Олег Куваев. Территория.

25

В начале марта, как исполнение слов Чинкова: "рабочей силой мы вас обеспечили", прибыл первый самолет с вербованными.

Они сходили по самолетному трапу или просто прыгали в кузов аэрофлотского грузовика, подкатившего к борту, обалдевшие от полета, от перемены образа жизни, от вида диких краев, над которыми они пролетали. Перед глазами их была пустота: одинокая изба аэропорта, тонкие мачты радиостанции, два- три оранжевых самолета полярной авиации, ровная белая гладь и где- то в безвоздушной недосягаемости черно- белые горы, синие тени ложбин. Простор, пустота, холод. Они сходили в телогрейках, драповых пальто, курточках, полушубках, валенках, ботинках, кирзовых сапогах, один ослепительно рыжий в несерьезном пальтеце был в лаковых туфлях. Их всех одинаково охватывал едкий ветер с ледовой равнины губы, и у всех одинаково в этот миг поселялись в душе бесприютность и страх.

Всех их ждал крытый фанерный фургон без лавочек. Дорогой до костного мозга пробирал холод, морозные слезы катились из глаз, и щеки будущих кадров синели. От аэропорта до Поселка было восемнадцать мучительных километров. Фургон качался, дрожал, прыгал через заструги. Сквозь щели они видели черные сопки, фиолетовую мглу мороза. Они попадали в "барак- на- косе" с его огнедышащей печью, и после всех передряг барак этот казался уютным, как отчий дом, обетованное место в чужой земле.

Утром они подходили к столу Богоды, а вечером или еще через сутки тракторные сани везли их на разведку Монголова. Они лежали в кукулях и смотрели, как исчезает за перевалом скопище домов Поселка. Впереди вырисовывалась все та же морозная мгла, белое пространство и неизвестность. Ветер все так же обжигал лица и души. В вербованных телах начинался в это время неизвестный науке процесс: слабость и страх выкипали, пережигались и возникали хоть туманные, но твердые горизонты.

Территория обретала новые кадры.

В кабине трактора неизменно сидел Малыш в собачьей дохе. Время от времени он останавливал трактор, копной сваливался на снег и шел к саням.

- Кто что отморозил? - вопрошал он.

- Терпим,- слышалось из саней.

Монголовская разведка втягивала в себя все больше людей. Но с обратным рейсом все чаще возвращались старые кадры, тундровые аборигены. О них не надо было беспокоиться. Сами все знали. Кадры лежали в санях, курили и вялыми голосами вспоминали развеселую осеннюю жизнь, оборванную вмешательством Малыша. Они знали, что сейчас веселую жизнь не удастся продолжить, начальник партии найдет применение на круглые сутки. И каждый гадал, сколько же у него будет к осени на книжке, если работа не дает времени тратить деньги.

Копковские мужики дважды приезжали в аэропорт на том же фанерном фургоне. Они стояли у трапа и вглядывались в возникавшую из недр самолета расхристанную толпу. По неизвестным признакам они вынимали из толпы двух- трех человек, и те сразу попадали под крыло опеки. В отделе перевозок их переодевали в ватные костюмы и валенки, ехали они на другой машине, ночевали не в бараке, а у кого- нибудь на квартире и обязаны были отвечать на вопросы. Утром, прежде чем появиться у стола Богоды, они представали перед Копковым.

- Какого черта спокойно жить не даете? - ворчал Копков.- Вам же с ними палатку делить. Вот и решайте сами.

Но все же пристально вглядывался в свежего человека и после оценки протягивал руку: "Копков. Можно: Семей Григорьевич".

Лишь один раз вышла осечка с рыжим человеком в лакированных туфлях. Увидев отобранных, он сам отделился от толпы, заговорил растерявшихся мужиков Копкова, у них переночевал и утром появился перед Копковым. У рыжего человека были затерянные в складках- морщинах глаза, точно у старого, отжившего свой век слона. Он глянул на Копкова и сразу сказал: "Не- ет! Ошибка! Я с ним работать не буду. Он же чокнутый на работе". У отдела кадров он растолкал очередь, вошел и сел перед Богодой. Оглядел кабинет, дружески улыбнулся Богоде и спросил фамильярно:

- А ничего у тебя работенка! Всегда под крышей, и полярные надбавки идут...

- Ты кто такой? - ошалев от такого нахальства, спросил Богода.

- Всемирный администратор,- скромно ответил рыжий.

- Т- ты почему такой нахал? - закипая, спросил Богода.

- Я не нахал от природы. Но если я не буду им, то я

не буду тем, кем я должен быть,- резонно ответил рыжий.

- Кем же ты должен быть? Могда с тгяпок! - уже отмякая, спросил Богода. Как всякий северстроевец, он любил лихих людей.

- Я должен быть при администрации. Пять дней на выяснение обстановки. После этого я могу все.

- Что все? Что именно, могда с тгяпок?

- Продать, купить, привезти, увезти, сменять, украсть, добыть, уговорить, обмануть. Вообще все!

- Иди к Голубенчику,- сказал Богода.-Пусть ищет тебе пгимеиение.

- Найдет! - уверенно сказал рыжий, а выйдя, скомандовал:- А ну- ка, в строгую очередь! Работа не пиво, всем хватит.

Чинков записал на узком листочке бумаги: "Великий математик Гаусс сказал однажды: "Мои результаты я имею давно, я только не знаю, как я к ним приду".

Очевидно, что блестящие результаты Гаусса были результатом его способности интуитивно предвидеть результаты исследований.

Французский математик Пуанкаре в работе "Ценность науки" писал так: "Логика и интуиция имеют каждая свою необходимую роль. Логика, которая одна может дать достоверность, есть орудие доказательства; интуиция есть орудие открытия".

Я непосредственно верю в золото Территории и знаю, что оно есть. Но я сделал стратегическую ошибку, поставив все на первый год поисков. Был необходим более глубокий план, рассчитанный на двух- или трехлетние неудачи. Тот же Пуанкаре писал однажды: "Все мои усилия сначала послужили лишь к тому, что я стал лучше понимать трудности задачи..." Теперь я вижу "трудность задачи" и необходимо спешить.

Чинков защелкнул свою черную папку на облезлую кнопочку и вышел в приемную. У Лидии Макаровны был опять приступ. Курила и смотрела на стенку перед собой. Машинка зачехлена, бумаги убраны, на столе ничего, кроме пепельницы.

- Весной вы собираетесь в отпуск? - спросил Чинков.

- Да. Списалась с подругой. Решили ехать в Бакуриани, две старые дуры. Горы там. Водичка шумит. Белки по соснам скачут.

- Я попросил бы вас задержаться. Вы будете мне нужны в это лето.

- С этого бы и начинали,- Лидия Макаровна тряхнула стриженой, с проседью, головой и вздохнула.

- Но если вы очень устали...

- Стареете вы, Илья Николаевич,- резко сказала Лидия Макаровна.

- Старею?

- Характер мягчает. Лет пять назад вы бы нажали кнопочку и между делом сказали: "В это лето никаких отпусков. Можете идти".- Лидия Макаровна очень похоже изобразила глухую интонацию Будды.

- Возможно. Старость подразумевает мягкость характера.

- Чего доброго, приблизитесь к своей кличке,- усмехнулась Лидия Макаровна. - Будете добрый и всепрощающий.

- Исключено,- обиженно сказал Чинков.- Глупая и невежественная кличка, не знаю, кто ее дал. Я, знаете, специально почитал жизнеописание Гаутамы, прозванного позднее Буддой. Мы с ним антиподы. Он был человек высоких нравственных правил, а я, знаете, грешен. Нет заповеди, которую бы я не нарушил. Он проповедовал созерцание и невмешательство в суетные дела мира, а я вмешиваюсь и суетлив. Он был святым, а меня сочтет ли кто хоть за элементарного праведника?

- Не переживайте, Илья Николаевич. Никто и в мыслях не держит, что вы похожи на праведника. Не пригласить ли к вам Баклакова?

- Зачем?

- Докладная его уже месяц у вас. Он, как встретит меня, в потолок смотрит. Чтобы независимость показать.

- Пригласите. Пожалуй, пора,- согласился Чинков и вернулся в свой кабинет,