| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |

На суше и на море 1977(17)

На Аляске мне пришлось побывать дважды — осенью, в сентябре, и весной, в апреле. Оба раза спутником моим был Вадим Сергеевич Тархов — научный сотрудник одного из магаданских институтов. Основная цель наших поездок заключалась в ознакомлении с американским опытом разведения овцебыков. Но, разумеется, интересовали нас не только эти животные.

Аляска в прошлом часть российских владений в Северной Америке. Многие славные страницы в истории ее открытия и освоения были вписаны нашими земляками — «Колумбом росским» Григорием Шелиховым, неутомимым и любознательным путешественником Лаврентием Загоскиным, мужем государственного ума Александром Барановым... Да разве перечислишь все имена?

Какой же она была Русская Америка? Остались ли от тех времен какие-нибудь следы? Я все время пытался найти их в современной Аляске—будь то залитые неоновыми огнями реклам улицы больших городов, эскимосские или индейские деревни, участки безлюдной тайги или тундры. И когда такие приметы вдруг отыскивались, невозможно было сдержать волнения, сердце наполнялось чувством гордости за соотечественников—первопроходцев, пахарей, просветителей, за их многотрудные и славные дела. Конечно, встречались, и гораздо чаще, свидетельства связей нашей страны с заокеанским соседом в последние десятилетия.

Большая Медведица и незабудки

Ковш Большой Медведицы и Полярная звезда—восемь золотых звезд на ярко-голубом фоне—таков флаг штата Аляска. История о том, как возник этот флаг, здесь популярна, и ее может поведать любой встречный.

В 1926 году, задолго до обретения Аляской самоуправления, в аляскинских школах организовали конкурс на лучший проект флага будущего штата. Идею, предложенную тринадцатилетним Бенни Бенсоном, жюри признало наиболее удачной. В пояснении к рисунку Бенни написал: «Голубой фон—это цвет незабудок и нашего неба. Полярная звезда и Большая Медведица—символ самого северного штата страны». Расскажут вам и о том, что Бенни Бенсон был круглым сиротой, это, дескать, также повлияло на решение жюри. Как знать, будь родители Бенни живы, флаг Аляски, возможно, выглядел бы по-другому.

Так или иначе, аляскинцы приняли предложение школьника. Флаг с Большой Медведицей и Полярной звездой на голубом фоне развевается здесь на многих зданиях и в гордом одиночестве, и в компании с звездно-полосатым государственным флагом Соединенных Штатов.

Идею Бенни Бенсона и в самом деле нельзя не признать удачной. Аляска, действительно, самый северный штат в США, путь к нему можно держать, ориентируясь по Полярной звезде. Воздух здесь чист и прозрачен. Поэтому краски ярки, а небо нередко пронзительно голубое. На Аляске, как и всюду на Севере, незабудки, пожалуй, наиболее милые сердцу цветы. И хотя они тянутся к солнцу на очень коротких стебельках, цвет их лепестков удивительно сочен.

Бенни, возможно, даже недооценивал свою идею. В блеске звезд на флаге штата отразился не только цвет золота, которым богата эта земля. Мне кажется, в нем запечатлелись и буйство красок золотой осени на Юконе и Кускоквиме, и отливающие благородным металлом лососевые рыбы, пробирающиеся по речным мелководьям на нерест. Голубой цвет—это и рокочущие в горах ручьи, и бесчисленные на Аляске большие и малые озера. Большая Медведица— не только одно из самых приметных созвездий в аляскинском небе, она может символизировать край, где обитают самые крупные в мире кадьякские бурые медведи.

Аляска—наш сосед

Название этой части Северной Америки происходит от алеутского слова «альешка», что значит «большая земля».

Аляска и впрямь очень велика. На ее побережье расположены крайние западная и северная точки Североамериканского материка. На ней уместилось четыре временных пояса и представлены несколько природных зон — Арктика, Субарктика, разнообразная по флоре лесная зона. С востока на запад Аляску пересекает одна из крупнейших на материке рек — Юкон. Здесь находятся высочайшая гора Северной Америки пик Мак-Кинли, грандиозные ледники. А озер, крупных и средних,— около трех миллионов.

Аляска—наш сосед. Чукотский полуостров отделяется от нее нешироким Беринговым проливом. В хорошую погоду с мыса Дежнева хорошо видны побережье и горы Аляски. А с мыса Принца Уэльского на противоположном берегу пролива видна чукотская земля.

В Беринговом проливе находятся острова Диомида—большой и малый. Первый из них (о. Ратманова) — советский, второй (о. Крузенштерна) — американский. Расстояние между СССР и США здесь самое короткое — всего около трех морских миль.

Близкое соседство порождает взаимный интерес. Аляскинцы интересуются опытом развития производительных сил Сибири и Чукотки. У советских людей вполне понятный интерес к Аляске и аляскинцам, к тому, как осваиваются там природные ресурсы, какие меры принимаются к охране природной среды (природа Севера ведь очень уязвима).

