Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений


На суше и на море 1975(15) ПУТЕШЕСТВИЯ. ПРИКЛЮЧЕНИЯ


ЗБИГНЕВ ХЕРБЕРТ

ЛЯСКО





Если Альтамира — столица настенной живописи, то Ляско — ее Версаль

Анри Брейлъ



Ляско не значится ни на одной общеизвестной карте. Можно сказать, что оно не существует, во всяком случае в том смысле, в каком существует Лондон или Радом. Потребовалось наводить справки в «Музее человека», чтобы выяснить, где оно, собственно, находится.

Я отправился туда ранней весной. Долина Везера расстилалась передо мной в своем свежем, еще не распустившемся полностью зеленом убранстве. Фрагменты пейзажа, возникавшие за окном автобуса, напоминали полотна Биссера: вуаль нежно-изумрудного цвета.

Монтиньяк. Местечко, в котором нет ничего достойного осмотра, кроме мемориальной доски в честь заслуженной акушерки мадам Мартель: «Ici vecut Madame Martel — sage-femme — off icier d'academie. Sa vie... c'etait faire du bien. Sa joie... accomplir son devoir»*.

Можно ли выразиться изящнее?

Завтрак в маленьком ресторанчике, но какой завтрак! Омлет с трюфелями. Трюфеля принадлежат к истории человеческих безумств, тем самым к истории искусства. Поэтому два слова о трюфелях.

Это вид подземных грибов, паразитирующих на корнях других растений, из которых они высасывают соки. Для поисков трюфелей используют собак или свиней, как известно, наделенных великолепным обонянием. Кроме того, определенный вид мошек тоже может послужить ориентиром, где следует искать эти гастрономические богатства.

* Здесь жила мадам Мартель, заслуженная акушерка. Суть ее жизни творить добро. И исполненный долг — ее утешение.

Трюфеля ценятся на рынке очень высоко, поэтому жители этих мест были охвачены истинной горячкой поисков. Они перекапывали землю, уничтожая леса, которые высятся теперь удручающе сухими. Целые земельные участки оказались под угрозой бесплодия, так как трюфеля выделяют ядовитые вещества, препятствующие произрастанию злаков. Причем эти грибы более капризны, и культивировать их труднее, чем шампиньоны. Но омлет с трюфелями великолепен, а их аромат (ибо вкуса они, собственно, не имеют) ни с чем не сравним. Совершенно как тувимовская резеда*.

Из Монтиньяка едешь по автостраде, которая при подъеме описывает дугу, углубляется в лес и неожиданно обрывается. Паркинг. Киоск с пепси-колой и многоцветными открытками. Тех, кто не удовлетворяется репродукциями, ведут к чему-то вроде ограды, а затем в бронированный подвал, смахивающий на бункер. Замыкаются, словно в сейфах, засовы, и какое-то время пребываешь во мраке, ожидая приобщения к таинству. Наконец, вторые двери, ведущие внутрь, открываются. Мы оказываемся в гроте.

Холодноватый электрический свет отвратителен, и можно себе представить, чем была пещера в Ляско, когда от живого пламени факелов и светильников приходили в движение стада быков, бизонов и оленей, нарисованных на стенах и сводах. И в довершение к этому голос гида, бубнящего пояснения. Это голос сержанта, который читает Библию.

Цвета: черный, коричневый, охра, красный. Белизна известковых скал. Краски отличает такая интенсивность и свежесть, какую не встретишь ни на одной из ренессансных фресок. Цвет земли, крови и сажи.

Изображения зверей главным образом в профиль, они запечатлены в движении, исполнены с грандиозным размахом и вместе с тем с нежностью, вроде женщин Модильяни, излучающих теплоту. Целое на вид хаотично, словно бы все это было нарисовано в спешке гениальным безумцем с применением техники кино, изобилующей крупными и дальними планами. При этом целое сохраняет стройную панорамную композицию, хотя все говорит за то, что художники из Ляско игнорировали законы искусства. У росписей разные масштабы — от нескольких десятков сантиметров до пяти метров. Немало и палимпсестов, то есть картин, наложивших-ся одна на другую. Словом, классический беспорядок, который, однако, создает впечатление гармонии.

В первом зале, называемом залом быков, великолепные естественные своды, похожие на застывшие тучи. Это помещение шириной в десять и длиной метров в тридцать способно вместить до ста человек.

* Имеется в виду поэма Ю. Тувима «Цветы Польши», в которой немало говорится о достоинствах резеды.

Зверинец в Ляско открывается изображением, двурогого животного. Это фантастическое существо с могучим телом, короткой шеей, с напоминающей носорожью головой, из которой вырастают два громадных прямых рога, не похоже ни на одно из ныне живущих или ископаемых животных. Его загадочное присутствие при входе говорит, что нам не придется разглядывать атлас по естественной истории, мы — в царстве культа, заклинаний и магии. Специалисты по доисторическим эпохам сходятся на том, что грот в Ляско не жилище, а скорее — святилище, подземная Сикстинская капелла наших предков.

Река Везер вьется среди известковых холмов, покрытых лесом. В ее нижнем течении до впадения в Дордонь открыто колоссальное количество гротов, в которых обитал человек эпохи палеолита. Его скелет, обнаруженный в Кро-Маньон, почти не отличается от скелета современного человека. Кроманьонец происходил, вероятно, из Азии и вслед за последним оледенением (то есть примерно тридцать или сорок тысяч лет назад) двинулся в Европу.

Южная Франция и Северная Испания были территорией, где Homo Sapiens положил начало цивилизации, которую исследователи доисторической эры называют франко-кантабрийским периодом. Эта эпоха включает времена раннего палеолита, именуемого также эпохой оленей. Окрестности Ляско уже во времена среднего палеолита стали поистине землей обетованной, истекающей не столько молоком и медом, сколько жаркой кровью животных. Как позже города возникали на пересечении торговых путей, так в каменном веке стоянки человека появлялись на тропах четвероногих. Каждой весной стада оленей, диких лошадей, коров, быков, бизонов и носорогов устремлялись через эти земли к зеленым пастбищам Оверни. Непостижимая регулярность и благословенное отсутствие памяти у животных, которые ежегодно следовали теми же самыми путями к предопределенной для них бойне, для человека палеолита были таким же чудом, как для древних египтян разлив Нила. На стенах грота в Ляско можно прочитать страстную мольбу о том, чтобы такой земной порядок длился вечно.

Вероятно, поэтому художники, расписавшие пещеру, самые величайшие анималисты всех времен. Для них животное не было деталью невозмутимого аркадийского пейзажа (как, скажем, у голландцев). Они запечатлевали животное мгновенно, в ту драматическую минуту, когда оно было охвачено паникой, еще полно жизни, но уже отмечено печатью смерти.

Первый зал, который, видимо, служил местом церемоний для охотничьих заклинаний, своим названием обязан четырем огромным быкам, самый крупный из которых достигает в длину пяти с половиной метров. Эти великолепные звери господствуют над стадом силуэтно очерченных коней и хрупких оленей с фантастическими рогами. Оглушительный галоп быков раскалывает подземелье. Из раздутых ноздрей вырывается хриплое дыхание.

Зал переходит в узкий коридор, заканчивающийся тупиком. Здесь, как говорят французы, господствует l'heureux desordre des figures *. Красные коровы, крошечные детские лошадки, козлы —-все мчатся в разных направлениях в неописуемой панике. Рухнувший на спину конь с копытами, устремленными в известковое небо,— свидетельство охотничьего приема, который еще недавно бытовал у первобытных охотничьих племен: огнем и криками зверей гонят по направлению к обрывистой скале, откуда они срываются в пропасть и гибнут. Черный, мягкий контур, насыщенный и затухающий, прекрасно моделирует тело. Короткая, словно у цирковых лошадей, грива и полные движения грохочущие копыта. Охра покрывает весь корпус животного, живот и ноги — белого цвета.

* Счастливый беспорядок рисунков.

Я отдаю себе отчет в том, что любое описание — перечень отдельных деталей — пасует перед этим шедевром, который наделен умопомрачительной и очевидной цельностью. Только поэзия и сказка обладают такой способностью мгновенно рождать образы. Поэтому хотелось бы просто сказать: «Это был великолепный конь из Ляско». Как же примирить такое изысканное искусство с грубой жизнью доисторических охотников? Как согласиться с копьями, пронзающими тело животного, с убийством, совершаемым художником?

Охотничьи племена, обитавшие в Сибири в дореволюционную пору, пребывали в условиях, напоминавших жизнь человека эпохи оленей. Лот-Фальк в книге «Охотничьи обряды народов Сибири» пишет: «Охотник рассматривал зверя как существо, по крайней мере равное себе. Видя, что тот охотится так же, как и он сам, чтобы кормиться, охотник считал, будто у зверя та же модель социальной организации. Превосходство человека сказывается лишь в чисто технических вопросах: он пользуется оружием; в области магии человек приписывает зверю силу не меньшую, чем его собственная. С другой стороны, зверь выше человека по одной или нескольким причинам: из-за своей физической силы, ловкости, совершенства слуха и обоняния, то есть всех тех достоинств, которые превыше всего ценятся охотниками. А в сфере духа человек признает за зверем еще больше достоинств... У животного более непосредственная связь с миром божественного, оно ближе к силам природы, которые в него вселяются».

Все это современный человек с грехом пополам еще может уразуметь. Подлинные же бездны палеопсихологии разверзаются тогда, когда речь заходит о связи человека со своей жертвой. «Гибель животного (по крайней мере отчасти) зависит от него самого: животное должно выразить согласие на свою смерть, заключить договор с убийцей. Поэтому охотник выслеживает зверя, и для него крайне важно установить с животным наилучшие отношения. Если олень не полюбит охотника, то не позволит ему убить себя». Итак, нашим первородным грехом, составлявшим нашу силу, было ханжество. Только алчная смертоносная любовь способна объяснить очарование бестиария Ляско.

Вправо от большого зала — узкий коридор, ведущий к той части пещеры, которую называют нефом и абсидой. На левой стене внимание привлекает черная корова — не только совершенством исполнения, но и двумя загадочными и ясно различимыми знаками, изображенными под ее копытами. Это не единственные знаки, созерцая которые мы чувствуем, что бессильны их понять.

Значение копий, пронзающих зверей, для нас ясно, так как подобный магический ритуал — убийство изображения — был известен средневековым колдуньям. Им широко пользовались при дворах различных королей в период Ренессанса. Ритуал этот дожил почти до наших рационалистических времен. Но что за разноцветные шахматные доски, которые видны под ногами черной коровы? Аббат Брейль, этот папа римский исследователей доисторической эпохи (великолепный знаток не только пещеры Ляско), видит в них знаки охотничьих родов, далекие прообразы гербов. Существовала гипотеза, что это модели ловушек, поставленных на зверя, иные видят в них изображения шалашей. Для Раймонда Вофрея это всего-навсего раскрашенные ковры из шкур, какие и сейчас еще встречаются в Родезии. Каждая из подобных догадок правдоподобна, но ни одна не представляется бесспорной. Мы не в состоянии объяснить и другие простейшие знаки: точки,черточки, квадратики и кружки, геометрические фигуры, сохранившиеся в иных пещерах, например в Кастильо (Испания). Некоторые ученые высказывают робкие догадки, что это зачатки письменности. Словом, только конкретные рисунки способны нам что-то сказать. Мы отчетливо слышим хриплое дыхание животных, скачущих галопом, но эти геометрические фигуры молчат и, вероятно, будут безмолствовать вечно.

На левой стороне нефа прекрасный фриз с изображением оленей. Художник нарисовал только их шеи, головы и ноги, поэтому создается впечатление, будто они плывут по реке в том направлении, где в зарослях скрываются охотники.

Вполне законченную композицию, полную удивительной экспрессии, по сравнению с которой все потуги современных мэтров кажутся детской забавой, составляют поставленные задом друг к другу два черных бизона. У левого как бы сорвана шкура на хребте и видны мышцы. Головы животных задраны вверх, шерсть вздыбилась, копыта передних ног взметнулись в беге. Это роспись, вызволяющая темную и слепую силу. Даже тавромахии Гойи — слабый отзвук таких страстей.

Абсида ведет к разверзающейся пропасти, именуемой шахтой, для свидания с тайное тайных.

Это сцена, вернее, драма, и(как и подобает античной драме) она разыгрывается при минимальном числе героев: бизон, пронзенный копьем, распростертый на земле человек, птица и невыразительный в своих очертаниях отдаляющийся носорог. Бизон показан в профиль, но с повернутой к зрителю головой. Из брюха у него вываливаются внутренности. У человека, изображенного схематически, как на детском рисунке, птичья голова с прямым клювом, раскинутые четырехпалые руки и неестественно вытянутые ноги. Птица выглядит так, будто она вырезана из картона и помещена на отрезке прямой. Все это прорисовано густым черным контуром, не покрыто краской, только золотистая охра фона отличается своей суровой, как бы неуклюжей фактурой от росписей большого зала или абсиды. Несмотря на это, композиция привлекает внимание исследователей палеолита не столько художественными качествами, сколько своим иконографическим значением.

Все франко-кантабрийское искусство — это за малым исключением искусство бессюжетное. Чтобы решить композицию охоты, необходимо было изобразить человека. Нам, правда, известны резные человеческие портреты и фигурки, однако в палеолитической живописи человек по существу отсутствует.

Аббат Брейль видит в сцене, изображенной на стене шахты, своего рода мемориальную доску в память о драме на охоте. Бизон задрал человека, но смертельная рана самому зверю, возможно, нанесена носорогом, который ввязался в поединок. Копье, вонзившееся в хребет животного, предполагает далее ученый, не могло так глубоко распороть ему брюшную полость; возможно, причина этого — примитивное орудие для метания камней, неясные очертания которого виднеются под ногами бизона. И наконец, схематически нарисованная птица (почти без ног и клюва). Для Брейля она — своеобразный кладбищенский столб, который еще и поныне в ходу у эскимосов Аляски.

Подобная трактовка не единственная, а так как исследователям доисторической эпохи она показалась слишком простой, то хлынул поток фантазии. Одна из таких гипотетических версий представляется любопытной и заслуживает хотя бы краткого изложения.

Автор ее — немецкий антрополог Кирхнер, выдвинувший смелую гипотезу о том, что вся эта сцена вовсе не связана с охотой. Распростертый на земле человек — не жертва звериных рогов, это шаман, пребывающий в экстатическом трансе. Концепция Брейля никак не объясняет присутствия птицы (аналогия с эскимосским надгробием малоубедительна) и птичьих очертаний головы распростертого на земле человека. Кирхнер же в своей интерпретации основной упор делает на эту деталь. Он базируется на религиозных обрядах охотничьих племен Сибири в далеком прошлом. В качестве примера он приводит обряд принесения в жертву коровы, описанный в монографии В. Серошевского о якутах. В этой сцене жертвоприношения (как видно на приводимых в книге иллюстрациях) установлены три столба с вырезанными на их вершинах птицами, напоминающими птицу из пещеры Ляско. Жертвы приносились при участии шамана, который впадал в экстаз. Задачей шамана было проводить душу приносимого в жертву животного на небеса. После экстатического танца шаман замертво падал наземь, и тогда ему предстояло воспользоваться вспомогательным духом, то есть птицей, в обличье которой он, впрочем, и выступал, подчеркивая это нарядом из перьев и птичьей маской.

Гипотеза Кирхнера заманчива, но не объясняет роли включенного в общую композицию носорога, который невозмутимо удаляется, как бы гордясь содеянным.

Сцена в шахте поистине уникальна. Ведь это чуть ли не первое изображение человека в палеолитическом искусстве. Что за поразительная разница в трактовке тела животного и человека! Бизон — впечатляющий и конкретный. Человеческая фигурка — удлиненный четырехугольный корпус, обрубки конечностей, едва распознаваемый символ человека. Впечатление такое, будто ориньякский художник стыдится своего тела, тоскуя по звериному роду, с которым распрощался. Ляско — это апофеоз тех, кому эволюция не навязывала изменения формы, оставив ее в прежнем виде.

Человек своим разумом и трудом нарушил порядок, установившийся в природе. Он стремился создать новый взамен существовавшего, приняв на себя целый ряд табу. Он стыдился своего лица — явного знака отличия. Он охотно напяливал маску животного. Если ему хотелось выглядеть красивым и могучим, он преображался, превращался в зверя. Он возвращался к началу, с наслаждением погружаясь в животворное лоно природы.

Изображения человека ориньякской эпохи представляют собой полулюдей-полуживотных, с головами птиц, обезьян и оленей, как, например, человеческая фигура из грота Тру-Фрейе в звериной шкуре, с рогами на голове. У этого человека громадные, зачаровывающие зрителя глаза, поэтому исследователи доисторического периода называют его богом пещеры или волшебником. В том же самом гроте одно из красивейших изображений — феерическая сцена звериного карнавала. Стадо лошадей, бизонов и пляшущий человек с головой зубра, играющий на каком-то музыкальном инструменте.

Для магического ритуала требовалась как можно более совершенная имитация животных. Вероятно, это послужило причиной того, что стали употреблять краски. Палитра художника проста — она сводится к красному цвету и его производным, а также к черной и белой краске. Создается впечатление, что доисторический человек не воспринимал иные цвета. Впрочем, древнейшие книги человечества (Веда, Авеста, Ветхий завет, поэмы Гомера) сохраняют верность этому ограниченному цветовому видению.

Наибольшим успехом пользовалась охра. В пещере Роше и Эйзи нашли запасы этого красителя, сделанные в доисторические времена. В песках третичного периода около Нантрон обнаружили следы его добычи в довольно широких масштабах.

В качестве красителей в ту пору использовали минералы. Основу черной краски составлял марганец, красной — окись железа. Осколки минералов растирали в порошок на каменных плитах или на костях животных, например на лопатках зубра, о чем свидетельствует находка в Пей-нон-Пей. Такую цветную пудру хранили в полых костях или мешочках, притороченных к поясу.

Порошкообразный краситель замешивали на зверином жире, на сале или воде. Контуры часто обводили каменным резцом, раскраска же производилась пальцем, кистью из звер иной шерсти или связкой сухих веток. Пользовались также трубками для выдувания порошковой краски, о чем свидетельствуют росписи в Ляско — обширная площадь стены сохраняет неравномерную тональную насыщенность. Подобный способ обеспечивал эффект мягких очертаний зернистой поверхности, органичность фактуры.

Поразительная способность использовать разнообразные приемы живописи и рисунка в ориньяко-солютрейский и мадленский периоды натолкнула историков на предположение, что в эти отдаленные от нас на десятки тысячелетий времена существовали художественные школы. Подтверждает это развитие палеолитического искусства — от примитивных изображений рук в гротах Касти-льо до шедевров Альтамиры и Ляско.

Проблема развития палеолитического искусства непроста, поэтому датировка резных фигурок и настенных росписей той эпохи— задача сложная. Более надежной основой периодизации служит совершенствование самих орудий.

Ранний палеолит, или эпоха оленей и человека разумного, длится от полутора до двух с половиной десятков тысячелетий, завершаясь где-то на пятнадцатом тысячелетии до нашей эры. Он делится на ориньякский, солютрейский и мадленский периоды. Природные условия в те времена стабилизировались, что послужило основой франко-кантабрийской цивилизации. Исчез призрак катастрофических оледенений — белесых, надвигающихся с севера масс холода, более сокрушительных, нежели вулканическая лава. Катастрофой для этой цивилизации", однако, оказалось... потепление. В конце мадленского периода олени ушли на север. Человек остался в одиночестве, покинутый богами и животными.

Каково же место Ляско в доисторической эпохе? Нам известно, что грот не был украшен за один прием, что там росписи подчас накладываются одна на другую и относятся к разным тысячелетиям. Опираясь на анализ их стиля, Брейль придерживается той точки зрения, что основные росписи выполнены в ориньякский период. Характерная черта его — определенный вид перспективы. Это, конечно, не прямая перспектива, овладение которой требует знания геометрии, но ее можно назвать развернутой. Животные изображены в основном в профиль, но отдельные фрагменты их тел — голова, ноги — обращены к зрителю. У рогов бизона в сцене на стене шахты очертания лиры.

А теперь об истории открытия Ляско. Сентябрь 1940 года. Франция пала. Война в воздухе над Англией достигла своего апогея. На далекой периферии этих событий, в лесу, в окрестностях Монтиньяка случается происшествие, словно позаимствованное из приключенческой повести, происшествие, которому суждено было подарить миру одно из самых замечательных археологических открытий.

Буря свалила дерево, обнажив отверстие, вид которого повлиял на пылкое воображение юного Марселя Равидо и его товарищей. Подростки полагали, что это вход в подземный коридор, который ведет к развалинам замка неподалеку. Журналисты сочинили: историю про пса, якобы свалившегося в эту дыру и фактически ставшего первооткрывателем Ляско. Но наиболее правдоподобно, что у Равидо была страсть исследователя, хотя его интересовала не слава, а возможность найти спрятанные кем-то сокровища.

Дыра достигла 80 сантиметров в поперечнике, и казалось, что она такая же и в глубину. Однако камень, брошенный вниз, падал невероятно долго. Подростки расширили вход. Равидо первым оказался в гроте. Принесли лампу — и росписи, на протяжении двадцати тысячелетий замурованные в подземелье, открылись человеческому взору. «Наша радость была безграничной. Мы исполнили дикий воинственный танец»,— сообщает Равидо.

К счастью, молодые люди не стали действовать на свой страх и риск, а тут же сообщили о находке своему учителю мсье Лавалю, тот — Брейлю, который жил в то время неподалеку и явился в Ляско через девять дней после открытия пещеры. Ученый мир узнал о ней пятью годами позже, после окончания войны.

Мальчишки из Ляско достойны если не памятника, то по крайней мере мемориальной доски не меньших размеров, чем та, что отмечает акушерские заслуги мадам Мартель. Их родное местечко Монтиньяк сделалось знаменитым. Славе сопутствовали и материальные блага. Теперь здесь налажено более удобное автобусное сообщение, множатся разного рода ресторанчики («Под быком», «Под бизоном»), и по крайней мере несколько десятков семей пробавляется продажей сувениров. Возможно, Равидо сам откроет ресторанчик и на старости лет, сидя у камина, будет рассказывать туристам о своем открытии. Может, он уже получил археологическое образование, но сомневаюсь, что ему посчастливится обнаружить такое еще раз.

В нескольких десятках метрах от грота Ляско возникло нечто вроде частного предприятия «со специализацией по доисторическому времени». Владельцы пастбища открыли нечто напоминающее вход в новую пещеру и нашли там несколько заурядных окамене-лостей. Они поставили сарай, где разместили эти «экспонаты», а чтобы придать своему «музею» видимость научности, развесили на стенах чертежи, из которых можно узнать, что существовало четыре ледниковых периода; Гюнц, Миндель, Рисс и Вюрм. Заполучив от вас однофранковую монету, более подробные пояснения по вопросам палеологии дает хитроватый селянин, пахнущий овечьим сыром.

Так как мы живем в эпоху скепсиса, подлинность наскальных изображений была поставлена под сомнение. Это, впрочем, началось еще в 1879 году, после открытия Альтамиры Марселино де Савтуола. Полагали даже, что отцы-иезуиты тайком изукрасили пещеру, как бы подсунув ее под нос ученым и выжидая, когда вокруг нее разгорятся споры. Тогда иезуиты заявили бы о подделке и скомпрометировали специалистов по палеолиту, учение которых отодвигало границы рода человеческого за пределы библейской хронологии. Подлинность росписей Альтамиры исследователи признали только через два десятка лет после открытия пещеры.

В конце концов такой скептицизм вполне оправдан. Достаточно вспомнить скандальную историю с черепом из Пильтдауна, о котором самые крупнейшие авторитеты в области археологии и палеонтологии в течение двадцати четырех лет понаписали множество научных трудов, прежде чем обнаружилось, что это фальшивка.

Но операция, какой можно подвергнуть осколок кости, сделав ее «палеолитической», более проста, чем роспись громадных пещерных сводов. Для этого необходимы усилия целого коллектива, наделенного не только знаниями, но и недюжинными художническими талантами. Для изготовления таких фальшивок нужны и немалые расходы...

Осматривая пещеры в Ляско, я на минуту поддался скептицизму при виде свежести красок и великолепного состояния памятника, насчитывающего свыше пятнадцати тысячелетий. Этот поразительный факт объясняется просто. На протяжении многих тысяч лет вход в гроты был засыпан. Таким образом, здесь был постоянный микроклимат. Благодаря влаге образовались известковые соли, которые подобно лаку покрыли росписи, как бы законсервировав их.

В 1952 году великолепный поэт Андре Бретон, посетив пещеру в Пье-Мерль, пытался экспериментальным путем решить вопрос о подлинности доисторических рисунков. Он попросту потер их пальцем, а когда увидел, что палец запачкался, пришел к выводу, что это фальшивка и к тому же недавняя. Поэт был примерно наказан денежным штрафом (за прикосновение к росписи, не за убеждения!), но на этом дело не кончилось. Союз французских писателей потребовал произвести расследование подлинности росписей пещеры. Аббат Брейль в докладе, поданном на имя главной комиссии по охране исторических памятников, признал подобный демарш необоснованным.

Я уезжал из Ляско той же дорогой, что и приехал. И хотя мне удалось заглянуть, так сказать, в преисподнюю истории, я не испытывал ощущения, будто возвращаюсь из другого мира. Никогда еще у меня не было более прочной уверенности: я — гражданин Земли, наследник не только греков и римлян, но и чуть ли не самой бесконечности.

Да, это именно гордость и вызов человека, брошенный просторам небес, пространству и времени. «Бренные тела, что исчезли, обратившись в прах, пусть само понятие человечества было вам незнакомо. Слабые руки потомков извлекут из земли не только останки ориньякского полуживотного и древних империй, но и наскальные росписи. Они, вызывая наше сочувствие или оставляя нас равнодушными, доказывают, что и вы достойны быть причисленными к роду человеческому. Любое величие неотделимо от того, на чем оно зиждется...»

Теперь для меня была открыта дорога к греческим храмам и готическим витражам. Я направлялся к ним, чувствуя на своей руке теплое прикосновение художника из Ляско.

Перевод с польского С. Ларина



ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Збигнев Херберт (родился в 1924 году) — один из наиболее известных и популярных польских поэтов среднего поколения, произведения которого не раз удостаивались отечественных и зарубежных литературных премий. Он автор поэтических сборников («Струна света», «Исследование предмета», «Надпись», «Пан Cogito» и другие), в которых современная тематика нередко переплетается с темой истории, преемственностью культур, диалога цивилизаций. Стихи Херберта известны и советскому читателю по антологии «Современная польская поэзия» (М., 1971) и ряду журнальных, публикаций.

Помимо поэтических сборников и драм Херберту принадлежит книга эссе «Варвар в саду» (1962), являющаяся своеобразным итогом его поездки по Италии и Франции. Эта книга выдержала в Польше три издания и переведена на несколько иностранных языков.

Сам автор так определил в предисловии особенности своего труда, из которого мы воспроизводим с некоторыми сокращениями главу: «Что представляет собой эта книга в моем понимании?.. Во-первых, она — итог реального путешествия по городам, музеям, руинам. Во-вторых, это взгляд на увиденное сквозь призму прочитанных мною книг об этих городах. Два подобных видения или два метода переплетаются здесь друг с другом.

Я не пошел по более легкому пути — импрессионистского путевого дневника. Это в конце концов привело бы к перечислению эпитетов и эстетической экзальтации. Мне же казалось, что следует дать читателю определенный запас информации о давних цивилизациях, а так как я не специалист в данной области, а только любитель, я позволил себе отказаться от всех прелестей эрудиции: от библиографии, примечаний, перечня имен. Я намеревался написать книгу для чтения, а не для штудирования ее с карандашом в руках».



РЕПРОДУКЦИИ НАСКАЛЬНЫХ РИСУНКОВ ИЗ ПЕЩЕРЫ ЛЯСКО (Дордонь, Франция) к одноименному очерку Збигнева Херберта

Бизон, поверженный человек и птица на шесте

Изображения быков





 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу