Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1979(19)


ХОДОКИ В СИБИРЬ
Савва Успенский

ХОДОКИ В СИБИРЬ

Очерк


«Ходок», «ходоки» — слова, имеющие, по В. И. Далю, множество значений. В данном случае подходит такое: «Кто за каким-либо делом ходит». И хотя эти люди летали на самолетах и вертолетах, ездили в автобусах и автомобилях — таков уж нынешний стремительный век, — были они, конечно, в полном смысле «ходоками». И дело имели вполне определенное — присмотреться к работе наших оленеводов, поучиться у них. И конечно, каждому хотелось посмотреть, как живут в Стране Советов коренные северяне.

Путешествие наше состоялось зимой 1977 года. В нем участвовали пятеро гостей с Аляски, из них трое эскимосов. Вилли Хэнзли из поселка Коцебу, президент местной корпорации «На-на». Оттуда же и Дуглас Шелдон — оленевод. Дэнни Кармун живет в городе Номе и, оперируя нашими понятиями, занимает пост управляющего оленеводческим отделением корпорации. Двое других гостей — профессор Аляскинского университета Джек Льюик, известный специалист по биологии северных оленей, и доктор Раймонд Камерон, коллега Льюика. В нашей группе — профессор В. Н. Андреев — крупнейший советский специалист по оленеводству и несколько его сотрудников.

Еще в Москве, при первой встрече, выяснилось, что так или иначе мы уже знакомы с аляскинцами. Мир-то действительно тесен! Я сказал Вилли, что видел на Аляске плакаты: «Хэнзли в конгресс!» Они были расклеены на стенах домов — и в больших городах, и в засыпанном снегом эскимосском селении на Юконе, прилеплены к автомобилям и даже к самолетам, летающим на местных линиях. Вилли молча опустил руку в карман своей куртки и протянул мне книжечку картонных спичек, распространенных в США. На ней я прочитал знакомый мне призыв к избирателям и там же увидел портрет моего собеседника.

Хэнзли не стал конгрессменом: он не набрал нужного количества голосов. Но обладание «персональными» спичками, похоже, смягчило горечь его поражения. По-видимому, порядочный запас их Вилли привез с собой и дарит спички охотно.

С профессором Льюиком и доктором Камероном мы, хотя и заочные (по печатным трудам), давние знакомые. Оказалось также, что над палаткой Шелдона пролетал наш самолет по пути из Нома на мыс Барроу.

Их послала в Сибирь корпорация «Нана», и, конечно, обошлась эта командировка их землякам недешево. На «ходоках» все новое, «с иголочки», у них дорогие фотоаппараты и диктофоны. Но советский опыт может оказаться дороже. На это, видимо, и был сделан расчет.

У пастуха — молодого эвена — серьезное, даже строгое лицо. Еще бы. не каждый день приезжают такие гости!

Он тихонько откашливается, будто собирается петь, но не запевает, а кричит неожиданно высоким голосом что-то вроде «ау». Затем ударяет палкой по борту дощатой кормушки, прибитой к лиственничным стволам. И сразу же вверху, на склоне, среди редких деревьев показываются олени. Одни бегут вниз — смело, решительно, закинув картинно на спину рога. Другие останавливаются на яру, присматриваются, принюхиваются: сегодня много чужих людей, непривычная одежда, незнакомые запахи, — но потом тоже идут к кормушкам. А там уже толчея. Часто причмокивая губами, сталкиваясь рогами, олени жадно хватают отруби с солью и другими добавками — «завтрак», пред-лвженный оленеводами. Более разборчивые обегают ряды кормушек, пробуют там-сям и никак не могут сделать окончательный выбор.

А гости смотрят, спрашивают, фотографируют, записывают и в блокноты, и на диктофоны..

У палатки на помосте из жердей лежат седла. Необычно устроенные, неправдоподобно легкие, они, конечно, привлекают всеобщее внимание. Тот же эвен, что призывал стадо на кормежку, сначала пытается изобразить «на пальцах», как седлают оленя. Но его собеседники никак не могут этого понять. Тогда пастух запускает руку внутрь палатки, привычным движением достает маут — сплетенный из ремешков аркан — и карабкается вверх по склону. Проходит несколько минут, и он возвращается с пойманным крупным и статным хором — так называют быков северных оленей. Теперь уже не требуется ни объяснений, ни перевода. Пастух кладет седло на оленью холку, с точки зрения конника, совсем не на место, затягивает подпругу.

— Все! — говорит пастух.

— О'кей! — вторит ему Дуглас.

Он подходит к оленю, пробует, сильно ли затянута подпруга, не качается ли седло.

— Каким может быть предельный вес всадника? — осторожно осведомляется Дуглас. — Это не для меня, — говорит он тихо и с явным сожалением, услышав ответ.

Пастух демонстрирует искусство верховой езды. Едва опираясь на длинную палку, он легко прыгает в седло и несильными ударами пяток заставляет хора идти то быстрее, то медленнее, поворачивать вправо и влево. Затем без чужой помощи и довольно ловко в седло садится Вилли. Из всех наших гостей он наиболее «спортивен» (как потом выяснилось, играл в футбол чуть ли не в профессиональной команде). Хэнзли сухощав, подвижен, и для него эта задача не так уж сложна. Соблазнился и Дэнни. Но езда на олене дается не каждому. Кожа его подвижна, но совсем не так, как у лошади. И Дэнни в этом убедился, когда седло оказалось на животе оленя: не подхвати зрители седока, он неминуемо очутился бы на снегу.

Ну и, конечно, общая просьба к пастуху — показать, как пользуются маутом, тем более что дело происходило уже на плато и все стадо было перед глазами.

— Какого? — спрашивает эвен.

Стремительный взмах руки, свист аркана — и пастух уже тащит к себе пойманного за рога, упирающегося всеми четырьмя ногами «заказанного» оленя. Так же, сразу, петля опускается на рога второго животного, третьего... Загорается желанием проделать это и Дуглас. Он собирает маут в кольцо, разделяет его для каждой из рук на две части, долго прицеливается, бросает, но неудачно. Еще бросок — и вновь неудача, и сконфуженный гость возвращает аркан владельцу.

Несколько дней спустя мне пришлось идти мимо школы-интерната, где учатся дети оленеводов. На вершине сугроба лежал олений череп с рогами. Мальчишки с сосредоточенными лицами набрасывали на свою мишень сразу несколько маутов. Это была, конечно, игра, но не пустая забава. Именно так и рождается мастерство, показанное нам пастухом.

...Температура сегодня около минус тридцати — для здешней зимы совсем небольшой мороз. Да и одеты мы тепло, а рядом со станом оленеводов горят костры, и возле них можно погреться. Но холод все-таки заползает под полушубок. Деревенеют пальцы, становятся непослушными руки. Поэтому так быстро и дружно все собираются в палатке, едва лишь хозяева приглашают к чаю. Здесь раскаленная докрасна железная печка, по-сибирски черный горячий чай, вареная оленина.

Множество вопросов.

— Сколько килограммов корма дается каждому оленю в день? Сколько дней в году кормите? — спрашивают аляскинцы.

— Сколько у вас оленей, сколько пастухов? — интересуются местные оленеводы.

— Большие ли у вас семьи? — задает неожиданный вопрос бригадир оленеводов — симпатичная молодая эвенка.

Даже не верится, что у нее самой уже четверо детей, о чем она сообщает с явной гордостью. Но оказывается, не оплошали и гости. У Дэнни двенадцать детей, из них две старшие дочери уже замужем, а младшему сыну пошел только седьмой год. У Дугласа — девять, у Вилли — пока трое.

— Но мне всего тридцать пять, у меня все впереди, — смеется Хэнзли.

Авторитет наших американских гостей поддерживает профессор Льюик. У него, как и у Дугласа, девять отпрысков. Спрашивают и хозяева, и гости.

— Что у вас делают по вечерам в поселке?

— Идут в клуб — на концерт, танцы, в кино, а у вас?

— Идут в кино или в салун.

— А в воскресенье?

— На рыбалку, на стадион.

— В церковь.

— Сколько вы платите за обучение детей? — вопрос к хозяевам.

Это, возможно, проверка. Гостям уже рассказывали, что детей наших северных народов, не говоря уже о бесплатном обучении, в интернатах кормят и одевают за счет государства.

Впрочем, вопросов больше деловых.

— Какой лишайник считается у вас самым питательным?

— Как долго держите стадо на одном месте?

— Как спасаетесь от гнуса?

Чаепитие подходит к концу. Кружки больше не тянутся к чайнику. Поток вопросов пока иссякает. Пастух — тот, что мастерски ловил оленей, — подает Дугласу маут.

— Вам на память и для тренировки, — говорит он. Подарок щедрый. Маутом оленеводы очень дорожат. Но

чувствуется в словах пастуха и тонкая ирония. Дуглас сначала отказывается от дара, а приняв его и, очевидно, уловив «подковырку», растерянно кланяется, пытается что-то сказать, но вскоре замолкает.

Из палатки — снова к стаду. Несмотря на свои годы (ему за семьдесят), впереди с лопатой профессор Андреев. Он разгребает снег в местах оленьих покопок, нагибается, называет растения, которыми кормятся животные.

Из-под снега показываются веточки вороники (называют ее и водяникой), усеянные промерзшими черными ягодами. Дэнни и Дуглас заулыбались, словно встретили хорошего знакомого.

— Самые вкусные ягоды, — говорит Дэнни.

О вкусах, конечно, не спорят, но у нас вороника вовсе не пользуется популярностью.

— Значит, эскимосы могут жить'на вашей земле, — шутит он, потом добавляет: — Без вороники не приготовишь и акутаг. Это наше эскимосское мороженое — нужно добавить к ягодам только тюленьего жира и сахара.

«Раскопки» продолжаются. Владимир Николаевич рассказывает много интересного, и его с одинаковым вниманием слушают аляскинцы, черноглазая бригадирша, пастухи-эвены. Однако уже смеркается, пора идти в поселок, где нас ждут ужин и ночлег.

Так прошел один из дней нашего пребывания в Якутии, в Томпонском районе, в оленеводческом совхозе того же названия. Угодья его расположены в бассейне Алдана, на склонах Верхоянского хребта. Когда-то добирались в эти места на лошадях по старинному Охотскому тракту. Вел он к Тихому океану, к Камчатке, к Аляске — Русской Америке. А теперь прилетают сюда из Якутска на вертолете. Сам тракт давно уже зарос, его поглотила тайга, и, кроме названия села на Алдане — Охотский Перевоз, уже мало что говорит о пути, который проделали в свое время и Беринг и Шелихов.

В совхозе работают якуты, русские, но больше всего эвенов. Этнографы допускают, что между эвенками и эвенами, с одной стороны, и эскимосами — с другой, существуют древние родственные связи. И хотя «ходоки» одеты в яркие нейлоновые комбинезоны и фуражки, в теплые парки заморского покроя, а местные оленеводы ходят в меховых куртках, шапках-ушанках, оленьих унтах, предположение этнографов здесь, в совхозе, показалось мне особенно убедительным. Когда оказывались рядом и хозяева и гости, невольно бросалось в глаза их сходство — смуглая кожа, черные волосы, широкие лица с темными глазами. Неважно, что Хэнзли держится уверенно, строен, носит очки, а Шелдон, наоборот, полноват, робок, румяное его лицо украшают короткие, аккуратно подстриженные усики (хотя и скромник, а заботится о своей внешности). О Дэнни тоже не скажешь, что он решителен («айукгамут» — «что поделаешь?» — только от него я и слышал это эскимосское слово). Кармун как-то незаметен. Говорит всегда тихо. Всегда улыбается, лицо бледновато. Между нашими и аляскинскими северянами сразу же установились какие-то особенно свойские отношения.

