На суше и на море 1982(22)

КАМЕННАЯ ЛЕТОПИСЬ КЫЗЫЛ-ДЖАРА

Среди названий больших и малых хребтов Казахстана и Средней Азии часто повторяется сочетание двух коротких слов — Кара-Тау (черные горы). Это объясняется не только цветом слагающих их скальных пород. Нередко древние сказания повествуют, что там обитают злые духи или происходили трагические события, память о которых сохранилась надолго.

Джамбульские Кара-Тау — самый северный хребет Тянь-Шаня. Он проникает в глубину южноказахстанской пустыни более чем на 400 км. В 30-х годах этот район был известен находками тау-сагыза, одного из видов одуванчика, который предполагалось использовать в качестве каучуконоса. Позднее здесь открыли месторождение цветных металлов, и в сердце гор вместе с рудником вырос уютный зеленый город Кентау. Сейчас в Кара-Тау разрабатываются богатейшие залежи фосфоритов.

И другими сокровищами знамениты горы. В центральной их части расположено уникальное озеро-заповедник, по берегам которого ученые обнаружили ценнейшие отпечатки животных и растений юрского периода. А на северных склонах хребта, в сопке Кызыл-Джар, академик АН Узбекской ССР Е. П.Коровин нашел очень интересную верхнемеловую флору.

В длительной истории становления органического мира нашей планеты вторая половина мелового периода (80—100 млн. лет назад) известна как время появления и бурного расселения наиболее высокоорганизованных цветковых растений. В сущности уже тогда началось формирование современного зеленого убора Земли.

Ископаемые флоры этого периода найдены во многих районах земного шара. Не столь редки они и в пределах нашей страны. Но все равно многие этапы образования столь знакомых нам растительных сообществ до сих пор остаются неясными. Слишком скупа и неполна «каменная летопись». Поэтому сведения о малоизученном местонахождении растительных остатков не могут не вызывать самого живейшего интереса.

Поиски ископаемых растений помимо их научной значимости очень увлекательны сами по себе. Ими можно заниматься десятки лет, но все равно, когда удается обнаружить хорошие отпечатки, это переживаешь по-новому, особенно если отпечатков много и они разнообразны. Такое местонахождение можно посещать неоднократно и каждый раз находить что-то новое. И вот накапливается солидная коллекция. Так было и с сопкой Кызыл-Джар.

К подножию ее я попал осенью 1961 г. Найти сопку не составило большого труда. Выехав из города Кентау и перевалив через восточные склоны хребта, мы направились вдоль гор на север, пока они, постепенно понижаясь, не слились с окружающей пустыней. Кызыл-Джар видно издалека. Холм стоит на пологой равнине, опускающейся к котло-

вине озера Ащекуль, и бросается в глаза своей яркой окраской. Слагающие его слои имеют фиолетовый, желтый, а главным образом кирпично-красный и оранжевый цвета. На плоской вершине сохранилась безымянная старая могила. Отсюда и название — Кызыл-Джар (красная могила). Так же называется и расположенный рядом колодец с солоноватой, но вкусной водой.

Обычно на юге Казахстана осенью работается хорошо. Спадает летний зной, но еще достаточно тепло. Но в том году неожиданно быстро похолодало. Утром вылезать из спального мешка очень не хотелось. Утренняя стужа заставляла торопливо натягивать на себя теплые вещи вплоть до полушубка. Часам к одиннадцати воздух прогревался и можно было даже загорать. Потом температура снова постепенно падала.

Надежды, которые я возлагал на краснобокий холм, были велики, но действительность превзошла самые смелые ожидания. Верхняя его часть, сложенная плитчатыми, плотными разноцветными глинами, оказалась буквально набита великолепными отпечатками. Они покрывали каждый кусок породы. К концу первого же дня у меня в руках оказалось свыше сотни образцов.

Назавтра я гораздо быстрее вылез из спального мешка, предвкушая находки, сулящие много нового и интересного. Но природа решила встать на защиту тайн своего прошлого. После полудня неожиданно при безоблачном небе началась песчаная буря. Видимость ухудшилась так, что и вытянутую руку не разглядеть. Пришлось срочно сворачивать лагерь и буквально ощупью выбираться из кипящего песчаного месива. Хорошо, что образцы были упакованы и уложены в ящик накануне вечером.

