Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1971(11)




Владимир Бардин

ОСЕНЬ В ТАЙГЕ

*
Очерк
ОСЕНЬ В ТАЙГЕ

1

Сочится небо сквозь ресницы,
И синева — мой потолок,
А листья желты, как страницы,
Но это — только лишь пролог.
Но только-только синий август
Переломился на сентябрь...

Неожиданно в ночь ударили холода. Когда рано утром, выбравшись из спального мешка, вышел я на порог избы, кожа вскипела от резкого холода. Обхватив руками плечи и щурясь от яркого света, я удивленно осмотрелся. Высокая, некошеная трава вокруг домика за ночь стала совсем белой. В утреннем свете сверкал и четко рисовался каждый стебель. Я тронул траву, она тихо зазвенела.

Обогнув дом, я остановился на обрыве. Внизу угадывалась река. Воды не было видно. Над ней, как над разлитым кипятком, стояла белая пелена. Побулькивала, словно разговаривала сама с собой, вода.

И вдруг с неба послышался шелест. Казалось, быстро-быстро переворачивались страницы тысяч книг. Я поднял голову. Летели гуси. Вытянувшись неровным, надломленным клином, они летели сосредоточенно, без крика...

Нас осталось трое: Виктор, Игорь и я. Остальные уплыли по реке в Якутск. А оттуда улетят в Москву. Нам предстоит закончить работу, упаковать образцы и отправить их в Москву.

Наш дом — заброшенная изба бакенщика на Мамонтовой горе — на самом берегу Алдана, в трехстах километрах от его впадения в Лену. На десятки километров вокруг жилья больше нет. И бакенщик давно здесь не живет: на бакенах и на маяках установлены батареи с фотоэлементами. Темнеет — и сам собой загорается свет. Чем темнее ночь, тем ярче огонь.

Высоки обрывы Алдана, чего только тут нет: древесина, семена, шишки и даже кости мамонта. Сколько десятков тысяч лет все это пролежало в песке? Иногда попадаются тяжелые, словно покрытые ржавчиной, железистые конкреции. Ударишь по ним молотком, а на изломе — отпечатки листьев. Настоящий природный музей. Разобраться в нем — значит проследить все основные изменения природы этих мест за новейший геологический период, за последний миллион лет. Но до результатов еще далеко. Пока мы сидим сшиваем мешки — подготавливаем тару для образцов и снаряжения...

Последние несколько дней тайгу лихорадит. То тут, то там, словно пятна на щеках больного, вспыхивают желтые краски. Береза желтеет быстро и целиком, на иголках лиственниц появляется легкая оторочка желтизны.

Понемногу в тайге становится просторнее. Она раздевается. В березняках в сухой день хруст под ногами. Опавшие листья покрывают залихватскими кепками головки грибов. В брусничниках на повышениях темно-красные ягоды, отваливаясь от стеблей, ложатся на землю. Сок в них начинает бродить, как в бочонках. И когда положишь такую, почти черную ягоду в рот, ощутишь вкус удивительного приготовленного солнцем и временем вина.

Голубика в болотах морщится, словно собираясь чихнуть, сохнет на кустах и опадает, устилая траву голубым. Но постепенно желтое в своих бесчисленных оттенках — от светлых, словно тихая ласка, до красных, безрассудных огней — завладевает всем, и, как объятая холодным пожаром, тайга стоит, пронизанная волнами света и свежести.

Захватив лопаты, мы сразу после завтрака выходим в маршрут. Сначала идем по песчаной косе, пересекаем, стараясь не набрать воды в сапоги, неглубокие протоки и выходим к подножию песчаного обрыва, тянущегося вдоль русла почти на десять километров. Здесь идти трудно. Вода примыкает к основанию склона, покрытому осыпями. Мы карабкаемся по ним, стараясь не съезжать к воде, где вязко, и сапоги уходят в дрожащую, зыбкую массу. У намеченного для работы места останавливаемся. Лопатами расчищаем часть склона, чтобы вскрыть ненарушенные, свежие пласты породы. Зарисовываем, записываем все наблюдения в полевой дневник. Метр за метром, снизу вверх от самых древних слоев к самым молодым. И через каждые полметра берем образец — в Москву, на сложные анализы: споропыльцевой, химический, минералогический. Песок, песок. Желтый, как спелый горох, серый, как дождь, рыжий, как кора сосен. Песок. Тонкий, как манная крупа, грубый и крупный с мелкими камешками. Плотный, отваливающийся кусками и рыхлый, растекающийся по ладони. Песок, может быть, таящий золото.

Возвращаясь вечером домой, мы находим наши утренние следы частью засыпанными обвалами. Обвалы происходят сейчас постоянно. Промерзшие склоны оттаивают на солнце, влажный песок обрушивается, а быстрое течение уносит песчинки, чтобы отложить их где-то на новом месте. Только с наступлением зимних холодов обрывы сделаются твердыми, как камень. Но река, даже скованная льдом, будет нести свои воды, вершить великую работу.

Река стара, река мудра,
Столетья — для нее года,
Но вечно молода вода!
По берегам ее когда-то
Вечнозеленые леса
Стояли, мокли, как солдаты,
И погибали на часах.
Потом своими языками
Ее лизали ледники,
И мамонты трясли клыками
От холода и от тоски.
Река умерших хоронила,
Мороз их сковывал тела.
И вот в обрывах сохранилась
Поэма — как река жила.
И камни сжали отпечатки
В своих застывших кулаках.
И в них загадки и отгадки
Того, что кануло в веках...

2

Жизнь на реке без рыбной ловли немыслима. Хотя, надо признаться, мы горе-рыбаки. С утра, пока я готовил завтрак, Виктор с Игорем без устали забрасывали блесну в Алдан. Один раз вытащили ерша. Крючок зацепил его за бок. Но больше поймать не удалось.

— Даже на уху не хватит,— сетовал Виктор.

В маршрут вышли без снастей. Ребята отстали, я ушел метров на триста вперед. Пересекая осыпи, я смотрел вниз на реку. Было солнечно, и на легкой водной ряби плясали ослепительные зайчики. Внезапно в прозрачной воде я увидел большую рыбину, которая подошла вплотную к берегу и, казалось, тыкалась носом в песчаные откосы. Я стоял метрах в десяти над ней. Искушение было велико. Я снял ружье, огляделся. Ребят не видно, их скрывал поворот берега. Прицелился. Фонтанчиками вскинулись брызги от вонзившихся в воду дробинок. Рыба дернулась и перевернулась вверх брюхом. Я поспешил к воде. К счастью, место оказалось не топким, и мне удалось достать добычу. Окунь попался не такой уж большой, но все же весил около килограмма. Вынутый из воды, он пришел в себя и начал биться. Я сунул его в рюкзак. Сзади спешили ребята.

— Что случилось? — запыхавшись, спросил Виктор.

— Да так, вот подбил на ужин.

— Заяц? Рябчик?

— Там, в рюкзаке. Можешь посмотреть, а я пойду вперед.

На ужин у нас была уха.

Осенью в тайге всякого зверья тьма. Следы лосей, росомах и, как давно ожидаемая неожиданность, след медведя. Но увидеть его самого не удается. Нынешний год — ягодный. А сытые медведи держатся осторожно. Зато зайцы осенью наглеют. Заполняют березовые перелески. Выскакивают буквально из-под ног. Чаще всего это случается во время маршрута — и нет ружья под руками.

Когда продукты у нас были на исходе, мы часто выходили в близлежащий лесок поохотиться на зайцев. Отойдя от домика шагов на пятьсот, снимаешь с плеча двустволку, взводишь один курок и идешь, не хоронясь, по хрусткой земле. Обычно не проходило и пятнадцати минут, как из кустов выскакивал заяц и, сделав несколько прыжков, застывал на мгновение. Листва с кустов уже частью опала, и было видно его повернутую любопытную голову. Затем он словно взвивался в воздух и стремительно исчезал в чаще. Во время таких остановок зайцев обычно и стреляют.

Темнеть стало рано. И работа раньше кончается. Мы ужинаем за длинным столом, сколоченным из досок и накрепко вкопанным около избы. Очагом нам служит оказавшаяся здесь железная бочка без дна. Коэффициент полезного действия крайне высок — пламя в стороны не раздувает. Были, правды, споры: Виктор настаивал на костре. Но здравый смысл взял верх. Теперь к бочке привыкли и споров не возникает.

На первое — бульон из зайца. Когда пошли зайцы, интерес к рыбной ловле убавился. На второе — жареный заяц. Порой мы даже меняем зайцев на сахар у ребят с катера, проверяющего бакены. На третье — чай вприкуску. Но сахара уходит еще больше, чем внакладку, потому что чай горячий, обжигающий, пахнущий дымом.

Изредка по вечерам балует нас музыкой плывущий мимо пароходик. Заслышав его, торжественно выходим на откос, салютуем изо всех четырех стволов (на нашем вооружении две двустволки). Если капитан не гордый, ответит гудком.

На заходе река становится зеркальной, и в ней отражаются обрывы Мамонтовой горы, деревья и облака.

...Лес опрокинут в воду,
И вода темна от леса, словно омут.
И эту воду страшно тронуть,
Как страшно получить в ответ
Не «да», а «нет».

Ночью в доме у нас свечи. У каждого сбоку по свече. Забираемся в спальный мешок и читаем. Есть у нас стихи Бориса Пастернака — старое издание, без обложки в газетной обертке, сборник «Сквозь время» четырех поэтов, погибших на войне,— Когана, Кульчицкого, Майорова, Отрады; «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэя и «Жажда жизни» И. Стоуна. Виктор и я на ночь читаем стихи. Игорь — прозу...

В один из прозрачных осенних дней, после нескольких часов корпения над дневниками и книгами, мне захотелось побродить по тайге, размять ноги. Я снял со стены двустволку, сунул в карман около десятка патронов, не забыв положить два жакана на всякий случай.

Сразу за домиком начиналась тайга. Я пересек расположенный в понижении кочкарник и выбрался в полосу леса. Идти здесь было ровнее. Впереди осыпающимися букетами стояли березняки. Я снял с плеча ружье, зарядил двойкой — на зайца, взвел курок на правом стволе и пошел к деревьям. Царство золота окружило меня. Мягкий солнечный свет плавал в листве деревьев, уже поникших нитях трав и жилах кустарников. Было совсем тихо. Я сел на ствол обвалившегося полуобгорелого дерева, положил ружье рядом...

Вывел меня из забытья сильный хруст веток. Так тяжело шагать мог либо лось, либо... Я поднял ружье, вынул патроны с дробью и поставил жаканы. Место, где я сидел, было неудобное, закрытое со всех сторон вплотную подступающим высоким кустарником, и я решил отойти к поляне. Как только я сделал несколько шагов, треск, слышавшийся уже совсем близко, прекратился. Я замер. Потом опять сделал несколько шагов и остановился. Кто-то, стоявший в нескольких десятках метров от меня, повторил мои движения: удобно прислонившись к дереву, я стал ждать. Было тихо. Прошла минута, другая...

«Ну, если он не хочет идти ко мне, стоит ли мне идти к нему?» — рассудил я и, держа ружье в руках, пошел наискось в сторону дома. Выйдя на кочкарник, оглянулся. Сзади стыли золотые березы. Накинул ружье на плечо.

Дома в спальном мешке лежал Игорь, курил и читал. Второго ружья на стене не было. Через полчаса вернулся Виктор, устало опустился на пол.

— Ну, встретился я наконец с хозяином.

— С каким хозяином? — не поняв, переспросили мы одновременно.

— С каким? Какой бывает хозяин в тайге?

— Ну? — Игорь вынул изо рта сигарету.

— Иду я, там за кочкарником, по тайге, вдруг слышу хруст. Идет кто-то, ветки ломает. Ну, думаю, лось. Остановился, стою. И он остановился. Потом опять пошел. Ну, вижу, ясное дело. Поставил жаканы — и приготовился встретить достойно. Но он раздумал. Сытый, наверное, был. Прямо передо мной свернул в сторону и через кусты ушел к реке.

— Хорошо его видел? — спросил Игорь.

— Да нет, разве увидишь, там кусты густые, но запахом медвежьим в нос пахнуло!

Глаза Виктора возбужденно сверкали.

— Поздравляю с первым крещением,— сказал я.— Ну, а завтра пора, видно, устроить баню.

3

Когда у нас кончился чай, папиросы и сахар, мы с Виктором на попутном пароходике поднялись на пятьдесят километров вверх по течению, до ближайшего поселка. Пароход вверх по течению идет туго, с трудом преодолевая многочисленные перекаты. Водить суда по Алдану — искусство. Прибытие парохода для всякого поселка событие и развлечение. Собственно, это единственное средство связи с внешним миром, не считая телеграфа и радио. Пароход всегда ждут и встречают.

Поселок, куда мы прибыли, — изб сто вдоль берега. Здесь есть мясо-молочная ферма и даже свой небольшой маслозавод. Живут в поселке больше якуты, но также и русские из бывших золотоискателей.

В сельмаге мы вскоре достали все необходимое, но так как пароход вниз по течению ожидался на следующий день, остановились на ночевку у старожила этих мест Петра Федореева. Нам о нем говорили на пароходике: «Русский, работает сторожем сельмага, а раньше был при почте, но уволили. Как жена померла, пить больно пристрастился, на работу перестал выходить. Дочь у него работящая, Вера, на ней все хозяйство держится. Да и сам, когда трезв, человек хороший, руки золотые».

Федореев встретил нас не слишком приветливо, но вечером, когда перед ужином выпили, подобрел...

— Ну, а чем он угощал вас? — спросил Игорь, когда мы, вернувшись, рассказали ему о Федорееве.

— Свежего посола рыбкою, правда, не разберешь какой — мелкота все, но вкусно,— ответил Виктор.

— Не густо. А ко мне вечером рыбнадзор наведался. Ночевали у меня. Стерлядкой полакомился.

— Что, сами ловят ее?

— Нет, зачем им ловить, у рыбаков отбирают...

В спускающихся к реке овражках — заросли смородины. Красная смородина — сибирский виноград. Ягода крупная. Только сейчас уже частью сошла — лежит и преет под кустами. Но и оставшейся хватает. Язык с трудом поворачивается во рту.

— Кончай трудиться — оскомину набьешь,— кричит Игорь Виктору.

— Рот сначала оботри, а потом уж говори,— парирует Виктор.

— Пошли за черной, в ней витаминов больше. Черная смородина растет отдельными кустами в глухих

тенистых местах. Ягода тоже крупная, но не совсем еще зрелая.

Сколько ягод в тайге! В поселке, где мы были с Виктором, ведрами несут, сдают в правление колхоза. Каждой ягоде своя цена. Черная смородина — самая дорогая. Все запасаются ягодой на зиму. Свежую засыпают сахаром, чтобы витамины не погибли. Зима здесь месяцев шесть, а то и больше. С октября холода пойдут. Хорошо если в марте отпустит. Без витаминов не проживешь — зубы потеряешь

Мы продираемся через глухой кустарник. Неожиданно вблизи раздается злое потявкиванье.

— Стой. Смотри, собака!

— Как же, держи карман шире.

— Эх, идиоты, ружья на берегу оставили.

— Возьми палку.

— Смотри по сторонам, а то прыгнет росомаха сверху и прямо на шею. Момент — и шейных позвонков как не бывало.

— Не пугай.

Мы делаем несколько шагов вперед. Что это? На мятой, словно смородинным соком обрызганной траве лежит заяц.

— Теплый еще.

— Смотри, головы у него нет,— почему-то шепотом говорит Виктор.

— Кровь всю выпила.

— Присыпь его землей.

— Все равно придет, откопает.

Мы пробираемся сквозь заросли. Обходим красные, словно кровяные, кусты, полные гибнущей ягоды. Вглядываемся в ветки деревьев. Останавливаемся. Прислушиваемся... Тишина... Но кажется, что кто-то невидимый следит за каждым твоим шагом...

Сегодня день рождения Виктора» Ему минуло девятнадцать.

— Счастливый возраст,— сказал Игорь, похлопав его по плечу.

Самому Игорю уже двадцать два, он оброс бородой и выглядит как настоящий мужчина, Из нас троих я самый старый, «дед», как называют меня ребята. Мне под тридцать. Под вечер выпита бутылка «Цинандали», которую везли от самой Москвы. Мы лежим в спальниках, разговариваем.

— Я бы остался здесь зимовать,— растягивая слова, мечтательно говорит Виктор.

— Не сладко бы тебе пришлось,— замечает Игорь.

— А что? Заготовил бы дров. Окно забил. Печку перетащил в избу. Набил бы зайцев, а то и медвежатиной полакомился.

— Может быть, наоборот.

— Что наоборот?

— Медведь бы тобой полакомился.

— Мной не полакомишься.

Действительно, Виктором не полакомишься — кожа да кости.

— А вот в Якутске я бы не остался,— продолжает Виктор.

— Я бы наоборот, чем здесь в глухомани. Там жить можно,— возражает Виктор.

Я тоже думаю об Якутске.

Из острога, поставленного на Лене еще в 1632 г. отрядом казаков с Енисея, вырос большой город. В городском краеведческом музее подробно рассказывается об освоении этого края. Есть там даже чучело тигра, который из любопытства или по недомыслию зашел сюда из Уссурийского края и был убит здешними охотниками. Якутск был известный ссыльный центр. Тайга вокруг на тысячи километров. Начиная с декабристов, перебывало здесь не по своей воле много людей из самых разных мест. Были и большевики — С. Орджоникидзе, Г. И. Петровский, Е. М. Ярославский и другие. Сохранилась в городе деревянная крепостная башня XVII века. Есть своя главная улица, вдоль которой расположены основные учреждения города, кинотеатр, театр, магазины и гостиница «Лена». На главную улицу по вечерам стекается молодежь. В хорошую погоду можно пойти также в парк — лесной массив вблизи города, там есть стадион, закусочная и по вечерам работает танцплощадка.

Сейчас в Якутске живет около ста тысяч человек. Но летом много приезжих из районов на совещания, соревнования и прочие республиканские мероприятия. Строители, разнорабочие, геологи едут в это горячее время транзитом через город. А лето здесь и в прямом смысле горячее. В июле в Якутске температура днем поднимается выше 35 градусов. Люди млеют от жары, ходят купаться на Лену. В последние годы на центральных улицах города появились поливальные машины. Днем в жару сбивают пыль. Зимой же город, лежащий в низине, окутывается морозным туманом и температура падает до минус 60 градусов.

Летом в гостиницу попасть простому смертному почти невозможно. Ничего не поделаешь, Якутск — столица, а в столицах с гостиницами, как известно, сложно.

С самолета Якутск — это в беспорядке разбросанные по берегу Лены деревянные постройки с трех-, четырехэтажными каменными домами в центре. Но когда идешь по улицам, ощущаешь, что это современный город. Чувствуешь это прежде всего по людям, по их городской сосредоточенности, по модной одежде девушек. А под каблучками в од-ном-двух метрах — вечная мерзлота. В тех местах, где она оттаивает, почва коробится. Мерзлота в Якутии определяет многие особенности хозяйственной деятельности человека. Как вызов мерзлоте, стоят в Якутии большие каменные дома на тонких свайных ножках. Дома, поднятые над землей на сваях, не нарушают температурного режима почвы. Мерзлота под ними не оттаивает. Бедствие города — почти полное отсутствие зелени. На засоленных почвах гибнут лесопосадки. Но якутяне продолжают вести борьбу за озеленение.

Несмотря на большую текучесть населения, в городе есть своя коренная интеллигенция — научные работники, врачи, преподаватели. Недавно построено новое каменное здание университета взамен старого, деревянного. Через искусственный спутник можно увидеть телепередачу из самой Москвы.

4

Якутия укутана в утренний туман,
И солнце на сопки вползает, как танк,
И только тайга, оленей рога,
Алдан — озорная река.
А спальный мешок застыл и промок,
И сырость вползла в сапоги,
И только костер да каши котел
Нас ставит на обе ноги.
Вокруг нас мошка, как пыль из мешка,
Как тяжкий, навязчивый бред.
И лишь бурундук глядит, словно друг,
И лапкою машет нам вслед.

Последний маршрут.

Мы вышли к пляжу из крупной гальки.

— Где-то здесь должна быть река Ырас-Кыра-Юрях,— сказал я, вглядываясь в сплошной массив тайги. В переводе с якутского «Ырас-Кыра-Юрях» означает «маленькая чистая речка».— Подождите, пойду посмотрю.— Я отстегнул ремень и сбросил рюкзак.

Как монотонно хрустит галька под ногами. Серая, грязно-коричневая. Хруст-хруст. Ровная, словно облизанная, лишенная граней. И битая, с острыми углами. Как много битой гальки. Она принесена с гор быстрыми речками, дробящими ее на перекатах. Найдем ли мы тропу? Иначе, пожалуй, наш поход к Верхоянскому хребту придется отложить. Конечно, интересно подняться в горы, к снежникам, но ведь работа выполнена. Стоит ли еще искать приключений на свою шею?

На карте здесь обозначена река. Почему же не видно воды? Или она провалилась под землю, ушла в этот галечник?

Хруст-хруст.

В стене леса сверкнул просвет. Река?

Вымощенное валунами, покрытыми серой коркой глины, пересохшее русло концом кишки выглядывало из тайги, делало крутой изгиб и скрывалось под густыми зарослями кустарников. На глине в понижениях между валунами отпечатались следы больших копыт. Лось?

— Спальники оставим здесь? — спрашивает Виктор.

— Небо ясное, ночью заморозки будут. Померзнем,— говорит Игорь.

— По руслу идти нетрудно. Можно до первой ночевки пронести. Там склад устроим. Дальше пойдем налегке, вкладышами обойдемся,— отвечаю я.

За спинами покачиваются горбы рюкзаков, неудобно болтаются «колбасы» спальных мешков. Русло, поворачиваясь то влево, то вправо, уводит нас все дальше и дальше от Алдана. Мы погружаемся в тайгу.

Вскоре на дне русла стали попадаться лужи, потом зажурчала вода. «Шлеп-шлеп» — звучали наши шаги. Какой красный кустарник! Такого цвета листьев я, пожалуй, не видел в жизни.

Вода чистая, наверное, приятная на вкус. Как хорошо, что появилась вода. Как приятно идти по ней. Шлеп-шлеп.

Хорошо, что мы отправились в это путешествие. И у ребят довольные лица.

— Если река будет так вилять, мы далеко не уйдем.

— Скоро по реке не пройдешь, будет глубоко.

— Станем обходить.

— Сегодня будем варить картошку!

Картошку мы не видели два месяца и сейчас несем с собой на дне ведерка, сделанного из большой консервной банки, молодой картофель, подаренный нам вместе с тарой рыбаками.

— Пора бы подумать о ночлеге, а то скоро темнеть начнет,— говорит Игорь.

— Что ты, рано еще,— протестует Виктор.

— Стой, здесь не пройти.

Перед нами тихо стояла зеркальная заводь.

— Попробуем напрямик.

— Кустарник густой, не продеремся.

— Осторожно, здесь яма.

— Мой командир, осторожно отпускай ветки, а то побьешь глаза.

Комары, комары. Серые и желтоватые. Голодные. К вечеру воздух наполняется их гудением. Ж-ж-ж-ж-ж...

Неужели здесь нет тропы? Мы идем уже два часа, а прошли, пожалуй, не больше пяти километров.

Со спальными мешками далеко не уйдешь, тяжело.

— Когда же наконец кончатся эти кочки?

— Попробуем обойти эту заводь слева.

— Да нет, здесь лучше пройти.

— Тропа! Тропа! Тропу нашел! — радостно закричал Виктор.

— Это лосиная тропа, вот следы.

— Не только. Смотри, как она прямо идет. Ее прорубали. Просто здесь давно не ходили.

— Посмотри по компасу, куда она идет?

— Точно на север, туда нам и надо. Гуськом мы зашагали по тропе.

— Только куда исчезла река? От воды нам далеко нельзя.

— Она рядом. Лось не станет ходить далеко от воды. Вечерело. В тайге было тихо. Я прошел по тропе вперед.

Прислушался. Мне показалось, что я слышу журчание воды, и свернул на звук. Пробрался сквозь глухой частокол горелого кустарника, вышел к изгибу речки.

— Речка чистая. Дно каменистое.

— Достань из рюкзака мыло. Мы умылись до пояса.

— Место хорошее. Палатку будем ставить здесь.

На следующее утро мы дошли до зимовья, низкого бревенчатого сруба, возвышающегося на метр над землей. Дверь была приперта колом.

— От зверья,— пояснил Игорь.

Дальше тропа кончалась. Еще два дня шли мы в комарином облаке напролом по болотистому кочкарнику, здесь говорят «по марям», на север. Днем было жарко, по лицу тек пот.

Мари — кошмары кочек,
Не помним, который день
Мы идем — три серые точки,
И падаем сохнуть в тень...
За чахлой, унылой равниной
Чернеет чахоточный лес,
Мы снова кладем на спины
Уже непокорный вес.

Под вечер третьего дня мы попали в болото. Почти вплавь, ползком, поддерживая друг друга, выбрались из него. Лежа в изнеможении на твердом берегу, смотрели сквозь верхушки лиственниц в небо. Тогда даже Виктору стало ясно, что без тропы в тайге делать нечего.

- Самое время возвращаться,— сказал я.

Мне никто не возражал.

Еще через три дня, исхудавшие и осунувшиеся, искусанные мошкой и комарами, мы вышли к Алдану в том же месте, откуда шестью днями ранее начинали.

Так закончился наш поход к Верхоянскому хребту.

5

Тайга рыжа. Озноб и жар.
Тайга предчувствует кошмар.
Вертепы вьюг, и призрак пург,
И ночь как тягостный недуг.
И листьев дождь — бросает в дрожь,
Хруст под ногой зовет домой,
Туда, туда, где города,
Где стены, стекла, провода...

Мы расстреливаем последние патроны. Кто собьет тонкую прямую ветку на вершине лиственницы? Виктор сбил.

— Хватит,— сказал я.— Оставьте несколько патронов.

— Зачем, через час пароход,— продолжая стрелять, ответил Виктор.

Все было упаковано. Тяжелые, сорок — пятьдесят килограммов, ящики с образцами, восемь штук, и громоздкие тюки со спальными мешками, кухонной утварью и прочим экспедиционным оборудованием. Чай, сахар, сухари — всего понемногу, а также чайник, топор и пилу мы сложили в углу дома. Так полагается в тайге. Говорят, в старину все так делали. Вещи уже на берегу, у самой воды. Через час по расписанию спускается сверху пассажирский «Курашов».

Делать нечего. Первый раз нас охватило такое чувство. Не надо заготовлять дров — в костре догорают последние поленья. Не надо вести записи в полевом дневнике, упаковывать вещи. Не надо даже думать, что делать завтра: куда идти в маршрут, что готовить на обед. Нас просто подхватит пароходик, и мы поплывем, Поплывем к городу Якутску, будем есть в пароходном ресторанчике и смотреть на берега.

— Вечера уже совсем холодные,— кутаясь в ватник, говорит Игорь.

— Пора бы ему уже и появиться,— нервничает Виктор.

— У них здесь свое расписание,— успокаивает его Игорь.

Быстро темнеет. Парохода все нет. Ярко горят огни маяков у нашего домика. Побулькивает в темноте вода.

— Надо разложить костер на берегу, а то нас не заметят.

Подготавливаем кучу хвороста из выброшенного на берег плавника. Как пойдет, подожжем. Парохода все нет.

— Если не придет, что завтра есть будем? Патроны расстрелял,— недовольно бурчит Игорь на Виктора.

— Куда ему деться, придет. А то на барже уплывем,— неуверенно отвечает Виктор.

Мы дремлем, но засыпать нельзя — проспим пароход. «Курашов» появился в третьем часу. Сначала мы услышали его, потом из-за поворота выплыли огни. — Поджигай! Я полезу на маяк — сигналить.

Костер уже пылал, когда пароход вышел курсом на наш маяк. Забравшись к фонарю, я начал сигналить: с равными промежутками прикрывать ладонью огонь. Не снижая скорости, пароход приближался к нам.

«А почему, собственно, он должен остановиться? — подумал я.— Три часа ночи. Он идет по течению на большой скорости. Опаздывает. Терять еще полчаса на погрузку. К тому же рисковать сесть на мель. Да и кто мы такие, чтобы он по первому требованию остановился?»

Внизу у воды Виктор и Игорь прыгают у костра, размахивают руками.

Пароход уже совсем близко. На капитанском мостике вспыхнул прожектор, уперся в нас. Потом потух. Нос парохода стал уходить в сторону от нашего берега. Сигналить бесполезно. Я соскакиваю с маяка и бегу к костру. И вдруг пароход делает резкий поворот, становится сначала поперек течения, которое сносит его вниз, затем, уже борясь с ним, снизу подходит к нам. Заспанный матрос, ругаясь, кидает трап. Берег у Мамонтовой горы приглубый, и подойти можно почти вплотную.

Через полчаса все кончено. Мы лежим на палубе, обессиленные погрузкой. Рядом ящики с образцами.

Над нами небо, пасмурное небо, звезд не видно. Луны тоже нет.

Об авторе

Бардин Владимир Игоревич. Родился в 1934 году в Москве. Окончил географический факультет МГУ. Участник четырех советских антарктических экспедиций, кандидат географических наук, занимается изучением рельефа и оледенения Антарктиды. В 1965—1966 годах изучал четвертичные отложения Якутии. Автор свыше шестидесяти научных статей и книг. Принимал участие в составлении первого в СССР Географического атласа Антарктики, участник ряда международных научных конференций, в том числе XI Тихоокеанского конгресса в Токио. Сейчас работает старшим научным редактором международных ежегодников «Наука и человечество» и «Будущее науки». Опубликовал стихи в журналах «Юность» и «Молодая гвардия» и очерки в журналах «Новый мир»"и «Наука и жизнь». В сборнике выступает вторично. В настоящее время работает над книгой очерков об Антарктиде.


 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу