Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений


На суше и на море 1975(15) ПУТЕШЕСТВИЯ. ПРИКЛЮЧЕНИЯ


ЮРИЙ СКВОРЦОВ

БУДНИ САЯНСКОЙ СТРОЙКИ

Очерк



Не везло, не удавалось увидеть мне самое начало...

Когда впервые приехал я на Братскую ГЭС, то застал там уже укладку бетона. Уже перегорожена была Ангара толстой монолитной стеной — зубчатой, как крепостное ограждение. Краны ростом чуть не с Эйфелеву башню подавали металлическими руками бетон на гребень этой стены, и она, поднимаясь, быстро выравнивалась, но всего на час, на два. А потом снова на плотине где-нибудь появлялся тупой бетонный уступ. То, что увидел я в Братске, можно было назвать уже буднями стройки — с налаженным ритмом, четкой очередностью дел, торопливой внешне, но в действительности спокойной, размеренной работой.

На Красноярскую ГЭС попал я в день перекрытия реки. Колонны грузовиков неслись к прорану, как в бой, и, дрожа от натуги железными кузовами, «выстреливали» в воду многотонными октаэдрами. Бомбами плюхались они в Енисей, поднимая гигантские фонтаны. К полудню несколько бетонных треугольников уже торчали из воды на середине реки, а с берегов неслось тысячеголосое «Ура!». Люди обнимали друг друга, смеялись, кричали, аплодировали. Это был финиш многолетней работы, самого трудного этапа стройки — от «нуля» до перекрытия реки.

И уже стал подумывать я, что так, наверное, и не доведется мне увидеть, как же начинаются ГЭС, с чего, с какого дела? И какие люди начинают такие вот гигантские стройки, которые без преувеличения называют великими? Ибо нет пока на земле более грандиозных сооружений, чем плотины на главных сибирских реках.

И все-таки повезло, посчастливилось мне увидеть самое начало. Увидеть первые муки и первые радости рождения гигантской гидростройки. Когда через несколько лет самая мощная в мире Саянская ГЭС будет построена и бетонная арка высотой в двести с лишним метров перегородит Енисей и когда там, в центре Саян, тревожные дни и бессонные ночи, неистовая усталость рук и отчаянная дерзость надежды, улыбки и слезы, рев моторов и песни, когда все это уже окажется позади, я буду истинно счастлив, что видел, как все это начиналось...

Ох как трудно было десять лет назад добираться к месту будущей стройки!

От города Абакана до поселка Майна — сто километров по буро-желтой, выжженной солнцем, пустынной, никогда не паханной степи — шла заброшенная грунтовая дорога, разбитая вдрызг, вытряхивающая душу каждой своей твердой как камень колдобиной.

Шофер газика сначала крепился, сурово стиснув зубы, молчал, дабы показать, что ему, местному, эти испытания привычны. Но километров через сорок и он зачертыхался, а немного погодя вдруг размечтался:

— Ничего, товарищи, отмучаемся скоро! Через год здесь главная трасса стройки пройдет, асфальт будет. Полтора часа — и на месте! Здорово будет, верно ведь, а?

Но у нас, пассажиров, хватило сил лишь промычать что-то утвердительное в ответ. Радужная перспектива на следующий год не очень-то помогала терпеть сиюминутные муки.

Наконец на горизонте проступила синяя гряда гор. И это означало, что скоро мы все же доберемся до берега Енисея, в Майну — штаб будущей стройки.

Майна оказалась обычным сибирским поселком: рубленые дома, глухие заборы, высокие поленницы дров. Едва приехали, выяснилось, что никакого штаба стройки еще нет, а есть лишь база геологов. И они пока единственные, кто связан здесь с будущей ГЭС. Но и геологи живут не в Майне, а в деревне Карлово. И до нее, до настоящего места будущей стройки, нужно еще двадцать километров плыть вверх по Енисею.

Десять лет прошло, а не могу я забыть ту поездку на катере вверх по великой сибирской реке от крошечного поселка Майна. Не видел я никогда больше такого величия гор, таких невероятных изгибов большой реки, не испытал потом ни разу такого душевного волнения, трепета, восторга от земной красоты.

Енисей, сжатый здесь с двух сторон угрюмыми, грозными горами, неистово петлял между ними, и с катера все время казалось, что нет реке впереди прохода. И течет она нам навстречу, выныривая из-под основания гор, из пробитых в них неизвестным, волшебным образом тоннелей. Катер стремительно несся прямо на какую-нибудь скалу, только в трех-четырех метрах от нее делал резкий поворот, а впереди открывался еще один коротенький отрезок реки. И снова высоченная скала закрывала нам дорогу.

Горы вели над нашими головами медленный хоровод, и казалось что мы попали в гигантский лабиринт, из которого нет дороги ни вперед, ни назад. И утесы только из-за величественности своей и строгости не смеются над нами своими громоподобными басами, а молча наблюдают, как мечемся мы у их подножий, крошечные, суетливые, наивно полагающие, что все же найдем выход.

Но вот, протиснувшись в который раз в узкий проход между скалами, катер вырвался на относительный простор — горы отступили на сорок — пятьдесят метров от берегов, и на песчаной отмели слева показался десяток изб и цепочка огоньков у самой воды, у бревенчатого причала.

— Карлово! — сказал моторист.— Вон там, за последними домами и встанет плотина.

Я посмотрел в том направлении и увидел узкое пространство между двух гор, которые, сжав реку, тянулись друг к другу своими могучими боками.

Но только следующим утром, когда солнце поднялось высоко и разогнало темноту ущелья, разглядел я как следует эти горы, между которыми должна встать плотина.

Гора слева оказалась с довольно пологим склоном, сплошь покрытым тайгой, еще не тронутой людьми. Потребовалось усилие воображения, чтобы представить эту гору уже в «рабочем состоянии» — изрезанной дорогами, очищенной от верхнего слоя земли до голого камня. Плотина (я уже знал к тому времени об этом, побывав на нескольких гидростройках) должна всей своей тяжестью опереться на скалу и схватиться, слиться с ней намертво, на века. Но почти у самой вершины горы я все же разглядел первый след пребывания здесь людей, первую их метку — белый столб, показывающий, что именно на ту высоту и поднимется стена плотины, что там, почти у облаков, пройдет ее гребень.

Гора на другом берегу была совсем иной. Не полого, а обрывисто спускалась она к Енисею, даже нависала над ним своим шершавым каменным боком. Складки гранита, его трещины, его гладкие обнаженные плоскости создавали впечатление неприступного грозного бастиона, к которому и приблизиться-то боязно. Но даже издали было видно, что штурм его уже начался: скалу облепили белые деревянные лестницы, какие-то трубы и провода тянулись снизу вверх и у самой вершины пропадали в ветвях крошечных сосенок и берез. Оттуда, с вершины, доносилось глухое тарахтение моторов, а иногда и отрывистые голоса. И хотя людей не было видно с этого берега реки, белые лестницы, тарахтение моторов и голоса — все свидетельствовало о том, что сооружение ГЭС фактически началось...

— Вы не из Гидропроекта?

Я обернулся. Рядом стоял паренек в потертой брезентовой робе. Я не слышал, как он подошел: вязкий прибрежный песок скрадывал звуки шагов.

Я сказал, что приехал писать о стройке. И паренек сразу же, не дожидаясь моей просьбы, заметив, вероятно, что я уже давно разглядываю противоположный берег, стал объяснять, что там сейчас делается.

Оказывается, и лестницы, и провода, и трубы — «всю эту цивилизацию сотворили рабочие». Они пробивают в горе штольни метров на тридцать — сорок вглубь, чтобы узнать, нет ли в горе пустот или значительных трещин, ибо гора в этом случае может не выдержать тяжести плотины. Еще он объяснил мне, что кроме рабочих «вкалывают» там, на горе, они, геологи. Составляют подробное внешнее описание всех выступов и впадин. И делают они это, «целыми днями ползая на брюхе», для инженеров из Гидропроекта, которые затем начнут прикидывать, где и как лучше проложить по горе дороги и где установить электроопоры. И еще он сообщил, как бы между прочим, но не без тайной гордости, что они, геологи, тут уже второй «сезон», когда пришли сюда, рабочих еще и в помине не было, и стройку, само собой разумеется, начали они. Как, впрочем, и всюду. Такая уж у них, геологов, специальность — все начинать!

Я слушал паренька и думал о том, что он, не подозревая об этом, подсказывает мне, с чего и с кого начинать очерк об этой стройке и ее людях. Конечно, с геологов!

У причала затарахтел лодочный мотор. Прогревали двигатель.

— Ну, мне пора лезть в гору! — сказал паренек и стал прощаться.

— Может быть, возьмете меня с собой? — спросил я.

— Поехали! Вон и напарник спешит, сейчас тронемся!

К пристани подбежал парень в такой же брезентовой робе, бородатый, в руке он держал огромный альбом, какие обычно носят художники.

Знакомиться мы стали уже в лодке, когда отошла она от пристани и двинулась наискось против течения. Подвесной мотор пискливо завыл от натуги, в борт лодки тяжело, будто кулаками, забарабанили сильные речные струи.

Первого паренька, с которым разговорились мы на берегу, звали Лев Козловский, второго (я сразу же окрестил его для себя «художником») — Геннадий Комиссаров. Оба с кафедры геологии Московского университета. Окончили геологический факультет и остались в университете для «деятельности на научном поприще».

Разговорчивыми оказались мои спутники. Через пять минут я уже знал, что Гена Комиссаров только благодаря гимнастике по методу йогов «сейчас в силе», хотя еще три года назад считался на факультете тщедушным. Это сообщил мне Лев, лукаво поглядывая на друга. А потом они поменялись ролями, и я узнал от Геннадия, что Лев, конечно, геолог неплохой, но, увы, невезучий. Не так давно, лазая по окрестным горам, сломал ногу, и пришлось, чтобы хоть как-то утешить его, назвать эту гору «пиком Козловского». Но в официальные карты это название, увы, не войдет: в честь «инвалидов» горы не называют.

Вот так и подтрунивали друг над другом оба геолога, пока мы переправлялись на левый берег Енисея. Чем ближе подходили мы к горе, тем все грознее нависали над нами ее темно-коричневые глыбы, тем все более неприступной и мрачной становилась она. Вода совсем потемнела у ее подножия, и холодом пахнуло на нас, словно приблизились мы к входу в подземелье.

Мы причалили к белой дощатой лестнице. Лодочник ухватился за нее рукой и помог нам взобраться на нижние широкие ступеньки.

— Когда встречать вас? — спросил он. Лев немного подумал:

— Часа в четыре. Как солнце зайдет!

Оттолкнув ногой лодку, он первым полез по ступеням вверх.

Широкая, с перилами лестница быстро кончилась. Выше вела уже почти вертикальная, без всяких перил. Пришлось обеими руками крепко держаться за нее, как можно ближе прижимаясь к ней грудью.

Геннадий привязал к альбому шнурок, повесил его себе на шею и, забросив альбом, словно рюкзак, за спину, бодро перебирал руками и ногами впереди меня. Лев, страхуя новичка, лез сзади.

Гена давал мне на ходу необходимые инструкции, как вести себя, когда сойдем с лестницы;

— Ногу надо ставить на скалу плавно,— говорил он, не оборачиваясь.— И опираться на нее не сразу, медленно; вдруг камень пошатнется. Убирать ногу тоже надо плавно; можете камень сдвинуть, он покатится вниз, тогда Лев получит такой удар, что со страху сломает себе ногу еще раз!

— Эй, там, наверху, полегче на поворотах! — раздался голос Льва.

— Это я к примеру, Левушка, ты не сердись! — хмыкнул Геннадий.— Так вот, продолжаю. Это, кстати, очень серьезно. Если, не дай бог, сорветесь, старайтесь из любого положения вывернуться на спину и чуть согнуться, пусть мягкое место страдает, зато голова будет цела. Метод проверенный, тысячи раз испытанный. Ноги при этом ставьте шире; авось зацепитесь за какой-нибудь куст...

Честно говоря, советы Геннадия резко поубавили мой энтузиазм. Я с опаской посмотрел вниз... Голая вертикальная скала, а на самом дне обрыва, прямо подо мной,— поросший мхом острый валун.

— Вниз смотреть не надо! — слышу голос Геннадия.— В горах нужно смотреть все время вверх и опасность ждать главным образом оттуда. Наконец, последнее — самое основное...

Узнай об этом «основном» не на лестнице, уже высоко над землей, а еще там, на берегу, я вряд ля пустился бы в это путешествие. Оказывается, на горе камнепады происходят чуть ли не каждый час. Рабочие вынуждены сбрасывать вниз из штолен гранитную породу, иначе она закроет им все входы в штольни. Правда, перед сбросом рабочие включают предупредительную сирену. Через минуту начинается камнепад.

— Услышите сирену,— говорит Геннадий,— бросайтесь к первому же толстому дереву и прижимайтесь к нему. Пока все камни не пролетят, не шевелиться. Ну вот и все инструкции. Выходим на «участок».

И он, оттолкнувшись от лестницы, сделал большой прыжок вправо и уцепился за выступ в камнях. Повисел несколько секунд на одних руках, нащупал какие-то углубления для ног, встал, обернулся ко мне:

— Смелее, тут много трещин, есть за что ухватиться!

Мне ничего не оставалось, как последовать его примеру. Потребовалось время (наверное, с минуту), чтобы я перевел дух и обрел способность смотреть по сторонам. Лев куда-то исчез. Его голос раздался далеко в стороне:

— Геннадий! Бросай рулетку!

— Ты на том же месте, где остановились вчера?

— Ну да! Пятый квадрат!

— Лови!

Блестящий металлический диск рулетки полетел вправо, в заросли кустов. В воздухе змейкой сверкнула разматывающаяся лента.

— Тринадцать метров триста! — снова раздался голос Льва.

— Теперь возьми чуть выше!

Наконец я увидел Льва. Он появился из кустов, сжимая в левой руке рулетку, а правой нащупывая, за что ухватиться. Нашел, подтянулся, встал. Затем сделал еще шаг вверх, еще... Рулетка медленно разматывалась, серебристая ленточка ползла по камням и тихонько позванивала, цеплялась за выступы.

— Семнадцать метров семьсот!

— Хорошо, запомнил! — громко сказал Геннадий.— Записать пока не могу: тут надо держаться двумя руками. Давай, поднимайся еще! И мы тоже!

«Теперь я окажусь замыкающим»,— с тревогой подумал я. Но не угадал. Лев подождал, пока я поднимусь к нему, затем передвинусь повыше. Он снова страховал меня. И не только страховал — вел!

— Правее вас корень, видите? Беритесь за него, должен выдержать. Так! Теперь левее — беритесь за низ куста. Верно! Сейчас передохнем...

Голая скала кончилась, мы выбрались на небольшую, но довольно пологую площадку. Две или три березы росли здесь, неизвестно за что уцепившись корнями.

Сели покурить. Геннадий положил на колени альбом, раскрыл, стал что-то записывать в него. Вокруг была удивительная тишина — тугая, звенящая, какая бывает только на большой высоте. Цепи гор, тянувшиеся до горизонта, белые перья облаков, синевато-серебряный блеск реки — все виделось отсюда резко, четко, словно, не было вокруг воздуха, его густоты, его дрожащей, переливающейся дымки.

...Какой-то шелест — тихий, ласковый — послышался за нашими спинами.

— Камни! — закричал Геннадий и резко дернул меня за рукав. Я молниеносно вскочил.

— Вон за то дерево, быстро!

Он сильно толкнул меня к толстому стволу березы.

— Вот черт, проворонили сирену!

Шелест превратился в рев. Кусты в нескольких метрах от нас заворочались, закачались, словно от сильного порыва ветра, и оттуда прямо на нас брызнул поток мелких камней.

Я прижался грудью к стволу березы.

Словно дробью выстрелили в нее: десятки мелких камней ударились о ствол и, отскочив, понеслись дальше. И вот уже зацокали, забарабанили где-то глубоко внизу.

Наступила тишина.

Я обернулся к Геннадию. Он стоял неподалеку, как и я, прижавшись к дереву. Еще чуть дальше, за большим валуном, лежал Лев. Он помахал мне рукой. Я ответил тем же.

— Не шевелитесь! — закричал Геннадий.— Сейчас... Но последних его слов я уже не смог разобрать.

С грохотом, с треском ломаемых веток на нас неслись сверху гранитные валуны. Я инстинктивно закрыл глаза и почувствовал, как тяжелый камень с огромной силой ударил в ствол березы. Она вздрогнула, на меня посыпались сверху сухие ветки и листья. Но береза выдержала. Камень уперся в нее и, не переломив, замер .

Внизу гремел настоящий гром, слышались тяжелые всплески воды.

И снова стало тихо.

— Отбой! — скомандовал Геннадий и шагнул ко мне.— Целы? Царапин, ушибов нет?

— Нет вроде. Только звенит в ушах.

— Это сейчас пройдет. Подошел Лев, протянул сигарету.

— С боевым крещением вас! Мы-то привыкли, по пять раз на дню эти бомбежки переживаем.

Минут через десять, покурив и придя в себя, мы снова двинулись «обмерять» гору.

В четыре часа, валясь от усталости, плюхнулись мы наконец в уже поджидавший нас катер.

— Укатали мы вас за день,— смеется Лев.— Но вы сами напросились!

— Ничего, будет о чем писать!

— О героизме геологов?

— Ну, о героизме — это, наверное, слишком. А вот о том, что работа у вас трудная,— это точно.

— Мы привыкли! Второй сезон здесь. Все знакомо.

— Сегодня было трудно?

— Да, пожалуй!

Катерок разворачивается и берет курс на деревню Карлово.

Вечером после ужина сидим в натопленной избе, пьем плиточный чай, слушаем репортаж о футбольном матче. Лев учит меня сворачивать «козью ножку». Я впервые в жизни пробую курить махорку, кашляю, задыхаюсь, но чувствую и какую-то радость, может быть, оттого, что интересно прожил этот день, что сам стал хоть чуточку геологом, приобщился к тем, кто дает начало стройке.

— А вы когда-нибудь смотрели на Луну в теодолит? — вдруг спрашивает Лев.— Хотите посмотреть? Это интересно!

Мы выходим из избы. Тихая, звездная ночь. Урчит, перекатываясь где-то по камням, Енисей. В распадке гор, тех самых, что должна соединить плотина,— оранжевый круг Луны.

Лев устанавливает на деревянной треноге теодолит, нацеливает его на оранжевый диск.

— Смотрите!

Прикладываюсь глазом к холодному окуляру. Но вероятно, я задел ногой за треногу и чуть сместил «подзорную трубу». В окуляре не Луна, а тот самый столб, что установили на вершине горы, в том месте, где будет гребень плотины.

Столб этот, увеличенный линзами во много раз, сейчас огромен, как стела.

Стела в честь теперешних и будущих строителей ГЭС.

Сколько раз впоследствии приезжал я сюда! От прежней деревеньки Карлово всего один дом остался, да и тот перестроили, переоборудовали под рабочую столовую.

От поселка Майна до места стройки уже давно никто не добирается водой на катере. По берегу проложили, обтесав горы, извилистое, но широкое бетонированное шоссе, а параллельно ему еще и железнодорожную ветку. Через Енисей перекинулся мост — солидный, красивый. Чем-то он напоминает Крымский в Москве. Вероятно, ажурными фермами, легкостью и четкостью металлических конструкций.

Геологов я больше не встречал на стройке. Где сейчас Геннадий и Лев, не знаю. Но наверное, тут же, в Сибири, «дают старт» новой ГЭС. Столб тот на вершине горы по-прежнему существует, показывая всем, где пройдет гребень Саянской плотины. Он стал своеобразной достопримечательностью стройки, его демонстрируют всем новичкам и экскурсантам.

Да-да, на стройку уже приезжают экскурсанты. Их водят по котловану, и они восторженно смотрят на огромную бетонную стену, которая вырастает из центра котлована, прямо из бывшего енисейского дна. Но это еще не плотина, это всего лишь водоразборная перемычка.

Осматривают экскурсанты и новый город — Черемушки, который сейчас возводится в трех километрах от котлована, в небольшой долине на левом берегу Енисея. Возводится он из блоков и панелей, вырастают дома с полным городским сервисом.

