| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |

На суше и на море 1977(17)

На берегах Зайендеруда

Есть в средней части Ирана река, название которой хорошо известно каждому персу. Она невелика: от истока в горах Загроса до соленого болота Гавхуни, в котором заканчивают путь ее воды, всего триста шестьдесят километров. Но ее не зря назвали Зайендеруд, что значит «дающая жизнь». Бесчисленные арыки, отведенные от нее неутомимыми руками дехкан, питают сады и посевы, приносят прохладу в селения, раскинувшиеся в ее долине. На берегах реки у отрогов хребта Загрос находится древняя персидская столица Исфаган. Этот многолюдный город иранские историки за обилие памятников прошлого называют жемчужиной архитектуры минувших эпох.

Ныне к древней славе Исфагана прибавилась не менее замечательная новь: в сорока трех километрах от него на берегу Зайендеруда вырос первенец тяжелой индустрии Ирана—металлургический завод. Теперь на нужды страны идут сталь и прокат отечественного производства. А совсем недавно это было лишь мечтой. Промышленные фирмы Запада упорно не желали помочь иранцам в развитии отечественной металлургии. За последние два десятилетия в стране побывало немало различных специалистов из Европы и Америки. Но каждая фирма, начав изыскания и проектирование, в конце концов приходила к выводу, что выплавка металла в условиях Ирана—дело убыточное, гораздо выгоднее его импортировать.

— Пожалуйста, покупайте его у нас, как покупали и раньше,— заявляли представители этих фирм.— Мы завезем сколько угодно.

И они с большой выгодой для себя по-прежнему продавали Ирану железо и сталь. Страна ввозила металла на полтораста миллионов долларов в год, а потребность в нем все росла.

Так обстояло дело до тех пор, пока между Ираном и его северным соседом — Советским Союзом не было подписано соглашение об экономическом и техническом содружестве. СССР принял участие в строительстве нескольких десятков промышленных и других объектов. Среди них и машиностроительный завод в Араке, и трансиранский газопровод, и гидроузел на реке Араке. Но важнейший среди этих объектов — Исфаганский металлургический завод.

Предварительная разведка и тщательный экономический анализ показали, что наиболее перспективная сырьевая база для него—это железная руда Бафка и уголь Кермана. Строить завод в тех отдаленных пустынных районах юга страны, где мало воды и нет рабочей силы, невыгодно. Иное дело — Исфаган, один из крупнейших городов центральной части Ирана. Здесь и вода, и немало рабочих рук, и удобные условия для транспортировки продукции.

Конечно, вблизи города завод нельзя было возводить. «Жемчужина архитектуры минувших эпох», привлекающая туристов, должна сохранить свой неповторимый облик. Рассмотрев более десятка вариантов, советские специалисты предложили строить предприятие за перевалом Гав-Писе. И вскоре весть о стройке на берегу Зайендеруда разнеслась по всему Ирану.

Вначале проектировалось выпускать шестьсот тысяч тонн металла в год, но эта цифра при дальнейшей проработке проекта возросла в несколько раз—до трех-четырех миллионов тонн. Специалисты Гипромеза, Гипрококса, Гипроруды и других проектных организаций Москвы, Ленинграда, Харькова стремились к тому, чтобы здесь был высокий технический уровень производства. Они спроектировали полный металлургический цикл—от производства чугуна до готового проката, предусмотрели использование природного газа, при большом нагреве вдуваемого вместе с кислородом в доменную печь, непрерывную разливку стали для сортовых заготовок.

Советские изыскатели вложили в эту стройку немало труда. Нужно было учесть и предусмотреть многое, ведь здесь сплошь и рядом на поверхности залегают соленосные породы, рассыпающиеся даже при легком нажатии пальцем. Случается, что машина, которая только что легко шла по каменистой пустыне, вдруг начинает всеми колесами зарываться в грунт, покрытый белесой коркой соли. Недаром эти соленосные отложения называют «геологическим несчастьем» Ирана.

Участвовать в строительстве этого металлургического гиганта довелось и мне. Незадолго до закладки его первой очереди я ездил на юг Ирана, в Чогарт, где должен был строиться рудник. В знойном мареве над пустынной равниной, сверкающей коркой соли, возникали миражи. Казалось, будто широко-широко разлилась прозрачная вода и одни лишь кустики верблюжьей колючки поднялись над ней невысокими островками. Гора впереди словно висела в воздухе, отделенная от своего основания светлой гладью воды. Но видение постепенно исчезало, как бы растворяясь в воздухе. На многие километры вокруг ни одного селения, только развалины заброшенного караван-сарая мелькнут порой невдалеке. Над поверхностью земли поднимаются смерчи—крутящиеся песчаные столбы. А языки гонимых ветром сыпучих песков с шипением перехлестывают через дорогу.

День окончился как-то внезапно, и непроглядная тьма окутала пустыню Деште-Кевир. Но справа от дороги, над вершинами гор, чудодействуя закатными красками, все еще светилась полоска зари. Она постепенно меняла тона—от нежно-алого до оранжево-лазоревого и лимонно-желтого... Золотистый расплав зари угасал, пылание ее красок ослабевало, словно кто-то стирал их с края небосвода.

Утром прямо перед собой мы увидели черную пирамиду горы, которая высилась среди серо-желтой пустыни. Это была гора Чогарт, состоящая из железной руды — магнетита. У подножия ее виднелся вход в штольню и громоздились отвалы пустой породы.

Проложенная наверх дорога спиралью обвивала каменную громаду горы. С каждым поворотом ее все шире раскрывался горизонт. Если смотреть со срезанных взрывами острых уступов на юго-восток, увидишь вьющуюся по равнине дорогу, похожую на узенькую сиротливую тропку. Она уходит в сторону светлых, розовеющих под солнцем известковых гор, ровной стеной поднявшихся у кромки пустыни. Где-то там, у Кермана, за две с половиной сотни километров, наши товарищи в это время вели разведку каменного угля для металлургического завода.

Вечерами после изыскательских работ мы подолгу засиживались в камералке. Работалось хорошо, и дело заметно подвигалось. Вольдемар Лицит, наш геодезист, проверял каждый планшет, показывал иранцам Тофиги и Маракабати, где горизонтали получились «неживыми», огрубляющими рельеф. Геологи корпели над колонками шурфов и картой, которую засняли на территории будущего рудника.

Через несколько дней мы уезжали обратно в Исфаган. Лицит взял с собой планшеты, которые к тому времени удалось закончить,—их уже можно было отдавать чертежникам. Я захватил монолиты пород для лабораторных анализов.

Теперь мы хорошо рассмотрели местность, которую недавно миновали на машине ночью. Очень долго, выделяясь на серо-желтом фоне окрестностей, чернела островершинная рудная гора Чогарт. Мы ехали вблизи насыпи строящейся железной дороги. Она пересекала окраину пустыни, вписывалась крутыми извивами в каменистые ущелья. И можно уже было представить, как через два-три года на склонах горы экскаваторы будут полными пригоршнями черпать разрыхленный взрывами железняк, как потянутся от карьера к обогатительной фабрике тяжело груженные им машины, а товарные составы, заливисто гудя, повезут руду и уголь к берегам реки Зайендеруд.

Сияние солнца, блеск бегущей воды Зайендеруда, голубизна неба, теплынь и какая-то особенная свежесть воздуха... Это уже весна, хотя по календарю еще февраль.

За несколько дней неузнаваемо изменилась речная долина, ярко и свежо зазеленела озимая пшеница. По лоскутным участкам, разделенным невысокими земляными валиками, там и тут засверкала вода, пущенная из арыков. Легкая дымка окутала горы. Там сейчас вовсю тает снег, отчего река на глазах становится многоводной, бурной и шумной.

Нежной зеленью стали покрываться деревья на Чехарбах, главной улице Исфагана. Совсем недавно сухой и мертвой казалась старая корявая ива возле нашего отеля, а сейчас она вся в мелких узких листьях, быстро набирающих силу.

В весеннюю пору иными становятся и люди. О чем то веселом распевает сейчас и тот вон неунывающий бедняк, что шагает по боковой галерее моста Сиосеполь над шумным речным потоком, улыбаясь каждому, кто встретится с ним взглядом. Весеннее солнце и напоенная горными снегами река скоро наполнят живой силой злаки, и, значит, не будет опасности голода. А нынешняя весна несет с собой и другие надежды: слышно, что стройка в межгорной долине у Зайендеруда растет день ото дня и все больше требуется там рабочих рук.

Над строительной площадкой поднимается пыль от землеройных машин, самосвалов, везущих грунт. Вокруг котлована, отрытого под доменную печь, опускаются и поднимаются железные челюсти ковшей. А в самом котловане, скругленном, как стакан, рабочие уже вяжут арматуру. Здесь трудятся и днем, и при свете прожекторов поздним вечером. Рядом наши механизаторы со своими помощниками-иранцами, которых обучали они в последние месяцы, заканчивают сборку доставленного из Одессы подъемного крана. Окрашенный в ярко-оранжевый цвет, он служит хорошим ориентиром, когда едешь к котловану.

У начала дороги, ведущей туда, обозначились контуры заводской площади. В центре ее будет воздвигнут монумент. Не сразу решили, каким быть ему, но, когда один из наших специалистов высказал мысль о рудном монолите, всем она пришлась по душе.

Тридцатипятитонная глыба магнетита, подобно скале, будет выситься у главной проходной. Из Чогарта, за четыреста километров, привезли на трайлере эту глыбу и сейчас осторожно устанавливают краном на гранитном пьедестале.

Весенние ветры безудержно летят над желто-серым бугристым межгорьем, полощут иранские национальные флаги и флаги металлургической компании «Зоубеаган», во множестве поднятые на стройплощадке и в поселке строителей.

Ранним мартовским утром мы едем сюда из города на празднество. Автобусы один за другим подходят к заводской площади. Черная глыба магнетита отражается в воде бассейна, которая кажется неправдоподобно синей: дно и стенки бассейна окрасили натуральным индиго.

Рядом с руководителем группы проектировщиков Васильевым я замечаю главного инженера строительства, совсем недавно приехавшего сюда. Он невысок, худощав, темноволос; небольшие залысины надо лбом не старят его. Это Михаил Илларионович Запорожец.

Разговор, естественно, идет о главном событии дня—торжественной закладке завода.

— Между прочим, говорят, будто бы, когда подписывали соглашение об экономической помощи Ирану, тоже, как и сегодня, было тринадцатое число,— с улыбкой сообщает Васильев.— Персы спрашивают: «Вас не смущает, что на столь ответственном документе будет стоять цифра тринадцать» — «Нет, отвечают им, не смущает. А вас?» — «Да по (мусульманскому календарю, говорят они, сегодня совсем другое число — двадцать четвертое фарварди-на».— «Ну, значит, все в порядке»,— засмеялись наши...

Около десяти часов, когда иранские изыскатели, строители, чернорабочие вместе с советскими специалистами и гостями из Исфагана и Тегерана заполнили площадь у монумента, из-за хребта Гав-Писе показался вертолет, за ним еще несколько. Это прибыли шах Ирана с шахиней, премьер-министр, высшие правительственные чины.

Пока закладывали мемориальную доску в основание монумента и произносили торжественные речи, колонна красных самосвалов «ЗИЛ» загрузилась только что приготовленным бетонным раствором и медленно направилась к котловану домны. Заработал кран, двинулись по наклонному спуску самосвалы, и первые порции бетона легли на дно котлована. С сооруженной на краю котлована трибуны шах и шахиня бросили в бетон по горсти золотых монет. Радостно, празднично закладывалась первая домна Ирана. Это был день, о котором в стране, не имевшей своего металла, мечтали десятки лет.

Поездка в Шираз

Подошел ноуруз — Новый год по мусульманскому летосчислению. В столовой у нас появился особый столик, на который, по старинному обычаю, персы положили коран, зеркало и семь предметов, названия которых начинались на счастливую, как принято считать, букву «с»: сиб (яблоко), секе (монета), сир (чеснок)... Люди к празднику одевались во все новое, хотя бы одежда эта была самой простой и дешевой. В новогодний вечер, 21 марта, на улицах раздавался немолкнущий гомон; знакомые, встречаясь, громко приветствовали друг друга, целовались.

Наутро машины состоятельных людей одна за другой потянулись к окраинам. В «мерседесах», «импалах», «шевроле» виднелись женские фигуры в чадрах, головы ребятишек. Автобусы были переполнены. Смеющиеся парни и подростки, человек двенадцать, каким-то образом — кто сидя, а кто стоя — взгромоздились на мотоцикл с коляской. В эту праздничную неделю все, кто мог, спешили выбраться на природу.

Советским изыскателям иранская металлургическая компания предоставила возможность съездить в Шираз. Собирались мы недолго, и к тому времени, когда солнце поднялось к зениту, спидометр автобуса отсчитывал уже третью сотню километров.

Голые островерхие хребты Загроса теснили дорогу, и она ужом проскальзывала меж крутых известковых скал. Иногда она торопливо вбегала в неширокие долины, где зеленели всходы пшеницы и лепились друг к другу глинобитные домики. День угас, а мы все ехали и ехали, и, сопровождая нас, карабкалась на кручи луна. Только поздно вечером горы наконец расступились и впереди засверкали огни Шираза.

В утреннюю пору город в зеленой просторной долине был тих и весь озарен солнцем, встающим из-за горного хребта. В чистом воздухе обрисовывались мельчайшие складки гор. Городские кварталы утопали в густой листве, однако воды нигде не было видно, и даже русло здешней речушки блестело сухим песком.

Мы с Лицитом вспомнили, что о безводье Шираза слышали еще от шофера Саджеди, возвращаясь однажды со строительной площадки завода в Исфаган.

— Исфаган аб лазым нист,— сказал Саджеди, показывая рукой на разлившуюся реку. И многозначительно добавил: — Шираз аб лазым, Тегеран аб лазым...

Мы уже знали, что «аб лазым» означает «вода нужна», «нист» — «не нужна».

Но и в Ширазе вода была, и скоро мы увидели ее у мавзолея Саади. Высокий мраморный павильон с голубым мозаичным куполом, воздвигнутый над гробницей поэта, стоял на краю города в распадке между холмами. Склоны их алели диким маком. На мраморных досках над саркофагом древней вязью были начертаны строки из диванов и поэм Саади, ставшие афоризмами. Мы увидели лестницу, которая привела нас в прохладу и полутьму. Подземный канал, проложенный от подножия гор, здесь расширялся, образуя небольшой бассейн. Свет, проникавший сверху, озарял стаи рыб в бегущей прозрачной воде.

По преданию, где-то здесь находился дом Саади и поэт спускался к воде, чтобы слагать стихи под ее журчание. Теперь это место почитается в народе священным. Задумал ли кто далекий путь или важный труд, мечтает ли девушка о добром, любящем муже, все приходят сюда, чтобы совершить омовение рук и лица, бросить хлебные крошки резвящимся рыбкам и повторить про себя стихи Саади о мужестве, сердечности, трудолюбии.

Невдалеке от здания филологического факультета университета стоит мавзолей Хафиза. Под кипарисами и пальмами среди цветочных клумб, окружающих колоннаду с белым саркофагом, юноши и девушки читают строки его нежных газелей. Проходят столетия, но слово поэта по-прежнему живет и дарует радость людям.

На улицах Шираза мы замечали много учащейся молодежи. Студентов здесь больше двадцати тысяч. Немало среди них девушек, а это совсем необычно для Ирана. Чадру на женском лице увидишь в Ширазе гораздо реже, чем в Исфагане, где еще крепко держится старинный уклад жизни.

Долго по вечерам не затихает жизнь в городе. Лишь затемно смолкают молотки чеканщиков в мастерских, закрываются лавки. Но торговля с уличных лотков не прекращается и в позднюю пору. Навстречу нам движется по тротуару четырехколесная тележка; на ней пылающая жаровня, дымится котел с каким-то кушаньем, тут же и тарелки приготовлены. Непонятно только, как это тележка движется сама собой. Ага, вот в чем дело: сзади ее толкает мальчуган, упираясь изо всех силенок. Отец, видно, отошел куда-то, а малец тем временем решил перебраться на новое место.

Ребятня в Иране помогает своим родителям сызмала. Нередко увидишь, как за навьюченным осликом шествует с прутиком этакий «мужичок с ноготок» лет четырех-пяти. Сегодня днем побывали мы на многоликом и шумном ширазском базаре, где бесчисленные лавки теснятся по сторонам длинной галереи, сменяющейся запутанным лабиринтом крытых переходов с земляным полом; где в носу щиплет от запаха перца, хны, шафрана; где в руках торговцев призывно порхают отрезы блескучих тканей и под потолком лавочки сапожники тачают туфли, а внизу хозяин торгует ими; где кричат разносчики мелких товаров и мусульманин в чалме, с ярко накрашенной рыжей бородой едет на ишаке, как по улице. На базаре приметили мы двоих мальчишек в тесном полутемном помещении красильни. Они возились у громадных чанов с горячим раствором, окуная туда ткани и лоскутья. Были они перемазаны, как чертенята. Когда в иранской семье шесть или восемь ребятишек и прокормить их ужасно трудно, поневоле приходится работать всем, от мала до велика.

Контрасты, характерные для сегодняшнего Ирана, не раз бросались нам в глаза. В день приезда в Шираз мы увидели у дверей отеля кашкайцев в национальных одеждах. На мужчинах фетровые с загнутыми полями шляпы, с плеч ниспадают легкие белые накидки, талии перетянуты цветными кушаками. На женщинах широкие юбки сияли яркими блестками; мониста, серьги, браслеты дополняли впечатление изящества и праздничности. Кашкайцы готовились приветствовать приезжающего в Шираз короля Марокко. На другой день мы увидели их в Персеполе. Стоя на сохранившихся базах колонн, они репетировали предстоящую встречу, гортанно, переливчато выкрикивая приветствия по знаку распорядителя. Очень живописная это была картина, и все туристы сбежались туда, неистово щелкая фотоаппаратами.

Но по пути в Шираз нам довелось увидеть кашкайцев в иных условиях. Черные шатры их стояли невдалеке от дороги. Сооруженные из хворостин остовы были обтянуты дырявой грубошерстной материей, из «мебели» имелись только скатанные немудрящие постели. Мужчины пасли в горах овец и коз; женщины, ни на минуту не выпуская из рук веретен, пряли шерсть, а одна из них ткала коврик из цветных лоскутьев. На шее у каждой молодой женщины были мониста, стеклянные бусы, но нищенская одежда только подчеркивала бедность этих украшений.

Прославленный Персеполь находится в часе езды от Шираза. Издали видны устремленные ввысь колонны, уцелевшие от древних строений. На верх сложенной из камня платформы восемнадцатиметровой высоты ведут широкие лестничные ступени. Стоя на этой каменной платформе, представляешь, как величественна была резиденция персидских царей, возведенная двадцать пять столетий назад. В ту пору здесь высился парадный приемный дворец, называемый ападаной, дворцы Дария и Ксеркса, тронный зал, от ста колонн которого уцелели лишь основания. Упавшие наземь изваяния крылгтых быков когда-то украшали верхние части колонн. Лучше сохранились барельефы лестницы, ведущей к ападане. Видны фигуры бородатых воинов, львы, терзающие добычу, вереницы данников, несущих подношения властелину персидской империи. В Персеполе для этих подношений были вместительные хранилища. Когда Александр Македонский захватил город, победители, как повествует Плутарх, вывезли отсюда сокровища и драгоценности на десяти тысячах повозок, запряженных мулами, и на пяти тысячах верблюдов.

Над известковыми скалами, над развалинами величественных сооружений в безоблачном небе пылало солнце. У огромных каменных глыб трудились рабочие, восстанавливая то, что еще можно сохранить. И всюду бродили туристы, слышалась английская, немецкая, японская речь...

Руины Персеполя наводили на мысль о том, что где-то здесь находились и жилища тружеников-рабов, которые тесали камень за камнем, возводя эту гигантскую платформу, устанавливали колонны и поднимали на головокружительную высоту кедровые балки. Может, вон там, по голым склонам горы Кухе-Рахмат, лепились поселения этих людей? Но найдешь ли теперь следы их недолговечных хижин, когда и дворцы царей не пощадило неумолимое время!

В Пасаргадах, невдалеке от той же дороги на Шираз, на каменистом лугу по приказу царя Кира был построен дворец еще до закладки Персеполя. Теперь от него осталась одна лишь колонна, на верху которой мы увидели в гнезде аистиху, спокойно посматривающую окрест. Громадные каменные брусья лежали возле колонны на месте обрушенных землетрясением дворцовых стен.

Разглядывая эти брусья из черного и белого известняка, мы поражались терпению и искусству тех, кто тесал их нехитрым своим инструментом много веков тому назад. Хотели того владыки или нет, но возводившиеся по их повелению каменные громады навсегда сохранили память о простых людях, чьим трудом создавалась величавая архитектура древних держав.

Время больших надежд

Черные с белым подбоем тучи клубятся на вершинах и по склонам гор. Налетает дождь. Все белесо, хмуро кругом, и горы в этой мгле, словно придвинувшись ближе, нависают мрачными громадами.

, От дождей и от растаявшего снега грунт на склонах напитался влагой, и с гор ринулись селевые потоки. Однажды мы увидели такой сель, когда возвращались с работы. По оврагу, прежде сухому, тяжело запрокидывая вбок свою грязно-желтую гриву, мчалась густая масса, остро пахнущая сырой глиной. Жадными своими гребешками поток тянулся к глинобитным стенам селения. Чуть ниже по оврагу, не успев проскользнуть под мостом, он внезапно перехлестнул через шоссе. Потом, словно одумавшись, начал убывать, оставляя на асфальте серые хлопья пены и шматки глины.

