На суше и на море 1981(21)

ВЯЧЕСЛАВ ПАЛЬМАН

НА РЕКЕ ДА НА СУХОНЕ.

Очерк

1

Сухона — одна из самых красивых рек России. Она величава, таинственна, не очень многоводна. И полна неожиданностей.

Первые шестьдесят или семьдесят километров от истока она едва течет; падение воды не более сантиметра на километр, будто лежит вода, дремлет и раздумывает, куда бы отправиться... Решившись, она медленно продвигается на юго-восток, к низовьям. Потом вдруг убыстряет течение и следующие двести километров падает уже на семь метров. На последних двухстах семидесяти километрах до встречи с рекой Юг, против Великого Устюга, река успевает опуститься еще на сорок девять метров. Это уже быстрина!

Вот здесь река и показывает характер.

На крутой излучине Опока с высокими каменными берегами русло реки делается очень порожистым. Село на правом берегу так и называется — Порог; недалеко от него заводь — стоянка для судов перед испытанием. А затем Чермянинские борозды, над которыми вода вроде бы закипает; перекат Борона, где на небольшой глубине Щерятся каменные зубья сланца, готовые изорвать даже железное днище судна; перекат Поползуха, само название которого более чем понятно, и, наконец, после крупной волны над гладкой лудой— волнистыми каменными плитами — можно вытереть пот со лба и пристать к берегу, где стоит село Выползово... Выползли, значит. Не без юмора были наши предки!

Вот так, через пороги и перекаты, с посвистом, а то и ползком когда-то тащились ладьи первопроходцев по опасному мелководью, где особенно «сухо» случается летом, в разгар путешествий и судоходства, пока не выползали на более глубокое место, чтобы перевести, как говорится, дух.

Вероятно, не раз и не два сидели на острокаменных перекатах широкие ладьи и подчалки наших предков, а корабельщики сигали в воду, чтобы тащить суда до этой самой Выползухи.

Так, наверное, оно и родилось—«где сухо», то есть Сухона. Так и пошло откуда-то из одиннадцатого, пожалуй, века насмешливо-уважительное название, и докатилось до наших дней не всем понятное имя Сухона с ударением на первом слоге.

Вторая неожиданность, некий географический парадокс, встречается на реке возле самых ее истоков.

Эти истоки, как известно, скрываются где-то совсем рядышком с длинным корытообразным Кубенским озером. Озеро вырыто древним ледником и питается реками, бегущими с севера: Уфтюгой, Итклой, Кихтой и Кубеной. Сухона рядом с озером еще едва движется, задумчиво стоит по заливам, спит среди неоглядных лугов.

Весной, пока Кубенское озеро покрыто надежным льдом, а его окрестности только-только набухают талой водой, южнее успевают вскрыться и переполниться два крупных притока Сухоны — реки Вологда и Лежа. Они помогают Сухоне разбить зимнюю одежду и быстро наполняют ее до краев. Река стоит чуть не вровень с берегами, а куда течь — никак не выберет. То ли вниз, то ли вверх... Достигнув некоей критической отметки, Сухона потихоньку начинает двигаться в ту сторону, где ниже, в... свое родимое Кубенское озеро, иначе говоря, против законного течения. И не день течет супротив правил географии, даже не два, а до тех пор, пока озеро не разобьет свои льды, само не поднимется, чтобы грозно прицыкнуть, наконец, на безрассудную дочь: куда повернула, неразумная?!

Весенний месяц противоборства кончается в пользу порядка. Сухона словно бы одумывается и меняет направление. Нарастающая волна половодья, подталкиваемая переполнившимся озером, обретает движение на юго-восток, от истока к низовьям.

Самые давние поречные люди — корелы, чудь, новгородцы, поселившиеся в этом луговом и лесном крае, только дивились причудам реки да по всякому приноравливались к ней.

Лишь в начале девятнадцатого века, когда западнее Кубенского озера, от Белоозера по Шексне и до Волги, была построена Мариинская водная система, соединившая Балтийский бассейн с Волгой; когда назрела потребность связать этот канал с водными дорогами в Белое море и на Каму, инженеры стали присматриваться к Сухоне. Уж больно удачно расположилась она на древних торговых путях от Новгорода к северу и востоку по Русской равнине, сочетаясь с цепью озер и рек севернее Кубенского озера, с волоками, по которым на катках и на колесах первопроходцы таскали свои кочи,—так удачно, что оставалось только соединить озера и реки каналами да и устроить единую судоходную систему. Начали подробно изучать все Заволочье. Тут-то и обратили внимание на странный каприз Сухоны, исследовали его, чтобы не дать промашки.

Судоходная система, построенная в 1825—1828 годах, оказалась как нельзя кстати. Все более увеличивалась торговля с севером и востоком Европейской России. Расширялось судостроение в Архангельске, куда требовалось доставлять дубовый лес с Волги. Да и вообще водный путь в обширных и бездорожных этих местах был позарез нужен, чтобы пользоваться богатым краем, где лес, руды, пушнина и соль.

Одним из первых гидросооружений на новой водной дороге стала плотина у истоков Сухоны, на озере.

Длинная водорегулирующая преграда из металлических стоек с затворами могла держать или пропускать воду в две стороны: из озера в реку и из реки в озеро. Ее затворы все лето подпирают воду Кубенского озера, не давая ему обмелеть. Весной же, когда Сухона «балуется» и начинает нагонять воду к озеру, плотинные затворы Укладывают на дно, и река без задержки течет в Кубену через образовавшийся широкий проем. По этому открытому проему весной из Сухоны в озеро и обратно, минуя шлюз, ходят большие суда.

Шлюз сбоку плотины назвали Знаменитым. Во все месяцы навигации, кроме весеннего, он пропускает суда.

Систему, соединившую Сухону с Волго-Балтом (бывшей Мариинской системой), переделывали и совершенствовали в 1885, в 1916 и в 1944 годах. Первоначально здешние шлюзы-каналы могли пропускать суда грузоподъемностью не более 160 тонн и с осадкой до метра. Игрушечные сооружения, если сравнивать их со шлюзами канала имени Москвы, Волго-Дона или Волго-Балта! Постепенно увеличивали глубину и объемы камер, улучшали управление затворами. Пришлось создать дополнительные водохранилища, привлечь воду со стороны для пополнения каналов. Заодно построили три ГЭС, а на Знаменитом — еще и ТЭЦ.

Сегодня по каналам и шлюзам идут довольно большие теплоходы, они берут уже до восьмисот тонн груза. Вдоль берегов Северодвинской системы поднялись новые поселки; ее постоянно обновляют и украшают; приметы совершенствования — на каждом шагу.