Оленеводство, как и охота, традиционное занятие местных эвенов (раньше их называли ламутами). Но если сорок — пятьдесят лет назад эти люди были кочевниками, а жилищем им и летом и зимой служил «дю» — дымный берестяной чум, то теперь, как правило, они живут в благоустроенных поселках, и быт их мало чем отличается от городского. Кочуют же, и то посменно, лишь пастухи. Обо всем этом гостям заранее — и в Москве и в Якутске — говорилось. Но действительность превзошла ожидания и, по-видимому, не только мои.





Фото. Богатство Севера — оленьи стада

Фото. Верхом на олене



Мы летим час, другой, третий. Под вертолетом горы — Верхоянский хребет. Заснеженные, поросшие лесом долины сменяются вершинами с голыми каменными россыпями. Раз-другой пересекаем ниточку шоссе с редкими, похожими на ползущих жуков автомобилями. И опять — долины, горы. Глаз уже привыкает к безлюдью, и поэтому так неожиданно открывается поселок, расположившийся в излучине реки. Прямые улицы, и в пересечении их — площадь. Одинаковые квадратики двухэтажных домов. Человеческие фигуры. Поодаль — густой дым над высокой трубой, наверное, котельная. Таким предстает перед нами поселок Тополиный — центр Томпонского совхоза.

В поселке есть магазин, школа, клуб, больница — вывески этих учреждений попадаются по пути в гостиницу. О прочем рассказывает директор совхоза Василий Михайлович Кладкин в своем просторном кабинете. Кроме него и гостей здесь зоотехники, ветеринарный врач, охотовед, другие совхозные специалисты, в большинстве своем — эвены.

Гости слушают директора, потом следуют вопросы:

— Сколько человек живут в Тополином?

— Около тысячи.

— Во что обошлось строительство?

— Примерно в два миллиона.

— Откуда взяли деньги?

— Дало государство.

Хозяева рассказывают, что в совхозе сейчас около двадцати тысяч оленей, что на рубль затрат в оленеводстве — три рубля отдачи, говорят о том, насколько выгодны подкормка оленей, скрещивание их с оленями тофаларскими, которые гораздо крупнее местных. Вспоминают, как самолетом привезли сюда с Алтая необычных пассажиров — первых тофаларских хоров. С тех пор прошло почти пятнадцать лет. За это время здесь вырастили больше шести тысяч помесей, и каждый из них по сравнению с местными оленями приносит на двадцать два рубля прибыли больше. А при подкормке оленей каждый затраченный рубль дает шесть рублей прибыли.

— Ого! — в один голос произносят Хэнзли и Льюик.

— Вот и подсчитайте, как это выгодно, — говорит Василий Михайлович. — А поголовье мы будем увеличивать, и нам никак не обойтись без советов ученых, — добавляет он, выразительно глядя на профессора Андреева.

— Нам бы народу побольше, особенно молодежи, — говорит Кладкин.

А я смотрю на сидящего передо мной Дэнни и, кажется мне, читаю его мысли. Ведь так трудно найти работу в Номе, где он живет, особенно приехавшему из «глубинки» эскимосу, тем более подростку.

— Нельзя ли побывать в доме одного из оленеводов? — спрашивает кто-то из гостей.

В это время дверь кабинета приоткрывается. В него заглядывает средних лет женщина. Увидев много народу, она смущается и хочет удалиться, но директор останавливает ее, о чем-то спрашивает по-эвенски. Женщина без раздумий утвердительно кивает и улыбается.

— Вот она и приглашает вас к себе сегодня вечером, — говорит Кладкин. «Ходоки» тоже улыбаются, в знак согласия кивают головой.

Как вскоре выяснилось, приглашала нас Варвара Михайловна Голикова, жена бригадира. И хотя компания оказалась большой, да и заявилась неожиданно, хозяйка к нашему приходу была уже во всеоружии. В просторной комнате с полированной мебелью красовался накрытый для этого случая стол. Консервы и другие покупные закуски соседствовали с вареной олениной, домашней кровяной колбасой. Искрились гранями хрустальные бокалы.

Прежде чем приступить к ужину, аляскинские гости в сопровождении младших Голиковых (в семье восемь детей) заглянули в каждую из трех комнат квартиры, в кухню, ванную. Полилась вода, в коридоре послышались щелчки выключателя: гостей, очевидно, интересовали все детали. За столом продолжался разговор, начатый в директорском кабинете. Только потек он легче, непринужденнее.

Расспрашивали теперь больше «ходоков». Из скупых рассказов Дугласа Шелдона и Дэнни Кармуна выяснилось, что жизненные пути их во многом сходны. Они почти ровесники — и тому и другому около пятидесяти. Оба родились и выросли в небольших эскимосских деревнях, в многодетных семьях. Отец Дугласа был рыбаком, отец Дэнни — пастухом. С раннего детства они помогали родителям рыбачить, охотиться, пасти оленей. Оба они хорошо знают, что такое нужда и голод. У Дэнни на его глазах умерли все сестры.

И тот, и другой учились пять лет в школе. Рано ушли на заработки в город, но постоянной работы долго найти не могли. Прежде чем стать оленеводом, Дэнни был и шахтером в Номе, и рабочим в местном аэропорту. Дугласу повезло еще меньше: он рыбачил в Коцебу, подрабатывал от случая к случаю на стройках.

Фамилия Кармун происходит от эскимосского имени его отца Кармонна. Дети Дэнни наряду с европейскими носят и эскимосские имена. Одну из дочерей зовут Сейгулик, что значит «Чаинка». Имена других дочерей — Итиктик, Умейлак. Но в школе, где они учатся, преподают только по-английски. Ученики-эскимосы забывают свой родной язык.

— Поэтому, — с грустью говорит Дэнни, — в моей семье уже не услышишь эскимосской речи, никто, кроме меня и жены, не знает наших эскимосских обычаев.

Наверное, поэтому с таким интересом смотрит он на детей нашей хозяйки, слушает, как они бойко говорят по-эвенски.

Шелдон — самый неразговорчивый из «ходоков». Он.видимо, до сих пор еще не освоился (за пределы Аляски выезжает впервые). Но сегодня первый раз в своей жизни Дуглас произнес тост: «Спасибо вам большое за гостеприимство!» Конечно, тост не назовешь многословным, зато он был произнесен от всей души.

Шелдон и Кармун достигли — по аляскинским масштабам — высоких постов: у первого в подчинении трое пастухов, у второго — даже пятнадцать. И тем не менее их судьбы во многом типичны для судеб их сородичей. А вот о Вилли Хэнзли этого не скажешь. Он тоже родился в семье охотника, ему тоже родители дали эскимосское имя — Вороненок, но он появился на свет, видимо, «в сорочке». Ему удалось не только получить среднее образование, но и закончить университет. «Зарабатывать и на жизнь и на учебу было очень нелегко», — говорит Вилли. Его имя известно по всей Аляске и даже за пределами штата; он не только президент корпорации «Нана», но и член правления аляскинского банка, к тому же не теряет надежды в конце концов стать конгрессменом...

Вилли рассказывает о корпорации, о том, что она была организована пять лет назад и объединяет пять тысяч эскимосов, живущих в одиннадцати селениях северо-западной части Аляски.

— Чем мы занимаемся? На Аляску, в том числе и к нам, в Коцебу, приезжает все больше туристов. Бывает и по десять тысяч в год. Надеемся поэтому на доход от «туристской индустрии». Построили гостиницу. Обслуживаем ее главным образом мы — эскимосы. Строим музей, где будем экспонировать старинную утварь, которую уже не увидишь в эскимосских домах, искусство резчиков по кости, изделия других умельцев. Маут, что подарили ваши оленеводы, тоже попадет в музей. (Маут был подарен Шелдону, но тот, очевидно, не возражает, чтобы аркан хранился в музейной витрине.)

— Конечно, разводим мы и оленей, хотя их у нас пока немного — всего четыре тысячи, — продолжает Вилли. — Стремимся хотя бы продавать мясо по доступным ценам своим землякам. Теперь видим, насколько оленеводство может быть доходным. Мы будем увеличивать стада и обязательно используем ваш опыт. Хотим, чтобы приехали к нам ваши оленеводы — на месяц-два как инструкторы. Нам бы земли побольше да помощь государства, ученых, как у вас, — заключает Хэнзли.

