На суше и на море 1976(16)

ВЛАДИСЛАВ КОРЯКИН

ДЕРЕВНЯ ПАРАМОНОВО, РЕЧКА ВОЛГУША

ОЧЕРК

У каждого человека есть своя излюбленная местность. Иногда она играет особую роль в его жизни. Где бы она ни находилась, как бы ни была скромна там природа, уже никакие новые впечатления и дальние дороги не в состоянии вытравить ее из души...

Больше двадцати лет назад таким местом стал для меня, кусочек средней полосы России на самом севере Московской области, где сливаются три небольшие речки— Яхрома, Икша и Вонгуша. Это поросшие лесом холмистые окрестности деревни Парамонове. В дальнейшем мне посчастливилось ощутить суровое молчание Арктики, побывать в ласковых пассатных широтах, близ величественных снежных пиков Средней Азии, встретить завораживающую камчатскую весну, почувствовать белую бесконечность ледникового покрова Антарктиды... И все-таки мне здорово повезло еще и потому, что пришлось узнать и полюбить деревню Парамоново и речку Волгушу...

Я попал в эти места дождливым августовским днем в конце своей первой полевой Студенческой практики. Группа сокурсников в выцветших за лето ковбойках растянулась по желтой глинистой дороге, на ходу приобретая «полевую» форму после двухчасовой сутолоки и тесноты железнодорожного вагона. С радостным гудком, оставляя за собой белый шлейф пара, маленький паровоз проворно поволок поезд дальше, пересекая широкую долину Яхромы. Противоположный борт долины ступенями террас поднимался по склонам далеких холмов. Сильно пересеченной местность была и поблизости. Скоро неровная цепочка людей с тощими рюкзаками за спиной растянулась по склону холма, карабкаясь все выше и выше. Потом дорога выровнялась, идти стало легче. Справа за долиной, вдоль которой мы шли, на серый осенний небосвод проектировались пологие увалы, поросшие хвойным лесом. Потом мы вошли в, лес по дощатым качающимся мосткам, перекинутым через овраг. Мокрые ветви осыпали нерасторопных неожиданным холодным дождем. Дальше снова пошла накатанная машинами глинистая дорога; она повела мимо памятника на братской могиле — солдат пристально смотрел на далекий лес и холмы за ним. Здесь кто-то из однокурсников постарше годами задержался и как-то странно огляделся вокруг. Потом сказал мне:

— Я ведь поблизости воевал. А рядом с нами наступали морские части.. Наверно, тихоокеанцы...

Наш, путь петлял вдоль затянутого ряской пруда с важными белыми гусями, и наконец началась окраина деревни Парамоново с длинными постройками животноводческой фермы и силосной башней.

После слов фронтовика о том, что здесь шли бои, я невольно отметил, что. деревня от них нисколько не пострадала: дома были старые, бревенчатые, с резными затейливыми наличниками и застекленными верандами. Мы спустились по прогону мимо огромной корявой сосны с красной корой, и с каждым шагом все шире открывалась долина Волгуши, слегка подернутая завесой влажной дымки. Ничего не произошло, и все-таки давно знакомый мне мир вдруг повернулся какой-то иной, неожиданной стороной, вроде бы приоткрыл простую и глубокую тайну.

«И вот под небом, дрогнувшим тогда, открылось в диком, и простом убранстве, что в каждом взоре теплится звезда и с каждым шагом ширится пространство»,— эти поэтические строки довольно точно передают испытанное мною тогда чувство. Мир огромен, прекрасен, и нужно жить так, чтобы убедиться в этом самому.

Частичка этого мира была у нас перед глазами и представляла собой неровный склон, весь в буграх и кочках, уходивший вниз, к подножию огромных темных елей, за острыми верхушками которых виднелся поросший смешанным лесом крутой взлобок. Зеленый полог леса, покрывавший его, был пятнистым: на ровном светлом фоне лиственных деревьев проступали сумрачные скопления елей. Сквозь кроны деревьев кое-где можно было разглядеть Серебристую полоску речки. Рыжими пятнами среди кустарника выделялись береговые обрывы с зацепившимися за них деревьями. Несколько стволов упали, уронив свои ветви в воду. Справа от соседней деревни Стреково к речке вел пологий склон с колодцем. За ним желтел прямоугольник сжатого хлебного поля, резко выделявшийся среди окрестных лугов и пара. Долина реки за Стрековом поворачивала к местам, мимо которых мы уже прошли. За поворотом лес на западном берегу заканчивался дубовой рощей. Дальше, на вершине холма, расположилась довольно большая деревня Степаново, красные крыши которой, казалось, упирались в самый небосвод, а чуть левее, за частоколом елей, одиноким маяком высился геодезический знак. Левее долина Волгуши, расталкивая окрестные лесистые холмы, ужом извивалась между ними и уходила на западе к неровному горизонту в оправе щетинистого хвойного леса, к своим верховьям. Кое-где на лесных прогалинах можно было разглядеть небольшие деревеньки. В общем это был очень простой и очень русский пейзаж, который нельзя не принять, не почувствовать сердцем. Увиденное вместило так много,что этот зрительный образ с годами не потускнел, а лишь приобрел силу и выразительность. Ведь истинные чувства не страдаю тот испытания временем, скорее только выигрывают, и в этом их ценность.

Все последующие дни мы ходили в геологические экскурсии. Прямо под деревней на обрывах, сочившихся грунтовыми водами, стоял мрачный «пьяный» лес: на оползнях стволы деревьев заваливались вкривь и вкось, в разные стороны. Здесь под слоем коричневых валунных суглинков находилось знаменитое павловское обнажение с породами мелового возраста. Мы учились заглядывать в неизведанное, постигать скрытый смысл вещей, ощущать ни с чем не сравнимый вкус исследования, поиска.

Наша квартирная хозяйка, которая, несмотря на преклонный возраст, просила называть себя тетей Нюшей, любила с нами посудачить.

— Это же надо... Море, говорят, было здесь теплое... Вот что значит умные люди, не то что мы, темнота, ничего не знаем...

Потом тетя Нюша спохватывается, что пересолила с самокритикой, и решает удивить зеленую молодежь...

— У нас прошлым летом Владимир Владимирович со студентами мамонта откопал... Во! Одну кость аж втроем волокли.

Тетя Нюша наслаждается эффектом, а Владимир Владимирович добродушно усмехается в бороду...

— Ну, если вы мамонта в павловском обнажении откопаете, — говорит он нам, — то наука вас не забудет, Нобелевская премия обеспечена. А пока не найдете, на предстоящем зачете не уверяйте, что такое возможно; с зачета выгоню, кайнозойская вы фауна. Отправляйтесь в мезозой, к ящерам, раз до приматов не доросли...

Трудно нам было представить, что когда-то не существовало этого леса, холмов, самой Волгуши... С севера надвигался огромный ледник, обнимавший полгоризонта, белый, пустынный и таинственный.

Владимир Владимирович, жизнерадостный и мускулистый, в клетчатой ковбойке с закатанными рукавами, водит нас от обнажения к обнажению почти бегом, шутками подбадривая отстающих. Прямо из-под ног «непросвещенных студиозов» он извлекает сглаженный валун, весь в ледниковой штриховке, или торжественно демонстрирует раапакиви, занесенный в эти края четвертичным ледником из краев, воспетых в «Калевале». Выбрав место поудобнее и откашлявшись, он четким раскатистым басом начинает:

— Перед вами обнажение высокого правого берега ручья Рокша у деревни Степаново. Оно интересно тем, что здесь вы можете наблюдать отложения двух ледниковых эпох: московского оледенения в верхней части обрыва под плащом делювия и днепровского, близ уреза воды. Они разделены мощным слоем косослоистых перемытых песков и галечников...

Сколько веков пронеслись с тех пор над этот частицей России и оставили здесь свои приметные следы... В излучине Волгуши на высокой террасе, поросшей стройными елями, знатоки покажут место древнего городища славянских племен. Коренной берег образует здесь выступ, который было легко защитить оборонительным рвом. А еще частокол над крутыми склонами... Позже где-то в этих местах повернули назад татаро-монгольские полчища. Большим массам конницы было трудно маневрировать в условиях лесистого пересеченного рельефа, да и взятые ценой большой крови Москва, Дмитров и другие русские города заслонили от Ватыева воинства Псков и Новгород. Позже эти леса служили убежищем для тех, кто не смирился с горькой поговоркой «Вот тебе бабушка и Юрьев день», и просто для «лихих людей»... В поросших травой валах на днище долины Волгуши у села Стрекова трудно сейчас узнать остатки мануфактуры петровских времен. На склоне холма между долиной Волгуши и устьем оврага, западнее деревни Горки, нетрудно обнаружить следы дворянской усадьбы: остатки кирпичного фундамента, декоративный кустарник, заросший пруд... А вот и широкая липовая аллея. Эту аллею очень любят мечтательные девушки, у которых она вызывает литературные ассоциации.

Невозможно, противно рассудку представить чужих солдат в зеленых шинелях на холмах за Волгушей, но так было... Яхрома— в руках у немцев, станция Турист — у наших. Значит, устье Волгуши служило тем самым рубежом, за который захватчики не прошли... Судьба столицы, всей страны решалась в этих местах.

Я часто спрашивал местных жителей о моряках, сражавшихся иа этом рубеже, но никто не мог сказать мне ничего определенного...

Судя по опубликованным воспоминаниям, 71-я бригада морской пехоты наступала от станции Морозки на Языково — Борносово и прошла километрах в двух южнее Парамонова. В Языкове (5 километров западнее) немцы оборудовали мощный опорный пункт. Бои за Языково шли четверо суток и обошлись немцам ;а 600 убитых солдат. Трудным было это начало — от осени 1941-го к весне 1945-го, и оно произошло в этих местах. С тех пор и остались братские могилы у Языкова и Парамонова.

На лесных дорогах между Дьяковом и Языковом в первые послевоенные годы можно было встретить немало обломков вражеской техники. Довольно долго разбитый немецкий бронетранспортер валялся в низине у Волгуши, ниже Степанова. На довоенных картах здесь был обозначен мост, взорванный нашими войсками в ноябре 1941 года.

Парамонову сравнительно повезло. Местные жители видели, как горело Степаново. Пострадало соседнее Стреково. В Парамонове же остались целы избы, дворы. Но скольких здесь не дождались с войны! Невольно пробирает дрожь, когда тетя Нюша начинает загибать огрубевшие от работы пальцы.

— ...Татьянин Петр, да у солдатки Анюты ейный мужик, да мужик и сын из крайней избы, прости, господи, память мою, уехали их бабы от нас после войны... Секретарь наш из сельсовета, а своего-то я уж посчитала...

Длинный скорбный перечень...

Нелегкими были и первые послевоенные годы. Тетя Нюша не любит вспоминать об этом времени, зато охотно говорит о нынешнем.

— ...Это когда же такое было-то, а? Народ-то к нам из других областей едет. Колхоз кирпичные дома строит, квартиры-то городские, а гарнитуры, а водопровод, а телевизоры — это когда я об таком мечтала! А сейчас знаешь сколько тракторист получает? А доярка?.. Это ж надоть... Нет, не даром работать приходится. Дак, ежели есть за что, почему не поработать? Я, старуха, и то выхожу то сенцо подбирать, то картошку... Хоть и пензия, а все приработок — много ли мне надо?..

Ну а теперь, закончив этот краткий исторический экскурс, вернемся к геологии. Известный ученый А. И. Павлов первый описал обнажение у Парамонова с выходами меловых пород. Позже его изучал профессор МГУ А. А. Борзов. Многое в этом отношении можно почерпнуть в книге Б. М. Даньшина «Геологическое строение и полезные ископаемые Москвы и. ее окрестностей». Ну и, конечно, нельзя не сказать о доценте Московского института инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии В. В. Пиотровском, который руководил здесь студенческой практикой еще с довоенной поры. Мне кажется, что его талант преподавателя основывался прежде всего на умении заразить учащихся пионерным духом исследования. Окрестности Парамонова вполне подходили для этого. Сейчас здесь по-прежнему можно встретить студентов с геологическими молотками в руках. Среди них, наверное, немало и будущих знаменитостей. Открытия никогда не могут быть исчерпаны, и для кого-то они начнутся именно здесь.

Эти места манят людей в любое время года. Многие стремятся провести здесь выходные дни. Летом ночуют в палатках, зимой — в избах. Среди таких туристов преобладает молодежь, но и пожилые не редкость. Своя, не приезжая «общественность» наделано хранит порядок и покой отдыхающих, не прибегая к помощи милиции и дружинников,— все это достаточно характерно.

Вблизи Парамонова есть несколько холмов, привлекающих горнолыжников, причем каждая такая горка высотой до 70 метров имеет собственное название. У прогона начинается наиболее популярная Пионерская горка. В воскресный день она прямо-таки усеяна лыжниками. Мимо робких новичков уверенно проносятся счастливцы, одолевшие первые премудрости горнолыжной техники.

На горке Печка бороздят склон «асы», порой их виражи вызывают восхищение. Они маневрируют между деревьями и вылетают по склону на Трубу — так называется нижняя часть этой горы. Лучше всего смотреть на спортсменов из-за Волгуши, с расстояния 200—300 метров. Тогда видно, как маленькая фигурка стремительно скользит вниз но крутому скату Печки, быстро исчезая за кронами елей. Спуск продолжается довольно долго, и начинаешь уже беспокоиться. Потом с облегчением видишь, как из-за стволов появляется согнувшийся в низкой стойке лыжник и закладывает вираж вблизи поросли ольхи на берегу Волгуши. Иногда из-за деревьев вдруг появляется непонятный искрящийся снежный шар и странными бросками и рывками катится к берегу. Наконец он останавливается, снег оседает, вырисовываются очертания человеческой фигуры... Лыжники прочный народ, но когда стаивает снег, холмы у Парамонова усеяны обломками лыж.

Надоело кататься на горке, смени горные лыжи на обычные равнинные и иди в лес или за колхозные поля в сторону Июли. Можно выбрать ровные места, но, углубившись в лес, встретишь и овраги. Рыхлый зимний снег, а также болота и буреломы напоминают о сибирской тайге. Такие прогулки в бассейне Волгуши научат использовать свойства рельефа для обзора и оценки местности, ориентирования, то есть дадут первые навыки, необходимые не только для туриста, но и для геолога, геодезиста. Могу утверждать на основании собственного опыта: приобретенное здесь не однажды сослужило мне добрую службу.

Я люблю Парамоново и Волгушу во все времена года и суток, независимо от погоды и моего собственного настроения. С годами я открывал здесь все новые и новые черточки непроходящего очарования. Больше всего мне нравится здесь в метельном феврале. Хорошо спится в теплом спальном мешке на сеновале под шорох падающего снега, шум ветра и дальние петушиные вскрики. Поутру плывут тяжелые облака, задевая верхушки деревьев на холмах, и, когда начинается снегопад, долина словно растворяется, очертания дальних склонов теряют ясность, будто тают... У самой Волгуши, в ее глубокой долине, ветра не ощущаешь: он шумит где-то наверху. Деревья раскачиваются, и сыплются комья снега с еловых лап. Лед на Волгуше покрыт пушистой пеленой, но местами встречаются проталины, и даже в сумерках видны черные пятна полыней. Ольха по берегам склонилась под тяжестью снега. Идешь, осторожно ступая на лыжах, как бы в серебристом бесконечном тоннеле, повторяющем все изгибы реки. Возвращаешься домой усталый, но довольный, и, когда вечереет, в разрывах облаков над лесистыми холмами картинно появляется желтый диск луны.

В темные мартовские ночи, звонкие от весеннего мороза, здесь особенно ярки звезды. По темному небу с алмазными россыпями Млечного Пути под отдаленный натруженный гул турбин деловито пробираются между звездами бортовые огни рейсового самолета. Вот над Икшей Орион с Тремя Волхвами, а над самой щетиной леса ярко пылает Сириус. Днем в ясную погоду что-то неуловимо меняется в красках леса. Появляются тонкие сиреневые и лиловые тона, особенно в березняке. Лес тогда полон особого смысла, и в это время он чем-то напоминает человека в тяжких жизненных испытаниях: держится из последних сил, но держится... Выстоял, выдержал, все самое трудное позади, а он еще не знает об этом и весь еще полон напряжения. Тронутая солнцем, четче выделяется лыжня на слегка подтаявшем снегу. К вечеру снова крепчает мороз, и раскаленный солнечный шар заходит за далекую синеву леса где-то за Волгушей в багровой морозной дымке.

Бывает, погода портится, и тогда вверх по Волгуше, съедая снег, плывут волны серого промозглого тумана, насыщая влагой воздух, кору деревьев, одежду, стены жилья. Капельки воды висят на голых сучьях, мелкий, как сквозь сито, дождик заволакивает обнаженный лес, протаявший ноздреватый снег расползается под сапогами, и смирная, ласковая Волгуша вдруг становится непокорной и своенравной. Желто-грязная вода размывает берега, сносит переправы, тащит за собой сучья и небольшие деревья. Весна...

Воспоминания о лете связаны для меня с гулом поездов, приносящим щемящее чувство расставания. Я приезжал сюда ненадолго перед дальней дорогой. Запомнилась роса на траве, молочный туман, застилавший долину реки поутру, и тревожные голоса ночных птиц. Еще поля поповника и ощущение, что впереди вся жизнь. Все это и осталось с тех пор со мной навсегда...

Одно время район оказался в стороне от интенсивной хозяйственной деятельности — даже автобусную, дорогу сюда провели всего только семь лет назад. Совершенно очевидно — никуда Парамоново и Волгуша не денутся от поступи XX века с его напряженным ритмом.. Пока речка избежала участи многих других, к счастью, никто не сбрасывает в нее сточные воды. Пока. Нельзя допустить, чтобы люди в спешке или по небрежности испортили ландшафт этого красивейшего уголка Подмосковья.

Я многократно возвращался сюда с тайной боязнью разочарования и, уезжая, снова и снова ощущал тоску расставания... Эти места стали для, меня символом непреходящей любви и привязанности. Сам для себя я не могу уяснить, когда и как это случилось. Просто я счастлив, что так есть... Деревня Парамонове и речка Волгуша не заслонили от меня остальной мир — они помогли мне увидеть его. Как хорошо, что в этом огромном и сложном мире есть деревенька и такая речка, потому что без них он был бн неполон. Сколько раз в самых дальних точках нашей планеты вспоминались эти холмы и леса, обрывы над Волгушей, огоньки Парамонова и все хорошие люди, которых довелось здесь встретить.

Я знаю, что приеду как-нибудь глухой осенней ночью и долго буду стоять в темноте, прислушиваясь к шуму уходящей за Яхрому электрички. Потом взвалю на плечи рюкзак и зашагаю по склонам холмов через леса и поля, мысленно отсчитывая километры и вглядываясь в огоньки на горизонте. Спустя час я привалюсь рюкзаком к бревенчатой стене избы и осторожно постучу в переплет окна, заглушая нетерпеливый перестук сердца.

— Здравствуй, вот я и вернулся...

Об авторе

КОРЯКИН ВЛАДИСЛАВ СЕРГЕЕВИЧ. Родился в 1933 г. в Архангельске. Окончил аэрофотогеодезический факультет Московского института инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии. Младший научный сотрудник Института географии АН СССР. С 1956 года работает в Арктике. Зимовал на Новой Земле и в Антарктике, пять раз в составе гляциологической экспедиции посетил Шпицберген. Автор многих научных статей и двух монографий (в., соавторстве). Публиковался в .журнале «Вокруг света», сборниках «Земля и люди» и «Полярный круг». В нашем ежегоднике выступает впервые.