Дожди согнали с поверхности пустыни соль, и пески заметно потемнели. На фоне их отчетливо выделяются слетевшиеся неведомо откуда аисты и белые цапли. i

Бурный разлив реки радует дехкан, и они с раннего утра до темноты целыми семьями трудятся в поле. Утопая босыми ногами в покрытой водой разжиженной почве, дехканин бороздит свой участок деревянной сохой, готовя его под посев риса. Рядом гю невысокому межевому валу пробирается его сынишка, длинной хворостиной погоняя двух малорослых быков, бредущих в воде посередине участка.

Буйно зацвели в долине абрикосовые сады, розовой дымкой окутались айвовые и персиковые деревья. От реки по узким жилкам арыков идет к ним желтоватая вешняя вода, потихоньку растекает ся по бороздам и впадинам, куда направляют ее мотыги дехкан.

В эти апрельские влажные дни пыль не поднимается над строительной площадкой, хотя земляные работы в разгаре. Подрезая крутой уступ, решительно движется бульдозер; позади него зеркально блестят срезанные ножом кусочки черного известняк;:. Внизу, у основания уступа, разворачивается автопогрузчик; en водитель машет рукой шоферу ближайшего тяжелого самосвал;:: дескать, давай сюда! Не заставляя себя ждать, тот подкатывает для погрузки... Ну, конечно же, за рулями советских машин сидят те самые парни, что месяца четыре назад пришли на выучку к нашим механизаторам. Не прошли бесследно занятия с ними, руки учеников каждый узел машины многократно разбирали и собирал-вновь.

В хаосе земляных работ уже начинают проглядывать первые контуры задуманного. Вся огромная строительная площадка, бывшая недавно пологим склоном, принимает вид широких плоских террас. Вдоль них расположатся заводские цехи, пролягут подъездные пути.

В проектном отделе я увидел немало новичков, недавно приехавших из тегеранского колледжа. Они склонялись над столами, по временам обращаясь через переводчика к нашим специалистам. Тут же расположились две юные персиянки-чертежницы, обе миниатюрные, с длинными челочками, ниспадающими на глаза. Пожалуй, это были первые иранские девушки на строительстве завода

В эти же дни из Москвы приехали топографы и геологи для детального изучения местности возле перевала Гав-Писе. Близи лось время, когда там, на склоне горы, в семи километрах от стройплощадки, появятся первые здания города металлургов. Для него уже выбрали название — Арьяшахр.

На панорамном эскизе можно было увидеть этот город, обращенный к долине Зайендеруда. В нем будет достаточно детсадов и школ, библиотек и медицинских учреждений. Место для него комиссия из советских и иранских специалистов выбирала особенно тщательно, учитывая все—и транспортные связи с заводом, и расстояние до реки, и то, как впишется город в окружающий ландшафт. Потому то верится, что туристы вскоре не только будут осматривать древние купола и минареты Исфагана, но и будут стремиться к горному хребту Гав-Писе, чтобы увидеть юный город иранских металлургов.

От дождей, гроз и щедрого солнца на каменистой поверхности межгорья там и тут зазеленели низкие травяные кустики. Сорвешь стебелек — и тотчас брызнет млечный сок. Ближе к реке на

возделанных участках стремительно пошла в рост пшеница. Густо стоят ее медвяно пахнущие стебли с ярко-зелеными листьями. Едва успев отцвести, пшеница выбросила крупный колос. Просто удивительно, что на этой серой, бедной на вид почве растут такие хлеба. Ветер гонит по ним зеленые волны, и становятся совсем незаметными межевые валики—словно это одно не поделенное на участки поле.

Чуть выше, над арыком, шумят под ветром фруктовые деревья. Оттуда доносится красивый голос девушки-персиянки. Она поет где-то совсем близко, по ту сторону арыка, и я ложусь в траву, чтобы не смутить ее, не помешать пению. Я слушаю, пока не кончается обеденный перерыв, и, уходя, радуюсь, что мне выпали такие минуты.

После рабочего дня, проведенного на жарком солнце, приятно увидеть призывно голубеющую воду бассейна во дворе отеля. Пока двор пуст, какая-нибудь изобретательная ворона мелким скоком подбирается к бассейну, чтобы размочить зажатый в клюве сухой кусочек лаваша. Но вскоре она поспешно улетает прочь: раздается плеск и слышится голос переводчицы Риммы Даниленко, восхищенной чьим-то прыжком:

— Здо-орово! Научите меня, а? Меня научите! И вот уже в бассейне полно купающихся.

Проводя свободное время в окрестностях Исфагана, мы нашли на берегу реки, чуть выше города, уютные, привлекательные места.

— Совсем как у нас в России, где-нибудь в Подмосковье! — восторженно восклицал порывистый худощавый Эдуард Шевлюкевич. На берегу Зайендеруда в тени деревьев группами располагались горожане. Расстелив захваченные с собой коврики и одеяла, персы сидели на корточках, беседовали, играли в карты и нарды, потягивали из булькающих трубок кальян.

— Бефармейт! Пожалуйста! — звали они нас, приглашая посидеть за самоваром, отведать шашлык, свежий лаваш и налитую в плошки простоквашу.

На набережной Зайендеруда, там, где стоят дома богачей, разливается аромат акаций и роз. Как же они красивы, эти розы! Высокие кусты их склоняются над дорожками, посыпанными мелким белым щебнем, окаймляют причудливой формы бассейны с голубоватой водой, выглядывают из-за каменных оград. Цветы крупные — алые, розовые, кремовые, желтые,

Весна—пора экзаменов. На улицах, на бульварах, в пустующих дворах старых мечетей студенты и старшеклассники неторопливо прохаживаются, заглядывая в учебники и тетради. Наверное, в городской суете занятия идут успешнее, чем дома.

— А ведь это наши будущие кадры! — улыбаясь говорит Шевлюкевич.—Думаю, месяца через два уже как следует познакомимся с ними...

В последнее время на южной окраине Исфагана, у шоссе на Шираз, возводится по советскому проекту учебный центр. Наши преподаватели будут готовить специалистов для завода. Шевлюкевичу как раз и поручено организовать занятия в этом центре. Пора уже думать о наборе в учебные группы механизаторов и строителей, а там, глядишь, и о подготовке металлургов, которым предстоит стажировка на заводах Запорожья и Краматорска.

Вечер светел и тих, и мы долго не уходим с улицы. Поблизости, в ресторане «Поль», оркестр играет «Яблочко», потом «Подмосковные вечера». Алый закат постепенно бледнеет, быстро струятся воды Зайендеруда, отражая городские огни. Мы заинтересованно смотрим на юношей, перекочевавших к ближайшему фонарю, чтобы там продолжить свои занятия. Еще недавно очень немногое могла предложить им жизнь после окончания школы, теперь в судьбе их большую роль сыграет сооружаемый у Исфагана завод.

Завтра на стройке начнется новая рабочая неделя. Изыскания завершены, и скоро, передав проектировщикам последние данные, уедут отсюда геологи; поредеют и ряды геодезистов, которые теперь от съемки площадок перешли к разбивке территории цехов и участков. Но после нашего отъезда сюда приедут советские строители, монтажники, эксплуатационники, чтобы участвовать в общем деле...

Через Тегеран

Мы уезжали из Исфагана рано утром. Слева от шоссе осталась розоватая коническая гора с развалинами древнего храма огнепоклонников, промелькнула скала Домбе, мимо которой пролегает дорога на строительную площадку завода.

Оглядываясь на зеленую долину Зайендеруда, я вспоминал первый мой полет из иранской столицы в Исфаган. Сначала под нами проплывали узкие прямоугольники полей с ниточками арыков, точечным пунктиром тянулись круглые колодцы — кяризы. Потом обрабатываемые участки кончились, и под крылом самолета простерлось изборожденное морщинами Иранское нагорье. Особенно поразил меня вид горных складок. Так анатомически четки были срезы земных пластов, так ярко отделялись они друг от друга своей окраской, что хоть бери карандаш и прямо в самолете рисуй геологическую карту местности, расстилающейся внизу.

Сейчас тот же ландшафт я видел уже с земли. Природа с небывалой щедростью расцветила каменные пласты. Зеленым, лиловатым, желтым, карминным цветом покрасила она слои, протянувшиеся вдоль склонов гор.

Шоссе впереди раздваивалось. Налево, через Саве, лежал более удобный, но длинный путь; направо дорога шла через горы. Саджеди достал из кармана монетку, подбросил ее, поймал и, посмотрев, какой стороной она легла на ладонь, свернул направо. Дорога пошла зигзагами по узким ущельям, то и дело появлялись таблички с предупредительными надписями на английском: «Слоу» (медленно), «Дэйнджер» (опасно). Кое-где по сторонам ржавели остовы разбитых машин. Саджеди, насвистывавший что-то, примолк. Лишь когда показались высокие тонкие минареты и мы, спустившись в долину, въехали в город Кум, наш водитель вновь оживился.

Фото автора и из журнала «Курьер ЮНЕСКО»

Бронзовые изваяния диковинных зверей на мосту через сухую сейчас речушку, затейливые глиняные изделия, выставленные на продажу у дороги, и местные, по-особому приготовленные сласти— этим запомнилось недолгое пребывание здесь. По всему чувствовалось, что город — место паломничества мусульман-шиитов. Издалека виднеется золоченый купол гробницы Фатимы, сестры имама Резы; почти на каждом шагу встречаются духовные лица в зеленых и белых чалмах, суровые и неприветливые к проезжим иноверцам.

За городом надо всем господствовал желто-серый цвет пустыни. Отражаясь в мертвой глади соленых озер, сверкало солнце, и ветер стремительно нес сухую песчаную пыль.

За перевалом, расчерченным серпантином шоссе, возник сверкающий белыми снежными склонами конус Демавенда. Мы спускались в обширную долину, и остроконечная вершина древнего вулкана тоже как бы оседала в темнеющую впереди гряду гор. А перед ними сквозь дымы заводов и фабрик, опоясавших город с южной стороны, уже просматривался Тегеран.

В тот день в столице проходил международный футбольный матч, и страсти болельщиков накалились. Торговцы в лавочках и у лотков забыли обо всем на свете, приникнув к транзисторным приемникам. После матча, закончившегося победой иранской команды, на улицах творилось что-то невероятное. Толпы людей валили по улице Надери, кричали, подбрасывали вверх все, что попадало в руки. Предусмотрительные хозяева лавок торопливо опускали на витринах жалюзи из рифленого железа. Водители, словно ошалев от радости, беспрерывно сигналили. Какой-то ярко-оранжевый таксомотор сделал вдруг невообразимый пируэт на перекрестке и помчался дальше.

Привыкнуть к уличному движению в Тегеране нелегко. Машины всевозможных марок теснятся, обгоняют друг друга, неожиданно перемещаясь из одного ряда в другой, чуть только появится небольшой просвет в общем потоке, стремительно выскакивают из боковых переулков.

В Тегеране уже наступало душное лето. По утрам было еще довольно свежо, над северными окраинами города холодновато и чисто сверкали побеленные снегом вершины Эльбурса. Но часам к десяти солнце начинало накалять крыши и мостовые. К полудню жизнь на улицах заметно стихала, поток машин иссякал. Спущенные жалюзи придавали торговым улицам однообразный вид. Только разносчики мелких товаров да продавцы лотерейных билетов, начав свои выкрики спозаранку, продолжали бродить и в жаркую пору.

К вечеру вновь начинался неистовый бег машин, густели толпы на тротуарах. Расторопный торговец, наловчившийся немного говорить по-русски, старался непременно привлечь наше внимание какой-нибудь незамысловатой шуткой.

Здесь, в Тегеране, встретились мы с геологами, несколько месяцев назад приехавшими из Москвы. Они уже выполнили изыскания в разных местах Ирана—от Решта до Бендер-Аббаса, где с помощью Советского Союза строились элеваторы.

Вечером следующего дня поезд тихо отошел от тегеранского вокзала. Высунувшись в окно, мы долго махали провожающим. Среди них было немало иранцев, с которыми мы успели крепко подружиться. Вот потянулись узкие улочки старого города, глинобитные хижины и арыки, но скоро и Тегеран, и Демавенд, видный в разрывах облаков, остались позади.

Назавтра в Джульфе, у железнодорожных путей, мы увидели множество грузов, прибывших из нашей страны и ожидающих отправки на стройки. Здесь, на перевалочной базе, хозяйничал наш знакомый механизатор. Дочерна загоревший, усталый, но радостно возбужденный, он только что кончил принимать подъемные краны для строительства Исфаганского завода.

После недолгого ожидания на соседний ширококолейный путь пришел наш железнодорожный состав, ведомый электровозом. Началась пересадка.

Поздним вечером состав тронулся. Вот и Араке. Белый аист медленно и спокойно пролетает над светлой его водой. Простукав по мосту, поезд ходко устремляется к пограничной советской арке.