— А разве вам земли не хватает? Аляска-то велика...

— Аляска действительно велика, но с землей дела обстоят не так-то просто, — отвечает Хэнзли на вопрос Кладкина. — Примерно треть территории штата занимают оленьи пастбища, но принадлежат они федеральному правительству и для нас недоступны. Наши олени пасутся сейчас только на полуострове Сьюард (как раз напротив Чукотки). Там, казалось бы, есть свободные земли, но правительство собирается организовать на той территории национальный парк. Мы — за охрану природы, но где пасти оленей?

Хозяева слушают гостей (конечно, с помощью переводчика) очень внимательно, поддакивают, кивают в знак согласия головой.

У Хэнзли еще свежи в памяти впечатления о первой в истории конференции инуитов (эскимосов), проходившей несколько месяцев назад на севере Аляски, в поселке Барроу. Здесь собрались представители эскимосских племен Аляски, Канады, Гренландии, и каждый с тревогой говорил о судьбе своего народа, его языка, культуры. Участники конференции обратились к правительствам США, Канады, Дании с призывом принять меры к улучшению условий жизни эскимосов, их медицинского обслуживания, жилищных условий, дать возможность использовать местные природные ресурсы самим эскимосам, охранять природу Севера. Но не только это волнует их. «Арктика не должна стать ареной военных действий!» — потребовали участники конференции.

— Земли нам пока не хватает, но зато у нас уже «прорезается голос», — заканчивает Хэнзли.

— А как живут ваши оленеводы? — спрашивает хозяйка.

— Почти круглый год проводят в стадах, видятся с семьями редко. Это плохо, — говорит Шелдон.

Застолье, как и водится, не обошлось без песен. Сначала спела — и по-русски, и по-эвенски — бойкая звонкоголосая сестра хозяйки. Спели по-английски гости, потом все вместе затянули «Подмосковные вечера». Они, выходит, популярны и на Аляске. Потом опять пошла беседа. Она кончилась поздно, и, когда собеседники расходились, чувствовалось, что вечер удался.

24 ноября мы уезжали из Тополиного. Наши гости сели завтракать в особенно приподнятом настроении, а кое-кто явился даже в парадном костюме. Оказалось, что подошел День благодарения — национальный праздник в США. Американцы в этот день обычно едят жареную индейку.

Откуда пошел такой обычай, мне охотно рассказал Вилли. 24 ноября 1620 года на берегу Плимутской бухты высадились первые переселенцы из Англии. Поначалу они сильно бедствовали в Новом Свете, но постепенно освоились и годовщину своего прибытия отметили торжественно, в том числе жареной индейкой за обедом.

Индейки здесь, в районе Верхоянского хребта, найти не удалось, но за ужином, когда мы поздравляли гостей, на столе появились жареные цыплята.

Дни нашего пребывания в Тополином были заполнены до предела. И все же «ходоки» попросили выкроить время, чтобы побывать в школе-интернате. Встреча с ребятами — школьниками всех возрастов — состоялась в просторной комнате. Гости расселись на стульях вдоль стены, хозяева же стояли у противоположной стены и в центре. Это, видимо, было предусмотрено школьной администрацией. Вполне естественно, что живой разговор возник не сразу. Но, когда этикет нарушился и возникла более непринужденная обстановка, дело пошло на лад. Были произнесены даже несколько английских фраз с эвенским акцентом. У «ходоков» опять много вопросов.



Фото. Эскимос с Аляски — Дэнни Кариун



— Не скучаете без родителей?

— Нет, у нас весело, интересно.

— Учат ли в школе оленеводству, охоте? Преподается ли труд?

Ответы были положительными и подробными.

— А кто собирает почтовые марки? — спрашивает Хэнзли.

Тянутся вверх руки, и юные филателисты становятся обладателями американских марок. Расставаясь, Вилли вырывает из блокнота листок с адресом школы в Коцебу.

— Напишите письмо, расскажите о себе, о своей жизни. Наши ребята будут рады его получить и тоже напишут вам.

Долгая дорога — целый день езды в автобусе — хорошая возможность о чем-то спросить, высказаться. Сообща мы пытаемся помочь Дэнни, который, видимо, устал, а может, и простыл. Он безропотно глотает таблетки, а потом говорит мне:

— Раньше мы лечились не так. Жир — свежий и пожелтевший, листья, кора и корешки растений — вот наши лекарства. И были хорошие лекари, которые помогали нам, может, и не хуже современных докторов. Да и лечение обходилось дешевле. Помню, например, в детстве у меня болели уши и наш деревенский лекарь клал в них кусочки нерпичьего жира. Помогало! Нашего соседа, который, как теперь говорят, «помешался», вылечил очень просто: несколько дней гладил по голове крылом гагары. При простуде полезно пить теплый тюлений жир или кровь. Жалко, что мои дети уже не верят в эти средства. А ведь пока мы лечились тюленьим жиром, мы не знали ни цинги, ни туберкулеза!

С Вилли у нас зашел разговор о взаимоотношениях эскимосов с индейцами. Известно, что в прошлом они враждовали. Ведь «эскимос» — слово из языка индейцев-алгонкинов (сами себя они называют нунамиуты), и слово это совсем не ласкательное, означает оно: «тот, который поедает сырое мясо». Действительно, говорит он, до сих пор многие эскимосы, особенно пожилые, относятся к индейцам с недоверием. Но и индейцы в долгу не оставались. Однако прежней вражды уже нет. Хэнзли рассказывает, что теперь эскимосы, индейцы и алеуты все теснее сплачиваются, требуя у правительства признания своих прав, улучшения условий жизни. Объединенными усилиями коренные народы Аляски успешнее добиваются удовлетворения своих требований.

Из совхоза мы вернулись в Якутск. Город окутывала густая морозная мгла. Машины ползли по улицам медленно, тускло поблескивая фарами. Деревья и кусты будто надели белые шубы — покрылись пышным инеем, у человека, выходящего из дому, мороз выжимал слезы из глаз. А нам предстояло идти в театр, на балет.

— Балет? — переспросил меня утром Хэнзли. В его вопросе слышались и удивление, и недоверие. — А балерины будут танцевать в парках и камиках (меховых сапогах)?

Но балет оказался настоящим — много света, музыка, порхающие по сцене балерины. Вокруг нас сидели празднично настроенные зрители — в большинстве якуты, многие женщины были в нарядных национальных платьях со старинными серебряными украшениями. А в целом спектакль был каким-то не по-зимнему живым и ярким зрелищем. Он и поразил, и покорил гостей, особенно Дугласа и Дэнни, которые, как оказалось, пришли в театр впервые в жизни.

— Я никак не ожидал увидеть всего этого, — сказал мне на обратном пути Вилли.

Мы побывали в исследовательских институтах биологии, мерзлотоведения, сельского хозяйства Якутского филиала АН СССР. Гостей поразило, что среди ученых столько якутов, эвенов, эвенков. Профессор Льюик подробно рассказал своим советским коллегам об Институте арктической биологии Аляскинского университета, где он работает.

— А много ли там ученых-эскимосов? — задали ему вопрос.

— Ни одного.

Хозяева молчат... Срок, отведенный на нашу поездку в Сибирь, подходил к концу. «Ходоки» ездили в опытные хозяйства, где разводят знаменитых якутских лошадей и яков, недавно завезенных в Якутию. Гостей принимали в Министерстве сельского хозяйства и в Совете Министров республики.

«Ходоки» побывали в музеях, на выставках, обзавелись сувенирами. И вот подошел час расставания. Мы прощаемся с энергичным Хэнзли, тихим Дэнни, Дугласом, почти расставшимся с былой застенчивостью, профессором Льюиком, доктором Камероном. Сколько у них теперь знакомых и друзей в Сибири среди оленеводов и коневодов, ученых, администраторов. И сколько впечатлений и у них, и у самих хозяев! И это уже немало. Ну а польза от «хождения в Сибирь»?

— Она велика, — в один голос говорят наши гости.




 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу