения заданий. Так уж получилось, что Моряк в то утро был сыт, а Боцман голоден. Мне показалось, что это подходящая ситуация для проверки согласованности их действий. И вот Моряк начал «сачковать» — ведь он* был сыт, чего же стараться за ненужную рыбку? Я перестал давать рыбу голодному Боцману. Тогда оба дельфина скрылись под воду. А спустя некоторое время разом вынырнули, своим видом показывая готовность к работе вместе. И после этого выполняли все мои требования дружно... Совещание на «Самом низком уровне» привело к выработке общего решения... Кончилось представление, опустели трибуны дельфинария. К нам подошел Роин. — Трудно сегодня было? — спросил его Гоги. — Как тебе сказать... В общем, труднее, чем обычно. — Со стороны это было совершенно незаметно, — сказала я. — А ведь настоящая работа, — Гоги сделал ударение на слове «настоящая», — никогда не пахнет потом. Вот вы сказали, что в наших дельфинах не чувствуется дрессировки. А ведь какая работа потребовалась, чтобы добиться этого. Начинали с обучения простейшим командам. Затем все более и более сложным... Причем стремились, чтобы команды наши для дельфинов были чем-то вроде продолжения того, к чему они были подготовлены самой природой. Именно такая методика — она давно уже считается наиболее перспективной при работе с животными — дает эту естественность в поведении дрессированных дельфинов. — Обученных, — уточнил Роин. — Наши эксперименты, в которых животные являются не пассивными объектами деятельности человека, а обученными партнерами его, убедили нас в том, что дельфины могут и должны стать верными помощниками человека в исследовании океана. — Добавь, — заметил Гоги, — не только при исследовании, но и в практическом использовании его богатств. Смогут ли дельфины обнаружить косяки рыбы, удержать их до прихода рыболовецкого судна, загонять рыбу в сети ^— вот вопросы, «а которые мы сейчас ищем ответ. Мы не сомневаемся, что дельфины справятся с заданием. Нас тревожит другое — вернутся ли они к людям, не уплывут ли в открытое море? Но будем надеяться, что, когда вы приедете к нам в следующий раз, Моряк и Боцман поприветствуют вас так же дружелюбно и сердечно, как это они сделали сегодня... Когда репортаж готовился к печати, мы связались по телефону с Батумским дельфинарием. Вот что рассказал Георгий Иосава. — Мы пришли в Геленджик* скую бухту в назначенное время. Судно бросило якорь. Штормило еще во время пути, но мы надеялись, что к началу работ море успокоится. Наши надежды не оправдались. Ночью шторм достиг девяти баллов, судно бросало как щепку, веревочные клети, в которых содержались Моряк и Боцман, разорвались в клочья, дельфины оказались на свободе. Двое суток они находились в бухте — все то время, пока бушевал шторм, но вернуть в такую погоду их было невозможно. Потом они ушли в море. Вернутся ли они? Профессор А. ШЕВАЛЕВ ДЕЛЬФИН ИЩЕТ ДРУГА Итак, вернется ли дельфин? Уверен — да. Если, конечно, говорить не о конкретных особях, но о дельфинах вообще. К подобному оптимистическому выводу меня привели факты, накопленные наукой. Начнем с давно известных и многократно описанных случаев оказания дельфинами помощи человеку, терпящему бедствие в море. На протяжении ряда лет, наблюдая и изучая поведение черноморских дельфинов в бассейнах научной лаборатории и дельфинарии, мы стремимся дополнить эти исследования наблюдениями над дельфинами в открытом море. Естественно, что среди них мы отбираем и используем лишь тщательно проверенные, свидетелями которых было несколько человек. Об одном из таких наблюдений подробно рассказал нам преподаватель физкультуры в Новороссийске С. А. Бугаенко. Участвуя в сборе пловцов-марафонцев, он проплывал в море тридцатикилометровую дистанцию в районе Сочи. На 26-м километре его окружила стая дельфинов в 5—6 особей. На виду у сопровождавшей его лодки с судьей и тренером дельфины подплывали периодически под плывущего пловца, касались его -живота своей спиной. «Не бойся! — кричали с лодки Бугаенко судья и тренер. — Дельфины с тобой играют Или думают, что ты утопающий, и хотят тебе помочь!». Подбодренный этими словами, С. А. Бугаенко плыл дальше, иногда упираясь руками в спины дельфинов. При приближении к финишу-мостку дельфины отплыли в сторону и направились в открытое море. О другом случае встречи человека в море со стаей дельфинов нам рассказал житель города Беслана В. Добровольский, проводивший свой отпуск на побережье Черного моря около Анапы. В один из августовских дней он далеко заплыл в море. Вдруг он почувствовал, как что-то холодное и гладкое коснулось его живота и приподняло вверх все его тело. За спиной он услышал всплеск и, обернувшись, увидел выступивший из воды хвостовой плавник какого-то морского животного. В тот же миг его ноги кто-то подбросил вверх, и голова его погрузилась в воду. Когда же он поднял голову над поверхностью воды, то увидел прямо перед собой высунувшуюся из воды голову дельфина. Испугавшись, он изо всех сил поплыл к берегу, на котором стояли наблюдавшие за ним люди. «И тут, — как рассказывал В. Добровольский, — меня стало плавно швырять из стороны в сторону. Окружившие меня дельфины то прыгали через меня, то подбрасывали над водой. Тело мое находилось на поверхности: погрузиться в воду мне дельфины не давали». Лишь тогда, когда до берега оставалось около 50 метров и, почувствовав мелководье, пловец стал на ноги, дельфины отплыли в сторону. На какие же особенности поведения дельфинов указывают подобные случаи? Во всех из них дельфины стремились приподнять человека. Если бы в приведенных наблюдениях человек тонул, мы могли бы определить это поведение дельфинов как проявление помощи тонущему. Но во всех случаях человек не тонул, не погружался под воду, а либо плыл на ее поверхности, либо — такие примеры тоже есть — неподвижно отдыхал в воде. Что лежит в основе такого поведения дельфинов, остается загадкой. Пока можно высказать лишь предположения. Первое — это проявление «игрового характера» дельфинов. Действительно, пристрастие их к игре с различными плавающими на поверхности воды (а не тонущими) предметами, с подбрасыванием их вверх общеизвестно. Другое предположение может исходить из установленного чрезвычайно развитого у дельфинов явления взаимопомощи. Причем они оказывают помощь не только друг другу, но и представителям других видов, резко отличающихся от них и по размерам и по форме тела. Легко допустить, что таким изумительным пловцам, как дельфины, даже плывущий классическим стилем спортсмен может показаться беспомощно барахтающимся в воде живым существом. Поэтому возможно, что в приведенных наблюдениях дельфины стремились оказать помощь. Высказывая это предположение, мы не имеем в виду получившее за последнее время распространенное в литературе представление о наличии у дельфинов якобы особого «слепого инстинкта» выталкивания на поверхность воды тонущих предметов. Приведенные наблюдения дополняют имеющуюся характеристику дельфинов, свидетельствуя о том, что в открытом море — в своей родной стихии — «дикие» дельфины проявляют такое же доброжелательство к людям, как и в бассейнах дельфинариев. А это, в свою очередь, является еще одним подтверждением того, что дельфин может и должен стать другом человека. И в заключение. Когда какое-нибудь дикое животное, избегающее встреч с человеком, вдруг, не боясь, само приходит к нему, позволяя лечить его раны, повреждения, мы, не колеблясь, говорим о том, что это животное пришло к человеку за помощью. А примеров, когда раненые дельфины сами приплывали к людям, позволяя обрабатывать свои раны, много. Исходя из опубликованных в нашей и зарубежной печати сообщений, число контактов дельфинов с человеком на побережье Черного и Азовского морей за восемь лет, истекших после запрета в этих морях промысла дельфинов, значительно превышает количество аналогичных случаев, происшедших за многие годы во всех остальных морях и океанах. Я не могу поверить, что это лишь результат случайного стечения каких-то обстоятельств. ЭВА ВОЛЯК Церемония питья кавы Отрывок из книги «Острова мореплавателей», написанной польским врачом Эвой Воляк, работавшей несколько лет на Самоа. Полностью книга выходит в издательстве «Наука». В сентябре 1967 года Совет министров Самоа запретил пить каву в государственных учреждениях. Это мотивировалось необходимостью более продуктивно использовать рабочее время. Запрет взволновал служащих. Его обсуждали и критиковали, некоторые даже грозили снижением производительности труда. Произошло это задолго до нашего приезда на Самоа, но служило темой для разговоров весьма длительное время. — Ничто так не благоприятствует бесперебойной работе административной машины, как беседа высших чиновников за чашкой кавы. И взаимодействие между отделами лучше, и меньше бюрократии... — с огорчением говорили по поводу нового закона наши самоанские друзья. По-польски и еще на нескольких европейских языках «кава» означает «кофе». Но у самоанской кавы нет ничего общего с кофе, кроме одинаковой склонности государственных служащих пить и то и другое во время работы. Кава не напоминает кофе ни вкусом, ни видом и, если верить авторитетам, представляет собой совершенно невинный напиток. Полинезийцы, правда, утверждают, что, если выпить кавы очень много, она слегка одурманивает. Однако большинство европейских исследователей не согласны с этим мнением и считают его самовнушением. Без знания истории нелегко понять, почему употребление напитка, лишенного возбуждающего действия и даже элементарных вкусовых качеств, превратилось в обычай, крепко связанный с традицией почти всех полинезийских народов. Он зародился в те времена, когда самые прозорливые полинезийские предки не могли бы даже предвидеть появления министерств и канцелярий. В легендах говорится об этом по-разному. Одни предания приписывают каве божественное происхождение, ссылаясь на то, что ее творцом был бог Тангалоа Ланги. Другие утверждают, что создал напиток полубог — тонганский король и жрец Туитонга, власть которого распространялась на обширные пространства Полинезии. Так или иначе, первый куст кавы появился на Самоа в незапамятные времена. С тех пор кава сделала головокружительную карьеру. Сначала на всех островах Полинезии она была доступна только элите. Ее выращивали и пили исключительно короли и знать. Затем кава распространилась более широко и в конце концов попала в учреждения, предприятия и мастерские. На Самоа говорят, что церемония питья кавы — квинтэссенция самоанской культуры. Она по-прежнему недоступна для простонародья. Впрочем, церемония церемонии рознь. Одно дело — совет вождей-матаи в небольшой деревушке, другое — прием важных гостей, третье — присвоение титула. Но самая изысканная церемония — королевская кава. Когда в июле 1967 года на королевский трон островов Тонга вступал Тауфаахау Тупоу IV, его коронация состояла из двух частей. Первая проводилась по английскому образцу — с парадом, оркестром, миропомазанием, а вторая по полинезийскому — с питьем кавы и традиционным приношением даров: свиней, циновок и сосудов для кавы. Впрочем, церемонии отличаются только продолжительностью, декоративностью, какими-то дополнительными обрядами. Существо ритуала везде одинаковое. Ни в одной из церемоний не могут принимать участия женщины, кроме тех, кто имеет титул вождя или оратора. Таких женщин на Самоа немного; у меня, во всяком случае, никакого титула отродясь не было. Естественно, я была очень удивлена и — не скрою — горда тем, что меня пригласили вместе с мужем, который был на островах заметной фигурой (он проектировал застройку столицы), на церемонию питья кавы в деревне Фагалоа. Прежде всего нам нужно было найти оратора, так как на Самоа тот, кто не хочет ударить в грязь лицом, должен иметь при себе собственного оратора — тулафале. Из затруднительного положения нас выручил знакомый вождь по имени Фэа, который согласился говорить от нашего имени и объяснять нам все, что положено делать. Прежде всего нужно было взять с собой угощение для хозяев. Мы взяли с собой ящик консервов и отправились в путь. В фале-фоно — общинном доме, где должно состояться торжество, собралось уже несколько вождей самого высокого ранга. Они сидели, скрестив ноги, на полу, покрытом пандановыми циновками, и, не поднимаясь, приветствовали нас словами: — Афио май, лау сусунга, ма-лиу май! — Здравствуйте! Мы сняли сандалии и прошли босиком в центр помещения. Быстро сели, поджав ноги, на приготовленные для нас циновки,чтобы — боже упаси! — не возвышаться над вождями и не оскорбить их взор видом наших голых икр. Только после этого мы отвечаем: — Талофа лава! — Будьте здоровы! На улице собралась толпа любопытных. Больше всего, конечно, детей. Они следят огромными черными глазами за каждым нашим движением, но ни один из них не осмеливается войти. Все знают, что в фале, где происходит церемония питья кавы, детям входить нельзя. Фале постепенно наполнялось. Вожди усаживались в ряд, каждый у строго определенного рангом и положением столба, поддерживающего крышу. Напротив них садятся ораторы. Последней входит со своей свитой таупоу — единственная женщина на церемонии. Ее привилегия готовить напиток. Таупоу (ее называют еще деревенской княжной, или церемониальной девой) — обычно дочь вождя самого высокого ранга. Фото. Джеймс Кук пьет каву с гавайскими вождями (старинная гравюра). Княжна Фагалоа — девица по имени Фа — выступает в этот день в полном параде: на шее ожерелье из красных гибискусов, на бедрах короткая юбочка из пальмовых листьев, надетая поверх праздничного платья. На голове возвышается красивая туинга — очень эффектный головной убор. Носить его имеют право только титулованные особы: таупоу, манана, матаи... Туинга выглядит как львиная грива с прицепленной к ней короной. Сделана она из человеческих волос, намазанных коралловой известью, чтобы стали более жесткими и светлыми, а также из целого леса палочек, ракушек, перьев и... зеркал. Фа занимает свое место посреди шеренги вождей. Прямо у ее скрещенных ног стоит самый важный реквизит церемониала — миска для приготовления кавы. Я смотрю на миску с уважением: очень красивая и очень старая. Круглая, широкая, неглубокая, она опирается на три коротенькие ножки. В результате многолетнего пользования ее середина отливает всеми цветами радуги. Такие миски, вырезанные из единого куска дерева, охотно покупают туристы. Количество ножек в последние несколько десятков лет устрашающе увеличилось. От традиционных трех-пяти оно подскочило до двадцати и более. В данном случае руководствуются чисто меркантильными соображениями, так как стоимость миски складывается из расчета десять шиллингов «за ножку». Справа от таупоу сидит наливальщик воды, слева — разносчик чаши, а сзади — вытрясатель фильтра. Когда все расселись по местам, Фэа, наш оратор, представляет нас собравшимся. Как требует от него самоанский светский кодекс, он делает это с абсолютным пренебрежением к истине. С жарким красноречием Фэа приписывает нам все достоинства, какие только известны человечеству. Ораторы, сидящие напротив, все отлично понимают, но тем не менее причмокивают и поддакивают. Когда Фэа закончил длинный перечень наших достоинств, разгорелась долгая дискуссия — фаатау, посвященная тому, кто из ораторов будет приветствовать нас от лица хозяев. Вообще-то кто будет ведущим оратором, известно заранее. Но фаатау происходит все равно, чтобы дать возможность всем присутствующим продемонстрировать свое мастерство. Настоящая словесная баталия разворачивается только в тех случаях, когда ставится на карту престиж или когда от гостей можно ожидать ценных даров. Главному тулафале достается тогда львиная доля. Мы с интересом наблюдаем за сложными жестами ораторов. Небольшой бич — фуэ (символ ораторского звания) в правой руке становится весьма красноречивым реквизитом. Он становится живым, как дирижерская палочка. Перед началом выступления оратор перекидывает фуэ через левое плечо, потом через правое, затем вытягивает его перед собой на длину руки, притягивает к ногам, хватает обеими руками и укладывает на полу перед скрещенными голенями. Левым локтем он опирается о колено, правая ладонь остается на полу. Время от времени оратор как бы нехотя отрывает руку от пола и гладит ею фуэ. Это ласкательное движение подчеркивает, акцентирует внимание на определенном фрагменте его плавной речи. В конце торжественного выступления оратор снова хватает бич: рукоятку правой рукой, «хвост» левой. Жарко! Княжна Фа спрятала лицо в ладонях. Из-под ее туинги стекают капли пота. Она молода и красива, хотя, на мой взгляд, немного массивна. Церемониальная дева... Ее титул «таупоу» остался для исполнения традиционной функции: приготовления кавы для вождей. Точнее говоря, в обязанности таупоу входит только последняя, ритуальная часть обряда. Выкапывают корни, режут их и сушат на солнце персоны, стоящие на более низких ступеньках социальной лестницы. Раньше в обязанности таупоу входило еще и разжевывание корней. Если напитка надо было наготовить много, ей помогали несколько юношей со здоровыми зубами и крепкими челюстями. Тщательно пережеванную массу они выплевывали в миску, а таупоу перемешивала ее с водой. Времена изменились. Сведения о микробах достигли самых далеких островов Тихого океана, и зубы княжны заменили парой камней. — Жаль, — вздыхают старые вожди. — Уже не тот аромат, не тот вкус... Фото. Перед церемонией кожу «деревенской княжны» умащают кокосовым маслом. Еще звучат речи, а таупоу уже готовит напиток. Кучку кашицы на дне миски она тщательно прикрывает фильтром из волокон коры дерева фау и дает знак на-ливальщику. Тот скорлупой кокосового ореха зачерпывает немного воды из ведра. Фа погружает руки в жидкость и отжимает фильтр вместе с содержимым. Вода становится мутновато-рыжей, несколько кусочков корня всплывают на поверхность. Таупоу вынимает фильтр и, не оборачиваясь, бросает его вытрясателю, стоящему во дворе. Тот ловко ловит его и вытряхивает осадок. Делает он это с энтузиазмом начинающего актера, который получил свою первую большую роль. Пустой фильтр вытрясатель бросает тау-поу. Она снова собирает остатки кашицы. И так несколько раз, Для большого собрания сшивают из десятков циновок огромный ковер, который наутро снова «разберут» пока напиток полностью не очистится. Вытрясатель с явно выраженным неудовольствием удаляется в тень, а таупоу в знак того, что кава готова, поднимает вверх фильтр, наполненный жидкостью. Мутная жидкость течет между пальцами, по рукам и предплечьям в миску. Приятного аппетита! Конец приготовления кавы становится сигналом к новой, на сей раз более короткой дискуссии. Необходимо выбрать вождя с мелодичным и звучным голосом для исполнения обязанности глашатая. Побеждает кандидатура матаи, голос которого по звучанию и силе напоминает сигнальную сирену. Ведущий под ритмичные рукоплескания провозглашает: первая чаша — моему мужу. Украшенный цветами разносчик подносит ему полную скорлупу. — Мануиа! — На здоровье! — говорит муж, стряхивает несколько капель на циновку и залпом выпивает напиток до дна. — Ну как? — спрашиваю я его шепотом. Он делает вид, словно всю жизнь пил каву с вождями. — Ничего особенного. Можно выдержать, — отвечает он. Юноша, подающий каву, обладает приятной наружностью и быстрой реакцией. Он превосходно знает титулы и иерархическое положение присутствующих матаи. Юноша двигается грациозно, в точности соблюдая предписанные движения. Как и любой самоанец, он внимателен и полон уважения, но без малейшей тени самоуничижения. После пана Воляка звучит имя вождя самого высокого ранга. Тот хлопает себя несколько раз по бедрам, показывая тем самым, где он находится. Разносчик наполняет чашу, поднимает ее на высоту лба и направляется к нему кружным, самым длинным путем. Вручает напиток, глубоко поклонившись, движением плавным и таким точным, что в тот момент, когда чаша находится у земли, подающая рука обращена ладонью к вождю. Затем, слегка согнувшись, он, пятясь, возвращается к миске. Каву для главного оратора юноша держит уже на уровне груди. Сначала он делает несколько шагов от того места, где сидит тот, чье имя выкрикнул глашатай. Потом возвращается, пересекает комнату' и подает чашу таким образом, что тыльная сторона ладони подающей руки обращена вперед. Затем снова возвращается к миске. Чаша быстро переходит от одного матаи к другому. Я смотрю на нее с растущим беспокойством. К неуверенности, выдержу ли я этот божественный налиток, присоединяется опасение, кто будет после кого пить. Я украдкой запихиваю себе в рот две таблетки тетрациклина, когда надо мной склоняется улыбающийся разносчик. — Мануиа, — бормочу я, давясь горьким лекарством и запивая не менее горькой жидкостью. Уф... проглотила. Теперь я не умру внезапной смертью из-за недопитой чаши! Делаю несколько глубоких вздохов, мои глаза наполняются слезами, и мне кажется, что вожди смотрят на меня немного насмешливо. Известное дело: папаланги — чужестранка, да к тому же баба... После меня каву подносят нескольким матаи низшего ранга. Церемония закончена. Фэа изящно благодарит от нашего имени за гостеприимство и делит привезенные консервы. Таупоу со свитой потихоньку покидает фале и через минуту возвращается с традиционными дарами — таалбло. К нам приближается небольшая процессия. Первой идет Фа. Она несет открытый кокосовый орех, тяжелый от прохладного молока. За ней следует юноша с румяным поросенком на подносе из пальмовых листьев. Последним шагает мужчина с развернутой и переброшенной через плечо красивейшей старой тапой — лубяной материей. Во многих местах протертая и прорванная, от этого она стала еще ценней. Ее в соответствии с традицией получает Фэа за ораторские услуги. Потом он сам подарит ее на свадьбу, на похороны, крещение или на другое торжество, которыми так богата самоанская жизнь. ...Через несколько месяцев к нам в столицу приехал вождь из Фагалоа. Остановился он на неделю у нас, хотя в городе у него были друзья. Но мы пили с ним каву и потому считались породненными, и он мог ждать от нас всего того, что ждет один полинезийский родственник от другого... В сентябре 1972 года запретна каву в рабочее время был официально отменен. Впрочем, его никто никогда и не соблюдал... Перевел с польского В. АНДРУШОВ В. ДРУЯНОВ ПРИВЯЗКА К ЗВЕЗДАМ В тайге мне не раз приходилось встречать геодезистов, и сразу, еще не знакомясь, я узнавал, что это они. Особые приметы выделяли их среди прочих таежных людей. Хотя все они одевались примерно одинаково: обязательно сапоги, в них заправлены плотные темные брюки, рубашка тоже из плотного материала, непременно с длинными рукавами, выгоревшая кепка. Несмотря на лето, таежник имеет при себе ватник, у многих за плечами ружье... Вот и угадай, кто встречный? Геолог, охотник, лесник, отпускник, приехавший за тридевять земель ловить рыбу или охотиться, а возможно, и местный житель. Но геодезиста узнаешь сразу! На нем те же кирзовые сапоги, темные брюки, выцветшая рубаха, за спиной рюкзак с ватником, обычная полевая сумка... Однако и одежда и амуниция выглядят в высшей степени аккуратно — в той высшей степени, которая вообще возможна в таежных условиях. Откроет твой новый знакомый полевую сумку — в ной порядок министерской канцелярии. Карандаши остро заточены, блокноты без пятнышка, для стиральной резинки специальный карманчик. Руки у геодезиста идеально чистые, ногти подстрижены... Все это тот самый случай, когда форма точно соответствует содержанию. Многие, наверное, видели геодезический знак — трех или четырехногую вышку. Высота их различна, бывает и 50-метровая. На самом верху — площадка для наблюдателя и столик для инструмента. Геодезист должен подняться по лестнице на смотровую площадку, установить прибор, поймать в его объектив верхушку соседнего знака — «взять отсчет» и занести его в журнал. Наверху всегда ветрено, всегда не по себе — смотровая площадка не кабинет, ее размер — несколько квадратных метров, не огороженных перилами. В глаза может светить солнце, часто приходится прятаться под зонтиком от дождя. И вот в таком неуютном положении надо работать с очень высокой точностью: измерить угол и ошибиться не более чем на доли секунды, измерить десятикилометровый отрезок и «дать маху» всего на один сантиметр. Надо тщательно, красивым почерком записать данные измерений, чтобы и потом, через несколько месяцев, записи были ясны не только тому, кто их делал, но и его товарищам. Как можно добиться этого? Предельной собранностью, педантизмом. Поднялся на знак: карандаши должны быть отточены (геодезисты раньше писали только (карандашами на случай, если журнал намокнет), инструмент настроен, линейка, угольник, резинка — все под рукой. Аккуратность в работе порождала аккуратность и во внешнем облике. Можно сказать, что моряка узнают по походке, военного — по выправке, а геодезиста — по аккуратности! У геодезистов есть еще одна особенность. Они дотошные. И это тоже следствие их профессиональной выучки. Если бы геодезисты, находясь в Москве, могли увидеть в свои дальномеры какую-либо точку во Владивостоке, то они за раз измерили бы расстояние между ними. Но даже в степи видно километров на пять-семь, в горах подальше — на 20—30 километров, иногда до ста. Только однажды этот предел был превзойден. Связывая геодезическим ходом Европу и Африку, специалисты смогли засечь визирную цель, отстоящую на 300 километров. Но это был уникальный случай... Как же удалось измерить расстояние от Москвы до Владивостока, сделав ошибку всего в десять метров? С помощью старого и надежного метода триангуляции. Можно построить на местности треугольник, стороны и углы которого будут известны. Для этого нужно поставить в пределах видимости друг от друга три геодезических знака и провести с них измерения. Соседний треугольник построить уже легче: требуется поставить еще один геодезический знак, который удастся наблюдать со смотровых площадок двух других, уже построенных. Получаются два треугольника, имеющие одну общую сторону. Поскольку известны параметры одного из них, нетрудно определить те же параметры и у другого. Такими треугольниками покрыта вся территория Советского Союза, и благодаря этому на ней можно определить любое нужное нам расстояние, в том числе от Москвы до Владивостока. Геодезист проводит тонкие измерения в одиночку, его никто не контролирует, да и не может контролировать. Свои ошибки он обнаружит в конце работы. Скажем, измерил на местности треугольник, а сумма его углов не равна 180 градусам. Ищи ошибку — отправляйся пешком за десять или двадцать километров, снова взбирайся на знак, снова меряй. А ведь поджимают сроки, план горит и так далее. Выручает только дотошность. «Семь раз измерь, один раз запиши» — это первая заповедь геодезистов. Геодезическая сеть Советского Союза, пожалуй, наиболее точная в мире. Это не значит, что расстояния и углы между знаками на местности измерены с меньшей погрешностью, чем, например, в Европе. Они измерены с такой же тщательностью, но зато на громадной территории. Написать обо всем этом меня побудило чувство справедливости. Много восторженных слов сказано о геологах, строителяхнперво-проходцах, и как-то не смотрится на этом героико-романтическом фоне аккуратная фигура геодезиста, который уткнул свой нос в планшет и считает, считает, словно бухгалтер, свою скучную цифирь. Нет, не смотрится... Меж тем геодезист и есть подлинный первопроходец. Геолог, тем более строитель приходят в ту местность, для которой уже есть карта. А кто дает карте основу? Геодезист! Если он не проложит через глухомань свой триангуляционный ход, то и карты не будет, в лучшем случае будет видимость! карты, ребус. Без бухгалтерской дотошности геодезиста, без этого незаметного первопроходца вряд ли бы состоялся и полет Гагарина. Построение геодезических сетей — ведь только часть работы геодезистов всех стран. Еще она включает в себя измерение фигуры и размеров земного шара, поскольку любая сеть опорных геодезических пунктов строится в системе координат, отнесенной к центру масс и оси вращения Земли. Но можно ли определить их, не зная, какова наша планета? Можно ли вообще «накидывать» геодезическую сеть на какую-либо территорию, размеры которой неизвестны? Свои главные задачи, задачи тысячелетней давности, геодезия решила с присущей ей аккуратностью. Это подтвердили первые же запуски искусственных спутников. Они еще и потому прошли так успешно, что соответствующие космические службы точно знали координаты старта, полета и приземления спутника, фигуру Земли, ее размеры, гравитационные аномалии... Путешествие Колумба было мучительным из-за неточных знаний «землеразделителей» — геодезистов того времени: они утверждали, что неизвестная территория находится не так уж далеко от Испании. Колумб рассчитывал на короткое плавание, но Земля оказалась гораздо больше. Космические Колумбы хорошо представляли себе путь, который им предстоит проделать. Геодезисты многих поколений снабдили их первоклассными сведениями о размерах и фигуре планеты. Но коль скоро задача тысячелетий выполнена, что осталось на долю геодезистов теперь? Частные уточнения, кропотливая привязка строящихся объектов к местности? Нужно, важно — и слишком ограничено. Сегодня как вчера, завтра как сегодня, — скучно без перспектив; без них любая человеческая деятельность вянет. Мы слишком часто, увы, видим профессию той, какой она была когда-то. У геодезии теперь совсем иные горизонты... Как только в ночном небе геодезисты увидели первую искусственную звездочку, они тут же поняли: в геодезии наступает новая эра. Еще шли опоры, выгодно ли осваивать космическое пространство, еще думали-гадали, что принесет космос земному хозяйству, а первопроходцы Земли уже начинали освоение космических знаний. В геодезии всегда стремились поднять как можно выше визирную цель1. Тогда можно шагать большими шагами — строить триангуляционные треугольники) с более длинными сторонами. Сделать это обычным способом было невозможно — пункты оказались за пределами прямой видимости. И вот спутники — визирные цели, вознесенные на недосягаемую высоту! Космический триангуляционный знак! Геодезисты мгновенно направили на них свои приборы. Полярное сжатие земного шара, открытое Ньютоном, геодезисты всего мира изучали в течение 250 лет, потратили на это много сил, непрерывно перепроверяли себя. Их кропотливая работа принесла плоды: величина сжатия была определена с точностью до одной стотысячной. А два первых советских спутника (позволили определить этот параметр в десять раз точнее! Радиус земного шара был вычислен с погрешностью 70 метров. Спутниковые измерения уменьшили ошибку до 10 метров. Космическая геодезия легко продемонстрировала свое превосходство, но ни в какой мере не «посрамила» былые достижения классического землеразделения. Напротив, она еще раз подтвердила высокий класс всех прежних измерений земного эллипсоида. То, чего можно было достичь, не отрываясь от земной поверхности, геодезисты достигли. Теперь же при помощи лазера и доставленного на Луну уголкового отражателя расстояние до Луны удалось измерить с погрешностью лишь в 15 сантиметров! А можно ли еще точней? Можно — и на Земле, и в космосе. Я видел однажды фотографию «центральной площади» поселка Мирный. На ней столб с самодельными указателями: до Москвы столько-то тысяч километров, до Парижа — столько-то и так далее. Так вот, через короткий срок можно будет — уже не в шутку! — повесить на этот столб, если он сохранится, новые указатели: на них расстояние до центра любого города Земли обозначат с точностью до сантиметров! А зачем? К чему эта маниакальная погоня за сверхточностью? Уж не геодезия ли это ради самой геодезии? Недавно была составлена новая мировая карта геоида. Она наглядно показывает, что он заметно отличается от той фигуры вращения, которую рассчитали теоретики. Так, например, в экваториальной области Индийского океана обнаружено понижение на 110 метров. В диаметрально противоположной части земного шара аналогичное понижение значительно меньше. Уровень Мирового океана имеет свои впадины и возвышенности! Установлено также, что Южный полюс на 30 метров ближе к центру масс Земли, чем Северный. Причины асимметрии — в строении глубинных сфер Земли. В строении глубинных сфер Земли... Вот чем оборачивается погоня за сверхточностью геодезических измерений — прожектором, освещающим земные недра! Мне приходилось несколько раз писать о противостоянии современных геологических теорий, известных под названиями «фиксизма» и «мобилизма». Первая отрицает главенствующую роль больших горизонтальных перемещений в жизни земной коры и утверждает эту роль за вертикальными движениями. Мобилистская концепция, напротив, доказывает дрейф континентов, а в последнее время — горизонтальные подвижки больших плит, которые несут на себе и материки, и океаны. Спор этот носит принципиальный характер, так как касается одного из главных моментов в истории развития Земли. А ответ на него должна дать космическая геодезия. Она, и только она, способна «измерить» проблему и выложить на стол цифры, которые точно скажут, движутся континенты или нет. К примеру, член-корреспондент АН СССР Ю. Д. Буланже недавно сообщил о ювелирных измерениях движений блоков земной коры. Измерения проводились в Таджикистане, в районе между Гиссарским хребтом и хребтом Петра Первого. Здесь, на Гармском полигоне, методами лазерной техники установлены ничтожные перемещения хребта Петра Первого. Он путешествовал на север и за 20 лет продвинулся на 40 сантиметров. Сначала авторы наблюдений подумали об ошибке в измерениях, проведенных раньше. Однако повторные работы показали, что марш на север продолжается: теперешняя скорость — 28 миллиметров в год! Ученые вновь перепроверили себя и снова пришли к тем же результатам: хребет-путешественник идет к соседнему — Гиссарскому. Геодезии удалось поймать миллиметровые сдвиги гигантских масс! Вполне возможно, что по Таджикистану прошел стык Евразиатской плиты с Индийской. Последняя потихоньку внедряется в Евразию. В Советском Союзе сейчас работают двадцать два геодинамических полигона, на которых геодезисты улавливают ничтожные вертикальные и горизонтальные движения блоков земной коры. В том же Гарме нивелирование высокой точности показало, что хребет Петра Первого движется вверх. Он является частью вздымающегося земного блока. Аналогичный результат — на Алма-Атинском полигоне. Так геодезия эффектно демонстрирует свои возможности при измерении почти микроскопических величин. Профессор А. А. Изотов предлагает создать сеть специальных станций, которые смогут сторожить ничтожные подвижки больших блоков земной коры. Часть из них удобно разместить на уже существующих широтных станциях Международной службы движения полюсов и обсерваториях национальных служб времени. Другие же придется строить заново так, чтобы геодинамические пункты равномерно охватывали определенный пояс земного шара. Кроме того, потребуется доставить на Луну уголковые отражатели. И тогда за одну ночь, просветив лазером космическое пространство от Земли до Луны и обратно, наблюдатели смогут определить расстояние между континентами с ошибкой всего в 10—15 сантиметров. Через десять-пятнадцать лет работу надо повторить, и если горизонтальный дрейф материков достигает хотя бы 2— 3 сантиметров в год — это не ускользнет от внимания геодезистов. То же самое в принципе можно осуществить и другими способами. И спор будет решен. Все мы привыкли считать земную твердь неподвижной (исключая случаи землетрясений, конечно). Но наблюдения, сделанные в Таджикистане, как и в других районах земного шара, наглядно показывают, что, где больше, где меньше, земная поверхность всюду смещается под влиянием тектонических сил. Чуть-чуть... Этим «чуть-чуть» в практике раньше можно было пренебречь. Но можно ли пренебречь этим, строя солидную плотину там, где земные блоки «дышат»? Вспомним: за двадцать лет целый хребет переместился почти на полметра... Точное знание начинается с точности измерений. Так было, есть и будет. Оно занимается и решением таких задач, как разбивка трасс для железной дороги, газопровода, высоковольтной линии, как подготовка площадки для строительства заводов, как определение территорий под будущие водохранилища. Все это делала, делает и будет делать классическая геодезия. Таков он, сегодняшний геодезист: бухгалтерская цифирь — и привязка этой цифири к звездам; работа где-нибудь на БАМе — и профессиональный интерес к устройству земных недр. ЭКСПЕДИЦИЯ «АДЖИМУШКАЙ» АРСЕНИЙ РЯБИКИН «ВЫ ОСТАЕТЕСЬВ КЕРЧИ...» Стремительная цепочка тире и точек прошивала время от времени военный эфир летом 1942 года над Керченским проливом. Она пробивалась сквозь позывные радиостанций, через хаос помех, грозовых разрядов и хриплых, лающих в микрофон голосов летчиков с немецких разведывательных самолетов, которые следили за нашими кораблями на пути к осажденному Севастополю. В Керчи, по Симферопольскому шоссе, по городским улицам двигались фашистские войска, грохотали солдатские сапоги, а на чердаке сарая у дома № 17 по Садовой дороге находился наш разведчик — в строго определенные часы он выходил в эфир. Те, кому положено, знали, что его зовут «Тоня». Его сообщений ждали там, за проливом, куда ушла, эвакуировалась наша армия. На приемной радиостанции Центра, в подвале старой церкви, два радиста каждый день после очередного сеанса связи раскрывали «Журнал работы» и делали краткую служебную запись. Они сохранились, эти записи, и донесли до нас хроникальные мгновения того горького южного лета. «25.05. «Тоня» молчала». «26.05. Молчание». «27.05. 9.00—10.07. Слышимость плохая. Прием невозможен». «31.05. 16.00^17.05. Связь состоялась. Прием невозможен. Продолжать работу было нельзя — выключен э/ток в 16.25». «2.06. 12.00—12.50. Принято. 13.30—13.45. Принято. 16.00—16.59. Принято». «Принято», «Принято», «Принято»... Наш разведчик развертывал свою работу. И как пулеметные очереди на фронте, стучали тире и точки. «Ленина 56 — штаб немецких войск». «Пирогова 12 — заправочный пункт». «Район бульвара и пляжа — обнаружены зенитные орудия». «В здании НКВД — штаб карательного отряда». «Главные силы немецких войск оттянуты на Севастополь». Из воспоминаний бывшего батальонного комиссара Ивана Фомича Стеценко, военкома разведотдела штаба 47-й армии Крымского фронта. «Нашей 47-й армии было приказано переправиться через Керченский пролив и на Таманском полуострове занять оборону. ...13 мая 1942 года мой начальник тяжело заболел, и я полностью принял на себя командование разведотделом. Было ясно, что, когда мы займем оборону на Таманском полуострове, командование армии потребует от нас, разведчиков, полные данные о войсках противника, а поэтому необходимо было серьезно подумать об организации агентурной разведки на Керченском полуострове и в городе Керчи. Я вызвал к себе начальника оперативного пункта № 1. (Этот пункт подчинялся нашему разведотделу.) Но вместо него приехал его помощник, капитан. Разговор происходил в траншее. Я спросил у капитана: есть ли подготовленные разведчики с рацией, которых можно оставить в городе Керчи? Капитан доложил, что такая группа из двух человек есть: девушка и парень, которые хорошо освоили радиостанцию. Капитан добавил — эту группу готовил лично и уверен, что поставленную задачу они, комсомольцы, выполнят с честью. ...Конечно, этих отважных ребят я не видел и, к сожалению, фамилий их тоже не знаю. Я только спросил: как продуман вопрос о месте работы разведчиков и где будет находиться радиостанция? Капитан ответил, что радиостанция будет на чердаке сарая, место очень хорошее. Я пожелал капитану успеха и попросил его, чтобы он еще раз самым внимательным образом продумал все «мелочи». На этом мы с капитаном расстались и встретились через несколько дней в городе Темрюке. Капитан с большой гордостью доложил, что оставленная группа разведчиков начала работать». Из документов военного времени. «Приказ. «Тоня» и «Сергей». Вы остаетесь в Керчи для работы — давать сведения о п-ке. Для связи передаю вам радиостанцию с питанием. Связь держать по расписанию. 15.5.42 г.». Под документом две росписи. Весь документ составлен от руки черными чернилами. Почерк неровный, торопливый... Теперь, со ступенек лет, мы можем судить о том, что сделали два человека с рацией, оставленные в тылу врага летом 1942 года, в самый разгар немецкого наступления на юге. В радиограммах не приводилось «потрясающих» данных о военных секретах противника, не раскрывались планы немецкого верховного командования, но гем не менее иные из сообщений «Тони» стоили этого раскрытия! ...3 июля 1942 года с секретного военного аэродрома поднялся самолет и в окружении эскорта взял курс на юго-восток, на Полтаву. Гитлер и начальник генерального штаба сухопутных войск Ф. Гальдер летели на совещание в штаб группы «Юг». Во время полета фюрер принял решение об использовании «освобождающихся» после боев под Севастополем сил 11-й немецкой армии фельдмаршала Э. Манштейна. Педантичный Ф. Гальдер запишет это решение в своем служебном дневнике, который начал вести с первых дней войны: «...Решение об использовании 11-й армии против Керчи принято». В начале июля 1942 года это означало захват Тамани, Таманского полуострова. Запись эта относится, как мы говорили, к началу июля, а весь июнь «Тоня» сообщала о начинающихся приготовлениях к десанту на Таманский полуостров. «Район Еникале и Бочарный з-д — готовится десант на Кубань», — передала она 2 июня. «Уточнить подготовку десанта Еникале и Бочарный завод», — прикажет Центр. «Из района Бочарного завода вывезены все средства переправы в район Еникале. В районе Еникале до Жуковки и дальше до Маяка готовится большой десант. Состав одной резиновой лодки — 10 чел. Вооружение 1 руч. пулемет и автоматы. Подготовка к переправе закончена. Ждут приказа. Численность не установлена ввиду невозможности проникнуть в этот район», — ответит «Тоня» 9 июня. «За хорошую работу представлены к награде. Работайте еще лучше», — передаст в тот же день Центр. Сообщения о десанте мелькают и в последующих июньских радиограммах. 12 июня. «Что готовился десант — это точно («но» — напрашивается). Сейчас установить не удалось: готовится ли он сейчас или нет». 15 июня. «Подготовка к десанту закончена. Средства переправы не вывезены. Лодки находятся в вырытых в берегах тоннелях. Все хорошо замаскировано». 16 июня. «Слышал разговор 2-х немецких офицеров. С 20 июня пойдут в наступление на Таманский полуостров». 20 июня. «Энгельса 14/29 — штаб десантной группы. Отмечено активное движение войск противника в сторону Еникале». И наконец, 29 июня. «В район десантной группы проникнуть нельзя. Наличие точно установить не удалось...» «Установить не удалось» — эти слова мелькают во многих радиограммах. Ниже читателю станет понятным, почему, кроме обычных для разведчика трудностей, «Тоне» нелегко было точно установить все приготовления к десанту. Фашисты, казалось, начинали, свертывали и вновь начинали свои приготовления. Так было в июне, когда все силы 11-й немецкой армии в Крыму брал на себя героический Севастополь. 3 июля в самолете Гитлер принял решение форсировать Керченский пролив. Через три дня, 6 июля, Центр прямо и в категорической форме спросит: «Что известно о готовящемся десанте на Таманский полуостров?» 10 июля «Тоня» передаст: «В район Еникале двигалась мотопехота немцев с легкой артиллерией. Количество установить нельзя, движутся ночью». Из последней радиограммы «Тони» сейчас можно сделать вывод: немцы, получившие, в:идимо, указания своего высшего командования после 3 июля, вновь начали проводить какие-то мероприятия по подготовке десанта. Но им не суждено было осуществиться. 18 июля Ф. Гальдер запишет: «Фюрер внезапно изменил свое решение о форсировании Керченского пролива. Теперь через пролив будут переброшены только горнопехотные дивизии, и то только тогда, когда нажимом на ростовском участке фронта будет открыт путь на Тамань». На следующий день, после очередного доклада у фюрера, Гальдер в своем служебном дневнике делает новую запись: «19 июля. ...Пространные высказывания об отказе от операции «Блюхер» (захват Тамани) еще не привели к окончательному решению. Хотят (Гитлер), с одной стороны, передать все немецкие дивизии, кроме двух, на ленинградское направление, а с другой — сохранить возможность проведения операции «Блюхер» до тех пор, пока не станет ясным, как складывается обстановка южнее Ростова». Так менялись, варьировались решения на самой верхушке гитлеровского генералитета, и как трудно было ловить все эти изменения рядовому разведчику-солдату, который мог следить лишь за самыми последними звеньями цепочки! Из дневника Гальдера за последующие числа мы не узнаем, когда наконец состоялось «окончательное решение», но 28 июля Центр снова спросит: «Что делает противник по подготовке десанта на Кубань? Ответ к 15 часам». «Тоня» ответит в первый же сеанс утренней связи следующего дня: «По словам немцев — они переправляться не будут. Ждут успеха у Ростова». Слова радиограммы почти повторяют то, о чем всего десять дней назад говорилось в ставке Гитлера и что записал Ф. Гальдер. Вслед за этим, 4 августа, «Тоня» передаст: «На Керчь-Второй на станции выгрузили большое количество мин». Это были последние радиограммы «Тони» о десанте. 24 июля пал Ростов, 25-го началось наступление немцев с левобережных плацдармов на Нижнем Дону. 28-го Народный комиссар обороны издал приказ № 227 «Ни шагу назад!», который зачитали всему личному составу действующей армии и флота. В последние дни июля и в начале августа боевые действия Северо-Кавказского фронта развивались в сложной и быстро меняющейся обстановке. Войтекам был отдан приказ отойти за реку Кубань и занять жесткую оборону. В свете этих драматических событий анализ полученных разведданных говорил нашему командованию: «Немцы не рискуют переправляться на Тамань, даже имея успех у Ростова!» 11 августа 47-й армии Северо-Кавказского фронта было приказано передать на Таманском полуострове свой участок обороны морякам Азовской военной флотилии, а самой отойти на защиту подступов к Новороссийску, где, по примеру Одессы и Севастополя, был вскоре создан Новороссийский оборонительный район. И совершенно очевидно, что в этом решении определенную роль сыграли сообщения «Тони». Противник начал переправлять две свои горнострелковые дивизии лишь в начале сентября, когда бои шли далеко за Ростовом, у перевалов Главного Кавказского хребта, под Моздоком и на ближних подступах к Новороссийску. Им было трудно, невероятно трудно, когда они передали Центру 4 июня: «Ввиду массовых обысков явитесь 5.6.42 г. в 9 час. утра. «Тоня». «Меняем место работы. Явитесь 18 июня в 8 час. 30 мин. «Тоня», — радировали 16 июня. «Массовые обыски и аресты. Явитесь 29 июня по расписанию. «Тоня»,— сообщили 27 июня. И снова в «Журнале работы» замелькали тревожные записи. «14.06. 16.00—17.40. Принято, потом к-т * пропал...» 22.06. 8.30 — 10.05. Принято. К-т пропал и больше не появился». «8.07. 13.00 — 14.25. Начал передавать, но пропал, больше не появился». 22 июля «Тоня» передает: «В городе происходит всеобщая мобилизация трудового населения для работы в Германии. Если есть возможность, то заберите, или нас мобилизуют. Ответ к 13 часам». «Ответ получите 23 июля в 9 часов утра», — радирует Центр. И на следующий день прикажет: «От мобилизации уклоняться всеми силами. Работу продолжать по-старому. В случае вас мобилизуют — радиостанцию спрятать и сообщить нам местонахождение ее». ...Но не успеет еще радист Центра утром 23 июля отстучать это приказание, как в этот же утренний сеанс связи от «Тони» поступит первая и последняя личная просьба и вслед за ней мужественное решение. Просьба и решение солдата, сумевшего преодолеть минутную растерянность. «Просим принять нас в ряды партии Ленина. Здесь будем оставаться до последней возможности...» Была в этой радиограмме и еще одна фраза, приведя которую можно начать новую, одну из самых волнующих страниц нашего документального рассказа-хроники. «...раз в неделю можно установить регулярную связь с нашими войсками в скалах2. Давайте указания. «Тоня». 1 Корреспондент. Все примечания в тексте сделаны автором и военным историком В. В. Абрамовым, которого редакция благодарит за помощь в работе — поиск и сбор многих архивных документов. Пользуемся случаем, чтобы выразить также благодарность керченской жительнице Ф. Г. Грановской, подсказавшей адрес поиска. 2 «С к а л ы» — местное название керченских каменоломен. В данном случае — Аджимушкайских. Из воспоминаний И. Ф. Стеценко. «...По донесениям разведчиков мы знали о героическом сопротивлении наших войск, которые обороняли Аджимушкайские каменоломни. Согласно их информации наша аэроразведка сфотографировала район обороны Аджимушкайских каменоломен, и после этого наши самолеты начали сбрасывать на парашютах продовольствие и боеприпасы...» 1 Действительно, 12 июня 1942 года Центр спросит «Тоню»: «Где находятся наши войска и возможно ли с ними установить связь?» 13 июня «Тоня» ответит: «Наши войска находятся в каменоломнях Аджимушкая. Связь с ними установить нельзя. Они окружены противником. По словам немцев, там находится 30 тысяч бойцов2. Ночью завязывается перестрелка. Скалы взрывают. Пускают туда газы...» Из воспоминаний И. Ф. Стеценко. «...Когда разведчики доложили, что немцы взрывают каменоломни и травят наших воинов газами, командование 47-й армии решило прийти бойцам на помощь. Но перед каждой военной операцией необходимо в совершенстве знать оборону противника. Так возникла идея создать из добровольцев небольшой отряд разведчиков, который должен был установить связь с аджимушкайским гарнизоном, выявить слабые места в обороне противника и разведать место, где можно высадить десант. Штаб 47-й армии поручил мне руководить этой разведолерацией и выдал предписание, по которому командир 32-й дивизии должен был выделить в мое распоряжение добровольцев-разведчиков, а командир военно-морской базы — военный катер. За день я отобрал 34 добровольца. Для начала надо было передать бойцам каменоломен, что их готовятся освободить и переправить на Таманский полуостров. Мы хорошо понимали, что если разведчики доберутся до каменоломен и сообщат об этом осажденному гарнизону, это поддержит всех воинов морально, удесятерит их выдержку и сопротивление. 1 Совершенно неизвестный до сего времени факт! Об этом же В. В. Абрамову рассказывали участники тех событий — бывший интендант 3-го ранга А. И. Пирогов и бывший политрук А. И. Лодыгин. 2 Противник в 10 с лишним раз преувеличивал количество наших войск. Вспомнить подробно всю операцию без документов очень трудно. Я забыл фамилии, ибо эти люди были со мной очень короткое время. Но некоторые детали, которые мне особенно запомнились, я постараюсь описать... Для первой разведоперации было отобрано 4 разведчика на строго добровольных началах. Дело было за командиром. Мне лично идти на связь с каменоломнями было запрещено, тогда я попросил работников штаба 32-й дивизии подобрать командира. И вот в мое распоряжение прибыл политрук. Он был среднего роста, русоволосый, лицо круглое, богатырского телосложения, неразговорчивый. Военной выправки у него не было. Мне вначале он не понравился, но когда я побеседовал с ним и выяснил, что он знает Керчь как свои пять пальцев, то убедился, что это тот самый человек, которого ищу. Его фамилия, по-моему, была Клочков. Я познакомил его с разведчиками, еще раз разъяснил задачу и строго предупредил: если кто-то из них плохо себя чувствует или по какой-то другой причине не может участвовать в операции, то пусть сейчас же заявит. Но никто из разведчиков никаких претензий и жалоб не высказал. После этого они еще сутки вели наблюдение за берегом и изучали место, где должны высадиться... Перед посадкой в катер я приказал все документы сдать старшине, а последнему дал указание, чтобы он передал их в штаб дивизии. Я тоже сел в катер вместе с разведчиками; они взяли с собой рыбацкую лодку, и мы ушли в море. Еще перед отплытием я напомнил разведчикам, чтобы они самым внимательным образом осмотрели местность после высадки. Потом они должны были затопить лодку и выполнять свою задачу по ранее намеченному плану, а в случае, если их обнаружат немцы, немедленно отходить на катер, который должен прикрыть отход огнем. Но этого не случилось. Мы долго дрейфовали на катере невдалеке от берега, и уже начало светать, когда ушли в Тамань. Таким образом, можно заключить, что высадка произошла успешно. По прибытии в каменоломни разведчики должны были на протяжении трех ночей с 12.00 до 2.00 ночи зажигать костер. Такой костер горел, но в разное время ночи. Об этом нас информировали летчики, которые ночами сбрасывали продовольствие и боеприпасы аджимушкайцам. Если это были костры наших разведчиков, значит, они дошли до каменоломен! Но... разведчики не возвратились. Возможно, на обратном пути они погибли или попали в плен, а возможно, костры возникли в результате боевых действий, и наши люди не смогли даже добраться до каменоломен. Все это может подтвердить или уточнить только непосредственный участник, который ходил тогда на связь с аджимушкайцами. Не верю, чтобы все они погибли. Возможно, кто-то отзовется, и тогда все станет на свое место... В середине июля командование 47-й армии снова решило на один из участков побережья высадить разведдесант, провести разведку боем и, если удастся, захватить небольшой плацдарм. Рота разведчиков 77-й дивизии совместно с военно-морской базой провели эту разведку. Погрузка на катера всех участников операции проводилась вечером на пристани Кучугуры. Перед погрузкой подъехала легковая машина, и из нее вышла молодая интересная женщина, очень хорошо по тому времени одетая. На пристань ее сопровождал мужчина в гражданской одежде.. Похоже, что эта женщина была разведчицей. Глиссер, в который села женщина, первым отошел в море, а следом за ним катера с участниками операции. Мы с начальником разведотдела 47-й армии всю ночь находились в Кучугурах, ждали результатов операции. Разведчикам удалось высадиться на Керченском полуострове. Противник, по-видимому, не предполагал действий со стороны Азовского моря. Ждал скорее со стороны узкого Керченского пролива, где каждую ночь его беспокоили наши разведчики. Утром фашисты опомнились и перешли в наступление. Их усиленно поддерживала авиация, которая бомбила наш десант и катера в море. Один катер вышел из строя, а лодки, на которых высаживались разведчики, были разбиты. В сложившейся обстановке катера вынуждены были отойти к своим берегам, а разведчикам по радио было приказано удерживать плацдарм до вечера. За день противник сумел подбросить на этот участок подкрепление, и ни подойти к берегу, ни тем более забрать десант не было уже никакой возможности, хотя мы и пытались несколько раз это сделать. По данным нашей авиаразведки, бои в этом районе шли около трех дней... Несмотря на неудачу небольшого разведдесанта, который проводился с пристани Кучугуры, командование 47-й армии согласно указаниям Ставки и фронта усиленно готовилось к следующей операции по освобождению героических воинов Аджимушкайских каменоломен...» И опять многое в этой подготовке упиралось в связь с обороняющими катакомбы. ...И вот 23 июля «Тоня» передала: «...Раз в неделю можно установить регулярную связь с нашими войсками в скалах. Давайте указания». Это была новость для Центра, как сейчас, спустя 35 лет, волнующая новость для нас, исследователей Аджимушкая! То, что не удавалось войсковым разведчикам, сумела «Тоня»... С этой радиограммы начинается последний диалог керченской радиоточки с Центром. «Как вы можете связаться с нашими войсками, которые в скалах? Ответ немедленно», — нетерпеливо спросит Центр в тот же день, 23 июля. «Связь имеем через партизан» 1, — мгновенно, в тот же день ответит «Тоня». 1 Партизаны в радиограмме «Тони» — к сожалению, неизвестные нам керченские подпольщики и патриоты. «Свяжитесь с партизанами, но соблюдайте конспирацию. Задача: прибыть 3—5 партизанам для связи с нами. Укажите время, место и сигналы, где можно подобрать их. Если будет возможность переправиться самостоятельно — партизанам к нам», — прикажет Центр 24 июля. «Дайте ответ на предыдущие вопросы», — поторопит Центр 26 июля. 27 июля «Тоня» ответит: «Партизаны для переправы к вам подбираются». И наконец, 29 июля: «Из скал сообщают: имеют связь с Москвой и Кавказом. Продуктов питания хватит только до 10—15 августа. Воды много»1. 1 «Воды много» — подчеркнуто. Как известно, в конце июля у аджимушкайцев Центральных и Малых каменоломен вода действительно была (прорыли подземные колодцы). Эти данные, сообщенные 29 июля «Тоней» Центру, не вызывают сегодня сомнений. Но вот первая фраза пока необъяснима. Известно, что до августа аджимушкайцы регулярно слушали передачи Москвы, записывали сводки Совинформбюро. Но с какими станциями на Кавказе, кроме армейских, они могли иметь связь? На следующий день, 30 июля, Цен тр вторично поторопит — прикажет: «Ускорьте работу по отбору и высылке партизан к нам. Сообщите: когда и где можно их встретить». «Люди для переправы вам есть. Шлите самолет в район Джерж...» 2, —передаст «Тоня» 2 Радиограмма оборвана на полуслове. Очевидно, имеется в виду населенный пункт Джерджава. Такого пункта нет на современных картах. Но в книге «Россия. Полное географическое описание нашего Отечества» (том 14, Санкт-Петербург, 1910 г.) на странице 815 упоминается поселок Джерджава, есть и Джерджавские каменоломни. Это в четырех верстах на юг от Керчи, значит, где-то в районе крепости Ак-Бурну, у самого моря. Можно ли там было посадить самолет? Ответить трудно. Но место любопытное. Прикидка циркулем по карте показывает, что это район теперешних Старо-Карантинских каменоломен. 6 августа. «Уточните район посадки самолета. Укажите сигнал, дату», — передаст «Тоне» Центр 7 августа. В этот день радист Центра запишет в «Журнал работы»: «7.08, 13.00—(13.59. Передано. К-т пропал». «Работа прекратилась — прервалась 7.08.42 г. в 14 час. 00 мин.»,—найдем мы запись в «Личном дележ-Больше в эфир «Тоня» не вышла. Не будем додумывать детали того, что и как случилось в августе 42-го года, а приведем лучше некоторые документы. Из служебной характеристики в «Личном деле...» «...Зачислена 29.3.42 г. с целью использования в качестве радиста. 7.4.42 г. «Тоня» приступила к подготовке и за сравнительно короткий период времени была готова выполнять свою задачу. Поведение ее за время подготовки было исключительно хорошее. Она всегда была скромной и культурной девушкой как в своей работе, так и в быту. 15.5.42 г. «Тоня» в момент отхода наших частей с Крымского полуострова была оставлена у своих родителей и начала работу 27.5.42 г. ... За время непрерывной работы принято от нее 87 радиограмм. В ы в о д: «Тоня» полностью и до конца выполнила возложенную на нее задачу, работая по нескольку сеансов в сутки. Связь оборвалась преждевременно из-за недостатка питания. Есть основания предполагать, что последний комплект питания истощился неожиданно для нее самой, т. к. последняя связь 7.8.42 г. в процессе работы прервалась из-за плохой ее слышимости...» Перед нами «Личное дело «Тоня». Белая когда-то, а теперь уже желтая от времени бумажная обложка. Все записи и документы написаны от руки разными чернилами: черными, фиолетовыми, зелеными. «Дудник Евгения Денисовна, 1923 г. рождения, украинка, из крестьян, служащая, чл. ВЛКСМ с 1938 г., образование среднее, специальность: радистка. Дудник энергична, развита, политически грамотна, идеологически выдержана. Предана партии Ленина... Имеет хорошую подготовку по радиоделу, вполне можно использовать в качестве радистки в тылу противника». Автобиография «Родилась 27.1.1923 г. Киевская обл. Мироновский р-н, с. Ельчи-ха... (приписка: «плавает, стреляет из винтовки»). Закончила 9 классов, курсы радистов при ФЗУ треста г. Керчь. Состав семьи: Дудник Денис Филиппович, отец, 57 л. Мать Дудник Мария Ивановна, 47 л. Сестра Дудник Нина Денисовна, 18 л. Сестра Дудник Антонина Денисовна с 1926 г. (16 л.). Братья Николай и Алексей (в Красной Армии)». Есть в этом «Личном деле» известный уже читателю «Приказ. «Тоня» и «Сергей»...» К сожалению, никаких данных о «Сергее» нет. ...Летчики 173-го иап 6-го Московского истребительного авиакорпуса стояли в строю на зеленой аэродромной поляне под Тарусой и слушали замполита полка. Он читал письмо секретаря Керченского горкома партии, который сообщал о зверской расправе гитлеровцев с семьей летчика Николая Дудника. В период оккупации города, в августе 42-го года, фашисты расстреляли мать и отца Николая и трех его сестер — Женю, Нину и Тоню. В полку шел митинг... Летчики, товарищи Николая, выступая, клялись светлой памятью близких своего боевого товарища не пропустить в небе «ни одну крылатую сволочь». После митинга Николай Дудник подошел к командиру и замполиту и попросил отправить его на Южный фронт, туда — в не остывшее еще над Крымом горячее небо. «Здесь тоже фронт!» — ответил командир. На следующий день лейтенанту впервые за время войны предоставили недельный отпуск для поездки в Керчь. Шел апрель — май 1944 года. Николай добирался с пересадками на товарных и воинских литерах и часто за томительную дорогу к родному дому, где его впервые никто не ждал, вспоминал лето 42-го года, голубое, глубокое, с сахарными высокими облаками небо, ленту Оки за Серпуховом и вражеский дальний самолет-разведчик, который шел, прячась в облаках, в сторону Москвы. ...Самолет развалился от нескольких метких очередей Николая недалеко от аэродрома, и летчики ходили смотреть на его остатки. В кабине нашли документы и по ним узнали, что «хейн-кель» вел полковник. Среди документов была фотография: пятеро самодовольных гитлеровцев в обнимку на фоне молоденьких русских березок... Этот снимок Николай запомнил на всю жизнь. Тогда он считал, что это всего лишь его скромная личная прибавка к общему с ребятами счету, а это было, оказывается, уже и за них пятерых: за папу с мамой, за Нину, Тоню, Женю, старшую сестренку Женю, которая писала ему в мартовском письме: «Коля, громи их, паразитов, в воздухе, отомсти им за то, что они, ироды, натворили в городе, за стольких повешенных и расстрелянных мужчин, женщин, детей!..» «Милая сестренка, — думал Николай, — почему она не ушла с армией?» Тогда он еще не знал, кем была его Женя. Об этом генерал-майор авиации Николай Денисович Дудник узнал значительно позже... ДИК РАФСИ ЛУНА И РАДУГА Рассказ австралийского аборигена Гара-Гара Губалаталдина, называемого белыми Диком Рафси и ставшего художником, о своей жизни. БЕЛОЛИЦЫЕ Отец метнул копье в ската, когда услышал крики людей сверху, с обрыва. В возбуждении они подпрыгивали и указывали куда-то в сторону моря. До него донеслось: «Йокай, валпа, валпа, дун-га, киал!» — «Глядите все, все, к нам снова плывут на кораблях люди, у которых лица из белой глины». Губалаталдин — так звали моего отца — сунул ската в сетку с рыбой и поспешил к своим сородичам, сгрудившимся на вершине скалы. Уже не в первый раз за последние годы отец видел этих белолицых людей на необычных лодках, которые скользили мимо нашего острова Лангу-Нарн-джи. Обычно они плыли вдали от берега, и никто не видел, чтобы люди на них гребли, — словно по волшебству лодки неслись сами под сенью громадных белых раковин. Затем они исчезали в дальнем конце большого залива Бангубелла, к северу от нас. В молчании люди смотрели, как лодка проплывала у северного края Лангу-Нарнджи. Все вскрикнули от изумления, когда одна из больших белых раковин опала, а лодка плавно повернула и двинулась в бухту. Потом в воду что-то упало, и раздался такой грохот, что отец и другие люди в страхе кинулись бежать. Они добежали до кустарника у холма Динглема и спрятались. Притаившись в кустах, они наблюдали, как непонятные люди спустили лодку и стали грести к берегу. Лардилы — люди нашего племени — боялись их. Старики из племени янгарлов с острова Ден-хем и люди других племен уже рассказывали им, что белолицые могут убить человека громом или посылают невидимые стрелы, которые продырявливают тело. Белые вытащили из лодки какие-то вещи, отнесли их на берег и положили на отмели. Один из них посмотрел в сторону холма и начал что-то выкрикивать. Он, видимо, обращался к тем, кто спрятался, и все время показывал на вещи, сложенные на берегу. Потом они сели в лодку и отправились на корабль. С холма увидели, что на корабле ведутся какие-то приготовления; видимо, пришельцы решили остаться на ночь. Поэтому лардилы забрали детей, оружие, запас рыбы и отправи- лись в глубь острова к озеру, где можно было устроить стоянку и приготовить еду в безопасном расстоянии от белолицых. Наутро послали мальчишек посмотреть, что делают белые люди. Очень скоро мальчишки прибежали обратно и сообщили, что корабль уходит на север и что вещи, которые были сложены на берегу, там так и лежат. Когда корабль исчез из виду, мой отец и несколько мужчин решили посмотреть, что же там такое, и, оставив женщин и детей на холме, стали незаметно пробираться к берегу. Они обнаружили какие-то пакеты и коробки, а в них необычные предметы. Белые люди оставили нам кое-что из еды, желая расположить к себе мое племя. Но все это было напрасно, потому что мои соплеменники не могли понять. как это следует есть. Пакет с мукой люди приняли за глину и стали ею натирать тело и посыпать волосы, а остатки выбросили. Потом исследовали пакет с рисом, решили, что это — личинки шершней или ос и в пищу не годятся. Желтые куски мыла выглядели заманчиво, и их решили разогреть на огне. Когда мыло на углях размякло, моя мать подумала, что оно уже готово, и дала кусок старшему брату. Бедняга Бурруд! Он до сих пор помнит, как страшно у него болел живот. Он и другие дети, которые отведали мыла. сильно разболелись, и все окончательно уверились ь том, что еда отравлена. ...Вот так встретились впервые белые люди и представители нашего племени ларумбанда, или, как их еще называют, лардилы южного ветра. Тогда мы еще не знали, что скоро вся наша жизнь изменится, станет совсем иным уклад, к которому мы привыкли еще с того времени, когда пришли три великих человека из племени баломбанда и создали все, что нас окружает. Сейчас я могу только рассказать об ушедших временах, о том, как я охотился и делился добычей, переживал беды и невзгоды с людьми моего племени — племени Луны и Радуги — на земле, которая принадлежала нам. Острова Норт-Уэлсли, расположенные в юго-восточной части залива Карпентария, простираются на северо-восток от Бейли-Пойнт к материку. Люди моего племени населяли Морнингтон, Сидней и Валлаби. Моему отцу принадлежала половина острова Сидней, который мы называем Лангу-Нарнджи, и часть острова Морнингтон. Лангу-Нарнджи и Морнингтон соединяются песчаной косой, появляющейся во время отлива. Ребятишками мы часто перебегали по ней с одного острова на другой. Наше племя ларумбанда делилось на родовые группы, состоящие из пятна-дцати-двадцати человек, которые в поисках пищи охотились в пределах принадлежащей нам земли. Мы не вели счет времени, мы просто жили, радовались каждой поре года, выполняли священные обряды, танцевали, охотились, ловили рыбу, сражались, любили, воспитывали детей и умирали. Родился я под сенью пальм в Гара-Гара, что за Губира-Пойнт, и естественно, что назвали меня тоже Гара-Гара. Произошло это примерно в 1920 году, но сколько мне точно лет, я не знаю. Когда мне было лет двенадцать, мать показала место, где я родился, и сказала, что я появился на свет в сезон созревания пальмовых орехов, что бывает обычно в сентябре. Место для роженицы всегда выбирают заботливо: оно должно быть в тени, где есть чистый песок и запас веток для костра, чтобы отгонять мух. За будущей матерью обычно ухаживает ее сестра, а если нет сестры, то на помощь приходит одна из женщин племени. С моей матерью в это время была бабушка Гаранду. Кожа у новорожденных светло-шоколадного цвета, но через несколько дней она темнеет. Младенца не показывают отцу до тех пор, пока кожа его не станет совсем темной, примерно через месяц после рождения. Затем мать идет к морю, моется там, купает новорожденного и только после этого, очищенная, идет к мужу. До сих пор большинство людей нашего племени следует этому обычаю. У нас с женой шестеро детей, и всякий раз мне приходилось ждать целый месяц, чтобы увидеть ребенка. В старое время, когда мальчику исполнялось десять-двенадцать лет, его забирали от матери и передавали на воспитание брату матери, который держал его в строгости и готовил к обряду инициации. Однако миссионеры, пришедшие на наши острова, заставили нас прекратить обряд. Мальчиков и девочек забирают в школу, чтобы обучить их чтению и письму. Сначала дисциплина там была довольно строгая, а потом за ней перестали следить. Ребята болтаются без дела и ни над чем не задумываются: они растут ленивыми и совсем не умеют охотиться. Но из того, что знают белые, они тоже мало чему могут научиться. У моих родителей было пятеро детей, все мальчишки. Старшего звали Тунгулминдуга (Кении), потом шел Бурруд (Линдсей), Гара-Гара (так зовут меня), Давул (Дункан) и Варгуджа (Тимми). Когда в наших местах появились первые миссионеры, Тунгулминдуге-Кенни было около двенадцати лет. Его пытались приучить жить в школе, но он каждый раз убегал к нам в лес. Ему было непонятно учение, и он совсем не смог привыкнуть к одежде. К тому времени, когда умер наш отец, Кении уже был хорошим охотником и мог помочь матери приглядывать за младшими. Линдсей тоже проучился всего около двух лет, зато трое младших, в том числе и я, закончили почти пять классов. Мои первые воспоминания относятся к тому времени, когда мать в поисках пищи носила меня с собой. Помню, как она копалась в высыхающем болоте, добывая сладкие луковицы, или как, сидя на песчаной гряде, выкапывала толстые корни маниоки и ямса-бунджи. Помню, как вместе с другими ребятишками я барахтался у песчаного берега в светлой, чистой воде. В нашем племени не носили никакой одежды, потому что круглый год у нас очень тепло. Только молоденькие девушки носили иногда узенькие с бахромой пояса, прикрывающие переднюю часть тела. Мужчины чаще всего надевали пояса, сплетенные из человеческих волос, чтобы носить на них бумеранги и ножи из раковин. Во время танцев они прицепляли к поясам для украшения кисточку из меха валлаби или опоссума. Никто не стыдился своей наготы, просто мужчины не смотрели на женщин, а женщины — на мужчин. Так велел закон племени. В прохладные ночные часы, когда налетал порывистый ветер, мы жгли костры. А когда приходило время дождей, мы строили круглые хижины из прутьев, травы и коры. Если же становилось совсем сыро и холодно, мы накрывались кусками мягкой коры чайного дерева. До сих пор я помню день, когда родители привели меня в миссию. В то время мне было семь или восемь лет, и хотя я не мог полностью осознать происходящее, предчувствовал, что в моей жизни произойдут большие перемены, и это меня пугало. Помню, как плакал я, сидя на плечах у отца, когда мы отправлялись в дальнюю дорогу. Наступило утро, когда я стоял возле школы, обнесенной металлической сеткой, и горько плакал, глядя, как мои голые и плачущие родители исчезали в лесу. Однако вскоре я привык к новым порядкам. Здесь-то меня и стали называть Дик и дали фамилию Рафси (так перевели на английский язык имя моего отца Губалаталдин — «Бурное море») 1. У меня появилось трое приятелей: Перси, Дан и Дуглас. Мы были примерно одного возраста и вскоре объединились в группу, чтобы давать отпор другим мальчишкам. 1 «Rough sea». — Прим. пер. Занимался с нами строгий священник Уилсон. Мы заучивали наизусть цитаты из библии. Если случалось, что кто-либо из ребят ходил без одежды или без разрешения рвал фрукты и овощи в саду, или ленился учиться, его ожидала порка. Провинившегося клали на стол лицом вниз, четверо держали его за руки и за ноги, и по голым ягодицам раз пятнадцать прохаживался ремень, сделанный из резиновой трубки. До сих пор помню, какие волдыри оставались после такой порки. Вообще жизнь наша была нелегка. Спали мы на полу, подстелив одеяла. Каждое утро около шести нас поднимали. Будильником служил ушат холодной воды. Потом мы носили воду и мыли полы в спальне. Это было необходимо, потому что маленькие мальчики, выросшие в лесу, не привыкли выходить ночью. Одеяла мы вывешивали сушиться на солнышко, а сами выстраивались, чтобы получить работу. Так мы отрабатывали завтрак. Обычно нам поручали собирать хворост, помогать в саду или выполнять какую-нибудь другую работу в миссии. После завтрака мы шли в церковь. Нашей первой учительницей была миссис Уилсон. Она была очень хорошей учительницей и добрым человеком. Я никогда не забывал о ней и, когда через много лет поехал в Брисбен на свою первую большую выставку, зашел навестить ее. Она тотчас узнала меня и даже вспомнила мое родовое имя Губалаталдин. Школьных каникул мы ждали, пожалуй, с большим нетерпением, чем белые ребята. В то время у большинства из нас родители жили в лесах на земле, принадлежащей их роду, и лишь некоторые разбивали свои лагеря недалеко от миссии. Когда наступало время каникул, родители приходили за своими детьми. На несколько дней они располагались около миссии, чтобы повидаться с родственниками и друзьями, а потом раз-бредались по лесу. До чего же приятно сбросить с себя одежду, вдоволь набегаться и помогать старшим собирать съедобные коренья! Вечером мы сидели вокруг костра, слушая рассказы о давно прошедших временах, а ночью нас будили песни мужчин на обряде корробори под перестук музыкальных палочек. Таких каникул в моей жизни было немного. Я был еще маленьким, когда умер мой отец. Одни говорили, что он умер от гриппа, ведь он был немолод, другие считали причиной его смерти пури-пури — колдовство. С тех пор я проводил каникулы с матерью и ее родственниками или бродил по лесам со своим старшим братом Кении. Однажды, лет в тринадцать-четырнадцать, меня позвал к себе Уилсон и сказал, что учить нас дальше он не может. Я закончил к тому времени пять классов, и это было все, что могла дать школа при миссии. То же самое ждало и трех моих приятелей: настало время самим зарабатывать на жизнь. Дан, Дуглас и Перси ушли в лес к людям своего племени, чтобы вместе с ними добывать пищу. Я же нанялся на три месяца пасти стадо коров, принадлежащих миссии; иногда помогал плотникам и выполнял всякую другую работу. А потом я тоже ушел в лес. Моя мать, старшие братья и родственники были уверены, что я, как охотник, сумею внести свою долю в общий котел. Пять лет ушло у меня на учебу в школе белых. Я неплохо говорил по-английски, читал и писал, знал таблицу умножения. Теперь же предстояло провести несколько лет в школе предков, чтобы познать законы охоты. Люди моего племени питаются в основном тем, что добывают в море или собирают на рифах во время отлива. Рыбу мы ловим, загоняя ее в западню, или сооружаем в ручьях и протоках ловушки из веток, обмазанных глиной. В давние времена люди плавали на плотах вдоль рифов и копьями били дюгоней и черепах — самое вкусное морское мясо. В заливе Карпентария прилив и отлив бывают раз в сутки, и, когда это случается ночью, рыбу ловят сетями. Ни кенгуру, ни эму у нас не водятся. Их истребили так давно, что в нашем языке не найдешь даже их названий. Я научился охотиться, но все время думал, что раз уж я имею образование белых, то мог бы заниматься чем-нибудь другим. ПАСТУХ И МАТРОС Очень хорошей казалась мне работа пастуха: всегда есть пища, можно заработать деньги. В самом начале своего существования миссия решила обзавестись стадом коров. Кое-кто из наших стариков не понимал, почему нельзя убить и съесть корову. Вскоре скот стал очень пугливым, его нельзя было собрать. Коровы разбегались, учуяв даже легкий запах человека. Чтобы положить конеп этой охоте, отец Уилсон попросил чиновника по делам аборигенов ввести наказания для тех. кого ловили за этим делом. Их стали высылать на срок до одного года на остров Пальм. Охотников такая мера не пугала. В тюрьме их кормили, а выйдя на свободу, они могли получить работу на скотоводческих фермах в окрестностях Таунсвилла или Бэрктауна. Это было примерно в 1940 году. Я в это время бродил, ища себе пропитание, по лесу вместе с моими приятелями Даном и Дугласом и несколькими стариками. Незадолго до этого мы одолжили долбленую пирогу и. плывя от острова к острову, добрались до континента. Затем по суше прошли до Бэрктауна в надежде наняться пастухами. Но полицейский сержант сказал нам, что работы нет, и посадил нас на первое судно, идущее в миссию. Как-то утром мы сидели втроем и разговаривали, наблюдая, как старики собираются на рыбную ловлю во время отлива. Был сезон дождей, рыбы и черепах мало, жить было трудно. Мы пришли к мысли, что надо убить бычка, хорошо поесть и в наказание получить высылку на остров Пальм: после отбытия срока была возможность получить работу. У стариков мы одолжили большие ножи, взяли копья и пошли по следу небольшого стада, которое приметили раньше. Мы нашли его в зарослях, где коровы объедали зеленые мангровые плоды. Из зарослей вела только одна тропа, поэтому мы с Дугласом взобрались на деревья возле нее, а Дан пошел в обход, чтобы погнать коров на нас. Вскоре бегущее стадо показалось на тропе. Дуглас бросил копье в крупного бычка, но попал в ребро. Копье соскользнуло и упало в заросли. Я попал в бок старой корове, но она продолжала бежать, и копье сломалось о мангры. Мы соскочили с деревьев и кинулись в погоню. Мы догнали стадо, когда оно пробиралось через заросшую манграми протоку. Земля была вязкой после сильных дождей, Стадо перебралось на ту сторону, оставив позади старую корову, раненную моим копьем. Она завязла, выбираясь на берег. Мы подбежали и прикончили ее дубинкой, а потом вытащили, отрубили себе достаточно мяса на несколько обедов и тут же среди зарослей разожгли костер. Вернувшись в миссию, мы стали рассказывать всем и каждому, что убиваем бычков. Разговор об этом дошел до главы миссии, и он созвал собрание в стойбище и спросил: кто охотится на скот? Мы тотчас указали на себя. Преподобный отец заявил, что сообщит чиновнику по делам аборигенов и нас сошлют на остров Пальм. Все кругом стали оплакивать нас, а мы чувствовали себя важными персонами. Главным сейчас было выбраться на остров Пальм, а там уже была надежда получить работу и зарабатывать деньги. Однако время шло, а нас не трогали. По-моему, дела на войне шли плохо, и у администрации не было времени заботиться о нескольких бычках. ...Примерно год спустя отделение полиции Бэрктауна попросило миссию прислать как можно больше молодых людей для работы на скотоводческих фермах. Большинство белых пастухов ушло в армию, и на фермах не хватало рабочих рук. Мы были безмерно рады получить наконец настоящую работу, за которую платят деньги и на которой можно чему-то научиться, увидеть что-то новое, побывать в других краях. Мы собрали вещи, и вельбот повез нас в Бэрктаун. Меня послали на ферму Таллауанта. Старшим загонщиком там был Оскар Бун. Мы с ним отлично ладили. В первый день он мне сказал: «Привет, парень. Что умеешь делать? Ездить верхом можешь?» «Нет. Мне негде было научиться». Тогда Оскар дал мне старую лошадь, тихую и небрыкаю-щуюся, Вскоре я уже нормально ездил верхом и присматривал за лошадьми. Я освоил профессию скотника — загонял и чистил коров, ставил клейма и выполнял другие обязанности. Сначала было очень трудно, но потом я привык. Работа начиналась с рассветом. Нас будили птицы. Мы завтракали солониной с лепешкой. Потом загоняли лошадей во двор, седлали их и выезжали; каждый вел в поводу двух сменных лошадей. Из трех лошадей, которые имелись у каждого пастуха, две предназначались для гуртовки скота и одна — для перевозки грузов, отгона отдельных коров от стада и другой работы в загоне. Рано утром мы первым делом ловили и клеймили телят. Затем стадо сортировали. От производителей и молодняка отделяли забойных бычков и гнали на пастбище, где они нагуливали вес. Мы пасли их дня три-четыре в окрестностях одного колодца, затем передвигались к другому. В то лето была сильная засуха, скот отощал и требовал большой заботы. Мы часто видели колонны армейских грузовиков, окутанные облаками пыли. Они направлялись к большим лагерям в районе залива. Среди солдат были и такие же аборигены, как я. Собранные нами длинные стада брели по дороге на юг, к товарной станции в Каджабби. Контракт я подписал на год. Платили нам немного, но еды и табаку давали достаточно. Это было лучше, чем болтаться в миссии или добывать пропитание в лесу. На рождество после первого года работы я поехал домой. Я плыл на шхуне «Кора» и чувствовал себя счастливым. Впервые в жизни у меня в кармане были деньги — пятнадцать фунтов! — сумма небольшая, но мне она казалась значительной... После войны я получил работу на скотоводческой ферме недалеко от берегов пролива. На этот раз я приступил к своим обязанностям в самом конце сезона дождей, когда земля была еще мокрой и болотистой и кругом стояла вода. Я не знал тогда, что наш босс собирается захватить своих соседей врасплох и увести с их участков молодняк и неклейменый скот, пока они сидят по домам и ждут сухой погоды. В лагере нас было пять аборигенов и двое белых — повар и старший загонщик. Мы выехали из усадьбы вдоль «бурной речки, ведя каждый по две верховые и две вьючные лошади. Подъехав к забору, ограждавшему участок, мы спустились с берега и прошли немного по мелкой воде. У старшего были с собой клещи-кусачки, чтобы проделать отверстия в проволочной ограде. Тут и там в ней видны были заплаты в тех местах, где в дождливый сезон ее прорывали потоки воды. Мы выделили двух разведчиков, которые должны были наблюдать за местностью по обе стороны реки и предупредить нас, если кто появится поблизости. Несколько недель мы сгоняли скот по реке и ее притокам. У нас набралось примерно пять сотен голов неклейменого скота, в основном телят. К этому времени я уже понял, что мы вовсе не помогали соседям, а занимались угоном телят и не-клейменок. Лучших клейменых бычков или упитанных телок забивали себе на обед. Такого мы не могли себе позволить на нашей ферме. Отстрел клейменого скота — дело рискованное. Клеймо удостоверяет права собственности, поэтому лучше всего уничтожить его возможно скорее — на случай, если появится привлеченный выстрелами владелец. Мясником у нас в лагере был мой приятель Вилли. Он отлично стрелял с седла. Выбрав и подстрелив упитанное животное, он подлетал галопом, соскакивал с седла и тут же срезал с туши тавро и отрезал уши. Затем он хватал палку и запихивал эти знаки собственности глубоко в кишечник коровы. Ни одному белому не придет в голову рыться там. Так было гораздо надежнее, чем закапывать или прятать срезанные куски в дупле. Затем Вилли надрезал шкуру по хребту и сдирал ее с одной стороны. Мы отрезали эту часть туши, накрывали остатки шкурой, переворачивали тушу нетронутым боком вверх и уходили. Затем к делу приступали вороны, динго и дикие кабаны, и через два-три дня все выглядело так, как если бы корова умерла естественной смертью. Собрав в окрестностях все, что было можно, мы погнали стадо назад вдоль реки и снова заделали ограду. Следы наших стоянок мы тщательно уничтожили, а то немногое, что осталось, вскоре смыли последние ливни уходящего сезона дождей. После нескольких набегов у нашего хозяина прибавилось примерно пятьсот голов скота. Соседи, наверное, решили, что динго в том году были особенно прожорливы. Эта воровская служба здорово мне надоела, и я решил при первой же возможности покинуть ферму. Когда случай представился, мы с приятелем сказали хозяину, что уходим. Мы надеялись, что до Бэрктауна нас подвезет почтальон. Но хозяин был против ухода и заранее задретил почтальону брать нас с собой. Мы выпросили у работавших по соседству аборигенов немного солонины и муки и двинулись пешком в Бэрктаун. Нам предстояло пройти более ста миль на север. При этом следовало избегать встречи с полицейским патрулем: если хозяин успел нажаловаться, что мы самовольно покинули ферму, нас бы вернули туда насильно. ...Потом я стал моряком — поступил палубным матросом на шхуну «Кора», снабжавшую провиантом все поселки и миссии вдоль залива. Но через пару лет «Кору» сняли с линии. Я потерял ра]боту и вернулся в родные места. Я НАЧИНАЮ РИСОВАТЬ И снова передо мной встала проблема: чем кормить семью? К тому времени у меня было уже пятеро детей. Деньги, заработанные на «Коре», скоро вышли, и мне пришлось всерьез заняться охотой. Кроме того, я изготовлял бумеранги на продажу. В 1962 году мне повезло — я устроился на работу дворником в Карумба Лодж в устье реки Норман. Здесь раньше была база гидросамолетов. Она перешла в руки авиакомпании «Ансетт Эйрлайнз» и превратилась в туристический центр с охотой и рыбной ловлей. Заведующим турбазой был мой старый друг Кит де Витт. Я познакомился с ним, когда плавал на «Коре». В свободное время я делал бумеранги на продажу туристам, которые прибывали на машинах или пассажирским самолетом ДС-3, что каждую неделю прилетал из Кэрнза. Экипаж ночевал у нас по пятницам. Я не мог и предполагать, что с этим самолетом будет связана большая перемена в моей жизни: капитан его увлекался живописью. А я еще с тех пор, как впервые увидел работы великого Наматжиры, художника-аборигена, мечтал стать художником. Я показал капитану — звали его Перси — несколько своих картин. Я написал их в стиле Наматжиры. Перси сказал, что мне надо писать только то, что хорошо знаю, и что надо исходить из своего собственного опыта и вкуса. В этот вечер у нас был большой разговор. Он затянулся до полуночи. Суть его свелась к следующему: чтобы стать художником, мне надо десять лет «вкалывать вовсю», как сказал Перси. Программа на эти десять лет была такова: первые пять; лет я собирался работать на коре и писать картины в стиле Наматжиры на темы наших легенд. За эти пять лет я создам себе имя. Затем я смогу начать писать маслом в европейском стиле. Еще пять лет работы и учебы, и я стану продолжателем дела покойного Альберта Наматжиры. Дело стало за корой. В окрестностях Карумбы не было подходящих деревьев, но Перси обещал помочь — кору можно нарезать на холмах за Кэрнзом. В ближайшую пятницу я с нетерпением ожидал прибытия самолета. Вероятно, мои первые опыты были не особенно удачны, но Перси подбадривал меня, давал советы и пополнял запасы коры. К концу первого года он решил, что можно уже устроить выставку моих работ в Кэрнзе. В течение месяца я урывал каждую свободную минуту и работал по ночам, чтобы подготовить достаточно картин для выставки. Моя первая выставка состоялась в библиотеке художественного училища. В день открытия я от волнения не мог говорить. Я познакомился со множеством людей, в том числе с художниками Рэем Круком и Эриком Джолиффом. На моей выставке в Кэрнзе побывал и директор департамента по делам аборигенов и островных жителей мистер Пат Киллоран. Он предложил мне отобрать несколько работ и поехать с ними в Брисбен. Там меня должны были представить специалистам-искусствоведам — возможно, мне следовало учиться. Перси и Рэй Крук были против. Они считали, что я должен сам вырабатывать свой стиль. Специалисты, с которыми я встретился в Брисбене, были того же мнения. Таким образом, в Брисбене я только выступил по телевидению, а затем вернулся в Кэрнз и оттуда — назад в Карумбу. Домой я ехал в прекрасном настроении. В кармане вместе с деньгами, заработанными в Ка-румбе, была сумма, вырученная за картины на выставке. Надо только упорно работать. Жена и дети радовались и гордились, когда я рассказывал им о своих путешествиях и надеждах на будущее. В этом году у семьи Рафси было веселое рождество, еды было вдоволь. Денег хватило до июля. В это время уже можно заготовлять кору для картин, потому что она легко снимается со ствола. Приблизительно в конце июля ток древесных соков прекращается, и кора плотно прилегает к стволу. Мне надо было запастись корой до следующего сезона дождей. Снятую кору нужно нагреть над огнем и спрессовать так, чтобы в ней не было трещин. Полученные листки затем надо просушить в стопках под грузом. Недалеко от нашего стойбища на поверхность выходили большие пласты красной и желтой охры. Так что я тут же собирал и смешивал краски. Через год меня пригласили в столицу Канберру — на выставку. Мою выставку. Прошел период, когда в своих скитаниях я понял, каков удел несчастного чернокожего в мире, управляемом белыми, время, когда я стыдился своей темной кожи. Мне повезло: я стал художником, и почти все, кого я встречал, считались со мной как с человеком мыслящим, как с равным. У большинства же моих соплеменников до сих пор нет хороших жилищ, не хватает пищи, они не могут получить работу из-за того, что не имеют образования. Их и за людей-то мало кто из белых принимает всерьез. Меня поместили в отеле «Травелодж» в центре города. Здесь ждала записка от директора художественной галереи Анны Саймоне с приглашением прийти и принести последние работы. В галерее я почувствовал облегчение, увидев свои картины. На вернисаж собралась большая толпа. Мне трудно вспомнить, что происходило там, — я разговаривал со множеством людей и, пожалуй, немало выпил. К шести часам все мои картины были проданы. Анна Саймоне и ее муж Джо пригласили нас на праздничный ужин. После шумного вечера я уже не шел, а плыл назад в свой отель. В эту ночь было полнолуние. Поеживаясь от холода, мы шли зелеными улицами Канберры. Я взглянул вверх на луну, где живет старик Гидегал-Радуга — праотец нашего племени, и подумал, что сейчас он видит моих родных и соплеменников там, в наших теплых краях у залива Карпентария. Далеко же меня занесло! В «Травелодже» вместе с нами лифта дожидались два очень солидных джентльмена. В лифте я заметил, что они рассматривают меня, явно пытаясь понять, кто я такой. У меня были длинные волосы и ниспадающая борода, и одет я был в блейзер с серебряными пуговицами и серые брюки. Я пробормотал что-то насчет холодной погоды, и один из них заметил, что у меня на родине, наверное, намного теплее... Когда мы вошли в нашу «комнату, Джо Саймоне расхохотался, и я спросил, в чем дело. —- Они решили, что ты из Индии. Им и в голову не могло прийти, что какой-то наш паршивый чернокожий может остановиться в таком месте... Перевели с английского Т. НОСАКОВА и Р. АЛИБЕГОВ XX ВЕК: ГАРМОНИЯ ЗЕМЛИ И РАЗУМА ОЛЕГ ЛАРИН, наш спец. корр. Фото автора РЯБИНОВАЯ НОЧЬ Взбивая винтом мутную рыжую пену, моторка подчаливала к берегу. Я подождал, пока нос ее не ткнулся в мокрый песок, и тогда спрыгнул в воду. Вокруг сапог, мягко ударяясь о них, тут же заструился, заластился гальян, глупая рыбешка с золотисто-зелеными плавничками. Можно было бы, конечно, окунуть руку и выхватить ее из воды в зажатом кулаке. Но в это время неподалеку от нас раздался тугой плеск, и из черного омута вскинулась могучая рыбина. Осветился хищный крючковатый нос, солнечный обод глаз, оранжевые в крапинку плавники. — Сем-га! — закричал Авдушев и хлопнул себя по колену. И тут взорвался новый сноп воды, сверкнул розовый, жирный, налитой бок. Рыба выпорхнула из реки, как на крыльях, сбрасывая с себя белоснежную пену, саданула хвостом и снова плюхнулась в чернильную мглу. Водное зеркало колыхнулось от удара, будто его приподняли, и долго еще дрожало и выгибалось под напором уходящих от нас мощных рыбьих тел. Вспарывая поверхность плавниками, семги шли к противоположному берегу, в исконные родовые ямы, и Василий Авдушев провожал их восторженным шепотом: — Силища-то какая, а?!. Чистые звери! Надо бы нам одну... того. — Но, вспомнив, очевидно, о строгом рыбнадзоровском наказе, осекся: штраф пятьдесят рублей, да еще снасть заберут, да на собрании стружку снимут. И заскучал Василий Авдушев, осунулся лицом от переживаний. Забрав мокрые сети, а также пластмассовое ведерко, в котором, как насмешка, плескалось десятка полтора ельцов и сорог — все, чем разжились на вечерней рыбалке, мы стали карабкаться по крутой красной щелье, по скользкой осыпающейся тропинке, которая вела в Азаполье. Деревня выстроилась на угоре широко и нарядно. Вечерний закат обливал крыши домов тяжелыми, будто воспаленными, красками и такой огонь разжигал на окнах, что казалось, стекла не выдержат и полопаются от жара. Знатное село Азаполье, стародавнее, с традициями: еще в XVI веке приглянулось это место лихим новгородским «самоходам», и пошли они рубить-ставить избы по рыжему косогору, распахивать суглинки и подзолы еловыми сохами. На полях-рос-чистках, на трех увалах, в окружении прясел и изгородей встали восемнадцать мельниц-ветрянок и множество амбаров на «курьих ножках». А внизу, у берега, как сторожевые башни, замкнули деревню две красовитые церквухи. Азапольский «древяный городок» был виден на долгие версты. И всякий, кто ни плыл по Мезени, не мог миновать этого «предивного» места, не налюбоваться торжественным парадом старинных построек: слава о селении, о его древоделах катилась от истоков до устья. Возгордились азапольцы от такого к себе внимания и придумали песню, в которой восславили свою деревню: «Да наше славно Азаполье да на горы стоит высокою, да на красы стоит великою, да на восходе красна солнышка, да на закате светла месяца, да на воздувье-то ветра буйного...» Сейчас на этом «воздувье», на красном каменистом угоре, стояла одинокая скамья, и мы присели на нее отдохнуть. Внизу катилась Мезень, извивалась в прихотливых и щедрых коленах; на середине реки рождался парной туман, легкими скачками ветра его сносило к дальнему берегу, к зарослям черной ольхи и ивы, и там, коченея и напитываясь холодом, он превращался в сплошное молоко. У горизонта, играя фиолетовыми боками, хороводили грозовые облака, пытались подковой охватить лес, реку, дальние азапольские уделы. Солнце то появлялось, то исчезало в траурных окоемах туч. По спине и плечам прокатился знобкий холодок. — Дождь, наверное, будет, — сказал я Авдушеву, но он даже не пошевелился, продолжая рассматривать бегущую воду, в которой шныряла речная молодь, обгладывая длинные мохнатые водоросли. Отсюда, с рыжего угора, просматривался каждый камешек на дне. Высокие тучи медленно накатывались на село, застилая дали и истончая до сумерков и без того скудный, тревожный свет северной почи. Потемнели окна, замкнулись в печали заросли цветущих рябин, еще минуту назад полыхавшие в пенном кружеве. — Баловство! — устало откликнулся Василий, разглядывая горизонт. — Если бы настоящий дождь наладился, так травы бы навострились. И овцы ревком заревели бы. А это что... баловство. Сегодня у Авдушева выдался трудный, хлопотливый день, и слава богу, что он подошел к концу. С раннего утра Василий (и я вместе с ним) разъезжал по совхозу, по дальним и ближним полям и фермам, и везде у Авдушева находились срочные дела. Такая уж должность у него — главный агроном совхоза «Мирный»; к тому же директор хозяйства недавно ушел в отпуск, прибавив к непосредственным авдушевским обязанностям десяток других забот. А совхоз большой — четыре отделения с земельной площадью более 15 тысяч гектаров. Хочешь не хочешь, а приходится разрываться: таково, наверное, свойство беспокойной профессии земледельца. Хоть посевная и позади, и пахота под черные пары недавно закончена, зато травы в низинах уже кое-где наливаются тугой, сочной спелостью и не сегодня-завтра попросятся под косилку. Тут уж зевать некогда! Грянет ударная сеноуборочная страда, и уйдут по реке караваны моторок, развозя людей на дальние покосы и пожни. Каждый клочок сена будет браться там тяжким потом, в отрыве от семьи и дома, в длительной комариной блокаде. И если сейчас, именно сейчас не проследить за ремонтом техники, не укомплектовать сенокосные бригады, не организовать подвоз горючего и снаряжения на места — кто, как не он, Василий Авдушев, будет в ответе? В сущности, мы с Авдушевым не ездили, а плавали: совхоз растянулся на добрых 35 километров вдоль Мезени, оседлав припойменные участки земель, окольцованные тайгой, и в дороге Василий шутил, что по знанию фарватера с ним, наверное, не сравнится ни один речник. Так мы и кочевали весь день: от одного отделения — к другому, из Мелогор — в Кильце, Погорелец и обратно. А когда вечером подплывали к азапольской щелье, увидели полдюжины легких, как пироги, лодок, загруженных новенькими сетями, и рыбацкое сердце Василия дрогнуло от ревности: «Эдак без нас всю рыбу выловят. Неужели допустим?» И, поужинав на скорую руку, мы рванули следом за ними. Сорок три года, прожитых Василием Авдушевым, прошли по нехитрой крестьянской формуле: «где родился, там и пригодился». Семилетка, курсы механизаторов, тракторист, бригадир. Партийная школа в Вологде... Двенадцать лет назад, осенью, когда он вернулся домой с новеньким дипломом агронома, деревня и ее владения показались ему худыми и заброшенными: сиротливые дома под ненастным небом, увязшие в грязи сеялки, запущенные поля, выпасы, прогнившие крыши на скотных дворах. Про Азаполье тогда зубоскалили: черт, мол, мерил до нее версты, да веревку утерял. Деревня отгородилась от мира непролазными болотами и гибельными мхами. А до райцентра всего-ничего — 80 километров, но поди доберись, если река судоходна только два месяца в году. Азапольцы привыкли жить вольно: и за хозяйство держались, хоть и приработок был невелик, и сами не плошали. Кто семгой баловался, кто на охоту похаживал, кто огородничеством занимался, а кто помоложе, тот в город подавался, гонимый переселенческим зудом. Иные старожилы бахвалились: хоть и бедно живем, зато сами с усами; нас не трожь, и мы тебя в обиду не дадим. Но тронуть пришлось. Авдушев видел, как поскуднела, поубавилась земля, просила помощи. Площади угодий заболачивались, сокращались буквально на глазах. Лес наступал на сенокосы, глушил культурные травы. Даже пашня кое-где стала зарастать «нежитью поганой», и нужно было срочно спасать землю, с которой худо-бедно, а все ж кормились далекие предки. Чтобы снова повернуть деревню лицом к земле, понадобилось немало времени. Авдушеву вначале не верили, встречали в штыки многие его начинания. И если бы не поддержка нынешнего директора Фофанова, если бы не внимание, которое в последние годы стали уделять Нечерноземью, трудно сказать, что стало бы с хозяйством... Шесть картошек, что привез Василий из Вологды, шесть ядреных клубней небывалого морозоустойчивого сорта, которые он выпросил у местного селекционера, были тем авансом доверия, который оправдался в будущем. А вначале никто и слышать не хотел о новом сорте: зачем лишние хлопоты? Жили — не тужили и еще проживем. Даже видавшие виды огородники, криво усмехаясь, разводили руками: «Эка невидаль, «вологодка»! Да ты, Вася, и впрямь чудак!..» Но когда у всех стужей побило всходы, а у Авдушева поднялись невредимые шесть стеблей с нежно-синими цветами-глазками, люди валом повалили на его огород и долго удивлялись: действительно невидаль! А осенью выпрашивали «вологодку» для своих наделов... Теперь эта картошка заполонила окраины села. И если Василий вспомнил эту историю, то только потому, что, возвращаясь с реки, мы проходили мимо его огорода, где когда-то пустили ростки шесть невиданных клубней. Село обложили высокие сизые тучи с нежными окалинами по краям. Настраивая голос, нестрашно рокотал гром, и молнии одна за другой посылали предупреждения о дожде. Река и небо сделались одного цвета; в тусклом сиреневом дыму мерцала распаханная земля. — Хотите, покажу свое любимое поле? — вдруг предложил Авдушев. — Сейчас? — удивился я. — А гроза? — Баловство! — отрезал Василий, не допуская возражений, и легким кошачьим махом, без всякого напряжения, взял деревянную изгородь. — Ну давайте! Ничего не поделаешь, я разбежался и прыгнул следом за ним. Без таких изгородей — «огородов» — невозможно представить себе ни одну северную деревню. Они опоясывают жилье с приусадебным участком, пашни, выпасы, сенокосы. Когда-то многокилометровое деревянное кольцо подступало к самому лесу, защищая поля от скота, но уже подгнило и кое-где развалилось, да и нет в нем теперь особой надобности. Скот на лето перегоняют на другие, более отдаленные пастбища. Мы шли низиной вдоль изгороди, раздвигая мокрые туманы, и белесые волны-облака смыкались за нашими спинами, как занавес. Небо опрокинулось, смешалось с хилым подростковым леском, и оттуда тянуло вязкой болотной прелью, гнилыми испарениями. Под ногами трещал валежник, сочно всхлипывала подпочвенная вода, кипела пузырями. С заплесневелых осин сочились мутные струйки. Я отшвырнул слой перепревшей листвы; обнажилась бугристая, в рубчатых складках земля, опутанная корнями. «Неужели пашня? — мелькнуло в голове. — Конечно, пашня!..» По этим складкам-рубцам, по остову трухлявой изгороди, что вела к зрелому лесу, я понял, что стою на заброшенной борозде. Когда-то здесь хозяйничал плуг, взрезая пружинящую, разваливающуюся надвое стерню, а теперь качались жиденькие осинки вперемежку со «злыдень-деревом» — ольхой, и все вместе зарастали иван-чаем и пучками болотной травы. Крошечный клочок поля пришел в упадок, капитулировал под натиском тайги и болота. Неужели навсегда? Василий нахмурился. — Черной ольхе только волю дай — пойдет гулять по полю: не остановишь! Срезать косилкой бесполезно, на другой год новые побеги даст. Только с кор-нем! — И он попытался выдернуть гибкий кустик. Вчера я видел, как неподалеку отсюда совхозные тракторы освобождали от кустарника полезную землю. Выжимая болотные сгустки, мощные С-100 врезались в осиновые заросли, давили злые побеги; зубастые ковши выворачивали наизнанку замоховевшие пни, и те, лопаясь всеми своими щупальцами, открывали черную застоявшуюся почву, в которую стекала ржавая влага... Мне объяснили, что год-другой эти земли-перелоги будут отдыхать, накапливая силы для будущих урожаев, а потом их возьмут в хозяйственный оборот, как взяли уже не один десяток бросовых лесных гектаров. — Пришли, — неожиданно сказал Авдушев, останавливаясь на краю свежевспаханной полосы. — Вот оно, Чирополье... Если раньше я чувствовал себя узником леса, то теперь растерялся от простора. Северные пашни, как правило, это куцые лоскутки земли, разделенные тайгой, на которых топчется «размашистая» техника. А тут взгляд тонул в неоглядной дали. Поле убегало за горизонт, терялось в росистой сиреневой мгле. Срединная Россия! — Что за слово такое — Чирополье? — поинтересовался я. — История, — веско протянул главный агроном. — Здесь под каждой бороздой история. Тут Чир бороздил, левее — Марк, на той стороне — Федотка... Пришли сюда в неведомые времена лапотные отроки, первопоселенцы-черносошники, и окрестили владения своими именами. Так и пошло. Есть у нас еще Андрейкова навина1, Тюненых навина, Карасова навина. А Меч-поле — слышали? Лих-поле, Мать-поле... 1 Пашня, отвоеванная у леса. Мать-поле! Как надо было любить эту холодную тяжелую землю и радоваться, когда она выкинет к солнцу шаткий зеленый росток, чтобы сложить такие слова. — Сейчас у меня там капуста растет, — будничным голосом продолжал Авдушев. — А раньше старики рожь сеяли, ячмень, овес. Поле каких поискать! Оглоблю посади — тарантас вырастет. Чистый чернозем! — Откуда ему взяться, чернозему? — не поверил я. — Откуда? — Василий словно обрадовался моему вопросу. — Тоже история! Нас ведь тут прежде зеленые годы навещали — это когда хлеб на корню вымерзал. Ну и мужики, чтоб от погоды не зависеть, подмошицу на поля таскали — торф по-вашему. Слой земли — слой торфа. Еще раз слой земли — еще раз слой торфа. А весной и осенью почву золой и навозом удобряли. Навоз — он сорняк гонит... Вот так это поле и получилось. Мать-поле. Чернозем... — А на других землях как? — допытывался я. — По-всякому бывало. И дело тут не только в удобрениях. Если поле на юго-восток смотрит, можно не сомневаться — урожай будет. Там, где повыше, где солнечного угрева побольше, тоже созревает быстро. Редкий год семена не всходили... Ну а если низина с мокрелью — хорошего не жди, первым делом побьет. — Он посмотрел на высокие растрепанные тучи, в которых испуганными птицами метались молнии, и добавил: — Ветра тоже влияют. От северика мы тайгой прикрыты — в общем не страшно. Летник — он теплый, с юга дует. Ну а шалоник1 — тот баламут: днем с дождем приходит, и вся работа насмарку... От серой стены леса отделилась высокая сгорбленная фигура с берестяным пестерем за спиной. «Кого там носит?» — хмыкнул под нос Авдушев и пошел навстречу. Человек тем временем уселся на краю борозды и пристально разглядывал землю. 1 Юго-западный ветер. — Михайлыч, ты ли? — обрадовался главный агроном, и долговязая, сложенная перочинным ножом фигура качнулась в его сторону. Я увидел сухое, перевитое морщинами лицо, в котором, как вызов, плавали острые ястребиные глаза. — Кто здесь пахал? — вместо приветствия командным голосом возгласил старик, будто это не он, а Авдушев ходил у него в подчиненных. — Не помню, Михайлыч. Надо в наряды заглянуть, — простодушно оправдывался Василий, не замечая, что старик медленно закипает злостью. — Вот-вот, «в наряды заглянуть»... Бумажкой, выходит, прикрываешься, через цифирь с людями беседуешь, — воинственно наседал он. — Была б моя воля, я б этого тракториста березовой кашей накормил, а сверху бы твой наряд привесил. Пущай ходит! — Ты чего расшумелся, дед? — засмеялся Авдушев. Он не ожидал, что разговор примет такой оборот. — Чего-чего... Пахать надо, а не пакостить! — Он показал на крайнюю борозду, где громоздились бесплодные пласты глины вперемежку с землей; кроме того, был срезан дерновый пласт, отделяющий пашню от леса. — Души нет у твоего молодца, не приучен на землю глядеть. Отработал погонные метры — и ладно. — Ну ты это... загнул, — насупился главный агроном, принимая начальственный вид. Даже ночью ему не давали остыть от хозяйственных забот. — А насчет тракториста — разберемся... — Ну а вам-то приходилось пахать на этом поле? — поспешил я с вопросом, чтобы снять напряжение. Старик даже задохнулся от обиды: — Во сказанул-то! Да я его — с закрытыми глазами!.. — Верно, верно, — примиряюще заметил Авдушев. — Михайлыч — пахарь знатный. — Знаткий — не знаткий, а безобразьев себе не позволял. — Старик разгладил морщины и вроде повеселел. — Мне ить восемьдесят два — так? Отыми три десятка лет на мальчишество, да на войны разные, да на пенсию — считай, полвека в земле ковыряюсь. — Он круто повернулся в мою сторону. — Про Андреевну1 слышал? А про шар-кунью2? То-то и оно. А в прежнее время мы их из елового корня делали, из кокоры. Ходишь, бывало, в лесу, выбираешь подходящую основу: где сухо — тут брюхом, а где мокро — там на коленочках. Хошь и выбор велик в лесу-то, а все не то. Ну а ежли нашел кокорину — тут уж пахарю сердечная радость. Долгий век прослужит. А уж землю пойдет наяривать — запоешь! 1 Старое название сохи. 2 Борона с еловыми пальцами. На лицо старика легла довольная улыбка. Он встал в борозду, уперся руками в воображаемую Андреевну и стал похож на былинного Микулу Селяниновича. — На середине поля головой думаешь, а по закрайкам, на поворотах — там руками. Весь ум в пальцы уходит... В поворотах-то — весь толк пахоты. Умри и не дыши! И держись одного только природного указа. Коня пашенного слушай, не унижай его охлесткой, рукам своим доверяй. Через руки-то душа тебя наставляет... По закрайкам-то сорнячок озорует — мятлик, чемерица, лебеда всякая. Осинка с ольхой тоже к борозде подбираются. Вот и подрежь землицу так, чтобы этой нечисти ходу не дать. Ни весной, ни летом, ни во веки веков!.. — Хорошо излагаешь, Михайлыч, — рассмеялся Василий. — Тебе бы лекции читать... — Ты, Василий, помолчи, — обиделся старик. — Ты еще молодой, не знаешь про старые времена. А у нас ведь всяко бывало. Бывало, и без хлебушка насиживались, год-два голодовали, а бывало, дак по пятьдесят пудов ячменя брали. — Так уж по пятьдесят?!—не поверил главный агроном. — Так уж по пятьдесят! — настаивал дед. И они заспорили с новой удалью, выкладывая неотразимые, с их точки зрения, доводы. Старик утверждал, что земля выдохлась, устала от моторизованного давления, и призывал в свидетели старый крестьянский опыт. Василий же защищал технику, защищал яро и убежденно, хотя и признавал, что на некоторых пахотах из-за бесконечного движения машин происходит уплотнение почвы, и нежным росткам трудно пробиться через этот барьер. Вода и воздух почти не проникают внутрь, и происходит «закупорка» семян. Кроме того, говорил главный агроном, тяжелые тракторы своими гусеницами разрушают структуру почвы, распыляют крупнозернистые комочки — конденсаторы влаги, и растениям, чтобы выжить, приходится бороться с сорняками, (которые в этой влаге нуждаются меньше... Какой выход? Нужно создавать такие машины, чтобы за один проход убивать сразу нескольких зайцев — вспашку, культивацию, внесение удобрений и так далее. Старик, довольный, хлопнул Авдушева по плечу. — Дак мы об одном глаголем, Вася. Ты по науке кроешь, а я по природному указу. — Нет, Михайлыч, не об одном, — упрямо не соглашался Василий. — Вот ты шумишь: почвы обеднели, отощали... Давай выясним — какие почвы? Они ж ведь непостоянны, они все время в новых качествах пребывают. Изменяется среда — и тут же изменяются температура, влажность, кислотность почв... Вот, скажем, вырубим мы боровой лес — что будет? — Климат похолодает. — Верно, похолодает. И почвы мигом отразят эти изменения — влаги меньше станет, полезных микроорганизмов, гумусных кислот... У нее ж своя память есть, у земли-то, ну что-то вроде амбарной книги. И все мы по-своему пишем на ее страницах. Главное бы — не наврать... Из сизых, подпаленных молниями туч ударила раскатистая дробь и утихла в отдалении. Михайлыч надел шапку, прислушался. — Илья-пророк закричал. Видать, гневается, что дождя нет. — Он поднял свой пестерь, в котором лежали мотки свежей бересты, и протянул нам сухую, с чугунными мозолями руку. — Нать домой двигать, а то старуха заругается. Бунчливая у меня старуха, заколоколит — дак в ушах звенит. — Запал у него кончился, и он стал похож на примерного семьянина, которого дома ждет горячий самовар с бубликами. — Прощевайте, люди!.. По истоптанной глинистой тропинке мы пересекли сырой осинник и вышли к реке. В этом месте Мезень сплеталась с многочисленными протоками и старицами, образуя огромную пойму. Синеватые лезвия русел вспыхивали под молниями и, прикрытые туманными дорожками, растекались среди серебристо-светлых кустарников й болотин, в которых кричали проснувшиеся коростели. Отсюда, с лесистого верха, пойма напоминала распластанное дерево: ствол — сама река, а изогнутые ветви — ее притоки, протоки, промоины, старицы, ручьи. Синими щупальцами расползались они по низине, охватывая площадь в сотни гектаров, и, сливаясь друг с другом, составляли самостоятельные системы. Шел третий час ночи, но усталости не чувствовалось: видимо, сказывался свет, текучий, переменчивый, тревожащий сердце свет мезенской ночи. Да и воинственный старик подбавил бодрости. — Мне вот говорят: аллювий... богатство... золотое дно, — нарушил молчание Авдушев. — Руку протяни — и достанешь. — Он показал на пойму, на огромный, иссеченный руслами луг, который терялся в складках тумана. — Правильно говорят! А вот поди-ка дотянись. Ну хорошо, — рассуждал он сам с собой, — осушим мы болота, пророем канавы, выкорчуем кустарник, старицы спустим в реку — технику нам обещали. Освободятся две с половиной сотни гектаров для пастбищ, сенокосных угодий и пашен. Весомая прибавка? Для наших палестин — дак очень... А как будет с землей, откуда уйдет вода? Не изменится ли растительность? Не переведется ли рыба в протоках? — Он дружески потянул меня за рукав. — Ну-ко сплаваем, а?! День да ночь — сутки прочь... Цепляясь за кустарник, мы спустились с крутого берега и сели в первую попавшуюся лодку. «Ничего, хозяин не заругает», — успокоил меня Авдушев и стал править к ближайшим зарослям. Туман понемногу расходился, подымаясь вверх льняными слоистыми прядями, и вскоре перед нами открылась капиллярная сеть проток и промоин, в которых приходилось лавировать, чтобы не наткнуться на бурый, замоховевший ивняк. На его фоне четко просматривалась ватерлиния весеннего паводка. Она показывала, что вода убыла почти на полтора метра, оставив у корней деревьев завалы грязного и на первый взгляд безжизненного песка. — Аллювий, — с ходу определил Авдушев. — Аллювий пополам с илом. Весной, подобно огромной губке, каждая пойма вбирает в себя стремительные паводковые воды. Они несут измельченные частицы почвы, продукты разложения органических веществ, богатых гумусом. Вода постепенно уходит, а ил оседает на лугах и гонит в рост травы, овес, овощи, картофель... Так бывает всегда, когда уровень половодья остается стабильным. Но год на год не приходится, и нередко богатство в буквальном смысле слова уплывает сквозь пальцы. Вместе с плодороднейшим аллювием. И виновными в этом следует считать не только стихию, но и невежество людей, отрицающих законы речных паводков. Василий правил лодку среди непролазных чащоб, сплетающих над нашими головами стрельчатые храмы. В укромном заливчике спугнули утиную пару, проверили старую авдушевскую сетку, в которой запутались два плюгавых ельца. И всюду Василий замечал уровни весеннего половодья, сравнивая их с другими отметками, пытаясь на глазок установить последовательность и продолжительность затопления поймы через протоки. Конечно, дело это не одной ночи: нужны совместные исследования гидрологов, биологов, экологов и других специалистов, а также советы коренных азаполь-цев, таких, как Михайлыч, людей с мудрой крестьянской хваткой. Потому что поспешная и необдуманная мелиорация может привести порой к тяжелым и непредвиденным последствиям. А то, что здесь будут проводить осушение, — дело решенное. По дренажным каналам воду выведут в протоки с низкими уровнями, выкорчеванный кустарник, может быть, используют для защиты берегов от размыва. Ну а заболоченные луга, которые сейчас оккупировали грубые, крупностебельные мятлик и щучка, пойдут под черные пары. Со временем здесь высеют овсяницу луговую, тимофеевку, лисохвост. Авдушев многого ждет от реконструкции поймы и многого опасается. Когда наша лодка ткнулась в болотистый луг и под ногами захлюпал гнилой кочкарник, Василий сказал: — Была у нас такая идея — понизить уровень воды в мезенских притоках Курья и Чуега, превратить их в замкнутые водоемы. Но подумали-подумали — и отказались. Чего мы добьемся? Луга, положим, станут суше. Ну а рыба — не лишится ли она привычного корма, пастбищ для нагула? А как быть с режимом аллювиальности? Вдруг перестанет поступать паводковый ил? Или же, наоборот, наносы будут избыточными? Наконец, что станет с растительностью, береговым рельефом? — Он усмехнулся. — Пока пойма задает нам вопросы, а вот с ответами не спешит... На небе все еще лохматились тучи, бессильно вздрагивали зарницами, но края их уже зарозовели, напитались светом невидимого нам солнца. Проснулись кулики на болотах и с резкими криками, макая крылья в воду, стали носиться над спящей луговиной... Мы плыли в сторону Азаполья, и туман исчезал, как пелена с глаз, и все вокруг постепенно обретало свой объем и свои очертания. В этой прохладной, сочной тишине выделялся каждый звук, жил долго и распевно. Вот рядом с кормой вскинулась шальная рыбина, где-то вдалеке взлаяла собака, гулко рассыпался перестук старенького «Ветерка»... И незаметно подкралась усталость, навалилась на глаза сладким, обволакивающим теплом. — Хотите, стихи почитаю? — словно из тумана выплыл ко мне голос Авдушева. И, не дожидаясь согласия, он стал декламировать: — «Плывешь на лодке мимо щельи, как кремль, высокая стоит вверху деревня Аза-полье, а вниз спускается косик...» 1 1 Деревянная лестница, ведущая с откоса вниз. Из-за льняной завесы вырос красный берег с уткнувшимися в него моторками, потом цепочка черно-рыжих изб с уютными дымами, сиреневые прямоугольники полей, старые мельницы на угорах... — Что это с вами, Василий? — не выдержал я. Он засмеялся: — Рябиновая ночь влияет. — Как это — рябиновая? — А примета есть такая: когда рябина цветет, всю ночь молнии играют, а дождя нет. Вот как сегодня... В эту минуту новорожденное солнце высветило одинокий белый куст с тяжелыми гроздьями цветов. Мне показалось, что в нем заблудился туман... Архангельская область, село Азаполье ВИТАЛИЙ НАУМКИН Фото автора БАШНИ ВЕРХНЕГО ЯФИ «Страна Яфи» известна с далекой древности. Сейчас это западный округ Третьей провинции Народной Демократической Республики Йемен. Яфи мало населен и связан с прибрежными районами только узкими и каменистыми вади — пересохшими руслами горных рек, трещинами в угрюмых каменных массивах. Тех людей, что живут в долинах, называют здесь «суфляна-ми», что по-арабски значит «нижние»; горы — владения «Ульянов» — «верхних». Иной раз одно и то же племя делится на верхних и нижних. Вроде бы и сородичи... А бывало, что смертными врагами становились. Поводов к тому найти можно было множество. МИР РАЗ В НЕДЕЛЮ Все началось с гостя, который приехал к суфлянам. На беду, он оказался из того самого племени, в котором когда-то обворовали одного из ульянов. Обворовали на грош, но ульяны не упустили представившегося случая: когда чужак, взваливши на осла свою поклажу, чинно шествовал восвояси, они отобрали у него все — и осла, и поклажу. Бен-Салах, в доме которого гостил пострадавший, вскипел: — Как так? Если вы ограбили моего гостя, значит, вы ограбили меня. Разве мы не сородичи, хотя и живем в разных местах: вы вверху, мы внизу?! — Нет, — стояли на своем ульяны. — Раз его племя обобрало нашего человека, мы должны отомстить. Теперь мы расквитались за обиду и ограбили не тебя, а то зловредное племя. Ну что было делать суфлянам? Объявить «белый день», когда все племя собирается вместе у домов обидчиков и начинает стрельбу? Боязно, ведь позиции верхних всегда сильнее. Да и богаче верхние сородичи: они не крестьяне, как суфляны, а ремесленники — кузнецы, каменщики. У них не только денег больше, но и оружие получше, и боеприпасов хватает (а пули ох какие дорогие! — на серебряный талер 1 две штуки). Так и остыли бы суфляны, и кончилось бы дело мировой, даже шейх не стал вмешиваться, да только не успокоился обиженный хозяин дома и отправился к соседям — другим нижним жителям. 1 Талеры австрийской императрицы Марии-Терезии находились в обращении в Южной Аравии вплоть до 1968 года. — Прим. автора. — Разве вы не видите, что верхние нам жить не дают, землю нашу топчут, что им поле! Пошли вместе с нами на ульянов, проучим их раз и навсегда! Стали соседи думать. «Фитна» — смута — для крестьянина опасное дело, но, с другой стороны, верхних проучить заманчиво. Если же не воевать, то за оскорбление надо перед обиженными повиниться. А что такое повиниться? Повиниться — значит принести откупную: баранов штук десять, трех-четырех девушек и нескольких мальчиков в услужение послать, прийти всем племенем и стрелять из ружей в воздух, мол, мы не правы. Тогда будет «сульх» — примирение. Нет, уж лучше смерть, чем такое унижение и разорение. И объявило племя суфлянов из рода бен-Салаха «белый день» против ульянов. Началась фитна не на жизнь, а на смерть, и продолжалась она целых девятнадцать лет. Забыли суфляны свои дела, поля заросли думом и пальмами. Все были заняты только тем, как бы подстрелить противника, разрушить его дом, похитить его жену. И в женщин стреляли, и в детей. По дому, в котором останавливался злополучный гость, стреляли особо: ежедневно упорно били по одному и тому же месту, чтобы пробить стены насквозь и разрушить дом. Но не зря «страна Яфи» с давних пор славилась своими каменщиками: стены домов делают двойными, выкладывают из камней, а между двумя слоями кладут глиняную прокладку, так что если пули и пробивали первый слой, то застревали в глине, теряли убойную силу и пробить второй уже не могли. Несколько убитых и раненых — таков был результат братоубийственной войны сородичей. Я прошел по «стране Яфи» десять лет спустя, в 1976 году. У меня не было ни осла, ни поклажи, да если бы и были, мне вряд ли что угрожало бы: на земле Яфи теперь царит мир, а гостей здесь любят. До революции султанат Верхнего Яфи был чуть ли не самой отсталой областью Южной Аравии. Он был одним из двух карликовых государств региона, которые не вошли в марионеточную «Федерацию Юга Аравии»: горцы свободолюбивы, а район их обитания (две с половиной тысячи метров над уровнем моря) слишком недоступен. Яфисцы жили родами и племенами. И по сей день каждая деревня в Яфи представляет собой поселение определенного племени или рода. Фото. Яфиские женщины не закрывают лиц, чадры здесь не знали и раньше. Центральная власть здесь в отличие от других районов Южной Аравии была слабой. Людей терзали постоянные племенные войны и междоусобицы. В столице области — городке Лабусе — центральная площадь называется «сук ас-салям» — «рынок мира», — здесь раз в неделю, в базарный день, враждующие племена могли встречаться друг с другом, не рискуя получить пулю в лоб: стрелять в этот день запрещал древний кодекс чести. В другие дни горцы не расставались с оружием; они предпочитали ходить оборванными и зачастую голодными, но ружье и кинжал должны были быть в полном порядке. Жизнь племен не была первобытной идиллией равенства: богатые богатели, бедные беднели. Шейхи и акыли — главы родов — прибирали к рукам землю, бедным приходилось закладывать ее, отдавать за долги; одинокие женщины отдавали свое поле в распоряжение старших родственников. Земли здесь очень мало. Возделывать ее можно только в долинах, ущельях и на склонах гор, то есть там, где в сезон дождей текут потоки воды. Чтобы воспрепятствовать смыву почвы, горцы располагают землю в аккуратнейшим образом сложенных террасах, так что вода стекает с верхней террасы на нижнюю. Иногда видишь где-нибудь у подножия горы среди красно-коричневых скал и камней узенькую, шириной в полметра, полоску земли, поверхность которой строго горизонтально выровнена и которую подпирает выложенная из серых камней стенка. Земля на вес золота, вода еще дороже. Конечно, земля была одним из источников бесконечных конфликтов даже между близкими родственниками. Еще в начале 60-х годов — в самый разгар борьбы — Национальный фронт Освобождения Южного Йемена создал здесь подпольную организацию — Яфиский фронт примирения. Целью ее было покончить с племенными порядками и властью султанов и шейхов. Подпольщикам удалось направить энергию горцев не друг против друга, а против богачей. Яфиский фронт примирения влился в Национальный фронт и участвовал в вооруженной борьбе против колонизаторов и их марионеток — султанов. Ко времени завоевания независимости с племенной рознью было покончено. Борьба с ее пережитками продолжается и сейчас — прошлое нет-нет да и дает о себе знать. Ведь занятия племен — а от этого и положение их — разные. Сохраняется, например, племенная система разделения труда. Племя лякмар — это испокон веков земледельцы. Племя из Ма'ры — гончары. Племя шаа-ра — это флейтисты и барабанщики, они играют на всех праздниках. Племя аяши — плотники. В Яфи много племен каменщиков, красильщиков, собирателей хвороста. Есть и племена знахарей-заклинателей, например, живущее в деревне Рубат племя ба аббад. Все племена сохраняют унаследованную от предков специализацию. Но различия между племенами постепенно стираются, хотя дело это и не быстрое. КОФЕ, БАШНИ И «СВЯТОЙ БЫК» В лабусском гостевом доме его хозяин Саадийя угощал нас дымящимся кофе. Вкус кофе необычен: острый, пряный, чуть сладкий. По аромату я не рискнул бы сказать, что это кофе, очень уж непохож на напиток, который привыкли пить мы. Цвет напитка мутно-желтый. — Как ты готовишь свой кофе? — обращаюсь я к Саадийе. — Да как все. Давай научу, дома варить будешь! Кофейные ягоды высуши как следует, потом разбей в ступке. У тебя получатся крупные осколки зерен да обрывки шелухи. Теперь отдели осколки зерен от шелухи, поджарь и толки в ступе, пока не получится мелкий порошок. Тогда добавь шелуху и растирай до конца, пока все не превратится в пудру. Теперь засыпай ее в кипящую воду и, как поваришь минут десять, добавь несколько зернышек имбиря или кунжута. Имбирь придает напитку пряный и острый вкус, кунжут делает его сладковатым и сытным. В Северном Йемене пил я кофе из одной шелухи. Жадничают северяне. Какой это кофе! — говорит Саадийя. — Вот наш кофе — дело другое. Старики говорят, что в голодной год он им заменял и завтрак и обед. Места у нас красивые, но жить здесь сложно. Уж много лет людям не хватает земли, воды, хвороста, пастбищ, кормов для скота. Область не может прокормить себя, и с давних пор яфис-цы вынуждены отправляться на заработки на чужбину. И сейчас пока только половина работоспособного населения обеспечена работой. Пятая часть мужчин в эмиграции. Яфисцы работают на фабриках Манчестера и Ливерпуля, на плантациях Калифорнии, в лавках Саудовской Аравии, на нефтеразработках Кувейта. Редко им удается добиться успеха. В Катаре яфисцы служат в полиции, но дослужиться до офицера им почти невозможно. Наши мужчины особые люди. Они почти никогда не оседают в эмиграции. Думаешь, многие из них потом поселились хотя бы в Адене? Ничего подобного. На хлебе и кофе сидят, заработают денег побольше и возвращаются домой, в родной край. Саадийя хорошо знает проблемы современной жизни Яфи. Он немало постранствовал, а потому может сравнивать. Яфисец копит за границей деньги для трех целей: построить большой высокий дом, заплатить калым, чтобы жениться, и закатить такую свадьбу, чтобы о ней вспоминали много лет. А потом он будет жить в своей каменной цитадели, гнуть спину на крошечном поле и плодить детей. По части торговой предприимчивости и деловой сметки яфис-цам далеко до соседей; саудовцев, хадрамаутцев и других йеменцев! Здешние дома сложены из тщательно отесанных, ровных и удивительно точно подогнанных друг к другу серых камней, которые добывают высоко в горах. Дома в четыре-пять этажей и почти всегда построены в форме параллелепипеда. Разместились они в самых неожиданных местах. Видишь вдруг — на совершенно недоступной вершине, куда посмотреть-то страшно, высится дом. И от него по крутому склону вьется выложенная из мелких камней извилистая тропинка к колодцу. Ходить за водой приходится зачастую несколько часов. Выйдешь из дома рано утром, а по склонам гор наверх уже взбираются крепкие, в цветастых ярких платьях яфиские селянки, привязав за спину кожаный мешок или жестяной бочонок с водой. Носить воду — обязанность женщин. А на склонах гор, на вершинах, около домов, у дорог маячат мрачные башни — высокие, в восемь-десять метров, строго цилиндрической формы. Еще не так давно башня была просто необходима каждой семье. Засевший в ней стрелок охранял свое поле, дом, дорогу, источник воды. Бдительно следя за всем происходящим вокруг, он был готов стрелять из узких бойниц башни в любом направлении. Говорят, в древности с башен действовала система оповещения. Трубя в рога, горцы созывали соплеменников на войну или сообщали им важные вести. Вокруг башен — террасы кофейных плантаций, где все время видишь согнутые спины работающих женщин. Яфиская женщина ни секунды не сидит без дела — трудится на поле, носит воду, воспитывает детей, готовит пищу, стирает, приносит хворост для очага. Зато самостоятельности у нее было всегда больше, чем у йеменских женщин. Чадры здесь не знают, женщина не сидит взаперти, а в некоторых районах, например в районе вади Бана, девушка даже знакомится с юношей до замужества и ходит с ним на вечерние прогулки. Однажды, поднимаясь из глубокого вади к Лабусу, я увидел толпу женщин, быстро спускавшихся по склону. Я замер от изумления: лица их были густо намазаны ярко-красной, фиолетовой, желтой и черной красками. Потом я разглядел, что у некоторых женщин выкрашены только щеки, нос и веки, у других все лицо. Выкрашены и руки желтой краской. Этому обычаю яфисцы дают гигиеническое, вернее, косметическое толкование: в сухом, солнечном горном климате Яфи это единственный способ предохранить кожу от раннего старения. Женщина наносит краску утром и снимает вечером. Говорят, это обходится в копеечку, мужья часто не позволяют своим женам снимать краску несколько дней. Но уж зато, когда яфиские женщины смывают краску, видишь, что лица их необычайного для жителей Аравии белоснежного цвета: ведь его не обжигают лучи солнца. В большинстве районов Йемена «сватаются» родители жениха к родителям невесты, а сам юноша до свадьбы не имеет права увидеть суженую. В Яфи парень приходит к избраннице сам. Горец Салем рассказал мне, как происходило его сватовство. — Есть ли у вас невеста в доме или пока еще нет? — спросил Салем понравившуюся ему девушку из своего селения. — А почему ты спрашиваешь? — смутилась его будущая жена. — Да есть у меня двоюродный братец, жениться хочет. — Ну я невеста, — отвечала девушка. Это значило, что ей уже пришло время выходить замуж и что она ничего против этого не имеет. — За того, кто меня полюбит и кого я полюблю, выйду замуж, — продолжала она, глядя в глаза Салему. — А если это буду я, а не мой двоюродный брат, ты полюбишь меня? Двоюродный брат тут был вовсе ни при чем, и это было ясно обоим с самого начала. — Я бы полюбила тебя, да не смогу навязать свое желание матери и отцу. Это означало, что девушка — примерная дочь, и дело теперь только за родителями. К счастью для жениха, все обошлось благополучно. Фото. Башни здесь высятся повсюду: на вершинах холмов, у развилок дорог, на обочинах полей. Благополучие женщины, как и прежде, измеряется количеством детей. Если у женщины нет детей, она прибегает к старинным испытанным средствам: заговорам, волшебным зельям (тут и приходится обращаться к услугам шаманского племени), совершает «зиярат»: посещает могилы святых, что, говорят, помогает в таком случае. Могил, вернее, мавзолеев святых в Яфи, как и везде в Аравии, немало. Но один из них для мусульманского мира уникален. Это мавзолей... «святого быка». К нему издавна приходят женщины и, развесив по кустам вокруг мавзолея красные тряпицы, молят его помочь в семейной беде. Когда-то «святому быку» даже приносили подарки. На этот счет у горцев существует следующая легенда. Когда «святой» был еще жив и работал обыкновенным быком, один злой и скупой человек арендовал его у хозяина. Скупец обещал хозяину заботиться о драгоценном животном и беречь его, а сам не давал быку есть и избивал, заставляя помногу работать. Окончив работы на поле, он вернул быка хозяину и в ответ на вопрос о том, заботился ли он о быке, ответил, что делал все, как обещал. Не выдержав столь наглой лжи, бык вдруг заговорил: — Он лжет тебе, мой любимый господин, он избивал и изнурял меня, не давал мне ни пищи, ни воды. И животное испустило дух. Растроганный и пораженный хозяин построил ему мавзолей, а местные жители признали быка «вали» — мусульманским святым. Так и говорят теперь о нем до сих пор: «аль-вали ат-тор» — «святой бык». Не случайно, видать, хозяин быка был из того самого племени ба аббад, которое промышляло колдовством и шаманством. Однако дело не в суевериях. Существование мавзолея «святого быка», невероятное для ислама в любом другом месте, говорит о том, что в древности среди жителей этого региона был распространен пастушеский культ животных — быка, барана. Изучение пережитков этого культа может помочь в понимании прошлого жителей Южной Аравии, о котором нам известно очень мало. Теперь у могилы животного безлюдно. Только выцветшие тряпки напоминают о недавних «зиярат». В Лабусе и Русуде действуют современные больницы, и жители Яфи все чаще обращаются к помощи медицины. А колдунам и шаманам приходится менять специализацию. КАК ПОССОРИЛИСЬ ДИВАНЦЫ С РОДОМ АХМАДА — Сколько у тебя земли, амм Мухсин? «Амм»; по-арабски — дядя, так почтительно обращаются к пожилым людям. Мы с амм Мухсином из рода Ахмада идем вдоль полей. — Десять хаблей (пятая часть гектара). Урожай собираю небольшой: два мешка дурры, мешка три-четыре пшеницы да овса мешка два в год. Хватает кое-как концы с концами свести, да только год на год не приходится. — А сейчас что у тебя на поле? — В «сотку» мы всегда сеем дурру, — отвечает амм Мухсин. — Упустишь время, протянешь до «семидесятки», дурра уже не взойдет, а овес можно и потом, ничего страшного. Все эти «сотни» мне совершенно непонятны, я слышу о них впервые в жизни и начинаю расспрашивать старика о значении этих терминов. Горцы Яфи с древности используют несколько способов счета времени. Они не вели счета месяцам и неделям, и их сельскохозяйственный календарь, основывался на положении звезд. Хотя сейчас у них есть и радио и часы, звездный календарь до сих пор служит верой-правдой для сельскохозяйственных работ. Каждой декаде соответствует определенная картина звездного неба. Сезон начинается с «сотки», когда Луна и Большая Медведица находятся на одном уровне. Сезон дождей — главное время полевых работ — длится месяца четыре и включает «сотку», «девяностку», «восьмидесятку», «семидесятку» и так далее. Одну культуру убирают, другую сеют и так до конца сезона. — Хочешь, покажу тебе еще один способ определять время года? — предлагает амм Мухсин. Мы подходим к сторожевой башне и входим в нее через маленькую дверь. Амм Мухсин показывает мне на полу узенькую полоску солнечного света, проникающую через крошечное оконце. — Мы смотрим на эту полоску во время восхода и захода солнца. С каждым днем она (перемещается. Попал утренний луч вот на эту отметку, значит, начинается сезон дождей и можно начинать сев. Яфисцы сеют, разбрасывая семена пригоршнями из блюда или кожаного мешка. Перед севом землю удобряют навозом. В течение всего года на огороженную камнями площадку — «даман» — время от времени выгоняют коров, овец, коз. Собранный там навоз раскладывают на поле кучками, а потом распределяют ровным слоем. Неподалеку от башни молодая семья убирает люцерну. Муж выкапывает ее острым железным крючком — ханзарой, а жена собирает в кожаный мешок. — Помоги вам аллах, — говорит амм Мухсин, помахав им рукой, и ведет меня дальше... — Эй, афранги (европеец), ты зачем ступаешь на мою землю? — сердито кричит мне старик, который неторопливо рыхлит землю впереди, метрах в восьмидесяти от нас. Мы с амм Мухсином только что перешагнули через невысокий каменный бортик, который размежевывает участки крестьян, и идем по краю участка этого старика. Кажется, хитрый Мухсин нарочно ведет меня через чужие поля, чтобы показать, что те времена, в которые наш поступок считался бы преступлением, минули безвозвратно. — Не бойся, .ничего с твоей землей не станет, — ворчливо отвечает он старику, и тот, поглядев на нас еще немного, спокойно возвращается к своему занятию. — Семь лет назад он бы тебе без всяких слов пулю в лоб всадил. Потом войны не миновать: ты мой гость, я за тебя должен отомстить. Сколько крови пролилось здесь из-за того, что кто-то ступил на чужую землю! Теперь понимаешь, как все изменилось? — нравоучительно вопрошает амм Мухсин. Недалеко от поля сварливого старика колодец, у которого женщина наполняет кожаное ведро водой. Колодец с двух сторон обнесен высокой толстой каменной стеной, скрывающей человека: во времена междоусобиц человек у колодца был отличной мишенью для снайпера. — Вон там, за этой площадью, видишь, на горе стоит деревня Диван. Совсем рядом с нашей деревней. Наш род и род диван-цев вообще-то близкие. Но однажды, когда я был еще совсем маленький, кто-то из диванцев очень торопился, возьми и пройди по нашему полю вместо дороги. Что тут было! Собрались мы все и все диванцы на площади кто с чем: кто с мечом, кто с кинжалом-джамбийей, а кто с простым ножом. Началась перепалка. Слово за слово, и оружие в ход пошло. Диванцы не хотят прощения просить, гордые очень. Многих тогда поранили, а одного из наших убили. С тех пор все и началось. Мы построили вон там, на горе, где сейчас школа, большой дом и засели в нем. Только диванцы дом подожгли и башню нашу разломали. Тогда мы построили новую башню, вот эту, около дороги, и уже не спускали с дороги глаз ни днем ни ночью. Ружье всегда на прицеле. Как увидим кого из диванцев, стреляем. Они тоже времени зря не теряли. Тетку мою у колодца подстрелили. Жили мы все в страхе. И так целых тридцать лет, пока не пришли эти ребята из Национального фронта и не помирили всех нас. Теперь и оруния ни у кого нет, так что ходим без опаски. Вспомнив молодость, амм Мух-син оживляется. Он то крадется, пригибается к земле, показывая, как диванцы ходили по воду, то подпрыгивает, нажимая на курок воображаемого ружья. — Я-то тоже не промах был, — подмигивая, толкает меня локтем старик. — (Первый храбрец, кого хочешь спроси. Но порассказать о своих подвигах старик не успевает. Грозный голос прерывает его: — Ты что же, шайтан, так и будешь целый день слоняться без дела, а мы тут работай за тебя? А ну-ка живо сюда! На поле справа от нас высокая старуха с накрашенным густобагровой (краской лицом угрожающе размахивает ханзарой. Вместе с ней на поле работают две молодые женщины. Амм Мухсин робко втягивает голову в плечи: — Может, мне действительно поработать немного, а то жалко старуху... Верхний Яфи — Аден «СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК» ПАЛЕОЛИТА? письмо... Дорогие товарищи! Побудило меня написать это письмо в редакцию давнее знакомство с журналом «Вокруг света», постоянным читателем которого я являюсь с 1906 года. Непосредственная же причина, заставившая меня взяться за перо, заключается в следующем. В Вашем журнале (№ 10 за 1969 г.) было опубликовано сообщение о замечательном открытии экспедицией доктора исторических наук Отто Николаевича Б ад ера погребения двух детей каменного века под городом Владимиром у ручья Сунгирь. Думаю, нет нужды вновь возвращаться к описанию этого открытия — кто из интересующихся эпохой становления современного человечества не знает о двух детях, 25 тысяч лет назад положенных в одну могилу, голова к голове, одетых в шкуры, расшитые тысячами бусин, о копьях из выпрямленных мамонтовых бивней, лежащих в этом погребении, об амулетах из мамонтовой кости, узор на которых свидетельствует, что уже в то невообразимо далекое от нас время человек знал счет? Сунгирская находка по праву считается этапной в науке о каменном веке. Но дальнейшее исследование показало, что сюрпризы ее не исчерпывались тем, что уже известно. У ног одного из погребенных детей археологи нашли остаток бедренной человеческой кости, имеющей следы обработки с целью придать ей вид полого цилиндра. Тщательное исследование позволило установить, что кость эта носилась на ремешке— видимо, она была амулетом или предметом какого-то культа. Вся кость была обмазана красной охристой глиной, а затем, когда она была положена в погребение, то и оба отверстия были замазаны такой же красной замазкой (это показал минералогический анализ, сделанный А. Черняховским), поэтому внутренняя полость кости не была заполнена глиной. Конечно, это было сделано с какой-то определенной целью. Возможно, внутрь кости что-то вкладывалось, а может быть, там запечатывался какой-то «дух». Но самое удивительное дальше. Возраст этой кости — те же 25 тысяч лет, но человек, которому она принадлежала, не был Homosapietls'oм! Он не был чело-. веком того вида, к которому относятся и все ныне живущие люди, и те охотники на мамонтов, которые оставили погребение на Сунгире! После консультации с виднейшими специалистами (Н. К. Верещагиным, Я. Я. Рогинским, М. Ф. Нестурхом и другими) эта кость перешла для детального исследования палеоантропологами. И вот теперь можно сказать: скорее всего это кость не-андерталоида. Многие считают, что европейские, так называемые классические неандертальцы, представляющие боковую, тупиковую ветвь в родословной человека, вымерли 35 тысяч лет назад! А эта кость «моложе» на 10 тысячелетий! Выходит, что неандерталец и наш непосредственный и прямой предок жили в одно и то же время? Да, если такое определение кости подтвердится, то можно будет с уверенностью сказать: человек современный на заре своего становления сосуществовал с человеком какого-то другого вида, что еще раз, подтверждает гипотезу о том, что родословное древо человечества не было прямым и ровным, как палка, но так же, как и у других обитателей Земли, имело генетические тупики, отмиравшие ветви. С уважением — профессор В. Громов ...И КОММЕНТАРИЙ Доктор исторических наук О. Н. Бадер: Итак, если принадлежность бедра неандертальцу (или какому-нибудь другому сходному с ним виду Homo) подтвердится, то это послужит наиболее убедительным доводом сосуществования двух видов человека в начале верхнего палеолита, а может быть, и в дальнейшем. Некоторые ученые уже давно отстаивают возможность этого, основываясь на ряде археологических данных. Так, например, в пещере Ниа на острове Калимантан были найдены останки человека современного вида,, возраст которых около 40 тысяч лет. А в гроте Арсисюр-Кур (Франция) открыты кости неандерталоида, который жил 33 500-33 860 лет назад. По сути дела, они современники. Но они все же разделены почти шестью тысячелетиями и тысячекилометровыми расстояния-ми. Здесь же — абсолютная синхронность во времени и пространстве. В.КУДИНОВ МУЗЕЙ У МЕКОНГА Во время поездок в Бирму, Вьетнам и Лаос мне довелось не раз бывать в музеях, рассказывающих о национальной культуре и традициях народов Юго-Восточной Азии. Но то, что я увидел на берегу Меконга в сорока километрах от лаосской столицы, было настолько своеобразно, что никак не укладывалось в привычные каноны музейного дела. Жаль только, что пленки, которые я там отснял, пролежав несколько недель у меня в чемодане в сезон дождей, оказались безнадежно испорчены. Впрочем, определенное представление о традиционной скульптуре Лаоса могут дать снимки, сделанные в других местах. ...Прекрасное шоссе, начинающееся в Тадыа, промышленном пригороде Вьентьяна, через тридцать минут сменилось ухабистой проселочной дорогой, которая через густые заросли бамбука вывела нас к самому берегу Меконга.. Споткнувшись последний раз о поперечную глубокую колею, пробитую в мягкой почве крестьянскими арбами, машина вкатилась на ровную земляную площадку, окруженную пальмами, и замерла прямо под... бивнями слона! Слон был весьма необычен на вид: с тремя головами и шестью бивнями. Он, разумеется, был не живой, но тем не менее имел имя собственное — Айрават. Данному рукотворному «экземпляру» было всего четыре года от роду, но перед его мифическими предшественниками люди преклоняли колени уже полторы-две тысячи лет назад. Потому что Айрават появился на свет не как все обычные слоны, а согласно легенде при сбивании масла из молочного моря с участием «Хранителя мира» — индуистского бога Вишну. Фото. Золоченая резьба по дереву в святилище Ват Ксиенг Тхонг в Луангпхабанге. Фото. Скульптурные «иллюстрации» к эпосу «Поэма о Синсае». «Сбивание молочного моря» производилось совместными усилиями богов и демонов, прекративших свои извечные распри ввиду столь сложного предприятия. Да и затеяно оно было вовсе не ради создания запаса масла, а с куда более значительными целями. На дне молочного моря покоился священный сосуд с амритои — напитком бессмертия, и боги решили достать его для людей. У демонов же были свои коварные замыслы, которые они держали в тайне. Кто знает, что стало бы теперь с миром, если бы этим напитком в то смутное время завладели демоны? Но не таков был защитник всего живого бог Вишну, чтобы уступить демонам. Когда из вод молочного моря показался священный сосуд с амритой, Вишну принял облик прекрасной женщины. И демоны, увидев ее, позабыли обо всем на свете, в том числе и о священном сосуде, (который достался богам. Выражением людской благодарности явился культ Харихара, двуликого и четырехрукого божества, изображение которого с одной стороны олицетворяет Вишну (Хари), бога-защитника с дубинкой в руке, а с другой — бога-разрушителя Шиву (Хара) с трезубцем, олицетворяющего смерть. Вот Харихара и стоял в полный рост на трехголовом белом слоне Айравате в этой необычной пальмовой рощице, в которой, как оказалось, скрывался целый сонм различных богов и мифических животных. В благоговейной, просто-таки звенящей тишине тропического утра, напоенного запахами леса и влажной прохладой, принесенной ветерком с Меконга, нас молча приветствовали образы человеческой фантазии, настоящий парад трех с лишком сотен скульптур на мотивы буддийского и индуистского эпоса. Встречал нас Харихара, но центральное место на смотре образов древних преданий занимали построенные лицом к лицу две шеренги статуй Будды, вознесенных на каменные тумбы. Гигантского роста, могучего телосложения статуи застыли по обе стороны посыпанной песком дорожки, строго глядя поверх голов людей. Человеку не дано ни поймать их взгляд; ни разгадать смысл таинственной и отрешенной от жизни улыбки. Яйцевидный череп, вытянутые вниз до самой шеи мочки ушей, неестественно длинные руки до колен, совершенно одинаковые между собой по величине пальцы рук и ног — все эти особенности скульптур должны были передавать божественную сущность Будды, которая отличает его от земных людей и одновременно возвышает над ними. Как бы для того, чтобы несколько снять этот налет божественного высокомерия, с Буддами соседствовали божества рангом пониже — «бодисатвы», то есть добрые существа, добившиеся «просветления». Как гласит буддийское учение, они не укрываются эгоистически в мире нирваны, а живут среди людей, помогая и им вступить на «путь спасения». Их возглавлял собственный «командир» — бодисатва Локешвараи Об этом свидетельствовали несколько голов, расположенных одна над другой как символ могущества и покровительства, которое он оказывает простым смертным. Полюбовавшись серыми цементными фигурками бодисатв с добрыми лицами, я пошел искать моих товарищей, бродивших где-то среди пальм и скульптур. Нашел я их собравшимися вокруг невысокого ладного мужчины в белой рубашке с короткими рукавами, открывавшими его крепкие руки мастерового. Это и был автор скульптур Прака Бунлыа Накапанья, вышедший навстречу гостям в сопровождении двух своих учеников. Кстати, слово «Прака» переводится как «преподобный», это приставка к имени монахов и священнослужителей. Перед фамилией скульптора она стоя:ла только потому, что он живет здесь же, на монастырской территории, рядом со своими творениями. Бунлыа — по лаосской традиции можно называть человека только по первому имени — привел нас в одну из боковых аллей, откуда можно было охватить взором и «аллею Будд», и другие его работы. Их создатель оказался скромным и даже застенчивым человеком. Он был немногосло-вен, держался просто и отнюдь не подчеркивал своей значительности, как это старались делать его ученики: перевод пояснений Бунлыа с лаосского на французский или английский они неизменно начинали с почтительного оборота: «Профессор говорит...» Бунлыа скупо рассказывает о себе, смущаясь под градом вопросов и явно не зная, куда девать руки, привыкшие досказывать в процессе работы то, о чем не очень-то расскажешь словами. — Учителю сорок семь лет, — переводит его ученик. — Он стал скульптором здесь, при монастыре. — Переводчик кивает в сторону деревянного дома на сваях, где живет Бунлыа со своими учениками. Я понимаю, как Бунлыа,, несомненно, очень одаренный от природы человек, стал художником, хотя и не имеет специального образования. В каждой стране во все времена встречаются такие талантливые самоучки, одержимые мыслью что-то оставить людям после себя. — Что вы хотите сказать своими произведениями? — опрашиваю я. Вместо ответа Бунлыа неторопливо ведет нас в конец «аллеи Будд», где высится шарообразный кирпичный храм со ступой на макушке, издали напоминающий голову Буратино в островерхом коническом колпаке. Здесь нам предлагают снять обувь и босиком нырнуть в пасть мифического чудовища, которая служит входом в это1 самое крупное его творение высотою с трехэтажный дом. Приглядевшись повнимательнее, я обнаруживаю, что храм удивительно похож на земной шар! Ученик Бунлыа подтверждает мою догадку. — В этих человеческих фигурках, — показывает он на барельефы, выделяющиеся на серой цементной облицовке, — люди должны узнавать своих предков. Видите, они дружно трудятся, сообща охотятся, играет с детьми. В общем, живут в мире друг с другом... — Это вы и хотите порекомендовать всем людям? — спрашиваю Бунлыа. Он улыбается в ответ и жестом советует войти внутрь храма. Оставляю обувь под челюстью мифического чудовища и, чуть пригибая голову, делаю шаг в его пасть. Сумрачно. Прохладно. Узкая галерея, где только впору разминуться двоим, едва освещена дневным светом, проникающим сзади через пасть чудовища. Едва протискиваюсь в узкий лаз наверх. Делаю десяток шагов по крутым ступенькам этой каменной, винтовой лестницы и попадаю на второй этаж в такую же круговую галерею, только пошире. В ней, как и на следующем этаже, сотни барельефов и статуй на мотивы буддийской мифологии, причем ; изображающих главным образом не религиозные, а бытовые сюжеты. Статуи стоят прямо на полу, у стен и в глухих нишах на уровне головы, освещенные десятками свечек. Полумрак и тишина, в которой слышно лишь потрескивание горящих свечей да голоса птиц, доно-сящиеся через три-четыре крошечных окошка, напоминающих бойницы, должны, видимо, создавать соответствующую обстановку для неспешных размышлений в обществе сотен каменных изваяний. Быстро спускаюсь по крутым ступенькам спиралеобразных лазов, своим движением заставляя беспокойно колебаться пламя свечей. Выйдя из сумрачного прохладного чрева мифического чудо-г вища под лучи тропического солнца, чувствую себя перешагнувшим порог парной. Зажмуриваю глаза от яркого света и несколько мгновений стою так, нащупывая ногой свои ботинки. Бунлыа с одним из учеников сидит на лавочке в тени деревьев неподалеку. Присаживаюсь рядом. Выражаю скульптору свое восхищение всем увиденным. Выслушав перевод, Бунлыа молча кивает, и на его лице появляется застенчивая улыбка человека, не считающего особой заслугой то, что он в одиночку создал этот необычный музей. Можно услышать сетования, что в наш век узкой специализации почти нет многогранных личностей. Так ли это? Наш современник — Иван Антонович Ефремов был путешественником, который в Сибири и Гоби прошел те места, куда до него не ступал исследователь. Еще был Ефремов — видный ученый, геолог и палеонтолог, основоположник тафономии — науки о палеонтологических захоронениях. И был Ефремов — известный писатель-фантаст, исторический романист. В этом месяце ему исполнилось бы семьдесят лет. Но по-прежнему Иван Антонович Ефремов продолжает разговаривать с нами своими книгами, и в этом коротком, впервые публикуемом очерке о Гоби тоже звучит его голос. И. А. Е Ф Р Е М О В МОНГОЛЬСКАЯ ГОБИ Гоби, или Шамо старых китайских географов, — собирательное название громадной области высокогорных полупустынь, занимающих центр материка Азии. Большая часть Гоби лежит в пределах Монгольской Народной Республики, где я познакомился с нею. Не вся Монголия — Гоби. IB этой просторной стране на севере немало лесов, ле-состепей и травянистых степей Хангая и Хентея, с озерами и реками, очень похожими «а соседнее Забайкалье и Бурятскую республику. Хотя известная монгольская пословица «лучше быть хангайским быком, чем гобийским человеком» отражает преимущества жизни на привольных пастбищах севера республики, все же истинное лицо Монголии — это именно Гоби. Скажу больше: Гоби — лицо всей высокой Азии, сухой, каменной, солнечной, раскинувшейся под чистейшим небом, слепяще ярким днем, глубоким и звездным ночью. Ветер, суровый и ободряющий, вечно шелестит, звенит и шумит жесткими травами, кустарниками и редкими рощами-оазисами коренастых, твердых, как сам камень, деревьев. В Гоби мало песков, гораздо больше камня. Высокие холмы барханов тянутся полосами между параллельными горными кряжами по направлению наиболее сильных ветров. Каменные массы — округленные, ступенчатые или иззубренные, точно гигантские пилы, покрыты блестящей черной коркой, называемой геологами «пустынным загаром». Они выглядят грозно для путника и заманчиво для исследователя. Широко раскрыта здесь для глаз человека земная кора, не требуется мощной техники, чтобы проникнуть в тайны ее строения. Низкие кряжи и отроги расползаются во все стороны и рассыпаются на отдельные скалы силами выветривания. «Кости Матери» — так называли древние греки большие камни, подразумевая под матерью всю планету, Гею — Землю, всеприносящую и в,секормящую. Но в Гоби лежит еще множество «костей дракона» — окаменелых скелетов вымерших животных — исполинских ящеров-динозавров, странных и огромных древнейших пресмыкающихся; разбросаны там и сям окремнелые стволы деревьев. А по сухим руслам некогда бывших потоков нередко встречаются кремневые орудия первых людей — обитателей гобийских просторов, населявших ее еще в те времена, когда каменистое сердце Азии не было столь сухим. Тогда была Гоби высокотравной страной охотничьего изобилия вроде саванны Африки и в ней паслись страусы, винторогие антилопы, носороги. Сейчас только обломки чашек из скорлупы страусовых яиц, украшенных змеевидным узором, или просверленные ее кусочки для бус белеют среди темного щебня. Была еще редчайшая находка, ныне утраченная, — череп носорога с накрепко засаженным в него кремневым наконечником копья — свидетельство искусства и мужества гобийских охотников. С дальнейшим поднятием азиатского высокогорья климат изменился и высохла степь. Гоби стала запретной для человека до тех нор, пока не приручил он лучшего своего друга — лошадь да могучего, приспособленного для еще более суровых пустынь верблюда. Тогда снова заселилась Гоби и осталась домом человека. Долины, заполненные могильниками из тяжких камней, встречаются повсюду, отмечая расселение древнего народа. Гобийская пустыня стала местом, где вырастали могучие богатыри, где закалялись, становились землепроходцами и воинами пришедшие сюда из богатых северных степей Хангая монголы. Недаром в монгольских древних сказаниях, в эпосе о Гесере, воспеваются необъятные пространства пустынных степей, говорится о широко раскинувшихся «тридцати трех великих Гоби». И в настоящее время разные места здесь носят особые названия. Тихая, Лазоревая, Палевая Гоби, Гоби Черного Ворона, Узкая, Синяя Гоби — действительно на всем гигантском пространстве, занятом великой полупустыней, можно насчитать 33 разных Гоби. Они на самом деле разные, в этом я убедился сам. Общее ощущение от каждого места поразительно точно подтверждает его название. Очень тонко чувствовали природу монгольские араты-скотоводы, осваивавшие пустыни! Так же верно и удобно прокладывались по Гоби великие караванные пути. Ноги миллионов верблюдов веками утоптали почву, тысячи колодцев были отысканы и вырыты на протяжении многомесячного пути из Китая в Россию, в Среднюю Азию, в Тибет и Кашмир. Даже «шелковая дорога» римского времени, а может быть, и совсем уж древний путь «великой Персии», частично проходили по удобным для нагруженных вьючных караванов плоскогорьям Гоби. Удобным, если знать весь путь, находить колодцы, уметь преодолевать песчаные бури и выносить режущие без ножа морозные зимние ветры. По старым караванным дорогам пришли в Гоби автомобили. Пути многомесячной протяженности сократились до недолгих поездок, а могучие грузовики с большими запасами воды и горючего стали подлинными лайнерами пустыни, в сравнении с испытанными ее «кораблями» — верблюдами. И все же скитания по этим старым дорогам особенно роднят человека с пустыней. Не скрою, что при ночевках у тускло горящего саксаульного костра, когда океан первобытной тьмы обступает путешественника на сотни километров вокруг, а вверху горит звездная бездна, такая близкая, какая бывает только здесь, я не раз мечтал побывать старым караванщиком. Пройти всю Гоби с нагруженными верблюдами неспешной поступью, раздумывая, примечая и запоминая то, что в напряженной спешке и суете жизни проходит мимо, ничем не обогащая душу. На этих ночевках не раз приходили мысли о том, что монгольская Гоби когда-нибудь станет местом психического отдыха, сосредоточения и уединения. Будет исцелять и ободрять людей своей отрешенностью, чистотой и удивительной силой красок ее природы, столь верно отраженных живописью Рериха, а ныне и современных монгольских художников, таких, как Сангатсохио или Аварзад. Только тот, кто видел Гоби в разные сезоны и условия погоды, может представить себе, например, громады гор густейшего лилового цвета, протянувшиеся на сотни километров, суровые фиолетовые кручи бэлей, блестяще черные щебнистые впадины, жаркий, унизанный ослепительными блестками кристаллов гипса пурпур холмов третичных глин... Эти удивительные сочетания цветов, меняющиеся с каждым часом, можно описывать без конца. Гоби — драгоценность, которая послужит всему человечеству. Вместо когда-то бывших здесь монастырей мы увидим замечательные здания для сосредоточения художников, ученых и музыкантов, отдыха нервно утомленных, утешения испытавших тяжелые удары судьбы. Я, пожалуй, последний ученый, видевший целый табун диких лошадей Пржевальского на воле в Черной Гоби с расстояния нескольких метров, уверен в этом! 1970 г. Л.МИНЦ ото В. ОРЛОВА Дарваз в Бухаре С утра в гостиницу пришел местный краевед Рази, бескорыстно и заботливо опекавший меня в Бухаре, и пригласил погулять по городу. Один московский товарищ, .большой знаток Средней Азии, просил купить ему для коллекции несколько на-скудо — сушеных, изукрашенных тыквочек для зеленого табака-наса. Наскудо продаются на базаре, сказал Рази, а туда заберешься — за час не выберешься. Глупец тот, добавил он, кто уйдет с бухарского базара, ничего не купив; дважды глупец, кто придет туда только покупать. Наскудо мы купили быстро — три штуки: круглую, яйцевидную и в форме груши, и, значит, глупцами уже не были, но, чтобы не оказаться дважды глупцами, не спешили уходить. Ходили, приценивались, пробовали. Какая-то женщина торговала крупной желтой морковью. Одни брали морковь целой, другим она нарезала ее соломкой — и так быстро, словно швейной машинкой строчила. — На плов берут, — пояснил Рази. — Потом в горпарк пойдем, поедим лагмана. Вдруг за спиной раздался низкий и протяжный рев. Он перекрывал гомон базара, и ему вторил барабанный рокот, негромкий, но ясный. Я обернулся. На эмалевом фоне осеннего бухарского неба неожиданно выросла фигура человека. Он стоял на желтой стене, вздымая длинную трубу-карнай. Я взглянул на Рази, но нас разделил старик, степенно проезжавший на ишачке. Ишачок, видать, заинтересовавшись, остановился и стал крутить головой. Тем временем карнай заревел снова. Прошло несколько минут, прежде чем Рази добрался до меня. — Дарваз выступает, — сказал он, опережая мои вопросы. — Народный цирк. — Самодеятельность, что ли? — уточнил я. — Зачем самодеятельность? — обиделся краевед. — Артисты они, а вообще-то колхозники. Выступают, когда в поле работы нет. В самодеятельности любой выступает, а эти — циркачи наследственные. В семье у них так было заведено. В одной семье тюбетейки вышивали, в другой вот эти наскудо твои делали, еще кто-нибудь колыбельки для ребенка мастерил. Короче — народный промысел, традиционное искусство. В кишлаках раньше, когда праздник, канаты натягивали и соревновались — кто по канату лучше ходит. Не у всех, конечно, получалось, не все и пытались. Но у кого лучше других выходило, своих детей учил, так умение и накапливалось... За рыночной стеной на небольшой площадке стояли люди. Над толпой возвышались два столба, укрепленные растяжками, а между ними провисал слабо натянутый канат. Под ним ходили два человека — постарше и помоложе, с густо набеленными лицами и в вывернутых тюбетейках. Еще на площадке стояла здоровенная гиря. Проталкиваясь вперед, я споткнулся о нее, но она не шелохнулась. У дальнего столба сидел мальчик, тоже в вывернутой тюбетейке. На нем была обычная майка и сатиновые спортивные шаровары, подпоясанные красным платком и поверх широким офицерским ремнем. — Дарвазчи, сын канатоходца, — сказал Рази. — В пятом классе учится. Стоявший перед нами милиционер обернулся и неодобрительно покачал головой: йок. — В шестом то есть, — поправился Рази. — В пятом в прошлом году учился. Они тоже приезжали. Старший мужчина с набеленным лицом оглядел площадь и тихо скомандовал своему товарищу. Тот подпрыгнул и вскарабкался на столб. Сначала дарвазчи прошелся по провисающему канату медленно, как бы пробуя каждый его сантиметр ногой. На дальнем от нас столбе была, укреплена площадочка, и, дойдя до нее, он, славно от неловкости, плюхнулся на доски и застыл, взмахивая руками в преувеличенном ужасе и дрыгая ногами. Старший крикнул ему что-то, он отвечал — по звуку судя, в рифму. Толпа засмеялась. Не успели мне перевести, как канатоходец резво вскочил и побежал. На середине он взмахнул руками и сел с размаху на закачавшийся канат. Последовал новый обмен репликами и опять в рифму, и все смеялись от души — и милиционер и Рази, но тут нижний крикнул по-русски: — Эй, что свалился? А верхний отвечал: — А что случился? И, хлопнув себя ниже спины, добавил: — Вот, чамадан не удержался! — А ты пугался? (Грамматика, конечно, хромала, но зато в рифму. И это действительно было неожиданно и смешно.) Потом он встал, покачнулся, и снова они о чем-то поговорили по-узбекски и (как объяснил Рази) по-таджикски. Канатоходец снова качнулся — для новой реплики, и действительно с земли тут же раздалось по-русски: — Ты там смотри, наверху, на автоинспектора не попади! А дарвазчи крикнул с ужасом, показывая на нашего соседа-милиционера: — Вот он где стоит! Тут вся публика обернулась к нам, а нижний закричал в испуге: «Вай, дод!» — и отдал хохочущему сержанту честь. И снова человек бежал по канату, цеплялся за него ногой, падал и удерживался. А нижний говорил что-то без умолку, и люди смеялись. Вдруг он оглушительно свистнул, и мальчишка в майке в мгновение вскарабкался на столб. На площадке он стал рядом с дарвазчи, а тот прикрепил ему к поясу страховочную веревку и несколько раз подергал, проверяя надежность. Мальчик взял в руки шест-балансир и уверенно тронулся в путь. Он шел медленно, останавливаясь через каждый шаг, качал шестом и при этом кричал тонким голосом: — Пахтакорлар яшасун! (Да здравствуют хлопкоробы! — перевел Рази.) Космонавтлар яшасун! Артистлар яшасун! Он дошел до конца, осторожно повернулся и пошел назад — к площадке. — Милисионерлер яшасун! Нашего соседа, судя по всему, в народном цирке знали и уважали. Мальчишка крикнул в последний раз «Пахтакорлар яшасун!» уже у самой мачты. С площадки к нему протянул руки тот — с набелённым лицом, притянул к себе и одним движением отстегнул от пояса страховочную веревку. Мальчишка подбросил вверх тюбетейку, ловко принял ее на голову и скользнул по шесту вниз. Толпа захлопала. Снова рассыпались барабаны, карнай взревел победно и оглушительно, и внезапно из-за спин людей, стоявших напротив нас, выскочил дюжий парень. Он был гол до пояса, в рыжих атласных шароварах, заправленных в мягкие красные сапожки. Торс его блестел на солнце, а мышцы были так рельефны, что между ними залегали тени. Перебежав площадку, он оказался рядом с нами и, схватив гирю, резко подбросил ее левой рукой выше головы. Поймал правой и не глядя кинул за спину. Тут же извернулся, принял гирю на грудь и начал отгибаться назад, пока не уперся руками в землю. Мы с краеведом на всякий случай отодвинулись. Милиционер остался и, полуобернувшись к Рази, что-то сказал. — Про себя сейчас рассказывать будет, — перевел мне Рази: Богатырь понянчил гирю, перебрасывая ее с груди на живот и обратно, оторвал руки от земли и медленно начал разгибаться. Гиря держалась как приклеенная. Милиционер восхищенно цокнул языком и опять полуобернулся к Рази. — Говорит, гиря настоящая, — восторженно шепнул мне краевед. — Он, сержант, сам с трудом поднимает. А мы с тобой и вообще, наверное, не поднимем. Он, говорит, все выступления здесь смотрит. На рынке работает. Стой, про себя палван рассказывает. Сейчас переведу... Парень держал гирю уже на вытянутой руке и быстро говорил. Очевидно, он сообщал что-то важное, потому что все внимательно его слушали, без смеха и ответных реплик. — Слушай, — оказал Рази, — он, значит, говорит... Но богатырь перехватил гирю левой рукой и неожиданно заголосил по-русски: — О себе хочу рассказать! — кричал он. — Моя фамилия Нурходжаев Эргашходжа. Мне двадцать один лет, из них одиннадцать с гирями занимаюсь, и много для этого силы воли надо. — Все правильно, — восхищенно подтвердил милиционер. — Нурходжаев, я сам документы проверял. Далее Нурходжаев Эргашходжа подробно и зычно поведал о своем методе тренировок и в заключение предложил желающим попробовать поднять его гирю. Какой-то недоверчивый человек в толпе нашелся и действительно оторвал гирю от земли: обеими руками и еле-еле. — Х-ха! — выдохнул карнай за спиной. Хи-хи-хи — мелко рассыпались барабаны. Тогда вновь подбросил гирю Нурходжаев Эргашходжа, и вторая появилась в его руках. Палван-богатырь жонглировал ими, сводил и разводил руки, приседал и бегал по кругу. Потом на скамейку рядом с шестом положили бутылку, и Нурходжаев Эргашходжа перерубил ее ладонью. Из-за угла выехал на ишачке давешний старик. Увидев столько народу, ишачок охотно остановился, и хозяин не стал подгонять его. Они оба, вытягивая шеи, приготовились смотреть представление. Но палван был последним номером. Раскланявшись, он убежал, и тут же быстро ушли канатоходцы и музыканты. Толпа стала расходиться. Милиционер пожал нам руки, прикладывая левую ладонь к животу, и поспешил на базар — служба. И мы тоже поспешили, чтобы съесть по чашке лагмана в горпарке. Там его готовили вкуснее, чем в гостинице. Так сказал местный краевед Рази, и сомневаться в правоте его слов не приходилось. КУРТ КЛАМАН В ДИКОМ РЕЙСЕ Продолжение. Начало в № 3. Вахта наша подходила к концу. Джонни и его команда пришли сменить нас. Мак-Иитайр поднялся наверх. Мы постояли немного, у фальшборта, прокачивая свежим морским бризом переполненные смрадом легкие. Перед нами лежал бархатисто-черный Индийский океан. Впереди мерцал слабый огонек,— по всей вероятности, какой-нибудь пароход. Над нами распростерлось звездное небо. Ярко, отчетливо сиял удивительный Южный Крест. Мак-Интайром, казалось, снова овладела его навязчивая идея. Он стоял у релингов и, сжимая руками железные поручни, напряженно всматривался в «очную темень. — Слышишь, что-то шлепает о борт и плещется? Это ОН! — Да кто же, Мак, кто там, за бортом? — опросил я «сам ответил: — Никого нет, это судно режет штевнем воду. — Ты ничего не знаешь. Это ОН объявил мне мат через тебя. И с первого же раза! ОН, должно быть, где-то рядом. Неужели это говорит тот самый могучий ирландец, который перепугал всех нас? Нет, не иначе существует еще и второй Мак-Интайр — слабый и суеверный. — Ты же боишься меня, — сказал Мак, — и все-таки объявил мне мат. Это был ОН! Мы вместе пошли в душ. Здесь я снова увидел бугры его мышц и стальные сухожилия. — Мак, мне жаль тебя. Я тебя не боюсь: как-никак ты помогал мне в бункере. Только будь добр: оставь меня в покое со своей проклятой акулой! Ирландец повязал вокруг шеи платок и молча отправился в столовую лить холодный чай. Я быстро нырнул в койку, надеясь, что он не будет меня тревожить. Когда он вошел в кубрик, я притворился спящим. Жорж уже вовсю храпел за своей занавеской. Тусклая лампочка на подволоке подрагивала в такт машине. Мак-Интайр сидел на краю койки и держал на коленях свою шахматную доску. Фигуры на ней по-прежнему оставались в той же позиции, при которой мы закончили игру. Ирландец недоверчиво взирал на поле, словно еще. надеясь уклониться от мата. Он вытаскивал из гнездышек то одну, то другую фигуру. Ничего не помогало. Мат был бесспорный. Бог морей горел. Долго бился Мак-Интайр над партией, затем сложил наконец фигуры в шкатулку, подпер голову руками и погрузился в мысли. Вдруг он сунул правую руку под матрац, медленно вытащил револьвер и извлек из него барабан. Три патрона поблескивали в нем. Неужели он хочет застрелиться? Встревоженный, я повернулся на другой бок, каждую секунду ожидая выстрела. Татуировка на предплечье, даты рядом с изображением рыбы-молота и этот ужас после проигранной партии... Сколько ни раздумывал, я не мог отыскать в этом никакой взаимосвязи. Какая же здесь кроется тайна? Словно читая мои мысли, Мак-Интайр вдруг заговорил, и слова его четко звучали в тишине: — Ты думаешь обо мне и не можешь заснуть. Но ты абсолютно ничего не знаешь о дубляже и о том, каково бывает, если его получают дважды. Я не понял ни слова, но почувствовал, что Мак-Интайр готов раскрыть свою тайну. Я отдернул занавеску, уперся локтем в край койки и вопросительно посмотрел на него: — Дубляж? Что это такое, Мак? Я никогда не слышал этого слова, но полагаю, что оно французское. — Ты сказал сегодня, что жалеешь меня. А раз так, я объясню тебе, почему я расспрашиваю о рыбе-молоте. Ты услышишь, почему я так бесцеремонно обошелся с допкименом и зачем согнул кочергу в кочегарке. Но только не здесь. Пойдем на бак. Сейчас ночь, и .я не хочу, чтобы это услышал кто-нибудь еще. Стараясь никого не разбудить, я вылез из койки и направился за ирландцем, захватив с собой табак и папиросную бумагу. Я полагал, что для рассказа Мак-Интайр у потребуется некоторое время, а кроме нескольких «бычков», курева у него не было. — Почему ты хочешь рассказать об этом именно мне? — поинтересовался я. — Потому что, как я заметил, ты непохож на них и способен мне поверить, — ответил он. На баке мы уселись на кнехты, и я свернул две сигареты. Молча сделав несколько затяжек, Мак-Интайр начал: — Перед тобой сидит преступник, дважды убийца. Если хочешь, у меня на совести даже больше людей, ведь я служил в Иностранном легионе. Но за два убийства я получил дубляж. Все случилось только лишь из-за моей проклятой богом силы. Я родился неподалеку от Дублина. Еще молодым парнем я уже мог пригнуть быка к земле, ухватив его за рога, Но на суше для меня не было работы. Тогда я пошел в море, плавал на маленьком ирландском суденышке. Как-то раз в Корке, в портовом кабачке, я влип в драку с английскими солдатами и вынужден был обороняться. «Томми», которого я сбил с ног, так больше и не поднялся. Мои дьявольские руки с одного уДара отправили его на тот свет. Меня засадили в каторжную тюрьму. Если ты попадешь когда-нибудь в окрестности Талламора, то увидишь большое красное здание. Я просидел там четыре года за убийство. Срок кончился, и я поклялся никогда больше, ни в каких стычках не пускать в дело свою правую руку. Вот она, посмотри повнимательней. Мак-Интайр поднес сжатый кулак к, моему лицу, и. я отметил, что он был не очень-то большим и к тому же вовсе не походил на кулак убийцы. — Кому-то мешало, чтобы я оставался жить в Ирландии, поэтому меня попросту вышвырнули из страны. Я нанялся кочегаром на «голландца», и в конце концов этот ржавый горшок пришел в Алжир. Вот там-то я и загремел ненароком в «Легион этранже». Пьян был смертельно, — первый раз в жизни не смог пустить в ход кулаки, когда нужно. Меня уволокли в пустыню и дрессировали там — учили всевозможным гнусностям. Мы должны были убивать людей, а нам за это обещали хорошо платить. Однажды нас перевозили на грузовике: мы зачем-то понадобились в Марокко. Когда машина въехала на пограничный мост, я спрыгнул в воду. Вместе со мной удрали еще три легионера. Вслед нам стреляли. В живых остался один я. В погоню тут же послали лодку. Можешь мне поверить, я плаваю как дельфин, до спасительного берега оставался всего какой-то метр, и тут меня ударили веслом по голове. Мак нащупал рукой большой шрам, который я уже раньше заметил под его короткими пепельными волосами. Мак-Интайр глубоко затянулся, выпустил дым и продолжил рассказ: — В сознание я пришел лишь в Боне 1. Меня заковали в . цепи, целыми днями не давали воды, хотели уморить жаждой, свиньи. Но я выдержал — отделался лишь последним предупреждением перед отправкой на каторжные работы. Затем меня послали в дальний форт. Это был отрезанный от всего мира четырехугольный «загон» из камня и- прессованной глины — в самом сердце раскаленной пустыни. Перестрелки с туарегами не заставили себя ждать. Чтобы выжить, мы должны были убивать. В этом гиблом местечке смерть подстерегала нас на каждом шагу — если не от палящего солнца или ночного холода, так от руки бедуина. О побеге нечего было и думать. Что можно сделать, если вокруг тебя на сотни километров пустыня? 1 Бон (ныне А н н а б а) — город-порт в Алжире. — Прим. ред. Вот как раз в Сиди-эль-Бараб — это проклятое название мне никогда не забыть — я вторично пустил в ход свои ручищи. Я был ранен, арабская пуля пронзила плечо. Но свинья Вавэ, лейтенант Вавэ, приказал мне явиться имеете со всеми на поверку и стоять на, этой адской жаре целый час с винтовкой у ноги. Кровь текла у меня по спине. Я стоял в луже крови. Это было невообразимое «мучение, но Вавэ не (позволил меня перевязать. Он был слабак и ненавидел мою силу и непокорность. Он ненавидел меня за то, что я все еще не подох. В конце концов я не выдержал и упал. Казалось, форт завертелся и рухнул на меня. Последнее, что я увидел, прежде чем потерять сознание, . было огромное огненное колесо, бешено вращавшееся перед глазами... Мак помолчал немного и продолжал: — Пинок ноги привел меня в чувство. Я все еще лежал на песке во внутреннем дворе. В самой середине этого раскаленного, как сковорода, прямоугольника лежал я, а рядом стояли легионеры. Тут я увидел ноги Вавэ. Они надвигались на меня, становились все больше и больше. У моей головы эти гигантские ноги остановились. Я услышал ненавистный голос лейтенанта Вавэ — язвительный и подлый голос. Мои руки потянулись вперед. У меня было такое чувство, будто я давно умер, а вся моя жизнь перелилась в руки. Чужие, опасные существа — они без моего приказа сами подобрались к ногам Вавэ, крепко ухватили их и сжали так, что лейтенант грохнулся на землю. Не знаю, кричал ли, он, — я ощущал только его ноги. А мои руки тянулись дальше, давили, плющили и раздирали тело Бавэ. Ничто уже не могло помочь ему. В тени стены форта стояли легионеры и, не пробуя вмешаться, наблюдали, как я расправляюсь со скотиной лейтенантом. Он давно уже не дышал. (Но я не останавливался, не мог остановиться: сокрушающее огненное колесо все еще вращалось во мне. До утра я провалялся рядом с трупом Вавэ. Никто не подходил ко мне. Всех охватил ужас. От раны у меня началась лихорадка. Я никогда не забуду эту ужасную ночь, поверь мне. За забором выли шакалы, они чуяли мертвечину. На следующее утро, когда поднялось неумолимое солнце, Вавэ начал гнить. А я все еще жил — ночной холод принес мне облегчение. Я медленно пополз в тень здания. Больше часа потребовалось мне, чтобы преодолеть пятнадцатиметровый раскаленный плац, и никто не предложил помощи. Все боялись моих рук. Лишь очередная смена занялась мной. Они перевязали кое-как плечо и заковали меня в цепи. Рисунки В. КОЛТУНОВА — Мак, я никак не пойму, при чем же,здесь твоя рыба? — Yes, — сказал Мак-Интайр, — я рассказываю про свинью Вавэ, потому что с его убийства все и началось. Конечно, для них это было преднамеренное убийство. Ведь жертвой-то стал французский офицер! Убей я десять или двести кабилов или берберов, они бы навесили мне орден. А теперь меня заковали в кандалы и отправили по караванной тропе в Константину, где заседал военный трибунал. В результате — двенадцать лет каторги- во Французской Гвиане. Климат в Гвиане дьявольский. Весь день мы должны были вкалывать в удушливой тропической жаре. Вечером нас отводили в тюрьму. Арестанты дохли как мухи. С болот ползла гнилая лихорадка. О бегстве нечего было и думать — чистое самоубийство! Потом нас послали строить железнодорожную ветку близ Сен-Лорана. Я таскал и укладывал шпалы и тяжелые рельсы, толкал груженые вагонетки, и сила моя росла с каждым днем. Никто не осмеливался схватиться со мной. Однажды вечером Луи, наш ублюдочный надсмотрщик, огрел меня плетью из кожи бегемота. Ему показалось, что я слишком медленно поднимаюсь .на платформу. Попробуй защитись, когда на руках и ногах у тебя кандалы! Ведь после работы нас тут же заковывали снова. Все-таки я попытался сопротивляться и схватил его за руку. Ты же знаешь мой захват. Луи упал. Он корчился у моих ног, как червяк. Я отпустил его, однако правой рукой ему уже не владеть никогда. За это я получил дубляж. Ранее меня приговорили к обыкновенной ссылке, а теперь наказание удваивалось. Я провел на каторге уже пять лет. Через год я мог бы стать «либерэ». Либерэ, правда, еще не совсем свободный человек, но он уже может работать под надзором в городке и, по крайней мере, свободен от цепей. Словом, вместо оставшихся двенадцати месяцев меня ожидали двенадцать лет. Ты не можешь себе представить, что это значит. Меня отправили на Чертов остров, и тут началась жизнь, которую и жизнью-то назвать страшно. Бежать с этого острова невозможно. Пытались многие, да только никому не удавалось. Можешь ты себе представить, что это такое — быть погребенным заживо? Изнурительная работа, постоянно в цепях, климат убийственный! Где-то далеко жизнь идет дальше без тебя. Где-то далеко люди живут, любят, пьют вино, в Ирландии растет зеленая трава, на лугах пасется скот, и все это без тебя! О тебе просто забыли. Ты пропал без вести, тебя вычеркнули из 'памяти, а в один прекрасный день закопают в землю, не пролив над могилой ; ни единой слезы. При дубляже никаких скидок и амнистий не полагается. Я еще жил и в то же время был, по существу, уже мертв, Любая попытка к сопротивлению или неповиновению удваивала срок наказания. Лучше всего было бы попросту наложить на себя руки. Я дошел до точки... Мак-Интайр умолк. Он опустил голову и долго смотрел себе под ноги. На баке стало прохладно. Набежавший ветер трепал края тента. Я чертовски устал и охотно отправился бы спать, но самое интересное было еще впереди. Я свернул по второй сигарете. Затянувшись раз-другой, Мак-Интайр продолжал: — Немного оставалось среди нас тех, в ком тлела искра мужества, кто верил еще в возможность побега. Я не знаю, видел ли ты когда-нибудь в атласе, где находится Чертов остров. Вряд ли ты разыщешь его. Это высохший каменистый обломок, столь хитро запрятанный в океане, что никому и в голову не придет, будто там могут жить люди. И все-таки я решил бежать. Я уже говорил тебе, что плаваю, как дельфин. Но в водах кишели акулы, и не было ни малейшего шанса уклониться от встречи с ними на длинном пути до материка. Они кружили вокруг острова, мы постоянно видели, как их треугольные спинные плавники режут воду. Снова замолк Мак-Интайр. Я сидел на кнехте и пытался представить себе ирландца в арестантской одежде. — Тебе не понять, — заговорил он после паузы, — что испытывает человек, лишенный малейшего права быть самим собой. В пять утра начинался наш каторжный труд, а в пять часов пополудни нас снова запирали. И вот однажды на моем горизонте забрезжил луч надежды. Одному моему товарищу по несчастью, Туру Нордстранду, медвежьей силы шведу, передали тайком с воли записку, где был изложен план побега. План самый авантюрный, шансов у нас было — один из ста. Но этот один шанс все-таки был! У шведа в Сан-Франциско жил родственник, который решил помочь моему тюремному приятелю. «Ты такой же сильный, как я, — сказал мне Тур, — а путь, что предстоит нам преодолеть, под силу только таким парням, как мы». План был следующий: голландское каботажное судно, капитана которого сумели подкупить, должно крейсировать у границы территориальных вод, подобрать нас и доставить в Венесуэлу. В назначенный день у Чертова острова бросает якорь шведский лесовоз. Разгружать его посылают, конечно, каторжников. «Голландец» в этот день ожидает нас в море, а мы должны вплавь добраться до него. Для защиты от акул нам следовало обзавестись большими ножами. Нам часто приходилось разгружать и нагружать на рейде суда, Для этой работы выделяли только самых сильных и выносливых арестантов. Тур Нордстранд и я всегда старались попасть в такую группу. Это была единственная возможность побыть хоть немного без цепей. Мы рвались к ней, хотя и знали, что придется перетаскивать под палящим солнцем уголь в пыльные трюмы или крячить тяжелые бревна. Словно в лихорадке, ожидали мы дня своего освобождения. С . большим трудом нам удалось изготовить из крепкого шинного железа два длинных ножа. На это ушло два месяца. Инструментом служили наши цепи, наковальнями — камни или железнодорожные колеса. День и ночь мы били по железу, пока не получились два клинка длиной по сорок сантиметров. Чтобы лучше держать нож в руке, я приспособил к сосновой рукоятке поперечину. Оружие имело форму креста, и теперь по этому признаку я узнаю ЕГО. ОН будет носить мою метку, пока не погибнет. ОН рыскает с этим крестом по морям, ищет меня. Я отметил ЕГО навсегда!.. Мак-Интайр вскочил и схватился за стойку тента. Руки его дрожали, в глазах снова вспыхнул огонек одержимости, взгляд блуждал по темной глади моря. Мне стало страшно. Чем мог закончиться наш ночной разговор? Я попытался успокоить ирландца, но он грубо оборвал меня: — Слушай! все поймешь, когда я докончу свою историю! Только прошу: верь мне, даже если она будет казаться совершенно неправдоподобной... Мы держали ножи на теле днем и ночью. Поистине труднейшее дело — скрыть это длинное оружие от глаз стражников. И вот наступил долгожданный день. Черный фрахтер бросил якорь по ту сторону мола. Не пробило еще и четырех, как нас стали распределять по работам. От страха, что меня могут не назначить на разгрузку, я истекал холодным потом. Когда подошла очередь и стражник какое-то мгновение нерешительно разглядывал меня, я от волнения чуть было не упал ему в ноги. Но наши. с Туром мускулы решили; дело. Нордстранд и я были в первой партии, отправленной на баркасе к фрахтеру. На нас еще были цепи: снимали их всегда уже на борту. Когда мы приблизились к пароходу, я увидел, что на корме его развевается шведский флаг. Итак, все шло по плану. 'Как сейчас помню, это было двадцать третьего января. Мы вскарабкались по трапу на палубу. И только на борту с нас наконец сняли цепи. В полдень баркас пришел снова и привез нам в вонючем котле обед. Охраняемые четверкой вооруженных до зубов французов, мы сидели на люке и ели, с волнением обшаривая глазами море. Придет ли голландское судно? Тур Нордстранд украдкой ткнул меня в бок и незаметно качнул головой в сторону. Теперь уви-дел и я. У самого горизонта отчетливо была видна черная точка. От волнения у меня задрожали руки. Работая на палубе, мы с трудом подавляли возбуждение. Лишь бы только не выдать себя! И каждый раз, когда мы осторожно поднимали головы и как оы ненароком бросали взгляд на сверкающую поверхность моря, черная точка становилась все больше. Это мог быть только наш «голландец». Можешь ты себе представить, какое в эти мгновения у меня было состояние? Вот-вот я должен был начать действовать, а там уж пан или пропал! Судно приблизилось настолько, что до него можно было добраться вплавь. Тур Нордстранд доложил надсмотрщику, что ему необходимо справить нужду. К нему тотчас же присоединился и я. Об этом мы сговорились заранее. Гальюн оыл расположен по правому борту, со стороны, обращенной к открытому морю. Мы прошаркали по палубе, как загнанные вьючные животные. Караульный следовал вплотную за нами. Я протянул руку к дверной задвижке. Стражник внимательно следил за моими движениями, и чувство опасности на секунду оставило его. В то же мгновение Тур Нордстранд кошкой бросился к нему и точно рассчитанным ударом кулака свалил с ног. Не успел караульный упасть на палубу, как я подхватил его. Мы втолкнули француза в гальюн и заперли там. Ключ полетел за борт. Мы кинулись к фальшборту. Шведские матросы заранее привязали к нему трос, свисающий прямо в воду. Видно, дядюшке Тура Нордстранда пришлось-таки здорово раскошелиться, готовя побег. Бесшумно скользнули мы в воду и, вкладывая в гребки всю силу, поплыли, норовя поскорее убраться подальше от парохода. Ружейный салют «в нашу честь» мог раздаться в любой момент. И. тут неподалеку показался спинной плавник голубой акулы. Словно сабельный клинок, резал он воду. Гадина описывала вокруг нас широкие, но от раза к разу все более сжимавшиеся витки спирали. Я схватился за нож, моля бога, чтобы рядом не оказалось брлыие акул. Ведь убей мы одну, на ее кровь тут же ринется десяток других. Хоть тысячу раз воображай заранее, будто отбиваешься ножом от акулы, все равно появляются они совсем иначе, чем тебе это представлялось. Да к тому же шкура у них толстая и шершавая, словно терка. Дай им только сойтись с тобой вплотную, и они тут же располосуют тебя до костей. А эта голубая акула уже почуяла человечину. Она стремглав ринулась к Туру. Когда она достигла его, швед поднырнул и всадил нож прямо в акулье брюхо. Остановиться акула не могла. Она двигалась дальше, и Туру оставалось только изо всех сил удерживать нож, а уж чудовище само' распарывало себе брюхо. Мы плыли в крови, среди акульих потрохов. Уже утопая, эта чертовка успевала-таки жадно хватать свои собственные кишки. До каботажника оставалось еще добрых пятьсот метров. Между судном и нами кишели акулы, то тут, то там выныривали из воды их острые плавники. А мы плыли дальше, я — первый, Тур Нордстранд чуть позади меня. Ставкой была наша жизнь. И тут над водой плетью хлестнул выстрел. Черта с два: им уже в нас не попасть. Шлюпку они не спустили. Может быть, родственники Тура подкупили и охрану? Во всяком случае, акулы в этом сговоре не участвовали. Кровавая приманка привела их в настоящее бешенство. Мне приходилось обороняться сразу от трех-четырех хищниц. Одной из акул я засадил нож в позвоночник столь прочно, что она потащила меня за собой на глубину. Нож застрял, как вбитый гвоздь, но я вовсе не собирался лишаться своего единственного оружия. Ведь без него мне наверняка была бы крышка. На какую глубину утащила меня рыба, я не знаю. Мне повезло: нож наконец-то высвободился. Я оказался на поверхности, крепко сжимая в руке клинок с сосновой рукояткой. Нырнув снова, чтобы ловчее уклониться от очередной акулы, я увидел из-под воды ее мощное тело. Меня поразили его необъятные размеры... Мак-Интайр запнулся, будто воспоминания о пережитом в те ужасные минуты лишили его дара речи. Когда он заговорил снова, голос его дрожал: — Я вынырнул и увидел, что все спинные плавники сбились в кучу чуть в стороне. Там боролся за жизнь мой товарищ. Вода забурлила, вскипела темно-красной пеной. Тур Нордстранд так больше и не вынырнул... Полный страха, плыл я дальше. С каботажника уже махали мне руками. Однако мне предстояло выдержать последнюю, самую тяжелую битву. Один на один с НИМ, с морским королем. Все остальные бестии признавали его величие и держались на почтительном удалении. Я тебе говорю: такую рыбу-молот не .видел еще никто! Сперва ОН сделал вираж вокруг меня, стремясь отрезать путь к судну. Его спинной плавник, большой, словно парус, шипя, резал воду. ОН нырнул, зашел снизу, и я увидел его огромную, полукруглую, широко разинутую пасть с грозным частоколом острых зубов. Она вот-вот готова была захлопнуться. Но я ускользнул и на этот раз. Игра повторялась снова и снова. Я уже потерял счет атакам. Я наносил ЕМУ удары своим ножом, но не мог пробить толстую шкуру. ОН нападал, проносился мимо, и все-таки ухватить меня ЕМУ никак не удавалось. При каждой попытке рыбе приходилось делать новый виток, а я пользовался этим временем, чтобы продвинуться поближе к спасительному борту судна. Оставалось проплыть каких-нибудь пятьдесят метров^ когда ОН пошел в очередную атаку. Это было похоже на шахматную игру. Все новые и новые ходы выискивал ОН, чтобы добраться до меня. На этот раз рыба-молот зашла сзади. Едва шевеля хвостом, медленно, очень медленно стал ОН настигать маня, словно размышляя по пути, как ловчее меня обвести. Даю слово, ОН отлично понимал, что мы с ним противники «на равных». ЕМУ не удалось застать меня врасплох. Когда акула вдруг неожиданно метнулась ко ьше, я успел обернуться и увидел мерзкие глазищи на огромной молотообразной голове. Ты не представляешь, что это было за зрелище! На каждом конце гигантской кувалды — в трех метрах друг от друга! — по большущему темному глазу. Не мигая, в упор таращатся они на тебя. Так и сверкают — свирепые, кровожадные. ОН ринулся на меня. Совсем близко я видел темную тень судна. Люди на палубе воабужденно размахивали руками и что-то кричали мне: они и так уже довольно далеко забрались во французские территориальные воды. Вот уже в мою сторону полетел трос, но мне было не до этого. Ослепленные яростью, мы бились не на жизнь, а на смерть, и разнять нас было невозможно. Уже у самого судна ОН поднырнул и своим шершавым боком ободрал мою ногу до мяса. И тут вдруг глаз, огромный черный глазище возник передо мной. Глазное яблоко в упор таращилось на меня, прямо-таки вылезало из орбиты. И в этот глаз я всадил свой нож! Я по пояс высунулся из воды и, собрав остаток сил, нанес удар с такой мощью, что нож вошел в кость глазницы и остался торчать там. Я выпустил из рук оружие, рывком преодолел последние два метра и намертво вцепился в брошенный мне трос. Можешь считать меня чокнутым, но я понял еще и вот что. Морокой король запомнил меня. Даже когда меня вытаскивали на палубу, ОН все еще сверлил меня своим взглядом. Я никогда этого не забуду. Рыба-молот признала меня победителем, но лишь на этот раз. И я понял тогда, что покоя мне больше не видать. ОН повсюду будет искать меня, чтобы вновь сразиться со мной. Когда судно дало ход, ОН поплыл следом за нами, устало ударяя хвостом. Немым упреком торчала из его глаза крестообразная рукоятка ножа. Вскоре опустились сумерки, и судно ушло из опасной зоны. Я назвался Туром Нордстрандом. Не задавая лишних вопросов, меня доставили в Венесуэлу. Если где-нибудь в море ты увидишь треугольный парус спинного плавника, а впереди него крест — рукоятку ножа), знай: это ОН. Мак-Интайр умолк. Он медленно подошел к самому штевню и молча уставился на черную водную равнину. Я же удалился в кубрик и бросился на койку. Я устал как собака. Но и во сне меня преследовали ужасные видения. Я не знаю, когда Мак-Интайр вернулся в кубрик. Перед восьмой склянкой нас растолкали на вахту. Мак-Интайр был уже возле котла и выгребал шлак. Выгребал молча, ни словом не обмолвившись о прошедшей ночи... Жизнь на судне шла своим чередом. Мы примирились с тем, что ирландец стоит вместе с нами у топок, сидит рядом за столом и спит в нашем кубрике. Большинство избегало его, считая ненормальным, опасным чужаком и авантюристом. Я был единственным, кто знал о тяжких превратностях судьбы, выпавших на долю Мак-Интайра. Я вовсе не собираюсь утверждать, будто Мак-Интайр был заурядным кочегаром и пребывал в ясном уме, однако страха перед ним, как другие, я не испытывал, мои чувства к нему скорее можно назвать состраданием. Во время одной из наших шахматных битв он объяснил мне смысл татуировки на своем предплечье: — Здесь, рядом с рыбой-молотом, цифры. Это даты, когда я прикончил четырех бестий, столь напоминавших ЕГО. Первых двух я убил еще в Венесуэле, в третьего, смотри сюда, я влепил из шлюпки три пистолетные пули. Это было на рейде Порт-Луи, когда меня послали доставить на берег нашего кэпа. Последняя дата совсем свежая. Когда я расправлялся с четвертым, я увидел и ЕГО. ОН кружил вокруг, пока я вспарывал брюхо его сородичу. Я слышал, кaк с шипеньем режет воду спинной плавник, и видел крест, который ОН все еще носит в своем глазу. ОН не напал на меня, только кружил и кружил возле шлюпки. Один раз ОН прошел столь близко, что я даже испугался: такой ОН ,был огромный. Я тебе точно говорю — это настоящий морской король. У берегов Южной Америки я одолел ЕГО. С тех пор ОН идет по моим следам. Здесь, у восточного берега Мадагаскара, ОН снова хочет вызвать меня на бой. Я чувствую это. История об акуле, жаждущей мести, показалась мне совершенно невероятной, и теперь я почти не сомневался в том, что Мак-Интайр потерял свой рассудок на Чертовом острове или лишился его позже, в битве с «морским королем». Так или иначе, а вахту он стоял — дай бог всякому. И я как-то постепенно начал забывать о его «пунктике». Время тянулось медленно, монотонно и нудно. Мы даже разговаривать толком разучились. В извечном однообразии морских будней узорная ткань наших бесед мало-помалу вытерлась. Осталась одна лишь затхлая и прелая основа. Когда же мы оставили Гамбург? Год назад, десять, сто лет? Куда несет нас «Артеми-зия»? Мы не только не знали, где кэ.п собирается встать под разгрузку, но и вовсе потеряли всякую ориентацию во времени и пространстве: изо дня в день все те же громады волн вокруг, те же альбатросы, капские голуби и дельфины. А может, мы и не идем уже, а стоим себе на одном месте? Нет, мы все-таки двигались... Пенистые волны, вздымаемые стальным штевнем старушки «Артемизии», свидетельствовали, что есть для нас в этом мире какое-то место назначения, а мятежные события последующих дней доказали, что время тоже не стояло на месте: «время собирать камни и время разбрасывать камни». И события эти роковым образом сплелись с несчастной судьбой нашего «Мака-рыбы» — Мак-Интайра «короля ирландского»... В долгом тропическом рейсе наши продовольственные запасы протухли и зачервивели, питьевая вода воняла и цветом напоминала болотную жижу, да и той выдавалось всего по кружке в день матросам и по две кочегарам. Начальство же наше (мы знали об этом доподлинно от стюарда) угощалось свежей ветчиной и запивало еду холодным пивом. Мы 'решили объявить протест и первым делом коллективно выбросить свой харч за борт. Для выработки плана боевых действий все собрались в столовой, но не успели закончить этот импровизированный митинг, как вошел донкимен Джонни. Все мигом очутились на своих местах. Ян, Фред и я играли в карты, Ренцо мирно вырезал из куска дерева кораблик. Донкимен, искоса поглядывая на нас, налил себе холодного чая. — Не скоро мы еще сойдем на бережок, — сказал он, ухмыляясь. — Ни одного порта на горизонте. Он определенно ухватил кое-что из наших разговоров и хотел теперь подзавести нас, чтобы вызнать все поточнее. Самое t лучшее было — смолчать. Одна- ко не в правилах Яна держать свою «хлопушку» закрытой. — Ах, знаешь, Джонни, — сказал он с наигранным дружелюбием, — мы тут как раз размышляли над тем, что будем совать в пасть котлу, когда кончится уголь. Все заулыбались. Ян не робел и нахально рассуждал дальше: — Ты же сам, как донкимен, знаешь, что уголька-то у нас — кот наплакал! Получалось, будто до прихода Джонни мы только и делали, что спорили о запасах угля. Прямо-таки можно подумать, что топливо для нас, важнее еды. Донки-мену предложили высказаться. Он почувствовал, что мы берем его «на пушку», быстро допил свой чай и выскочил из кубрика. Мы услышали, как его деревянные сандалии прощелкали к машинному отделению, и поняли, что он пошел к механику — доложить, в каком мы настроении. Первым подал голос Ренцо: — Покатил на нас бочку «свиной морде»! Расскажет, должно быть, о червях в угле. — За борт,— закричал Фред,— за борт вонючую труху, и у всех на глазах! Кто-то поставил на стол миску. Все побросали в нее свои куски сыра, так что червяки только полетели во все стороны. За сыром последовала и протухшая колбаса. Нас было шесть человек кочегаров, но присоединились еще и матросы. Молча двинулась наша процессия на бак. На мостике мелькнула рыжая голова «бульдога» — нашего дорогого чифа. Мы дошли уже до второго люка. Никто не произнес ни слова. С самыми серьезными минами, подошли мы к релингам. Кто-то шепнул, что чиф наблюдает в бинокль. Но это нас не остановило. В конце концов это ведь были наши продукты, и мы могли поступать с ними как заблагорассудится. И даже если мы их сообща отправляем в воду, то это еще вовсе не мятеж. Харч летел за борт, а мы стояли рядом, вытянувшись, как на парадном смотре. Вонючая труха пошла на корм рыбам. Милосердное море покачало немного куски на гребнях волн, потом, отчаянно споря из-за каждой корки, на них накинулись альбатросы. Ренцо громко рассмеялся. Жорж одернул его: — Прикуси язык, парень. Пусть они не думают, что тут шутки шутят. Мы молча отправились в кубрик. Беспорядок кончился. Один матрос прибежал с мостика — он только что отстоял свою вахту — и тут же поспешил сообщить нам о том, что происходило наверху. — Кэшу нарушили послеобеденный отдых, так что он метался там злой как черт, — начал рассказывать вахтенный, очень лов-имитируя казарменные металлические нотки в голосе кэпа. — «Что происходит, штурман?» — «Люди протестуют, капитан. Там их собралась целая толпа, и все швыряют свои продукты за борт». Настроение у кэпа стало еще гаже. Опять, поди, разбушевалась его язва: ветчина оказалась для желудка чересчур жирной, а стакан портвейна — слишком тяжелым. Словно стервятник, накинулся он на штурмана: «Что, на моем судне — протестовать? В море? Сколько было человек?» И штурман всех вас пересчитал. «Десять человек, капитан, — сказал он, — шесть кочегаров и четыре матроса. Они выкинули в море сыр и колбасу». Это сообщение совсем взбесило кэпа. Забегал он взад-вперед по мостику и стал расспрашивать чифа о продуктах. Ваше недовольство его очень удивило. «Бульдог» же думал, как бы ему получше выгородить себя. «Капитан, — сказал он, — ведь мы уже так долго в море, холодильников у нас нет, вот продукты и протухли!» Мне показалось, что я ослышался: надо же, «бульдог» отбрыкивался! «Я не знаю, — говорит, — что мы теперь сможем выдать людям», — и вид у него такой виноватый. И тут послушайте, что оказал кэш «Что вы им выдадите? Те продукты, что есть на борту! О том, что пища в тропиках не сохраняется, я знаю и без вас. Курс менять я не собираюсь!» Кэш рассвирепел ужасно. Он уже проклинал и чифа и команду, кричал, что никто ему не указ. Потом они пошли в каюту кэпа. Больше я ничего не смог разобрать, отчетливо услышал только имя Мак-Интайра... Матрос ушел в свой кубрик. Мы снова остались одни. Каждый думал, что в ближайшем порту нас всех спишут с судна. — А кто же дальше будет кочегарить? — спросил Фред. — Все это лишь полбеды. «Бульдогу»-то ведь тоже надо как-то выкручиваться. В последнюю вахту он опросил меня, что я могу оказать о кормежке. Я ничего не ответил, только оттянул нижнюю. губу, чтобы показать десны. Все же прекрасно знают, как начинается цинга. С мостика до нас донесся свисток. Это означало, что появился боцман. Итак, наш удар попал в цель. Ну теперь-то они ему выдадут по первое число! У меня вдруг стало сухо в горле. Жорж подвинул мне кружку с чаем. Наконец вошел боцман. Должно быть, не слишком-то ему хотелось идти в кубрик к кочегарам. Остановившись в нерешительности, он молча жевал табак. Развалясь на койке, блаженно почесывая волосатую грудь, Ян спросил с ухмылкой: — Ну что,- боцман, никак не решишься объявить, что завтра нам выдадут швейцарский сыр, салями и свежие яйца? Боцман не знал, что и сказать. Неуютно он себя чувствовал. Мы откровенно насмехались над ним. И то оказать: таким растерянным мы его давно не видели! Его счастье, что наступило время смены вахт. Только это и выручило боцмана в столь щекотливой ситуации. Кто его знает, что он доложит кэпу? Однако о нашем непочтительном обращении с ним явно постарается умолчать... Окончание следует Перевел с немецкого Л. МАКОВКИЙ О КАРТЕ МОСКОВИИ, ВЫЧИСЛЕННОЙ СПУСТЯ ПЯТЬ ВЕКОВ 12 июля 1557 года у Английского подворья в Москве остановилась карета: прибыл посланник английской королевы Елизаветы капитан Антоний Дженкинсон. Иван Грозный благосклонно принял посланника королевы — человека ученого, делового, да к тому же и учтивого. И с этого дня на протяжении последующих 16 лет вся деятельность Дженкинсона будет неразрывно связана с делами московскими... За эти годы он четырежды пересечет Россию от Белого моря до Астрахани по делам разнообразным и отнюдь не только торговым. Иноземному капитану удается стать настолько своим человеком при московском дворе, что во время второго путешествия, когда он отправлялся через Россию к персидскому шаху, Иван Грозный даст ему ряд коммерческих и дипломатических поручений. Их Дженкинсон успешно выполнил. В личной беседе сказал тогда русский царь: «Я вижу твою верную службу, благодарю тебя и награжу тебя за нее...» Результаты особого благоволения царя к Дженкинсону не замедлили сказаться — английское купечество вскоре получило более широкие, чем прежде, торговые привилегии. Но, пожалуй, самым главным следствием царского расположения и гостеприимства стала для Дженкинсона возможность составления подробной карты Московии с прилегающими землями. Ибо Дженкинсон с астролябией, чертежами, дневниковыми записями, как он сам писал, «...проехал сквозь все обширные владения царя России, которые простираются от Северного моря и границ Норвегии и Лапландии до самого Каспийского моря». В 1562 году он опубликовал эту карту. Именно эта карта, хорошо сохранившаяся благодаря неоднократным переизданиям в более поздние времена, оказалась уникальным источником для восстановления совершенно забытых страниц истории русской картографии. Картография становится важной отраслью науки в эпоху Великих географических открытий. Тогда географические проблемы обсуждались повсюду: во дворцах и портовых тавернах, в монастырях и кабинетах ученых. Важнейшей практической задачей времени был поиск наиболее легкого и короткого пути в Индию. Путешествие Колумба в этом плане оказалось неудачным: западный морской путь в далекую Азию заслонил новый материк. Открытие Васко да Гамы (путь вокруг Африки) полностью монополизировали португальцы — они попросту грабили и топили корабли всех соперников. И тогда взоры географов, уже осваивавшихся с шарообразной формой Земли, обратились к востоку. Здесь, на дороге к заманчивым азиатским странам, лежала неведомая им Московия. Московию плохо знали в Западной Европе. Карта Мартина Вальд-зеемюллера 1516 года представляла смесь неверно понятых купеческих маршрутов с безнадежно устаревшими данными Клавдия Птолемея — сведениями почти полуторатысячелетней давности! Даже в соседней Польше ученые почти не представляли глубины русских земель. Ректор Краковского университета Матвей Мехов-ский в 1518 году отмечает, что Волга впадает в... Черное море! Интерес к России и ее географическим контурам возрастает в начале XVI века. Генуэзец- Пао-летто Чентурионе едет в Москву, чтобы разведать теоретически вычисленный им путь из Москвы в Индию через Каспийское море и Амударью, которая, по его мнению, впадает в Каспий. Чрезмерный интерес иностранца к торговым путям вызывает подозрение, и он наталкивается на открытое противодействие. Большим успехом увенчались труды австрийца Сигизмунда Герберштейна. Ему удается раздобыть в Москве русские карты и чертежи, познакомиться с людьми, причастными к картографии. В 1546 году появляется довольно верное «Описание Московии» Герберштейна с оригинальной картой. Анализ европейской картографии XVI—XVII веков показывает, что в отношении загадочных восточных земель она в основном основывалась на русских картографических материалах. Например, известная карта Гесселя Гер-риса 1613 года составлена по автографу, вычерченному под наблюдением Федора, сына царя Бориса. А в последнее десятилетие XVI века в России была создана грандиозная стратегическая карта Руси и сопредельных стран — «Большой Чертеж». К великому сожалению, до нас не дошло ни одного русского чертежа, схемы или карты эпохи Великих географических открытий. Они погибли. «Большой Чертеж» сгорел во время пожара 1627 года. До недавнего времени считалось, что именно он был первой действительно русской картой Московской державы. Но это оказалось не так. Сегодня мы с уверенностью можем говорить о русском чертеже Московии, созданном на целое столетие раньше «Большого Чертежа». Это доказано анализом содержания карты капитана Дженкинсона, который провел лауреат Ленинской премии 1976 года академик Борис Александрович Рыбаков. Итак, вернемся к «Описанию России, Московии и Татарии английского автора Антония Дженкинсона, изданному в Лондоне в 1562 году». На карте есть градусы широт и три линейных масштаба русских, английских и испанских мер. У западной кромки карты Финский залив и часть Черного моря. У Северной — Белое море и часть Ледовитого океана до устья Оби. На юге — Каспийское море и Персия. Восточная граница карты идет от Оби к Ташкенту и Андижану. Населенные пункты даны подробно только в русской части от Новгорода Великого до Новгорода Нижнего и в Бухаре. К карте приложено достаточно подробное описание. Интересно, что многое из описываемого в нем отсутствует на карте и наоборот. Именно это, кстати, неопровержимо доказывает, что при составлении карты Дженкинсон не ограничился личными наблюдениями, но, бесспорно, использовал какие-то картографические материалы, изготовленные его предшественниками. И причем нам совершенно неизвестные. Да, к моменту отъезда в Москву Дженкинсон располагал новейшими западными географическими картами Московии. Это уже упоминавшийся чертеж С. Герберштейна, компилятивные карты Мюнстера и Д. Гастальди (1548 г.) и карта Антония Вида, опубликованная в 1555 году. Но карта Дженкинсона абсолютно оригинальна. Она не является воспроизведением ни одной из известных европейских карт XVI века. Какие же материалы, кроме своих еще не очень богатых личных впечатлений, мог использовать английский капитан при составлении новой карты Московии после окончания своего первого путешествия? В 90-е годы XV века в России были предприняты грандиозные работы по переписи сел и городов всего Московского государства от Белого моря до степной окраины и от Чудского озера до Суры. Писцовые книги этого времени свидетельствуют о стремлении московского правительства составить точное представление о всем новом государстве. По данным описей Царского и Посольского архивов, известно, что в начале XVI века все западное порубежье Московии от Ледовитого океана в районе современного Мурманска до Чернигова и Путивля на юге было представлено рядом локальных чертежей. Некоторые из них вполне могли побывать в руках предприимчивого англичанина и, конечно, использованы им при составлении карты. Об этом свидетельствует применение различных масштабов для отдельных ее участков. Однако при всем разнобое отчетливо ощущается топографическое единство в той части, на которой изображены центральные районы Московии. Исследователи прошлых лет почему-то не обращали особого внимания на контуры внешней государственной границы Московии и очертания ее внутренних областей, нанесенных на карту Джен-кинсоном. И напрасно. Именно они послужили ключом к главной тайне старинной английской карты. Долгие века скрывала она в себе общий вид, содержание и даже... точную дату неизвестного историкам первого общегосударственного чертежа молодой Российской державы. Исследуя карту Дженкинсона, академик Борис Александрович Рыбаков обратил внимание на такой факт. Оказывается, нанесенные на «ее границы Московии не соответствуют реальным рубежам России, сложившимся к середине XVI века — времени первого визита в Москву посланника английской королевы. Государственная граница Московского царства накануне опричнины известна во всех подробностях... И она совершенно не совпадает с тем, что изображено на карте 1562 года. Очертания дженкинсо-новской Московии на первый взгляд производят впечатление полного сумбура и внеисторично-сти. При взгляде на карту Дженкинсона невольно бросается в глаза, что многие земли, вошедшие в состав Русского государства задолго до приезда капитана в Москву, показаны вне границы Московии. Это прежде всего Смоленск, Пермь, Стародуб, Югра. Например, Смоленск был включен в состав Московии в июле 1514 года. И Дженкинсон не мог не знать о крупных изменениях, происшедших на западном рубеже Московии еще при отце Ивана Грозного. И он знал о них. Это подтверждается дополнительной надписью, сопровождающей название города, — «эта часть Литвы подвластна императору России». Какие причины могли заставить опытного политика и географа поместить важный торговый город России на территории Литвы? Может быть, дипломатические соображения? Это предположение отпадает. После 1514 года польский король официально признал, что Смоленск принадлежит Москве. Ответ на поставленный вопрос возможен один — в руках Дженкинсона оказалась очень старая карта, созданная до 1514 года. Не исключено, что английский капитан использовал ее потому, что она была значительно подробнее, чем все последующие, составленные русскими и европейскими географами в первой половине XVI века. В пользу древности чертежа, послужившего первоосновой карты 1562 года, свидетельствуют контуры «литванской» границы. Они уводят к началу XVI века, к войнам Ивана III за расширение западных рубежей. Но продолжим вслед за академиком Б. А. Рыбаковым анализ дальше. Юго-западная граница Московии обозначена истоками Оки и городом... Вязьмой. На юге показан только Стародуб. Он размещен в глубине литовской территории далеко от московской границы. Между тем уже по перемирию 1503 года между Ягеллоном и Иваном III граница московских Владений отодвинулась далеко на юго-запад. Не только Стародуб, но и Новгород-Северский, Рыльск, Путивль, Чернигов, Гомель, Брянск, Мценск и ряд других городов отошли к Москве. В начале века московская граница проходила в одном дне пути от Киева, а Дженкинсон показал ее в 500 верстах от московского рубежа! Но еще глубже отодвигает дату неведомого «русского чертежа» нанесение на карту малозначительного во времена Дженкинсона городка Вязьмы. При отсутствии на его карте более важных «столиц» удельных княжеств, переходивших в конце XV века то к Литве, то к Москве, это может показаться странным. Но только на первый взгляд. Выделение Вязьмы ведет нас к очень важному событию — «мирному докончанию» 1494 года — дате раздела влияния между Москвой и Литвой в конце XV века. Вязьма была присоединена к Московии в 1493 году. На следующий год в Москве состоялись мирные переговоры между литовскими послами и московским правительством. Вязьма стояла первой в списке спорных городов. Литовские послы грозили срывом переговоров, если русские не вернут Вязьму. Небольшой городок приобрел в это время значение важного стратегического пункта. Переговоры закончились заключением мира на московских условиях: «И взя с Великим князем Иваном Васильевичем мир и докончальные грамоты исписаша и городов отступишася великому князю: Вязьмы и Серпееска и Мезечска и Воротынска и Одоева и иных по Угру реку». Эту ситуацию и отражает карта Дженкинсона: Смоленск, на который не очень настойчиво претендовал Иван III, остался за Литвой, а Вязьма отошла к Москве. Одиг нокость Вязьмы в западной части Московии как бы подчеркивает ту роль, которая неожиданно выпала городку при выработке «мирного докончания» в 1494 году. Итак, дата первоисточника карты Дженкинсона ушла в конец .XV века. А окончательно уточнить дату использованного Джен-кинсоном русского чертежа Московии помогла еще одна интересная деталь. На карте 1562 года искони русская крепость Иван-город, построенная в 1492 году на берегу Наровы как оплот против рыцарского ордена, показана... на шведской территории. За всю историю своего существования, вплоть до приезда в Москву английского дипломата, Ивангород только однажды б^ыл занят шведами. Это произошло во время русско-шведской войны 1495— 1497 годов. Ивангород полностью принадлежал шведам на протяжении всего 1497 года. В первой половине 1498 года он уже был возвращен России. Итак, точная дата составления протооригинала карты Дженкинсона — 1497 год! Сыгравший столь важную роль в датировке самого первого чертежа Московской державы эпизод русско-шведского военного конфликта получил отражение и на одной из шведских карт того времени: на ней над Ивангородом развевается шведское знамя с тремя коронами, а рядом изображен русский гонец, спешащий с печальным известием в Москву. Как же выглядело самое первое в истории молодого Русского государства графическое изображение его территории? Почему появилось оно именно в 1497 году? Чтобы ответить на эти вопросы, обратимся к истории. Конец XV века. Эпоха Ивана III. Заканчивается процесс консолидации русских земель. Молодая Русская держава ведет борьбу за свои западные границы. Русский чертеж Московии 1497 года по своим контурам, вероятнее всего, был идентичен центральной части английской карты. Заметим, что к Московии конца XV века еще не были присоединены юридически Рязань, Псков и Казань, показанные на карте Дженкинсона, да, очевидно, и на старом русском чертеже в пределах России. Впрочем, это легко объяснимо -— вассальная зависимость их была настолько сильной, что Иван III относился к этим «самостоятельным» княжествам как к своей собственной вотчине. В Псков назначил наместников, в Рязани правили его родственники. Об отношении Ивана III к «независимой» властительнице Рязанской земли свидетельствует уникальное письмо, интересное для понимания психологии поведения московского князя. Судя по нему, Иван III властно и бесцеремонно вмешивался во внутренние дела Рязанского княжества. В связи с начавшейся колонизацией Дона ря-занцами (приведшей к созданию донского казачества) Иван III посылает рязанской княгине в 1502 году строгую «заповедь»: «А лутших бы еси людей и середних и черных торговых на Дон не отпущала ни одного человека того деля, зане ж твоим людем служилым, боярам и детям боярским и сельским быть всем на моей службе, а торговым людям лучшим и середним и черным быть у тебя в городе Рязани. А ослушается кто и пойдет само дурью на Дон в молодечество, их бы ты, Аграфена, велела казнить, вдовьим да женским делом не отпираясь. А по уму бабью не учнешь казнити, ино мне велети и продавати: охочих на покуп много». Ко всему этому следует добавить, что Иван III владел частью города Рязани (Переяславля-Рязанского) и Старой Рязанью на правах наследника рязанской княгини Анны Васильевны, его родной сестры. Таким образом, включение Рязанского княжества в состав Московии на карте Дженкинсона, как и включение Пскова, полностью соответствует как фактическому положению дел, так и международной юрисдикции с позиций договора с Литвой в январе 1494 года. Задолго до окончательного завоевания Иваном Грозным в подобное положение была поставлена и Казань. Уже первые походы Ивана III в 1467—1469 годах привели казанского хана Ибрагима к вассальной зависимости от великого князя. В 1496 году крымский хан Менгли-Гиреи признает все действия Ивана III относительно Казани вполне правомерными. Он пишет: «Тамошним (казанским) землям государь ты еси». Вассальные отношения Казанского ханства к Москве при Иване III закончились только с мятежом татарской аристократии в 1505 году. Русский историк XVI века, современник окончательного взятия Казани, пишет в «Казанской истории» о том, что город в 1487 году был завоеван после двухмесячной осады ее московской ратью: «И была тогда Казань за великим князем 17 лет». Эту ситуацию также отразила первая карта Русской державы. Исследование центральной части дженкинсоновскои карты позволяет предположить, что на чертеже 1497 года московские земли были показаны с подразделением на отдельные области. Это особенно повышает ценность первой карты государства Ивана III, поскольку она знакомит нас с новым административным делением Московии. Внутри ее пунктирными границами выделены следующие области: Московия и Володомер (Владимир дан только надписью), Каргаполия, Мещера, Безымянная волость (западнее Северной Двины), Вологда, Устюг, Двина, Рязань, Черемиса Луговая, Черемиса Нагорная, Казань. Одним из факторов появления картографии и ее энергичного подъема в Европе .наряду с географическими открытиями было образование феодально-абсолютистских государств, нуждавшихся в достоверных общегосударственных картах для управления обширными территориями. Это в полной мере относится и к России. «Старый чертеж 1497 года», как считает академик Б. А. Рыбаков, имел простую, утилитарную цель — дать общее представление о новом государстве с точки зрения его податных или военно-разрядных единиц. Внутреннее деление новосозданной державы, самое наличие его и принципы, по которым оно было проведено, свидетельствуют о новом, государственном подходе к явлениям. Юридически самостоятельные княжества и царства (Рязань и Казань) уравнены с простыми волостями, давно упоминавшимися в грамотах и завещаниях московских князей (Двина, Вологда, Устюг). Центральное ядро московских земель, образованное из многих десятков больших и малых княжеств, показано здесь единым массивом без каких бы то ни было напоминаний о недавней самостоятельности великих и удельных княжеств. Чертеж, созданный к моменту апогея государственной деятельности Ивана III, подчеркнуто выражал его взгляды на сущность дел: от своего отца он получил по его духовной Владимирское княжество слитым воедино с Москвой, и это отразилось на чертеже; своему сыну он задумал дать Новгород и Псков вместе, невзирая на давнюю вражду псковичей и новгородцев, — чертеж отразил и это слияние, произведенное волей великого князя. Итак, в конце XV века, в то время, когда в Москве готовился новый Судебник 1497 года, устанавливался новый государственный герб, разрабатывался торжественный ритуал коронации царей, когда десятки писцов подробно описывали новые и старые земли московского великого князя, по-явился и чертеж всех этих земель как синтез этой огромной работы. И карта, и общее законодательство для объединенных русских земель — Судебник 1497 года — утверждали единство молодого Русского государства, закрепленное графически и словесно. А. БЕЛОГОРСКИЙ ЗАГАДКИ ? ПРОЕКТЫ ? OTКРЫТИЯ ЛУННЫЙ КРАТЕР... НА ЗЕМЛЕ В шестидесятых годах под ледниковым панцирем Антарктиды была обнаружена впадина диаметром 250 километров и глубиной около 300 метров. Впадину маскировала полуторакилометровая толщина льда. Изучение геологических особенностей этой впадины, сравнение с лунными и марсианскими кратерами привели исследователей к мысли, что это гигантская воронка, образованная падением метеорита., Поперечник ударившего по земле тела оценивается в 4—6 тысяч- метров, масса — примерно в 13 миллиардов тонн, то есть это был уже скорее не метеорит, а астероид. Таким образом, это крупнейшее из всех известных до сих пор небесных тел, падавших на нашу планету. Катастрофа, видимо, произошла 600—700 тысяч лет назад. Высказывается предположение, что выброшенные при падении и взрыве пылевые частицы могли вызвать сильное помутнение атмосферы и похолодание в глобальных масштабах. Исследование уникального образования в Антарктиде продолжается. Экспедиция уходит в поиск АНДРЕЙ ФРОЛОВ, наш спец. корр. Фото автора ДОРОГА СКВОЗЬ ДЖУНГЛИ Узкая, с ровными берегами протока петляет среди зарослей тростника. Моторная лодка закладывает головокружительные виражи. Руль должен быть в уверенных руках, иначе можно перевернуться. Ехать медленно тоже нельзя — время уйдет на дорогу, а нам нужно работать: мерить расходы воды на створах, брать пробы, производить нивелировку берегов. Барханы чередуются с непролазными зарослями колючего чингиля и стоящего стеной тростника. Вокруг множество проток, старых и новых русел. Такова дельта реки Или, питающей Балхаш. Это удивительное и загадочное озеро: западная часть его — пресная, восточная — соленая; озеро то мелеет, теряя воду, то начинает выплескиваться из берегов... Руль в руках Германа. Он и гидролог, и моторист, и проводник. И может в этих зарослях при необходимости добыта себе и товарищам пищу. А главное -— знает каждый поворот, за одним из которых, так похожим на сотни остальных, вровень с землей стоит стальной репер с клеймом «Гидропроект»... Герман все свои сорок лет провел в этих местах и так же, как местный рыбак или охотник, может сказать: «Я — человек камышовый...». Работа в дельте научила этих людей выдержке, осторожности и умению не сплоховать в опасный момент. Если встать во весь рост в несущейся по протоке лодке, то кажется, что смотришь из окна поезда. Остановишься —, и тут же все изменится. Не будет так доверчиво смотреть на тебя косуля из зарослей тальника, а фазан не станет безмятежно расхаживать по песчаной косе. Обитатели дельты встречают нас по-разному. Цапля долго раздумывает, крутит головой, взмахивает крыльями, потом поднимается и летит, как тяжелый бомбовоз, выставив вперед выгнутую шею. Утки в панике стартуют с воды, несутся с бешеной скоростью. Заблаговременно поднимаются осторожные гуси, кружат, любопытствуют: кто же это едет? Пеликаны, поворачивая огромные клювы, взлетают только после того, как мы ' проплываем мимо них. Взлетят, пополоскают в воздухе белыми крыльями-опахалами и снова усаживаются на старое место. Под берегом видны норы ондатры. Этот зверек выходит на кормежку, ночью, увидеть его плывущим можно только в закатных сумерках. А кабанов и вовсе углядеть невозможно. Они передвигаются ночью и очень осторожно. Потревожишь кабана в тростнике, он мелькнет темной тенью и тут же исчезнет, так , и не дав разглядеть себя... Неожиданно открылся кусок солончаковой степи с такыром — вязкая под растрескавшейся твердой коркой земля. Вдоль протоки пасся скот, на низкорослых лошадках сидели неподвижно два всадника. Мы промчались мимо них, а вторая лодка, шедшая следом, приостановилась. «Айда айран1 пить», — крикнул чабан. Сидевший за рулем начальник гидрологической партии Мухарьямов и рабочий Нургильды помахали ему на прощание и стали догонять нас. 1 Айран — кислое молоко. За следующим поворотом возвышалось у воды белое коническое сооружение. Это был кум-без, древний могильник. Когда-то в нем был похоронен бай. По преданию, когда строили кум-без, доили три сотни кобылиц, на кумысе замешивали саман, резали лошадям хвосты и гривы — конский волос тоже шел в саман, придавая ему прочность. Третий век стоит кумбез целым и невредимым, но протока подбирается все ближе, и ближе и, видно, выроет под могильником грунт... Еще несколько поворотов — Герман убирает газ, глушит «Вихрь», и осевшая в воде лодка утыкается носом в ил. Рядом останавливается моторка Мухарьямова и Нургильды. Нургильды забивает на берегу лом, укрепляет на нем размеченный на метры трос, натягивает его через протоку. Герман собирает вертушку — прибор, которым меряют расход воды, Вместе с лодкой вертушка ходит по мерному тросу и через определенные расстояния погружается на глубину. Позванивает ее звонок, отсчитывая накрученные водой обороты. Герман замеряет глубину, Мухарьямов записывает в журнале измерений столбцы цифр. Каждый молча делает свое дело. Дельта Или очень капризна и непостоянна; В Алма-Ате, в отделе изысканий института «Гидропроект», Рашид Мухамедьярович Хайдаров, известный специалист-русловик, показывал мне на схеме, как она развивалась. На карте была изображена система высохших проток — Баканасы, система отмирающих русел — То-пар и развивающихся — Джедели. В периоды, когда дельта разрасталась на множество проток, в Балхаш попадало меньше воды, и он начинал мелеть. Когда же дельта сокращалась, входила в основные протоки, погибала дельтовая растительность, а следовательно, уменьшалось испарение, и Балхаш переполнялся... Работа Хайдарова, опубликованная в издании Академии наук «Водные ресурсы», доказывала, что значительные колебания уровня воды , в озере происходили и до создания Капчагайского водохранилища в среднем течении реки Или, но Капчагай внес в жизнь озера и дельты свои поправки^ Озеро начало интенсивно терять воду, солонеть, стала пересыхать дельта Или. Под угрозой . оказались нерестилища рыбы, ондатровые угодья и водоснабжение города Балхаша с его медеплавильным комбинатом. Заполнениё Капчагайского водохранилища временно приостановили, были увеличены сроки его наполнения. Уровень Балхаша пока стабилизировался. Но вопрос о сохранении дельты Или стоит весьма остро. ...Вечером, выбрав сухое место на берегу, мы поставили палатку. Дул сильный сырой ветер. Пришлось газовую плиту зажигать в палатке, иначе огонь задувало. взятые днем пробы воды (их мы держали в пронумерованных бутылках) теперь пропускались через фильтр-прибор. На бумажных фильтрах оставался мутный осадок, который несли с собой воды Или. Фильтры с осадком мы тоже нумеровали, заворачивали в пакетики. Наконец результаты дневной работы были обработаны, на плите варился ужин. Чтобы не сидеть без дела, Нургильды насадил на крючки куски мяса и забросил в омут возле берега. Вода в омуте крутилась, вдоль берега течение шло в обратном направлении. Временами раздавались сильные всплески — это, по всей вероятности, брал. сом. Леска, привязанная за куст чингиля, очень скоро начала дергаться, гнула целый пучок упругих веток. Любопытно, что, когда Пржевальский собрал коллекцию балхашских рыб, сом в ней не значился. Рыба эта попала в озеро случайно, вероятно, вместе с «акклиматизационным материалом» — судаком. Сом, присутствие которого некоторые ихтиологи считают необходимым в качестве санитара, так расплодился, что стал пожирать ондатру, птенцов водоплавающей птицы, ценные виды рыб. Научно-исследовательский институт рыбного- хозяйства в городе Балхаше дал рекомендации промысловым организациям всячески увеличивать его отлов. И все-таки сом продолжает множиться. Кстати, такую же биологическую вспышку дал и судак. Зато в результате конкурентной борьбы между обитателями озера исчезла маринка — рыба из семейства карповых. Ихтиологи, заселяя Балхаш, сталкиваются все с новыми и новыми неожиданностями... Один из пойманных нами, сомов был отправлен на сковородку, другой разделан на балык. Третьего положили под куст. Герман никак не соглашался отпустить его на волю; как бывший охотник-промысловик, он не мог простить сомам ондатру, которую не раз находил в брюхе хищников. А однажды он видел, как сом схватил за ногу цаплю. И все-таки третьего мы отпустили. Пролежав на суше часов десять, он, попав в воду, сразу зашевелился и ушел в глубину. До чего живучая рыба!.. На следующий день нам пришлось разделиться. Впереди слишком много проток, в которых нужно замерить расход воды. По одним протокам отправились Герман и Нургильды, по другим — Мухарьямов и я. Данные о поведении дельты в ближайшее время нужны многим специалистам. Животноводы хотят знать, какое количество воды получат пастбища; рыбоводы озабочены, сохранятся ли исконные нерестилища знаменитого балхашского сазана, леща и другой ценной рыбы. Земледельцев интересует, сколько воды можно забрать на рисовые поля; звероводов беспокоит, не начнут ли пересыхать озера, населенные ондатрой... Поступление воды в дельту сейчас регулируется сбросами — «попусками» из Капчагайского водохранилища. Однако интересы ведомств здесь расходятся: вода нужна всем, но в разные сроки. Вода для обводнения пастбищ требуется, например, ранней весной, когда дельта и Балхаш еще подо льдом- Она взламывает лед, затопляет норы и хатки ондатры, которые потом, после окончания попуска, замерзают. «Провоцируется», таким образом, и преждевременный ход рыбы на нерест. А когда вода нужна для нереста, ее требуют на свои поля рисоводы. Наконец, путаницу в жизнь дельты вносят суточные энергетические попуски, которые производятся в часы с наибольшим потреблением электроэнергии. Дельтой занялось республиканское министерство водного хозяйства. Та работа, которую делаем мы сейчас, является частью начавшихся гидрологических изысканий. Они лягут в основу проектирования водораспределительных гидросооружений в нижнем бьефе Капчагайской ГЭС. Тогда водой можно будет распорядиться самым рациональным образом. Есть и еще одна сторона этой проблемы: необходимо сохранить дельту как уникальный уголок природы с его дикими обитателями, не дать ему превратиться в пустыню. Вечером в условленном месте мы поставили палатку и стали поджидать Германа и Нургильды. Прошло не так уж много времени, да и ужин еще не сварился, а Мухарьямов стал беспокоиться. Он завел двигатель, сбросил с лодки лишние вещи и умчался вверх по течению. (Над тростниками уже светился багровый закат. Вернулись они за полночь. У Мухарьямова на лице было написано удовлетворение — не зря беспокоился. А мокрый, продрогший Герман и расстроенный чем-то Нургильды рассказали мне, что с ними произошло. — Брали расход на основном русле, да, видно, Нургильды плохо закрепил лодку. Спохватились — моторки нет. Нургильды бросился бегом вниз по течению, проламываясь через тростники, продираясь через колючий чингиль. Лодку он обнаружил через несколько поворотов реки, ее прибило к противоположному берегу. Чтобы переплыть бурное течение, нужно быть отличным пловцом; к тому же подобная отвага граничила бы с безрассудством. Выход из положения нашел Герман. Складным ножом они нарезали охапки' тростника и скрутили из него жгуты. Сделанный наспех плот заливало водой, но он все же держал Германа, и тот смог переправиться на противоположный берег за моторкой. За ужином в палатке была рассказана и другая история. Плыл по протоке зверовод. Ночью вода поднялась и унесла лодку, ее прибило к другому берегу. Зверовод не умел плавать и не отличался особой находчивостью. Он лежал на бархане в десяти километрах от человеческого жилья, напротив своей моторки. Лежал день, другой, третий... Двигаться пешком — дело немыслимое, кругом протоки, топи, трост- ники, плавучие острова — кулаки. Ночью в дельте поднимаются тучи комаров, которые могут сожрать человека заживо. Зверовод на ночь зарывался в песок. На шестой день его случайно обнаружили проплывающие мимо рыбаки. Человек с трудом шевелился от истощения. О спасенном звероводе осталась молва в дельте как о человеке слабом, отчаявшемся в момент опасности... Застегнув полы палатки, мы устроились на ночлег. Ветер, как здесь бывает, неожиданно стих. Тишину нарушали крики фазана, кричал чабан: «Пират, Пират!..» — стрелял в воздух и снова кричал. Наверное, звал собаку. Утром Мухарьямов показал мне тропу в тростниках. Проложенная когда-то, она превратилась теперь в протоку. «По ней и пойдем», — сказал он. Тростник достигал трехметровой высоты и был похож на бамбук. Сухие стебли оканчивались метелками. Была весна, новая зеленая поросль еще не поднялась. Тростник стоял в воде стебель к стеблю, и пробиться сквозь эту стену было невозможно. Мы прорубались, проламывались. Тропа была настолько узкой, что если бы нам навстречу шла лодка, то пришлось бы выламывать «разъезд». Как всегда, позванивал звонок вертушки. Тонко очинённым карандашом Мухарьямов писал в журнале столбцы цифр, Герман то опускал вертушку на различные глубины, то перетягивал лодку к очередной метке на тросе. Нургильды прицеплял на конец длинного шеста пустые бутылки, опускал их до самого дна и медленно поднимал. Пробы он тщательно закупоривал и выстраивал шеренгой вдоль бортов лодки. Мухарьямов не поддерживал никаких разговоров во время работы, даже когда приходилось минутами ждать, пока вертушка нащелкает нужное число оборотов. Он сидел задумавшись, держа на коленях развернутый журнал. Так же молча в какой-то момент он повернул голову в ту сторону, откуда вдруг подул ветер. Над камышами, вдали от нас, поднимался столб черного дыма. — Браконьер поджег, — предположил Нургильды, — кабана хочет выгнать из зарослей. — Кабана просто так не выгонишь, — заметил Герман. — Он тоже понимает, что с ним хотят сделать, будет стоять, пока щетина не задымится. Поймать нужно браконьера, он на том конце тропы, никуда ему не деться. — Надо сматываться, — ответил Мухарьямов, — зажмет здесь огнем — на самих шкура задымится. Да и бензина у нас в баках под сотню литров. Мы стали спешно сворачивать снаряжение, следя одновременно за разраставшимся столбом дыма, он стремительно двигался в нашу сторону. — Заводи моторы, Герман. Камыш — как порох. С тропы не успеем выскочить. — Мухарьямов тщательно укладывал журналы с результатами изысканий, убирал коробки с приборами. — Если уж журналы сгорят, то и мы вместе с ними, — шутливо заметил Герман. Но Мухарьямов и бровью не повел, продолжая приводить в порядок свои бумаги. Он велел держать моторы работающими на холостых оборотах, чтобы в любую минуту можно было тронуться. Нургильды забрался на сидейье лодки и стоя наблюдал, как движется огонь. Ветер доносил запах гари. Герман опять пошутил: — Кому суждено утонуть, тот не сгорит. А кому суждено сгореть, тот не утонет. — Кончай, — вспылил первый раз за все время Мухарьямов, который даже распоряжения свои всегда отдавал в виде просьбы. Но Герман слишком хорошо знал дельту. И то место, где мы сейчас находились, тоже. Он знал, что на пути огня довольно значительное пространство с мокрыми кочками и чахлой растительностью. По его предположениям, огонь должен был там остановиться. ветер ведь не настолько силен, чтобы пламя могло преодолеть эту полосу; Так оно и случилось... Когда на следующий день мы проезжали места, по которым прошел огонь, перед нами предстала черная пустыня. Несколько часов мы плыли вдоль мертвых, обуглившихся зарослей тальника. Пожары в дельте, как я узнал, нередкое явление. Создаются специальные комиссии, чтобы найти и наказать виновных. Но найти человека, который пожелал спрятаться в дельте, не легче, чем найти иголку в стоге сена. Иногда устраивают палы чабаны на пастбищах, чтобы на месте сгоревшей сухой растительности выросла молодая поросль. Но виновником пожара, свидетелем которого стали мы, был явно не чабан. Пожар возник там, где никаких пастбищ нет, только охотничьи угодья. Потом в Алма-Ате я разговаривал с сотрудниками Научно-исследовательского института охотоведения и звероводства. Они сказали мне, что пожары в дельте возникают иногда и стихийно, В некоторых случаях рекомендуется делать прожоги в сухих тростниках, чтобы обновить растительность. Но такие прожоги можно прокладывать лишь полосами, чтобы все живое могло укрыться рядом, Так или иначе, но пожары здесь стали настолько часты, что возникла необходимость оберегать дельту Или еще и от огня... Дальше наш путь лежал по узким, теряющимся в камышах протокам Шегорай, Аксерке, Ир, Нарын. Они соединяли систему дельтовых озер. Здесь было настоящее царство водоплавающих птиц, они поднимались тучами. Когда дул ветер, по озерам ходили могучие волны. И кругом были плавучие острова. Они колыхались, когда рядом проходила волна от наших лодок. Они не были твердью — землей, на которую можно положиться, на них могли жить только птицы. Вода в озерах была разных цветов в зависимости от глубины и растительности, Зеленоватые и желтоватые тона чередовались с темно-синими на глубоких местах. Через два дня перед нами открылся зеленый простор Балхаша. Сюда несла воды Или, отдавая в пути свою силу турбинам Капчагайской ГЭС, и рисовым полям, и пастбищам. На северном берегу прилепился к озеру город Балхаш. Его дома спускаются с красноватых холмов к водному простору, поднимаются ступеньками к небу. Серовато-белые, как знойный горизонт. Красноватые, как берег, зеленоватые, как балхашская вода, голубоватые, как небо. Здесь жизнь немыслима без балхашской воды, как немыслимо без нее и производство лучшей в мире балхашской меди. Вода Или — бесценный дар природы, как бесценен и мир ее дельты с рощами реликтового тугая, гнездовьями птиц, тростниковыми джунглями... РОБЕРТ ХАЙНЛАЙН ПАСЫНКИ ВСЕЛЕННОЙ Роман Продолжение. Начало в № 1—3. Нарби злобно выругался про себя. Великий Джордан! Ну и влип. Где только была его голова, когда он согласился идти на встречу с Эртцем? Идиотская ситуация, просто идиотская. А этот двухголовый только и ждет, чтобы он, Нарби, полез в драку. Он опять выругался про себя и сдался, сохраняя, насколько было возможно, хорошую мину при плохой игре. — Хорошо, я пойду, чтобы не затевать бессмысленных споров. Показывайте дорогу. — Держись за мной, — ответил Эртц. Джо-Джим подал условный сигнал пронзительным свистом, и к отряду мгновенно присоединились с полдюжины мутантов, то ли выросшие из-под палубы, то ли горохом скатившиеся с потолка. Нарби даже стало плохо от страха, внезапно охватившего его с новой силой: он только сейчас понял до конца, как далеко завела его неосторожность. Шли они долго — Нарби с непривычки еле тащился за остальными. По мере подъема равномерное ослабление силы тяжести помогало ему, но оно же и вызывало приступы тошноты. Конечно, как и все, рожденные на борту Корабля, он в какой-то мере адаптировался к ослабленной силе тяжести, но на верхние палубы не забирался со времен бесшабашной юности, и сейчас ему приходилось нелегко. Незадолго до конца пути он совсем выбился из сил. Джо-Джим отослал охрану вниз и приказал было Бобо нести его, но Нарби отмахнулся. Согласно плану Хью они пошли прямо в Капитанскую рубку. В какой-то мере Нарби уже был подготовлен к тому, что его ожидает, как сбивчивыми объяснениями Эртца, так и оживленными рассказами Хью, который держался подле него большую часть пути. Хью даже проникся симпатией к Нарби — наконец-то нашелся свежий слушатель! Хью вплыл в дверь первым, сделал аккуратное сальто в воздухе и уцепился рукой за кресло. Другой рукой он широким жестом обвел гигантское окно. — Смотри, вот они! Разве это не прекрасно? Лицо Нарби сохраняло Прежнюю невозмутимость, но он долго и пристально смотрел на звезды. — Занятно, весьма занятно, — заметил он наконец. — Никогда не доводилось мне видеть ничего подобного. — «Занятно»! — воскликнул Хью. — Это не то слово. Чудесно, великолепно! — Пусть будет чудесно, — согласился Нарби. — Эти маленькие огоньки и есть те самые звезды, о которых говорится в мифах? — Да,—ответил Хью, испытывая какое-то смутное беспокойство, — но они вовсе не маленькие. Они огромны, как Корабль. Они кажутся маленькими из-за гигантского расстояния. Видишь ту, которая поярче? Она больше, чем другие, потому что ближе. Я ду-маю, это и есть Проксима Центавра, хотя точно не уверен.— сознался он в приливе откровен ности. Нарби быстро глянул на него потом снова на большую звезду. — Как далеко до нее? — Не знаю. Но буду звать. В Главной рубке есть специальные приборы для измерения расстояния, только я пока еще в них не разобрался. Дело не в этом. Главное — мы прилетим туда, Нарби! — Вот как? — Вот именно! И завершим Полет! Нарби хранил непроницаемое молчание. Старпом обладал хорошо дисциплинированным умом и в высшей степени логичным мышлением. Способный администратор, он умел при необходимости принимать мгновенные решения, но по характеру был склонен по мере возможности воздерживаться от выводов и суждений, пока как следует не переварит и не усвоит полученную информацию. Сейчас, в Капитанской рубке, Нарби был еще более неразговорчив, чем обычно. Он внимательно смотрел и слушал, но почти ни о чем не спрашивал. Хью не обращал внимания на это. Рубка была его гордостью, его любимой игрушкой. Он был счастлив одним тем, что мог показать ее новому зрителю и без умолку рассказывать о ней. На обратном пути по предложению Эртца все остановились у Джо-Джима. Кровным братьям было просто необходимо вовлечь в свое дело Нарби, в противном случае вся операция теряла смысл. Старпом против задержки возражать не стал, придя к выводу, что его безопасности во время этой беспрецедентной вылазки в страну мутантов действительно ничто не угрожает. Он выслушал Эртца, изложившего их намерения. Но хранил молчание до тех пор, пока у того не лопнуло терпение. — Мы ждем ответа! — Ждете моего ответа? — Разумеется. От тебя многое зависит. Это Нарби знал. Знал он и то, какой ответ от него ожидается, но по привычке тянул время. — Что же, — Нарби важно выпятил губу и сплел пальцы. — Мне кажется, что проблему следует разделить на два пункта. Если я правильно понял, Хью Хойланд не может выполнить задуманное и исполнить древний План Джордана, пока весь Корабль не будет объединен под единой властью, пока на всем пространстве от страны Экипажа до Главной рубки не воцарятся единый порядок и дисциплина. Так? — Именно. Мы должны подобрать вахту для Главного двигателя и... — Извини, я не кончил. Да и, говоря откровенно, пробелы образования не позволяют мне понять техническую сторону вашего плана. Поэтому здесь я целиком полагаюсь на мнение Главного инженера. Техническое исполнение Плана Джордана — это как раз второй пункт общей проблемы. Естественно предположить, что ради его осуществления ты неизбежно заинтересован в первом. — Безусловно. — В таком случае давай ограничимся сейчас первым этапом. Здесь перед нами стоят вопросы чисто политического и административного характера, в которых я разбираюсь лучше, нежели в инженерных. Итак, Джо-Джим ищет возможности добиться мира между мьютами и Экипажем. Мира и доброй еды для всех, не так ли? — Верно, — согласился Джим. — Отлично. Я и ряд других офицеров давно уже стремимся к тому же. Но должен признать, что мне и в голову никогда не приходили иные пути достижения этой цели, кроме применения силы. Мы готовились к долгой, тяжелой и кровавой войне. Ведь в самых древних наших летописях, которые Свидетели передают друг другу по наследству еще с незапамятных времен Мятежа, не найти и упоминания ни о каких других отношениях между нами и мьюта-ми, кроме войны. Но я рад от всей души, что открываются возможности более разумных отношений. — Так, значит, ты с нами! — воскликнул Эртц. — Спокойно, спокойно, не все сразу. Здесь многое необходимо обдумать. И ты, Эртц, и я, и Хой-ланд отлично понимаем, « что отнюдь не все офицеры Корабля пойдут за нами. Как быть с ними? — Проще простого, — вставил Хью. — Будем их приводить по одному в рубку, показывать звезды и объяснять, что к чему. — У тебя носилки несут носильщиков, — отрицательно покачал головой Нарби. — Я ведь сказал уже, что во всем этом деле вижу два этапа. Нет нужды убеждать человека в том, во что он никак не поверит, когда тебе требуется прежде всего его согласие на более практичные, вполне доступные его пониманию действия. Вот когда мы действительно объединим Корабль под одним руководством, тогда — и только тогда — мы сумеем без затруднений открыть офицерам тайну Рубки и звезд. — Но... — Он прав, — остановил Хойланда Эртц. — Не стоит ввязываться в бесконечные религиозные дебаты, когда на первом плане стоит проблема чисто практическая. Очень многие офицеры станут на нашу сторону, если мы выдвинем программу умиротворения и объединения Корабля, но они же, безусловно, выступят против нас, если мы начнем с посягательств на основные каноны религии и заявим, что Корабль движется. — Но... — Никаких «но». Нарби прав. Его точка зрения продиктована здравым смыслом. Теперь я изложу Нарби наши соображения по поводу тех офицеров, которых мы не сумеем убедить. Ну, во-первых, конечно, наш с тобой долг провести разъяснительную работу среди них, завербовать как можно больше сторонников. Что до остальных, то Конвертер нуждается в сырье постоянно. Нарби кивнул. Мысль об убийствах и расправах как о методах проведения политического курса нисколько не смущала его. — Это, конечно, подход самый надежный и деловой, но будут трудности в его осуществлении. — Вот тут-то и пригодится Джо-Джим. За ним будут стоять лучшие бойцы Корабля. — Ясно. Стало быть, Джо-Джим властен над всеми мьютами? — С чего ты это взял? — прорычал Джо, неизвестно почему задетый за живое. — У меня сложилось такое впечатление. Нарби замолчал. Ему ведь действительно никто не говорил, что Джо-Джим — владыка всех верхних палуб, просто он так уверенно держался... Нарби стало не по себе. Неужели все эти переговоры были напрасны? На кой Хафф ему сдался пакт с двухголовым монстром, если он не представлял всех мьютов? — Я должен был объяснить сразу, — торопливо вставил Эртц. — Сейчас Джо-Джим самый сильный вождь среди мьютов. Он поможет нам захватить власть, а там при нашей поддержке станет владыкой всех верхних палуб. Нарби быстро проанализировал ситуацию, исходя из новых данных. Мьюты против мьютов при незначительном участии бойцов Экипажа — это, пожалуй, наилучший способ ведения войны. К тому же такой вариант более приемлем, чем немедленное перемирие, хотя бы потому, что к концу войны мьютов в любом случае станет меньше, чем сейчас. И их будет легче взять под контроль, что значительно сократит опасности любых потенциальных мятежей. — Ваша идея мне ясна, — заявил он. — А как вы себе представляете последующее развитие событий? — Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Хойланд. Эртц отлично понимал, куда гнет Нарби, Хойланд же только начал смутно догадываться. — Кто будет новым Капитаном? — Нарби смотрел Эртцу прямо в глаза. Заранее Эртц этого вопроса не обдумал и лишь сейчас понял его важность. Только решив вопрос о Капитанстве, можно предотвратить кровавую борьбу за власть после переворота. Эртц и сам питал иногда надежды на пост Капитана, но он хорошо знал, что Нарби метит на него давно. Теперь же Эртц так же глубоко, как и Хойланд, был захвачен романтикой плана возобновления управляемого полета Корабля. Осознав, что былое честолюбие может помешать осуществлению новой мечты, он отказался от него почти без малейшего сожаления. — Капитаном будешь ты, Фин. Ты согласен? — Финеас Нарби принял предложение с великодушием. — Пожалуй, да, коль скоро та- f ковы ваши мнения. Ты и сам был бы отличным Капитаном, Эртц. Эртц покачал головой, отлично понимая, что с этого мгновения Нарби с ними целиком и полностью. — Я останусь на посту Главного инженера: хочу заняться двигателями во время Полета. — Экие вы быстрые, — перебил их диалог Джо. — Я, между прочим, не согласен. С какой это стати Капитаном будет Нарби? Финеас смерил его взглядом: — Ты претендуешь на этот пост? Он произнес свои слова осторожно, избегая малейшего намека на сарказм. Подумать только, мьют лезет в Капитаны! — Нет, Хафф побери! Но при чем здесь ты? Почему не Эртц или не Хью? — Я не могу, — заявил Хью. — Мне придется заниматься навигацией, и на административные вопросы у меня времени не останется. — Пойми, Джо-Джим, Нарби единственный из нас, кто способен склонить на нашу сторону других офицеров, — сказал Эртц. — Не перейдут к нам, так перережем им глотки, и дело с концом! — Если Нарби будет Капитаном, обойдемся без кровопролития. — Не нравится мне это, и все тут, — прорычал Джо, но его брат возразил: — С чего ты заводишься? Видит Джордан, нам-то такая ответственность не нужна. — Я вполне понимаю ваши опасения, — вкрадчиво начал Нарби, — но думаю, что они беспочвенны. Без вашей помощи мьютами я управлять все равно не смогу. Я оставлю за собой управление нижними палубами, это для меня дело привычное, а вы, если согласитесь, будете Вице-Капитаном страны мьютов. Глупо с моей стороны браться за управление страной, которую я не знаю, и народом, обычаи которого мне неизвестны. Нет, я не приму пост Капитана, если вы не согласитесь помочь мне. Итак, ваше решение? — Нет, — отрезал Джо. . — Очень жаль. В таком случае я вынужден отказаться от Капитанства. Без вашей помощи оно мне не по плечу. — Перестань, Джо, — стоял на своем Джим, — давай согласимся, хотя бы временно. Не можем же мы бросить все на полпути. — Ладно, пусть будет так, — сдался Джо, — но не нравится мне все это. Нет нужды пересказывать утомительные подробности дальнейших переговоров. Было решено, что Эртц, Алан и Нарби вернутся вниз к своим обычным обязанностям и займутся тайной подготовкой переворота. Хью выделил им охрану до нижних палуб. — Значит, пошлешь к нам Алана, когда все будет готово? — спросил он Нарби. — Да, но не жди его скоро. Нам с Эртцем потребуется время, чтобы навербовать сторонников. Да и убедить старого Капитана созвать общее собрание всех офицеров Корабля будет непросто. — Что ж, это твое дело. Доброй еды. — Доброй еды. В тех редких случаях, когда объявлялся общий сбор всех Ученых-жрецов и офицеров Корабля, заседание проводилось в большом зале, расположенном на самой верхней палубе цивилизованного мира. В стародавние забытые времена, еще. задолго до Мятежа, возглавленного младшим механиком Роем Хаффом, здесь размещался гимнастический зал, место развлечения и спорта, о чем нынешние его хозяева и понятия не имели. Нарби, прячущий тревогу за бесстрастным выражением лица, наблюдал за дежурным клерком, регистрирующим прибывающих. Как только придут несколько опоздавших, он вынужден будет доложить Капитану, что все в сборе, и не сможет больше оттягивать начало собрания, а сигнала от Хью и Джо-Джима все нет и нет. Неужели этот дурень Алан дал себя убить, когда шел наверх с посланием? Упал ли он с трапа и свернул свою никчемную шею? Или нож мьюта проткнул ему живот? Вошел Эртц. Прежде чем занять свое место среди высших чинов, он подошел к Нарби, сидящему перед креслом Капитана. — Ну как? — тихо спросил он. — Все готово, — ответил Нарби, — но ответа пока нет. Эртц и Нарби оглядели зал, подсчитывая своих сторонников. Не большинство, конечно, но все же... Однако в данном случае дело решится не голосованием, так что... Дежурный клерк тронул Нарби за рукав: — Все на месте, сэр. Нет только больных и офицера дежурной вахты Конвертера. Нарби приказал об этом уведомить Капитана; самого его охватило предчувствие беды — что-то пошло не так. Капитан, как обычно, не считаясь ни с кем, не торопился на собрание. Нарби был рад отсрочке, но переживал ее мучительно. Наконец старик вплыл в зал, развалясь в окруженных стражей носилках. Как всегда, с первой минуты совещания он нетерпеливо ждал конца, поэтому, знаком приказав всем сесть, он сразу же обратился к Нарби: — Изложите повестку дня, Нарби. Надеюсь, вы ее подготовили? — Так точно, Капитан. — Так огласите же ее, огласите! Чего вы ждете? — Есть, сэр. — Нарби обернулся к клерку-чтецу и вручил ему пачку исписанных листков. Клерк просмотрел их, на лице его промелькнуло удивление, но,, не получив от Нарби никаких других указаний, он приступил к чтению. — Петиция Совету и Капитану. Лейтенант Браун, администратор деревни сектора № 9, просит уволить его в отставку по причине преклонного возраста и плохого состояния здоровья... Клерк подробно перечитал рекомендации соответствующих офицеров и ведомств. Капитан раздраженно ерзал в кресле и наконец, не вытерпев, перебил чтеца: — В чем дело, Нарби? Вы что, не можете разобраться с текущими делами сами? — У меня сложилось впечатление, что Капитан был недоволен решением, принятым мною в прошлый раз по аналогичному вопросу. Я не имею намерения посягать на прерогативы Капитана. — Что за бред! Вы еще, может быть, Уставу меня учить вздумаете? По этому вопросу должен принять решение Совет и представить его на мое утверждение. — Так точно, сэр, Нарби забрал у клерка листки и дал ему другие, содержащие не менее пустячное дело. Деревня сектора № 3, ссылаясь на неожиданную болезнь, поразившую растения их гидропонных ферм, просила оказания помощи и временной отмены налогов. Капитан взорвался при первых же словах клерка. И если бы в этот момент Нарби не получил известия, которого так ждал, ему пришлось .бы туго. Человек из его охраны пересек зал и вложил ему в руку клочок бумаги с одним только словом: «Начинай». Нарби мельком глянул на нее, сделал знак Эртцу и обратился к Капитану: — Сэр, поскольку вы не намерены выслушивать петиции своего Экипажа, я сразу же перейду к основному вопросу повестки дня, — Еле прикрытая наглость этих слов заставила Капитана впиться взглядом в его лицо, но Нарби продолжал как ни в чем не бывало: — Уже давно, в течение жизни многих поколений, Экипаж страдает из-за враждебности мьютов. Наш скот, наши дети, наконец, мы сами находимся в постоянной опасности. На верхних палубах не чтут Устава Джордана. Даже сам Капитан-Помазанник не имеет туда свободного доступа. Из поколения в поколение мы слышим, что такова была воля Джордана — дети должны расплачиваться за грехи отцов. Однако я никогда не мог принять постулат веры, согласно которому Экипаж должен жить в вечных муках. Нарби сделал паузу. Старый Капитан ушам своим не верил. Подняв руку и с трудом обретя голос, он выкрикнул: — Ты оспариваешь Учение? — Нисколько. Я лишь считаю, что действие Устава должно быть распространено и на мьютов. — Вы, вы... Вы освобождены от своих обязанностей, сэр! — Ну нет, — ответил Нарби, на этот раз и не думая скрывать издевку. — Нет. Сначала я выскажусь до конца. — Взять его! Но охранники Капитана не сдвинулись с места, хотя и чувствовали себя неловко. Охрану Капитана Нарби всегда подбирал сам. Повернувшись к ошеломленному Совету и поймав взгляд Эртца, Нарби сказал: — Приступайте. Эртц ринулся к двери. Нарби продолжал: — Многие из присутствующих здесь разделяют мои взгляды, но мы всегда исходили из того, что за их утверждение придется воевать. По воле Джордана мне удалось наладить контакты с мьюта-ми я заключить мир. Их вожди прибыли для переговоров с нами. Прошу. — И он указал на дверь. Эртц вернулся в зал, за ним шли Аью Хойланд, Джо-Джим и Бобо. Хойланд свернул направо. Следовавшие за ним гуськом отборные головорезы Джо-Джима взяли зал в полукольцо. По левой стороне зала такая же цепочка выстроилась вслед за Джо-Джимом и Бобо. Зал был окружен. Джо-Джим, Хью и по полдюжины бойцов в обеих колоннах были одеты в грубо сработанные железные доспехи, спускающиеся ниже пояса. Головы их прикрывали неуклюжие шлемы, сделанные из стальных решеток, чтобы не затруднять обзора. Одетые в доспехи бойцы, как и многие другие, были вооружены невиданными ножами в руку длиной. Офицеры без труда остановили бы вторжение в узких дверях зала, но, застигнутые врасплох, обескураженные и растерянные, они были беспомощны, тем более что нежданных гостей привели их собственные наиболее авторитетные вожди. Беспокойно шевелясь в креслах, хватаясь за ножи, офицеры искали во взглядах друг друга совета. Но ни у кого не хватило решимости сделать шаг, который послужил бы сигналом к Началу битвы. — Так что же, согласны вы принять мирную делегацию мьютов? — повернулся к Капитану Нарби. Казалось бы, что возраст и привычка к безбедной жизни удержат Капитана от ответа, вообще удержат его от каких бы то ни было ответов на будущее, но он прохрипел: — Убрать их! Убрать! А ты, ты Отправишься за это в Полет! Обернувшись к Джо-Джиму, Нарби поднял вверх большой палец. Джо-Джим шепнул что-то Бобо — и нож по самую рукоять вошел в жирное брюхо Капитана. Тот даже не вскрикнул, только жалобно всхлипнул, и лицо его приняло выражение крайнего удивления и растерянности. Неловко нащупав рукоять ножа, как бы желая убедиться, что в животе у него действительно сидит клинок, Капитан прохрипел: «Мятеж, мя...» — и тяжело рухнул лицом на стол. Нарби ногой спихнул труп на пол и приказал двум охранникам убрать его. Те беспрекословно повиновались, обрадованные, что нашелся наконец хозяин, который будет ими командовать. Нарби обратился к застывшему в молчании залу: — Кто еще возражает против мира с мьютами? Престарелый офицер, в спокойствии и уюте проживший жизнь в отдаленной деревне, встал и выпятил костлявый палец в сторону Нарби. Седая борода его тряслась от возмущения. — Джордан накажет тебя за это! Грех и мятеж! Ты продал душу Хаффу! Нарби сделал знак, и слова старика застряли в горле. Острие ножа, пронзив шею, вышло у уха. Бобо был доволен собой. — Хватит, поговорили, — объявил Нарби. — Лучше обойтись малой кровью сейчас, чем большой кровью потом. Те, кто согласен со мной, встаньте и выйдите вперед. Эртц показал пример, шагнув первым и увлекая за собой самых верных своих сторонников. Он поднял нож острием вверх. — Салют Финеасу Нарби, Капитану-Помазаннику ! Его сторонникам ничего не оставалось, кроме как провозгласить здравицу новому Капитану. Нарби хором салютовали и молодчики из его клики — костяк блока рационалистов Ученых-жрецов. Увидев, куда склоняется чаша весов, к ним начали присоединяться и остальные. Лишь незначительная кучка офицеров, в основном стариков и религиозных фанатиков, осталась на местах. Увидев, что Нарби приказал собрать их всех вместе и сделал знак головорезам Джо-Джима, Эртц взял его за руку. — Их мало, и опасности они не представляют, — сказал он. — Давай просто разоружим их и уволим в отставку. Нарби неприязненно посмотрел на него. — Оставить их в живых — значит посеять семена раздора и мятежа. Я вполне способен принимать решения самостоятельно, Эртц. — Хорошо, Капитан, — закусил губу Эртц. — Так-то оно лучше, — Нарби подал знак Джо-Джиму. Длинные ножи работали быстро. Хью держался подальше от места расправы. Его старый учитель Лейтенант Нельсон, администратор их деревни, заметивший когда-то способности Хью и отобравший его для учебы, был в числе убитых. Такого поворота событий Хью не предвидел. За покорением мира следует его объединение. Верой или мечом. Бойцы Джо-Джима, усиленные людьми Капитана Нарби, прочесывали средние и верхние палубы. Мьютам, закоренелым индивидуалистам, по самому образу жизни не способным подчиняться никому, кроме вождя собственной маленькой шайки, было не по плечу противостоять планомерному наступлению Джо-Джима, да и оружие их не шло ни в какое сравнение с длинными ножами, разящими насмерть, когда обороняющийся только готовился еще парировать удар. По стране мьютов поползла молва, что лучше всего без боя покориться армии Двух Мудрых Голов — сдавшимся будет обеспечена добрая еда. Иначе — верная смерть. Но дело шло медленно — столько было палуб, столько миль мрачных коридоров, бесчисленных жилищ, в которых могли укрыться непокоренные мьюты. Операция замедлялась и по мере продвижения вперед, поскольку Джо-Джим ввел патрулирование и внутреннюю охрану в каждом завоеванном секторе, на каждой палубе и у каждого люка. К глубокому огорчению Нарби, Двухголовый из этих боев выходил живым и невредимым. Джо-Джим уяснил из своих книг, что генералу нет нужды принимать непосредственное участие в схватках. Хью не покидал Рубки. И не только потому, что был поглощен головоломными приборами, в которых пытался разобраться. Смерть Лейтенанта Нельсона вызвала у него отвращение к кровавой чистке. К насилию он привык давно, оно и на нижних палубах было в порядке вещей, но сейчас что-то смутно мучило его, хотя осознанно он себя в гибели старика не винил. Просто он бы предпочел, чтобы обошлось без этого. Но приборы, приборы! Да, вот чему стоило отдать свое сердце! Он ведь взялся за дело, перед которым спасовал бы любой грамотный землянин, заведомо зная, что управление звездолетом требует глубокой подготовки и богатого опыта полетов на более простых кораблях. Но Хью Хойланд этого не знал. Поэтому он смело взялся за дело и добился своего. На каждом шагу ему помогал гений создателей этого корабля. Управление большинством меха~ низмов всегда основано на простейших движениях: вперед-назад, направо-налево, вверх-вниз и бесчисленном множестве их комбинаций. Настоящие трудности в работе с механизмами и машинами лежат в их эксплуатации, ремонте, профилактике и обслуживании. Однако приборы и двигатели звездолета «Авангард» не нуждались в ремонте или замене сносившихся частей. Их изощренность превышала обычный уровень, движущиеся детали в них вообще не использовались, и трение не играло роли; они не нуждались в настройке. Хью никогда бы не смог разобраться в этом оборудовании, никогда не научился бы ремонтировать его. Но этого и не требовалось. «Авангард» в ремонтниках не нуждался. За исключением разве что вспомогательного оборудования — подъемников, конвейеров, линий доставки еды, автомассажеров и так далее. Все это оборудование, в котором применение движущихся частей было неизбежным, сносилось и пришло в негодность еще задолго до появления первого Свидетеля. Детали и целые механизмы, потерявшие значение и смысл, либо были отправлены в Конвертер как бесполезный хлам, либо были приспособлены для практических нужд. Хью и знать не знал, что это когда-то существовало; остатки каких-то разобранных приспособлений в различных помещениях Корабля были в его глазах естественным природным явлением. Проектировщики «Авангарда» исходили из того, что он достигнет цели не ранее чем через два поколения. Они ставили своей задачей по мере возможности облегчить судьбу будущих, еще не рожденных пилотов, которые доведут «Авангард» до Проксимы Центавра. Хотя такого упадка технической культуры, какой имел место в действительности, проектировщики не предвидели, они все же старались, как умели, максимально упростить управление Кораблем, сделать его наглядным, легкодоступным. Земной подросток, в меру смышленый, выросший в развитой стране и с детства знакомый с самой идеей космических полетов, разобрался бы в пульте управления «Авангарда» за несколько часов. Хью, выросший в невежестве, в вере, что Корабль — это и есть весь мир, долгие годы не умевший выйти в своем воображении за пределы палуб и коридоров, был вынужден потратить на это много времени. Основным камнем преткновения были две абсолютно чуждые его восприятию концепции — глубокое пространство и метрическое время. Он научился обращаться с дистанциометром — прибором, специально разработанным для «Авангарда», — и снял с него данные о расстоянии до нескольких ближайших звезд, но это все равно ничего не говорило ему. Они измерялись в парсеках и в его глазах были бессмысленны. Попытавшись с помощью Священных книг перевести их в линейные единицы, он получил цифры, которые ему казались смехотворными и заведомо неверными. Проверка за проверкой чередовались долгими раздумьями, прежде чем перед ним забрезжило хоть какое-то туманное представление об астрономических величинах. Эти величины ошеломили и напугали его. Им овладели чувства отчаяния и безнадежности. Он покинул Рубку и занялся выбором жен. Впервые с тех давних пор, как он попал в плен к Джо-Джиму, он почувствовал интерес к женщинам и получил возможность его удовлетворить. Выбор был большой. Подросло новое поколение деревенских девушек, да и к тому же военные операции Джо-Джима сделали многих женщин вдовами. Хью воспользовался своим высоким положением в новой иерархии Корабля и выбрал себе двух жен: молодую вдову, сильную и умелую самку, привыкшую создавать домашний уют мужчине. Он поселил ее в своем новом жилище, предоставил свободу действий в доме и позволил ей сохранить свое прежнее имя — Хлоя. Вторая была девушкой необузданной и дикой, как мьют. Хью и сам не знал, почему он выбрал именно ее. Уметь она ничего не умела, но чем-то привлекала его. Имени ей он так и не придумал. Метрическое время заставило его поломать голову не меньше, чем астрономические величины, но эмоциональных потрясений не вызвало. В мире Корабля и понятия такого не было. Экипаж имел представление об обиходных основных понятиях: «сейчас», «прежде», «было», «будет», даже такие, как «медленно» и «быстро», но идея измеряемого времени была утрачена. На Земле даже первобытные племена имели понятия измеряемого времени, хотя бы только дней и времен года, но ведь все земные концепции измеряемого времени строятся на астрономических явлениях, а Экипаж был от них изолирован давным-давно. На пульте управления Хью нашел единственные сохранившиеся в Корабле часы, но ему долго пришлось ломать голову, прежде чем он понял их назначение и связь с другими приборами. Пока он не разобрался в этом, управление Кораблем было ему недоступно. Скорость и ее производное — ускорение — основываются на понятии измеряемого времени. Но, как следует разжевав и усвоив две новые концепции и перечитав заново в их свете древние книги, он стал, хотя и в очень ограниченном смысле слова, астронавтом. Хью искал Джо-Джима, чтобы спросить совета. Головы Джо-Джима всегда поразительно быстро соображали, особенно если ему была охота их напрячь. Но поскольку это случалось с ним не часто, он так и оставался во всем дилетантом. У Джо-Джима Хью застал Нарби, уже собравшегося уходить. Для успешного проведения кампании по умиротворению мьютов Нарби и Джо-Джиму часто приходилось совещаться. К их взаимному удивлению, они хорошо ладили. Нарби был умелым администратором. Доверяя кому-то определенную ответственность, он не стоял над душой и не требовал отчета по каждой мелочи. Джо-Джим, в свою очередь, удивлял и радовал Нарби, что был намного способнее всех его офицеров. Симпатий они друг к другу отнюдь не испытывали, но чувствовали взаимное уважение к уму партнера и понимали, что их личные интересы совпадают. — Доброй еды, Капитан, — по-уставному приветствовал Хью Нарби. — А, привет, Хью, — ответил Нарби и снова повернулся к Джо-Джиму. — Так я буду ждать доклада. — Да, мы его подготовим, — ответил Джо. — Вряд ли их там осталось больше дюжины. Мы их или выбьем оттуда, либо заморим голодом. — Я не мешаю? — спросил Хью. — Нет, я уже ухожу. Как идут твои грандиозные дела, дружище? — Он улыбнулся, и эта улыбка разозлила Хью. — Дела идут хорошо, но медленно. Представить доклад? — Не к спеху. Да, кстати, я наложил табу на обе рубки и на двигатель, в общем, на весь ярус невесомости. И для Экипажа и для мьютов. — Пожалуй, это правильно. Никому, кроме офицеров, не следует там пока шататься. — Ты меня не понял. Я имею в виду всех, и офицеров тоже. Исключая нас, разумеется. — Нет, так не пойдет. Единственная реальная возможность убедить офицеров в нашей правоте — это показать им звезды! — Именно поэтому я и наложил табу. Сейчас, когда я занят консолидацией власти, я не могу позволить смущать умы моих офицеров столь радикальными идеями. Разгорятся религиозные страсти, а это подорвет дисциплину. Хью был настолько ошеломлен и расстроен, что даже не сразу нашелся с ответом. — Но ведь это наша цель, — сказал он наконец. — Именно для этого тебя и сделали Капитаном. — И как Капитану мне придется принимать окончательные решения по политическим вопросам. Данный вопрос исчерпан. Тебе не разрешается водить людей в невесомость до тех пор, пока я не сочту это возможным. Придется потерпеть. — Он прав, Хью, — заметил Джим. — Не стоит создавать почву для разногласий, пока мы не закончим войну. — Дайте-ка мне разобраться до конца, — стоял на своем Хью. — Эти меры носят временный характер? — Можешь считать так. — Что ж, ладно. Но постой-ка, ведь Эртцу и мне необходимо немедленно начать обучение помощников. — Хорошо, представь мне список кандидатов на утверждение. Кого именно ты имеешь в виду? Хью задумался. Ему-то помощник не особенно был нужен. Хотя в рубке шесть кресел, один человек в кресле навигатора вполне мог управиться с пилотированием Корабля. То же касалось и Эртца... — Эртцу потребуются носильщики, чтобы доставлять массу к Главному двигателю. — Пусть составит список. Я подпишу. Проследи за тем, чтобы все носильщики были подобраны из мьютов,. уже бывавших в запретной зоне ранее. Нарби повернулся и вышел с видом правителя, завершившего аудиенцию. Хью посмотрел ему вслед. — Не нравится мне это все, — сказал он Джо-Джиму. — Ну да ладно. Я ведь пришел поговорить совсем о другом. — Что у тебя на уме, приятель? — Слушай, как мы... Ну, понимаешь, завершим мы Полет. Мы сведем Корабль с планетой, как... — соединил сжатые кулаки. — Верно, продолжай. — Так вот, когда мы сделаем это, что будет потом? Как мы выйдем из Корабля? Этот вопрос застал близнецов врасплох и вызвал спор между ними. Наконец Джо перебил брата. — Погоди-ка, Джим. Давай рассуждать логично. Если Корабль был построен для Полета, то ведь должна быть дверь, не так ли? — Верно. — Но на верхних палубах дверей нет. Следовательно, они должны быть внизу. — Но там их тоже нет, — возразил Хью, — мы там все исследовали. Двери где-нибудь у вас, в стране мьютов. — В таком случае, — продолжал Джо, — их следует искать либо в передней, либо в задней части Корабля. Но за помещением Главного двигателя нет ничего, кроме переборок. Следовательно, искать надо в передней части. — Глупо, — заметил Джим. — Там Главная и Капитанская рубки, и больше ничего... — Ничего? А о запертых жилищах ты забыл? — Там-то уж точно дверей наружу нет. — Непосредственно наружу нет, но, может быть, через эти жилища к ним можно выйти, балда ты. — От балды и слышу. Даже если ты прав, как ты их откроешь, умник? — Что такое «запертые жилища»? — спросил Хью. — Ты не знаешь? В переборке, за которой расположена дверь, ведущая в Главный двигатель, есть еще семь дверей. Открыть их нам так и не удалось. — Пойдем посмотрим. Может быть, это и есть то, что мы ищем. — Время только терять, — буркнул Джим. Но они пошли, прихватив. с собой Бобо. Его сила могла пригодиться. Но даже вздувшиеся мышцы Бобо не справились с рычагами, которые, по-видимому, приводили двери в движение. — Убедился? — иронически сказал брату Джим. Джо пожал плечами: — Ты был прав. Пошли отсюда. — Подождите немножко, — взмолился Хью. — Кажется, на второй двери ручка чуть-чуть повернулась. Давай попробуем еще раз. — Без толку это все, — ответил Джим. — Раз уж пришли, давай попробуем еще, —: возразил Джо. Бобо приналег, вжавшись плечом под рычаг и упершись в пол ногами. Неожиданно рычаг подался, но дверь не открылась. — Сломал, — сказал Джо. — Похоже, что так, — согласился Хью и оперся на дверь рукой. Дверь распахнулась. К счастью для всех троих, она не вела в Космос. В их жизненном опыте неоткуда было взяться представлению об открытом вакууме и его опасностях. Короткий узкий коридор привел к еще одной, на этот раз полуоткрытой двери. Силач Бобо распахнул ее без труда. Еще шесть футов коридора, и они уперлись в очередную дверь. — Не понимаю, — пожаловался Джим, пока Бобо занимался ею, — к чему эти бесконечные двери? — Подожди, может, поймешь, — посоветовал ему брат. За третьей дверью открылось помещение, состоящее из нескольких странных, маленьких, непривычной конфигурации жилищ. Бобо двинулся вперед на разведку с ножом в зубах. Хью и Джо-Джим шли медленно, это странное место заворожило их. Бобо вернулся, погасил скорость полета, опершись о переборку, вынул нож изо рта и доложил: — Нет двери. Больше нет. Бобо смотрел. — Должна быть, — настаивал Хью, раздраженный тем, что карлик разбил его надежды. — Бобо хорошо смотрел, — пожал плечами мутант. — Проверим сами. Хью и Джо-Джим разошлись в противоположные стороны, внимательно осматривая и изучая помещение. То, что Хью нашел вместо двери, заинтересовало его больше. Находка просто была невозможной. Он хотел было позвать Джо-Джима, но Джим как раз в этот момент крикнул: — Хью, иди сюда! Хойланд неохотно оторвался от своей находки и пошел к близнецам. — Слушайте, я там такое нашел... — Плюнь на то, что ты нашел, — перебил его Джо. — Смотри сюда. Хью посмотрел. Перед ним был конвертер. Маленький,. но, несомненно, конвертер. — Бессмыслица какая-то, — сказал Джим. — Зачем нужен конвертер в таком маленьком жилище? Ведь эта штуковина может обеспечить энергией и светом добрых полкооабля. Что ты об этом думаешь, Хью? — Не знаю даже, что и думать, но если ваша находка кажется вам странной, то взглянем на мою. — А ты что нашел? — Пойдем покажу. Окончание следует Перевел с английского Ю. ЗАРАХОВИЧ ПЁСТРЫЙ МИР РЫБАКИ ИНЫХ ВРЕМЕН Такие петроглифы редко-редко, но встречаются на Гавайских островах. Линии глубоко прорезаны в лаве, извергнутой вулканами многие тысячи лет назад, а складываются они в фигуру человека. Кто и когда создал это изображение — неизвестно, но вот какой оно носит смысл — можно догадаться. Лава — огненная «кровь земли» — считалась древними людьми священной, а раз так, то и схематический человечек, вырезанный в ней, служил какому-то торжественному ритуалу. Кстати, ученые предполагают, что длинный предмет, который фигура держит в руке, — это весло. Значит, морской промысел был развит здесь и в стародавние времена, причем к рыбакам отношение было более чем почтительное — такое, что они заслуживали быть увековеченными в «божественном» материале — вулканической лаве. НАУКА ПИЛЫ И ТОПОРА Конечно, когда техника приходит на помощь человеку, «отнимая» у него право на тяжелый труд, — это всегда прекрасно. Например, на лесоразработках— что может сравниться с мощной бензопилой? Свалить толстенную сосну — минутное дело. Но вот какой получается «побочный эффект» — мастеров-лесорубов (в «ручном» смысле) остается все меньше и меньше. А ведь владеть пилой — это искусство, и непростое. Для того чтобы приемы мастерства не были утеряны, потомки канадских пионеров-лесорубов — тех самых, которым в давние времена приходилось вручную расчищать плошадки для будущих городов, — каждый год собираются в провинции Квебек на традиционный чемпионат. Разрубить мощный ствол так, чтобы осталось как можно меньше щепок, перепилить солидное бревно на скорость — задачки не из легких. Но только не для потомственных пильщиков: счет и здесь идет действительно на минуты. ГОРОД МАЛИНОВОГО ЗВОНА Колокола существуют уже пять тысяч лет. В точности этой цифры многие усомнятся, но работники музея колоколов — первого и пока единственною в мире!—в небольшом городе Апольда (округ Эрфурт, ГДР) утверждают, что все обстоит именно так. И им можно верить: хотя сам музей создан сравнительно недавно, ремесло отливки колоколов существует в Апольде уже 255 лет. Здесь можно увидеть колокола из разных стран мира. Они отлиты из чугуна, меди, бронзы, из разнообразных сплавов, есть даже фарфоровые колокольчики — порой весьма причудливой формы. Любой посетитель вправе взять в руки резиновый молоток и легонько ударить по приглянувшемуся ему экспонату. Так что в комнатах музея с утра до вечера не смолкает разноголосый звон. Тут же выставлены гарелки, цимбалы, гонги, бубенцы словом, все, что в состоянии звенеть. Но главное, конечно, колокола. Ведь они нужны и теперь, поэтому древнее ремесло не умирает. Многие города заказывают куранты для башенных часов только здесь — в колокольном городе Апольде. Рисунки В. ЧИЖИКОВА РЕКОРД ВМЕСТО РЕКОРДА Переплыть Босфор — затея для опытного спортсмена достаточно простая, но вот если плыть не поперек, а вдоль пролива, то задача усложняется. Турецкий пловец Эрзин Айядин решил сделать именно такой заплыв с целью побить мировой рекорд по продолжительности пребывания в воде. К сожалению, рекорд остался в целости и сохранности: пловец пробыл в воде «всего только» 43 часа, но зато в процессе заплыва родилось новое достижение -- по всей видимости, тоже «мирового класса». Будучи в воде, ЛЙядин уплел 14 бифштексов, 12 плиток шоколада, 20 бутербродов с сыром и колбасой, почти 4 килограмма персиков, выпил 10 бутылок фруктового сока, 25 стаканов чая и опорожнил 4 банки меда. ТОНКАЯ НАТУРА ТОЛСТОКОЖИХ Собаки и кошки предчувствуют землетрясения. Некоторые виды медуз «предсказывают» цунами. А вот что могут прогнозировать слоны? Этим вопросом задался швейцарский зоолог Лейтхольд. Более двух лет он вел наблюдения за стадом слонов в кенийском национальном парке Цаво и установил, что этих великанов вполне можно использовать в качестве... метеорологов. Все двадцать два слона в стаде отлично предчувствовали выпадение осадков, более того, их перемещения по обширной территории парка как раз и обусловлены точным учетом метеоусловий. Словом, определение «толстокожие» слонам не очень-то подходит. Кожа у них действительно толстая, зато натура тонкая до чрезвычайности. Кто еще может похвастаться способностью угадывать район, где идет или намечается дождь, и безошибочно определять направление, в котором этот район находится? Самое любопытное, однако, в том, что зачастую слонов отделяет от дождевого фронта сто и более километров. О ЧЕМ НЕ ЗНАЛ ШЕКСПИР Всем известно: Эльсинор — это место действия знаменитейшей пьесы Шекспира «Гамлет». Правда, читатель может не знать, что замок построен в 1585 году, а реальный Гамлет — или, правильнее, Амлет — был викингом и жил за несколько столетий до этого, но упрека Шекспиру здесь, разумеется, нет: право автора на некоторую вольность неоспоримо. Эльсинор (Хельсингер) интересен еще и тем, что с ним связано любопытное. предание. Городок и замок стоят на берегу узкого пролива Эресунн, отделяющего датский остров Зеландию от Швеции. С XV по XIX век датчане взимали дань с каждого судна, проходившего по проливу, в виде определенного процента стоимости груза. Капитаны не могли пожаловаться на жестокие поборы: каждый сам имел возможность оценить свой груз «на глазок». Но беда, если они начинали жульничать. Датский король оставлял за собой право скупить любой товар цо заявленной стоимости, поэтому, как только хитрец шкипер называл чрезмерно заниженную цифру, король — еще больший хитрец — тут же выкладывал деньги на бочку, и судно покидало знаменитый Эльсинор... с пустыми трюмами. ВИШНЕВЫЕ ДЖУНГЛИ СИРЕСОАЙИ Добрых традиций, существующих в разных городах и селах, не счесть. И обычай, родившийся в небольшой румынской деревне Сиресоайя несколько сотен лет назад, на первый взгляд ничем особенным не отличается. Суть его в том, что каждая супружеская пара, у которой появляется новорожденный, сажает на своем участке вишневое дерево. Традиция, безусловно, достойна подражания, но соперничать с Сиресоайей вряд ли кто сможет. Ибо за века существования обычая в деревне и вокруг нее вырос настоящий вишневый лес, насчитывающий — и это не преувеличение — шестьдесят пять тысяч деревьев! ЛИСТАЯ СТАРЫЕ СТРАНИЦЫ ————————————————— «Вокруг света» 1904-1905 год ВЛИЯНИЕ МУЗЫКИ НА РОСТ ВОЛОС Недавно одна американская дама на лекции, прочитанной ею в Нью-Йорке о музыке, упомянула между прочим, что некоторые роды музыки предохраняют волосы от выпадания, другие же, наоборот, способствуют облысению головы. Она утверждала, что композиторы, играющие свои собственные произведения на рояле, не только сохраняют роскошные волосы, но еще могут способствовать их росту. Виолончель и арфа также благотворно влияют На рост волос. Что же касается медных, духовых инструментов, то неоднократно замечено, что они способствуют выпадению волос. ВЛИЯНИЕ ЖАРЫ НА ДЕРЕВЬЯ Необыкновенная жара, бывшая во время минувшего лета в Германии, повлияла самым вредным образом на растительность. По этому поводу в нескольких местностях был произведен целый ряд интересных наблюдений. Раньше всего были повреждены фруктовые деревья: листья их пожелтели, свернулись и вскоре опали;' фрукты росли мало, на них напал червь, и задолго до созревания они стали падать на землю. Непривитые фруктовые деревья держались лучше, до самого позднего времени они сохранили сочную зеленую листву, и ветки их сгибаются под тяжестью диких плбдов. Декоративные деревья хуже всех других выносили жару, в особенности пострадали платаны. В лесах, где преобладают лиственные породы, наиболее выносливыми оказались буковые деревья. КАК ПОГИБЛИ АМЕРИКАНСКИЕ БИЗОНЫ В сравнительно недавнее время в центральной части Соединенных Штатов находилось большое количество бизонов. По словам охотников и пионеров, было много огромных стад, или, вернее, одно бесчисленное стадо, подразделенное на несколько меньших. Еще в 1870 году было несколько миллионов бизонов. Но вследствие постройки транс- континентальной дороги стадо бизонов разделилось на две части: одно оказалось на севере от железнодорожного полотна, другое — на юге. В то же время охота на них развилась до самых крайних пределов. Индейцы .охотились на бизонов из-за их мяса, охотники — из-за кожи, а находились люди, убивавшие бизонов с единственной целью — воспользоваться их языком, который они продавали около 50 копеек за штуку. Находились еще личности, охотившиеся на этих животных в виде спорта. Истребление такого полезного животного, как бизон, иначе нельзя назвать, как самым диким варварством. Избиение было положительно ужасно и велось самым отвратительным образом. Чем руководились истребители: невежеством или жестокостью? В три года южное стадо было истреблено окончательно, а в нем было не менее 6 миллионов животных. По одним лишь железнодорожным отчетам видно, что из этого стада поступило 4 миллиона кож. Северное стадо истреблено позднее. Бойня произошла около 1880 года при тех же условиях, как и на юге. Результаты этой ничем не оправдываемой бойни отозвались полным истреблением всех бизонов. В настоящее время осталось лишь несколько штук, принятых под свою защиту правительством или находящихся у частных лиц. УЛИЧНАЯ ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ ДОРОГА НА ПОЛОЗЬЯХ Устройство уличных электрических дорог без рельсов обходится значительно дешевле рельсовых. В Дрездене в последнее время устроено несколько подобных дорог. Наш рисунок изображает одну из них в окрестностях саксонской столицы. Электрические проводы на них воздушные, соединяющиеся с экипажем-мотором при помощи длинного гибкого кабеля. Вследствие этого приспособления по одному и тому же проводу могут одновременно следовать несколько экипажей в противоположном направлении. При встрече двух моторных экипажей проводники их обмениваются ведущими кабелями, прикрепленными к контактам, утвержденным у моторов. Подобные экипажи представляют большое удобство в экономическом отношении тем, что обслуживаются одним проводником, исполняющим одновременно обязанности машиниста и кондуктора. Моторные омнибусы, употребляемые на дрезденских уличных и пригородных электрических дорогах, о трех осях. Зимой, при глубоком снеге, задняя ось снабжается вместо колес особыми полозьями, на передние же надевают специальные колеса с тупыми зубцами, не скользящие по льду. Вследствие этого приспособления движение по дрезденским электрическим дорогам не прекращается и в зимнее время. ВОКРУГ СВЕТА № 4 АПРЕЛЬ 1977 СОДЕРЖАНИЕ В. МОИСЕЕВ — «Антеи» прилетают зимой ...... 2 стр. обл. ГРИГОРИЙ ХОЗИН — Катастрофа, которой могло не быть . . 5 Е. ФРОЛОВА — Вернутся ли дельфины?...... 9 A. ШЕВАЛЕВ — Дельфин ищет друга.......... 11 ЭВА ВОЛЯК — Церемония питья кавы......... 12 B. ДРУЯНОВ — Привязка к звездам .......... 18 АРСЕНИЙ РЯБИКИН — «Вы остаетесь в Керчи...»...... 21 ДИК РАФСИ — Луна и Радуга............. 26 XX век; гармония земли и разума ОЛЕГ ЛАРИН — Рябиновая ночь........... 32 ВИТАЛИЙ НАУМКИН — Башни Верхнего Яфи...... . 38 «Снежный человек» палеолита?............ 43 В. КУДИНОВ — Музей у Меконга........... 44 И, А. ЕФРЕМОВ — Монгольская Гоби.......... 49 Л. МИНЦ — Дарваз в Бухаре............. 50 КУРТ КЛАМАН — В диком' рейсе........... 55 A. БЕЛОГОРСКИЙ — О карте Московии, вычисленной спустя пять веков ....... ......... 62 Загадки, проекты, открытия............... 65 АНДРЕЙ ФРОЛОВ — Дорога сквозь джунгли...... 66 РОБЕРТ ХАЙНЛАЙН — Пасынки Вселенной ........ 70 Пестрый мир . ................ 78 Листая старые страницы............... 79 В стране будущего года ............ 80 На первой странице обложки: МАРОККО. Праздник в городе Фесе. Во время праздников на окраине Феса вырастает палаточный городок: тут и лавки купцов, и бродячий цирк, и «конторы» прорицателей. Издалека съезжаются всадники-берберы. Любой праздник здесь начинается с их выступления, когда несутся они на быстрых конях прямо на зрителей, стреляя в воздух. И буквально в двух-трех метрах останавливают скакунов... В номере использованы фотографии из журналов: «Атлас» (Франция), «Нэшнл джиогрэфик» (США), «Эуропео» (Италия). Отрывок из книги писателя К. Кламана (ГДР) «В диком рейсе». © Verlag Neues Leben, Berlin, 1973. Главный редактор А. В. НИКОНОВ Члены редакционной коллегии B. И. АККУРАТОВ, А. В. ГУСЕВ, И. М. ЗАБЕЛИН, М. М. КОНДРАТЬЕВА, В. Л. КУДРЯВЦЕВ, В. А. ЛЕБЕДЕВ (заместитель главного ре- Йактора), Г. В. МАКСИМОВИЧ (ответственный секретарь), Ю. Б. СА-ЕНКОВ, О. И. СОКОЛОВ, А. И. СОЛОВЬЕВ, Л. А. ЧЕШКОВА, В. М. ЧИЧКОВ, Г. И. ЯНАЕВ Оформление А. Гусева и Т. Гороховской Рукописи не возвращаются. Технический редактор А. Бугрова ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК ВЛКСМ «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ» Наш адрес: 103030, Москва, К-30, Сущевская, 21. Телефоны для справок: 251-15-00, доб. 2-29; отделы: «Наша Родина» — 3-93; иностранный — 2-85; литературы — 3-58; науки — ¦ 3-38; писем — 2-68; иллюстраций — 3-16; приложение «Искатель» — 4-10, ©«Вокруг света», 1977 г. Сдано в набор 3/Н 1977 г. Подп. к печ. 25/Ш 1977 г. А00605. Формат 84X108>/i6. Печ. л. 5 • (усл. 8,4). Уч.-изд. л. 12. Тираж 2 500 000 экз. Зак. 84. Цена 70 коп. Типография ордена Трудового Красного Знамени изд-ва ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». 103030. Москва, К~30, Сущевская, 21. В СТРАНЕ БУДУЩЕГО ГОДА Лет сто назад город Эдмонтон был не очень значительным поселением. Но поскольку на многие сотни миль вокруг более солидного населенного пункта не существовало, он числился административным центром канадской провинции Альберта. Когда в 90-х годах прошлого века началась золотая лихорадка и тысячи людей устремились на Клондайк, дорога их обязательно шла через Эдмонтон. Здесь искатели счастья могли должным образом экипироваться, здесь же процветала и ярмарка «самых правдивых и точных сведений» — где, как и когда можно наверняка найти золото. Те, кому повезло, на обратном пути тоже задерживались в Эдмонтоне на триумфальном пути домой: город разросся, и способов с шумом и шиком спустить деньги в нем было более чем достаточно. После этого оставалось одно: вновь пуститься на золотой Клондайк. Причем по тогдашнему бездорожью это можно было сделать лишь с наступлением зимы. И тот, кто попадал не ко времени, должен был сидеть до следующего годач Тогда-то и получила провинция Альберта название «Страна Будущего Года» — «Некст-Йир-Кантри». Свое новое название «Страны Сейчас» провинция Альберта получила в наши дни, когда там были найдены богатейшие залежи нефти. И Эдмонтон превратился в солидный современный город со всеми его атрибутами. Но у каждого уважающего себя большого, а тем более столичного города должно быть прошлое, традиции, обычаи. Конечно, ни древних соборов, как в городах Европы, ни замков в Эдмонтоне не было и нет. Традиций вроде состязаний арбалетчиков, когда разодетые в яркие куртки и двуцветные средневековые колготки стрелки дефилируют по главной' улице, нет тоже. Но ведь было прошлое у Эдмонтона! Живописное, хотя и недавнее. И каждое второе воскресенье июля жители Эдмонтона и многочисленные туристы одеваются «по-старому»: стет-соновские шляпы, синие рубахи с ярким платком вокруг шеи, грубые брюки, заправленные в короткие сапожки. Гвоздь праздника — Настоящее Ковбойское Родео. Сначала соревнуются профессионалы: вспрыгивают на быка, стараясь удержаться на нем как можно дольше. Вообще-то альбертский бычок — существо покладистое и смирное. Но в верховые животные не годится: как только на нем оказывается человек, бычок становится иным — непокорным и яростным. Потом бычок, если его хорошо выдрессировать, к этому привыкает. В узком и длинном дощатом коридоре, где быку не повернуться, да еще и держат его с двух сторон, вспрыгивает на него любитель острых ощущений с почти гарантированной безопасностью. Не сесть на быка в коридоре невозможно: просто ни на что другое там сесть не удастся. Потом можно сфотографироваться верхом на быке. А вот позже, когда шлепнут бычка по спине и рванется он вперед, и наступает это самое «почти». Ведь, вырвавшись на открытое пространство, бык вас и сбросить может. Кое-кого даже сбрасывал. И эта доля риска напоминает о многочисленных приключениях, которыми полна была в прошлом жизнь Страны Будущего Года.