| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |

На суше и на море 1972(12)

Леонид Щипко ПЕСЕЦ УБЕГАЕТ В ТУНДРУ Рассказ

В ожидании самолета, который должен был доставить его к избушке на мысе Дика, Власин околачивался в Хатанге. Настроение у него было прескверное, как всегда при возвращении из отпуска. Не любил Власин отпуск, но каждый раз, когда подходило время, отправлялся в далекую подмосковную деревню, из которой четверть века назад, семнадцатилетним пареньком, впервые приехал в Хатангу. В отпускное время он не знал чем заняться. То со знакомым выпьет чарку, то с родственником, а то и с соседом... Противное дело. Бледный, исхудавший и полубольной возвращается Власин на Таймыр. Тут бы скорее в самолет-— и к своей заснеженной, заледенелой избушке на берегу моря. В сенях с прошлого года лежат дровишки, а в углу бочка угля. Пару поленьев в печку — и затрещит, засвистит в трубе, через десять минут хоть в одной рубашке сиди: жара. Пройдет день-два, отоспится, на добрых харчишках отъестся Лешка, весь хмельной дух из него выйдет, вновь руки и ноги нальются упругой силой.

Промышленник сидел и хмуро наблюдал за суетой в хатангской столовой. Завтра не будет ни этой столовой, ни этих суетливых людей. Останется он совершенно один на своем участке, который тянется к северу до самого полюса. Правда, так далеко Власин не заходил, но, если бы вздумалось, некому его остановить. За его жильем ни одной избушки, ни одного человека, только лед, ветер и мороз. Он самый северный охотник мира.

Северный полюс Власина мало интересует. Обычно он ездит вдоль побережья на северо-запад километров на сто и к югу на столько же. И слыл он на Таймыре самым удачливым охотником. Доволен был своей судьбой Власин. Только в последнее время, когда перевалило за четвертый десяток, появилось какое-то беспокойство. В тягость стали темнота долгой арктической зимы, вой пурги, пустынность и одиночество. Власин сам дивился, что с ним. Не поддавался тоске, но она все больше захватывала душу мягкими лапами какой-то расслабленности и лености... Охота не ладилась; и весной самолетом, прилетевшим за пушниной, он вылетел в Хатангу. А оттуда махнул в свою подмосковную деревушку, в которой жила бывшая жена. Она так и не смогла привыкнуть к дикой жизни на берегу моря Лаптевых, а ему скучно было в Подмосковье. Года три они промаялись: он здесь, а она там. Разошлись спокойно, без скандалов. Но рос сынишка. И было ему уже семнадцать, как и Власину в ту пору, когда он приехал на Таймыр.

Вернулся Власин с сыном, и промышляли они вместе почти год. А тут призыв в армию, и вновь остался один. Власина и тянуло к своему зимовью, и было как-то тоскливо остаться одному в темноте и пустынности арктической зимы.

В столовую вошли две молодухи. Одна рыжеватая, толстогубая, другая смуглянка, с продолговатыми глазами и чуточку выпирающими скулами. Эта смуглость и скуластость указывали на примесь долганской крови. Власин знал обеих. Они работали прачками в местной больнице. Иногда он видел их в компании с рыбаками, возвращавшимися с промысла, или промышленниками, когда те приезжали в Хатангу.

Взяли подружки только по миске супу и налегали главным образом на хлеб, огромные ломти которого громоздились на краю подноса. «На мели, чертовки»,— добродушно подумал Власин.

— Угощайтесь,— кивнул на свои закуски.

Не ожидая повторного приглашения, они подсели с двух сторон и затарахтели о каких-то своих делах. Власин не вслушивался, но ему приятно было слышать рядом женские голоса, смотреть в румяное, с блестящими глазами лицо смуглянки. Волосы у нее матово-черные, как небо зимней ночью, подстрижены по-мальчишески коротко.

Скоро подружки раскраснелись, защебетали еще бойчее, и Власин не заметил, как очутился в их комнатушке, маленькой, беленькой, но в невообразимом беспорядке. Власин поморщился: не терпел неряшества, да и запах раздражал: крепких духов, пудры и еще какой-то косметики. У него в избе пахло только псиной да табаком.

Денег у Власина не было, а требовалось угощение. Контора рыбкоопа уже закрыта — аванса не взять, сберкасса тоже на замке. И вдруг он сказал:

— Продайте мои портянки.

Подружки захохотали, приняв эти слова за шутку. Но когда Власин снял валенок, притихли, а глаза от удивления округлились и заблестели. На каждой ноге у Власина было по белоснежной шкурке песца. Подняв их с пола, Власин встряхнул мех, и по нему побежали серебристые волны, переливаясь при свете электрической лампочки.

Заметив удивление хозяек, Власин небрежно сказал:

— Ежели на нартах едешь, унты — дрянь. Больше двадцати минут на морозе не вытерпишь. Валенки в пургу — как сито, продувает их. В песцовых портянках подходяще, держат тепло.

Власин вышел из комнатушки и через несколько минут вернулся с полсотней. Продал он шкурки довольно просто. Подошел на улице к первой попавшейся женщине и, протянув мех, коротко сказал:

— Полета...— и, чтобы у той не появилось каких-либо сомнений, пояснил: — Похмелиться.

Причина была веской и естественной, женщина без колебаний выложила за песцов требуемую сумму, смехотворно малую даже для Хатанги.

Вернувшись в комнату, Власин бросил деньги на стол.

— Купите что требуется!

— Сбегай! — коротко сказала рыжая смуглянке.

И та послушно стала одеваться. Власина покоробил приказной тон. И в столовой рыжая командовала.

— Ты вот что, сходи-ка сама,— сказал ей.

— С какой радости? — озлилась рыжая.— У себя командуй!

— Не ссорьтесь, я мигом.

Покорность и неприкрытая слабость смуглой вызвали у Власина желание заступиться за нее, защитить, но он сдержал себя.

Потом перед глазами мелькали тонкие женские руки: они подавали на стол колбасу, резали хлеб... Власин следил за этими руками, и виделась ему родная избушка и керосиновая лампа, подвешенная на раму окна. И казалось, что это у него за столом хозяйничают эти руки — легкие, проворные и чем-то волнующие. Их-то ему и не хватает там, в полярной ночи. Подняв глаза, Власин увидел широкий вырез в просторном, словно с чужого плеча, красном платье. В этом вырезе ровная, точеная шея, мягкий, нежный подбородок, на щеках густой румянец и блестящие, как из бутылочного стекла, глаза...

— Варька, ко мне поедешь? Она засмеялась.

— А чего не поехать? Поеду!.

Хотел Власин сказать, что вдвоем им будет неплохо. Есть у него там рыба и оленина припасена, но не стал говорить. Ответила Варька несерьезно, лишь бы застольный разговор поддержать, пустой, ни к чему не обязывающий.

Подружки обнялись и запели песню.

Выбросив на стол могучие кулаки, Власин оперся грудью о край и, слушая пение, размышлял, что ему делать: продолжать начатый разговор или свести к шутке. Мысли ворочались вяло, неохотно... В голове проносились картины жизни на далеком Таймырском полуострове. То Власин видел себя выкорчевывающим из галечного грунта плавник, то замерзающим на нартах у потухшего костра, то в избушке... Каждое бревнышко, каждую планочку, кусочек мха он несколько раз вертел своими руками, прежде чем они заняли надлежащее место. А потом на галечную косу у дома спустился самолет и увез первую сотню песцовых шкурок.

Бывало, полярной ночью вдруг нападал страх. Заряжал свинцовой пулей ружье, сторожась, выходил за дверь, стрелял в небо, в белый колышущийся простор и кричал:

— Я хозяин! Я хозяин!

Собаки, сбившись за спиной, прядали ушами, на загривках шерсть поднималась дыбом. Знать, они кого-то чуяли?

Вернувшись в избушку, клал ружье рядом с лежанкой и прислушивался к скрипам и шорохам за стеной. Но слышал только возню собак в котухе. Приходило спокойствие, разбирал смех. Тогда крепко заваривал чай и, прихлебывая, думал, куда поехать: к Парину за двести километров или к Жаркову за триста.

— Эй, гостюшка дорогой, не спишь ли? — осторожно трогает за плечо смуглянка.— Власин, проснись.

— Так поедешь? — спрашивает он.

— Поеду, поеду,— беспечно соглашается смуглянка.

— Запомни свои слова,— произносит Власин совершенно трезвым голосом и хмуро смотрит в черные глаза женщины.— И по фамилии перестань называть, имя-то знаешь?

— Имя-то знаю. Только так-то удобнее: Власин и Власин. Она не задумывалась, почему удобнее, а он догадывался: из-за

возраста, сверстника звала бы по имени. Невидимая преграда Между ними. Но Власин не отступает, ждет, что она еще скажет. А она смеется, потом умолкает, поеживаясь под его взглядом. Испуганно спрашивает:

— А что я там буду делать?

— Женкой будешь.

— Женкой? — Она хохочет.— Женой, значит.

Он хватает ее за руку, и крепкий кулачок тонет в его ладони.

— Ой, больно. Отпусти, чертушка.— Она изо всех сил толкает его в плечо, но Власин только покачнулся, по-прежнему пристально глядя ей в лицо.

Все, что сейчас происходило, имело свой смысл и значение. Это не пустой разговор ради смеха и веселья. Он чувствовал, как ворочается ее кулачок, маленький и беспомощный, не в силах вырваться. И Власина до дрожи пронизывает чудное, ранее неведомое чувство нежности. Он разжимает пальцы, и кулачок срывается с ладони, словно тундровая пуночка.

— Ты, Власин, и вовсе окосел, говоришь такое...

На другой день Власина разбудил конторщик из управления хатангского рыбкоопа, с которым у Власина договор на поставку пушнины. Рыбкооп его и авансирует, снабжая продуктами, доставляет самолетом к месту промысла.

— Собирайся! — тормошит конторщик.— Через час самолет.

Хозяек в комнатушке не было. Рано утром они, видимо, убежали в прачечную. Босиком прошел Власин по холодному полу к умывальнику. Бросил в лицо горсть воды. Серые мыльные капли, разлетелись из переполненного таза. Схватил валенок, пошарил ногой под кроватью в поисках портянок, не нашел и тут только вспомнил вчерашний вечер...

Надел только шерстяные носки, натянул валенки. Чересчур свободно, как бы не натереть пятку. Поискал ключ, чтобы запереть комнатушку, и вдруг натолкнулся взглядом на сдачу, которую принесла с полсотни Варька. Несколько бумажек и мелочь лежали на середине стола. Эта честность поразила Власина, не только всколыхнула в памяти все вчерашние разговоры, но и возвратила чувства, которые томили душу. Он замешкался, и конторщик заторопил:

— Скорее, скорее, Лешка. Самолет деньги стоит.

Они вышли на улицу. Холодный ветер со снегом мчался навстречу, взмывая песок. С каждым днем холодает все больше и больше. Нужно спешить к месту зимовки, там, поди, и вовсе все укрыто снегом.

В болтающихся на ногах валенках Власин еле поспевает за конторщиком:

— Погоди, все продукты, которые я заказывал, приготовили?

— Все, все,— нетерпеливо отвечает конторщик.

— Мне вдвое больше надо.

— Что-о?

— Женюсь я, вдвоем едем.

— Женишься? А сам у Варьки ночуешь. Брось голову морочить.

— На ней и женюсь! — резко оборвал Власин.— Вылетаю завтра. Запас продуктов удвой. Сколько за самолет причитается, весной вычтешь.

Конторщик в отчаянии схватился за голову. Но Власин о нем уже забыл. Он зашагал к местной больнице. В почерневшем от времени флигельке — прачечная.

Власин рванул дверь, и на него из темноты пахнуло сыростью и мылом. Однако это еще не сама прачечная, а только передняя. Дальше видна другая дверь: обшарпанная, с клочьями парусины и дерматина между узенькими планочками. За этой дверью в клубах пара, в сыром жару работает несколько полуодетых женщин.

— Женишок явился! — раздался насмешливый возглас.

И понял Власин: был о нем разговор. Варька в красном платье стояла над стиральной машиной, с тревогой смотря на него. Он сказал:

— Ты вот что, собирайся. Сходи возьми расчет.

Прижав к груди кулачки и опираясь на них подбородком, словно защищаясь от его слов, Варька не двигалась с места.

— Эй, мужик, сколько тебе лет?

Он повернулся на голос. Толстая, грудастая баба тыльной стороной ладони убирала с лица волосы.

— Сорок два,— резко бросил Власин.

— А ей двадцать четыре, думал про это?

— Не твоя забота. Циферки только местами поменялись,— Власин шагнул к Варьке, взял за руку и повел к двери. Сорвал с вешалки пальто и накинул на нее, безвольную, оторопевшую, покоренную его напористостью.

Бабы в прачечной молча наблюдали за ними. Пропала у них охота скалить зубы. Толстая угрюмо предупредила:

— Не забижай ее там. Безответная она. Если что — лучше в Хатанге не показывайся.

Когда вышли из прачечной, Власин глубоко вздохнул:

— У нас на мысу воздух морозный, чистый. Тебе хорошо будет. Парноты этой, духоты нисколько нет. А для человека первое дело вольный воздух. С продуктами у нас порядок. Мне Жарков и Парин за собак должны рыбки запасти...

Он говорил и говорил. Кто знает, слушала ли она, но шла следом и ни в чем не перечила.

В первую ночь на новом месте Варька почти не спала. Не успел самолет оторваться от земли, обдав тучами брызг и ветром, она подумала, что совершила большую ошибку. С одной стороны плескалось безбрежное море — холодное, черное, суровое, с другой раскинулись желто-рыжие холмы тундры. У склона одного из них прилепился маленький домик, а невдалеке сарайчик из потемневших досок.

Самолет скрылся за горизонтом, и на Варьку сразу же навалилась глухая тишина. В какой-то миг показалось, что упала в глубокий колодец: сыро, тихо и сумеречно. Но потом стала различать плеск волн, посвист ветра.

Власин торопливо шел к ней. Он уже отнес к домику первый мешок и теперь возвращался за вторым. Варька смотрела на него и думала, что находится во власти этого человека. С ним предстоит прожить здесь не менее полугода, пока не появятся весной гидрографы и по морю не пойдут корабли. Она еще не знала, что корабли проходят далеко и видно будет в лучшем случае только верхушки мачт.

Настороженно следя за Власиным, гадала, как он поведет себя. Здесь не спрячешься, не убежишь к подруге, никому не пожалуешься...

Он шел, словно катился. В походке что-то сторожкое, звериное, могучее. Вспомнилось, как тщетно пыталась вырвать из его лапищ кулачок... Стало зябко.

Опустила Варька голову, боясь взглянуть ему в глаза и выдать свой страх. Валенки у него большие, но не растоптанные. Власин больше ездил на нартах. Теперь придется ходить пешком.,, Еще в Хатанге он сказал:

— Собак насовсем оставлю у Жаркова и Парина. С ними много заботы. Только корму — три тонны. А у меня по берегу через каждые двадцать пять километров избушка. За день от избушки к избушке пройду. Четыре дня в одну сторону, четыре в другую... Каждые восемь дней будем встречаться.

— Портянки продал, замерзнешь,— заметила она робко.

— На кой ляд песцовые портянки, ежели я ходить буду, а не ездить.

В Хатанге, когда узнали о решении Власина отказаться от собак (он не брал для них корм), подумали, что он рехнулся. Виданное ли дело? Хоть парочку бы надо. А вдруг нога в пути подвернется и потребуется помощь? Или зверь со спины подойдет?

Председатель рыбкоопа подозрительно приглядывался к Власину: пока не поздно, не расторгнуть ли с ним договор?

Задержался Власин в Хатанге из-за Варьки всего на день. Не покупал особых обнов, кроме доброй дохи для зимовки и валенок. Бабы из прачечной предостерегали молодуху: «Ты гляди там, не зевай. Он для забавы берет на зиму. Голая туда едешь, обратно такой же вернешься».

Варьку пугали эти разговоры. Но появлялся Власин, и она покорялась, хотя страхи и не исчезали.

День сборов пролетел в суматохе, в разговорах, советах... Вот и остались вдвоем. С одной стороны море, с другой — коричневая тундра.

— Рано заскучала,— сказал он тихо. Встрепенувшись, словно ее хлестнули, Варька ухватилась

за мешок с мукой, но тут же почувствовала на плече тяжелую руку и сжалась.

— Не торопись. Бери короб с папиросами.

А сам ухватил мешок, крякнул... И не понять, то ли мешок вскочил к Власину на спину, то ли сам Власин под мешок нырнул.

Когда весь груз, который мог испортиться под открытым небом, был перенесен к морозильнику, выкопанному недалеко от домика, Власин сказал:

— Отруби мяса да накрути котлет.

В избушке стояла печь из половинки металлической бочки. Варька бросила в нее несколько полешек, бочка весело загудела, по комнате пошли приятные волны тепла.

Они поели котлет, потом легли на широкую деревянную лежанку, застланную оленьими шкурами...

Власин спал, глубоко дыша, чуть посвистывая носом. За окошком монотонно стучал дождь, заплаканное стекло чуть-чуть светилось в глубокой темноте. А Варька, опустошенная, словно невесомая, лежала с открытыми глазами и думала о том, что уже прожит в работе и обычных заботах день и ничего страшного пока не произошло.

Заснула под утро, но только скрипнула лежанка, раскрыла глаза. Власин сидел на краю и надевал валенки. Прошел к печке, открыл дверцу и оглянулся. Варька успела зажмуриться, и он не заметил, что она не спит, чиркнул спичкой...

Сквозь ресницы Варька смотрела, как Власин умывается. Потом, захватив тазик с грязной водой, вышел за дверь. В тот же миг она вскочила и натянула красное платье.

Вернувшись с порожним тазиком, Власин застал ее причесывающейся у осколка зеркала, прислоненного к бревенчатой стене.

— Разбудил?

— Не, я сама.

— Пожарь котлет.

Захватив ведра, он вновь вышел за дверь. Варька поставила на раскаленную бочку сковороду, думая, отчего Власин все просит котлет: то ли любит их, то ли решил, что она не умеет готовить ничего другого? Умылась студеной водой и, накинув доху, вышла из дому.

Тундра блестела, словно стеклянная. Ночной дождь смочил пожелтевшую, увядшую траву, а под утро покрепчал мороз, и теперь под ногами хрустел тонкий, прозрачный ледок.

Невдалеке ведро с водой, а Власина нет. Варька увидела его на ближайшем холме. Он стоял к ней спиной, вглядываясь в горизонт. Нагнулся, что-то поднял с земли, отбросил и побежал к дому.

— Холодина,— он был красный от мороза, но ворота рубашки не застегнул, и ей была видна его побуревшая шея.— Плесни-ка мне водки.

Она взяла кружку, но Власин запротестовал:

— Я пью только из стакана, с устатку. Шибко этим делом не балую, не люблю.

На полочке, между столом и лежанкой, блестел стакан. Варька взяла его, налила половину и взглянула на Власина:

— Еще?

— Хватит. И ты, если хочешь.

Ей захотелось угодить ему. Несмотря на свое простодушие и бесхитростность, сообразила, что ему будет приятно, если она выпьет еще меньше. Плеснула на донышко кружки.

— За новоселье!

Тост пришелся по душе: заметила мелькнувшую у него на лице улыбку. Вслух он сказал:

— За это стоит. И за твое здоровье, хозяйка. Зажмурившись, она выпила и, отламывая вилкой кусочки котлеты, стала медленно есть, искоса поглядывая на Власина. Ей было тягостно молчание.

— Власин, а я умею варить и суп с лапшой, и рыбу пожарить... Или ты котлеты любишь?

— Можно и суп,— согласился он, приглядываясь к Варьке,— а можно и рыбу... Ты давай все по порядку, чтобы не враз. Я сегодня уйду капканы переставлять...

— На восемь дней? — испуганно спросила она.

— Может, и меньше. Наводи-ка тут порядок. Карабин тебе оставлю, мешочек патронов.

— Зачем переставлять капканы? Как знать, где песец скорее попадется?

Власин полез за карабином под лежанку. Вытащил его, вытер ложе рукавом, хотя на нем не было и пылинки.

— Держи. Знаешь, как обращаться?

Взяла карабин. Руки сами собой легли так, что она легко и ловко открыла затвор.

— Сюда, что ль, патроны?

Варька была понятлива. За несколько минут все освоила. Покачала карабин в руках, словно определяя вес.

— С таким не страшно. Любого зверя уложу.

— Да хоть медведя.

Железная тяжесть карабина в руках придавала уверенности. Она повесила его на гвоздь.

— Только ты побыстрее.

— Как водится.— Власин был доволен тем, как Варька обращается с оружием. И подумалось, что она может стать добрым помощником и на охоте.— У меня капканы в низине стоят, а туда вода стекла, и теперь льдом землю затянуло. Леммингу из норы не выбраться, потому и песец туда не ходит. А со взгорья вода, стекла, там земля чистая, там песец охотится. Я по первах так же думал, как и ты: где капкан поставишь, там ему и быть. В первый сезон за продукты не хватило рассчитаться. Должен рыбкоопу остался.

Власин ушел. Она подперла колом дверь и легла на кровать, заложив под голову руки. В печке весело моргал огонек, красные блики играли на белых досках потолка.

Быстро темнело. В эту пору светлое время дня продолжается три-четыре часа. Как велел Власин, Варька зажгла керосиновую лампу и повесила на раму окна. Огонек виден далеко. Власину будет веселее возвращаться домой на этот огонек.

В углу, за окном, прибиты полочки. На них несколько книг и горы старых журналов. Варька не любила читать, но картинки в «Огоньке» рассматривала с интересом. Огромные дома, многолюдные, залитые светом улицы. Синяя девушка в прозрачном легком платье несет на плече корзину винограда. Красивая! Только Варьке ее виноград не нужен и даром. Она не возьмет в толк, почему в Хатанге некоторые за ним гоняются, платят бешеные деньги?

Листает Варька журналы, словно через окошко заглядывает в другой мир. Интересно, но ей такая жизнь ненужна. Любопытно только взглянуть... Власин каждые два года летает в отпуск, а вот ей еще ни разу не приходилось побывать в других краях. Если попроситься с Власиным? Возьмет? Там такие девки с изогнутым станом, в прозрачных платьях... Конечно, ей далеко до них. Тяжело вздохнула Варька. Не возьмет ее Власин. Зачем она там?

Рассердилась, швырнула журнал в угол. Забралась на лежанку и не заметила, как уснула, словно провалилась в темную яму. Казалось, прошло всего несколько минут. Открыла глаза от смутной тревоги. В избушке прохладно, прогорели дрова в печке. На окне серебрятся узоры изморози. Откуда тревога? Прислушалась к тишине, не шевелясь, чтобы и шорохом не выдать своего присутствия. И услыхала за стеной скрипучие шаги. Кто-то ходил возле избушки... Варька приподняла голову.

Скрип удалился, раздался у входа. Кто-то толкнулся в подпертую колом дверь, навалился на нее, тяжело дыша и посапывая...

Кровь бросилась Варьке в голову, гулкими ударами отдаваясь в висках. Во рту пересохло. Она соображала: если вскочит с кровати, через окно будет вся на виду. Керосиновая лампочка хоть и тускло, но освещает избу. От страха онемели руки и ноги... Вдруг услыхала шепот:

— Варька! Варька!

Вмиг оказалась у карабина, сорвала его со стены и заорала, разрывая тишину:

— Кто там?!

— Я это, Лешка. Открывай!

На секунду Варька закрыла глаза, перевела дух, вытерла повлажневший лоб.

— Погоди, сейчас.

Лешка ввалился в избу, облепленный снегом. Отряхиваясь у порога, удивленно спросил:

— Никак спужалась? Брось городской манер, здесь некого бояться, злодеев нет. Снег валит, ничего не видно.

— Ты же говорил, через восемь дней...

— А ты и не рада?.. Разве так мужика встречают? Разводи огонь. Надумал я супа с лапшой поесть.

Послушно захлопотав по хозяйству, Варька недовольно бормотала:

— Надо загодя предупреждать.

Вывинтив до предела фитилек лампы, Власин наблюдал за Варькой. .Неожиданно глубоко вздохнул:

— Трудным будет нынче промысел.

Не поняла Варька смысла этих слов. В душе у нее все оборвалось. Недоволен ею Власин. В избе не прибрано, поесть не. приготовлено. Весь день проспала...

И будто подтверждая Варькину догадку, подошел Власин:

— Давай рыбу почищу.

— Отойди, сама,— оттолкнула локтем.

— Капни в стаканчик, все же с дороги я.

Бросившись к полочке, Варька схватила стакан, но он, выскользнув из рук, рассыпался осколками. Варька застыла, втянув голову в плечи. Вот-вот раздастся брань. И вдруг услыхала похожий на смех звук. Резко обернулась. Власин действительно стоял рядом и смеялся.

— Водку не забыл заказать, а стаканы, грош им цена, все забываю. Надо бы их сотню сюда — и делу конец.

Собрав стекла, Власин бросил их в таз. За жареной рыбой он рассказывал:

— Возле одного капкана гляжу — камней нет, дальше иду — такая же история. Ах ты, анафемский медведь. Пораскидал камни. А я изволь их тащить от самого берега.

— Зачем медведю камни?

— Конечно, ни к чему. А увидит — человек положил, обязательно утащит, с обрыва побросает. Известное дело — хозяин. Подумал я, надо вернуться, тебя предупредить. Без карабина из дому не выходи. Здесь он не тронет, побоится... А все поостерегись.

— Пусть только подойдет,— смелеет Варька.— Все пять зарядов его будут.

За обмерзшим оконцем стонала, шуршала пурга. Власин дунул в лампу, фитилек сразу погас, и будто стало еще слышнее, как метет за стенами.

Приучал Варьку к чтению. Выбирал в журналах истории позанятнее, читал вслух, а на самом интересном месте останавливался, уходил проверять капканы. Велел:

— Дальше сама. Приду, расскажешь, чем дело кончилось. Варька такие поручения выполняла неохотно. За восемь дней, пока его не было в избушке, одолевала несколько страниц. Больше нравилось обдирать песцов, которых он приносил, проверять капканы вблизи избушки, хотя Власин и запрещал ей это. Морозы стояли крепкие, неожиданно налетала пурга, и в темноте зимней ночи Варька могла не найти дороги к дому.

Снег от холодов и ветров спрессовался и звенел под ногами, как черепица. Следов на нем почти не оставалось.

А Варька напевает... Знать, легко у нее на душе, мелодия легкая, светлая. Прошлые годы только собаки за стеной рычали друг на друга да повизгивали. Не с кем словом перекинуться. Вот так, бывало, Власин обойдет капканы, вернется к себе и отдыхает в звенящей тишине. Лежит, лежит... Стукнет кулаком по стене:

— Заходи по одной!

Собаки поочередно заходят в комнату. Сидят у лежанки, ждут угощения — каждой по куску сахару. Поговорит с ними, а в ответ ни слова, только хвостами крутят. Ну и гаркнет:

— Выходи разом!

Так и ринутся в дверь, перепрыгивая друг через дружку. Смехота.

Не раз Власин удивлял редких гостей понятливостью своих собак...

Как там живут Жарков и Ларин? Русские люди, а забрались на самый север. Местные жители — якуты и долгане — на юге Таймыра промышляют, а их вот занесло на край света. ''

В избушке тепло, светло, Варька поет. Есть и радио. Что в далеком мире происходит — все известно. И знает он, когда спутника вокруг земли пускают. Ходит от капкана к капкану и смотрит в небо. Частенько, бывает, видит светлую точку в темной глубине Вселенной. Поздоровается с ней, как со старой знакомой, и — дальше своей дорогой.

А. Варька напевает... И мысли у Власина текут мирные, спокойные, как Варькина песня. Богата нынче песцом тундра. За обход десяток-полтора пушистых зверьков. Появится солнце, в светлое время и Варька сможет обходить капканы на ближних участках. Хотя бы до первой избушки. И будет он тогда возвращаться к дому не через восемь, а через шесть дней.

С приходом солнца и гости появятся. После бесконечной ночи особенно остро хочется встретиться с людьми. Первым приедет, конечно, Парин.

— Варька, настряпала? — вскакивает Власин на ноги и хлопает ее по спине.— В дорогу мне пора.

Хмурится Варька от грубой ласки, улыбается и просит:

— Нынче возьмешь меня? До первых холмов.

— Сегодня солнце будем встречать. Собирай скорее на стол.

Солнце! Наконец-то после кромешной тьмы. Варька торопливо и радостно подает на стол.

Потом они легко бегут по снегу к ближнему холму. Пар вырывается изо рта и повисает в воздухе. Тундра, казалось, застыла, окаменела в ожидании чего-то необычного. Темень густая, как в избушке, когда потушишь лампу. Но вдруг в далекой выси, над головой, тучи слегка раздвинулись, и тундра засверкала серебром от края и до края. Там висела голубоватая луна.

— Куда глядишь? — толкнул Власин.

На горизонте, в той стороне, где застывшее, ледовое море и торосы громоздятся в диком хаосе, узенькая полоска наливается багрянцем. Кажется, там, очень далеко, жгут костер... Показалась раскаленная горбушка. Красные полосы заиграли в торосах. Варька, испугавшись, прижалась к Власину, прошептала:

— Страшно, будто кровь.

— А ты когда печь разжигаешь, разве страшно? Так и солнце. Теперь оно с каждым днем будет сильнее накаляться и белеть.

Лиловая горбушка, двигаясь вдоль горизонта, постепенно уменьшается и наконец совсем прячется.

— Как темно,— беспомощно говорит Варька.

Власин смеется. Лицо у него большое, чисто выбритое. Из-под шапки выглядывает редкий русый хохолок... И она просит:

— Я еще немножко с тобой.

— До третьего капкана.

Они идут рядом к следующему холму. Первый капкан пуст, во втором тоже ничего, а в третьем — белый комочек. Но только Варька подбежала, песец вскочил, оскалившись белозубой пастью в черной каемке губ. Варька отпрянула.

Задняя нога зверька зажата в металлических челюстях капкана. Белая пушистая шкурка поднялась дыбом. Песец повизгивает от страха, и Варьке кажется, что из глаз у него выкатываются слезинки. И словно что-то толкнуло ее. Спрятав кисти рук в рукава дохи, чтобы зверек не укусил, Варька ухватилась за пружину. Песец будто понимал, что она делает: стоя на трех лапах, мелко дрожал, но Варьку не трогал.

В следующую минуту он отскочил в сторону, прихрамывая, побежал к сугробу и скрылся за ним.

— С тобой напромышляешь,— услыхала Варька над головой.

Она медленно поднялась с колен. Луна была за спиной Власина, и его лицо казалось черным, как графит. Она зажмурилась и ждала своей участи, как только что песец. Неожиданно сквозь прищуренные веки увидела на горизонте багровую каемку солнца. Отсюда с холма оно еще было видно. И облака в той части неба светились как бывало летом, когда солнце сутками висело над землей, промороженной до самых глубин.

Власин тронул Варьку за плечо.

— Беги домой. Я их сам, может, десяток отпустил нынче. Бить рука не поднимается. Другое дело, когда уже замерзший...

Как лучи солнца, пронзило Варьку ощущение огромного счастья. Ей стало легко и весело, и она засмеялась:

— Я побежала!

Она припустила вниз с холма, на ходу подпрыгивая, как девчонка. Уверенная, что ей вслед, улыбаясь и укоризненно покачивая головой, смотрит Власин, зашла за огромный ледяной торос, остановилась, перевела дух, осторожно выглянула. Ее разбирал смех. Власин думает, что она бежит домой, а она будет провожать его взглядом, пока его фигура не растворится в снежном море. Но Власин стоял на холме и был похож на кусок скалы, обдутой со всех сторон ветрами.

Чинно и медленно пошла Варька к избушке. А когда оглянулась, Власин уже исчез. Прошла еще немного, скоро должен показаться огонек в окне избушки... Его не было. Варька положила на руку карабин.

Через сотню метров увидела избушку. Что-то странное в контурах домика, под самую крышу засыпанного снегом. Варька затаилась и прислушалась. По снежному насту бежали легкие серые змейки — перед пургой мела поземка.

Осторожно пошла вперед, готовая в любую минуту нажать на спусковой крючок. Холмы вокруг застыли в холодной неподвижности. А избушка... И вдруг она поняла: исчезла труба, а оконце, в котором должен желтеть свет лампы, чернеет прямоугольной пустотой.

Ветер крепчал. Тонкие иглы буравчиками впивались в лицо, а Варька не решалась подойти к дому. В посвисте ветра вдруг почуялись новые звуки. Они шли со стороны моря. Варька увидела мчавшуюся по льду собачью упряжку. На нартах белым кулем высилась человеческая фигура.

Нарты остановились у избушки. Человек медленно поднялся и захлопал себя по бокам, отряхивая снег.

Выйдя из своего укрытия, Варька подошла к нартам. Собаки вскочили на ноги, но не залаяли, а завиляли хвостами, признав в ней хозяйку.

— Заходи в избу,— пригласила Варька.

— Никак баба? — из меховых одежек послышался хриплый голос— А Власин где?

— Скоро придет,— соврала Варька. — Капканы пошел проверять.

Гость отпустил собак, и они с лаем помчались за избушку. Тогда и он поспешил за ними следом.

Войдя в избушку, Варька увидела, что стекло выбито и па столе уже намело горку снега. Она заткнула подушкой дыру, зажгла лампу и бросилась к печи разводить огонь. Вошел приезжий. Сбросив у порога шубу, сказал:

— У тебя уже гость побывал. Свежие следы,— и, заметив удивленный взгляд Варьки, пояснил,— медведь хозяйничал. Еле собак успокоил.

— Медведь? Вот пакостник, стекло выдавил, трубу своротил.

— Они такие,— ответил приезжий, снимая просторный малахай. Перед Варькой стоял костлявый, с впалыми щеками и большим горбатым носом промышленник Парин, знакомый ей по Хатанге. Короткая бородка вокруг лица оттаивала, превращаясь из белой в пегую.

— Никак Варька,— пригляделся он.— Тот-то слух был, что Лешка не один прилетел. Как тебе в наших краях? Поди, по Хатанге скучаешь?

— Нет. Хорошо здесь. Светлые дни наступят, буду с Леткой ходить проверять капканы. Летом рыбачить одному ой как несподручно. А вдвоем сколько наловим! И на гусей меня возьмет... А прилетит пушник, «Спидолу» закажем, швейную машину...

— Весело живете,— с нескрываемой завистью сказал Парин.

От Парина несло псиной. Он жил с собаками в одной комнатушке и, когда ленился топить печь, брал их к себе на лежанку, грелся.

Ел он Варькину стряпню жадно, спросил:

— Поди, и вкуснее что найдется?

Варька уже потянулась к полочке, но передумала-

— Лешка вернется, тогда и будет полный обед.

— Что же, поеду к Лешкиной избушке. Может, его там за-стану.

Когда Парин ушел, Варька пожалела, что лампу на оконце не пристроить. Не будет нынче Власину огонька. Да ничего. Парин предупредит его. какой был возле избушки гость

Решила Варька эту ночь не спать, ждать медведя. Взяла пачку журналов и села к столу, под керосиновую лампу. Читала медленно. Мысли были заняты другим. Положила возле себя карабин и полотняный мешочек с патронами. Припомнилось Варьке, как рассказывал ей Власин про Москву, про метро, в котором лестницы людей переносят. Она тогда еще спросила:

— Как это переносят? Власин засмеялся:

— И ничего ты у меня не видела и не знаешь. Она заспорила. Домов каменных в Хатанге сколько хочешь.

Поставь с десяток друг на дружку, как в Москве будут. И автомашины разные есть. Этим не удивишь. Самолетов сколько летает!.. Может, такие и москвичи не видели. А вот поезда, железную дорогу, да еще под землей, движущиеся лестницы не приходилось Варьке встречать на своем веку.

Слушала Власина, широко распахнув глаза, и даже картинки смотрела в журналах, а все не могла представить, как лестница бежит то вверх, то вниз.

Хотелось Варьке, чтобы Власин свозил ее в Москву, показал метро. И не заметила, как, склонившись над столом, задремала. Снилось ей метро как на цветной картинке, только ходил там огромный белый медведь и царапал поезда.

Варька очнулась. И точно: царапает медведь и тонко, по-собачьи, повизгивает. У Варьки ни страха, пи растерянности. Схватила карабин и в дверь...

От грохота выстрела заметался язычок пламени в лампе, темные тени запрыгали. Горячая гильза с дымком ударилась о деревянный пол.

Второй выстрел наполнил комнату горьким запахом сгоревшего пороха. В третий раз нажала Варька спусковой крючок и тут же услыхала отчаянный крик:

— Убила! Уби-и-ла!

Холодные мурашки побежали по спине, уронила Варька карабин, бросилась к двери. Белые косые строчки снега пересекали темень.

Затарахтел коробок, чиркнула спичка. В ее тусклом свете проступили знакомые черты:

— Не вздумай еще пулять. Совсем обалдела.

— Лешенька,— простонала Варька,— ты не ранен?

— Собаку убила. Кто же стреляет через дверь, дура-баба! Хоть бы глянула, кто там.

Варька всхлипнула. Власин прикрикнул:

— Цыц! Натворила делов и нюни развозишь. Марш! Зови гостя!

Так он еще с ней не разговаривал. Варька покорно накинула на плечи доху, вышла в метель. Прислонилась спиной к срубу, стараясь подавить рвущиеся из груди рыдания.

Пария, зайдя в избу, покачал головой, укоризненно сказал Власину:

— Сурьезная у тебя баба. Сразу пулять. А если бы в человека? Варька молча ставила на стол еду. За столом шел разговор о нынешнем промысле. Парии жаловался, что за всю зиму добыл не более трех десятков песцов. Варька страшно удивилась: Власин за это время принес домой более сотни. Но тут же изумилась еще раз, когда он в тон Парину стал жаловаться на плохой год, уверяя что добыл всего тридцать пять зверьков. Промышленники не говорили правды, чтобы не накликать беды. Полностью раскроются их успехи весной, когда прилетит приемщик пушнины.

В прошлом году Власин сдал приемщику сто тридцать шкурок на семь тысяч рублей, а нынче прицел на две сотни. Вдруг Варька услыхала:

— Варюха, летом переедем на участок Ларина, южнее и к полярке ближе. Оттуда всегда по радио можно с Хатангой связаться, если медицина тебе понадобится. Вызвать можно...

Варька во все глаза смотрела на Власина: для чего ей медицина? И вдруг все поняла. Огнем опалило щеки, не от стыда, а от счастья... Прочно они вошли в жизнь друг друга...

Варька вскочила:

— Я вам еще рыбки поджарю.— А потом уже от печки: — И сегодня пойдем на солнце смотреть...

Щипко Леонид Максимович. Родился в 1927 году в городе Черкассы УССР. Окончил Криворожский горнорудный институт. В настоящее время работает корреспондентом газеты «Водный транспорт» по Енисейскому бассейну. Член Союза журналистов СССР. Автор книг рассказов «Девушка с косой» и «Звездочка загорается» и многих статей и очерков, которые печатались в периодической печати. В нашем сборнике публикуется впервые. Сейчас работает над повестью о полярном путешественнике капитане Шваненберге и очерком о гидрографах «Тракторы уходят в море» для нашего издательства.