Суда в летнее время следуют по Сухоне и каналам почти непрерывно; на них лес и минеральные удобрения, бетон и гравий, тракторы и контейнеры, комбикорма и мебель. Радиоперекличка диспетчеров и капитанов наполняет эфир днем и ночью. И часто слышишь, что кроме обычного «Обход левым бортом», «Обход справа», «Иду сверху за кривизной» и коротких новостей о знакомых и происшествиях капитан судна, следующего с Волго-Балта на Северную Двину, спрашивает встречного капитана:

— Как там Сухона?..

А ведь еще пятьсот километров до опасных перекатов и порогов в низовьях, до тех мест, где железное дно теплохода или баржи нет-нет да и «чиркнет» о каменную луду, острой бороной затаившуюся на глубине встречь течения. Приходится заранее думать и о других препятствиях, созданных уже не природой, а самими людьми.

2

Город Вологда связан с Сухоной небольшой рекой, по имени которой он и назван.

Свой путь по этой реке мы начинаем вечером.

Небо еще светлое, задумчиво-тихое, видно далеко-далеко, но на первых километрах северная сказочность начисто заслонена разнообразной «цивилизацией». Берега обставлены складами, мастерскими, заводами, пристанями, причалами — у каждой организации свой причал, пристань, «свой» естественный берег. Картина, признаемся, не из приятных. Снуют катера, моторки, вальяжно, грудью, как и наша семисоттонная «Чагода», идут теплоходы, раздвигая мутно-желтую воду реки, которая чиста и прозрачна только выше города.

Узкая, со скользкими, голыми берегами, заставленная судами, плотами леса и лодками, речка бьется о берега, будто желает выплеснуться из тесноты, из нефтяного угара, да сил недостает. Каждое судно со скоростью пятнадцать километров тянет за собой двухстороннюю волну; она наваливается на берега, слизывает их денно и нощно, отправляя грунты в русло. Землечерпалки едва успевают углублять фарватер.

Кое-где берега обложили бетонными плитами. Здесь, там. Эти укрепления часто разрушаются в ходе самого строительства, потому что все это делается наспех, без единого плана и общего надзора; каждое предприятие пытается отстраивать «свои» сто, двести метров берега и бросает начатое, как только весенний паводок наведет коррективы. Лишь пристань «Сельхозхимии» выглядит солидно. Здесь отдают себе отчет: в считанных метрах от воды на бетонном берегу открыто лежат горы красноватой калийной соли. Не шутка, если сползет вместе с берегом!

Грустная, явно перегруженная река.

Она разрезает город надвое. Плашкоут. Мост. Еще мост. И вот только выше плашкоута и мостов берега постепенно зеленеют. Здесь не ходят теплоходы, мало моторок. За вологодским кремлем с Софией можно увидеть у берегов деревянные плотики, а на них хозяек. Подобрав подолы, они, как и в далекой старине, полощут белье. Дальше, уже за городом, на зеленом лугу подымаются — величаво, даже картинно — белые стены и церковные главы Спасо-Прилуцкого монастыря, сохранявшего в своих подземельях сокровища Московского Кремля, вывезенные сюда в тяжелый 1812 год...

Идем вниз, минуем городские предместья. Слева кудрявым видением темнеют рощи старых вязов, возле них дремлют одинокие дубы — акварель на фоне светлого однотонного неба. Вспоминаются строки о Вологде из старинной книги географа П. П. Семенова: «Сплошной земледельческий оазис благодаря чернозему...».И это на 59 градусе северной широты?! Видимо, автор имел в виду хорошие луговые почвы, они всюду вокруг города на просторной пойме.

С высоты судовой рубки пойма просматривается так далеко по обоим берегам, что края не видно, сливается с небом. Пятнами темнеют заросли ольхи и осины на старицах, тускло светятся озера, подернутые тонкой вуалькой тумана. И такая тишь, такая светозарная ночь надвигается незнамо откуда, потому что запад и восток одинаково белы... С лугов на реку наносит аромат прохладной, росной травы, все яснее запах медуницы и терпкой желтоцветнои пижмы.

Лепечет, плещется о борта «Чагоды» усталая Вологда. Моторы глухо ворчат внизу. На палубе тихо переговариваются парни — матросы. Громкий голос кажется оскорбительным для такой ночи.

У пульта стоит капитан, неотрывно смотрит вперед, щелкает клавишами поворота рулей. Нос корабля отходит налево, направо, фиксируя фарватер извилистой реки. Поворот. Еще более крутой поворот. Нужен глаз да глаз.

— Я «Вожега», иду снизу,—прорезается из треска радиоголос.— Огибаю мыс, двести метров.

— Вас понял, «Вожега». «Чагода» сверху подходит к повороту... Правыми бортами, правыми!

— Есть правыми. Прибавляю скорость.

Из-за мыса вываливается белая надстройка теплохода. Мигает, как на милицейской машине, прерывистый сигнальный огонек. «Чагода» подается левее, к берегу. За мысом ровная, как стрела, свободная река. Она темнее неба — стальной клинок в зеленых ножнах.

— Это канал.— Капитан Юрий Сергеевич Кряжев садится, наконец, на высокий стул, но говорит, не отводя глаз от реки: — Тысяча пятьсот метров прямизны, а петля речная — вон она, за лесом открывается,— более пяти километров. Таких каналов тут два.

Молчим, вглядываемся в ночь, ведь по-московски уже ночь, Двенадцатый час, а над рекой, над северными просторами стоят сумерки; только дали как-то посинели: тай земля слилась с небом в одноцветье, и пространство расширилось до бесконечности, детали в нем потерялись.

— А вот и устье,— говорит Кряжев и встает.

Сухона наискось пересекает путь Вологде. Левый берег луговой, не выше двух метров — черная полоска над водой. На берегу двухэтажный дом, верхние окна светятся. Диспетчерская речного флота.

— Как вы, «Чагода»? — раздается оттуда по радио.— Далеко идем? На борту порядок?

— Порядок,— отвечает капитан.— В Иванов Бор. Кто впереди нас?

— «Тарнога» прошла, минут сорок. До Знаменитого вы ее обгоните.

Смотрю направо. Еще одна, более светлая полоса воды вырывается из мглы правобережья за полкилометра от устья Вологды. Полоса отличительно поблескивает, струится радостью.

— Это Лежа.— Юрий Сергеевич угадывает и предупреждает мой вопрос.— Чистая река, не чета нашей.

Повинуясь рулям, «Чагода» описывает плавное полукружье — теперь нос ее смотрит строго на яркую Полярную звезду. Плеск за кормой усиливается, слышнее моторы. Прибавили ход.

Уже заполночь. Над лугами рождаются клочья тумана. Их не отличишь от озер — такие же тускло-серебряные, как вода, небо, дали. Очаги тумана растут, соединяются. Движешься, будто в пустоте, посреди необъятной, тихой и таинственной сферы, где нет даже звезд. Туман закрывает землю, реку, небо, властно хоронит реальный мир. Исчезают и низкие берега, и вода за бортом. Сумерки сгущаются, уже нет верха-низа, права-лева. Белесая круговерть.

Юрий Сергеевич за пультом спокоен. Пощелкивают кнопки и клавиши, судно послушно воле капитана. Как можно что-нибудь различить в молочной бездне, сквозь которую мы плывем? Редкие огоньки бакенов подозрительно быстро мигают и тотчас пропадают.

— Привычка,— коротко говорит Кряжев.— Я здесь хожу восемь, нет, девять лет. Десятки раз туда-сюда. Присмотрелся к берегам, к каждой кривизне. В лоцию могу не заглядывать, все по памяти. К тому же и родом отсюда. Деревня Суховерхово около Кириллова. Там школа, детство. Полазил по озерам-речкам с удочками, побегал за чибисами в лугах-болотах. Закрою глаза—и могу представить любое место.

Он говорит отрывисто. Сбоку мягко светит лампочка. На молодом красивом и строгом лице Кряжева возникает долгая улыбка. Она оттуда, из детства с удочками, где неповторимые дни, мать, бабушка... Вздохнул и закурил. «Чагода» шла на скорости по затихшей, сонной реке. Где-то близко под днищем таились мели — отвлекаться разговорами опасно.

Ночь отступала. Туман стал просвечивать. Вот зачернел один берег, второй, проявились силуэты деревянных домов с высокопод-нятыми окнами, лодки под берегом, лестницы, а дальше прорезались трубы, еще трубы и заводские корпуса с красными от бессонницы окнами. Город Сокол.

Сухона здесь полна, лесом. На берегах горы уже обсохших бревен, бесконечные плоты на подходах к городу, кивают черными головами вставшие на попа топляки. Речники их так и зовут: голованы. Кряжев морщится и сбавляет ход, когда под судно уходит такой подарок...

— Откуда они, Юрий Сергеевич?

— Со дна реки. В городской черте и на подходах немало утонувших бревен,— отвечает капитан.— Иные бревна с тяжелым комлем приподымаются, плавают, полузатопленные.

Проходим сквозь город деревообработчиков и бумажников. Незаметно и тихо светает, и не поймешь, откуда свет. Солнца еще долго не будет: часы показывают три; но небо уже налито перламутровым сиянием, один край подрумянен, и на этом фоне рисуются дальние деревни—типографской гравировки линия черных изб, крытых дворов с капитальными воротами, дощатых дорожек и лодок под мокрыми от росы березами.

Река ровно движется под нами. Вода дышит теплом. Спрашиваю, можно ли прибавить ходу. Кряжев неопределенно пожимает плечами.

— Попробуем...

Моторы приобретают басовую тональность. Из рубки видно, как приподымается нос. Корма, естественно, садится. И сразу же возникает противная дрожь. Теплоход гневно трясется. Кряжев неторопливо сбавляет обороты.

— Вот так. Мы идем с осадкой примерно полтора метра. Чуть больше, при скорости,— и уже достаем дно. Ограничитель...

Что же сделалось с тобой, Сухона?

На обоих берегах от истока до далекого града Великого Устюга всегда стоял лес. И был он твоим другом и хранителем, этот густой и бесконечный лес. Все притоки процеживались сквозь лесную чащу и пополняли русло главной реки чистой, свежей водой. Все родники и болота в лесу питали Сухону. Была она глубокой, полноводной даже в жаркие годы, всегда богатая рыбой и бобрами в укромных притоках.

На ее берегах и поблизости охотно селились люди, ставили погосты, из которых пошли города, известные в истории: Прилука, Вологда, Шуйское, Тотьма, Нюксеница, Великий Устюг. К озерному поречью тяготел и древний Кириллов, и Харовск, и молодой Сокол. Рекой жили и рекой пользовались, почитали, дивились красотой и сами украшали.

Когда стали рубить лес по берегам, опять же не обошлось без реки: сплавляли бревна и вверх, и вниз по реке. Сухона исправно таскала всевозрастающую тяжесть древесины. Чем больше бревен скатывали в воду, тем, конечно, пустыннее становились берега и чаще проглядывало сквозь обмелевшие притоки тинистое или каменистое дно.

Потом у Сокола выросли заводы. Бесконечные плоты и баржи с лесом потянулись сюда с апреля по октябрь. Лес заполонил реку, люди временами теряли контроль над этим движущимся лесом. И лишь недавно начали понимать, что так продолжаться не может. Сплавные конторы взялись очищать русло реки, ежегодно подымают топляк, строже следят за плотами. Работы тут хватает. И на долгие годы...

Фото. Ремонт Сухоны. Землечерпалка углубляет дно на фарватере реки

Над мокрыми лугами поднялось оранжевое теплое солнце. Заблестела каждая капля росы на травах. Река задышала, легкий парок поднялся над ней. Обсыхают тысячи и тысячи бревен на лесных биржах. Все быстрее движутся, скрежещат жадные лесотаски, с акробатической ловкостью перебегают по плотам рабочие: они баграми направляют бревна к транспортеру. Река дает заводам пищу...

Строения реже, все больше открытых берегов, полускошенные луга со стожками сена, и, наконец, Сокол позади.

Чувства, рожденные видом реки в черте города, не дают покоя. Что-то не так... Река, это драгоценное создание природы, воспринимается сокольцами, похоже, только как путь, по которому движется сырье для заводов.

3

Через час догоняем «Тарногу». Движется она тихо, с полными баржами на буксире. Кряжев берет микрофон:

— Правым, правым бортом иду...— Молчание. Потом голос уставшего человека:

— Понял, «Чагода», проходите. Впереди плоты.

— Спасибо. Тоже вижу.

Затем голос другого тембра, молодой:

— «Чагода», «Чагода», а вам не стыдно? Одних обошли, теперь ко мне подбираетесь?

Юрий Сергеевич подбрасывает в руке микрофон.

— Такова жизнь, коллега. Графики, планы и все такое. Понимать надо. Мелиораторы Нечерноземья ждут наши грузы.

Молчание. Вздох в динамике. Потом скромное: «Ну, давай, по-тихому, слева. Я ведь тоже для них известь везу...»

Кряжев — само внимание. Сухона хоть и широка, но вода ее, озаренная солнцем, играет, слепит глаза.

— Перекаты,— говорит он.— Это Тетеревинский. Тут еще есть

Рассохинский, дальше Рязанские и Шитробовские мелкие места. Опасно.

Снова радио, басовито, начальственно:

— Кто там снизу, до шлюза? Торопитесь, пока свободно.

— «Чагода» на подходе. Минут двадцать.— Кряжев отвечает быстро, посматривает на часы. Шлюз «Знаменитый» открыт, можно зайти с ходу.

Утро тем временем разгулялось. От тумана и следа нет. Плывут по небу, четко отражаясь в реке, белые облака. Их много — легких, кучевых, летних. Зелено по берегам, свежо, красиво. Вон и стадо бредет, коров как раз не хватало для полноты картины! На берегу за мысом высится чужеродный холм зеленовато-серой доломитовой муки. Для известкования пашни. Пришел грузовой теплоход со своим плавучим краном, выгрузил эту муку — и будь здоров!

Капитан подавляет зевоту. Устал. Он у пульта всю ночь, прошел опасные места. Мы так и простояли рядом. Для меня все внове, любопытно. Для Кряжева—обычная работа.

В рубку подымается свежий, выспавшийся помощник капитана Александр Андреевич Жулитов, здоровается, закуривает.

— Сменяемся? — спрашивает он.— Как ночь, не очень трудная?

Кряжев уступает ему место, с удовольствием потягивается. Сейчас спустится в каюту и мгновенно уснет...

Стуча башмаками по железному трапу, забегает матрос Володя Маков. Волосы мокрые, глаза и зубы блестят.

— Вахту сдал,—четко по уставу говорит ночной дежурный Костя Микульчик.

— Вахту принял,— в тон ему произносит Володя и смотрит на капитана, какие будут указания.

— Проверь якорную лебедку. Палубу окатить. После обеда, если погода не испортится, всем красить корму.

По радио врывается звонкий женский голос:

— Где там «Чагода»? Подходите быстренько, по-молодому. Жулитов весело оглядывается. Повезло! Он берет микрофон:

— «Чагода» за мысом, сейчас выходим на прямую.

— Давайте, давайте, а то сверху два судна трясутся от нетерпения...

Выходим из-за мыса, покрытого ольхой. Поселок, высокие березы и ветлы, шлюз в их тени, левее плотина. «Знаменитый» открылся.

Черная ленточка плотины низко над рекой прочерчена по лесистому зеленому заднику. Щиты открыты, из озера широко хлещет белая вода и, выталкивая крупные хлопья пены, валом валит налево, в песчаное русло Сухоны.

Шлюз низкий, бревенчатая камера вложена в откосы канавы. Они замощены камнем, проросли травой. Толстые створки ворот с красной полосой поверху разведены. Сбоку пристроилась опрятная деревня Шера в окружении старых и толстых берез. За плотиной и камерой видна широченная полоса воды, а по берегам зелень всех оттенков: темноокрашенный ельник, светлые березы, солнечный, салатного цвета луг. Большой деревянный дом на острове — база отдыха речников — тоже выкрашен в зеленый цвет.

Это уже Кубенское озеро. Голубое с зеленым, оно так сияет на солнце, что без прищура не посмотришь — сплошной блеск.

Жулитов мастерски проводит теплоход через боковое течение и с абсолютной точностью — как патрон в ружейный ствол — загоняет «Чагоду» в шлюз, не коснувшись бортами его бревенчатых стен. До них остается сантиметров сорок воды, не более.

Между тем две быстрые судопропускные — Лия Александровна Папуница и ее напарница — ловко переводят железные рукоятки затворов; одна из них забегает в будку, включает там рубильник, и ворота поехали, закрылись. Зашумела донная вода, теперь уже озерная. Судно качнулось, палуба поехала вверх. До уровня озера чуть больше человеческого роста.

Все тут выглядит просто, по-домашнему: и сам шлюз, уже наполненный до краев,— стоишь на последнем венце, и можно тронуть воду ногой,— и эти говорливые женщины, и открытые окна диспетчерской с геранями, с кошкой у порога, и музыка из деревянных пятистенок, и пустой ящик, вброшенный нам на палубу, чтобы на следующем шлюзе его наполнили свежим хлебом и попутным судном привезли снова сюда... Все это создает атмосферу легкости отношений, деревенской простоты.

Минут через двадцать «Чагода» вздрогнула и заскользила из шлюза в озеро. Теперь мы не на Сухоне, а в ее бассейне, на ее продолжении, на связке с Волго-Балтийским путем.

На Кубенском озере, как и на Воже, севернее его, обнаружены самые древние — трехтысячелетней давности—поселения человека в этих широтах. На западных приподнятых берегах прослежена цепочка стоянок оседлых людей того времени. И нынче тут деревни, одна за другой. Все избы на взгорке, окнами на озеро, откуда падает к воде травянистый наволок. За порядком домов заметны подолы — древние пашни, давным-давно обжитые и ухоженные новгородцами, пришедшими сюда за вольностью, «не прияхъ не имения ото князя, ни отъ епископа, и паша, себе покоя не дахъ». Лен и рожь с ячменем, репа и редька в огородах, овсы и луга кормили земледельца. Держали коров, навоз из подворья вывозили на близкое поле; в озере не переводилась рыба, в лесу тоже кое-чего добывали, вот и жили-поживали, добра не наживали, но и на чужих хозяев хребта не ломали. Сами с усами...

Сегодня здесь самый продуктивный район сельскохозяйственной Вологодчины. Правда, не очень людный: много народа уехало за послевоенные годы. Еще более могла обезлюдеть деревня, не проходи рядом оживленный Северо-Двинский водный путь, приобщивший эти места к новым работам в Нечерноземье. Корабли, баржи, пассажирские скороходы идут мимо. И сюда везут грузы — стройся, удобряй землю, получай городские изделия и блага. Отсюда тоже многое можно вывезти: зерно, картофель, льняную соломку. Все лето ходит катер, забирая с ближних ферм молоко.

Снова луга и луга. В озерной пойме изобилие травы. Видны такие же долины рек Кубены, Уфтюги, мелких притоков. Из озера путь по воде идет к Устью, Харовску, ко всем живущим в стороне. И куда ни глянь—зелень! Сколько коров, бычков можно кормить и выхаживать по этим озерным берегам! Такая сытная вольница окрест!..

Фото. Тихий Север...

Стоит пора горячего сенокоса. Погода — что надо. Но людей на покосе мало. Там, здесь колхозные бригады, шефы из городов. Кое-где стожки, чаще на самом береговом урезе, откуда легче взять.

Трудно сказать, сколько сена и травы может дать огромная Шекснинско-Сухонская пойма, где насчитывают сто шестьдесят тысяч гектаров пастбищ и сенокосов. С этой-то площади даже при низком урожае можно собрать не меньше двухсот тысяч тонн сена и прокормить сто тысяч коров. Но это, как говорится, на первый взгляд. Более половины пойменной площади по каналам и по Сухоне, Вологде, Леже, Шексне либо поросло кустами, либо малопригодно по причине заболоченности.

Мелиораторы, много сделавшие для пашни, пока только присматриваются к лугам, хотя ценность осушенного и чистого луга никак не меньше ценности пашни.

Жулитов сидит за пультом на высоком стуле, спокойно ведет судно. На озере просторно и светло, бакены покачиваются на мелкой волне — смотри, любуйся по сторонам.

Проходим Устье. Оно справа, чуть видно с озера.

— Часто бываете там? — спрашиваю помощника. Он вскидывает узкое смышленое лицо.

— Без речников там жить не можно. Все завозим. Муку, Удобрения, контейнеры с товарами, бетон и кирпич для строек, даже тракторы. Не ахти какой причал, но управляемся, путь проторенный. Как и в Уфтюгу, а по ней на Бережное, там до железной дороги ой-ой-ой! А проезжие дороги — сами знаете... Только река и озеро выручают глубинку. Сейчас грузов для строек идет все больше.

Александр Андреевич — речник опытный, и судоводитель, и механик. Учился в Котласе, поработал на Иртыше, но вернулся все-таки в родные места, и вот уже десять лет на Вологодчине. Тут, как говорится, и душа на месте.

Буксир «Перепел», куцый и пестрый, действительно похожий на птицу, протащил шаланду, полную слякотного грунта от земснаряда, углубляющего фарватер выше по озеру. Похоже, ищет место, где бы свалить на глубину свой груз да скорее назад. На корме сушится, полощется от ветра белье. Наверное, семейный экипаж, с хозяйкой.

Озеро постепенно сужается; с одной стороны болотистый ельник, с другой — осоковая топь. Камыш выше человеческого роста. На чистых от травы лагунах рыбацкие лодки и сами рыбаки застывшими изваяниями.

— Шестой, шестой, я «Чагода», добрый день, подходим снизу.

— Хорошо, слышу вас, слышу.— Женский голос скор и нетерпелив.— Передаю диспетчеру.

— «Чагода», шестой понял. Нажимайте к шлюзу,— окает диспетчер.— У меня водолазы одеты, минут на пятнадцать задержу их. Пока перекурят, я пропущу вас, а то стоять и стоять. Ремонт ворот затеяли.

Жулитов прибавляет ход. Осоки сердито зашуршали, на них накатилась большая волна, гнет, с головой покрывает зелень. Рыбаки поспешно разворачивают лодки носом к волне.

Входим в устье реки Порозовицы. Такое славное название, делающее честь безымянному автору! В этот солнечный день откосы берегов сияют цветами, как вешняя заря. Клеверок душист и красен, холмы покрыты разноцветным ковром. Много ржаных полей, красного клевера, лесных привад. Хаты в деревнях разбросаны по холмам, как в Берендеевом царстве, и такая благодатная, теплая тишь вокруг, что слушаешь ее, словно хорошую музыку.

На шестом шлюзе все, как на «Знаменитом»: та же приятная домовитость и женская сноровка судопропускных Зои Геннадиевны и Марии Тезениных — матери и дочери, шелест тополей над водой, стук плотничьих топоров и запах ошкуренных сосновых бревен, из которых складывается сруб нового дома. «Чагода» с ходу вошла в камеру, ворота закрылись. Видим, как за воротами спускаются в реку водолазы.

Порозовица, недолгая, полноводная, хорошо обжита людьми.

По правому берегу стоит Никольский Торжок с порушенным собором. Это бывшее торговое село с огромной булыжником вымощенной площадью. Далее две деревни, а за ними пятый шлюз, который проходим без задержки. Еще деревня на холмах. Шиферные крыши делают ее молодой. Рядом завидно-урожайное поле овса, у самой воды толпится стадо черно-пестрых коров. Они сыты и спокойны, бесстрашно стоят близко к нам и влажными глазами провожают серую тушу «Чагоды».

Река Иткла и озера по пути — Вазеринские, Кишемское, Заулом-ское, Покровское, каналы и шлюзы, соединившие их,— вся наша дорога, то очень широкая, то узкая настолько, что воды по сторонам не видишь. Каналы наполнены до краев, так что иной раз кажется, будто движемся мы на судне посуху, прямо через луга и перелески, огибаем горбатые холмы в еловой заросли и только что не залезаем на них. Так естественны, так удобны в этой нигде не нарушенной природе старинные инженерные сооружения! Их ничто не выпячивает не отделяет от ландшафта. Просто не верится, что эта часть большого Северо-Двинского водного пути — дело рук человеческих. Ловишь себя на мысли о единстве полезного с красивым, и возникает чувство благодарности к умелым и бережным строителям Северодвинской системы, не умалившим природной красы.

Кто они? Когда и как строили, подарив России столь нужный водный путь? Нигде ничего о строителях! Безымянно сооружение, сблизившее крестьян и речников, города и деревни в этом древнем крае, некогда отрезанном от остального мира и особенно ценном сегодня, в годы необычайного внимания к Нечерноземью.

В послеобеденное время в' рубку подымается капитан. Его свежевыбритое лицо несет на себе следы короткого, прерванного сна. В глазах нетерпеливое ожидание.

— Что рано? — спрашивает Жулитов.

— Сейчас мои места, не хочу пропустить. Ты пройдись для разминки, чаю выпей. Я постою.

И Кряжев втискивается между высоким табуретом и пультом.

Навстречу нам серым утюгом движется «Триста двадцать первый»; он толкает баржу, по уши нагруженную камнем. Сидит низко, даже страшно: вода заплескивается на палубу.

Кряжев берет микрофон:

— Я «Чагода», иду правым бортом, правым.

— Понял вас,— доносится радиоголос.— Даю отмашку.

— Куда путь держите?

— На Сокол, там разгрузимся. Камень для новой автодороги в Архангельск. Туда только давай. Нужная стройка.

— Тяжело идете. Как осадка?

— Тысяча тонн. Осадка сто семьдесят.

— Счастливого пути, каменщики! Кряжев улыбчиво провожает караван.

— Вот так и таскаем, что нужно Нечерноземью. Кто камень и песок, кто машины и горючее. Мы повезем гравий для домостроительного комбината. Капитан Мезгирев только что пришвартовался в Вологде, привез из Москвы крупногабаритные трубы дорожникам и, похоже, идет сейчас за нами. Как говорится, по мере сил своих...

— Что еще возили, Юрий Сергеевич?

— Лучше спросите, чего мы не возили! Только в этом году, по памяти: песок, гравий, пиловочник, минеральные удобрения, кругляк, металлолом из глубинки, бетонные плиты, кирпич, шифер, мебель, доломитовую муку, соль, арматуру, зерно, бочки, контейнеры. Вот, разве навоз от ферм еще не приходилось отвозить... За Десятую пятилетку «Чагода» набрала чуть не сорок миллионов тонно-километров.

Кряжев покачал головой, вздернул белую кепочку. Самому Удивительно, сколько всякого-разного требуется вологодским деревням и городам в наше время!

4

Обширная Вологодская область, как и соседняя Архангельская, явно обделены современными путями сообщения. Строителей в

прошлом отпугивали немереные версты, нехоженые леса и болота. Нынешние же пока еще не успели развернуться во всю силу.

Фото. Вологодская старина

По обоим концам долгой Сухоны — от Кубенского озера до Великого Устюга, на север и на юг от реки — лежит обширная территория, где линии железных дорог отстоят одна от другой на триста с лишним километров. Первая идет по Архангельской области от Коноши на Котлас, другая по Ярославской и Костромской и захватывает только южный край Вологодчины. Что же касается деревень, то из двадцати шести райцентров только семь так или иначе связаны с железной дорогой и пятнадцать с шоссейными. Сотни деревень совсем отрезаны бездорожьем. И только реки... К самой Сухоне примыкает полтора десятка районов. К ее притокам — еще столько же.

Что бы делали в Тотьме, Нюксенице, Сямже, Кириллове, Белозерске, Вытегре, Тарногском Городке, Никольске, Кичменгском Городке, Великом Устюге да и в соседних вятских районах, тяготеющих к реке Юг, в Подосиновце например, без реки, без речных судов, без пароходств—Сухонского и Северного?

Бесчисленные колхозы, совхозы и леспромхозы, поля и луга, способные давать зерно, лен, картофель, корма, древесину, молоко и мясо, — как бы существовали они, не будь рядом Сухоны или ее судоходного притока грузовых теплоходов, пассажирской «Ракеты» или «Зари», связывающих полюсы жизни и экономики — город и село, промышленность и сельское хозяйство?

Северо-Двинский водный путь — Сухона, Юг, Северная Двина с судоходными притоками — приобрел сегодня первостепенное значение для жизни и развития севера Нечерноземья. Смеем сказать, что эти наиважнейшие водные дороги не утеряют первостепенности своей по крайней мере до XXI столетия, когда, быть может, все заботы о грузах возьмут на себя новейшие виды транспорта, а реки станут прекрасными зонами отдыха и туризма.

Речной транспорт и пригодные для судоходства речные пути именно поэтому требуют сегодня постоянного внимания и помощи со стороны Советов, обладающих властью и правом контроля над разными ведомствами, когда дело касается Нечерноземья, его самых острых проблем. Реки не для одного Министерства лесной промышленности и сплавных контор, которые сделали даже большую Сухону труднопроходимой, прежде времени постаревшей рекой. Они — общенародная ценность, всеобщие пути сообщения, наше здоровье; они — часть великой природы, которую надо хранить и лечить, если в этом возникает нужда.

Обо всем этом нам рассказал по дороге знаток здешних мест Александр Петрович Конт.

Он на Сухоне с сорок пятого года. Начинал с рулевого. Теперь возглавляет судоходную инспекцию на Сухонском участке.

Коренастый, крепкого сложения, вдумчивый Александр Петрович прошел по здешним водным дорогам сотни раз, помнит любой поворот, все быстро меняющиеся приметы на берегах. В его памяти жизнь и состояние каждого судна, биографии и точные оценки всех судоводителей и всех чинов береговой службы.

Открытое и чистое лицо Конта, прямой взгляд обычных для северян голубых глаз свидетельствуют о характере мужественном и стойком. Инспектор знает свое дело, не признает компромиссов и половинчатости в решениях. Пытливая мысль, склонность к глубоким оценкам и загляд в будущее делают его особенно интересным собеседником.

— Да, судьба Сухоны не из легких,— говорит он.— Река и весь Северо-Двинский водный путь нуждаются в постоянной помощи. Ремонт его обходится очень дорого: мы ежегодно проводим землеройные работы в объеме более чем миллион кубометров! Устройство фарватера на мелководных участках, спрямление мысов, крепление берегов, очистка дна от топляков — все это лишь в объемах острой необходимости. Очень нужен умелый, технически вооруженный хозяин на Сухоне!

Мы стоим на палубе судна. Легкий ветер шевелит русые волосы Конта. Фуражку с золотым «крабом» он держит в руках. Со встречных судов инспектора узнают еще издали, в бинокль, проходят осторожно, как шоферы поблизости от поста ГАИ.

Навстречу движется самоходная баржа, полная лесом.

— Вот он, день завтрашний: перевозка леса судами. Скоро и исто. Но... Опять какое-то «но»...

— Нехватка судов?

— Нет. Мы располагаем приличным и хорошим флотом. Пожалуй, не хватает только мощных буксиров. В общем, способны перевозить не пять миллионов тонн, как сейчас, а на треть больше, если уменьшить простои судов. Вот еще ахиллесова пята речного пароходства. Береговая служба явно отстала от развития самого флота. Три порта и одна пристань на тысячеверстный путь —это все, чем располагает пароходство. А груз идет в десятки мест, чаще всего на голый берег. Простои судов у берега составляют сейчас значительную часть ходового времени. Вот эта баржа, что прошла, доставит лес в четыре раза быстрее, чем на тяге плотами. Но она и простоит под разгрузкой сутки, если не двое. Словом, проблем хватает,— с горечью подытожил он и надолго замолчал, прищуренно разглядывая искристую на солнце реку.

Мимо нас прошла еще одна баржа. Ее трюмы наполняла зеленоватая доломитовая мука — средство для борьбы с избыточной кислотностью нечерноземных пашен.

— Много такого груза прибавилось? — спрашиваю Конта.

— Более четырехсот тысяч тонн за навигацию. Прежде всего, минеральные удобрения и материалы для известкования почв. Затем строительные материалы, трубы и бетон для дорожных работ. Погрузить в хорошем порту, перевезти все это несложно. А вот разгрузка где-нибудь в Тотьме, Липином Бору просто на берег!.. У нас горько шутят: ноги крепкие, бегать-плавать можем, а руки немощные. Пришвартуемся—и ждем, ждем. Где-то поблизости строят дорогу, жилые дома, фермы. Там ждут эти грузы. Такая цепочка ведет к невыполнению планов мелиорации полей, планов строительства новых поселков.

Грузы для села... Для глубинки.

Десятки тысяч тонн горючего тракторам и машинам в отдаленных районах области. Более двухсот тысяч тонн минеральных удобрений, извести, хозяйственного оборудования. Ежегодно только по малым рекам нужно отправить в глубинные районы пятую часть потребной для области «минералки», две-три тысячи тонн разных сельхозмашин. Услугами пароходства пользуются сельские строители: цемент для предприятий Минсельхозстроя, сборный бетон и дома для Межколхозстроя, битум и гравий, кирпич, шифер, сантехнику — весь этот груз можно увидеть в Вологодском порту. И еще кое-где прямо на чистом берегу Сухоны.

Сегодняшние проблемы земледелия и мелиорации Нечерноземья трудно решить без речного транспорта, особенно значимого для северных областей.

Отводить речному флоту в Европейской части РСФСР и вообще в стране какую-то нижнюю ступеньку среди других средств связи и транспорта грешно и по другой причине. Речной флот—самый дешевый на Русской равнине и за Уралом. Это немаловажное обстоятельство связано в первую очередь с тем, что он, перебрасывая массу грузов и пассажиров, экономно расходует энергию. А ведь экономия энергии обязательна для любого производства в нашей стране. Она предусмотрена одной из долговременных народнохозяйственных программ.

Флот на Сухоне за двадцать последних лет удвоил перевозку грузов, а расход условного топлива за это же время уменьшил примерно в полтора раза. Очень хорошо!

Чтобы перевезти по реке десять тонн груза на сто километров, судовые моторы сжигают всего 29 килограммов горючего. Для перевозки этих десяти тонн на расстояние сто километров самолетом требуется горючего в десятки раз больше. Автомобили сожгут по меньшей мере в шесть раз больше. И даже локомотивы расходуют в полтора-два раза больше топлива, чем речные суда. В сопоставимых, конечно, показателях.

Вот что такое река и теплоходы на ней! Повторим: самый дешевый, экономичный транспорт, если он хорошо организован. Можно только дивиться да радоваться чудесному дару природы Нечерноземья, способности наших судоходных и малых рек помогать людям в передвижении, в перевозке грузов—тем более крупных, чем обширнее программа развития нашей экономики и культуры.

Каковы же возможности речного флота—уже по всей Русской равнине — взять на себя хотя бы самую трудоемкую — транспортную часть обширного плана мелиорации земель и каково практическое участие Министерства речного флота РСФСР в реализации этого общенародного дела? Возможности речников далеко не использованы на Сухоне и ее притоках. Да и Северо-Западное, Северное, Вятское, Камское пароходства пока что не получают достаточных средств для береговой службы, для ремонтной базы.

5

А «Чагода» продолжает свой путь на север через озера и каналы. По берегам далеко видны луга, перелески, темные от елок холмы, малые деревни, одинокие церквушки. Тихая вологодская земля.

Кряжев не отходит от пульта управления. Неторопливо рассказывает вот об этих зеленых, обильных водой местах, где луга и леса, озера и реки зажали небольшие клочки пахотной земли, где от одной деревни ничего не осталось, от другой—только те шесть черных хат. А вот пошли и родные его места, где жили отец-мать, за леском выглянула бабушкина деревня Мелихово, чуть далее Суховерхово.

— Тут скоро и Кириллов,— поясняет он потеплевшим голосом. Вдали над каналом возникает красивый железобетонный мост. В

две стороны по мосту бегут автомашины.

Юрий Сергеевич говорит:

— Шоссе из Вологды на Кириллов. Летом очень оживленное движение. Туристы... Теперь близко.

Что близко — объяснять не надо.

За камышовым озером на лесистом взгорье, как присказка к значительной сказке, стоит красиво вписанная в зелень церковь Покрова, странно-одинокая только потому, что деревня скрыта по ту сторону взгорья. Провожаем ее глазами, а в это время впереди из-за верхушек ольховой рощи вдруг выглянуло разом шесть разновеликих куполов с крестами. Кириллов...

Выглянули и скрылись.

«Чагода» идет по каналу вдоль деревянных домиков окраины, как по улице, выходит в большое, с изрезанными берегами Сиверское озеро, забирает правее, еще правее, обходит мыс. За ним открывается широкий водный простор. Прямо перед собой видим у воды и одновременно в воде Кирилло-Белозерский монастырь.

Сколько о нем ни читай, все равно словами нельзя передать и малой доли обаяния, удивительной сказочной прелести этого белого монастыря-крепости, созданного русскими мастерами в XIV—XV веках, почти пятьсот лет назад. Монастырь надо увидеть в любой, будь он ясным или пасмурным, но только летний день на блюдечке из живой, цвета рыбьей чешуи, сиверской воды и в окружении зелени.

Схимник Кирилл, выходец из московского Симонова монастыря, достаточно много побродив по лесному и озерному Заволочью в поисках уединенного места, вышел на это озеро и, оглядев берега, записал для памяти: «Место зело крано, яко стеной окружено водами». Так было. Так осталось, когда Кирилл стал архимандритом.

Белым уступом сходят монастырские стены к береговой кромке, смотрятся в воду, и, когда озеро тихое, как сегодня, они целиком отражаются в нем вместе с небом, создавая иллюзию двойника, опрокинутого на дно. Из-за стен смиренно вырастают купола на храмах и звонницах, все разные, ни в чем не повторяющиеся, всяк своей формы и дивности, выше, ниже, тоньше, обширнее, тогда как весь в целом этот образ — стены, зеленые вязы, храмы, трапезные — сплошное чудо, сказка из камня и зелени на озере, полном и без того волшебными красками севера. Трудно оторвать взгляд, настолько совершенны пропорции зданий, так удачно вознеслось все каменное и живое на пологом бережку диковинного озера, укрытого со всех сторон лесом.

«Чагода» торжественно-тихо прошла по заводи и причалила к деревянному пирсу за монастырем.

Юрий Сергеевич не мог унять своего восторженного, прямо-таки детского умиления, когда мы шли по городу в монастырь. Здесь он рос, бегал, учился, познавал первые радости. Мальчишкой сто раз облазил каждую колокольню, стены, подвалы, тайные проходы. Катался с горки у Каменных сеней с крестом, сиживал рядом с художниками перед Ивановской стеной, бегал по узкой тропе возле Успенского собора. Побывал, конечно, и в Ферапонтове монастыре (где теперь музей фресок Дионисия) над другими двумя далековатыми отсюда озерками, под высокой горкой в густых лесах.

Кряжева узнавали на улице, здоровались с ним, расспрашивали. Им гордились: наш капитан... В родной город — районный центр — «Чагода» привозит разные грузы для небольшого, но хлопотного хозяйства, где сегодня идет широкая мелиорация земель и скромное в общем-то строительство.

Время торопит, и мы — не без сожаления—отходим от крохотной пристаныси. Тут бы пожить, пораздумать... Еще раз окидываем прощально белокаменную сказку, залитую красноватыми лучами предвечернего солнца. История наша. И защита молодой России.

Озеро сужается, судно идет теперь на запад.

— Сейчас будем спускаться,— говорит Кряжев.— Здесь водораздел, впереди Шекснинская пойма и Волго-Балт.

Последний участок Северо-Двинского водного пути— Топорнинский канал — узок, он глубоко врезан в песчаные холмы. По сторонам за крупным и густым сосняком проглядывают крепи и согры (заболоченные леса водоразделов). Там на веретьях — небольших повышениях—много клюквы, брусники и голубики. Иным выглядит и канал. Вода в нем коричневая, лесного и торфяного настоя. Чтобы волна не разбивала податливые пески на плохо зарастающей выемке, понизу почти всюду устроен частокол из коротышей, между ним и берегом навален хворост. Волна от теплоходов затухает в такой крепи. Просто и хорошо. Чувствуется, что за каналом здесь ухаживают умелые люди.

