На суше и на море 1967-68(8)

Вяч. Пальман

ГОРНОЙ ТРОПОЙ КАВКАЗА

Очерк

Охотники до красоты

Через Кавказ идут люди. Группа за группой. Все лето. И даже осенью. Вот цепочка в двадцать человек, все с рюкзаками, в зеленых штормовках. Кто в широкополой шляпе, кто с кавказским лопухом на голове, в косыночках, кепках. Солнце щедрое, жара, открытую голову подставлять нельзя. Куртки нараспашку, насколько позволяют лямки, штаны подвернуты, а в кедах хлюпает. Такая уж дорога.

Идут молча, экономя силы. Впереди инструктор, бывалый человек. Он соизмеряет шаг по слабеньким, которых поставил прямо за собой. Долго идут. Все вверх и вверх. Все к небу. Наконец минуют последнюю горку. Короткий привал. Осматриваются. Луга, лесные опушки, скалы, простор. Ветерок вольный и Прохладный. Куда ни повернись — вершины и вершины. В туманной дали Чугуш. Еще Дальше совсем синий Оштен. Как мираж.

Отсюда начинается спуск к морю. Но до моря еще далеко, их разделяют синие и черные леса, узкие долины, каменные ущелья. Две ночевки.

Инструктор протягивает руку влево.

— С того гребня можно увидеть море, а позади весь Кавказ. Если кто хочет...

Все хватаются за рюкзаки. Трое вырвались вперед. Не терпится.

Бегом на гребень. Только камни сыплются. Вошли и остановились, очарованные. Что увидели они там? И почему так взволнованы, так озарены их лица, минуту назад усталые и посеревшие?

Кавказ...

Идут через высокие перевалы туристы и даже те, кто никак не мог считать себя туристами.

Тысячи, десятки тысяч охотников за красотой.

Потом они весь год будут рассказывать о пережитом друзьям и знакомым. Еще сотни тысяч загорятся планами будущих путешествий.

А тот, кто не услышит очевидцев, кому не суждено пройти по трудным и поразительным тропам, прочитает о Кавказе все, что попадется на глаза. Романы, поэмы, рассказы.

И может быть, даже эти короткие зарисовки.

Горы — рукой подать

Перед ненастьем горы приближаются. Такой уж воздух. Кажется, совсем рядом тупая вершина Оштена, зубчатый Армянский перевал, великолепный Фишт. Любая складочка заметна. Вот поблескивает истаявший ледник, там темная бороздка ущелья. Луч солнца блеснул на скале — и она сделалась вдруг розовой, как полированный аматажинский мрамор. Черный заборчик из пихт увенчал гребень какой-то горы, и уже можно разглядеть в бинокль отдельные деревья, большие камни.

Не обольщайтесь: обман зрения. К Оштену придется топать три-четыре дня, перевалить семь параллельных хребтов, спускаться вниз до дрожи в коленях, путаться в диком лесу, где громадные скалы и бурелом то и дело встают на пути. И еще залезть в непролазную чащу рододендрона, растения с красивым названием, чьи стебли, как черные змеи, лежат на крутом склоне словно специально, чтобы скользить по ним в ущелье и затруднить подъем, когда в грудь тебе упираются десятки острых ветвей. Ловушка. Без проводника — ни шагу!

Упрямые и дерзкие все равно идут. Через леса и ущелья. Молчком, цепочкой, задыхаясь на подъемах. Жадно припадают к холодным ручьям. Прислушиваются к сумрачной тишине дебрей, где ходят — должны же ходить! — медведи и кабаны. Оштен все еще впереди. И все такой же далекий.

Но вот наконец просторная альпика. Вздох облегчения. И громкий возглас радости.

Пошли шибче. Трава по плечи высотой. Цветы, каких нигде на свете не увидишь. Ковер, сотканный самой природой с таким блеском, что меркнут перед ним все семь чудес света. Ромашки-гиганты, лилии с глубочайшим бархатным отливом, нежно-фиолетовая кисть подобревшего рододендрона, белые, восковой строгости эдельвейсы, колокольчики, горошек, анютины глазки в таком количестве, что хватит их на все клумбы мира!

Кружится голова от простора, аромата, красок. Среди лугового раздолья высятся васнецовские скалы, лежат дикие камни, поросшие зеленым мхом, падают вниз разноцветные осыпи. А впереди стоит долгожданная вершина, она на расстоянии вытянутой руки. На вершине солнце. Неужели здесь ее тронная зала?

Еще не все, не спешите.

За близким перевалом укрыты более таинственные ландшафты. Прохладный ветер летит с ближайшего ледника. Пахнет снегом и... морем. Оно еще далеко отсюда, наше Черное море, но аромат его уже слышится в повлажневшем воздухе. Часов пять назад пронесся над водой морской бриз, поднялся над лесами мелкогорья, пропитался запахом понтийских джунглей и достиг перевала. Вперед! Через леса, ущелья — к морю!

Какое оно, море?

С большой высоты море странное. Кажется, что голубовато-синее бесконечное пространство поднялось в небо и где-то на высоте твоей собственной груди сомкнулось с таким же безбрежным голубым небом. Их разделяет едва заметная полосочка, чуть опущенная по изгибу земли у краев. Иногда небо голубее моря. Иногда наоборот. Но всегда эта картина поразительна до слез, настолько возвышенно чиста, что забудешь про все плохое на свете — про усталость, обиды, заботу, даже цепкое горе, если принес его с собой на эту заоблачную высоту. Все суета сует перед величием гор и картиной безбрежности моря. Один на один с прекрасной природой и сам человек становится выше, красивее, лучше. Наверное, в этом очищении природой и состоит привлекательность странствий.

Остановились на гребне горы, растерянные и очарованные. Дышат глубоко, взволнованно. У кого-то повлажнели глаза. О чем думают люди, любуясь небывалым зрелищем?..

Прохладный ветер овевает разгоряченные лица. С трудом отрываясь от созерцания далекого моря, взваливают рюкзаки и без команды инструктора идут дальше. Легким и дерзким шагом первооткрывателей.

Гроза

Если с утра на перевале ясное небо, блеск солнца и тишайшее безветрие, жди перемены.

Погода в горах меняется внезапно, с непостижимой быстротой.

Вот зацепился за вершину Фишта клочок пухлого облака.

И тут же на него, как на толстую шпульку, начинают наматываться

белые нитки безобидных, растрепанных перьев тумана. Облако густеет, становится темнее. Солнце еще светит, голубизны много, но снизу, из-под ног туристов, из ущелий и провалов уже выплывают быстрые космы сгущенного в лесах тумана, они дерзко идут на штурм горы. Солнце плавит их, туман тает, но на смену погибшему выносятся лихие эскадроны новых клочьев, более тяжелых и темных. Справа, слева, из каждого ущелья и все к Фишту, Абадзеху, Оштену, вершины которых высоко подымаются над перевалом. Добрались наконец до вершины, сомкнулись. И на перевале стало пасмурно. Прогрохотал первый гром, не страшный, даже немножко смешной гром, потому что бурчит он внизу, под ногами, в этих самых ущельях, откуда все еще подымается гроза.

Темнеет, темнеет. Голубизны все меньше. Гром набирает силу. Где-то, опять же внизу, блестит молния, раз, другой, и вот уже клонятся под ветром цветы, запахло водой, из лесу доносится слитный, усиливающийся шум, и вдруг как из ведра — сверху, снизу, с боков — хлынуло, заревело, закружило. Потоки воды, какие-то неистовые, сплошные, шалые, закрыли все. От такого ливня не укрыться зонтом, болоньей, а тем более легким кавказским лопухом.

Минута, вторая — и все уже мокрые. Штормовки не защищают, они промокают, и уже нечего оберегать, прятаться: сухой нитки на одежде не осталось. Льет. Гремит...

Через полчаса ливень уносится к Чугушу, но космы туч все еще цепляются за скалы, никак не уходят. Долго и нудно капает сверху, поредевшие облака выцеживают мелкий, противный дождь, настроение портится, шутки повисают в мокром воздухе, а инструктор торопит идти и все шарит у себя по карманам, беспокоится за спички в целлофановой обертке. Он подходит к опушке леса, сворачивает с тропы. Знает, куда вести мокрых путешественников.

Перед ними огромная пихта — сорокаметровый черный шатер. Все враз ныряют под мокрые, отяжелевшие ветки и оказываются в сумрачном шалаше. Зато сухо. Хвоя под ногами шуршит, трещат ветки. Теперь костер — и скорее сушиться. Два костра! Места много. Нашелся валежник, веточки, по лицам побежали отблески огня. Теперь дождик не страшен.

Гроза гремит над перевалом, поливает другие группы на других тропах. От одежды валит пар.

Красота, братцы!

Все равно счастливые

Дальше, дальше...

Лес мокрый, хоть выжимай. Зацепишь ветку — дождь. По„-ставишь ногу — хлюпает. Везде вода, от нее не скроешься. Деревья отяжелели, орешник весь в бусинках воды, трава упала от тяжести ливня. На тропе лежат белые червячки — пахучий кивсяк. Лес пропитался запахом созревшего острого сыра, зелени, земли.

Пасмурно. Вьется бесконечная тропа. Сбоку грохочет помутневший ручей. Он пухнет на глазах, свирепеет, захлебывается и несет коряги, пеньки, камни. На него оглядываются с опаской.

Инструктор все время твердит:

— Два километра. Полтора. Семьсот метров.

Это до приюта. Обнадеживает, чтобы голову не вешали. Привирает, конечно. Не семьсот, втрое больше. Кто тут считает метры?

Встречается пожилой лесник. Отступает в сторону от тропы, пропускает цепочку. Он в солдатском плаще с капюшоном, в резиновых сапогах. Сухой, деловито-замкнутый. Смотрит на туристов с нескрываемым сожалением. Дети, дети, что вас носит по мокрым Дебрям?

Они идут мимо старого лесника, дети, которым и семнадцать, и сорок пять. Усталые, мокрые, еле ноги несут. Растрепались прически, ссутулились плечи, поступь мелкая, коленки дрожат.

И вдруг из середины цепочки веселый выкрик:

— Не жалейте нас, пожалуйста. Мы счастливые!

Двадцать улыбок с повернутых лиц. Тверже таг. Помогают друг другу одолеть подъем у приюта, смеются над неловким толстяком, все вместе тащат его, скользят по грязи.

А лесник все стоит и смотрит им вслед.

Они счастливые...

Доброта

Приют на Бабуке. Точнее, на Бабук-Ауле.

Долина, как узкое и длинное корыто с зелеными стенками. Иногда просто каменные отвесы над рекой, чаще крутые склоны в кудрявых, густейших зарослях. На дне корыта, беснуясь среди необточенных каменных глыб, ревет зеленая Шахе. Узкая речка, а не перейдешь: свалит. Дерзкая, холодная река после дождей мутнеет, раздувается, тогда к ней вообще не подступишься.

На берегу неожиданная луговина, как солнечный зайчик в лесах. Мелкий клевер, шелковистый мятлик, цветы. Посредине островок из гигантских грецких орехов и каштана. Дикая черешня вся в черных сладких ягодах. Запах меда от цветов. И дым костра какой-то особенно пахучий, не едкий, как обычно.

Приют — всего два балагана с постелями, навес над кострами, столы и скамейки под орехом, на них горка чистой посуды. В стороне магазинчик и пекарня. Сквозь шиферную крышу ее просачивается синий дым и вкусный запах ситного хлеба.

Если на ночлег спускается больше шестидесяти туристов, на веселой лужайке возникает рядок рыжих от старости палаток. В них залезают на четвереньках, как в уютные норы.

Что нужно туристу? Свобода. Не комфорт, не джаз, не ванна. Да и откуда быть им под самым перевалом, в двух днях пути от моря? Зато на приюте есть Цолак Аракелян и Алеша Торлакян, два русских армянина, два добрых человека. Они знают, что нужно туристу.

Путники где-то еще на перевале, но туда сваливается туча. Алексей смотрит на небо и начинает сооружать костры под навесом. Ивановна, приходящий пекарь, вынимает из печи буханки. Придут ребята — а здесь гостеприимный кров, костры, теплый хлеб. Цолак протирает стекла в лампах. В этом ожидании все, что надо людям, идущим с гор: забота, внимание.

Туристы приходят, бросаются к кострам. Долой мокрую одежду! На жерди над огнем! В одних трусах бегут к реке. Звенит посуда, и вот уже запахло гречневой кашей, потащили остужать ведерко с киселем.

Ночь темная, хоть глаз выколи. Краснеют костры, тесно сидят у огня москвичи, эстонцы, волжане, сибиряки. Поют, поют, песня уходит далеко по долине. Молчат горы, прислушиваются.

В шесть утра из-за горы Чемплеушки весело и беззастенчиво выкатывается солнце. Длинные, глазам видные лучи его вонзаются в сонный туман над рекой, сушат росный лес, съедают остатки облаков, уснувших над ущельями. Оживает лес. Непрестанно поют свое веселое «цу-зун, цу-зун» зяблики, громко, отчетливо имитирует соловья серый дрозд. Отличное утро!

У костров хлопочут девчата. Заспанные хлопцы стыдливо пробегают на речку. Шуршит пересохшая, как пергамент, одежда.

Перед дорогой выстраиваются на линейке.

— Счастливого пути!— говорит Цолак.

— Физкульт-привет! Привет! Привет! Это традиция. И благодарность за участие.

Уходят. Пустой приют. До двух часов, когда спустятся новые группы. Цолак и Алексей осматривают прибранные балаганы, чистую посуду. Порядок!

И отправляются ставить столбы, вешать провода. На ручье Бугучок уже работает гидроэлектростанция, они сделали ее сами. Не Братская, конечно, генератор на четыре киловатта, турбина. А что приюту надо? Два десятка лампочек и радиоприемник. Вполне обеспечит.

Скоро будет свет. Веселее все же.

А пока на приюте тишина, пчелиный гуд в каштанах. И вечный говор Шахе внизу.

Рассерженная зубриха

На туристских тропах зверя нет. Напрасно оглядываются ребята и держат палец на спуске зеркальной камеры. Зверь далеко ушел от людских троп. Ему не нравится шум, даже транзисторный голос Майи Кристалинской не привлекает. Но зверя в горах много. Ой много!

Зубры ходят в долинах Киши и Умпыря. Глыбы темно-серой шерсти, насупленные космы над желтым, злым глазом. Подозрительные, тяжелые и быстрые, как танк в наступлении.

И вдруг неожиданная встреча. У жердевой оградки, за которой паслись зубриха-мама и ее милое дитя, сразу сбилась говорливая кучка туристов. Защелкали фотоаппараты, каждому хотелось ближе, чтобы на память. Экзотика!

Зубриха смотрела-смотрела, наконец рассердилась, сказала «фух-х», нагнула морду до земли, шаркнула копытом раз, другой, выбросила назад землю. Ах, вы еще стоите?! Сбычив страшенную шею, ринулась на ограду. Удар! И только щепки посыпались. Вырвалась и завертелась среди сосен на поляне. Никого. Пусто. Только валяются рюкзаки, открытые фотоаппараты, чья-то туфля в траве.

Повертела хвостом, еще раз сказала «фух-х» и, победно сверкнув глазами, пошла к своему глупенькому ребенку.

...Слезали с сосен не торопясь, с оглядкой. Облегченно переводили дух. Виновато улыбаясь, подбирали свои рюкзаки. Ну и ну...

Пожилой, белолицый интеллигент стоял около своей спасительной сосны и все смотрел на гладкий бронзовый ствол, на высокие ветки. Неотвязная мьпль свзрлила ему голову: как он мог забраться на это?..

Видимо, пределы мужества и ловкости не всегда совпадают.

Особенно, если нападает зубриха.

Урок природоведения

Дикая груша созрела.

Грушевых деревьев по Кавказу несчетно. Великаны, метров по двадцать пять. Ветки усыпаны сладко-терпкими мелкими плодами. Жители собирают где можно дичку, сушат. Отличные компоты.

Медведи тоже не прочь побаловаться. Созреет плод, упадет покрасневший. Ударится о камни, лопнет, сладким соком сочится. Далеко по лесу приторный запах. Осы вьются, пчелы целым роем. Кому не хочется сладкого сока?!

А если безветрие и груши не падают?..

Пришла медведица с маленьким, порылась в траве, поискала. Нет плодов, нечем угостить сына. Встала на задние лапы, шею вытянула, носом водит. Вон они висят, желтые, спелые, осы роятся вокруг веток. Око видит, зуб неймет. Обидно. Походила туда-сюда, силится пригнуть ветки, не достает. А сынок знай себе балуется, за бабочками гоняется. Ты мать, ты и корми. А то кричать буду.

Рявкнула, подозвала. Лапой подтолкнула к стволу: лезь. Не понимает, убежал за дерево. Еще раз шлепнула, побольнее. Взвизгнул, не знает, за что. Схватила обеими лапами, к стволу прижала: лезь. Заплакал, но вцепился в шершавую кору, повис. Медведица опять толкает снизу: ну же!.. Перехватился, глянул через плечо, глазенки испуганные, а она все гонит. Раз-раз — и на ветке. А что делать?

Полезла и медведица. Обняла ствол, пыхтит, все-таки вес. Добралась до сучьев и пошла трясти, ломать. Медвежонок слышит, как градом урожай сыплется, посмотрел вниз, потом на мать. Догадался. Тоже потянул ветку. Отпустил. Посыпалось. Ага! Смелее взялся, достал другую, держится, ртом хватает, чавкает.

А медведица уже сползает и ему голос подает. Попробовал, как и она, задом. Трудно без привычки. И скучно. Пополз по нижней ветке, она клонится, качается, а ему весело. Мать снизу рычит, но где там. До самого конца добрался, повис, только тогда закричал. Медведица мигом к нему, два метра до земли. Говорит по-своему: прыгай! А он верещит, повис и лапами сучит.

Хлоп! Это она его лапой. Хлоп еще! Он кубарем в траву. Как мячик. Отбежал, огляделся. Ого, сколько добра!

: Урок окончен. Под грушей, в чащобе слышится довольное чавканье. Выбирают самые сладкие.

Наелись. Отошли. Облюбовали ложбинку на краю спуска, откуда во все стороны видно, и легли. Медведица, как собака, свернулась калачиком, медвежонок к ней под мягкий живот. И уснули.

А под грушу пришли кабаны.

Добирать.

Это уже ночью. Они любят пастись ночами.

Шакал кричит

Под вечер явилась на приют очень решительная физкультурница и привела десять семиклассниц. Все честь честью, «дикая» группа. С рюкзаками, запасом пищи и пропуском из заповедника. Сказала:

— Это мои лучшие ученики. Пищать не умеют. Мы переночуем здесь, оставим вещи и утром налегке сбегаем в горы. До пастбища Хуко. Говорят, недалеко, правда? Там озеро, пещера, пихтовый лес. К вечеру вернемся.

Чуть свет пошли на Черкесский перевал. Бодрым шагом бывалых туристов. Налегке, в синих тренировочных костюмчиках, на которых еще сохранились складки от маминого утюга. Впереди физкультурница со значком туриста, с кокетливой прической. Взвейтесь кострами синие ночи.

Вечер — их нет. Ночь — нет. На приюте беспокойство. Хуко — это тысяча шестьсот метров. Холодно. Как они там?

Утром, конечно, тревога. Пропала группа. На поиск пошли лесники. А утро жаркое, дышать нечем. Не прошли и двух километров — бредут навстречу. Ссутулились, оборвались, глаза блуждают. Голодные, испуганные. От прически у решительной дамы ничего не осталось.

Накормили их на кордоне кислым молоком, хлебом. Расспросили. Конечно, заблудились. Не заметили, как сошли с тропы. А лес бесконечный, дикий, ущелья, заросли. Ориентироваться не умеют. Поблуждали и сникли. А тут ночь, черная, как вакса. Сбились в кучку под каштаном, чтоб теплее, задремали. Ни фонаря, ни спичек.

И вдруг шакал метрах в десяти как завоет, заплачет. Волосы дыбом. Вскочили, прижались к стволу. А в темноте глазищи светятся, и опять адский вой, хохот.

— На дерево! — прошептала физкультурница.

Как котята полезли, ободрались. По веткам расселись. Так всю ночь и продрожали без сна и отдыха. Какой там сон! Упадешь, а внизу этот... Ну, как его... Может, барс. Может, волк голодный.

Спасибо утром напали на тропу, а то бы блуждать и блуждать.

— Они у меня не пищали. Правда ведь? — Учительница хоть этот козырь выставила.

— Правда! — неуверенно ответила группа. — Мы такие...

— Сейчас отдохнем, а завтра прорвемся на Хуко. Так, девочки?

— Та-ак!

Она их загипнотизировала этим Хуко.

Лесник посмотрел на усталые личики, на рваные костюмчики, испачканные руки, потом на самолюбивую учительницу и сказал:

— Дайте пропуск.

.. Взял и на глазах порвал.

— Идите в приют, отдохните и топайте в Дагомыс. Хватите вас. А через месяц-другой милости просим. Если, конечно, урок запомнился. В горы, милая дамочка, не бегают. Это не парк.

Смирились, ушли.

В балагане физкультурница уговаривала девочек ничего не говорить дома. Не пищать, как настаивала она.

Они, должно быть, проговорились. Рассказали про шакала, про спасительный каштан. И про свою не в меру самонадеянную руководительницу. Издалека-то смешно.

Высокогорье

Вертолет как рабочая пчела. Трещит весь день, снует над долиной Мзымты, над горами. Сядет в Красной Поляне, нагрузится досками, рамами, дверными коробками, шифером и пошел вдоль Реки, вверх, к горам Псеашхо. Опустится возле озера Кардывач, выбросит доски — и назад, за очередным грузом.

Светло, ясно, солнечно. Вот и спешит, пока погода. Возят разборные домики на горный приют у Кардывача. Высота — тысяча восемьсот метров, редкий пихтарник, береза, альпийские луга. И сказочной красоты провальное озеро с чистейшей еленой водой — такой холодной, что даже форель дрожит, такой истой, что на глубине тридцати метров видно стоящее отвесно А рево, когда-то сброшенное обвалом.

Здесь и воздух другой, чем в долинах, рафинированно-чистый, сладкий, дышать не надо, сам в легкие течет, бодрит, вызывает румянец на щеках. Недаром пастухи тащат за собой детей на все лето. Молоко, сыр, этот воздух, к осени ребятишки как налитое яблочко, зарядка на весь год.

Хмелеют не только от воздуха, от красоты тоже.

Во все стороны горы. То клыкастые, как открытая пасть волка, и голые, потому что на крутых склонах не может прицепиться даже можжевельник; то пологие, заросшие пихтой, толщина и высота которой заставляют сразу же назвать этот лес храмовой колоннадой, потому что и прохлада, и тишина, и торжественность в пихтовом лесу под стать самому величественному из храмов. Снежные вершины рядом, на одном метре уживаются зима и лето. Левой рукой можно сорвать веселый колокольчик, правой зацепить пригоршню снега и рассыпать его по цветущему лугу. Здесь начало ручьев, которые питают многоводные реки. Стелется среди камней высокогорный бук с железными по крепости ветками, лежат какие-то неведомые глыбы с крапинками руд и минералов, зияют пещеры, похожие на вход в Дантов ад. Таинственность, необычность на каждом шагу. Ощущение особой приподнятости, свободы и счастья.

Вот что такое Кардывач, граница России и Грузии.

И хорошо, если тут сделают приют для туристов. Хороший приют под стать окружающей природе.

К истокам Мзымты от Красной Поляны идет лесовозная дорога. От моря до Рицы и дальше до Авадхары прекрасное шоссе. Между концами этих дорог, от Мзымты до Авадхары, всего сорок километров. Если сделать этот участок проезжим, замкнется трехсоткилометровое, большей частью асфальтированное кольцо Адлер — Гагра — Рица — Авадхара — Пслух — Красная Поляна —Адлер.

Красивее, лучше этого маршрута не сыщешь во всей Европе.

Да что в Европе!..

Кавказский каштан

Туристы спускаются с перевала. На южном склоне гор они попадают в лес, где много орешника, груши, черешни и каштана. Не лес, а сад, хотя в общем-то здесь хозяйничает не человек, а природа. Она отбирает, она растит породы.

Особенно велики каштановые деревья. Чудо-каштаны, до двух метров в обхвате. Представляете?

Это не те, что цветут огромными белыми фонариками на проспектах Киева, Одессы, Ростова, Краснодара и дают шоколадного цвета горьковатые плоды, называемые конским каштаном. Кавказский каштан мельче. Он съедобен и цветет иначе: белые стрелы мужских соцветий, скромная шеренга завязи. Легкий невестин наряд.

В долине Шахе есть деревья столетнего возраста, они помнят Шамиля. Тут же лежат упавшие лет десять назад от старости. Древесина у поверженных великанов покраснела, но все еще прочна, как литая медь. Кажется, совсем неистребимое дерево.

А знаете ли вы, что стропила Реймского собора сделаны из черноморского каштана? Что лучшие вина Италии зреют в каштановых бочках Кавказа?.. Но вот что прискорбно: в лесу нет подроста, нет молодых каштанов. Грустные урочища — одни старики. Как в семье без детей.

Похоже, что через полсотни лет на месте ценнейших каштан-ников встанет грабовый, а то и осиновый лес.

Может быть, слишком тщательно люди и звери подбирают плоды и на лесной подстилке не остается семени? Или биологическая среда изменилась?..

Одинокий скиталец

Кто там ходит неторопливым шагом горца — одинокий человек, нагруженный карабином, фотоаппаратом с трубой телеобъектива, рюкзаком и биноклем? Туда-сюда, похоже, без цели. По самым глухим уголкам высокогорья, среди скал на альпийских вершинах, по дебрям в сумрачных ущельях, по звериным тропам.

Ходит, останавливается, высматривает в бинокль, а потом вдруг снимает с себя груз, даже куртку и налегке крадется от камня к камню, прицеливается телеобъективом в едва заметных отсюда туров и многократно щелкает затвором, а потом уползает назад, весьма довольный, почти счастливый.

Или заберется на скалу, ляжет и часами наблюдает в бинокль за поляной, где бегает и ревет красавец олень и гордыми рогами своими роет землю, расшвыривает траву и как сумасшедший бросается на кусты, чтобы через минуту опять растревожить чуткую тишину своим призывным и страстным «бэ-эу-аа».

Падет на горы черная ночь, где-нибудь в укромной ложбине появится серая палаточка, робкий дым костра пробьется сквозь лещину, а у огня будет сидеть все тот же высокий, лобастый блондин и, щурясь от дыма, записывать мелким почерком все, что увидел, заметил, усвоил за прошедший долгий день.

Он уже много знает, этот одинокий горный бродяга с дипломом ученого-натуралиста. Скажет, где будут завтра туры-самцы, куда и зачем отправятся самки со своим детским садом — турятами. И сколько их на Кавказе, тринадцать или пятнадцать тысяч. Жизнь этих рогатых красавцев изучена, все они пересчитаны. Олени то-же, восемь или девять тысяч благородных оленей, которые сорок лет назад встречались здесь только единицами. Серны, медведи, кабаны, рыси, косули, дикие осторожнейшие горные индейки улары, эти пестрые, под цвет камня, дикари — всех жителей гор знает и обо всех расскажет Владислав Андреевич Котов, зоолог Кавказского заповедника.

Территория у него велика, все Западно-Кавказское нагорье и леса на площади в три тысячи шестьсот квадратных километров.

Котов уходит от людных троп, его редко встречают туристы. Он там, где дикие звери, в самых-самых заповедных местах, куда нет ходу туристам. Разве прорвется какой-нибудь отчаянный человек, влюбленный в природу, как и зоолог. Тогда ему честь и место у костра. Тогда беседа за полночь.

В журналах и сборниках ныне можно встретить отличные фотографии диких животных Кавказа. Под ними подпись: В. Котов. Нередки статьи в научных сборниках, заметки, очерки. Я думаю, что когда-нибудь мы прочитаем удивительно интересную книгу о жизни животных, написанную им. Кому же писать, как не зачарованному натуралисту?

Спальный мешок

Милая, старательная девушка-москвичка шла след в след за инструктором, худощавым черным жителем гор. Отсутствие опыта в странствиях, очки минус пять заставляли ее быть внимательной и сдержанной. Больше всего на свете она боялась сделать что-нибудь не так. Это ей удавалось.

Добрались до приюта, порядком устали. Ночь затянула долины черной тишиной. Быстро поужинали, немного посидели у костра, стали зевать наперегонки. Пора и на отдых. Из очень узкой долины Уруштена потянуло холодным ветром. Туристы полезли в спальные мешки.

Она долго возилась со своим мешком, расправила вкладыш, изучила нехитрое ватное сооружение со всех сторон и попробовала залезть в него. Ворочалась, охала, наконец надела очки, увидела инструктора и тихонько позвала: ' — Мне что-то душно в нем, Владимир Петрович. :, - — Ну-ка, попробуйте еще раз, при мне.

Тут он увидел, как милая девушка с обескураживающей старательностью сунула голову туда, где полагается быть ногам. Словно улитка в раковину.

— Вот опять не получилось,— растерянно произнесла она.— Задохнуться можно.

— А вы иначе: сперва ноги, потом все остальное. Чтобы не рассмеяться, он до боли прикусил губу.

— Ну, теперь не душно? Вот и отлично.

Она улеглась поудобнее, надела очки. Мир приобрел реальность. Облегченно вздохнув, сказала:

— Спокойной ночи.

Благословенная темнота! Никто не заметил...

Над приютом посвистывая неслись и сшибались ветры из ущелья ручья Холодного и долины Уругатена. Глыбились темные контуры гор.

Уснули. Тихо. Один инструктор у огня. С доброй улыбкой на усталом лице.

Предупреждение

Сколько людей очарованно смотрят сейчас на сказочную красоту Западного Кавказа!

Не сосчитать. Ведь кроме тех, кто получил туристские путевки, по горным тропам Северного Кавказа и Черноморья идут десятки тысяч «диких».

Семьи, где живет дух странствий.

Школьники с учителями.

Парочки влюбленные, молодожены, решившие уединиться от шумного мира цивилизации хотя бы на время отпуска.

Пионеры со своим мудрым вожатым.

Охотники за впечатлениями, старые воины, некогда защищавшие Кавказ от немцев, друзья горожане, вдруг затосковавшие по природе, поэты, которым чего-то не хватает.

Двадцать тысяч человек за сезон только в одной Краснополянской турбазе. До сотни в день на тропе из Хаджоха в Дагомыс. Тысяча в неделю из Архыза на Рицу, в Абхазию. И еще из Псебая, Горячего Ключа, Теберды, Майкопа через перевалы на юг, к морю.

Полмиллиона в год. И с каждым годом на диаграмме все больше кривая линия изгибается вверх.

Туристов на Кавказе любят и... боятся.

Если один из десяти захочет оставить свою памятную метку на дереве или камне, то через пять лет в горах не останется безымянных скал и буков. Как в окрестностях заасфальтированного Кисловодска.

А ведь Кавказ не только для нашего поколения. Он всегда должен оставаться девственно чистым, диким и привлекательным.

Сокровища природы такие же уники, как полотна Рембрандта и Рафаэля. Уничтожить их очень легко. Восстановить невозможно.

Кавказ — заметная драгоценность среди сокровищ нашей планеты. Сохранить его — в наших силах.

Об авторе

Пальман Вячеслав Иванович, член Союза писателей. Родился в 1914 году в гор. Скопине Рязанской обл. По профессии агроном. Автор шести книг, герои которых — люди советской деревни. Пробует силы и в жанре фантастики и приключений. Известны его книги, вышедшие в издательстве «Детская литература»: «Кратер Эршота», «Красное и зеленое», «За линией Габерландта». Сейчас работает над романом и повестью о Кавказе. В сборнике публикуется впервые.