На суше и на море 1983(23)

На далеких меридианах

МАНУЭЛЬ КОРДОВА-РИОС, БРЮС ЛАМБ

КОЛДУН С ВЕРХОВЬЕВ АМАЗОНКИ

Отрывок из книги

Предисловие переводчика

В этой книге, вышедшей в Нью-Йорке в 1971 году, рассказывается поразительная история, которая произошла с перуанским юношей по имени Мануэль Кордова-Риос. Его захватили в плен индейцы из племени хуни куй (что означает «избранный», или «истинный», народ) и привели в свою далекую деревню в верховьях реки Мадре-де-Дьос. Считалось, что хуни куй были каннибалами, однако Мануэля они не собирались приносить в жертву ритуальным обычаям. Когда этот юноша, выросший в Икитосе в городских условиях, стал постепенно привыкать к совершенно новой для него жизни в сельве и понимать язык индейцев, он с удивлением узнал, что их планы в отношении него совсем иные. Он должен был стать предводителем племени! Присмотревшись к Мануэлю и приняв его в члены племени, индейцы решили, что он может сменить в будущем их престарелого вождя. Чтобы подготовить юношу к этой сложной роли, они приступили к его систематической тренировке. Ему пришлось научиться бесшумно передвигаться по лесу И перекликаться с товарищами, подражая крикам птиц; охотиться с помощью лука и стрел и распознавать по едва заметным следам присутствие врагов. В эту подготовку входило и участие Мануэля в тщательно разработанном обряде, когда употребляли так называемый «напиток, вызывающий видения». Этот напиток представляет собой растительный отвар, под воздействием которого возникают галлюцинации. К счастью для юноши, его не заставляли систематически принимать это «зелье», вызывавшее у него кроме видений тяжелые мышечные спазмы. И таким образом его здоровье не было подорвано. Впрочем, цель, которую преследовали индейцы, устроители Данного обряда, была сугубо практической — в ходе этих сеансов в состоянии обостренного восприятия свершалось приобщение испытуемых к сокровенным тайнам сельвы, происходило обучение навыкам, необходимым для существования в девственном лесу. За время своего пребывания в среде хуни куй Мануэль познакомился с секретами индейской медицины, основанной на глубоком знании жителями сельвы лечебных свойств различных растений. Семь лет прожил Кордова-Риос с индейцами—с 1907 по 1914 год. Но это происшествие стало широко известно лишь спустя полвека, когда произошла встреча Кордовы-Риоса с Брюсом Ламбом, американским специалистом по тропическому лесоводству, некоторое время работавшим в Перу. Мануэль Кордова был его проводником по сельве. Ламба поразили обширные знания Кордовы в области народной медицины и его умение разбираться в полезных свойствах тропических растений. Постепенно Мануэль рассказал ему свою необычную историю, а Ламб издал этот рассказ на английском языке.

Публикуемый здесь отрывок из книги «Колдун с верховьев Амазонки» начинается с того момента, когда индейцы хуни куй напали на лагг каучерос—сборщиков каучука. В это время в лагере находился тай пятнадцатилетний Мануэль, оставленный за повара, а четыре товарища, работали далеко в сельве. Связав юноше руки, индейцы несколько дней вели его через заросли.

Пленение

Должно быть, теперь мы были уже недалеко от деревни. Что принесет мне конец этого пути? Почему, собственно, индейцы еще не убили меня? Я был совершенно уверен, что они прикончили если не всех, то по крайней мере одного из моих товарищей-каучерос.

Дорога пошла в гору. Внезапно раздались пронзительные крики попугаев, и почти тотчас мы остановились на поляне, где находилась деревня. Там было полно обнаженных индейцев—мужчин, женщин и детей. Они столпились вокруг нас, отталкивая друг друга, чтобы лучше меня рассмотреть. Поднялся невероятный гам, но тут же смолк, когда сквозь толпу спокойно прошествовал худой, древний старик с длинными волосами. Он подошел к тому месту, где я стоял — руки у меня все еще были связаны за спиной,—и задумчиво посмотрел на меня.

Я тоже осторожно взглянул на него. Это был очень старый человек с ярко выраженным монголоидным типом лица. Несколько длинных желтоватых волосков на верхней губе и подбородке усиливали впечатление дряхлости. Копну красно-коричневых волос, падавших до середины спины, удерживала украшенная перьями головная повязка. И хотя все индейцы вокруг были обнажены, на нем была белая одежда без рукавов из грубой хлопчатобумажной ткани; она доходила почти до его костлявых колен.

Я решил не опускать глаз и ничем не выдавать своего волнения или страха. Вскоре шум возобновился: дети визжали, мужчины и женщины строили друг другу гримасы и громко вскрикивали, снова послышались пронзительные вопли попугаев.

Вождь вплотную подошел ко мне, осторожно развязал мои руки и велел страже снять с меня лохмотья, в которые превратилась моя одежда. Толпа все прибывала, в ней было, наверное, уже больше ста человек. Несколько очень старых женщин захотели поближе взглянуть на меня. Они потрогали мое крепкое тело и захихикали. Но одна из них оказалась в ином настроении. Она подошла с тяжелой палкой в руке и, свирепо глядя на меня, начала сердито ворчать. Внезапно со зловещим воем она подняла свою дубинку и бешено двинулась на меня.

Стоявший рядом старый вождь что-то коротко сказал. Главный из моих стражей резким движением выхватил палку из рук старухи и, ловко взмахнув ею, одним ударом сшиб старую женщину на землю.

Еще одно распоряжение вождя, и стражи повели меня вслед за ним. Мы вошли в самую большую конусообразную хижину, из которых состояла деревня. Ее крыша и стены составляли единое целое. Внутри было темно и дымно.

Чужая деревня

Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел, что под кровом этого большого конусообразного жилища находится множество людей. Единственными источниками света были два или три очага и с одной стороны—узкий дверной проем, сквозь который мог протиснуться лишь один человек. Пространство наверху было отведено под кладовую; с шестов, образующих стропила, свешивалось много различных предметов, а между вертикальными шестами, которые поддерживали крышу, висело несколько небольших гамаков.

Мне снова связали руки, но на этот раз спереди и довольно свободно, так что я мог ими пользоваться. Вождь указал на один из гамаков, и я сел. Он отошел в сторонку вместе с моими стражами, и они начали что-то обсуждать. Совещание длилось несколько часов, и все это время приходили и уходили разные люди. Около моего гамака несли бдительную вахту две или три старухи, вооруженные палками из пальмового дерева. Я все время чувствовал непривычный мускусный запах, исходивший от этих людей.

Вскоре молодая девушка принесла миску из тыквы, наполненную густым тягучим напитком. Сделав глоток, я отказался от питья. Девушка поговорила с вождем и вернулась с другим напитком, пахнувшим бананом. Я выпил его с удовольствием и почувствовал, что подкрепился.

Мне мало что запомнилось из первых недель жизни в деревне. Это был кошмар: находясь в очень угнетенном состоянии и размышляя о событиях, связанных с моим пленением и переходом по сельве, я пришел к выводу, что все мои товарищи убиты. Если даже кто-то и остался в живых, он нипочем не найдет меня здесь. Я думал о них, вспоминал о своей семье и погружался в безысходное отчаяние. Но постепенно оно сменилось решимостью так или иначе выбраться из деревни.

Из повседневных деревенских дел стало ясно, что моей жизни не угрожает непосредственная опасность. Я не понимал ни единого слова из тех разговоров, которые постоянно велись вокруг меня. Казалось, в этом доме всегда царила суматоха, там жили человек Двадцать мужчин, женщин и детей; постоянно пылали два или три очага, тут и там бродили прирученные лесные животные, любимцы хозяев. В этом жилище без окон день мало чем отличался от ночи. Меня раза два в день выводили на прогулку, но всегда под охраной.

Проходили дни: я уже ловил на себе меньше любопытных взглядов, да и ужимки, которыми сопровождались эти взгляды, стали реже. А когда я понял, что дети тайком выражают мне Дружеское сочувствие, то воспрянул духом. Ведь если бы взрослые относились ко мне враждебно, дети последовали бы их примеру.

Все же некоторые происшествия этих первых недель остались в моей памяти. Вскоре после моего появления в деревне несколько мужчин притащили женщину, руки и ноги которой были связаны лианами, а рот заткнут. Они пронесли ее в ту часть дома, где жил вождь и куда поместили меня. Когда изо рта пленницы вытащили кляп, она в неистовстве пронзительно закричала, корчась на полу и пытаясь растянуть путы. Мужчины оставили ее на земле и вышли, у пленницы по приказанию вождя осталась старуха.

В первые два дня пленница впадала в ярость, с пеной у рта издавала громкие крики всякий раз, когда кто-нибудь приближался к ней. Однако оставшись одна, быстро успокаивалась. Очевидно она теряла силы, так как ее не кормили.

На третий день к женщине подошла одна из старух племени и долго наблюдала, как пленница корчится на полу, стараясь развязать путы. В конце концов старуха покачала головой и что-то пробормотала. Она вышла, но тут же вернулась, держа в руках пучок разных трав и деревянную миску с водой. Она нарезала траву и принялась разминать ее в миске до тех пор, пока не получилась густая зеленая масса. Потом старуха по#бшла к связанной женщине, которая снова начала биться. Тут старуха зачерпнула своего месива и стала разбрасывать его по бьющемуся, напрягшемуся телу пленницы, так что оно вскоре покрылось зеленой пленкой. Постепенно конвульсии прекратились, старуха ушла, женщина успокоилась и, казалось, уснула.

На следующее утро старуха перерезала веревки. Пленница больше не билась и не проявляла вспышек гнева. Ее за руку вывели из дома, будто она была в забытьи, позже привели назад, вымыли и посадили в гамак. Назавтра она послушно отправилась вместе с другими женщинами на работу. Возможно, она была рабыня, с которой, впрочем, плохо не обращались.

Я и раньше кое-что слышал об индейской медицине, но тут я все наблюдал своими глазами. Неужели нечто подобное готовилось и для меня?

Через несколько дней, возможно недели через две после моего появления в деревне—я потерял представление о времени,—меня вывели из дома. Все племя было в сборе. Мои стражи подвели меня к вождю, который стоял впереди молчаливой толпы. Он опять был одет в свое белое платье. Мне показалось, что толпа настроена миролюбиво, тем не менее меня бил нервный озноб. Однако я твердо решил не подавать вида, что испугался.

Вождь начал медленно петь и взял у своего помощника несколько веток, листья которых испускали благоухание. Продолжая петь, он коснулся меня этими ветками. Затем принесли чашу, наполненную жидкостью с сильным запахом. Один из помощников осторожно обмыл меня этой жидкостью, в то время как вождь по-прежнему пел.

Через несколько минут процедура закончилась. Толпа спокойно разошлась, никак не выражая своих чувств, но, по-видимому, удовлетворенная.

Я был заинтригован и ждал, что же последует за этим обрядом. Однако ничего больше не произошло, и его смысл остался для меня тайной: ведь я все еще не понимал ни слова из языка индейцев...

Прошло еще несколько дней, и тут я понял, что меня хотят обучить языку. Показывая на разные предметы или протягивая их мне, вождь произносил одно-единственное слово и смотрел на меня, ожидая, что я повторю его. Он проделывал это дважды, чтобы я мог запомнить слова. Это занятие оживило однообразие моего невеселого существования. Поэтому я охотно принял в нем участие.

Однажды ранним утром меня снова вывели из дома. Я увидел, что возле вождя, одетого все в то же белое платье, собралась толпа. Теперь он пел, стоя перед женщиной, которая держала на руках новорожденного младенца. Звучали те же самые песни, что и в первый раз, да и церемония с ароматными ветками и омовением повторилась. Закончив процедуру с ребенком, индейцы занялись мной, опять проделав все то же самое. Больше всего это походило на обряд своеобразного крещения. Уж не посвящали ли меня в члены племени?

Постепенно я получал все большую свободу передвижения, но стерегли меня по-прежнему очень строго даже ночью, никогда не выпуская из виду. В моем словаре прибавлялись новые слова. Мало-помалу налаживалось взаимопонимание.

Шли недели, и вот племя снова собралось на торжественную церемонию, которая отличалась от двух предыдущих. Вождь запел песню, которую я раньше никогда не слышал, а остальные вторили и начали танцевать на месте. Это тянулось долго. В конце концов вождь взял ветку с крупными листьями и осторожно осенил ею мое тело по четырем направлениям—на восток, на запад, на север и на юг.

Затем индейцы отвели меня к протекающей неподалеку речке, где я теперь мылся каждый день. Здесь в большом сосуде, поставленном на огонь, они приготовили ванну из трав. Когда они с церемониями окунули меня в эту ванну, вода показалась мне чуть теплой. После этого индейцы жестами велели мне сесть на землю, подтянув колени к подбородку, и не двигаться. На меня набросили какое-то грубое покрывало из вытканной вручную хлопчатобумажной ткани. Оно целиком накрыло меня, так что я едва не задохнулся. В последнее время я становился все менее боязливым, так как в деревне шла спокойная жизнь. Но теперь меня снова охватил страх, испытанный во время пленения и перехода по лесу. А вдруг это обряд жертвоприношения? Не лучше ли вскочить, оказать сопротивление, по крайней мере умереть защищаясь?

Я попытался найти успокоение в молитвах, но не смог припомнить ни одной. Ведь прошло уже так много времени с тех пор, как я получил в школе в Икитосе скудное религиозное воспитание. Время тянулось медленно, мои нервы были напряжены до предела. Я задыхался под плотной тканью, от неудобной позы судороги сводили мышцы.

Наконец одним махом с меня сняли накидку. Зрители издали возглас, который показался мне радостным. Я впервые увидел нечто похожее на веселое выражение на лицах собравшихся. Мужчины столпились вокруг меня, улыбаясь и что-то быстро говоря. Я ничего не понимал, но по их жестам видел, что стал одним из них. Но я не имел ни малейшего представления о том, для какого дела я смогу быть пригоден в этом странном мире.

Вскоре после этой церемонии меня отвели в группу молодых мужчин. Каждому из нас дали по кусочку зеленого стебля и велели его жевать. Вкус был вяжущим, но не противным Через несколько часов у нас почернели зубы. Позднее я узнал, что эта жвачка называется пака никспо, а стебель срезается с одного лесного куста. Эта мера предохраняет зубы от порчи. Спустя недели две зубы снова стали белыми.

Видения

Прошло примерно полгода с тех пор, как я попал в деревню индейцев хуни куи. Я привыкал обходиться без одежды, есть пищу, состоящую из несоленого мяса лесной дичи, немногочисленных плодов примитивного земледелия и даров леса. К тому же я понимал уже некоторые индейские слова.

Становилось очевидным, что индейцы к чему-то меня готовят, так как моя обычная пища была сильно изменена. За этим исправно следили опекавшие меня старухи. В течение нескольких дней мне давали только тщательно прожаренную грудку лесной куропатки, жареную юкку и кашеобразную похлебку из вареных и толченых бананов или бататов. Каждые два-три дня меня заставляли принимать какие-то настои из трав с резким, странным вкусом, вызывавшие неожиданные реакции. Старухи зорко следили, чтобы я пил эти настои, уверяя, что они мне не повредят. Но одно из снадобий вызвало страшную рвоту, второе подействовало как слабительное, после третьего началось усиленное сердцебиение, лихорадка и обильный пот. Мне устраивали ванны и делали массажи, после которых я приходил в веселое настроение.

Все это продолжалось дней десять. Индейцы, включая вождя, который лично наблюдал за процедурами, выражали озабоченность по поводу моего здоровья и надежду на благополучный исход. В один прекрасный день все это завершилось постом и церемонией раскрашивания. На лица десяти мужчин красной краской были нанесены сложные узоры. За час до захода солнца в доме вождя собрались несколько человек, в которых теперь я признавал людей, занимающих в племени важное положение. После краткого совещания—в нем я, разумеется, не принимал участия—все построились гуськом и под мелодичное ритмичное пение медленно удалились в сторону сельвы. Вся деревня молча смотрела на нас.

Описание дальнейших событий в значительной степени основано на их позднейших повторениях. Тогда" я уже начал достаточно хорошо понимать язык племени и смог определить с помощью своих товарищей, что мною было действительно увидено и услышано, а что возникло в каких-то уголках сознания.

Едва заметная тропинка вела вниз по отлогому склону покрытого лесом холма, мимо громадных деревьев. Через полчаса мы вышли на небольшую поляну, этакую прогалину в сельве, через которую бежал неширокий ручей.

Здесь огромные, тянущиеся вверх стволы деревьев казались еще более величавыми. Подлесок был вырублен, и поляна производила поэтому впечатление большого сводчатого храма. Пробивающиеся кое-где сквозь чащу солнечные лучи образовывали на земле яркие пятна. На закате птицы в сельве очень быстро повторяют трели, которые можно услышать на рассвете. Вот неподалеку раздался жалобный, похожий на звук флейты крик тинаму—лесной куропатки, издали ему ответил другой. Далекий хриплый вскрик лесного сокола эхом отозвался вдали. Где-то наверху, в кроне гигантского дерева, слышался гомон обезьян-ревунов, стаей устраивавшихся на ночлег.

На нашей уединенной лесной поляне разливалось спокойствие, обычно сопровождающее закат солнца. Один из индейцев принялся подражать крикам разных птиц, и из глубины леса ему ответили сразу с нескольких сторон. Это означало, что нас надежно охраняют и мы можем не опасаться неожиданной помехи. Старый вождь не скрывал своего удовлетворения.

Все в нашей группе, кроме меня, знали, что должно было произойти. Они спокойно взялись за какие-то приготовления. Четверо индейцев потихоньку отошли и заняли сторожевые позиции с четырех сторон поляны. В центре развели небольшой огонь, воспользовавшись для этого тлеющими углями, принесенными из деревни в глиняном горшочке. На некотором отдалении от костра, по кругу, были расставлены низкие деревянные скамеечки.

Один из охранявших нас индейцев принес большую охапку сухих листьев и, положив ее рядом с костром, снова удалился. Вождь запел, ему мелодично вторили остальные. Из охапки листьев он взял несколько маленьких пучков. Темп пения ускорился. В костер положили ветку, и оттуда медленно поднялось густое облако едкого белого дыма. Никакого движения воздуха не чувствовалось в напряженной тишине сельвы. Вооружившись широким веером из блестящих птичьих перьев, вождь направлял большие клубы этого благовонного дыма на каждого, не обходя при этом своим вниманием и меня. Тут затянули другую песню, значение которой я узнал позднее. Казалось, обостренность ощущений, пение и благовонный дым создали в нашей группе атмосферу, подобную трансу. Все движения и действия производились с величайшим спокойствием.

Резкая смена настроения произошла в тот момент, когда рядом с костром поставили средних размеров глиняный сосуд, богато украшенный узорами. В сосуд опустили небольшой черпак и наполнили темно-зеленой жидкостью чашечки, сделанные из скорлупы пальмовых орехов. Вождь поднес их всем, в последнюю очередь мне. Затем он поднял свою чашку, дав этим понять, чтобы мы пили.

На какое-то мгновение я заколебался и хотел было отказаться, но уже наполовину погрузился в транс. Одним глотком, как это сделали все остальные, я выпил зеленую жидкость. Она оказалась нежным по вкусу напитком, похожим на отвар зеленой кукурузы. Выпив это зелье, все спокойно уселись на скамейки рядом с костром. Пение продолжалось и стало более оживленным, выразительным и трепетным. Каждый участник вплетал в него свою собственную гармоничную партию, а затем опять пели все вместе.

В моих ушах сначала слабо, затем все усиливаясь, возник высокий воющий звук. Он продолжался, пока всю мою нервную систему не потряс яростный удар. У меня возникло ощущение сильной тошноты, а потом в моих чувствах наступила полная неразбериха. Зрительно воспринимал я беспорядочные чередования всевозможных цветов и очертаний. Преобладали синие и зеленые оттенки, их разнообразили яркие пятна другого цвета. Ощущение блаженства сопровождало эти цветовые видения. Множество неясных предметов появилось перед глазами. Это были животные и растения сельвы.

В конце концов, потеряв всякое представление о времени, я впал в полнейшую апатию, которая перешла в глубокий, хотя и неспокойный сон.

Я проснулся, когда прорвавшийся сквозь лесную завесу луч солнца ударил мне в лицо. Я чувствовал себя опустошенным, совершенно оторванным от реальности, неспособным различать очертания окружавших меня предметов; лишь хор множества лесных птиц стал возвращать меня к действительности. Увидев, что я прихожу в себя, мои товарищи словами и жестами стали поощрять меня вернуться в реальный мир.

Мужчины сидели рядом и, по-видимому, обменивались впечатлениями прошедшей ночи. В полдень мы вернулись в деревню, но я уже был далеко не тем человеком, который покинул ее накануне. Какое-то время, особенно по ночам, ко мне долго еще возвращались обрывки видений.

С тех пор я стал значительно быстрее воспринимать значение индейских слов. Но понадобилось еще несколько месяцев, прежде чем я научился говорить достаточно бегло.

Вскоре я попал в лесной лагерь, где мне предстояло обучиться приготовлению напитков, которые вызывают видения. Как-то ранним утром мне велели выйти из деревни вместе со стариком, которого они называли Никси Ксума Ваки, то есть человеком, приготовляющим напитки. Сначала нас сопровождала небольшая группа хорошо вооруженных юношей, но они вскоре исчезли в лесу.

Мы неторопливо, меняя направление, двигались по лесу и к вечеру вышли на полянку у небольшого ручья. Здесь вокруг очага лежало несколько больших камней и было устроено маленькое укрытие— жерди, покрытые пальмовыми ветками. Тут же мы нашли целый набор глиняных горшков, черпаков и кучу дров.

Устраиваясь на ночь, мы разожгли костер, повесили под навесом небольшие гамаки, съели по кусочку копченого мяса и запили его фруктовым соком из одного горшка. Никси перекликался по-птичьи с какими-то невидимыми стражами в лесу. Время от времени он повторял эту перекличку и ночью. Было очевидно, что нас хорошо охраняют, чтобы нам никто не смог помешать и чтобы я не пытался убежать. В течение ночи Никси Ксума, подбрасывая дрова в огонь, тихонько напевал какую-то песню, слова которой я не мог разобрать.

На рассвете меня разбудил повторившийся несколько раз крик лесного голубя и быстрый, дробный стук дятла на дуплистом дереве. Холодок и сырость ночного воздуха еще висели над лагерем. Когда же сюда, сквозь чащу деревьев, проникли солнечные лучи, кверху начал подниматься светлый туман. Туканы затеяли свой хриплый перезвон, и вскоре лес наполнился дневными звуками, совсем не похожими на ночные.

Когда я оторвал голову от гамака, то увидел, что старый Никси сидит у костра и присматривает за огнем. Он кивком приветствовал меня и еще раз обменялся птичьими криками с нашими невидимыми стражами. Мы поели и стали расставлять вокруг очага большие и маленькие глиняные горшки. Затем Никси знаком дал мне понять, чтобы я пошел вслед за ним в лес. Он захватил каменный топор и нож из бамбука.

Впервые после пленения я оказался более или менее свободным в этих джунглях, но я знал, что мы здесь не одиноки. У меня промелькнула было мысль о побеге, но я сразу же отогнал ее.

Мой спутник двигался в переплетенном лианами подлеске легко и бесшумно, едва задевая за листок или ветку. Я с трудом поспевал за ним. Мне казалось, что все колючие и вьющиеся растения нарочно цепляются за меня. В одном месте я задел за куст, мимо которого только что прошел Никси. Из небольшого, похожего на бумажное гнезда, висевшего под широким листом, на меня обрушился рой жалящих ос. Мое голое тело горело от укусов, и я опрометью бросился прочь. Через несколько минут я получил от Никси противоядие, какие-то листья. Боль прошла сразу же, как только я разжевал и положил их на укушенные места.

Теперь мы пошли неторопливым шагом, и я смог понаблюдать, как это Никси так ловко пробирается через кустарник. Гораздо позднее, когда все мои органы чувств приспособились к жизни з новых условиях, я научился в любых обстоятельствах передвигаться по сельве ничуть не хуже других членов племени.

Через час мы пришли к громадному дереву. С его верхних веток свисали бесчисленные пряди какого-то вьющегося растения толщиной с мое запястье. Никси внимательно, со всех сторон осмотрел это растение: его кору, корни, поинтересовался толщиной его ветвей и даже почвой под ним. Все это сопровождалось пением. Наконец старый Никси всей своей тяжестью налег на одну ветку и дернул ее вниз. Та не поддалась. Тогда Никси, перебирая по этой ветке руками, легко и быстро начал влезать на вершину дерева. Здесь он перерезал одну из ветвей, и она с треском упала вниз. Спустившись на землю, Никси с моей помощью принялся рубить эту лозу на куски длиной в три фута. Мы набрали их полные охапки и принесли в лагерь.

Потом снова отправились в лес, но уже в другую сторону. Там внимание моего спутника привлек небольшой куст с крупными листьями. Он научил меня отличать его по необычной окраске коры и форме листьев. На коре были разноцветные причудливые отметины, как пятна на коже удава. Листья имели копьевидную форму, которую еще больше подчеркивали необычные прожилки. Никси заботливо отобрал несколько дюжин листьев, мы их сорвали и вернулись в лагерь.

Теперь начались серьезные приготовления, которые проходили почти под непрерывное пение. Прежде всего мы разрубили лозу на куски длиною в один фут и хорошенько растолкли их на плоском камне большим деревянным молотком. Старик пел:

Никси хони, лоза, вызывающая видения,
Пророческий лесной дух,
Источник нашего разумения,
придай свою волшебную силу нашему напитку,
просвети наш разум, награди нас предвидением,
открой нам дурные замыслы наших врагов,
умножь наши знания,
расширь понимание нашего леса.

После этого Никси осторожно уложил на дно большого глиняного горшка слой растолченной лозы, а поверх веером принесенные нами листья. Проделывая все это, Никси снова запел:

Куст с отметиной змеи,
дай нам свои листья для нашего напитка,
принеси нам благосклонность удава— источник удачи.

Так, чередуя слой толченого растения и слой листьев, мы наполнили горшок больше чем наполовину и прозрачной водой из ручья залили листья. Под горшком развели небольшой огонь и варили эту смесь несколько часов. Она потихоньку кипела, пока в горшке не осталось меньше половины жидкости. Тогда мы сняли горшок с огня и, немного остудив, выбросили из него остатки растений. Потом все это варево несколько часов остывало и оседало, и только после этого мы осторожно разлили прозрачную зеленую жидкость по горшочкам, плотно закрыв их крышками.

Мы были заняты всем этим в общей сложности три дня, делая все спокойно и осмотрительно. Нескончаемые песни, обращения к духам лиан и к другим лесным духам сопровождали каждый наш шаг.

Этого сока, приготовленного так тщательно и благоговейно, хватило не на один сеанс фантастических видений на уединенной лесной поляне.

Несколько дней спустя после того, как мы с Никси вернулись из леса, принеся горшочки с сильно действующей зеленой жидкостью, к вождю пришел один из охотников. Вечер еще только начинался, когда мы уселись вокруг небольшого очага, горевшего в центре жилища вождя. Охотник Ксурикайя—Цветная Птица—спокойно вошел и занял свое место. Казалось, все только й ждали его прихода. Разговор перешел на охотничьи темы, и вот уже Ксурикайя рассказывает длинную, невеселую историю своей неудачной охоты: «Недавно я наткнулся на большое стадо диких свиней, которые обычно бродят по отведенной мне для охоты территории. Я ошибся и подошел слишком близко к стаду. Старый вожак увидел меня и своим хрюканьем поднял тревогу раньше, чем я успел выпустить стрелу. В мгновение ока все стадо сразу же пропало. Похоже, что свиньи ушли с моей территории. По крайней мере они уже не ходят там, где обычно кормились. Они исчезли без следа.

В другой раз я подманивал тинаму. Я что-то уж очень долго подзывал его криком, наконец он появился. Я убил его, но он оказался весь в червях от прежней раны.

Стая обезьян-ревунов ухитряется с верхушки дерева справлять на меня свои надобности—и это на моей территории! В это самое время куда-то запропастились мои стрелы. Лесные олени издалека чуют мое приближение и уходят, запутывая следы. На фруктовых деревьях, плоды которых лакомы для лесных животных, в этом году не выросло ничего, кроме листьев.

Мою семью кормят другие охотники, так что мне становится очень стыдно. Я не сумею расплатиться с ними, пока не переменится мое счастье».

В конце концов вождь Ксуму сказал: «Приходи завтра вечером, и мы еще раз осмотрим твое охотничье снаряжение».

Ксуму оповестил об этом через старух нескольких лучших охотников племени. На следующий вечер они уселись вокруг его очага, и разговоры затянулись до полуночи.

Ксурикайя принес свое охотничье снаряжение. Оно состояло из ловушек, сделанных из крепких бечевок разной толщины и смазанных воском, а также из большой открытой корзины, сплетенной из пальмовых листьев. Она была того типа, каким пользуются для ловли мелких лесных куропаток, которые устраиваются спать стайкой на земле. Сюда же входили различные копья для ночной охоты, большой лук с дюжиной разных стрел и, наконец, бамбуковый нож, который носят на бечевке, обмотанной вокруг шеи,

Все эти предметы были пущены по кругу. Их осматривали и отмечали все изъяны. Так, Ксурикайя не обработал тщательно ловушки травами, чтобы устранить запах человека. Корзина для куропаток была великовата, и это мешало управляться с нею в густом подлеске и ловить птиц. А копья, безусловно, были испорчены злыми духами. Чтобы привлечь благосклонность лесных духов, надо было подправить в некоторых местах рисунки на луках и стрелах.

Осмотрев снаряжение Ксурикайи, охотники начали задавать ему вопросы о том, как он готовится к охоте: не забывает ли о настоянных на травах омовениях, которые приносят удачу и уничтожают запах человека; что ест, отправляясь охотиться на тех или иных животных; какими пользуется амулетами, чтобы обнаружить дичь.

Затем все перешли к обсуждению недавних событий и неудач, преследовавших Ксурикайю на охоте. Наконец, сидевшие вокруг очага охотники пришли к выводу, что необходимо провести в лесном святилище обряд видений.

На следующий день вождь собрал тех же самых людей и подробнейшим образом объяснил, какую пищу и слабительные средства нужно употребить при подготовке к предстоящему обряду.

Прошло несколько дней, в течение которых выполнялись эти предписания, и вот наступил черед церемонии раскрашивания лица. К вечеру наша группа, не торопясь, отправилась к затерянной в лесу поляне, совсем как в предыдущий раз. Процессию возглавлял вождь Ксуму, за ним шли Ксурикайя и я, следом—знатоки-охотники.

На этот раз я уже гораздо больше понимал, о чем идет речь, и яснее представлял, что происходит. К тому же мне теперь было кое-что известно о предстоящем событии. Мы двигались через лес той же самой дорогой среди гигантских деревьев и вышли на поляну. Солнце клонилось к закату, и на кронах деревьев играли сверкающие блики, но мрак лесной чащи лишь иногда прорезал какой-нибудь случайный луч.

Стражи заняли свои места с четырех сторон поляны. Разожгли небольшой костер, и престарелый вождь, вызывая пением лесных духов, положил на огонь сухие листья. К небу с треском поднялось облако благовонного дыма, которым вождь окурил всех нас.

В этот раз в чашечках из скорлупы пальмовых орехов пустили по кругу зелье, которое я помогал приготовлять. Я решил не терять над собой контроля и принять более полное участие в предстоящем обряде.

Мы выпили свою порцию хони ксума, зелья, вызывающего видения. Пение постепенно поднималось до самых высоких нот, причем каждый добавлял свою партию к пению вождя. Отдельные голоса соединялись вместе на ключевых словах, и это придавало потоку звуков особую выразительность. Но вот через несколько минут пронзительный звук снова зазвучал в моих ушах, и,'как только его биение слилось в один непрерывный гул, последовал жестокий мышечный спазм. На этот раз тошноты не было, но меня заполнили ощущения, которые невозможно выразить словами.

Я полностью потерял представление о времени, и вполне возможно, что пережитые мною впечатления были мимолетными. Начали преобладать цветные видения, а пение, казалось, вторгалось в сознание и вело за собой эти видения. Сначала они были беспорядочными, бесформенными, окрашенными в цвета, среди которых преобладали ярко-синие тона. Затем стали появляться и реальные существа окружающего леса, вначале смутно, с расплывчатыми очертаниями, но вслед за этим все четче.

Зазвучала песня удава, и по лесу медленно заскользил гигантский боа-констриктор. Синие пятна подчеркивали запутанный рисунок из переплетенных узоров, которые, казалось, плыли над спиной удава. В его глазах и на языке пылал огонь. Четкие узоры на змеиной коже пламенели яркими и разнообразными красками.

Позднее мне довелось узнать, что индейцы восхищаются способностью удава бесшумно двигаться по лесу и настигать других животных. Если потрогать удава руками и прикоснуться пальцем к узорам на его коже, это принесет удачу на охоте... Поэтому-то особым песнопением, начинают все обряды, благоприятствующие охоте. За удавом последовало еще множество других змей.

Затем появились птицы, главным образом из семейства ястребов, в которых, как считают, заключен источник знания о лесе. В сопровождении особой ястребиной песни в видениях сначала возник громадный хищный орел, который летел сквозь чащу, совершая молниеносные повороты. Наконец он сел, сложил огромные крылья, показав мощную белую грудь, а затем и черную как смоль спину. Повернув голову и собрав на ней перья в великолепный хохолок, орел сверкнул в нашу сторону мрачными желтыми глазищами и щелкнул крючковатым клювом.

Орла сменил коршун, который поедает змей, этот лесной часовой, подающий сигнал тревоги пронзительным, далеко разносящимся криком. Он опустился на землю и запрыгал с опущенными книзу крыльями, как если бы нападал на змею. За ним последовала вереница птиц, которые идут в пищу. Каждая из них воспроизводила крики, которые она издает по различным поводам, и показывала свои характерные привычки, что должно было помочь в охоте на этих пернатых.

Наконец, проследовали четвероногие животные, крупные и мелкие, каждого сопровождала особая песня. Это шествие длилось всю ночь, так что я просто не в состоянии всего описать. Теперь я уже не могу точно сказать, что из всего этого родилось в моем воображении, а что пришло с последующим опытом.

Утром звуки леса и редкие солнечные лучи пробудили всех нас от неспокойных снов. По кругу пустили обычную, незабродившую фруктовую кашицу. Обменявшись с остальными охотниками впечатлениями о прошедшей ночи, вождь принялся расспрашивать Ксури-кайю: «Ты видел действо, слышал крики, разговаривал с духами. Теперь-то ты сумеешь с ними справиться?» «Великий вождь Ксуму Нава, Повелитель всех духов, предводитель ксуни куи, мое знание восстановилось, возросло. Теперь лес даст мне все необходимое»,— ответил тот.

Вождь повернулся ко мне: «Сегодня хони ксума проникла глубже. А скоро мы попробуем еще раз».

Я только и смог, что кивнуть в ответ.

Вскоре мы вернулись в деревню, где нашего прихода уже ожидала толпа любопытных. Из отдельных замечаний и быстрых взглядов, брошенных в мою сторону, я понял, что все с удовлетворением следили за моими успехами.

И снова я стал гораздо лучше понимать язык индейцев и разбираться в том, что происходит в деревне. После этого второго обряда с видениями та роль, которая предназначалась для меня в этом странном мире, начала проясняться из событий повседневной жизни селения.

Вождь или пленник?

Вместо послесловия

Что же дальше произошло с Мануэлем Кордовой? Вот краткое изложение последующих событий.

Люди племени хуни куй были настоящими лесными жителями. Их деревни располагались на полянах, окруженных стеной девственного леса. Через два-три года, когда почва на небольших полях и огородах истощалась, они снимались с места и переносили деревню на новую поляну. Охотясь или собирая в лесу плоды, они по нескольку дней не возвращались в деревню. Индейцы чувствовали себя в сельве как дома и повсюду умели отыскать пищу. Посылая стрелу из лука, они убивали животных, ловили птиц и пресмыкающихся, находили мед, собирали съедобные цветы, листья, плоды, коренья и клубни.

Как-то вождь рассказал Мануэлю, что хуни куи не всегда жили в таком глухом лесу. Они покинули родину своих предков после бесчисленных набегов белых пришельцев, которые появились в сельве в надежде разбогатеть на добыче каучука. Чтобы прогнать индейцев, они убивали мужчин, насиловали женщин, уводили с собой детей. Тогда еще совсем молодой Ксуму привел свой народ, спасая его от гибели, через заросли девственного леса в эти места, куда еще не добрались каучерос...

Старый вождь Ксуму объединял все племя. Он распределял охотничьи территории и участки под посевы. Он прекрасно знал лес на несколько дней пути во всех направлениях. Ксуму обучал Мануэля всему, что могло пригодиться ему в его новой жизни. Он брал с собой юношу на прогулки в лес и показывал полезные растения, употребляемые в пищу или в качестве лекарства. Мануэль и раньше слышал о необыкновенном искусстве индейцев в лечении болезней и теперь с увлечением перенимал этот опыт. Старый Ксуму терпеливо объяснял назначение различных растений, открывая секрет приготовления из них лечебных настоев и отваров.

Пришел день, когда вождь выразил Мануэлю полное доверие. В то утро юноши тренировались на поляне в стрельбе из лука по мишени. Ксуму вышел из своего дома, неся ружье, захваченное когда-то у каучерос. Протянув его Мануэлю, он предложил ему выстрелить по мишени. Громкий звук выстрела и меткость стрелка поразили индейцев. Отныне Мануэль получил право охотиться с ружьем. Ему дали понять, что теперь его безоговорочно считают членом племени.

Так протекала жизнь Мануэля, пока однажды вождь не попросил его обучить хуни куй добывать каучук. Он объяснил, что собирается обменять его на ружья, чтобы обороняться от угрожавших племени врагов. Мануэль охотно согласился, увидев в этом хоть какую-то возможность повлиять на ход событий. Он вспомнил то, чему научился за недолгое время работы с каучерос, и с помощью каменных топоров и примитивных мачете, которыми располагали индейцы, наладил добычу каучука. Индейцам нелегко было привыкать к такому изнурительному труду. Но это были сильные и ловкие люди, они быстро научились валить деревья, делать надрезы в коре, откуда сок вытекал в вырытые в земле и устланные листьями углубления. Затвердевшие куски клали под пресс, устроенный из стволов больших деревьев, и получали компактные блоки, которые было удобно переносить на спине.

Из отрывочных разговоров индейцев Мануэлю не удалось понять, где находится фактория, куда предстояло отнести первые двадцать блоков. Он вместе с индейцами несколько дней шел по лесу. Когда наконец они вышли к реке, у него невольно возникла мысль о побеге. Но он тут же отказался от нее, решив, что вряд ли индейцы приведут его на большую факторию, где он сможет ускользнуть от них. И действительно, они выбрали крохотную бразильскую факторию из двух-трех домиков, одиноко стоявших на берегу реки.

Для торговых переговоров хуни куи снарядили Мануэля, отправив его по реке на небольшом плоту и наказав купить на вырученные деньги ружья. Если же ему будет грозить опасность, сказали они, он должен подать сигнал криком орла.

Странное впечатление осталось у Мануэля от посещения фактории. Он отвык носить одежду, штаны и рубаха показались ему тесными и неудобными, а звуки родного испанского языка—непривычными. Но в общем все прошло вполне удачно, не вызвав у хозяина фактории никаких подозрений. На вырученные деньги Мануэль приобрел шесть ружей и припасы к ним, топоры, мачете, рыболовные крючки, ножи, зеркала, а заодно штаны и рубаху. Увидев на календаре дату 15 июня 1910 года, он подсчитал, что провел в лесу более двух с половиной лет. Ему хотелось задать тысячу вопросов владельцу фактории, но он боялся вызвать ненужные осложнения— ведь если истина приоткроется, еще неизвестно, как поведет себя хозяин и индейцы, следившие за каждым шагом Мануэля. Но все же он согласился на предложение хозяина открыть счет в банке и положить на него оставшиеся после покупки всех товаров деньги. Из разговора с хозяином ему стало ясно, что фактория находится недалеко от границы между Перу и Бразилией на реке Пурус.

Деревня встретила вернувшихся мужчин радостными возгласами. Все с любопытством рассматривали принесенные вещи, вертели зеркала, с удивлением рассматривая свои лица. Лишь через несколько дней жизнь вошла в привычную колею.

После посещения фактории у индейцев исчезли последние подозрения в отношении Мануэля. Он уходил теперь с небольшой группой на охоту и проводил в сельве по многу дней, без труда находя обратную дорогу. Старый вождь был очень доволен и, наблюдая за Мануэлем, говорил: «Теперь он навсегда останется с нами и будет хорошим вождем для моего народа».

Но и враги хуни куи тоже поняли намерение старого Ксуму. Однажды, когда Мануэль был в лесу и собирал плоды на дереве, рядом с его плечом в ствол вонзилась стрела. Соскользнув на землю, он схватил ружье, и выстрелил в том направлении, откуда прилетела стрела. На выстрел прибежали его товарищи, добывавшие неподалеку каучук, но их поиски не дали никаких результатов.

Этот случай дал возможность Мануэлю наконец узнать, почему именно его хуни куи предназначали на роль вождя. Когда вечером старый вождь Ксуму собрал мужчин, чтобы обсудить дневное происшествие, он напомнил им, что Мануэль был не первым юношей, которого готовили к- этой роли. Оказалось, что жертвой врагов недавно пал собственный сын Ксуму. Тогда-то хуни куи решили захватить юношу-чужеземца, который, став их вождем, сумев! добыть огнестрельное оружие и научит индейцев обращаться с ним. И вот когда этот план так успешно удался, враги снова задумали его сорвать. «Если хуни куи,— сказал старый вождь,— не сумеют уберечь Мануэля, они останутся без вождя, ведь мне теперь недолго жить».

Ксуму был действительно очень стар. Все члены племени относились к нему с глубоким уважением, смешанным с чувством поклонения. Они понимали, что вождь хранит в себе всю накопленную за долгую жизнь мудрость и использует ее на благо своего народа. Но вот однажды после полудня, как это бывало не раз, Мануэль сопровождал Ксуму во время прогулки по лесу. Внезапно у старика подвернулась нога, и он рухнул на землю. Подбежавшие индейцы осторожно подняли его, отнесли в деревню и положили в гамак. Дни старого вождя были сочтены, он приготовился к смерти, ибо, как сказал он сам, не способен сменить свою кожу на новую, потому что согрешившие предки утратили этот секрет. Он тихо угас, заснул. Старые женщины обернули его тело в узкие полоски высушенного луба. После этого тело подняли наверх и подвесили на стропилах дома, где всегда было дымно. Там оно провисело несколько месяцев, а когда его спустили вниз, оно уже превратилось в мумию и стало похоже на высушенный ствол дерева. Старухи принялись растирать суставы особым составом, пока им не удалось подтянуть колени к подбородку, придав телу сидячее положение. Затем его поместили в большую, специально изготовленную для этого случая глиняную урну, туда же положили еду и все то, что принадлежало Ксуму при жизни: церемониальные лук и стрелу, жезл для танцев, украшенную перьями рубашку и многое другое. Сверху урну прикрыли другой и замазали место соединения смолой. Под траурное пение погребальную урну поставили в глубокую яму, вырытую на краю поляны. Засыпав могилу землей, индейцы посадили вокруг нее съедобные растения, чтобы дух старого вождя никогда не испытывал недостатка в пище.

Пока тело вождя не было предано земле, жизнь в деревне замерла. Мужчины почти не охотились, женщины забросили свои поля. Но вскоре после похорон мужчины пришли к Мануэлю и сказали, что утратили свои охотничьи навыки и им необходимо восстановить их. Поэтому Мануэль должен провести в лесу обряд видений, сделать то, чему научил его старый Ксуму. Этo означало, что хуни куи признали его своим вождем.

Однако сам Мануэль чувствовал, что ему не хватает глубокого понимания сущности человеческих отношений. Ему не всегда удавалось контролировать поведение односельчан, что так естественно и просто осуществлял Ксуму. Мануэлю было нелегко направлять события в нужную сторону. А в деревне порою возникали серьезные осложнения, потому что некоторые мужчины стали проявлять буйный нрав, склонность к ссорам и вовсе не желали отдавать отчет в своих действиях.

Мануэль испытывает большое нервное напряжение, тревожное чувство нарастает. Он старается как можно больше времени проводить в лесу—на охоте или добывая каучук. Но после того как на него было совершено новое покушение, старики потребовали, чтобы он не выходил из деревни. Это вынужденное безделье приводило Мануэля в отчаяние. Ведь то, что было хорошо для старого вождя, казалось невыносимым для молодого. Он воспользовался просьбой индейцев достать для них стальные топоры и мачете и решил возобновить добычу каучука.

Уже дважды после смерти Ксуму Мануэль водил индейцев на факторию и вот сейчас собирался туда в третий раз. Путь к реке едва не закончился трагически. Ночью разразилась страшная буря с грозой и тропическим ливнем. Люди в страхе жались друг к другу, ошеломленные ураганным ветром, громом и молниями. Вокруг с треском падали огромные деревья. Наутро непогода утихла, но почва превратилась в жидкое месиво. Среди хаоса поваленных деревьев нелегко было передвигаться с тяжелым грузом на спине.

Как и раньше, Мануэль один отправился на факторию. У маленькой пристани он увидел разгружающееся небольшое судно, и в голове Мануэля тотчас родился план побега. Он обменял каучук на инструменты и другие нужные индейцам вещи, попросив у хозяина лодку, чтобы отвезти товары. Индейцев он сумел убедить, что ему необходимо вернуться за ружьями, которые якобы должны выгрузить с судна утром. Хозяину же фактории Мануэль сообщил, что решил оставить тяжелое занятие каучеро, которое становится все менее доходным, и вернуться домой в Перу. Он попросил его подготовить счет для оплаты в банке, купил гамак и сел на судно. Мануэль вздохнул с облегчением только тогда, когда, выпуская из трубы снопы искр, пронзительно свистя в облаках пара и шумно работая машинами, оно двинулось вниз по реке. Но долго еще в голове у него проносились яркие картины последних лет его жизни, он беспокойно ворочался в гамаке и заснул лишь под утро.

«Цивилизованная» жизнь вначале показалась Мануэлю невыносимой. Одежда стесняла движения, пища, соленая и приправленная специями, вызывала неприятные ощущения, а привычка говорить на испанском языке возвращалась очень медленно. Пассажиры, заметив не совсем обычное поведение молодого человека, задавали ему множество вопросов. Мануэлю с трудом удавалось отделаться от них ничего не значащими ответами. Ему представлялось, что события прошедших семи лет покажутся этим людям, не знакомым с жизнью в тропическом лесу, просто досужим вымыслом. Но он радовался тому, что сохранил до конца самообладание и воспользовался первой же возможностью возвратиться домой. Подсознательно он никогда не отказывался от этой мысли. Но он не мог не беспокоиться и о том, как он сумеет войти в эту прежнюю жизнь, ведь близкие наверняка считали его погибшим.

Наконец пароход пришел в Манаус—большой оживленный порт на Амазонке. Первая прогулка по городу потрясла Мануэля — настолько отвык он от городской суеты. Через два дня, получив деньги в банке,—при этом ему пришлось привести правдоподобное объяснение, почему он возвращается без своих товарищей,— Мануэль поднялся на борт большого парохода, который и доставил его по Амазонке в родной Икитос.

Вернувшись к прежней жизни, Мануэль Кордова-Риос не раз задавался вопросом, как идут дела у его хуни куй. Он собирал сведения о местах, где они жили, и узнал, что там в лесу все еще стоит изолированная от внешнего мира деревня индейцев. Сам же он стал успешно применять приобретенные сведения о лечебных свойствах растений для исцеления болезней и получил в Перу известность умелого лекаря.

Перевод с английского Галины Матвеевой