Топорнинская «лестница» из двух шлюзов просматривается сверху до конца. Как в окошке, в конце просеки видна широкая водная гладь Волго-Балта. По ней густо идут-мелькают суда.

Канал, шлюзы и сам поселок Топорня очень красивы. Это, кажется, самое уютное и здоровое место. Вокруг поселка на белых песках сосновый бор. Чисто, сухо, приятный запах смолки. Дома добротные, рубленые, светлые. Шлюзы тоже срублены из сосновых бревен. И тоже светлые. Вода наливается вровень с берегом. Судно стоит в наполненной камере очень высоко, бортами едва не касается стенок. Ворота шлюзов отсвечивают свежей сосной. Все выглядит несколько старинным, миниатюрным, близким к природе и потому особенно по сердцу.

Водный перекресток Нечерноземья.

Здесь встречаются Северо-Двинский судоходный путь, в который входит вся Северная Двина с Сухоной и Югом, Вычегдой и Пинегой, Сысолой и Вагой, с каналами и озерами общей протяженностью около пяти тысяч километров, и Волго-Балтийский водный путь. Он начинается тоже далеко — от устья Невы, идет через Ладогу до Белоозера, а от Белоозера до Рыбинского водохранилища по каналам, шлюзам, озерам, по Вытегре и Шексне. Длина всей системы Волго-Балта—около трех тысяч километров.

Три да пять—восемь тысяч километров судоходных дорог! В четыре стороны от Топорни. На запад, север, восток и на юг.

Здесь когда-то был штаб Северо-Двинской системы. Здесь живут или бывают некоторые ветераны этого водного пути— И. П. Кандаков, смотритель гидросооружений А. В. Каляшов, такие видные специалисты, как В. Т. Стороженков и А. К. Шилова, немало сделавшие для модернизации и бесперебойной работы всех сооружений, рек и озер.

День и ночь баржи, теплоходы, буксиры... Вверх-вниз по шлюзам. Ускоренное развитие хозяйства в этом регионе ощущается и здесь.

«Чагода» встретилась в Топорне с двумя пассажирскими теплоходами. Они возвращались с туристами из поездки по Волго-Балту. Шли моторные лодки — тоже с путешественниками. Повстречалась красивая, явно семейная парусная яхта. По бортам ее неожиданное имя: «Бес», совсем не подходящее к изящному, белому суденышку в этом былинном месте.

Открылись последние (или первые?) ворота, и наш теплоход разрезал воду широко разлившейся Шексны с плотным ветерком от недалекого Белоозера. Вошли в Волго-Балт.

Иванов Бор — вот он, рукой подать. Это причал с высокими горами песка и щебня: тут карьеры и эстакады Северо-Западного пароходства. К одной из них бедным родственничком причален плавучий кран «194» Сухонского пароходства.

Он и нагрузит «Чагоду».

По радио звучит многоголосие, нервная перебранка. Кряжев слушает, тяжко вздыхает и кладет микрофон. Следует поворот рулей, и наше судно отправляется к другому берегу, где уже стоят две самоходные баржи. В очередь...

Стоим на рейде остаток дня, всю ночь и утро. На кране что-то поломалось, катерок умчался в неведомые места за запасной частью. Команды судов садятся за домино. Ночью в очередь встал и теплоход капитана Мезгирева. Ему кричат по радио: «Будешь загорать пятым!»

Мимо нас в две стороны по Волго-Балту нескончаемо идут большие теплоходы, баржи, широкобедрые «сормовичи». На них лес, тракторы, намытый песок, бетонные панели, железные трубы, горы мешков с нитрофоской, серые холмы суперфосфата навалом. Много пассажирских судов, скоростных «метеоров». Запах сожженного мазута стоит над водой, ветер не успевает утаскивать его в мелколесье.

В середине дня по команде с крана бежим под погрузку, простояв около двадцати часов. И то хорошо! Вскоре трюмы насыпаны, крышки надвинуты. Всего-то два часа работы. Осторожно обходим большую землеройную машину «Днепр» — серый увалень с выгнутой ручкой донного скребка. От его работы, лязга и грохота сострясаются вода, небо и твердь — в очередную баржу летят комья зеленого донного ила и камни. Идет углубление фарватера — обязательная работа на судоходных реках.

Сворачиваем в залив к тихой Топорне. Общий вздох облегчения: в своих владениях...

Так надо понимать довольную улыбку капитана Кряжева и веселое оживление молодой команды. Матросы проворно скребут и моют палубу, запачканную песком при погрузке. Из камбуза доносятся аппетитные запахи позднего ужина.

За пультом стоит Жулитов, но капитан не уходит из рубки; он сидит позади на скамье и провожает глазами уходящие назад сосны. Лес его детства.

— Завтра к вечеру будем в Вологде,— говорит он.

— А потом?

— Наверное, еще раз сюда. Завезем контейнеры на Уфтюгу, это по пути. И возьмем гравий в Ивановом Бору. А потом... Что потом, Андреевич? — Он смотрит в спину Жулитова.

— Был в диспетчерской разговор... будто в Москву за железобетоном. Как раз годовой план закроем. Хорошо бы!

— А там, в диспетчерской, куда ты вхож, ничего не толковали насчет арбузов для Вологды? Из Астрахани?..

— Да уж, если бы... — По лицу помощника расплывается улыбка. Он вздыхает и мечтательно говорит:—Арбузы для вологодских пахарей не помешали бы. То-то радости на берегу!..

Кряжев встает, засматривает в открытую фрамугу.

— Бери левей, за поворотом караван. Включи сирену...

За кривизной открываются две баржи. Что-то у них неладно — стоят.

— Нужна помощь? — спрашивает в микрофон Кряжев.

— С правого борта подходите по маленькой,— говорят оттуда.— Сцепка не ладится, прижмите.

Над каналом зависают тихие сумерки. «Чагода» осторожно подходит ко второй барже, капитан перепрыгивает туда, и на палубе начинается оживленный разговор.

— Это надолго,— говорит Жулитов. В голосе его нет и нотки посады. Случается. Взаимная помощь—закон речников.

На всех трех судах стучат железом. Моторы гудят на малых оборотах. Команды заняты делом.

К полуночи все заканчивается. Встречные баржи отваливают от борта «Чагоды» и скрываются за поворотом.

Дизели нашего судна приглушенно грохочут внизу. Нос «Чагоды» все шире разваливает тихую воду.

Северо-Двинская дорога работает.

Река помогает своим распаханным берегам возродить плодородие и былую силу.

Вологда —Москва