ГЛАВА XIX

Хау-Хэ была простой индианкой, многочисленные предки которой питались сырой рыбой и разрывали мясо зубами. Поэтому мораль ее была груба и примитивна. Но долгая жизнь среди белых сроднила ее с их нравами и обычаями, несмотря на то, что в глубине души она

все еще продолжала презрительно фыркать на эти обычаи. Прослужив десять лет кухаркой в доме Джекоба Уэлза, она с тех пор всегда занимала здесь ту или иную должность. И когда в одно пасмурное январское утро в ответ на громкий стук она открыла дверь и увидела посетительницу, то даже от ее невозмутимости не осталось и следа. Обыкновенные мужчины или женщины не могли бы так скоро узнать гостью. Но способность Хау-Хэ наблюдать и запоминать мелкие подробности развилась в суровой школе, где смерть подстерегала ротозеев, а Жизнь приветствовала бдительных.

Хау-Хэ смерила взглядом стоявшую перед ней женщину. Сквозь густую вуаль она с трудом различила блеск ее глаз. Расшитая кухлянка с поднятым капюшоном скрывала волосы и очертания ее фигуры. Хау-Хэ в замешательстве продолжала смотреть на гостью. Было что-то знакомое в этом смутном облике. Она еще раз взглянула на голову, закрытую капюшоном, и узнала характерную посадку. Глаза Хау-Хэ затуманились, когда в ее нехитром сознании возникли аккуратно разложенные по полочкам скудные впечатления всей ее жизни. В них не было ни путаницы, ни беспорядка, не было противоречий и постоянного воздействия сложных эмоций, запутанных теорий, ошеломляющих абстракций, - были только простые факты, тщательно классифицированные и систематически подобранные. Из всех тайников прошлого она безошибочно отобрала и сопоставила только то, что помогло ей оценить настоящий момент. Тогда мрак, окружавший женщину, рассеялся, и Хау-Хэ разгадала ее всю до конца, со всеми ее словами, делами, обликом и биографией.

- Твоя лучше убираться быстро-быстро,- заявила Хау-Хэ.

- Мисс Уэлз... Мне нужно ее видеть. Незнакомка говорила спокойным, решительным тоном, в котором чувствовалась упрямая воля. Но это не подействовало на Хау-Хэ.

- Твоя лучше уйти,- упрямо повторила она. - Вот, передайте это, пожалуйста, Фроне Уэлз и,- она придержала коленом дверь,- оставьте дверь открытой. Хау-Хэ нахмурилась, но записку взяла; она не могла сбросить с себя ярмо десятилетнего служения высшей расе. "Можно мне вас видеть? Люсиль

Так гласила записка. Фрона выжидающе посмотрела на индианку.

- Она прет ногой вперед,- объяснила Хау-Хэ,- моя говорит ей убирайся подобру-поздорову. А? Как скажешь? Она нехороший. Она...

- Нет.- Фрона на минуту задумалась.- Приведи ее сюда. - А лучше бы... - Ступай!

Хау-Хэ, ворча, повиновалась, она не могла не повиноваться. Но когда она спускалась по лестнице к входной двери, в ее голове смутно промелькнула мысль о случайности происхождения белой или темной кожи, создающей господ и рабов.

Одним взглядом Люсиль охватила Фрону, которая стояла на переднем плане и, улыбаясь, протягивала ей руку, изящный туалетный столик, простую, но изысканную обстановку, тысячу мелочей девичьей комнаты; и вся эта дышащая чистотой и свежестью атмосфера заставила ее с болью вспомнить о своей юности. Но это продолжалось недолго. Затем она вновь приняла свой обычный сдержанный вид.

- Я рада, что вы пришли,- сказала Фрона.- Я очень хотела вас видеть и... но снимите, пожалуйста, эту тяжелую кухлянку. Какая она толстая! И что за чудесный мех! И какая отделка!

- Это из Сибири.- Люсиль хотелось еще прибавить, что это подарок Сент-Винсента, но вместо этого она заметила:- Там еще не научились работать кое-как.

Она опустилась в низкую качалку с прирожденной грацией, которая не ускользнула от Фроны, любящей красоту, и, молча, с гордо откинутой головой слушала Фрону, весело наблюдая за ее мучительными попытками поддержать разговор.

"Зачем она пришла?" - думала Фрона, говоря о мехах, погоде и других безразличных вещах.

- Если вы ничего не скажете, Люсиль, я начну нервничать,- сказала наконец она в отчаянии.- Что-нибудь случилось?

Люсиль подошла к зеркалу и извлекла из-под разбросанных безделушек миниатюрный портрет Фроны.

- Это вы? Сколько вам здесь лет? - Шестнадцать. - Сильфида, но холодная, северная. - У нас кровь поздно согревается,- заметила Фрона,- но...

- Но от этого она не менее горяча,- засмеялась Люсиль.- А теперь сколько вам лет? - Двадцать.

- Двадцать,- медленно повторила Люсиль.- Двадцать.- Она вернулась на свое место.- Вам двадцать, а мне двадцать четыре. - Такая маленькая разница.

- Но наша кровь рано согревается.- Люсиль бросила это замечание как бы через бездонную пропасть, которую не могли заполнить четыре года.

Фрона с трудом скрывала свою досаду. Люсиль снова подошла к туалетному столу, посмотрела на миниатюру и вернулась на место.

- Что вы думаете о любви? - неожиданно спросила она; в ее улыбке было слишком много откровенности. - О любви? - смутилась Фрона. - Да, о любви. Что вы знаете о ней? Что вы о ней думаете?

Поток определений, сияющих и красочных, промелькнул в уме Фроны, но она отказалась от них и ответила:

- Любовь - это самопожертвование. - Отлично. Жертва. И что же, она окупается? - Да. Окупается. Конечно, окупается. Кто может сомневаться в этом? Глаза Люсиль сверкнули насмешкой. - Чему вы улыбаетесь? - спросила Фрона. - Посмотрите на меня, Фрона!- Люсиль поднялась с пылающим лицом.- Мне двадцать четыре года. Я не пугало и не дура. У меня есть сердце. Во мне течет здоровая, горячая, красная кровь. И я любила. Но я не помню, чтобы это окупалось. Я знаю только, что расплачивалась всегда я.

- Это и было ваше вознаграждение,- горячо сказала Фрона.- В вашей жертве была ваша награда. Если любовь и обманчива, то вы все-таки любили, вы узнали, что это такое, вы жертвовали собой. Чего еще можно желать?

- Любовь собаки,- усмехнулась Люсиль. - О! Вы несправедливы.

- Я отдаю вам должное,- решительно ответила Люсиль.- Вы скажете мне, что вы все знаете, что вы смотрели на мир открытыми глазами и, коснувшись губами краев чаши, распознали приятный вкус напитка. Эх, вы! Собачья любовь! Я знаю, Фрона, вы настоящая женщина, с широкими взглядами и совсем не мелочная, но,- она ударила себя тонким пальцем по лбу,- у вас все это здесь. Это одурманивающий напиток, и вы слишком сильно надышались его парами. Осушите чашу до дна, переверните ее, а затем скажите, что этот напиток хорош. Нет, боже сохрани!- страстно воскликнула она.- Существует настоящая любовь. И вы должны найти не подделку, а прекрасное, светлое чувство.

Фрона поняла эту старую уловку, общую для всех женщин. Ее рука соскользнула с плеча Люсиль и сжала ее руку.

- То, что вы говорите, неверно, но я не знаю, как вам ответить. Я могу, но не решаюсь, не решаюсь противопоставить мои мысли вашим фактам. Я пережила слишком мало, чтобы спорить с вами, вы так хорошо знаете жизнь.

- Тот, кто переживает несколько жизней, умирает много раз.

Люсиль вложила в эти слова всю свою боль, и Фрона, обняв ее, вдруг зарыдала у нее на груди. Легкие складки между бровями Люсиль разгладились, и она тихо и незаметно прикоснулась к волосам Фроны материнским поцелуем. Это продолжалось минуту, потом она снова нахмурила брови, сжала губы и отстранила от себя Фрону.

- Вы выходите замуж за Грегори Сент-Винсента? Фрона была поражена. С ее помолвки, которая держалась в секрете, прошло только две недели, и ни одна душа не знала об этом. - Откуда вы знаете?

- Вы мне ответили.- Люсиль вглядывалась в открытое лицо Фроны, не умевшей быть лживой, и чувствовала себя, как искусный фехтовальщик перед слабым новичком.- Откуда я знаю? - Она неприятно рассмеялась.- Когда человек внезапно покидает объятия женщины с губами, еще влажными от последних поцелуев, и ртом, полным бесстыдной лжи... - Дальше... - Забывает эти объятия...

- Так? - Кровь Уэлзов закипела и точно горячими лучами солнца высушила влажные глаза Фроны, которые вдруг засверкали.- Вот для чего вы пришли! Я догадалась бы сразу, если бы обращала внимание на доусонские сплетни.

- Еще не поздно,- сказала Люсиль с презрительной усмешкой.

- Я вас слушаю. В чем дело? Вы хотите сообщить мне, что он сделал, и рассказать, чем он был для вас? Уверяю вас, это бесполезно! Он мужчина, а мы с вами женщины.

- Нет,- солгала Люсиль, скрывая свое удивление.- Я не предполагала, что его поступки могут повлиять на вас. Я знаю, что вы выше этого. Но вы подумали обо мне?

Фрона перевела дыхание. Потом протянула руки, словно для того, чтобы вырвать Грегори из объятий Люсиль.

- Вылитый отец! - воскликнула Люсиль.- Ах вы, Уэлзы, Уэлзы! Но он не стоит вас, Фрона Уэлз,- продолжала она.- Мы же подходим друг к другу. Он нехороший человек, в нем нет ни величия, ни доброты. Его любовь нельзя сравнить с вашей. Что здесь скажешь? Чувство любви ему недоступно, мелкие страстишки - вот все, на что он способен. Вам это не нужно. А это все, что он в лучшем случае может вам дать. А вы, что вы можете ему дать? Самое себя? Ненужная щедрость. Но золото вашего отца... - Довольно! Я не хочу вас слушать! Это нечестно.- Фрона заставила ее замолчать, а потом вдруг дерзко опросила: - А что может дать ему женщина, Люсиль?

- Несколько безумных мгновений,- последовал быстрый ответ.- Огненное наслаждение и адские муки раскаяния, которые потом выпадут ему на долю так же, как и мне. Таким образом сохраняется равновесие, и все кончается благополучно. - Но... но...

- В нем живет бес,- продолжала Люсиль,- бессоблазнитель, который дает мне наслаждение, он действует на мою душу. Не дай вам бог, Фрона, его узнать. В вас нет беса. А его бес под стать моему. Я откровенно признаюсь вам, что нас связывает только взаимная страсть. В нем нет ничего устойчивого, и во мне также. И в этом красота. Вот как сохраняется равновесие.

Фрона откинулась в кресле и лениво смотрела на свою гостью. Люсиль ждала, чтобы она высказалась. Было очень тихо.

- Ну? - спросила наконец Люсиль тихим, странным голосом, вставая, чтобы надеть кухлянку. - Ничего. Я жду. - Я кончила.

- Тогда позвольте вам сказать, что я не понимаю вас,- холодно произнесла Фрона.- Я не вижу цели вашего прихода. Ваши слова звучат фальшиво. Но я уверена в одном: по какой-то непонятной причине вы сегодня изменили самой себе. Не спрашивайте меня,- я не знаю, в чем именно и почему. Но мое убеждение непоколебимо. Я знаю, что вы не та Люсиль, которую я встретила на лесной дороге по ту сторону реки. То была настоящая Люсиль, хоть я и видела ее мало. Женщина, которая пришла сегодня ко мне, совершенно чужая мне. Я не знаю ее. Моментами мне казалось, что это Люсиль, но это было очень редко... Эта женщина лгала, лгала мне о самой себе. А то, что она сказала о том человеке,- в лучшем случае только ее мнение. Может быть, она оклеветала его. Это весьма вероятно. Что вы скажете?

- Что вы очень умная девушка, Фрона. Вы угадываете иногда вернее, чем сами предполагаете. Но вы бываете слепы, и вы не поверите, как вы иногда слепы! - В вас есть что-то, из-за чего я могла бы вас полюбить, но вы это так далеко запрятали, что мне не найти.

Губы Люсиль дрогнули, словно она собиралась что-то сказать. Но она только плотнее закуталась в кухлянку и повернулась, чтобы уйти.

Фрона проводила ее до дверей, и Хау-Хэ долго размышляла о белых, которые создают законы и сами преступают их.

Когда дверь захлопнулась, Люсиль плюнула на мостовую.

- Тьфу! Сент-Винсент! Я осквернила свой рот твоим именем! - И она плюнула еще раз.

- Войдите!

В ответ на приглашение Мэт Маккарти дернул за шнурок, открыл дверь и осторожно притворил ее за собой.

- А, это вы! - Сент-Винсент с угрюмой рассеянностью взглянул на гостя, потом овладел собой и протянул ему руку.- Алло, Мэт, старина. Мои мысли были за тысячу миль отсюда, когда вы вошли. Садитесь и будьте как дома. Табак у вас под рукой. Попробуйте его и скажите свое мнение.

"Понятно, почему его мысли были за тысячу миль отсюда",- подумал Мэт: идя сюда, он встретил женщину, и в темноте ему показалось, что она удивительно похожа на Люсиль. Но вслух он сказал:

- Вы хотите сказать, что замечтались? Это не удивительно.

- Почему? - весело спросил журналист. - А потому, что по дороге сюда я встретил Люсиль, и следы от ее мокасинов вели к вашей лачуге. У нее иногда бывает острый язычок.

- И это хуже всего,- ответил Сент-Винсент совершенно искренне.- Стоит мужчине бросить на женщину благосклонный взгляд, как ей уже хочется претворить эту минуту в вечность.

- Трудненько разделаться со старой любовью, а? - Да уж, можно сказать. И вы поймете меня. Сразу видно, Мэт, что вы были в свое время мастером по этой части.

- В свое время? Я и теперь еще не так стар. - Конечно, конечно. Это видно по вашим глазам. Горячее сердце и острый глаз, Мэт! - Он ударил гостя по плечу и дружелюбно рассмеялся.

- Да и вы парень не промах, Винсент. Где мне до вас! Вы умеете обхаживать женщин. Это ясно, как апельсин. Много вы роздали поцелуев и много разбили сердец. Но, Винсент, было ли у вас когда-нибудь настоящее?

- Что вы хотите этим сказать?

- Настоящее... настоящее... то есть... ну, вы были когда-нибудь отцом?

Сент-Винсент отрицательно покачал головой. - И я не был. Но вам знакомо отцовское чувство? - Не знаю. Не думаю.

- А мне оно знакомо. И это самое настоящее, могу вас уверить. Если есть на свете мужчина, который когда-либо вынянчил ребенка, так это я или почти что я. Это была девочка, теперь она выросла, и я люблю ее больше, чем родной отец, если только это возможно. Мне не повезло: кроме нее, я любил только одну женщину, но она слишком рано вышла замуж за другого. Я никому не говорил об этом ни словечка, верьте мне, даже ей самой. Но она умерла, да помилует бог ее душу.

Он опустил голову на грудь и задумался о белокурой саксонке, которая однажды, словно солнечный луч, нечаянно заглянула в бревенчатый склад на берегу реки Дайи. Вдруг он заметил, что Сент-Винсент уставился глазами в пол, размышляя о чем-то другом. - Довольно глупостей, Винсент!

Журналист с усилием оторвался от своих мыслей и обнаружил, что маленькие голубые глазки ирландца престо впились в него. - Вы храбрый человек, Винсент? Секунду они как будто старались заглянуть друг ДРУГУ в душу. И Мэт мог поклясться, что увидел чуть заметный трепет и колебание в глазах собеседника. Он торжествующе ударил кулаком по столу. - Честное слово, нет!

Журналист подвинул жестянку с табаком и начал скручивать сигарету. Он тщательно делал это; тонкая

рисовая бумага хрустела в его твердых, ни разу не дрогнувших руках, и густой румянец, выступивший над воротом рубашки, постепенно покрыл впадины щек и, бледнея на скулах, залил все его лицо.

- Это хорошо, потому что избавит мои руки от грязной работы. Винсент, послушайте. Девочка, ставшая взрослой, спит сейчас в Доусоне. Помоги нам бог, но мы с вами никогда уже не коснемся головой подушки такими невинными и чистыми, как она! Винсент, примите это к сведению: руки прочь от нее!

Бес, о котором говорила Люсиль, насторожился, злобный, раздражительный, безрассудный бес.

- Вы мне не нравитесь. К этому у меня есть основания. И хватит. Запомните твердо: если у вас хватит безумия жениться на этой девушке, то вы не дождетесь конца этого проклятого дня, вы не увидите брачной постели. Подумайте, мой милый. Я мог бы вас уложить на месте вот этими двумя кулаками. Но я надеюсь, что найду более правильный способ разделаться с вами. Будьте спокойны. Обещаю вам это. - Свинья ирландская!

Бес вырвался наружу совершенно неожиданно, и Мэт увидел перед глазами дуло кольта.

- Он заряжен?- спросил он.- Я вам верю. Чего же вы медлите? Взведите курок, ну?

Палец журналиста взвел курок. Раздался предостерегающий треск.

- Ну, нажимайте! Нажимайте, говорю я вам! Да разве вы способны на это, когда глаза так и бегают у Вас?

Сент-Винсент попытался отвернуться в сторону. - Смотрите на меня, вы! - приказал Маккарти.- Не отводите глаз, когда будете стрелять!

Сент-Винсент неохотно повернул голову и посмотрел на ирландца. - Ну

Сент-Винсент стиснул зубы и спустил курок. По крайней мере ему показалось это, как часто бывает во сне. Он сделал над собой усилие, отдал себе мысленно приказ, но душевная растерянность помешала ему.

- Да что он, парализован, что ли, ваш нежный пальчик? - Мэт усмехнулся прямо в лицо измученному, противнику.- Теперь отведите его в сторону, так, и опустите его... осторожней... осторожней... осторожней...

Он постепенно понизил голос до успокоительного шепота.

Когда курок занял исходное положение, Сент-Винсент уронил револьвер на пол и с едва слышным стоном бессильно опустился на стул. Он попытался выпрямиться, но вместо этого уронил голову на стол и закрыл лицо дрожащими руками. Мэт надел рукавицы, посмотрел на него с сожалением и ушел, тихо прикрыв за собой дверь.