На следующий год. теперь уже знакомой дорогой, я снова отправился на сопку Кызыл-Джар. Стояло жаркое казахстанское лето. Днем температура доходила до 45°С в тени. Мы вставали с рассветом, работали до полудня, потом устраивали перерыв до пяти часов, а затем снова занимались сбором образцов, пока не опускались сумерки. Пожалуй, эти часы был:', самыми плодотворными: становилось все прохладнее, менее резким был солнечный свет.

Вдвоем с коллектором мы расчистили на вершине холма просторную площадку. Теперь, осторожно откалывая слой за слоем, можно было отбирать все, что заслуживало внимания. А его заслуживало весьма многое. К сожалению, работу пришлось прекратить через четыре дня. Шофер высказал вполне обоснованное опасение, что если мы будем продолжать в том же духе, то едва ли экспедиционная машина стронется с места под тяжестью образцов.

На многих плитках растительные остатки соседствовали с четкими отпечатками насекомых. Не меньше было экземпляров огромных, до 5 см в поперечнике, чешуи каких-то гигантских рыб. По возвращении и Москву я передал эти материалы палеонтологам. Как сказали они мне, им не встречалось ничего даже отдаленно похожего на эти чешуи. В очень осторожных выражениях было высказано предположение, что они принадлежали древним окуневым.

Зато скромная коллекция ископаемых насекомых совершенно неожиданно вызвала у палеоэнтомологов подлинный взрыв энтузиазма. Там оказалось много форм, тоже ранее не известных науке. Обычно между передачей материала на определение и получением результатов проходит порядочное время. А тут через несколько дней раздался телефонный звонок, и я получил приглашение прийти в Палеонтологический институт. Вскоре по нашим следам на Кызыл-Джар отправилась палеоэнтомологическая экспедиция, собравшая уникальную коллекцию из 400 великолепных образцов. По словам ныне покойного начальника экспедиции А. Г. Шарова, еще ни одно палеонтологическое учреждение мира не имело такого обширного собрания верхнемеловых насекомых.

Я еще дважды побывал на удивительной сопке. Правда, теперь отбирал отпечатки более осмотрительно. Но все равно размеры коллекций выросли до 1200 экземпляров.

Их изучение дало многое. Прежде всего поражало необычайное видовое разнообразие растений. Отпечатки, извлеченные из слоев глин, общей толщиной не более двух и протяженностью около сотни метров, принадлежали более чем 150 видам, распределявшимся по 58 родам, из которых 42 существуют и в наши дни. Предположение о том, что современный растительный мир формировался уже в верхнемеловую эпоху, нашло, таким образом, самое убедительное подтверждение.

Три четверти сборов касалось платанов. Прекрасно сохранившиеся крупные трехлопастные листья с характерным жилкованием вызвали особенный интерес у первооткрывателя кызыл-джарской флоры Е. П. Коровина. Рассматривая очередные находки, он как-то шутливо заметил, что если сделать такие же отпечатки с листьев ташкентских платанов, то, наверное, трудно будет отличить ископаемые формы от современных. Но это во многом соответствует действительности. За десятки миллионов лет платаны практически остались неизменными. Причем не только они. В нашей коллекции есть хурма, дубы, каштаны, вязы, ивы... Внешний облик листьев, плодов, коры удивительно сходен с тем, что можно увидеть на деревьях, растущих сейчас в различных районах Казахстана и Средней Азии. Особенно поразил меня один отпечаток листа тополя Я сравнивал его с экземплярами, хранящимися в гербарии Московского государственного университета. Ближе всего наш образец оказался к белому тополю. Но совершенно идентичными были листья, сорванные с дерева в Джамбуль-ской области, в сотне километров от сопки Кызыл-Джар.

Рисунок. Отпечатки древних растений на камне

Одним словом, свыше 90% образцов принадлежат древесным растениям, произрастающим до сих пор. Невольно напрашивается вывод: не определяет ли подобное сходство также и близость природных условий? Другими словами, не было ли в столь далекую от нас эпоху заложено начало формирования современных среднеазиатских и казахстанских ландшафтов?

В засушливом климате, который царит здесь, лиственные деревья могут существовать лишь при добавочном увлажнении, вблизи пресноводных водоемов. Примерно та же природная обстановка существовала и в верхнемеловое время, о чем повествуют ископаемые коллекции

Вспомним, как происходит захоронение ископаемых растительных остатков. Лист, ветка, плод переносятся ветром или водой в прибрежную часть ближайшего водоема. Чтобы они бесследно не исчезли, попросту не сгнили, требуется сложный комплекс физико-химических условий. Естественно, в наши руки попадает ничтожная часть того, что здесь когда-то росло. Растение должно быстро затонуть, погрузиться в слой ила, стать недоступным влиянию кислорода. Затем оно долго пропитывается циркулирующими в иле минеральными растворами, соли которых постепенно заменяют органическое вещество клеток, не нарушая их внешнего облика. И только после всего этого слои окаменевшего ила сохраняют для нас в течение огромного промежутка времени копии, повторяющие до мельчайших подробностей форму листа, когда-то оторвавшегося от дерева.

Степень сохранности отпечатка позволяет судить, насколько далек был путь от дерева до водоема. Особенно это легко установить, если лист крупных размеров, сложной формы, с зубцами, что увеличивает возможность механических повреждений.

На Кызыл-Джаре отпечатки отличаются удивительной сохранностью. У листьев платанов хорошо видны даже своеобразные сосочки на зубцах, которые у ископаемых форм встречаются редко. Деревья, очевидно, росли на берегу водоема, жались к воде, как и их современные сородичи. А о том, что водоем был пресноводным, свидетельствуют личинки стрекоз, обнаруженные палеоэнтомологами в собранной ими коллекции.

Там есть образцы, несущие следы сравнительно дальнего путешествия. К их числу относятся засухоустойчивые хвойные или деревья с жесткими кожистыми листьями, испарявшими минимум влаги.

Конечно, было бы неправильно говорить о полной идентичности природной обстановки современной и верхнемеловой эпох. В то время возле сопки Кызыл-Джар плескалось теплое море, создававшее большую, чем сейчас, влажность воздуха. Наверное, были и другие отличия. Но в целом есть основание предполагать сходство ландшафтов. Это подтверждается нашими находками.

До сих пор в моем рассказе фигурировали растительные формы, аналогичные ныне существующим видам. Но нередко природа ставит исследователя в тупик сложными загадками.

Крупнейший советский палеоботаник А. Н. Криштофович при изучении меловой флоры Дальнего Востока обнаружил странное растение. Нельзя было даже сказать, что это за отпечатки — листьев или уплощенного стебля. По форме они резко различаются: то это был овал, то широкий или узкий конус; некоторые имели вид беспорядочного сочетания нескольких лопастей, различных по очертанию и направленных в разные стороны. Объединял их только очень своеобразный тип жилкования. Средней жилки не оказалось, вся поверхность покрыта тонкими многочисленными жилочками, повторяющими своими изгибами форму отпечатка. Органы размножения, которые могли бы помочь классифицировать растение, обнаружить не удалось. Пришлось находку назвать условно и довольно длинно; протостеблелист многоформный. Отнесли же растение пока что к гипотетическим хвойным.

Кроме Дальнего Востока, протостеблелист в меловой флоре долго не встречался. И вот вдруг мы его обнаруживаем— ив большом количестве! — на сопке Кызыл-Джар. Среди собранных здесь отпечатков тоже нет даже двух, хоть отдаленно похожих друг на друга. По внешнему облику казахстанские образцы совершенно идентичны дальневосточным. Но одна находка породила надежду уточнить родственные связи загадочного растения.

В основании одного отпечатка, имеющего форму узкого, утончающегося книзу клина, я увидел след такого же вытянутого и узкого органа плодоношения, напоминающего спороносный колосок. Драгоценный образец упаковали особенно тщательно, в Москву прибыл он благополучно, но при дальнейшем его изучении меня постигло разочарование. Действительно, это оказался орган спороношения, характерный для высших споровых растений, таких, как плауны или хвощи. Но доказать, что он и протостеблелист — единое целое, не представлялось возможным. Когда отпечаток отделялся от слоя, была допущена непростительная оплошность. Самый кончик длинного, узкого основания вместе с какой-то частью колоска были отрублены и остались в породе. Установить дефект удалось только при изучении под бинокулярной лупой при хорошем освещении.

Так и осталось неизвестным, рос ли колосок от основания протостеблелиста, или произошло механическое наложение частей различных растений. Генеалогическое древо протостеблелиста нарисовать не удалось.

В кызылджарской коллекции есть еще несколько отпечатков, напоминающих одно- или двухрядные колоски злаков. В числе известных нам растений мелового периода представители травянистых форм, как правило, не встречаются. Краснобокая сопка и тут оказалась оригинальной: здесь эти растения были обнаружены. Но аналогов среди уже известных современных или ископаемых форм тоже подобрать не удалось. Пришлось ограничиться отнесением их к подклассу однодольных.

Речь пока шла о представителях растительного царства. А иногда даже это установить сразу не удавалось. Кызыл-Джар преподносила подобные сюрпризы. Как-то я обратил внимание на очень странные мелкие отпечатки длиной не более двух сантиметров. Представьте себе короткий стебель в виде перевернутого ребристого конуса, переходящего в тонкий корневидный отросток. От основания конуса кверху отходят три лепесточка, тоже конусовидной формы, с перистым жилкованием и четкой средней жилкой.

В целом все это напоминало молодой росток с типичными семядольными листочками. Но почему листочков три? Трехдольное растение? Таких отпечатков набралось более десятка.

По возвращении в Москву я по старой памяти потащил свои находки в alma mater — Московский университет. Там ботаники пришли к заключению, что это не растение. Зоологам отпечаток напомнил хвостовое оперение личинок стрекоз, которые здесь были обнаружены.

Вывод об отнесении отпечатка к миру животных мне показался маловероятным. Но для доказательства противного нужны были веские аргументы. Дождался я весны, вооружился сачком и отправился за город ловить личинок стрекоз. Вскоре убедился, что на конце их тела— три перышка, по форме похожие на мои находки. Однако известно, что тело личинки постепенно сходит на нет, а ни в коем случае не расширяется. Но главное— перышки имеют совершенно иное жилкование. Значит, больше было шансов, что найденные в недрах Кызыл-Джара непонятные организмы все-таки принадлежат к миру растений. Этому нашлось еще одно подтверждение.

На одном из образцов после препари-ровки открылся отпечаток соплодия: масса мелких семян тесно сидят на булавовидном цветоложе. Несколько более крупных (видимо, созревших) семян заметны рядом. Когда я их рассматривал при небольшом увеличении, то невольно обратил внимание на сходство формы семян с нижней половиной странных отпечатков. Тот же ребристый конус, только меньше размером. Кроме того, на широком конце четко выделялись три крохотных сморщенных комочка, которые вполне могли оказаться неразвернувшимися семядольными листочками. А если так, то принадлежность загадочных отпечатков к животному миру полностью исключалась.

Ну а как же быть с тремя семядолями? Этому тоже нашлось вполне логичное объяснение. Трех- и даже четырехдольные растения можно и сейчас отыскать на тропических островах Тихого океана. Их описал академик А. Л. Тах-таджан во время экспедиции на «Витязе».

Значит, они вполне могли произрастать в верхнемеловое время, даже, наверное, встречались повсеместно. Иначе чем объяснить, что их в одной точке обнаружено более десятка, ведь сохраняется ископаемых остатков очень немного по сравнению с жившими когда-то растениями. Напомню еще, что в меловой период проходил очень важный этап эволюции растительного царства. От каких-то еще неизвестных голосемянных отделился и сформировался новый, наиболее высокоорганизованный класс цветковых растений. Процесс, очевидно, протекал одновременно в нескольких районах земного шара, но разными путями, поэтому-то могли появиться одно-, двух- и трехсемядольные растения. Неизвестно, каких вначале было больше, но широко распространились наиболее жизненные, преимущественно двудольные формы, которые и составляют основную массу ископаемых покрытосемянных мелового периода.

Об ископаемых богатствах сопки Кызыл-Джар можно рассказывать очень много. Редко встречаются места, где так удачно сочетался когда-то целый ряд физико-химических процессов, обеспечивших идеальную сохранность многообразных остатков животных и растений. Наверняка недра сопки таят еще немало неизвестного науке.

Станислав Самсонов

Урожай с плантации пней

В окрестностях города Крефельд (ФРГ) существует весьма необычная плантация. Среди леса вспахана большая поляна и засажена гнилыми пнями. Высота каждого из них около одного метра. Эти «посадки» систематически орошаются, чтобы древесина был» мокрой. На пнях предварительно делаются тонкие продольные разрезы, и в них под небольшим давлением вспрыскивается питательный раствор со спорами грибов одного из видов опят. Примерно через три недели появляются первые маленькие грибы, а ещё через неделю снимается урожай. За специфический лесной запах эти грибы чрезвычайно ценятся любителями. Плантация исправно дает урожай уже в течение пяти лет.