Показывают экскурсантам и поселок Майну. Он хоть и деревянный в основном, но ничего общего со старой Майной не имеет: прямые улицы, вереницы двухэтажных общежитий (каждое окрашено в яркий цвет), большой клуб, новая гостиница с зимним садиком в вестибюле, современные магазины со стеклянными витринами во всю стену.

Майна так разрослась, что пришлось ей обзавестись собственным автобусным сообщением; из конца в конец пешком уже идти долго.

И Черемушки и Майна — их еще официально не называют городами — стали сейчас самыми крупными поселками в Красноярском крае.

Но все это сейчас, сегодня...

А мне хочется вновь перенести читателя на несколько лет назад ...

Штурм Енисея на Саянской ГЭС официально начался 12 сентября 1968 года. В тот день в реку была сброшена первая бетонная глыба, на которой кто-то размашисто написал краской: «Идем на вы, Енисей!» Глыбу сбросили с «четвертака» — двадцатипятитонного самосвала. Управлял машиной Илья Кожура.

Когда шофер подвел свой «четвертак» к самой воде, люди, что стояли вдоль берега, растянувшись почти на целый километр, торжественно замерли. Было слышно только жужжание кинокамер. Кузов самосвала повис над Енисеем и стал медленно подниматься. Бетонная глыба в кузове дрогнула, тяжело заворочалась и покатилась вниз. Самосвал подбросило, словно орудие после залпа. Громкий всплеск перекрыли восторженные людские голоса. Это было первое торжество на стройке, первый ее праздник.

С того дня шофер Илья Кожура стал на Саянской ГЭС самым популярным человеком.

Шоферы на гидростройках всегда в особом почете. Кто, как не они, отсыпает долгими месяцами высокие земляные перемычки котлована, непрерывно, круглые суткР1 подвозит к кранам теплый, вязкий бетон? Кто, как не они, кидает свои машины в настоящий бой, когда нужно за несколько часов единым штурмом перекрыть, остановить реку? Шоферская слава и популярность на гидростройках заслужены долгим и нелегким трудом.

Но по традиции каждую гидростройку официально открывает один шофер, самый лучший. Саянскую ГЭС «открыл» Илья Кожура. Даже внешне соответствовал он своему званию героя, кумира стройки. Природа наделила его почти двухметровым ростом и богатырским сложением. Коренной сибиряк, Кожура вобрал в себя черты истинно сибирской натуры: почти величественную неторопливость, этакое показное тугодумие, плавный, певучий говор с традиционными «однако» и «ну».

Разговаривать с Кожурой — великое испытание. Однажды я битый час засыпал его вопросами и в ответ слышал только «ну», «нет», «нормально», «хорошо». Застенчивости в нем оказалось тоже сверх меры.

— Живу, однако, хорошо,— говорил он,— жалоб не имею.

А жил тогда плохо, снимал угол, квартиру в новом доме получил позже, через год.

— Машина у меня тоже, однако, хорошая.

Я потом справлялся в гараже: оказалось, «четвертак» его ломался чаще других. Кожура сам выбрал себе машину похуже, чтобы другие, кто послабее, не мучались с бесконечными ремонтами. У такой махины, как «четвертак», одно колесо снять — надо, как мне сказали, полдня потом отдыхать.

Поскольку давать интервью Кожура был не мастак, я решил, что действовать надо как-то иначе. Мы разговаривали с ним однажды в обеденный перерыв у столовой. Выяснилось, что он сейчас возит камень из карьера, Я уговорил его взять меня с собой.

В кабину самосвала пришлось залезать по вертикальной лесенке, как на паровоз. Кабина огромная, но залез в нее Кожура — и стало тесновато.

Поехали.

Карьер оказался на крутом склоне горы. Как туда умудрился добраться экскаватор, неизвестно. Наверное, цеплялся ковшом за скалы и подтягивал сам. себя. Площадочка около его гусениц — я разглядел еще снизу — с детскую песочницу. И сразу — глубокий обрыв.

— Это нам туда, к экскаватору лезть?

— А как же. Залезем!

Машину трясло как в лихорадке. Руль в руках Контуры бился почти в истерике — вправо, влево. Наконец мы уткнулись мотором в гусеницы экскаватора.

— Теперь разворачиваться будем,— сказал Кожура.

Он взялся за дело, и настроение у него сразу поднялось, разговаривать веселее стал.

Начали разворачиваться. Метр вперед — метр назад. Наконец повисли прямо над пропастью. Внизу ели, как пики, ощетинились своими острыми верхушками.

Кожура выключил мотор.

— Ну вот и все.

— Застряли?

— Зачем застряли? Загружаться будем.

Он высунулся из кабины, махнул рукой экскаваторщику и захлопнул дверцу.

— Не пугайтесь: сейчас грохнет сильно. Первый ковш пойдет. Действительно, как молотом, но крыше ударило. Машину подбросило и грузно закачало на рессорах.

Потом снова ударило сверху молотом. И еще раз. Я прямо собственной спиной почувствовал: невероятная тяжесть легла к нам в кузов. Тяжесть гранита.

Кожура все не включал мотор, чего-то ждал. Наконец высунулся из кабины, крикнул экскаваторщику:

— Эй, еще ковш давай! Забыл? — Й уже мне пояснил: — Я по четыре ковша вожу. Другие ребята — по три. Вот он по привычке и мне три кидает. Новенький экскаваторщик, второй день работает.

Насыпали нам еще ковш. Контура завел мотор. И начали мы пятиться назад, от обрыва. Опять руль до отказа влево, потом до отказа вправо. Метр вперед — метр назад. Эквилибристика какая-то, цирковой номер. Только из тех, что не под музыку, а под барабанную дробь исполняются, особой сложности.

Кожура взмок весь. Скинул ватник, бросил под сиденье. Наконец из-под мотора дорога нырнула вниз. Мы оба вздохнули с облегчением.

— Ну и работа у вас!

Смеется, хитровато поблескивая глазами:

— А что? Однако, нормальная работа. Знаете, чем только плоха? Штанов не напасешься. Поелозишь вот так по сиденью дня три-четыре — и готово, дыры. Неси жене на починку. Этим, конечно, плохо. А так чего же, нормальная работа.

Я ездил с ним до конца смены. Девять раз вверх, и столько же вниз, к Енисею, где уже начали отсыпать продольную перемычку котлована.

Кое-что Кожура все же рассказал о себе.

Удивительным он оказался человеком. Вот есть, к примеру, любители острых ощущений, им постоянная опасность нужна, риск. Илья Кожура в своей жизни не опасностей искал — трудностей.

Был он колхозным шофером. Но вот узнал, что начали прокладывать через тайгу и горы железную дорогу Абакан — Тайшет, что требуются там сильные парни, и отправился туда. Водил машину по самим непроходимым местам. Все знали: если «засел» трактор, это еще не значит, что тут не пройдет машина Кожуры. На особо опасных участках только ему и доверяли перевозить людей. Ушел со стройки, когда по новой трассе пошли железнодорожные составы.