В Сибири и на Аляске развиваются одни и те же отрасли промышленности — нефтедобывающая и горнорудная, лесная и рыбная. С каждым годом в эти края устремляется все больше туристов. Их привлекают просторы, величественная первозданная природа, необыкновенные возможности для охоты и рыбалки.

Коренные жители востока Чукотки и северо-запада Аляски— эскимосы. Они говорят на одном языке, у них единая по происхождению материальная культура. Поэтому так много общих интересов у этнографов и антропологов СССР и США. Конечно, не праздны и вопросы, которые то и дело слышишь, общаясь с аляскинскими эскимосами:

— А как охотятся ваши эскимосы? В каких домах они живут? Чем отапливаются? Как развлекаются?

Свежи в памяти и такие свидетельства добрососедских отношений. В 1929 году по просьбе американского правительства советские летчики искали пропавших аляскинских авиаторов—Эйельсона, Поста и Борланда. К сожалению, удалось найти лишь их останки на безымянной чукотской косе. С тех пор она носит название Коса трех пилотов. Тела погибших провожал на родину советский ас Маврикий Слепнев. На Аляске его самолет встречали потомки русских поселенцев, звучала русская речь. А пять лет спустя, когда разыгралась челюскинская эпопея, Слепнев и Леваневский вылетали на помощь потерпевшей аварию экспедиции через Ном; американские механики и синоптики от души желали им удачных полетов...

Память о прошлом

О русском периоде в истории этой страны напоминают многие названия на современных картах. Не раз, например, встречается слово «рашен» («русский, русские»). На Юконе есть поселок Рашен-Мишен (Русская Миссия), в среднем течении реки Кускокви-ма, там, где во времена Русско-Американской компании стоял ее форт — редут Колмакова, возвышаются Русские горы, Русская река протекает на Кенайском полуострове...

А вот карта полуострова Аляска, как бы замыкающего на востоке цепь Алеутских островов. Здесь мы находим залив и поселок Павлова, острова Коровина и Чирикова, мысы Сарычева и Сенявина, гору Вениаминова. Правда, не сразу разберешь, что Sarichef в английском написании означает фамилию нашего славного морехода Гавриила Сарычева, a Chirikof Island—остров, носящий имя другого первопроходца—Алексея Чирикова.

Сохранилось немало русских названий, не только труднопроизносимых для современных аляскинцев, но и загадочных по смыслу. На острове Кадьяк есть, например, поселок Узенькие (Ouzenkie); это слово даже местные жители, как правило, произносят «не с первого захода». Многие американцы, видимо, не догадываются, что означает слово Никишка (Nikishka)—таково название поселка на Кенайском полуострове, или Низина (Nizina) — так окрещен один из поселков в глубине страны.

Бросается в глаза, что русские названия чаще всего встречаются на западе и юге Аляски, невдалеке от морского побережья. Они как бы очерчивают районы, которые в первую очередь и наиболее энергично осваивались нашими предками. Здесь, на Алеутских и Прибыловых островах, на острове Кадьяк и Кенайском полуострове, в низовьях Юкона и на крайнем юго-западе Аляски, наиболее приметны и другие следы русских поселений.

Дело происходило в эскимосской деревне Кветлук на реке Кускоквим. Мы были в гостях у Эндрьюсов. На столе добродушно урчал самовар. И хотя он был изрядно помят, еще вполне сносно справлялся со своими обязанностями. Судя по тому, что его медные бока сияли нестерпимым блеском, с самоваром обращались уважительно. В «красном углу» висели образа, украшенные яркими искусственными цветами. Пахло свежеиспеченным хлебом, чувствовались и какие-то другие с детства знакомые запахи.

Откуда-то доносился колокольный звон, а из-за крыши соседнего домика выглядывала маковка церкви. «Ну, чем не дореволюционная Россия?» — подумалось мне. Я даже не удивился, когда, поставив на стол вазочку с сахаром, хозяйка произнесла что-то похожее на «сахарок».

«Сай» — и она стала заваривать чай в фарфоровом заварочном чайнике. «Лоскак» — и на столе появились чайные ложки. «Блютса» — появилась стопка блюдец.

Меня осенило: да ведь это же русские слова! Они то и дело мелькали в разговоре, который хозяева вели на юпике — местном диалекте эскимосского языка. «Калебак» (хлеб) и «маслак» (масло), «сукарак» (сухари) и «мукак» (мука), «сасы» (часы) и «оски» (очки), «канигак» (книга), «кулюкулук» (колокол), «мулютук» (молоток) и многие другие слова, без сомнения, были заимствованы из русского. В том, что в этих словах эскимосы заменяли «ч» на «ц» или «с» («сай», «оски» вместо «чай», «очки»), улавливалось даже влияние поморского диалекта. Ведь так говорят у нас в Архангельской области. А именно поморы преобладали среди русских землепроходцев на Аляске. Характерно, что все эти слова обозначают предметы первой необходимости. Значит, если уж очень понадобится, каждый из нас может объясниться с американским эскимосом!

На ухабистом грунтовом аэродромчике острова Нунивак, куда мы вскоре попали, нас встретила шумная ватага мальчишек. «Кассак», «кассак»,—часто возбужденно восклицали они. Затем подошли взрослые эскимосы. Речь их была степенна, нетороплива, но слово «кассак» фигурировало в ней тоже часто.

Вечером к нам забрели «на огонек» гости. Разговор шел по-английски и по-эскимосски. Услышав загадочное словечко, я спросил, что оно означает. Мой собеседник, немного смутившись, ответил:

— Вот вы и есть кассак.

Ну, конечно, это — казак! Как же мы сразу не догадались? Значит, это слово у здешних эскимосов обозначает вообще белого человека. Наши предки и впрямь были здесь первыми из европейцев. Позже выяснилась одна любопытная подробность. Оказывается, русских эскимосы выделяют и, если «ставить все точки над «и»», называют не просто «кассак», а «кассакпиак», то есть «настоящий казак».

Больше ста лет прошло с тех пор, как с флагштока на площади города Ситки, столицы Русской Америки, медленно опустился трехцветный флаг. Как пишут очевидцы, спустившись до половины, он остановился: что-то заело в блоках, и пришлось лезть на мачту, срезать флаг ножом. На смену ему поднялся флаг Соединенных Штатов Америки. Минули годы, потом десятилетия. Но память о Русской Америке, о наших земляках на Аляске сохранилась. И это не только названия на географических картах, вошедшие в эскимосский язык слова, сберегаемый как семейная реликвия самовар.

Сохранились здесь многие русские обычаи и традиции. Немало алеутов, эскимосов и индейцев называют себя по имени и отчеству. Из моих знакомых эскимосов, например, один представился как Питер Майкл (Петр Михайлович), другой—как Захар Джордж (Захар Георгиевич). Русские имена и фамилии широко распространены среди коренных аляскинцев.

Мне довелось побывать в поселке Кенай, выросшем на месте русского форта Св. Николая. Увидев, что форт все еще высится во всей красе на центральной площади рядом с православной церковью, я сначала удивился. Однако вскоре мне стало ясно, что и бревенчатый частокол с бойницами, и щедро окованные железом ворота даже не реставрированы, а построены заново, причем совсем недавно. У ворот висела металлическая доска с надписью, удостоверяющей, кем и когда было возведено это укрепление.

Внутри форта разместился маленький музей. Три седовласые дамы, удивительно похожие друг на друга,— по-видимому, весь штат этого учреждения—сидели за столом у входа и неспешно беседовали. Узнав, что я из СССР, из Москвы, они обрадованно засуетились и втроем повели меня по залу. Здесь были разложены русские книги самого разного содержания, некоторые предметы европейской одежды прошлого века, кое-что из домашней утвари, в том числе и русского происхождения. Все экспонаты содержались в большом порядке, чувствовалось, что хозяйки искренне гордятся этим собранием.

Между делом дамы поинтересовались московскими модами и обычаями: пьют ли, скажем, москвичи чай из самовара? На прощание они пригласили меня на чашку кофе, вручили значок в виде головы моржа и к нему особый диплом, подписанный губернатором Аляски. Наконец, подарили на память оказавшуюся на их служебном столе справочную и телефонную книгу поселка.

В Джуно, теперешней столице штата, одна из главных улиц носит имя Баранова. В Ситке, на том месте, где когда-то стоял его дом, построен так называемый замок Баранова. В нем проходят различные официальные церемонии, открыт музей по истории Русской Америки. Улицы, носящие имена русских землепроходцев и путешественников, есть и в других городах Аляски.

Русская Америка—период в истории Соединенных Штатов. Период значительный. Отрадно видеть, что американцы, как правило, помнят о нем, относятся к нему уважительно. Не противоречит сказанному, что в ресторане вам дадут мороженое «по Баранову». Здесь можно заказать даже коктейль «по Баранову». Ведь это как-никак Америка, а Аляска — один из ее штатов.

Икогмют — Русская Миссия

Юкон эскимосы называют Квихпак, индейцы-атабаски—Юкхана (отсюда и происходит современное название реки). И то и другое означает «большая река».

Открыл, описал и положил на карту бассейн Юкона лейтенант русского флота Лаврентий Алексеевич Загоскин. Терпя неимоверные тяготы, прошел он с немногими спутниками по неизведанной стране пешком, на лыжах-«лапках», проплыл в самодельной байдаре больше пяти тысяч верст. Было это в 40-х годах прошлого столетия. И вот теперь, много лет спустя, деловито гудя двумя моторами и не особенно напрягаясь, «Гусь» повторяет маршрут славного путешественника.

На Аляске нам пришлось полетать на «Бобре» — совсем миниатюрной летающей лодке, на «Орле»—двухмоторном самолете современных стремительных очертаний. Но больше всего возил нас «Гусь»—довольно старомодный летательный аппарат, побывавший, видимо, во многих переделках, зато способный садиться как на сушу, так и на воду, и, следовательно, почти идеальное транспортное средство в условиях аляскинской «глубинки».

Повторяя все петли и изгибы, самолет летит над рекой шириной с Оку, а местами даже с Волгу. Вода рябит на перекатах, обтекает многочисленные острова, то лысые, сложенные голым камнем, то лесистые. Как и склоны речных долин, они горят золотом и багрянцем. С воздуха угадываются теряющие листву березняки, ивняки, ольшаники. Реже попадается ельник.

Река как река, но чем-то все-таки она сильно отличается от Оки или Волги. Чем же? Ответ приходит, хотя и не сразу: «Да ведь она же почти безлюдна!»

Изредка промелькнет прилепившееся к самой воде селение, покажется лагерь то ли золотоискателей, то ли туристов, и опять леса, болота, горы без следов какой бы то ни было человеческой деятельности. Пустынно, и на самой речной глади—ни парохода, ни катера, ни лодки или даже байдарки. На конце песчаной косы, которая протянулась чуть ли не до середины реки, расположилась семья бурых медведей, мама и три подростка,— наверное, пришли на рыбалку. Подняв головы, медведи проводили глазами самолет, ничем не обнаружив страха и не покинув облюбованного места. На другом плесе самолет выгнал из воды большого рогача-лося. Выйдя на берег, он отряхнулся и побрел в лес без всяких признаков паники. На притоках Юкона кое-где попадались построенные бобрами плотины.

«Гусь» летит от Нулато вниз по течению, в сторону Икогмюта (теперь он называется Русской Миссией). В конце августа 1843 года, тоже золотой осенью, здесь проплывал со спутниками Загоскин. Внешне мало что изменилось с тех пор на Юконе. Случись чудо, покажись сейчас из-за поворота та самая байдара, те самые гребцы, они вполне вписались бы в окружающий пейзаж.

А вот и бывший Икогмют.

«В Икогмюте... строения Компании расположены на увале сажен в 15 высотой, в 150 саженях от правого берега, и окружены еловым и березовым лесом... Селение находится внизу, на песчано-глинистой низменности, впрочем никогда не затопляемой в половодье. Селение от севера защищено подходящим прямо к реке утесом, которого горнокаменное сложение есть ноздреватый базальт и лава».

Лес теперь отступил от жилья, но приметный утес остался, и сделанное Загоскиным описание позволяет сразу узнать поселок, который несколько месяцев был основной базой путешественника. Отсюда он совершал походы в разные стороны от Юкона, здесь вел метеорологические наблюдения, приводил в порядок коллекции и путевые записки.

«Общими чертами невозможно вполне передать жизнь, которую мы вели в наших заселениях в Нулато, Икогмюте и редуте Колмакова. Несмотря на то что мы проживали на месте, редкий день не приводилось нам замечать чего-либо особенного в туземных нравах, обычаях, в образе жизни, в домашнем быту и прочее, или, осматривая окрестные места, трудиться для снискания себе пропитания»,— пишет Загоскин.

И будто к нашим дням относятся многие сделанные им заметки о природе этих мест. Хотя бы эта: «В стороне Квихпака несколько довольно значительных речек истекают из гор; все они изобильны бобрами и выдрами, промыслом которых занимаются... жители. Медведь в этих местах весьма многочислен. Нередко он нападает на туземцев, гоняясь за ними вплавь. На наших людей, весновавших в Икогмюте, медведи нападали дважды, и только греблею противу течения удалось от них избавиться».

Не прямых ли потомков тех самых медведей видели мы на косе с самолета?

«Гусь» лишь покружил над бывшим Икогмютом, низко прошел над крышами домов, над погостом с покосившимися крестами и полетел дальше. Времени на посадку не было. Мы пожалели об этом.

Но попасть в поселок мне все-таки удалось —весной следующего года.

В середине апреля, когда солнце уже стало как следует пригревать, на дорогах по автомобильным колеям побежали ручьи, а у проталин суетились прилетевшие пуночки, у нас выдался свободный день. Накануне один из наших аляскинских знакомых— мистер Ворд, пилот и глава местной авиакомпании (в «компанию» входил еще один летчик, а все ее имущество составляли два маленьких одномоторных самолета), пообещал нам, если не появятся клиенты, свозить нас в Русскую Миссию. У него там были дела.

Клиенты, на наше счастье, не объявились, и утром мы уже втискивались в тесную кабину самолета. Кроме пилота и нас с Вадимом Сергеевичем в самолете оказался пожилой эскимос отец Захар — Гест, как он представился, настоятель, а по существу псаломщик, православной церкви в Русской Миссии. Это был сюрприз, приготовленный нам мистером Вордом. Отец Захар постоянно живет в Бетеле, поселке покрупнее Русской Миссии, но охотно откликнулся на просьбу В орда в неурочное время посетить свою епархию и показать «кассакпиакам» — «настоящим казакам» — местные достопримечательности.

Внешне наш спутник мало чем отличался от других аляскинских эскимосов. Не первой молодости синяя нейлоновая куртка, на голове потертая шапка-ушанка, на ногах высокие резино-нейлоновые ботинки. Единственный признак сана отца Захара— выглядывавший из-под куртки белый стоячий пластмассовый воротник.

В самолете отец Захар бесхитростно рассказал о себе. Он почти неграмотен (с трудом читает по-английски), тем не менее «практиковался» и был рукоположен в сан в Ситке. Всю жизнь охотился, рыбачил да еще плотничал. В последнее время топором работать стало тяжело, помогают сыновья—тоже охотники, рыбаки. В Русскую Миссию наезжает и служит в церкви по большим праздникам. Прихожане — больше старики, сами живут бедно, за требы платят кто чем может — рыбой, деньгами, но скудно. «На доходы от службы в церкви не проживешь»,— заключил наш собеседник.

Показалась знакомая по прошлому году Русская Миссия— Икогмют.

Тот же приметный утес, разбросанные в беспорядке избы, но на этот раз они почти по крыши заметены снегом. Подо льдом и снежным покровом нечетко различаются и берега Юкона, разве что выдают их границы где кустарника, где леса.

Когда приземлились, показалось, это и впрямь русская деревенька, будто попал куда-нибудь на Печору или Мезень. Рубленые «в лапу» избы и амбары утопают в сугробах. От избы к избе и от домов к реке, к лесу промяты тропки. Посредине, на холме, небольшая деревянная церковь с желтым куполом и крестом. Немного в стороне, тоже на холме, огороженный частоколом погост.

А вот синие плакаты на стенах амбаров с надписями по-английски: «Хэнсли в конгресс!» — это уже Америка, и именно Аляска. Нас сразу же, будто они появились из-под ближайших сугробов, окружает стайка ребят—черноволосых, с плоскими узкоглазыми лицами. Под скатом крыши на стене дома висят связки юколы — вяленой рыбы. На крыльце длинноволосый, с непокрытой головой парень «правит» шкурку бобра: тонким ремешком пришнуривает к деревянному обручу для придания ей традиционной на Аляске формы круга.

Фото автора

Со свойственной ему пунктуальностью Загоскин отметил, что зимников (домов) в Икогмюте 5, всего жителей 92, в том числе взрослых мужчин 22, христиан 2, а язычников 90. Что касается занятия жителей, то они состояли «сверх запасения рыбы на собственное продовольствие и продажу на Кускоквим в приготовлении различной деревянной посуды, а главнейшее, в перекупке пушных промыслов». За сто тридцать лет многое, конечно, здесь изменилось. Прибавилось домов, хотя количество жителей увеличилось незначительно. Молодежь едет искать заработка в большие города.

С пронзительным треском, оставляя за собой струи сизого дыма, проносятся две мотонарты. Они тянут на буксире сани с железными бочками и направляются на Юкон, по воду. Одной из мотонарт, стоя на них, управляет преклонных лет эскимоска. Во времена Загоскина здесь, конечно, ездили на собаках. В наши дни содержание их обходится слишком дорого, и в поселке не осталось ни одной собачьей упряжки.

Но многое, даже, быть может, слишком многое, выглядит здесь так же, как и в прошлом веке. Относительно приготовления деревянной посуды я так и не мог выяснить ничего определенного. Что же касается рыболовства и пушного промысла, то они и сейчас составляют основной источник существования местного населения. Однако дело не только в этом. Ни над одной из крыш не виднеется ни радио-, ни тем более телевизионной антенны, хотя недалеко в Бетеле есть свой телевизионный узел. На вопрос Вадима Сергеевича о клубе или кинотеатре один из провожатых, Антон Браун (церковный сторож и, следовательно, подчиненный отца Захара), лишь в недоумении пожал плечами.

Наши провожатые ведут нас сначала к погосту. Пока шагаем по улицам поселка, несколько пожилых эскимосов подходят к отцу Захару за благословением. Мужчины при этом снимают шапки. Обнажает голову и пастырь. Он крестит подошедшего и не особенно внятно произносит что-то, похоже на церковнославянском языке. Некоторые эскимосы прикладываются затем к руке отца Захара, смуглой, заскорузлой от работы.

За покосившимся частоколом из-под снежной целины выглядывают ряды крестов, в основном деревянных, изредка металлических или каменных. Многие из них наклонились, некоторые почти совсем упали. Есть очень старые кресты, основательно изъеденные вьюгами и ощетинившиеся сучками. На некоторых еще можно прочесть русские надписи: «Иван Бельков», «Ольга Белькова», потом опять «Иван Бельков» (видно, несколько поколений жившего на Юконе рода).

Отец Захар очень усердно выполняет добровольно взятые на себя обязанности. По кладбищу идет во главе всей группы. Прокладывает тропку, не смущаясь тем, что снег здесь выше колен. Кладбище он знает, конечно, хорошо. То и дело увлекает нас с тропки в сторону, разгребает рукой снег на могильном холме, чтобы показать очень старый, уже упавший крест с едва заметными следами русских букв.

Экскурсия заканчивается осмотром церкви, как и большинство строений в поселке, бревенчатой, рубленой «в лапу». Она тесна и украшена внутри очень скромно. Здесь гостеприимство отца Захара достигает предела. Он стремится показать нам все, чем владеет. Улыбаясь, приглашает зайти в алтарь, отделенный от основной части церкви простой тесовой перегородкой. Достает ветхий псалтырь, напечатанный, возможно, еще во времена Русско-Американской компании. Язык книги эскимосский, шрифт русский. Жаль, что начала ее не сохранилось и установить, где и когда она была напечатана, уже невозможно.

Отец Захар начинает распевать для нас даже какие-то псалмы. Поет он по-эскимосски, повторяя каждое слово по нескольку раз, и постепенно входит во вкус. Голос его, вначале дребезжащий, тихий, крепнет. Но тут, деликатно. покашливая, в дверь заглядывает мистер Ворд. Свои дела он уже закончил. Нам пора возвращаться.

Ну что же, впечатлений о нынешнем Икогмюте немало.

В 150 милях от Сибири

«Когда-то это был палаточный лагерь и его будущее всецело зависело от золота. Здесь бурлили страсти. Сейчас Ном—тихий городок на берегу Берингова моря, всего лишь в 150 милях от Сибири. Однако и теперь пребывание в Номе будет наполнено для вас различными и необыкновенными событиями...

Вы побываете на золотых приисках и заглянете в «золотое» прошлое Нома, соберете и увезете с собой щепотку золотоносного песка, а если вам повезет—и несколько крупинок золота...

В Номе вас ждут знаменитый магазин сувениров и музей эскимосского искусства, где сосредоточена самая большая на Аляске экспозиция художественной резьбы по кости. К вашим услугам магазины мехов и фигурок из кости, масок и ювелирных изделий. Вас ждут здесь фешенебельный отель и прекрасный обед...

Из Нома вы сможете поехать в рыбацкую деревню, расположенную на самом берегу моря, где вы сфотографируете собачью упряжку, увидите эскимосские лодки из шкур — умиак и каяк, познакомитесь с настоящей тундрой, где царит вечная мерзлота, увидите подлинное иглу, сделанное из дерна и китовых костей...

Вы проведете незабываемый вечер в эскимосской деревне, среди эскимосов, услышите их песни и увидите их танцы. Но если хотите, можете провести вечер в самом Номе, ощутить вкус и колорит Аляски в настоящем салуне. Вы сможете сфотографироваться в лучах полуночного солнца...»

Все это строки из туристических проспектов.

Ном — город относительно молодой, детище клондайкской золотой лихорадки—пожалуй, самого сильного потрясения, выпавшего на долю Аляски. Вот вкратце как она протекала.

17 июля 1897 года в Сан-Франциско, в Калифорнию, на пароходе «Портланд» вернулись с Аляски 68 рудокопов. Это были счастливчики, первыми наткнувшиеся на аляскинские сокровища. В мешках, чулках, бутылках они привезли полторы тонны драгоценного металла.

В 1898 году на Аляску устремились тысячи, а в следующем году десятки тысяч золотоискателей. С побережья толпы их потянулись в глубь полуострова, к сказочному Клондайку. Но находились энтузиасты, которые начинали промывать песок у морского побережья, едва высадившись на сушу. И, как оказалось, не напрасно. Так, попутно, «мимоходом», были открыты золотые россыпи Нома.

Летом 1899 года на продуваемой злыми ветрами морской косе выросли первые постройки из плавника; конечно, не они еще задавали здесь тон: на косе расположился целый палаточный городок. В 1900 году в лагере жило более двадцати тысяч золотоискателей и, говоря современным языком, «работников сферы обслуживания». Здесь строились настоящие дома, прокладывались дороги (притоку сюда людей способствовал торгово-промышленный и аграрный кризис, разразившийся в США в конце прошлого столетия).

Своего полного расцвета Ном достиг в 1906 году, когда он стал в полном смысле слова городом — «аляскинским Парижем». В нем открылись магазины и рестораны, танцевальные залы и банки, гостиницы и церкви, стали издаваться сразу две газеты. Это был год взлета местной золотодобычи: в Номе тогда намыли более чем на семь с половиной миллионов долларов драгоценного металла.

Но взлет был недолгим. Уже в следующем году стало ясно, что «пенки сняты», что золотые россыпи истощены. К тому же продукты доставляли сюда с перебоями, и цены на них были устрашающими. В Номе периодически свирепствовали голодовки и эпидемии тифа. «Аляскинский Париж» уже не привлекал искателей удачи. Многие бежали отсюда, так и не начав разрабатывать застолбленный участок. Прежний накал страстей спадал.

Сама природа будто стремилась скрыть следы пролитых здесь пота, слез и крови. Летом едкий дым разъедал глаза. Это горели тундровые торфяники. Огонь подбирался к баракам, складам, промышленным сооружениям. Но пожары никто не тушил. Вечная мерзлота разрушала постройки, корежила и заглатывала дороги. И тем не менее город выжил. Правда, переболев «золотой лихорадкой», он сильно «полинял» и полностью оправиться уже не смог.

Ном—ближайший к Сибири значительный населенный пункт Аляски, и это обстоятельство играло немаловажную роль в его жизни и развитии.

В начале века с одной из первых партий золотоискателей приплыл сюда в корабельном трюме пока еще никому не ведомый парень, по фамилии Свенсон. Он безуспешно попытал счастья в добыче золота на Аляске. Пробовал искать золото и на Чукотке, тоже неудачно. Зато понял, что есть дело более прибыльное и надежное — меновая торговля с неграмотными чукчами. В 1913 году он уже стал главой недоброй памяти компании «Хаббард—Свенсон», раскинувшей щупальца своих торговых факторий по всей Чукотке («тылы» же компании находились в Номе). Лишь в начале 1920 года кончился ее произвол. Она была вынуждена начать торговлю под контролем Советской власти, а затем вообще ликвидировать свои дела в Сибири. Кроме свенсоновских из Нома уходили шхуны и других спекулянтов, других браконьеров. Основным грузом, который они везли на Чукотку, был спирт.

Но помнит Ном и другое. 27 июля 1920 года сюда привел свою шхуну «Мод» Руал Амундсен. В этот день он записал в дневнике: «Я сомкнул путь, пройденный «Мод», с тем путем, которым я шел, открывая Северо-Западный проход в 1906 году, и, таким образом, впервые осуществил кругосветное плавание Ледовитым океаном». Это был действительно знаменательный день и в жизни великого полярного исследователя, и в истории освоения Северного Ледовитого океана. Шестью годами позже Ном вновь приветствовал отважного путешественника, на этот раз пересекшего Северный Ледовитый океан по воздуху, на дирижабле «Норвегия». Конечно, можно вспомнить и о многих других памятных для Нома событиях, хотя бы о том, что в разгар второй мировой войны через этот город пролегла авиалиния Аляска—Якутск. Она имела немаловажное стратегическое значение, поскольку воздушный мост использовался для переброски в СССР военных грузов.

Итак, Ном знал взлеты и падения, пережил короткую, но необыкновенно бурную жизнь.

Теперь, в который раз сменив специализацию, он превратился в аляскинский центр туристской индустрии. Это стало ясно еще на подступах к городу.

Ном сегодняшний

Едва наш работяга «Гусь» съехал с посадочной полосы здешнего большого и хорошо оборудованного аэродрома, как на нее плюхнулся многоместный пассажирский «Боинг». И пока мы присматривали место для стоянки, а затем медленно и робко пробирались туда, «Боинг» подкатил к зданию аэровокзала и начал изрыгать из своего чрева пеструю толпу туристов. То были в основном пожилые дамы. Несмотря на то что день стоял теплый, почти жаркий, все пассажиры были одеты по-зимнему, в яркие парки, отороченные или даже подбитые мехом. Некоторые путешественницы щеголяли и меховыми сапогами-камиками. Не вызывало сомнений, что туристы, обстоятельно изучив путеводители по этой стране, не только приготовились насладиться обещанными прелестями «истинной Аляски», но и твердо вознамерились до последнего бороться с невзгодами северной природы.

Чтобы познакомиться с современным Номом, понять, чем он живет, наверное, достаточно часа. У нас же для этого неожиданно оказалась уйма времени—без малого сутки, поскольку наш дальнейший путь перекрыла нелетная погода.

До центра города, перекрестка улиц Беринга и Передней, от аэродрома мы дошли минут за десять и смогли убедиться, что Ном невелик и немноголюден. Его постоянное население теперь не превышает трех тысяч человек, причем две трети из них — эскимосы, главным образом молодежь.

Как и обещают проспекты и путеводители, здесь и впрямь есть вполне современные гостиницы, магазины сувениров, салуны и даже закусочная Мак-Дональда—одна из ячеек гигантской сети, раскинувшейся по всем штатам страны. Всюду, от Калифорнии до Аляски, у них одни и те же вывески, одно и то же меню, одни и те же (бумажные) тарелки и стаканчики. Все это, конечно, для туристов. На них рассчитана и местная реклама—экзотически-арктическая. Один из магазинов, продающих сувениры, украшает стоящий на его фронтоне белый медведь из пластика почти в натуральную величину. Вывеска соседнего магазинчика написана на тюленьей шкуре, у входа поставлена во много раз увеличенная скульптура эскимосского божка—пелликена (эскимосские пелликены величиной с мизинец или чуть больше вырезаются из моржового бивня), а снаружи эта торговая точка декорирована под бревенчатый дом.

В витринах салунов, как и в питейных заведениях иных широт, бутылки разных мастей, форм и размеров. Зато владельцы салунов пытаются наверстать упущенное названиями. На вывесках значатся: «У Берингова моря», «Найди свой самородок», а этот, как в далекие времена на «Диком Западе»,— «Хромая собака».

Словом, все, что нужно заезжему гостю. На нешироких улицах сами туристы, снующие от магазина к магазину, от салуна к салуну, снующие деловито, с твердым намерением «получить сполна» от «истинной Аляски», «истинной Арктики» за истраченные на эту поездку немалые деньги.

Как-то незаметно оказались в этой пестрой, шумной толпе и мы с Вадимом Сергеевичем. Вместе с толпой побывали в торговых домах «Плывя по течению», попали к Мак-Дональду. Время было даже несколько позже, чем обеденное, перекусили типично по-американски— хамбургерами — большими бутербродами с холодной котлетой и листом салата, выпили по чашке кофе. Затем отправились досматривать Ном.

Выяснилось, что в городе кроме магазинов и салунов есть еще мормонская церковь, школа, несколько контор, причем две из них—разных авиакомпаний. Производства никакого. Значит, найти работу здесь трудно. Только обслуживание туристов. А осенью, зимой, когда поток их иссякает?

Ближе к окраинам дома сменяются домишками, появляются развалины (быть может, еще свидетели золотой лихорадки и памятники ей), захламленные пустыри. Кое-где стоят у домов, дожидаясь зимней поры, мотонарты. Праздным гостям делать здесь нечего, и их не видно. Зато показываются постоянные обитатели Нома. На пустыре копается старая эскимоска, потом, что-то бормоча вполголоса, она скрывается за углом ближайшей лачуги. Двое маленьких эскимосов ведут на цепи большую лохматую собаку. Пес очень тощий и, наверное, не без корысти тянется к Вадиму Сергеевичу. Прислонившись к стене дома, склонив голову на грудь и перегородив ногами тротуар, сидит длинноволосый парень.

Темнеет. Мы опять в центре Нома, на освещенной фонарями, оживленной Передней улице. Опять в толпе туристов. Теперь людской водоворот заносит нас в «Хромую собаку».

У входа на тротуаре топчутся несколько подростков-эскимосок— одни в джинсах и куртках, другие в длинных бальных платьях. Лица их ярко и грубо размалеваны.

В низком длинном зале полумрак. Несколько неярких электрических лампочек льют сквозь клубы дыма сигарет, сигар, трубок какой-то серый свет. Поэтому и лица сидящих, стоящих, танцующих людей тоже кажутся серыми. На невысокой эстраде оркестр— гитаристы, ударник.' Перед каждым из них микрофон, и каждый оркестрант не только играет, но и поет. И конечно, основа салуна, его «святая святых» — стойка, за которой преисполненный величия, словно это капитан на судовом мостике, бармен.

Зал битком набит. Музыка гремит без остановки, с лиц музыкантов катит пот. Видны уже примелькавшиеся пожилые туристки, на этот раз «походные» туалеты они сменили на вечерние. Дамы пляшут и веселятся, но похоже все-таки, что веселье это не настоящее, а наигранное, лишь ради выполнения очередного пункта программы, предусмотренной арктическим вояжем.

Мы сели у открытого окна. Рядом, на улице, на ярко освещенном пятачке, разыгралась драка. Двое парней как-то беззлобно, но «картинно» награждали друг друга оплеухами. Драчуны падали, но тут же вскакивали, и бой продолжался. Вокруг них теснились зеваки.

«Дай! Дай ему еще!» —выкрикивала одна из путешествующих дам. Другая то и дело аплодировала. По противоположной стороне улицы прошел полицейский, но в эту сторону даже не взглянул. Не был ли то лишь аттракцион в программе «истинной Аляски», поставленный и организованный туристской фирмой?

За нашим столиком осталось, быть может, единственное свободное место. Занять его попросил разрешения солидный господин со стаканом виски в руке. Он представился:

— Крог, местный служащий авиакомпании. Когда разговорились, Крог заметил:

— Салун—единственное развлечение у нас в Номе. Вечером податься больше некуда.— Он широко улыбнулся, ослепительно сияя белизной своих зубов.

— Ну, а какая же главная достопримечательность современного Нома? — спрашиваю я.

Мистер Крог долго думает, выдавливает из себя звук, похожий и на «а-а-а-а», и на «э-э-э-э», и наконец отвечает:

— У нас самый высокий в Америке уровень самоубийств. После этих слов вдруг как бы слиняла пестрая и шумная толпа, несмотря на ее бурное веселье.

Следующим утром мы улетели из Нома. И уже не так чисты и прозрачны казались дали, и не так глубока была синь небосвода. Только незабудки, что еще цвели на окраине аэродрома, пожалуй, не потеряли своей сочной голубизны.

Не потому ли, что они такие же, как у нас в России?