| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |

На суше и на море 1975(15) ПУТЕШЕСТВИЯ. ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ВЯЧЕСЛАВ ПАЛЬМАН БАКСАН: ОТ ИСТОКОВ ДО УСТЬЯ Очерк

1

Окрестные пейзажи выглядят так.

В одну сторону, на север, бесконечная голубая даль, геометрически правильные ряды садов; яблони, груши, сливы устало свесили отягощенные плодами ветки. Через каждый километр — шеренги высоких, поджарых тополей — этих гвардейцев из охраны самой госпожи Флоры, все в темно-зеленых мундирах, остроголовые и молчаливые. По сторонам виднеются белокрышние села, деревни, поселки, они как бы связаны ниточками накатанных асфальтовых дорог. Дороги любовно обсажены фруктовыми деревьями, чтобы была тень и уют. Словом, хочешь кати на полной скорости, хочешь сиди под яблоней и жди Ньютонова подарка.

Картина, весьма приятная взору, созданная заботливыми и рачительными хозяевами. Мир, полный щедрот плодородной земли.

Это при взгляде на север.

В другой стороне, на юге, глаза видят чудо. Очень близко, рукой подать, с какой-то особенно резкой реальностью выступают крутые, зубчатые, изломанные горы, темно-зеленые, а то и черные внизу, ярко-белые наверху, и эта свежевыбеленная, причудливо изломанная линия хребтов особенно поражает, потому что трудно совместить снега с горячим и щедрым солнцем, обливающим и долину, и горы, и вот этих отдыхающих в шортах и белых сорочках с короткими рукавами. Лето же! Лето!..

Горы ни на одном метре не повторяют себя, они многолики; причудливы их ясно различимые разломы, черные обрывы, кривые и темные ущелья, провалы, уходящие в неизвестное, они возбуждают непереносимое любопытство, острое желание как можно скорее очутиться в их таинственных глубинах, насладиться необычностью, познать непознанное...

Горы велики и, как все великое, загадочно молчаливы.

Снег ровно светится на острых хребтах, за первой кососрезан-ной линией угадываются новые, более туманные хребты, еще ближе к небу кое-где вырисовываются вершины отдельных гор. Там настоящее царство камня и едва различимых издали темно-зеленых лесов. Там чудо.

Кажется, вот так: если пойдешь все время на юг по ровной, как стол, равнине с ее домами, садами, дорогами, полями, то через какое-то очень недолгое время непременно остановишься перед стеной, вырастающей прямо из равнины. И придется, если хочешь двигаться в том же направлении, карабкаться вверх, чтобы затем с какой-то высокой площадки оглянуться назад, на оставленную долину и ощутить особенную гордость, свойственную, наверное, орлам, глазастым турам и горцам, привыкшим взирать на подлунный мир только сверху.

Но конечно, горы не начинаются так вот вдруг, подобно высотным домам на столичной улице. На довольно большом пространстве между равниной и хребтами холмится уйма разнокалиберных увалов и горушек, беспорядочно и неровно заросших кустами терна, облепихи, колючки, дубками и грабами. Словом, лес, перелески, долинки, некрутые овражки, а уж далее, за ними, как роман за предисловием, которое просматривают наскоро, а не читают, постепенно вырастает удивительное царство настоящих гор, изрезанных ущельями и таинственными долинами.

И право же, не так они близко отсюда, эти заманчивые горы, как это кажется ясным утром, когда воздух еще прозрачен и прохладен. Пройдет час-другой, солнце прогреет воздух долины, и тогда от земли подымется влажное синее марево, все выше, все гуще, горы будут уходить, уходить, пока совсем не исчезнут, как исчезает в театре сцена с декорациями, когда на переднем плане опускается кисея... Лишь самые высокие белые вершины, искрящиеся маковки великанов, будут еще некоторое время просматриваться в небе, так похожие на облака, что могут даже вызвать сомнение: а горы ли это?

Все великое пространство, откуда так хорошо смотреть на Кавказ, прозаично мыслящие люди называют скучными словами «предгорная зона», за которой еще дальше на север, а значит, еще ниже, начинается другая, плоская, как стол, земная поверхность — знаменитая кабардинская равнина, незаметно переходящая в обширную ставропольскую и калмыцкую степь. Ее близкое родство с Кавказом проявляется уже только увалами да крутыми обрывами по берегам довольно частых речушек и ручьев.

Горные реки сюда не все добегают. Их перехватывает сердитый Терек и уносит с собой через хребты, через знаменитый Дарьяльский каньон к Каспийскому морю.

И предгорья, и кабардинскую равнину населяли люди, как говорится, испокон веков. Уж больно благодатное, удобное для жизни это место.

Сколько-то там миллионов лет близкие горы последовательно отправляли (и продолжают отправлять) сюда с потоками воды от тающих снегов, ледников и летних ливней бездну строительного материала — камня, гравия, песка, ила, выполняя свой, только самим горам известный «производственный план». Все это благодатное для создания основы будущих земель сырье перемалывалось в пути, потом слой за слоем откладывалось в предгорье и на равнине, а остальную, более тонкую работу уже делало солнце. Оно вдохнуло в эти мятые-перемятые грунты жизнь, заселило их бактериями, грибками, простейшими червецами, потом травами, лесами, а они уже создали почву, хорошую, плодородную пленку, которая взяла на себя труднейшее дело — прокормить великое множество живых существ, объединенных общим понятием фауны Земли.

Чтобы лучше понять жизнь в предгорье и на равнине в виду Кавказа, надо прежде всего присмотреться к рекам. Они здесь не украшение ландшафта. Роль их и теперь, когда созданы речные долины, очень велика. Они — строители земли, как и раньше. Они — кровь равнины, разносящие окрест себя жизнь.

На всех географических картах этого района страны можно увидеть извилистые голубые линии рек, во множестве, часто параллельно, сбегающие с гор по северным их склонам. Сколько таких рек? Право же, трудно подсчитать, во-первых, из-за большого их количества, а во-вторых, из-за неустойчивого капризного характера.

Чуть какой-нибудь реке понравился, скажем, левый, податливый, берег, вот уже и размыв, и вторжение в соседнюю параллельно бегущую реку, превращение в приток. А на следующий год ложе такой реки может и вовсе высохнуть из-за обвала или более подходящего старого русла. В одной Кабардино-Балкарии речек многие сотни. А потом еще в Северной Осетии, Чечено-Ингушетии, Дагестане... О более мелких реках, именуемых чаще ручьями, вообще говорить не приходится. Они в горах, как призраки; появляются и исчезают.

Вырвавшись из узких ущелий, где каменные щеки склонов не дают разгуляться, горные реки еще долго, добрую сотню километров никак не могут успокоиться и катятся уже в широком ложе по предгорьям прежними зелено-пенными волнами, шумные, дерзкие, грозясь с ходу растерзать любую преграду на своем пути.

Люди знают норов своих рек и не селятся рядом с руслом, благоразумно отступая подальше от неустойчивых берегов речной долины.

...Вдруг в ясный весенний день постоянное, уже привычное ворчание такой реки сменяется басовыми нотами разъяренного зверя. Берегись!.. И по широкому руслу со скоростью курьерского поезда вот уже несется грозный мутный вал. Это значит, что в верхнем течении прошел короткий, но злой ливень.

А вот в июле — августе реки быстро и грозно вспучатся не на один день, а на многие недели, заполнят доверху русла и, неузнаваемые, дикие, помчатся вдоль изрезанных берегов, слизывая острова и мысы, меняя протоки, нагромождая завалы — страшную угрозу для прибрежных полей, садов и селений.

Тут виноват знойный солнечный жар, который плавит льды и снега на вершинах Кавказа; вода тысячами струек и ручьев катится в ущелья, удесятеряет силу рек, и вот уже второй — после весеннего — паводок помчался сломя голову в долины и на равнину.

Только зимой, съежившись от холода в льдистых закрайках берегов, затихают, мельчают горные реки, текут без дерзости, игриво, едва плескаясь о камни прозрачной зеленовато-небесного цвета волной.

Но заметим, в любое время года горные реки исправно выносят из дальних таинственных ущелий воду, и эта холодная, чистая благодать никогда еще не подводила и, наверное, не подведет людей, привыкших к своим капризным рекам так же, как привыкаем мы все к солнцу, шуму ветра в ветвях своего сада или в ближнем лесу.

2

Мы стоим на бетонном мосту с низкими железными перильцами и, перегнувшись, задумчиво смотрим на подернутую крупной рябыо воду, сверкающую на солнце, будто свежая полиэтиленовая пленка.

Воды в Баксане немного, крупные скользкие камни, устилающие дно, выступают наружу, волны лишь изредка накрывают их, не дают обсохнуть, плещутся, и от реки доносится слегка приглушенный лепет, похожий на разговор подруг, повествующих вполголоса о своих девичьих переживаниях.

За нашей спиной то и дело проносятся машины: «вжик... вжик...» Воздух, разрезаемый быстрым движением, холодит под рубашкой спину, ветер относит бензиновую гарь в сторону. Шоссе живет своей шумной дневной жизнью.

У реки внизу тоже своя жизнь: природой сотканная тишина, лепет воды, удивленная по тону короткая трель оляпки в прибрежных кустах лозняка, разросшихся на правом берегу.

Река в полукилометре отсюда делает плавный полукруг и уходит из поля зрения. Там темнеют лесные предгорья Кызбуруна, голые высвеченные солнцем пастбища, а далее сквозь прорехи кучевых облаков кое-где проглядывают черные бока ближайшего отсюда Скалистого хребта. Река прорывается сквозь этот хребет и исчезает в длинном ущелье.

Спрашиваю:

— Сколько отсюда до истоков Баксана?

Хуссейн Залиханов морщит лоб:

— До поляны Азау, мы считаем, километров сто двадцать. Все что касается Баксана, вот отсюда и до истоков, Хуссейну

Залиханову известно больше, чем другим. Он выпрямляется, прикидывает взглядом расстояние до гор. Его узкое, чуть горбоносое лицо светится улыбкой. Никак не скажешь, что этому бодрому, подтянутому человеку за пятьдесят. Фигура спортсмена, голову держит высоко, голос сильный, уверенный.

— А вниз, до впадения в Малку?

Залиханов не торопится с ответом и выразительно смотрит на Андрея Андреевича Аболишина, начальника обводнительно-оро-сительной сети Баксана...

— Около сорока километров,— тихо говорит Аболйшин. Он моложе Залиханова и совсем другого склада. Застенчивый,

с добрым всепрощающим лицом, внимательно вежливым взглядом, Аболйшин почти никогда не вступает в разговор, если его не спросят о чем-нибудь. У него огромное, беспокойное хозяйство, множество сложных сооружений на реке, в его подчинении 27 инженеров, гидротехников.

— Значит, вся длина реки 160 километров?

— Около того,— быстро соглашается Залиханов. Андрей Андреевич чуть наклоняет голову.

— Но площадь водосбора у Баксана исключительно велика. Десятки довольно крупных притоков,— поясняет он.

— Ай, Андрей, зачем ты усложняешь? Человек спрашивает о Баксане, только о Баксане, если ему говорить обо всех реках, он их не запомнит. Гунделен, Гижгит, Тызыл, Кыртык, Тегенек-ли, Терскол...— Хуссейн быстро-быстро называет реки и загибает пальцы на одной, потом на другой руке.

— Я хочу сказать о другом,— Аболишин укоризненно смотрит на друга.— Водосбор у Баксана такой, что мы спокойно можем брать для орошения земель в своем районе и для канала, идущего на равнину и в Ставрополь, более 70 миллионов кубометров воды в год. Можете себе представить?

Трудно представить. Разговор затухает, мы опять ложимся грудью на перильца и смотрим вниз. Такая мелкая и неширокая речка. Где тут взять 70 миллионов?!

Аболишин серьезно говорит:

— В 1973 году гидрологи дали такие сведения: зимой, в первом квартале, река проносила 9,5 кубометра воды в секунду, а в третьем квартале — 64. В августе же, — говорю по памяти, — 52 кубометра в секунду. Вот какая амплитуда! И все-таки нам удается держать Баксан в послушании. Случается, конечно, и не углядим,— Аболишин хочет, чтобы его правильно поняли.— У нас на реке в пределах района 84 инженерных сооружения. Плотины, дамбы, каналы, затворы, песколовки, отстойники, переезды, во-довыпуски. Чтобы предвидеть особо опасный паводок, надо знать, что делается в верховьях Баксана. В твоих владениях, Хуссейн.

— Когда у вас здесь дождик и туман, у нас наверху сияет яркое солнце,— не без гордости замечает Хуссейн.— Где больше всего на Кавказе солнечных дней? На Чегете, дорогой мой, на верхних приютах. Холодно, морозно, зато такое солнце!

— Вы часто бывали на Эльбрусе, Хуссейн? — спрашиваю его.

— Никто так часто не бывает на Эльбрусе, как я,— твердо отвечает Залиханов.— Я побывал на обоих его вершинах 128 раз, две зимы провел в «Приюте одиннадцати». Только один человек в нашей республике подымался туда больше. Этот человек — мой отец Чокка Асланович Залиханов. Он за свою долгую жизнь побывал на этом пятитысячнике 209 раз. Последний, двести девятый раз, он поднялся туда в возрасте 117 лет, в 1968 году.

Все, что сказал Хуссейн Залиханов, было чистой правдой. Его отец, пожалуй самый уважаемый человек в Кабардино-Балкарии, дожил до весьма почтенного возраста. Еще совсем недавно на одном из перевалов Главного Кавказа, куда ведут опасные пешеходные тропы, он глядел на старинные пушки, дивясь силе и мужеству русских людей, сумевших затащить чугунные громадины в заоблачные высоты.

Хуссейн еще озорным мальчишкой «бегал» с отцом на Эльбрус. Как не сходить на гору, снежные бока которой и обе холодные вершины денно н нощно стоят перед глазами! А позже Хуссейн занялся альпинизмом уже всерьез, стал известным спортсменом, заслуженным тренером РСФСР и СССР, наконец, почетным судьей, бывал в экспедициях на семитысячниках Памира, на Монблане. И сейчас, когда возраст уже дает себя знать, Хуссейн Залиханов не оставляет своих родных гор. Он главный охотничий инспектор Кабардино-Балкарии, охраняет природу Приэльбрусья и с прежним жаром, с необыкновенной энергией бродит и ездит по лесам, по альпике, организуя заказники, охотничьи хозяйства и звероводческие совхозы. Его заботят пятнистые олени, туры, серны, медведи, косули, кабаны, фазаны... И даже зубры.

Вся семья Залихановых — этих шерпов Приэльбрусья — не оставляет родные места. Брат Хуссейна Михаил — биолог и физик, мастер спорта международного класса, привнес науку в горные края. Другой брат, Владимир, тоже спортсмен, долго был начальником «Приюта одиннадцати» на высоте 4 260 метров. Теперь там построена гостиница и он ее директор. Скоро туда протянется новая канатная дорога...

А сестра Хуссейна живет тоже недалеко от родного аула. Она — администратор высокогорной гостиницы «Иткол».

— Вы помните большое восхождение на Эльбрус в 1967 году? — спрашивает Хуссейн и протягивает руку к горам. — Об этом восхождении много писали, оно было посвящено 50-летию нашего государства. Сколько спортсменов ходило? О! Несколько тысяч! Когда вошли в зону снегов и я оглянулся, то увидел колонну, растянувшуюся на многие километры. Не-ет, но все дошли до вершины, но картина, скажу вам, получилась внушительная, она мне запомнилась на всю жизнь.

3

Истоки Баксана, где искать вас?

Здесь, в самом начале, в голове стодвадцатикилометро-вого ущелья Баксана все так дивно, так красиво и необычно, что взор лишь рассеянно блуждает вокруг. Вот эти сосняки, красивейшие рощи, чудом уцелевшие на дне ущелья по обеим сторонам речного русла... Они стоят в сонном царственном величии, их спокойствие охлаждает даже пылкую страсть молодых туристов. Громкоголосые, шальные, вываливаются они из автобусов и замирают, пораженные, чтобы потом тихо, осторожно ступая,войти в одну из рощ и безмолвно, как в храме, пройтись под тенистыми деревьями, ощущая через подошву кедов холодноватую жесткость камня, едва укрытого мхами и коричневой хвоей.

Тропы, тропы, протоптанные тысячами кедов, обходят огромные валуны, навсегда застрявшие в лесу, теряются в ольховых кустах, ведут вниз, к журчащему ручью. Ты и есть Баксан? Нет, это один из безымянных ручейков, кристально чистых и отменно холодных, которые только что упали с заоблачных высот и еще не успели перевести дух, не успели найти речку и в поисках ее петляют среди камней, затемненные соснами. Вниз, вниз, ручейки! Баксан где-то там!

Тропа выводит на опушку. Просвет. Дорога. Теперь взгляд вверх, на небо. Рис.Река Баксан — от истоков до устья

Но неба здесь мало. Здесь горы.

Впереди, справа, слева, едва ли не отвесно, подымаются каменные стены, где голые, будто срезанные гигантским стругом, где рассеченные малым ущельем, заваленные глыбами камня, щебнем. Смелые сосенки зелеными островками пятнают их. Березовый кустарник, искореженный, кривой, все-таки живет на этих неудобных косогорах. А выше...

Заболела шея, но взора не оторвать.

На крутых боках Донгуз-Оруна бешено пляшет ручей.

Он не течет, он просто падает бесчисленными водопадами. Упадет, ударится о порог, разлетится в сторону и... снова вниз. Уже не вода это, а сплошной поток взбитой пены. Он высоко, метрах в пятистах, и голоса его не слышно, только вся в извивах белая лента. Откуда ты, миленький?..

У самого неба зеленеет глыба льда с белыми краями. Упирается это чудо одним концом на каменные плечи горы, другим подпирает голубой свод и сливается с ним. Ледник. И десять ручьев из-под него. Мельчайшие брызги висят над горой.

Стена ледника снизу кажется отвесной. Сколько метров в этой столбами отваливающейся стене?

— Пять, семь? — гадает только что прибывший турист.

— Шестьдесят, —отвечает старожил, побывавший близ ледника. Это высота здания СЭВ в Москве. Поднять его (в ледяном

варианте!) и поставить на гору — вот и будет Донгуз-Орунбаши.

А справа, весь в расщелинах, поросших березой, ольхой, высокогорным грабом, горбится Чегет. Вершина его скрывается за коричневым перепадом, там построено что-то круглое, и к этому круглому на мачтах тянутся две нитки канатной дороги с такими изящными креслицами, что перед подъемом их хочется еще раз испытать на прочность. В креслицах разноцветные фигурки, одни— замеревшие от красоты, разворачивающейся перед ними, другие, напротив, очень оживленные, жестикулирующие.

Опустим голову, пусть отдохнет ноющая шея. Оглянемся по сторонам.

На опушке леса, как на цветной открытке, стеклянное четырехэтажное здание гостиницы «Иткол». А выше ее плоской крыши бугрятся белейшие бока снежного Эльбруса. Все солнце, ударившись об эти склоны, отражается сюда, в ущелье, и смотреть поэтому на снега просто невозможно без темных очков.

Ландшафт венчают плавные вершины Эльбруса. Лишь в хороший бинокль можно увидеть снизу темное пятнышко «Приюта».

После суровых стен ущелья в средней его части верховья Бак-сана кажутся веселыми, светлыми, до краев наполненными жизнью. Это впечатление необманчиво. Зеленые сосняки, пять гостиниц, отличная дорога, туристские базы, магазины, кафе, нарзанные ключи с натоптанными подходами, вид на Чегет, Эльбрус и люди, люди, люди... разноязычная речь, взрывы смеха. Почти миллион туристов за год!

Это и есть Баксан эстетический, Баксан счастливых людей. Уже здесь, в верховьях, река начинает приносить пользу.

Но где же все-таки он сам? Покажись, молодой Баксан!

Канатная дорога подымает нас на первую станцию. Чуть выше стоит круглое здание, которое видно снизу. Это кафе с очень точным названием «Ай». Все отсюда «ай»: и Эльбрус, который кажется близким и совсем невысоким, и ледник на соседнем Донгузе, и уходящее вниз ущелье Баксана, по которому мы приехали, и очень голубое небо, и пьянящий воздух.

Затем еще подъем, уже в субнивальную и альпийскую зону. Глубокое ущелье между Чегетом и южным боком Эльбруса становится ближе, там блестит ленточка реки. Это изначальный Баксан.

За туристским лагерем «Азау», на поляне с тем же названием нас встречает густое мелкотравье последнего перед ледником луга. Ущелье мельчает, коричневые камни его днища почти сравниваются с поверхностью луга, и вот он, ледник, дающий начало сотне ручейков и струек. Они принимают воду из зеленоватой, потрескавшейся, языкастой окрайки льда, бегут, спешат, толкаются, сливаются, падают с порога на порог и исчезают под камнями, наконец появляются немного ниже уже сильным потоком, говорливым и неукротимым.

Это малютка Баксан, живой и деятельный.

Слева в него врывается Терскол, собравший воду у ледника Эльбруса. Теперь уже Баксан возмужал, он свиреп и опасен, его не перейдешь.

Справа из ледового озера Донгуз-Орункель в Баксан с ходу влетают еще один приток и с десяток безвестных ручьев — часть видимых, часть подземных, вернее, подкаменных. Баксан как бы вспухает и, свалившись вниз метров на семьсот, проносится мимо гостиниц и людского многоголосья с таким независимо свирепым видом, что вызывает уже чувство опасливого удивления.

Ну что ж, река, ты свое сделала уже при рождении. Собрала воду, подарила людям неписаную красоту ущелья, напоила сос-ияки живой водой и помчалась вниз, самоуверенно полагая, что теперь свободна и будешь делать, что тебе хочется.

4

Спускаемся по ущелью вниз.

Десятка три километров река бежит, толкаясь то об одну щеку ущелья, то о другую, ворчит, поет песню Свободного Потока, ворочает камни и полнеет, наливается силой.

Юсеньга, речка игривая, как молодая рысь, вприпрыжку сбегает с холодного и сумрачного перевала Бечо и решительно вкатывает ледяную свою воду в Баксан, отталкивая его русло к левому краю ущелья.

Тегенекли слева, Адылсу — белая от пузырящихся струй — справа, еще речка за речкой несут свою воду в Баксанское ущелье. Река проносится мимо поселка Эльбрус пикирующим зеленым ястребом, ревет и воет, разворачивая неподатливое каменное ложе. Все больше обкатанных валунов в русле, все шире и глубже поток, крепче и выше мосты через него.

Тесная горловина Эльджурту заставляет реку свиться в один бело-зеленый жгут из воды и пены, он с силой бьет по камням, нетерпеливо прокладывая дорогу в крутых берегах. По дну беспрерывно катятся камни, гравийная мелочь. Дно реки живет, под водой перемещаются сотни тонн каменных осыпей, и горе тому, кто неосторожно вздумает перебраться через Баксан вброд!

Мрачнеет ландшафт. Сосны стоят редко, и вид у них обреченный. Трава на прибрежных полянах редка и печальна. Камень кругом. Стены ущелья по низу гладко срезаны, лишь выше разрушены временем, над ущельем нависают потрескавшиеся глыбы, от вида которых становится как-то неуютно. Внезапно падает туман, сырой, пахучий, и все вокруг приобретает зыбкость фантастического миража. Туман так же неожиданно исчезает. Это облако зацепило нижним краем днище ущелья и, порезавшись о камни, проползло дальше, несомое сквозным ветром.

Небо в теснине маленькое, узкое, с двух сторон обрезанное островерхими горами. Там, на границе с небом, только камень и снег. Причудливы нагромождения скал с готическими острыми шпилями, с замками, крепостями, выстроенными самой природой. Коричневая, черная, красноватая окраска придает горам особенно мрачный, свирепый вид. Полное отсутствие зелени еще больше подчеркивает первородность гор и ущелья. Никакого сравнения с лесистым Западным Кавказом! Мертвый камень, грохочущая река, и такое чувство, словно ты в вечном плену, судьба твоя безысходна и нет надежды вырваться.

Машина осторожно минует километр за километром, дорога петляет то по самому берегу, то испуганно шарахается к каменной стене. За стеклом встречных автобусов удивленные, даже подавленные величием гор лица туристов-новичков. Такая грозная, немилостивая стихия в этой теснине!

Но вот просвет, горы слегка расступаются, небо шире, нам веселее, но реке от этого не легче. По правому берегу от стены ущелья и почти до противоположной стены бугрится возвышенность, когда-то преградившая путь Баксану и узко промытая слева.

— Что за препятствие? — спрашиваю у Залиханова.

— Оползень, обвал. Очень старый обвал, никто не помнит, когда это случилось. В ущелье съехала целая гора, запрудила Баксан. Можно себе представить, что произошло потом, когда река прорвала запруду...

По левому борту на сглаженной вершине горы появляются приметы человеческой деятельности. Крутая стена ущелья несет на себе следы узкого красно-бурого каменного потока. С большой высоты сюда, вниз, спускают породу, видимо, пустую породу из рудника, расположенного наверху. У самого края реки уже порядочная гора битого камня. Баксан слизал часть ее и унес. Сразу же возникает тревожное чувство: зачем это люди непременно хотят сузить и без того неширокое русло реки, создать новую, теперь уже рукотворную опасность обвала? Расчет на то, что река унесет битый камень вниз, в долины?.. В теплое время года будет, конечно, уносить, силы хватит. А зимой, когда дебит воды резко сокращается? Недолго и запрудить реку. Стоит только начать, а там сама река поднатаскает камней, забьет русло и разольется за преградой. А когда наберет силушки и где-нибудь прорвет каменную преграду, понесется бешеный поток по ущелью, сметая все на своем пути. Но за плавным поворотом чуть ниже этого места начинаются постройки, дома, инженерные сооружения, заполнившие всю ширину ущелья. Тырныауз — город рудокопов и металлургов.

Баксан уходит влево, туда, где дымят трубы обогатительной фабрики полиметаллического комбината.

Здесь, собственно, одна улица. И на ней нет, пожалуй, двух домов, стоящих на одном уровне. Все они выстроились этаким неровным амфитеатром, на ступеньках, чем ближе к борту ущелья, тем круче один над другим, гибрид города с аулом...

Но где же Баксан?

Здесь его заставили работать.

Большие водоводы забирают из запертой части реки великое множество воды, несут ее на фабрику, в цехи. Кристально чистый Баксан участвует в промывке руды, охлаждает моторы, его поднимают на большую высоту, в штреки рудников, и там он помогает бурить неподатливую сердцевину гор, скрывающую ценные руды.

Вода, конечно, не пропадает. Она стекает вниз с высот, выбрасывается с фабрики. Но это уже другая вода.

Даже прошедшая через отстойники и фильтры, она иной раз имеет вид снятого молока, и такая белесая, странная впадает ниже города в свой наполовину уменьшившийся поток, чтобы, замутив его, покатиться далее мимо огромных бугров отмытой каменной пыли, мимо развороченных карьеров вниз и вниз. Лишь через десяток километров, слегка отдышавшись и набрав кислорода, вода делается снова похожей на прежнюю.

. Да, Баксан здесь, в Тырныаузе, опять помогает людям. Теперь уже как горняк, добытчик. Без него — ни шагу. И людям пора проникнуться к нему любовью и уважением. Взял живую воду — верни ее живой, без примесей, без сора.

На комбинате кое-что сделано для очистки воды. Но далеко не все. Вот уже несколько лет в этом районе строят более крупные очистительные сооружения, но сроки окончания важнейшей стройки все переходят из года в год...

Баксан — живое существо. Его можно заставить работать, но его нужно жалеть и бережно хранить.

Он полон сил и продолжает работать далее.

Ущелье все шире, а каменные стены ниже. В распадках просматривается лес. За поселком Былым горы сменяются покатыми увалами, сплошь покрытыми мелким грабом, дубняком, густым кустарником — облепиха, шиповник, орешник. Распахиваются просторы, небо широкое, во весь горизонт. Но вдоль дороги мы еще видим выносы голого камня. Баксан ворчит в низких берегах, катит помутневшую волну. Слева широким устьем в него заходит река Гунделен. Ее чистая вода долго не смешивается с мутной бак-санской.

И снова запруда, снова огромные потемневшие от времени металлические водоводы, озеро отстойника, небольшое, ладное здание. Баксанская ГЭС.

Еще один рабочий участок неутомимой реки.

Тут все красиво, просто и чисто, все вызывает чувство восхищения человеческим разумом.

Построенная по плану ГОЭЛРО, Баксанская гидроэлектростанция почти полвека исправно вливает в электрическую реку Кавказа свой небольшой, но очень нужный поток. Она использует не саму воду, а только энергию падающей воды. Этого достаточно для пользы дела.

В здании ГЭС тихо, тепло, светло, несколько техников, электрик. Слышится ровный приятный гул. На подоконнике дремлет белобрюхий кот.

Внизу по бетонному ложу отходит усмиренная вода, она отдала свою первобытную ярость станции. Теперь эта энергия неслышно бежит по толстым проводам, подвешенным на металлических мачтах, в сторону Нальчика.

5

Главная работа у Баксана все-таки впереди.

Впрочем, нет, уже рядом.

Теперь, когда река выкатилась из ущелья, она сразу сделалась шире и мельче. Русло Баксана местами доходит до сотни метров, но вода течет не сплошным потоком от берега до берега, а разделилась на ручьи, где мелкие, где глубокие, между ними возникли галечные и каменные косы, даже острова с редкой порослью лозняка. Если бы не быстрое, порожистое течение, реку можно было бы назвать степной, равнинной.

А это что?

От низкого берега чуть в сторону отошел канал метра три шириной, прямой, ровный, явно искусственного происхождения. Перед каналом в русле устроена небольшая плотника, направляющая в него воду.

Проследим за пей.

Канал постепенно отводит воду в сторону, придерживаясь горизонталей местности, отчего она, обвалованная с двух сторон, течет все медленнее и ровнее. Бока канала и земляные валы поросли густой травой, зелень отражается в тихой воде, и картина получается совсем мирная. Баксан начисто теряет здесь свою ярость и почти замирает, готовый бежать туда, куда будет позволено. Это уже не своенравный гордый сын Кавказа, а укрощенный тихий ороситель в долине, где нет никаких скал и ущелий, где только поля, сады, огороды и опять поля.

Природа Кабардинского предгорья и равнины капризна. Она хороша, приветлива, но в то же время своенравна и даже зла.

Ну, прежде всего почва. Вся земля натаскана реками, которые сами же и спланировали равнину: затянули ямы и впадины, слизали бугры. На топографических картах линии горизонталей, то есть одинаковых по высоте точек, соединенных сплошной чертой, проходят далеко друг от друга. Равнина неспешно и постепенно снижается на север, без ступенек и перепадов. Чтобы устроить поливные карты, земледельцам оставалось лишь кое-где подправить неровности, создать идеально выровненную поверхность для заливки водой.

Это удобно. Можно отвести воду из реки выше места полива, повернуть канал поперек уклона и привести воду куда угодно без насосов и моторов.

Но сама земля легкопроницаема для воды, в ней много крупных механических частиц и мало гумуса, способного долго удерживать воду. А глубже ее подстилают пески и галька, затем крупный камень. Такая аллювиальная почва и грунты примут сколько угодно воды, но не задержат ее, влага уйдет через пески и камень, как бы промоет всю толщу и принесет не пользу, а вред: растворит и вымоет питательные соли. Решето. Неудобная земля, хоть и с хорошим рельефом.

Дождей в предгорье и на равнине выпадает порядочно. Это добрый признак. Но их все меньше и меньше по мере удаления от гор. Там, где лучше всего сажать сады и сеять хлеб, дождей мало, 500 миллиметров осадков в год. И выпадают они по старой поговорке: «Не когда просят, а когда косят». Много их осенью, мало в жаркие дни лета и весны. Кукуруза наливает зерно в июле — августе, именно тогда требуется много воды, почти тонна на килограмм сухого вещества зерна. Но небо в эти месяцы выцветает от зноя. Зато в конце сентября, когда начинается уборка кукурузы, дожди могут лить ежедневно.

Вот эти противоречия и родили у земледельцев Кабарды твердое мнение: без летнего полива хорошего урожая не получить. Значит, нужно поливать как можно больше земель, одновременно увеличивая в них гумус путем многолетнего хорошего унавоживания. Пусть привыкает держать воду при поливе.

Так река Баксан оказалась в упряжке. Это стало третьей рабочей специальностью реки, самой главной ее обязанностью.

Секретарь Баксанского райкома КПСС Питу Хажумарович Гуанов говорит:

— Мы поливаем пока 18 тысяч гектаров. Это меньше половины, примерно третья часть пашни в районе. Но зато поливаем самые отзывчивые на влагу плантации: кукурузу, подсолнечник, овощи, сады. Вода помогает собрать богатый урожай ценных продуктов. Впрочем, важнее не услышать, а увидеть. Я могу только добавить к сказанному слова старой мудрой поговорки: «Солнце без воды бич, а при воде — благословение».

И сам, прищурившись, глянул на голубое, полное солнца небо.

Стоял июль — месяц надежд.

Зеленая равнина радовала глаз свежестью красок, переливами голубых миражей. В оросителях неспешно и мощно двигалась (не текла, а именно двигалась!) согревшаяся вода. Сам Баксан, похудевший, после того как из его русла отвели примерно треть стока для пополнения соседней реки Малки, откуда в северо-западном направлении уходит канал, орошающий земли Ставрополь-щины, Северной Осетии и Чечено-Ингушетии, катил свои воды по каменному руслу быстро, но как-то безвольно, словно догадываясь, что он все равно попадет в отстойные пруды и выльется на сухие, жадные к влаге поля. Баксан был здесь, как говорится, нарасхват.

— На благоприятную погоду летом мы не особенно рассчитываем,— говорил председатель колхоза имени Шогенцукова Гузер Киляров.— Вся надежда на Баксан. Небо в июле скупое. Кукуруза наливает початки. Каждое растение в жаркую погоду пропускает через себя в сутки много литров воды. А на каждом метре пять растений. Сколько воды, а?..

Он смотрит, лукаво прищурясь, этот ладный, небольшого роста, очень подвижный, энергичный человек. Председатель знает, что кукурузе надо, но во время разговора то и дело обращает взор к Хасану Хажметову, руководителю первого производственного участка колхоза, Герою Социалистического Труда. Все, что касается кукурузы, Хажметову известно не по книгам. В районе установлен приз его имени за лучший урожай.

...От больших отстойных прудов в районе колхоза имени Шогенцукова ороситель несет светлую воду на поля колхоза «Красный Кавказ», занявшего в 1973 году первое место в республике по урожаю зерна.

Вот последние дома тихой, безлюдной улицы. И сразу же зеленый лес кукурузы почти трехметровой высоты. Это поля механизированных звеньев Хамияла Нагоева, Туты Ахметова, Хачи-ма Гутова. В каждом звене по 180—220 гектаров. Здесь все делают машины. И только поливы — а их за лето три с перерывом в 15—20 дней — проводят вручную. Дело это пока нельзя доверить машинам.

На полив участка каждого звена выходят по 20—25 человек — члены семей кукурузоводов, пожилые люди, ребятишки. За 12—14 дней надо залить каждую борозду, дать воду каждому растению, две тысячи кубометров воды на гектар!

...В резиновых сапогах, а чаще босиком, по щиколотку в мутной воде передвигаются невидимые в кукурузном лесу люди. Из полного оросителя через разрытые прораны сильной струей вода хлещет в боковой ороситель, перегороженный в конце деревянным затвором. А когда он заполняется до краев, люди с лопатами сноровисто, одним-двумя ударами, прорывают борт через каждые 70—140 сантиметров и пускают воду в неглубокие борозды вдоль рядов.

Поле не всюду идеально. Вот низинка, где непременно будет скапливаться вода. Низину наполняют и перекрывают воду земляными валиками. Вот бугорок. Туда воду «заводят» сверху, поперек борозд. Искусство полива в Кабарде давнее, многие владеют им в совершенстве.

Кукуруза — не рис, ей лишнего не надо, да и воду надо беречь. Вон сколько полей, а на каждый квадратный километр требуется 150—200 тысяч кубометров.

Зато какая кукуруза, какой подсолнечник, как красивы сады, усыпанные огромными чистыми яблоками и грушами! Сила Бак-сана, превращенная в плоды земледельческого труда. Ледниковая вода, обернувшаяся хлебом, маслом, овощами и фруктами.

На земле, оплодотворенной водой, собирают сказочные урожаи. Хамиял Нагоев на 170 гектарах получил по 81 центнеру кукурузного зерна. Его сосед — молодой, работящий Борис Жангиреев со 150 гектаров взял по 96 центнеров. А опытный Тута Ахметов обошел обоих молодых мастеров и получил с 200 гектаров по 100,3 центнера зерна. Но первенство все-таки принадлежит звеньевому Хачиму Гутову, который сумел вырастить на двухсотгектарном массиве по 105,4 центнера кукурузного зерна.

Килограмм зерна с квадратного метра земли. Прямо скажем— это похоже на фантастику. Ведь речь идет не о маленьком опытном поле, а о двух квадратных километрах!

Председатель колхоза «Красный Кавказ» Герой Социалистического Труда Башир Тхакахов говорит:

— Мастерство, вода, удобрения — вот составляющие рекордных урожаев.

Секретарь райкома добавляет:

— Открою секрет, уже переставший быть секретом. Прицел у нас на ближайшие годы — сто центнеров зерна с каждого поливного гектара. С каждого! О таком урожае когда-то говорил Климент Аркадьевич Тимирязев как о далекой мечте земледельца. А так ли далека эта мечта? Десять лет назад хозяйства нашего района собирали в среднем по 27—29 центнеров кукурузного зерна — вдвое меньше, чем в 1973 году. Есть ли у нас возможность планировать на ближайшие семь-восемь лет новое удвоение урожая, чтобы поднять его в среднем по району с нынешних 575 до 1000 граммов зерна на один квадратный метр? Теперь-то мы твердо знаем; есть! Мастера получают уже больше. В такую силу у нас практически «работает» сейчас почти три тысячи гектаров земли, облагороженных водами Баксана, Малки и Чегема.

Секретарь задумался.

Внизу бормотала река, утомленная зноем. Над долиной Бак-сана висела голубая дымка — неизменная спутница устойчивого антициклона. Она завесила близкие горы, отдалила зеленые ландшафты равнины.

Вздохнув, Гуанов спросил:

— Так что же с рекой, друзья?

— Мы поставим вот здесь, у моста, памятный камень,— с воодушевлением произнес Башир Тхакахов.— Найдем гранитную глыбу, привезем в мастерскую и высечем на ней хорошие слова...

— Какие слова, ты подумал?

— Нет еще, не подумал. У меня для Баксана много добрых слов, надо отобрать самые верные.

— Самые точные?

— И верные. Мы верим своей реке. В силу ее верим. В доброту. В ее бессмертие. Ведь она всегда будет. Как и солнце.

— Ты сказал хорошо. Река — наш друг, и мы отметим нашу дружбу. Как друзья мы обязаны беречь ее. Вот только все ли мы делаем, Андрей Андреевич, чтобы сберечь Баксан?

— Далеко не все. Крепление берегов, отстойники. Долговременные инженерные сооружения...

— А рыба, Андрей Андреевич? Аболишии развел руками.

— Так скажи, где форель, где усач — царь-рыба? Почему обеднел наш Баксан?

— Плотина на Тереке. Об этом не раз писали в газетах. Плотину возвели, электростанцию построили, а прохода на нерест рыба не имеет. Забыли. Вот и опустел Баксан. Я сам мальчишкой баловался, во-от таких усачей в запруде лавливал...

Бежит Баксан, омывает камни, лижет скользкую гальку. Широко расступились его берега, фиксируя паводковое буйство, которое вот-вот качнется опять, если постоит над горами еще с неделю такая жаркая, безветренная погода. Еще сорок, ну, может быть, пятьдесят километров осталось ему бежать, обнимется он со своей сестрой Малкой, сблизится с братом Чегемом, бегущим правее, и ворвутся они все вместе в сердитый Терек.

Не много воды приносит Баксан к своему устью. Поистратил он силушку на добрые дела, помог всем, кто живет в его суровом ущелье, в красивом предгорье, на живописной равнине, отдал им воду и, сделав много доброго, растворится наконец в холодном Тереке.

Когда-то люди боялись Баксана. В самом имени его заложена эта боязнь: ведь по-кабардински оно означает «пенный», «бурный», а по-балкарски — «гневный», «удушающий живое», «тяжкий». История реки полна катастрофами.

Все переменилось теперь. Люди открыли для себя непередаваемую красоту истоков Баксана—Призльбрусье и зачастили туда. Взяли силу горной реки для фабрики, для турбин. Разделили поток, направив воду в сотни каналов и оросителей. И обернулся Баксан добром для людей, не потеряв при этом своей природной красоты, своего непередаваемого очарования.

Наверное, так и нужно: не нарушая природного равновесия, по-умному, расчетливо пользоваться богатствами природы.

А памятник реке?.. Что ж, памятники ставят не только людям. И если удастся найти для баксанского камня умные, подходящие слова человеческой благодарности, эти слова будут полезны не реке — река проживет без них,— а другим людям, всем, кто остановится у камня, прочтет надпись..

Прочтет и задумается. Прежде всего вспомнив реку своего детства...

ОБ АВТОРЕ