Казалось бы, мог теперь отдохнуть, хоть на время найти работу полегче, поспокойнее. Илья Кожура одним из первых приехал на Саянскую ГЭС. К самому началу, к самой тяжелой работе.

Между прочим, двадцатипятитонный самосвал он до этого никогда не водил. Не было у него такой возможности на трассе. Здесь еле дождался сесть за руль, по такой машине давно «чесались руки».

Люди, которым чем труднее, тем веселее на душе, не только самые счастливые, но и самые полезные всюду. Вот почему и в Майне оказался Илья Кожура на виду. И именно ему доверили официально открыть стройку.

После этого торжественного дня Кожура вместе с другими шоферами занялся отсыпкой перемычек котлована. Возил от карьеров к Енисею гальку, гранит, землю, то есть делал самую главную на стройке работу. Весной вода в реке поднялась выше предполагаемого уровня и стала просачиваться сквозь каменную насыпь в котлован. Это была неприятность, но все же не беда. В котлован притащили насосы, началась откачка.

Но однажды ночью объявили тревогу. Уровень воды в Енисее внезапно поднялся еще выше, и вода хлынула в котлован через каменную гряду. Надо было немедленно наращивать насыпь, хотя бы на метр.

Развернулась настоящая битва. Шоферы, не жалея машин, выжимали из них все возможное. Над стройкой повис рев моторов, тучи пыли закрыли даже верхушки гор. Двое суток непрерывной бешеной работы выдержали многие,. трое суток — один Кожура.

После этой битвы партком ГЭС — всем на память, а новичкам в назидание — выпустил специальную листовку с рассказом о том, как отстояли котлован. Упомянут в рассказе и Кожура. Оказывается, ему предлагали сдать машину сменщику, уговаривали поспать хоть пару часов, ему наконец приказывали это сделать — он продолжал работать.

...После девятой «ездки» Илья подвел свой «четвертак» к гаражу: его рабочий день кончился. Я стал прощаться.

— Погодите, однако. Сейчас сдам машину, вместе поедем в Майну.

Через минуту он вернулся.

— Поезжайте. Мне надо остаться.

— Случилось что-нибудь?

— Сменщик на работу не вышел. Болеет все. Надо за него поработать.

— Еще целую смену? Он кивнул головой.

— И давно вы так — по две смены?

— Да нет. Сменщик всего неделю болеет, может, дней десять. Ну, до свидания, счастливо!

И пошел назад, к своему самосвалу.

Впоследствии я узнал и еще одну историю, случившуюся с героем моего рассказа.

...Когда Кожура собрался уезжать из своей деревни на строительство дороги Абакан — Тайшет, вышел у него с односельчанами весьма крутой разговор. Не хотели его отпускать из колхоза: прекрасный, золотой работник — и вдруг увольняется! Пробовали уговаривать, убеждать — не помогало. И тогда в сердцах кто-то ему прямо в лицо и бросил:

— За длинным рублем, Илюша, подаешься! Но не будет тебе счастья. Вернешься, попросишься назад! Думаешь, «Волгу» в бегах наживешь? Не получится! С пустыми руками к нам вернешься!

Как Илья кулаки свои в карманах удержал, он и сам не знает. Но кулаки он тогда хоть и не пустил в ход, а слов ответных удержать не смог. И при всем народе поклялся: либо в деревню через несколько лет на собственной «Волге» въедет, либо никогда больше его здесь не увидят.

G тем и укатил.

Думаю, что обидчик его давно забыл о том случае, сам, возможно, куда-нибудь уехал. Но Илья все эти годы про свою клятву, данную сгоряча, помнил. Крепко помнил. Порой сам над собой смеялся: глупость сотворил, мальчишество настоящее. Но чаще думал с досадой, с решимостью: все равно сдержит слово. Он знал себя: самолюбие не даст покоя, если не выполнит он клятвы.

Мне он рассказал эту историю лишь потому, что случайно сам задел ее. Стал вдруг меня спрашивать: где легче купить машину — здесь или в Москве? Какие в столице очереди, сколько надо ждать?

— Копите деньги на «Волгу»? — поинтересовался я. Он смутился:

— Да уже есть гроши — лежат, душу жгут! Победить в одном споре надо!

И рассказал про зарок, что дал когда-то в родной деревне.

Через два года, приехав снова на Саянскую ГЭС, я с Кожурой не встретился, не довелось, но про него расспрашивал. Сказали: работает, как прежде,— за троих. С начальством ругается, если оно, начальство, кого-нибудь из шоферов обидит. Купил ли себе машину? Купил «Волгу». Гараж около дома выстроил. Ездил ли на ней в отпуск в деревню? Нет, не ездил. На стройке как раз горячо было, так Илья отпуск прервал и раньше срока на работу вышел. Не догулял человек, не отдохнул по-настоящему...

Вот, собственно, и вся история. Незатейливая. Житейская. Но мне думается, еще одну грань натуры Ильи Кожуры она проявила. Кожура выиграл в споре, но не поддался до конца ни мелким страстям, ни мелким целям. Дело — вот что поставил он для себя главным.

Между прочим, на буфере его «четвертака» красуется крупная надпись: «Слава труду!» Надпись сделали к тому, первому празднику, когда Илья Кожура сбрасывал в Енисей бетонную глыбу. Так надпись и осталась на его машине. По заслугам.

Ну вот и сделал я небольшой экскурс в историю стройки, рассказал о том, кто ее начинал. Попытался нарисовать портрет одного из пяти тысяч человек, возводящих в центре Саян самую мощную в мире гидростанцию.

Пора перейти к проблемам этой стройки, не техническим, разумеется. Технические проблемы — дело инженеров. Меня же интересуют проблемы социально-нравственные.

Там, на Саянской стройке, я встречал главным образом людей горячих, одержимых делом. Людей, для которых работа — это их жизнь. Они не делят время на производственное и личное, не копят силу и энергию «для дома» и вообще мало говорят о себе, а о работе могут рассказывать бесконечно.

Повторяю: на Саянской стройке я встречал главным образом энтузиастов. И понятно почему.

Здесь работают добровольцы. Те, кто сами, по собственному желанию оставили где-то далеко свой дом, привычную работу, друзей, налаженный быт и приехали в «медвежий угол» создавать здесь новое чудо, претворять в жизнь то, что вошло в планы пятилетки одной из главных задач.

Саянская ГЭС возводится не для того, чтобы мощностью и масштабами своими удивить мир. Ее гигантская энергия нужна для освоения колоссального района Сибири, для превращения его в индустриальный, высокоразвитый.

Юг Красноярского края — это сейчас бескрайние холмистые степи, по которым гуляет «хакас» — ветер, несущий тучи пыли. Машины вынуждены останавливаться, если они захвачены этим ветром: в черной пурге невозможно различить дороги.

Юг Красноярского края — это горы, не тронутые еще человеком, хранящие огромные запасы мрамора. Рельеф долины Енисея — это по существу готовые площадки для возведения заводских корпусов и жилых кварталов городов.

И они в ближайшее время появятся тут — и заводы, и города: принято решение о создании Саянского промышленного комплекса.

На окраине Абакана уже вовсю развернулось строительство самого крупного в стране вагоностроительного завода. Металлические фермы его будущих цехов протянулись буквально на километры. Да и сам город Абакан шагнул навстречу этому объекту новым огромным районом, где будут жить вагоностроители.

Минусинск — древний, тихий городок — стал столицей изыскателей и проектировщиков: на пустынных полях вокруг города скоро начнется сооружение целого комплекса электротехнических предприятий.

В поселке Означенное уже дает продукцию мраморный завод.

Все эти и еще многие другие предприятия, новые города, поселки — все то, что в сумме и составит Саянский промышленный комплекс, будет питаться энергией Саянской ГЭС.

Она — основа будущего развития этого края.

Вот почему строители ГЭС работают с таким: энтузиазмом, не жалеют собственных сил, нервов, времени. Они знают: Саянская ГЭС несет этому краю жизнь!

Я хочу рассказать о делах и проблемах еще одного гидростроителя — Владимира Тимофеевича Денисова. Довольно много времени я провел вместе с ним. Видел, как он работает и за что болеет душой. Я не возьму на себя смелость утверждать, что его проблемы самые главные, основные на стройке. Но мне кажется типичным то, как он эти проблемы решает, как он оценивает их, какой мерой.

На Саянской ГЭС Владимир Тимофеевич Денисов — человек известный. Он начальник огромного строительно-монтажного управления. У него просторный кабинет с длинным столом для заседаний. Но по-моему, он этот кабинет не любит. Может быть, потому, что редко бывает в нем. Если Денисов кому-нибудь нужен, его разыскивают не в управлении, а на самой стройке. Или на перекрестке дорог у моста. В течение дня его «газик», мотаясь с одного объекта на другой, раз двадцать через этот перекресток проскочит. И тогда поднимай руку — Денисов обязательно остановит машину.

Но познакомился я с Владимиром Тимофеевичем у него в кабинете — случайно застал. Попросил его рассказать, хотя бы очень коротко, чем занимается его управление, что строит. Он вышел из-за стола и повел меня в угол кабинета. Там оказался макет Черемушек — будущего города. Аккуратные коробочки домов стройными рядами поднимались от реки вверх, в горы. Там они нарушали свою стройность — образовывали то полукруг, то треугольник, то просто лепились к крутым лесистым склонам. И были в этом городе просторная площадь, стадион, бассейн, городской сад. Городок на макете — изящный, весь какой-то легкий, уютный, милый — показался мне в тот момент далекой, почти фантастической мечтой. За окнами ревели бульдозеры, пылила дорога, дальше виднелись низкие дощатые сараи, склады, вагончики-теплушки. А за ними — тайга, все еще угрюмая, глухая. Знал я уже, что почва в том самом месте, где должен встать город, болотистая. Копни на два метра вглубь — и лужицей проступит бурая, гнилая вода.

— На макете красиво! — сказал я Денисову.— А в жизни? Вы верите, что построите именно такой вот белый, легкий и изящный город?

— А. зачем же мы тогда здесь? — спокойно, не обидевшись на мои слова, ответил Денисов.

Он не смотрел на меня. Он смотрел на макет города. Легкая мечтательная улыбка появилась на его губах.

Он верил в этот город, в то, что он, Денисов, этот город построит. Начальник СМУ не слышал сейчас рева бульдозеров за окнами, не видел нагромождения сараев, складов, времянок. Он видел свой Белый Город.

Я потом не единожды в разные годы ездил вместе с ним по стройке. Денисов чаще всего был чем-то озабочен. Что-то у него не клеилось, он объяснял, ругался, давал нагоняи, но едва выпадала тихая минутка, вдруг замирал и вот так же, как тогда в кабинете, мечтательно смотрел на поднимающиеся уже дома города. И я еще не раз слышал от него знакомое: «А зачем же мы тогда здесь?»

Он жил мечтой. И только этой мечтой мерил все вокруг: и дела, и людей, и огорчения, и радости.

Наверное, без веры в большую мечту и не могут люди делать на земле большие дела.

Эти слова могут показаться банальными, но в них наша реальная жизнь.

...Той весной, когда познакомился я с Денисовым, он возводил в котловане ряжи. Из котлована тогда только-только откачали воду, но люди работали в резиновых сапогах, по колено в холодной — из снега и льда — жиже. Енисей не хотел отдавать людям без боя свою территорию, не хотел мириться с тем, что отняли у него почти половину его ширины и зажали в узкий коридор под скалой. И он постоянно просачивался в котлован через только что насыпанную, еще не спрессовавшуюся каменную перемычку.

Но это было лишь преддверием настоящей битвы. И люди знали это. Знали, что через месяц-два, когда начнется ледоход, Енисей даст генеральное сражение. Огромные льдины начнут днем и ночью таранить насыпь, и она может не выдержать: глыбы гранита развалятся, вода хлынет в котлован. Отстоять его смогут только ряжи — сооружения высотой в многоэтажный дом из толстых деревянных брусьев. Их надо возвести, обшить стальными листами, и тогда ряжи начнут крошить льдины, не давая им скапливаться около котлована.

И люди в котловане срочно возводили ряжи.

Денисов в те дни забыл про отдых. Заботы накладывались одна на другую: не хватало рабочих, техники. Каждое утро он первым делом ехал на котлован: что с ряжами? Он поднимался на эти ряжи и подолгу ходил вдоль брусчатой стены, осматривая, ощупывая ее руками. Затем тихонько постукивал по дереву носком сапога и снова прикладывал ладони к белой, пахнувшей смолой стене. Денисов каждое утро совершал свое странное священнодействие, и я никак не мог понять его смысл.

Наконец, не выдержав, спросил. Ответ поразил меня. Денисов не шутил, он был совершенно серьезен:

— Зачем ощупываю ряжи? Прикидываю, сколько мне за них всыплют строгих выговоров и по какой статье уволят со стройки.

Оказалось, что проектировщики дали совершенно точные указания, какого сечения должны быть брусья для ряжей, какой длины, из какого дерева. И Денисов заказал именно такие брусья, какие требовались. Но на стройку пришли иные — тоньше, короче, из древесины другого сорта. К тому же и эта уменьшенная толщина брусьев оказалась не. всегда выдержанной. Иные брусья еще больше утончались к середине или к концам.

Разумеется, можно было отказаться от присланной древесины, вернуть ее. Но это означало задержать укладку ряжей в котловане, поставить под угрозу всю стройку. Укладку ряжей нельзя было отложить ни на день, ни на час! Уже палило вовсю почти летнее солнце, и енисейский лед мог вскрыться в любую минуту.

Проектировщики заявили, что они снимают с себя всю ответственность за судьбу котлована, если ряжи будут построены из некондиционной древесины. Они составили соответствующий документ и дали его Денисову подписать.

Он подписал.

И отдал распоряжение укладывать ряжи, приняв всю ответственность на себя.

Это не было безумной, безотчетной смелостью. Владимир Тимофеевич несколько ночей просидел с логарифмической линейкой и определил, что ряжи даже из такой древесины должны выдержать.

Через несколько дней ему снова пришлось принять на себя немалую ответственность. Землечерпалки, которые чистили дно реки под ряжи, дошли до мерзлого грунта. Проектом это было предусмотрено, там говорилось, что лед должны убрать мощные экскаваторы. Денисов распорядился притащить в котлован эти машины. Их притащили к вечеру, и всю ночь они своими ковшами царапали многометровую толщу льда, но он не поддавался.

Денисов узнал об этом ранним утром, как всегда, первым делом приехав на котлован. Я видел, как он молча ходил вокруг экскаваторов, уже не работающих, бессильно, виновато опустивших свои ковши. Затем Денисов направился в прорабскую.

— Надо взрывать! — решительно сказал он прорабу.

Это был единственный выход из сложившегося положения. Мерзлые, ледяные глыбы могла разрушить только взрывчатка. Но она же могла разрушить и ряжи. Еазнести их в щепки. Смести с лица земли. Что тогда делать? Начинать все сначала? Для этого тоже не было ни времени, ни людей, ни материалов.

— Надо взрывать! — решительно сказал Денисов прорабу.— Под мою ответственность!

Он уехал из котлована и не появлялся все то время, что бурили в котловане скважины для тола, прокладывали от лунки к лунке провода, уводили из котлована людей. Денисов не хотел в эти минуты волновать взрывников своим присутствием: они ведь и без него, Денисова, знали, что решился он на опаснейшее дело и что рассчитать взрыв до миллиметра невозможно, хотя и надо.

Но едва прозвучал в котловане взрыв, вздыбив к небу черное облако и громким эхом прокатившись по ущелью, едва улеглись, замерли на огромном пространстве снега и льда комья земли, увидел я «газик» Денисова. Обгоняя людей, первым промчался он в котлован. И когда все мы тоже прибежали туда, Владимир Тимофеевич уже ходил по белым брусьям ряжей, на которых не осела даже земля, так ювелирно был произведен взрыв. Счастливая улыбка светилась на его осунувшемся лице.

Через три недели Енисей вскрылся. Ряжи выдержали неистовый напор льда. Котлован устоял..,

— Ну, что, провезти вас по городу?

— Конечно! Традиция есть традиция. Не будем ее нарушать!

— Хорошо, не будем!

Денисов рывком бросает свой «газик» с места и сразу же за складами и мастерскими сворачивает влево — к Черемушкам. Каждый раз, когда я приезжаю на стройку и встречаюсь с Денисовым, он везет меня показывать свой город, все то новое, что появилось в нем.

Узкая лесная дорога — будущая главная магистраль города — выводит на строительную площадку. Кучи развороченной земли, траншеи, огромные «катушки» кабеля. Но за ними — четыре белых пятиэтажных дома. В широких, городских (а здесь, в тайге, кажущихся просто удивительно, дерзко широких) окнах — яркие занавески, птичьи клетки, горшки с цветами. Во двориках — бегающая, горланящая детвора.

— Уже заселили?

Денисов довольно попыхивает папиросой.

— А чего ждать? Подвели горячую и холодную воду, включили отопление. Можно жить! Но не это главное, смотрите правее, вон магазин, видите?

Вижу каменный теремок. Довольно большой, но изящный, аккуратненький, какой-то лукавый даже. Хитро поблескивают оконца. Повстречай я его где-нибудь возле Сочи, подумал бы, что ресторан.

— Это магазин?

— Ну да! А облицовку узнаете? Мраморная крошка. С дороги собирали. Чуть не горстями носили, в ладонях!

Я вспомнил: когда прокладывали из Майны к котловану дорогу, в одном месте натолкнулись на мраморную жилу. Немного задели ее. Потом шоферы шутили: «По мраморной дороге ездим».

Значит, эту крошку Денисов и пустил в дело, нашел ей достойное применение.'

Кстати сказать, «мраморная» дорога дала в свое время повод не только для шуток. Руководители строительства потом чуть не год писали во все инстанции оправдательные записки о том, что прокладка дороги ущерб запасам мрамора не нанесла, ничего страшного не произошло.

Тревогу из-за мрамора подняли сами строители: нельзя, мол, созидая одно богатство, одновременно транжирить другое. Дорогу можно было бы пустить и в обход мраморной жилы.

История с мрамором обсуждалась на производственных совещаниях и летучках, о мраморе шли жаркие споры в автобусах и магазинах, на страницах местной печати.

И хотя люди вскоре убедились, что серьезной ошибки управление строительством не совершило (ценным запасам мрамора ничего не угрожает), все равно отраден сам факт общественного внимания к проблемам сохранения окружающей среды.

На стройке установился неписаный, но строгий закон: если ты, роя котлован или прокладывая траншею, можешь не тронуть хоть одно дерево, сохрани его!

Мне рассказывали: одна бригада вдруг потребовала, чтобы от них убрали новичка. Этот парень сливал из бочек остатки мазута под сосны, что росли у склада.

Многочисленным экскурсантам, приезжающим на строительство ГЭС, наверняка бросается в глаза удивительно бережное отношение людей к природе. Вокруг гаражей и теплушек, вдоль дорог — нетронутая тайга.

Между прочим, заслуга здесь — и немалая — Владимира Тимофеевича Денисова. Но об этом чуть позже. А пока вернемся к «теремку».

— Кто же это разрешил вам такие «излишества» — теремок, да еще в мраморе? — спрашиваю я Денисова.

Владимир Тимофеевич хитровато поглядывает на меня:

— А мы ни у кого и не спрашивали разрешения. Исходили из другого. Почему люди в тайге должны жить по-таежному? Сейчас не двадцатые годы. Время брезентовых палаток давно кончилось, а вот «палаточная психология» кое у кого из начальства еще существует. Я строю город современный, точнее, город будущего. Деньги на жилье дают. Пожалуйста, строй! А остальное пусть подождет. А как, скажите, будут жить тут люди? Детского сада нет, ателье нет, прачечной нет, магазинов нет. Вы знаете, почему сейчас, к примеру, в Майну большой приток квалифицированных строителей с других строек? Да потому, что там детскую музыкальную школу открыли. Другие люди стали. Совсем другие!

И будь моя воля, я бы сначала здесь не дома, а кинотеатр построил, а потом уже дома. Или одновременно и театр и дома. А так, знаете, на какие хитрости приходится пускаться! Теремок — еще что. Поехали, промбазу посмотрим!

И «газик» снова сворачивает на таежную дорогу. Снова со всех сторон обступают нас деревья. Машина петляет между ними, ныряя под их широкие мохнатые ладони. По брезентовому верху «газика» скребут ветки. На ветровое стекло прилепился десяток мокрых листьев.

Денисов останавливает машину, выходит, чтобы очистить стекло. Я выхожу тоже.

— Мы едем по будущим улицам, Владимир Тимофеевич?

— По проспекту едем. По главной магистрали города!

— Сохранить бы ее вот такой!

— Попробуем. Поборемся за это!

Ох, как не хочется опять лезть в машину! И мы оба стоим, прислонившись спинами к дверцам «газика», молчим, наслаждаемся ласковым шепотом ветра в кронах, вдыхаем густой, настоен-ный на травах воздух, слушаем тишину.

Сквозь верхушки сосен видны горы. Они обступили нас со всех сторон — высокие, гордые. Прозрачные облачка нанизались на их пики и замерли, застыли на ярком зелено-голубом фоне.

Счастливые, истинно счастливые будут люди в этом городе. Что может быть лучше, естественнее, чем жить среди нетронутой, первозданной красоты? И не в избах жить, а в высоких белых домах с огромными окнами, сквозь которые видны небо, горы, большая река.

— К сожалению, нам пора,— тихо говорит Денисов.— Дела ждут. Поехали!

Снова садимся в машину — и через пять минут подъезжаем к промбазе.

Длинные корпуса — ангары. Вот гаражи — с мойками, ремонтными ямами, сложными механизмами для подъема двигателей, для снятия колес. Но Денисов ведет меня не в главный корпус, а в соседний, поменьше. Входим, и я останавливаюсь пораженный. Внутри ангара — кинотеатр. Широкий экран, ряды красных кресел. Металлические фермы под потолком затянуты материей. У кинотеатра очень, очень привлекательный вид.

— Думаете, держал бой с шоферами за это здание? — говорит Денисов.— Ничего подобного. Сами отдали. Потеснимся, мол, зато по вечерам будем фильмы смотреть. Тут другая трудность была — найти экран, проекционную аппаратуру, киномеханика.

— А сами-то вы ходите сюда фильмы смотреть? — спрашиваю я.

— На открытии был. А больше не получается.

Мы возвращаемся в управление. Через десять минут к Денисову должна прийти бригада электриков. Они хоть и не подчинены Денисову, но работают со строителями бок о бок, ведут по городу линию электропередач.

...Они вошли в кабинет всей бригадой, степенно расселись вдоль длинного стола для совещаний, ушанки положили на свободные стулья. Переглянулись: кому начинать? Начал бригадир — белокурый парень, пожалуй, самый молодой в бригаде. Заговорил медленно, с расстановкой, солидно:

— Обсудили мы вашу просьбу, Владимир Тимофеевич...— бригадир сделал паузу.

— Ну и что? — насторожился Денисов.

— Не можем мы ее уважить. Не выходит. Ответственность большая. Грубое нарушение проекта получится. А у нас свои контролеры есть, проверят — холку намылят, премии лишат.

— Т-а-а-к!

Денисов в сердцах бросил на стол авторучку.

— Испугались, значит? Побоялись ответственности? Ясно! Он встал, подошел к макету города. Электрики все, как один, повернулись к нему, но остались сидеть за столом.

— Вы в этом городе жить не будете.— Денисов показал на макет.— Сделаете свое дело и уедете. Я тоже здесь жить не буду. Построим ГЭС — на новую стройку подадимся. Но о тех, кто здесь останется, думать нам всем надо. Ну, прорубите вы сейчас свою просеку — десять метров шириной — посередине города, по зеленой зоне. Поставите свои электроопоры — корявые, допотопные. Вы же изуродуете город! Эта ваша просека, как плешина, тридцать лет тут торчать будет. И не зарастет. Вы это-то хоть понимаете?

— Понимаем, Владимир Тимофеевич,— тихо, почти виновато сказал бригадир электриков и бессильно развел руками.— Но ведь проект!

— Я что вам идти на преступление предложил? Поломать все нормы? Делайте свою просеку, пожалуйста! Но ведите ее в обход города, по краю, где ее и видно-то не будет!

— Да ведь работы лишней сколько, Владимир Тимофеевич? — в голосе бригадира была почти мольба.— А нас только десять человек. Опять же, если вести в обход, значит, лишний кабель. А нам его впритык дали, по норме...

Денисов облегченно выдохнул.

— Так чего же темните? Проект, проект. Сразу не могли сказать? Поможем вам просеку прорубить. Дам людей. И кабель достану.

— Так это другое дело! — Бригадир электриков повеселел, переглянулся со своими ребятами. Те удовлетворенно закивали головами. — Другое дело, Владимир Тимофеевич! Мы завтра начинаем. Людей дадите, человек пять?

— Через неделю дам. Приступайте!

Электрики ушли. Денисов, чтобы не забыть, записал на календаре: «Пять человек, кабель» — и, довольный, закурил.

Я смотрел на Денисова и думал о том, что Саянской ГЭС, городу ее, людям очень и очень повезло, что работает тут такой вот человек. Хотя почему повезло? Что в этом сегодня редкого, удивительного? Денисов прав: «На то мы здесь и поставлены!»

Осенью тысяча девятьсот семьдесят пятого года на строительстве Саянской ГЭС произойдет событие, которое станет вехой в ее биографии. А может быть, и в биографии страны. Осенью семьдесят пятого года строители Саянской ГЭС должны будут перекрывать Енисей.

Газеты расскажут об этом событии на первых полосах. И поместят большие фотографии. И в заголовках будут такие слова, как «самоотверженность», «энтузиазм», «трудовой подвиг».

Но трудовые подвиги люди, как правило, не совершают в один день. Они, эти подвиги, растворены в долгих, порой изнурительных повседневных буднях.

О трудовых буднях строителей Саянской ГЭС я и хотел рассказать.



ОБ АВТОРЕ

Скворцов Юрий Иосифович. Родился в 1938 году в Москве.. Окончил факультет журналистики МГУ. Член Союза журналистов СССР. Работает заведующим отделом литературы и искусства газеты «Труд». В качестве корреспондента газеты побывал во многих районах нашей страны. Автор многих статей и очерков в периодической печати. В 1973 году вышел в свет сборник его очерков о наших современниках «Пламя души» (Политиздат). В нашем ежегоднике выступает впервые. В настоящее время работает над книгой о строителях Саянской ГЭС.



К очерку Юрия Скворцова «БУДНИ САЯНСКОЙ СТРОЙКИ»

От поселка Майна до котлована будущей ГЭС проложено двадцатикилометровое бетонное шоссе

Вот тут вскоре встанет двухсот-сорокаметровой высоты плотина Саянской гидростанции

Летом Енисей величествен и спокоен

Первые дома в новом городе Черемушки. Здесь живут гидростроители

Поселок Майна. Сюда приезжали первые строители Саянской ГЭС. Отсюда начинали они прокладку шоссе и железной дороги через горы, к тому месту, где должна встать плотина

Енисей зимой — это непроходимые торосы, которые зачастую выше человеческого роста





 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу