Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

Глава 31

Мартин случайно встретил на Бродвее свою сестру,- случай оказался счастливый, хотя Мартин и растерялся. Гертруда ждала на углу трамвая и первая увидела брата, заметила, какое у него напряженное, исхудалое лицо, какое отчаяние и тревога в глазах. Мартина и вправду терзали тревога и отчаяние. Он только что был у ростовщика, пытался выжать еще немного денег за велосипед, но тщетно. С наступлением дождливой осени Мартин заложил велосипед, а черный костюм придержал.

- У вас еще есть черный костюм,- отвечал ему ростовщик, который знал на память все его имущество.- Не вздумайте сказать, что вы заложили костюм у этого еврея Липки. Потому что тогда...

Вид у него был угрожающий, и Мартин поспешно воскликнул:

- Нет-нет, костюм у меня. Но он мне нужен для одного дела.

- Прекрасно,- сказал процентщик помягче.- И мне он нужен для дела, иначе я не могу вам дать денег. По-вашему, я сижу тут для собственного удовольствия?

246 - Но ведь велосипед стоил сорок долларов, и он в хорошем состоянии,- заспорил Мартин.- А вы мне дали под него всего только семь долларов. Нет, даже не семь, шесть с четвертью - взяли вперед проценты.

- Хотите еще немного денег, несите костюм,- был ответ, и Мартин вышел из душной лавчонки в таком отчаянии, что оно отразилось на его лице и вызвало у сестры жалость.

Едва они встретились, с Телеграф-авеню подошел трамвай и остановился, впуская послеобеденных покупателей. Мартин помог Гертруде подняться на ступеньку, сжал ей руку повыше локтя, и она поняла, это он прощается. Она обернулась, посмотрела на него. При виде его изможденного лица ее опять пронзила жалость.

- Ты не едешь? - спросила она. И тотчас сошла с трамвая.

- Я пешком... надо же размяться,- объяснил Мартин.

- Ну и я с тобой пройдусь квартал-другой,- заявила миссис Хиггинботем.- Может, и мне получшеет. Что-то я последние дни вроде как вареная.

Мартин глянул на нее - да, недаром она пожаловалась: одета неряшливо, появилась нездоровая полнота, плечи ссутулились, лицо усталое, обмякшее и походка тяжелая, деревянная, какая-то пародия на походку человека раскованного, не обремененного заботами.

- Хватит, дальше не ходи,- сказал Мартин на первом же углу, хотя она и так уже остановилась,- сядешь на следующий трамвай.

- Господи! До чего ж я уморилась! - тяжело дыша, сказала Гертруда.- Так ведь и ты еле шлепаешь в эдаких-то башмаках. Подметки совсем прохудились, до Северного Окленда нипочем не дойдешь.

- У меня дома еще пара, получше,- сказал Мартин.

- Приходи завтра обедать, ладно? - неожиданно пригласила сестра.- Мистера Хиггинботема не будет. В Сан-Леандро поедет, дела у него.

Мартин покачал головой, но, услыхав про обед, не совладал с собою - глаза блеснули, выдавая, что он голоден как волк.

247 - У тебя ни гроша, Март, вон ты почему пешком идешь. Размяться!- Гертруда хотела презрительно фыркнуть, но только засопела.- Стой-ка, обожди.- И, порывшись в сумке, сунула Мартину в руку пять долларов.- Я и позабыла. Март, у тебя ж был день рождения,- запинаясь, пробормотала она.

Мартин невольно зажал в руке монету. Тотчас понял, нельзя ее принять, и замер, раздираемый сомнениями. Этот золотой означал пищу, жизнь, бодрость духа и тела, силу писать дальше, и - как знать? - может быть, написать что-то такое, что принесет множество золотых. Перед глазами засветились рукописи двух только что законченных эссе. Вот они валяются под столом на кипе возвращенных рукописей, ведь у него нет марок, и вот перед глазами отпечатанные на машинке названия: "Служители тайны" и "Колыбель красоты". Он еще ни одному журналу их не предлагал. Они настоящие, как все, что он писал в этом роде. Если бы только у него были для них марки! Уверенность, что в конце концов ему повезет, верный союзник голода, вспыхнула в нем, и он поспешно опустил монету в карман.

- Я отдам, Гертруда, в сто раз больше отдам,- сглотнув ком в горле, выговорил Мартин, глаза его влажно заблестели.- Помяни мое слово! - вдруг уверенно воскликнул он.- Года не пройдет, высыплю тебе в руки ровно сотню этих желтеньких кругляшей. Я не прошу тебя верить. Вот подожди- и увидишь.

А Гертруда и не верила. От недоверчивости ей стало не по себе, и, не найдя более подходящих слов, она сказала:

- Голодный ты, Март, я уж знаю. По тебе сразу видать. Приходи почаще обедать. Как мистера Хиг-гинботема дома не будет, я к тебе пошлю кого из ребятишек. И слышь, Март...

Он ждал, в глубине души уже зная, что она сейчас скажет, слишком ясен был ему ход ее мыслей.

- Не пора ль тебе, Март, найти место?

- А ты не думаешь, что я добьюсь своего? - спросил Мартин.

Гертруда покачала головой.

- Никто в меня не верит, Гертруда, только я сам,- страстно, с вызовом сказал Мартин.- У меня уже есть хорошие вещи, и немало, и рано или поздно их купят.

248 - А ты почем знаешь, что они хорошие?

- Потому что...- Мартин запнулся, а в мозгу у него возникла панорама литературы и истории литературы, и он понял: нечего и пытаться втолковать ей, почему он в себя верит.- Ну, потому что это лучше, чем девяносто девять процентов того, что печатают в журналах.

- Надо бы тебе образумиться,- беспомощно возразила Гертруда, неколебимо уверенная, однако, что правильно определила его беду. Надо бы тебе образумиться,- повторила она,- а завтра приходи обедать.

Мартин подсадил ее в трамвай и поспешил на почту, где три из пяти долларов потратил на марки, а под вечер по дороге к Морзам опять зашел на почту, взвесил множество длинных пухлых конвертов и наклеил на них все марки, кроме трех двухцентовых. Вечер этот сыграл огромную роль в жизни Мартина, потому что после обеда он познакомился с Рассом Бриссен-деном. Как Бриссенден там оказался, кто из друзей или знакомых его привел, Мартин не знал. Даже и расспрашивать о нем Руфь не стал. Короче говоря, Бриссенден показался Мартину личностью бесцветной, пустой, не стоящей внимания. Час спустя он решил, что Бриссенден вдобавок невежа - шастает по комнатам, глазеет на картины, а то возьмет со стола или вытащит с полки книгу или журнал и уткнется в них. Под конец, забыв, что он в гостях, в чужом доме, никого не замечая, уселся в глубоком моррисовском кресле и углубился в вытащенный из кармана тоненький томик. Читал и рассеянно поглаживал, ерошил волосы. За весь вечер Мартин еще только раз взглянул на него- он шутил с несколькими молодыми женщинами и явно их очаровал.

Случилось так, что, уходя домой, Мартин нагнал Бриссендена, уже переступившего порог.

- А, это вы? - окликнул его Мартин. Тот неприветливо что-то буркнул, однако пошел рядом. Мартин больше не пытался завязать разговор, и несколько кварталов они прошли в довольно тягостном молчании.

- Надутый старый осел!

Неожиданность и ядовитая сила этого возгласа ошарашила Мартина. Вышло забавно, и однако спутник становился ему все неприятнее.

249 - Чего ради Тзы к ним ходите? - резко бросил тот ему после того, как они молча прошли еще квартал.

- А вы? - не растерялся Мартин.

- Сам не знаю, черт возьми,- был ответ.- Ну, по крайней мере, это впервые я так оплошал. В сутках двадцать четыре часа, надо же их как-то убить. Пойдемте выпьем.

- Пойдемте,- согласился Мартин.

И сам растерялся, с какой стати вдруг принял приглашение. Дома, до того как лечь, предстояло несколько часов заниматься поделками, потом, когда ляжет, его ждет том Вейсмана, не говоря уже об "Автобиог-рафии" Герберта Спенсера, которая для него заманчивей самого завлекательного романа. Чего ради тратить время на малоприятного человека, мелькнула мысль. Но привлекли, пожалуй, не этот человек и не выпивка, а то, что ей сопутствует,- яркие огни, зеркала, сверкающие бокалы, разгоряченные весельем лица, звучный гул мужских голосов. Вот что притягательно- голоса мужчин, людей бодрых, уверенных, тех, кто отведал успеха и, как свойственно мужчине, может потратиться на выпивку. Он, Мартин, одинок - вот в чем беда, вот почему он ухватился за приглашение, как хватает приманку- любую, самую ничтожную - хищная рыба. С тех пор как он выпивал с Джо в "Горячих ключах", Мартин только еще раз выпил вина в баре, когда его угостил португалец-бакалейщик. Усталость ума не вызывает такого острого желания выпить, как усталость физическая, и обычно Мартина не тянуло к спиртному. Но как раз сейчас выпить хотелось, вернее, хотелось оказаться там, где шумно и людно, где подают спиртное и пьют. Таким местом и был "Грот", где они сидели с Бриссенденом, откинувшись в глубоких кожаных креслах, и пили виски с содовой.

Завязался разговор. Говорили о многом, и то Брис-сенден, то Мартин по очереди заказывали еще виски с содовой. Сам Мартин мог выпить очень много, не хмелея, но только диву давался, глядя, как пьет собеседник, и время от времени замолкал, дивясь его речам. Очень быстро у Мартина сложилось впечатление, что Бриссенден знает все на свете, что это второй настоящий интеллектуал, которого он встретил в своей жизни. Но он заметил в Бриссендене и то, чего лишен 250 был профессор Колдуэл,- огонь, поразительную чуткость и прозорливость, неукротимое пламя гения. Живая речь его била ключом. С тонких губ, словно из какой-то умной жестокой машины, слетали отточенные фразы, которые разили и жалили, а потом эти тонкие губы, прежде чем что-то вымолвить, ласково морщились, и звучали мягкие, бархатисто-сочные фразы, что сияли и славили, и исполнены были неотразимой красоты, и эхом отзывались на загадочность и непостижимость бытия; и еще они, эти тонкие губы, точно боевая труба, возвещали о громе и смятении грандиозной битвы, звучали и фразы, чистые, как серебро, светящиеся, как звездные просторы, в них отчетливо выражено было последнее слово науки, но было и нечто большее - слово поэта, смутная неуловимая истина, для которой как будто и нет слов, и однако же выраженная тончайшими ускользающими оттенками слов самых обыкновенных. Каким-то чудесным прозрением он проникал за пределы обыденного и осязаемого, туда, где нет такого языка, чтобы рассказать о виденном, и однако неизъяснимым волшебством своей речи вкладывал в знакомые слова неведомые значения и открывал Мартину то, чего не передашь заурядным душам.

Мартин забыл об испытанной поначалу неприязни. Вот оно перед ним, наяву, то лучшее, о чем рассказывали книги. Вот он подлинно высокий ум, живой человек, на которого можно смотреть снизу вверх. "Я во прахе у ног твоих",- опять и опять повторял про себя Мартин.

- Вы изучали биологию,- многозначительно сказал он вслух.

К его удивлению, Бриссенден покачал головой.

- Но вы утверждаете истины, к которым может подвести только биология,- настаивал Мартин и опять встретил непонимающий взгляд Бриссендена.- В своих выводах вы близки авторам, которых уж наверняка читали.

- Рад это слышать,- был ответ.- Если крохи моих знаний сокращают мой путь к истине, это весьма утешительно. Хотя меня весьма мало интересует, прав я или неправ. Все равно это бесполезно. Человеку не дано узнать абсолютную истину.

- Вы ученик Спенсера! - торжествующе воскликнул Мартин.

- С юности его не читал, да и тогда читал только его "Образование".

- Вот бы мне так мимоходом подхватывать знания.- выпалил Мартин полчаса спустя. Он придирчиво оценивал умственный багаж Бриссендена.- Вы - настоящий философ, вот что самое поразительное. Вы утверждаете как аксиому новейшие факты, которые науке удалось установить только a posteriori '. Вы делаете верные выводы мгновенно. Вы сокращаете путь, да еще как. Вы устремляетесь к истине со скоростью света, это какой-то дар сверхмысли.

- Да, как раз это всегда тревожило преподобного Джозефа и брата Даттона,- сказал Бриссенден.- Нет, нет, сам я отнюдь не служитель божий. Просто мне повезло- по прихоти судьбы я получил образование в католическом колледже. А вы где набирались познаний?

Мартин рассказывал, а сам внимательно присматривался к Бриссендену, ничего не упускал, перебегал взглядом с длинного худого аристократического лица и сутулых плеч к брошенному на соседний стул пальто, карманы которого вытянулись и оттопырились под грузом книг. Лицо Бриссендена и длинные узкие кисти рук темны от загара, даже слишком темны, подумал Мартин. Странно это. Бриссенден явно не охотник до загородных прогулок. Где же его так обожгло солнцем? Что-то недоброе почудилось Мартину в этом загаре, когда он опять и опять вглядывался в узкое лицо с обтянутыми скулами и впалыми щеками, украшенное орлиным носом на редкость красивой формы. Глаза самой обыкновенной величины. Не такие уж большие, но и не маленькие, неприметно карие; но в них тлел огонек, вернее, таилось нечто двойственное, до странности противоречивое. В глазах был неукротимый вызов, даже какая-то жестокость, и однако взгляд этот пробуждал жалость. Мартин поймал себя на том, что невесть почему жалеет Бриссендена - впрочем, очень скоро ему предстояло узнать почему.

- А я чахоточный,- небрежно объявил Бриссенден чуть погодя, сказав перед тем, что вернулся из Аризоны.- Я прожил там два года из-за тамошнего климата. ' Исходя из опыта (лат.). - А опять в здешнем климате жить не боитесь?

- Боюсь?

Бриссенден всего лишь повторил то, что сказал Мартин. Но его лицо, лицо аскета, ясней слов сказало, что он не боится ничего. Глаза сузились, глаза орла, и у Мартина перехватило дыхание, он вдруг увидел Орлиный клюв, расширенные ноздри,- воплощенная гордость, дерзкая решимость. Великолепно, с дрожью восторга подумал Мартин, даже сердце забилось сильнее. А вслух он процитировал:

Под тяжкой палицей судьбы Я не склоняю головы.

- Вы любите Хенли,- сказал Бриссенден, лицо его мгновенно изменилось, оно засветилось безмерной добротой и нежностью.- Ну конечно, иначе просто быть не могло. Хенли! Отважная душа. Среди нынешних рифмоплетов - журнальных рифмоплетов- он возвышается точно гладиатор среди евнухов.

- Вы не любите журналы? - несмело, с сомнением в голосе спросил Мартин.

- А вы любите? - гневно рявкнул Бриссевден, Мартин даже испугался.

- Я... Я пишу... вернее, пытаюсь писать для журналов,- запинаясь, выговорил он.

- Это лучше,- смягчился Бриссенден.- Вы пытаетесь писать, но не преуспели. Уважаю ваш неуспех и восхищаюсь им. Я понимаю, как вы пишете. Это сразу видно. В том, что вы пишете, есть одно свойство, которое закрывает путь в журналы. Есть мужество, а этот товар журналам не требуется. Им нужны нюни и слюни, и, видит бог, им это поставляют, только не вы.

- Я не гнушаюсь поделок,- возразил Мартин.

- Наоборот...- Бриссенден чуть помолчал, оценил бесцеремонным взглядом бьющую в глаза бедность Мартина, оглядел сильно потрепанный галстук и замахрившийся воротничок, лоснящиеся рукава пиджака, бахрому на одной манжете, перевел взгляд на впалые щеки Мартина.- Наоборот, поделки гнушаются вас, так гнушаются, что и не надейтесь стать с ними вровень. Послушайте, приятель, я мог бы оскорбить вас, мог бы предложить вам поесть.

Против воли Мартина кровь бросилась ему в лицо, и Бриссенден торжествующе засмеялся.

- Сытого таким приглашением не оскорбишь,- заключил он.

- Вы дьявол! - вскипел Мартин.

- Так ведь я вас не пригласил.

- Не посмели.

- Ну, как знать. А теперь вот приглашаю. И он приподнялся на стуле, словно готовый тотчас отправиться в ресторан.

Мартин сжал кулаки, кровь стучала в висках.

- Боско! Он глотает их живьем! Глотает живьем! - воскликнул Бриссенден, подражая Spieler, местной знаменитости - глотателю змей.

- Вас я и правда мог бы проглотить живьем,- сказал Мартин, в свой черед смерив бесцеремонным взглядом Бриссендена, изглоданного болезнью и тощего.

- Только я того не стою.

- Наоборот,- Мартин чуть подумал,- повод того не стоит.- Он рассмеялся искренне, от всей души.- Признаюсь, вы заставили меня свалять дурака, Бриссенден. Я голоден, вы это поняли, удивляться тут нечему, и нет в этом для меня ничего позорного. Вот видите, издеваюсь над условностями и убогой прописной моралью, но являетесь вы, бросаете меткое, справедливое замечание- и вот я уже раб тех же убогих прописей.

- Вы оскорбились,- подтвердил Бриссенден.

- Конечно, минуту назад. Предрассудки, память ранней юности. Когда-то я усвоил их и они наложили отпечаток на все, что я усвоил после. У всякого своя слабость, у меня - эта.

- Но вы одолеваете ее?

- Конечно, одолеваю.

- Уверены?

- Уверен.

- Тогда пойдемте поедим.

- Я заплачу,- ответил Мартин, пытаясь расплатиться за виски с содовой остатками от своих двух долларов, но Бриссенден сдвинул брови, и официант положил деньги на стол.

Мартин поморщился, сунул деньги в карман, и на миг на плечо его доброй тяжестью легла рука Брис-сендена. ' Зазывала в балагане на ярмарке.


 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу