На суше и на море 1987(27)

Игорь Подколзин

В МОРЕ «ЧЕРНАЯ СМЕРТЬ»

ОЧЕРК

Море поблескивало, словно осыпанное рыбьей чешуей. Из него всплывало солнце, и под его лучами холодный ночной туман превращался в воду, которая ручейками сбегала по черным бортам.

28 апреля 1921 года пароход Добровольного флота «Кишинев» отвалил от причала мыса Эгершельд во Владивостоке, вышел в бухту Золотой Рог и взял курс на Чифу. В вахтенном журнале значилось: кроме сорока двух человек команды на судне находятся восемьдесят шесть пассажиров-китайцев, два американца и сорок семь компрадоров— своего рода десятников, ведающих перевозкой грузов и рабочих.

На траверзе маяка Муравьева-Амурского повернули в Японское море. Команда и пассажиры занимались своими делами.

К вечеру засвежел норд-ост. Зарябила неоглядная ширь. От берегов Японии покатилась крутая, в белых пенистых барашках волна. Закачало.

Расположившиеся было на палубе со своим немудреным скарбом пассажиры засуетились, начали спускаться в душную, глубокую яму трюма, где и разлеглись вповалку на настилах из шершавых, неструганых досок.

Когда стемнело, низкие, дымчато-тревожные тучи разразились ливнем. Длинные струи захлестали по желтым облупленным надстройкам, забарабанили по палубе. Густая сырость перевалила через комингсы люков и поползла туда, где, прикрытые чем попало, прижавшись друг к другу, лежали люди.

Глухие удары волн сотрясали корпус. В твиндеке скрипело, ухало и переливалось. Стонали страдающие морской болезнью. Кислый запах грязной одежды и человеческих тел заполнил все уголки темного помещения.

На рассвете ветер стих, прекратился дождь. Потеплело.

Старший помощник капитана Александр Бочек, светловолосый, молодой, больше напоминающий учителя, чем моряка, заканчивал составление судовых документов.

В дверь настойчиво постучали.

— Да, да! Входите!

В каюту ввалился судовой врач Киселев. Задыхаясь, взволнованно выпалил:

— Беда, Сан Палыч! Чер-те что творится!

— Дух переведите. Бежали, что ли?

— Э-э!.. Бежал, летел— какая разница! Беда, понимаете ли, на судне.

— Да что случилось? Успокойтесь.

— Успокоишься тут на веки вечные.

— Да что с вами? Садитесь. Выпейте воды. — Старпом придвинул к врачу графин.

— Значит, так, — осушив стакан, сказал Киселев. — Такое дело...

Утром врач совершал обычный санитарный обход. Он медленно поднялся по трапу, щелчком швырнул за борт окурок. Тут же боязливо огляделся, помянув недобрым словом никчемные, как он считал, флотские порядки, запрещавшие выбрасывать что-либо за борт.

Внимание его привлекли два человека, одетых в застиранные синие хлопчатобумажные куртки. Они пытались втащить в ватерклозет беспомощно повисшего на их плечах товарища. Киселев неторопливо приблизился.

— Пьяный? — спросил он, покачиваясь с носков на каблуки, заложив руки за спину. — А может, опиума накурился?

— Нет, капитана, нет, — затараторили китайцы, стреляя глазами по сторонам. — Укачался мало-мало. Рвет его. Задыхается.

— Чего же вы его трясете, ему покой нужен. Ну-ка!

Киселев протянул руку и за подбородок повернул голову мужчины. На почерневшем остроскулом лице резко выделялись мутные глаза. Нижнюю, закушенную до крови губу покрывала розоватая пена.

— Да он болен! Ну-ка, положите его.

Китайцы опустили человека на палубу. Лекпом пощупал пульс — его не было.

— Он без сознания. У него шок. Эй, вахтенные! К Киселеву подбежали матросы.

— В лазарет. Живо. Помогите им.

Больного отнесли вниз и уложили на покрытую простыней кушетку. Он почти не дышал. Судороги в дугу сгибали тело. Спустя полчаса он умер. Врач, сверив симптомы, установил диагноз — легочная чума...

Киселев сидел, беспомощно опустив руки. По вискам из-под фуражки бежали тонкие струйки.

— Почему сразу не доложили?

— Сомневался. Шутка ли, такая напасть. А вдруг не то. Чума вообще вещь дрянная, а уж на море... — Врач безнадежно развел руками.

— Кто еще знает о случившемся?

— Никто вроде бы, — неуверенно протянул лекпом, — разве санитар? Хотя вряд ли он понял, но кто ведает...

— Пойдемте к капитану. Самое главное, чтобы паники не было.

Но на маленьком судне трудно что-либо утаить. Переполох уже поднялся. Видно, сболтнул санитар с перепугу или из желания покрасоваться — дескать, вот мы с доктором что обнаружили. Страшная фраза «черная смерть» передавалась из уст в уста.

Труп и вещи умершего облили керосином и спустили за борт. Трюм продезинфицировали. Едко запахло карболкой. Капитан приказал изолировать приятеля чумного от прочих пассажиров и ежедневно проводить медицинское обследование.

«Кишинев» окутала напряженная настороженность.

Однако время шло, а ничего страшного не происходило.

Постепенно паника улеглась. Жизнь вошла в обычную колею. Карантинный китаец чувствовал себя превосходно. С аппетитом уплетал сдобренный сметаной флотский борщ, лукаво посмеивался, что-то напевая под нос. Считал — ему исключительно повезло: за те же гроши, что и товарищи, не ютится в вонючем трюме, а как господин расположился в чистой каюте, да еще и кормят бесплатно.

Транспорт миновал Цусимский пролив. Вошли в Желтое море и повернули на Чифу. О происшедшем почти забыли.

За обедом в кают-компании второй механик, о мнительности которого ходили анекдоты, расправляясь с отбивной, ворчал:

— Надо же. Выдают аттестаты медицинские всякому. А я еще к нему прошлым разом как к доктору обращался.

— Вы о ком? — приподняв голову от тарелки, спросил капитан Гросберг.

— О знахаре нашем. Тоже мне — врач медузий. Упившегося вусмерть «ходю» за чумного принял.

— Иногда ошибается и медицина. Лучше недосолить, чем пересолить. Вернее, я хотел сказать, что меры профилактики... — попробовал защититься доктор.

— А ты не ошибайся. Не пересаливай! — перебил механик. — Я, может, после такого места не нахожу, кусок в горло не лезет. А у меня жена, дети. Шутка ли— чума! За такие фокусы недолго и звания лишить.

— Ну, знаете! — обиделся лекпом. — В вас просто говорит недостаток общего развития. — Он вытер салфеткой рот и поднялся из-за стола.

— Смотри какой грамотный! — взъярился механик. — Развился-разрезвился! Раньше плавали без разных там врачей-докторов, и ничего, обходились.

— Не говорите глупостей! Как вам не стыдно! — одернул механика капитан.

В одиннадцать часов, когда до пункта назначения осталось совсем немного, грянул гром среди ясного неба — обнаружилась чума еще у одного пассажира. Он умирал. Его жалкие пожитки перенесли на палубу. Поставили охрану, чтобы никого не подпускала.

Капитан собрал офицеров судна.

— Мы приняли чрезвычайные меры, сообразуясь с возможностями, — сказал он. — Основное — не допустить распространения заболевания, локализовать его.

— Господи! Вода же кругом. Что делать-то? — второй механик всплескивал короткими ручками. — Как мухи, все концы отдадим. А у меня семья, детишки малые.

— А у других — котята? — вспылил штурман. — Заткнулись бы, слушать противно.

— И не слушай, — окрысился механик. — Сам заткнись. За прокладкой вон лучше следи.

— Тише, тише! — капитан постучал ладонью по столу. — Главное, дисциплина, никакой растерянности. Скоро придем в порт.

— Придешь тут, — сказал механик. — Рыбам на закуску.

— Прекратите! — Гросберг сдвинул мохнатые брови. — И вообще хватит болтать — отправляйтесь по своим местам.

Неожиданно дверь салона распахнулась.

— Китайцы! На охрану набросились! Больного отымают! Дерутся, — матрос перевел дух. — Зарезать грозятся. Много их.

— Всем на палубу! Быстро!

Капитан и офицеры, толкая друг друга, бросились к выходу.

Наверху компрадоры отмахивались андшпугами от наседавших. Толпа колыхалась, вопила, ругалась и бурлила, как на базаре. Несколько человек, вооруженных ножами, пытались напасть на компрадоров сзади. Поодаль, сгрудившись над обнаженным по пояс больным, стояли китайцы и дергали его за руки и за ноги, намеревались бритвой вскрыть вену.

— Что вы делаете?!

— Разойдись! Марш в трюм!

— Отнимите у них человека.

Моряки стали отпихивать «врачевателей». Началась свалка.

— Капитана! У него не чума. — Вперед выскочил длинный, худой китаец. — Вот он, — ткнул пальцем в благообразного старичка в черной островерхой шапочке, из-под которой торчала тощая, засаленная косичка, — наш лекарь. Он ему дурную кровь выльет.

— Мы вам выльем!— кричали матросы. — А ну, катись отседова!

Кое-как навели порядок. Китайцы, бормоча ругательства, нехотя отступили. Больной был без сознания.

После полудня «Кишинев» подходил к Чифу. Навстречу вырулил беленький катерок. На борту, похлопывая полированным стеком по коричневым крагам, облокотился о рубку карантинный врач-англичанин. Круглый, как колобок, одет в кремовый чесучовый костюм и белую панаму. Он запрокинул голову и, улыбаясь во весь рот, полный золотых зубов, прокричал капитану, которого знал еще по Владивостоку, где когда-то служил в той же должности:

— Как поживаете, кэп? С благополучным прибытием! — Он передвинул сигару в уголок рта. — Все ли здоровы? Как там Россия-матушка?

— Здравствуйте. Мне не до шуток, мистер Саймор, — ответил Гросберг. — На борту больной. Предполагаем чуму. Его следует незамедлительно эвакуировать в больницу. Прошу сделать это поскорее.

— У вас чу-у-ма? — сигара чуть не вывалилась из губ англичанина. — Вы серьезно, или это ваш большевистский юмор?

— Совершенно серьезно. Нам нужна срочная помощь.

Врач забарабанил стеком по крыше рубки и что-то сказал высунувшемуся оттуда рулевому. Затем повернулся к Гросбергу и крикнул:

— К причалам не швартоваться! Отойдите на рейд и встаньте на якорь. Я приму меры. Гуд бай!

Катер описал вокруг судна дугу, оставил в воздухе голубоватый дымок и полным ходом помчался к берегу. Бравый доктор будто сделался меньше. Несколько раз испуганно оглянулся. Выплюнул сигару и скрылся в рубке.

Пароход стал на рейде на якорь. Слух о происшествии, очевидно, уже распространился по порту — рыбачившие неподалеку джонки подняли бамбуковые паруса и опасливо отплыли подальше.

К вечеру свалился еще один китаец. Команду переместили в носовые помещения, а пассажиров— в корму. Твиндеки окурили серой. Судно окуталось едким запахом. Из порта сообщили: на следующий день заболевших переправят в город.

Рано утром оба больных умерли. Через час к «Кишиневу» снова приблизился катер. На нем, закутавшись в черный блестящий плащ, стоял доктор. Куда девалась вся его жизнерадостность! Лицо до бровей закрывала марлевая маска. Приподняв ее край, он крикнул капитану:

— Передайте мне пассажиров-американцев!

— А остальные?

— Потерпят! Скоро пришлем гробы для умерших. Проведите дезинфекцию. К вам подниматься не буду, — добавил он, словно оправдываясь. — Начальство запретило, я у них единственный медик. В общем обходитесь своими силами.

— Трюмы мы обработали. Когда заберете остальных пассажиров?

— Возьмем, возьмем. Я веду переговоры с властями. Положитесь на меня, кэп.

— Неужели там не понимают, что грозит людям?

— Не знаю. Я доложил, думаю, скоро примут меры. Не лезьте на рожон, Гросберг, лучше себя берегите, чума не фунт изюма. Счастливо. — Англичанин помахал рукой.

— Трус и ничтожество, — сказал ему вдогонку Гросберг. Раскаленное добела солнце припекало. Мрачная толпа китайцев вылезла наверх и грозно придвинулась к носовым надстройкам. Суровые, угрюмые лица. Плотно сжатые губы. Поблескивающие глаза.

Китаец-знахарь сложил руки рупором, прошепелявил:

— Капитана! Не уберешь мертвый люди, худо будет. Мы не хотим умирай!

— Прошу спуститься вниз и не мешать нам, — ответил Гросберг.

Его слова утонули в угрожающих криках. В руках у китайцев засверкали ножи. На мостик полетели бутылки и палки. Капитан облокотился на поручни.

— Успокойтесь. Мы подвергаемся одинаковой опасности и делаем все возможное. Ступайте отдыхать. Не мешайте нам. Бочек, наведите порядок.

С большим трудом старшему помощнику и матросам удалось оттеснить взбунтовавшихся на ют. Наступила тягостная, повисшая на тонюсенькой ниточке тишина. Чуть задень — оборвется. Загрохочет вокруг, забурлит, покатится лавиной...

Снова появился катерок. Увидев англичанина, китайцы облепили борта. Перевесившись, размахивали руками, кланялись и умоляли о помощи.

— Сейчас подойдет баржа! — крикнул врач. — Перегрузите пассажиров, мы отправим их на остров Кентукки в пяти милях отсюда, пусть там посидят.

— Как быть с умершими? Вы представляете, что на такой жаре...

— Сообщу потом, — пообещал доктор.

В сумерках действительно пришлепала грязная и обшарпанная баржа. Пассажиры по шторм-трапу перебрались на нее. Моряки снабдили их продовольствием, отдали и случайно оказавшиеся на судне палатки. Но к этому времени уже скончалось еще несколько человек. Трупы лежали там, где их застала смерть. Зрелище было жуткое. В темных, узких коридорах и высоких, как залы, опустевших твиндеках чернели застывшие в разнообразных позах скрюченные тела.

Наступила ночь. Никто не сомкнул глаз. Когда засерело, подошел катер. Он остановился так далеко, что с большим трудом можно было расслышать голос доктора:

— Кэп! Команда должна убрать трупы сама!

— Но куда их деть? За борт?

— Ни в коем случае. Понесете строжайшую ответственность.

— Так куда же? Вокруг вода. — Гросберг вышел из себя. — Не по воздуху же.

— Сожгите в топках.

— Горловины узки, тело туда не пройдет.

— Разрубите на части.

— Что-о-о?

На борту возмущенно загудели.

— Не привередничайте. Это же не белые.

— Я категорически протестую. Это святотатство. У нас нет лекарств и дезинфицирующих средств. По международным законам вы обязаны оказать нам помощь. Я требую! Слышите, требую!

— Требую! — передразнил англичанин.— Не устраивает — ждите и не морочьте мне голову. Подумаешь, нежности. — Он пожал плечами. — Вам же добра желаю по старой дружбе.

Прошел день, вечер. Казалось, портовое начальство решило бросить «Кишинев» на произвол судьбы. Выжидает, когда экипаж справится с эпидемией сам или погибнет до единого человека. Ночь тянулась бесконечно. Никто не спал. По мостику нервно ходил капитан. От крыла до крыла. Вперед — назад. Звук шагов гулко отдавался по судну.

На востоке заалело. Из-за пустынного, расположенного к югу от Чифу островка Кентукки поднялось оранжевое солнце. Посапывая паром, от причала отвалил портовый буксиришка— доставил 11 гробов и немного извести. Доктор сообщил капитану:

— Уложите мертвецов в гробы, залейте раствором. Пришлем плашкоут, на него все перегрузите. Его отбуксируют в открытое море и сожгут вместе с грузом. Как и что делать — ваша забота.

— Дайте хотя бы карболки. У нас же ничего не осталось.

— Больше ничем помочь не могу, — англичанин развел руками. — Действуйте, кэп. Да хранит вас господь.

На полубаке выстроилась команда. Гросберг, держа руки за спиной, прошелся вдоль молчаливой шеренги. Остановился. Выпрямился, окинул людей взглядом и объявил:

— Нужны пять человек. — Помолчал, покусывая губы. — Будем тянуть жребий. Все без исключения, я тоже. Кому достанется — пойдет на уборку. Согласны?

В ответ ни звука. Стало очень тихо. Лишь за кормой гомонили чайки.

— Не согласны, — прозвучало как выстрел. — Не согласны, Герман Мартынович! — Вперед шагнул Бочек, самый молодой офицер «Кишинева». — Никак не согласны.

— Интересно. — Гросберг нахмурился. — У вас другое предложение?

— Да, другое, если позволите.

— Говорите. У нас сейчас одна судьба. Давайте без чинов и рангов.

— Я предлагаю идти только добровольно. Никаких жребиев. Дело весьма серьезное, и его следует выполнить добросовестно, а не шаляй-валяй. Из-за малейшей небрежности или трусости могут погибнуть все. Я далек от подозрений, но всякое бывает, каждому дорога жизнь.

— Хорошо, — согласился Гросберг. — Но добровольцев возглавлю я.

— Нет, товарищ капитан. — Бочек повернулся к команде. Он был бледен, но голос звучал твердо:

— Капитаном рисковать нельзя. Он отвечает и за судно, и за каждого из нас. Кто со мной? Мне требуются четверо, и лишь добровольно. Подумайте, не торопитесь.

— Я пойду, — кочегар Лацит, белокурый и синеглазый, вытер паклей измазанные машинным маслом руки и шагнул из строя.

— И мы, и мы, — к старпому потянулись похожие, как близнецы, рулевые Соколов и Жильцов.

— Меня прихвати, Александр Палыч. — Стармех, седой гигант Лясин, «дед», как его звали на судне, прокосолапил и положил руку на плечо Бочеку. — Вместе, так всегда вместе, сынок.

— Спасибо. — Бочек обернулся к Гросбергу. — Вот теперь все как положено, Герман Мартынович.

Вид его, вся маленькая фигурка выражали такую решимость и уверенность, в словах была такая непреклонность, что строй подался вперед, будто хотел получше рассмотреть своего старпома.

— Я не разрешаю! — сказал вдруг Гросберг. — Я еще пока капитан и не позволю... — У него перехватило дыхание.

— Мы и не собираемся спрашивать у вас разрешения, Герман Мартынович, хотя вы действительно наш капитан. Но вы же сами сказали: без чинов и рангов. А посему не обижайтесь, мы идем одеваться. Пошли, ребята.

Пятерка смельчаков облачилась в длинные, до пят, сшитые из простыней халаты. Это убранство дополняли очки с респираторными масками, резиновые сапоги и брезентовые рукавицы. Сверху натянули коротенькие, как будто детские, пропитанные чем-то желтым накидки. Началась смертельно опасная работа.

Длинными железными крюками извлекали с первой и второй палуб скрюченные и почерневшие тела. Укладывать их в гробы было трудно— мешали неестественные позы окоченевших трупов. Люди скользили в лужах хлорки и порой сами сваливались на тех, кого собирались отправить в последний путь. От раскаленной палубы струился удушливый зной. Из твиндеков тянуло тошнотворным густым смрадом.

На плашкоут прыгнул Лацит — принимать опускаемых на тросах умерших. Сделали уже половину этой адской работы, когда, поскользнувшись, кочегар не удержался и упал в воду.

— Алекс! Алекс! — Бочек бросился на помощь. — Держись!

Но лишь жирные разводы радужной пленкой расползлись по поверхности. Кочегар так и не вынырнул. Очевидно, падая, ударился головой обо что-то и потерял сознание, а тяжелая «амуниция» потянула на дно...

Погрузку закончили. Плашкоут отбуксировали в открытое море. Долго в сгустившейся ночи, отгоняя ее черноту, багровым факелом полыхал зловещий костер. С ужасом взирали моряки на это сатанинское зрелище.

Утро наступило чистое и розовое. Будто и не было никакой трагедии. Команда дезинфицировала и мыла транспорт. Четверо храбрецов, осунувшиеся и поседевшие, сидели на карантине в одиночных каютах. Проходя мимо, матросы замедляли шаги, говорили шепотом, прикладывая палец к губам, старались не шаркать по палубе. Все гадали — заболеют или пронесет.

Через пять дней власти разрешили «Кишиневу» покинуть Чифу и следовать на Родину. Правда, они не забыли прислать капитану счет на 1436 китайских долларов. В нем рядом с пунктами: за лечение, постели и одежду стояли поражающие каннибальским цинизмом слова: «За дрова и керосин для сожжения умерших...»